101 история из жизни музыканта в метро
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2025
Алексей Воронин (1964) — родился в Ярославле. Окончил МВТУ им. Баумана (сегодня — МГТУ им. Баумана), получил диплом инженера. После института сменил много специальностей — мастер на заводе, программист, верстальщик, сотрудник банка, редактор делового журнала, журналист-фрилансер, уличный музыкант. Состоит в Московском союзе литераторов. Печатал прозу в журналах «Дружба народов», «Наша Улица», «Урал», стихи — в составе разных поэтических сборников и альманахов. Автор-исполнитель, лауреат и дипломант фестивалей бардовской песни. Выпустил несколько студийных альбомов своих песен. Живет в Москве.
Однажды встав на Путь, с него уже не уйти,
потому что, куда бы ты ни пошел, — везде Путь.
Тибетская пословица
— Трубадур! Ты бы убрал свою бандуру!
Аристарх оглянулся — сухопарый мужик смотрел холодно, зло. Переполненный салон троллейбуса враждебно молчал. Аристарх снял со спины чехол с гитарой, поместил перед собой, поверх тележки с комбиком. Обнял, прижал к себе. Злой голос больше не возникал. Салон замолчал иначе — спокойно, равнодушно. Троллейбус набирал ход. Вечер трудного дня музыканта, играющего в метро.
А закрутилась эта история той самой темной августовской ночью, когда на второй бутылке белого сухого Аристарх вдруг с невероятной ясностью ощутил себя новым бодхисатвой. С невероятной, запредельной ясностью он вдруг осознал, что его предназначение — странствия, песни и великое одиночество. И бодхисатва написал короткое, в одну строчку, письмо офисному начальству с просьбой об увольнении по собственному. Потом он нажал кнопку «отправить», выключил десктоп и завалился спать. Да, именно так началась новая жизнь Аристарха. И здесь надо сказать, что Аристарху уже перевалило за пятьдесят. Поздновато для кризиса среднего возраста. Хотя если взять за норму дистанцию в сто лет, то самое время.
Офисный быт Аристарху тогда уже осточертел. Он невероятно уставал от капризных клиентов, недовольного начальства. От перезрелых дам, вставших утром не с той ноги и способных вынести безвинному коллеге мозг. Уже много лет параллельно шла вторая, тайная жизнь, где были музыка и свобода. И эта тайная жизнь всегда воспринималась Аристархом как первая и главная. Дисгармония между этими двумя жизнями — официальной офисной и тайной музыкальной — копилась годами, постепенно вгоняя его в глубочайшую депрессию. Дома, под письменным столом Аристарха, стоял большой короб с его дисками. Сотни дисков и сотни песен — частичек жизни лежали под столом мертвым грузом. И впереди мерещились сплошь могильные кресты. Даже разговаривать по телефону Аристарх уже почти не мог. Голос его звучал настолько печально, что абонент на том конце провода мог невольно вздрогнуть и спросить, не случилось ли у Аристарха личное горе.
Начальство и сослуживцы отнеслись к решению Аристарха с полным непониманием, но приняли как данность. Одна лишь юная девочка из рекламного отдела поинтересовалась удивленно:
— А почему вы увольняетесь?
Аристарх в ответ промычал что-то невнятное.
Итак, Аристарх сиганул за борт офисного корабля и потом смотрел, как лайнер благополучия уплывает все дальше и дальше. Одинокий в своем Тихом океане, он весьма смутно представлял, где его остров мечты, куда плыть. И это был момент абсолютной свободы.
Жена отнеслась к уходу Аристарха с работы на удивление спокойно, сказав, что он имеет на это право. Аристарх не вполне понимал природу этого спокойствия. Это могла быть усталость от долгой совместной жизни. Но могло быть и равнодушие. Возможно, у жены тоже начиналась некая новая жизнь, о которой он не знал, или она мечтала об этом — это мало волновало его. Пока росли дети, семья имела большое значение. Но дети выросли, разъехались, и отношения двух уставших друг от друга людей стали иметь весьма условную силу. И это был еще один момент свободы.
Поначалу новая жизнь выглядела довольно-таки однообразно. Аристарх сидел на кухне, бренчал на гитаре и глядел в окно. День за днем. Иногда случались небольшие концерты, куда его приглашали выступить, но таких приглашений не стало больше. Никто не заметил, что Аристарх кардинально переменил свою жизнь. Жена уходила на работу рано утром и возвращалась поздно вечером. Виделись они мало и редко. Единственными слушателями Аристарха были кот и пес — их домашнее стадо, оставшееся в наследство от разъехавшихся по новым гнездышкам детей. Кот был помойной породы, молодой и наглый. Пес — старенький, робкий, он с трудом держал сморщенное тельце на кривых аристократических лапках.
Иногда Аристарх ходил за хлебом, молоком, вином для себя и кормом для стада в продуктовый магазинчик, затаившийся меж супермаркетов. Там все еще были прилавки, за которыми стояли продавщицы и самолично отпускали товар. Он перекидывался парой фраз со смешливой молоденькой продавщицей молочного отдела и шел домой, ощущая себя почти стариком, живущим в каком-то сумеречном мире, где ничего не происходит и уже не произойдет.
Иногда в душе Аристарха просыпался внутренний клерк. Он тихо и жалобно скулил, просился обратно в теплое офисное кресло, к компьютеру и телефону, непрерывно звонящему по рабочим вопросам. Даже офисные дамы бальзаковского возраста не казались в такие минуты абсолютным злом, а начальство рисовалось справедливым и даже человеколюбивым. Но вскоре офисный морок проходил. Поскулив недолго, клерк покорно умолкал, и на душе Аристарха снова воцарялась удивительная тишина. Та самая, когда из ниоткуда вдруг возникают слова, приходят мелодии, а потом они складываются в песни. Аристарх подолгу вслушивался в эту тишину.
Тем временем картинка за стеклом менялась. Красно-желтая осенняя листва повсеместно сходила. Озябший ясень, сиротливо глядевшийся в окно Аристарха, стоял в стильной обновке — снежном плаще тонкой работы.
Наверное, Аристарх мог бы и дальше одиноко сидеть на кухне, играть и смотреть в окно, покрываясь мхом, как старый пенек. Но живой гитаре требовались новые струны, иначе она начинала фальшивить. Брать деньги у жены Аристарх не привык, почитая это постыдным для мужчины занятием. А его банковская заначка, накопленная за годы офисной службы, стремительно таяла и наконец вовсе испарилась.
Безденежье — страшно унизительная вещь. Человека все больше занимают мысли о том, где взять денег. Он даже начинает забывать о своих мечтах, а вместо миражей-маяков впереди снова начинают чудиться могильные кресты. Аристарх даже подумывал о том, что внутренний клерк прав и пора возвращаться в офис. И тут судьба выкинула очередное коленце — он оказался в проекте. Играть и петь в метро за кучки блестящих пиастров и разноцветных бумажек, которые можно обменять на молоко, вино, хлеб, корм и новые струны, — это было чем-то новым и любопытным.
Так метро стало новым офисом Аристарха, а музыка — работой. И он не думал о том, куда приведет его эта новая дорожка. Просто принял как данность, что именно это и есть его новый упть… то есть путь, конечно же.
1. Все в страшном порядке
— Здравствуйте, Владимир Владимирович!
Аристарх приподнимает бейсболку, чуть иронично кланяясь бюсту Поэта. Его каменный лик молчит. Поэт существует надмирно. Взгляд устремлен в неведомые дали и выси, оклеенные красными флагами. А этот человечек с гитаркой внизу, в своем дольнем, суетном и блеклом мире, что с него возьмешь? Пусть живет.
Аристарх достает комбик, процессор, микрофонную стойку, шнуры, производит коммутацию и начинает работу. Поет, одновременно пребывая в своих маленьких заботах о том, что на этой площадке много не заработаешь, но других свободных сегодня не нашлось. Так что придется петь и играть под каменным небом поэта, на котором начертаны железные строчки:
Серьезно.
Занято.
Кто тучи чинит,
кто жар надбавляет солнцу в печи.
Всё в страшном порядке…
«А ты, mein Freund, чем тут занят?» — просыпается внутренний голос Аристарха, его злой даймоний — второе «я», к первому настроенное весьма критично. Этот злой гений поселился в душе Аристарха с незапамятных лет, всегда возникает неожиданно и часто говорит неприятные для самолюбия вещи.
«Тучи чинишь? Или солнцу жар надбавляешь? Или трудом прорываешь?.. — вещает надоедливый голос. — Ведь ты тоже верил когда-то, что твой стих трудом громаду лет прорвет и куда-то кому-то явится… А еще — был такой момент одной темной августовской ночью — ты вдруг возомнил себя бодхисатвой, несущим свет людям своими песнопениями! Самому не дико думать об этом здесь, сегодня, в свои пятьдесят плюс?»
Аристарх выглядит моложе своих лет. Девушки часто ошибаются. Очарованные лирическим звучанием, подходят ближе, осторожно приглядываются и только потом уходят. Дамы бальзаковского возраста часто обращаются к Аристарху «молодой человек». Иногда это раздражает, порой забавляет — неважно. Кто бы ни подходил — юные девушки, дамы в возрасте, честные старухи, суровые мужики, мальчики с ясным взором или веселые девчушки с косичками, благородные юноши, — Аристарх в ответ улыбается и готов поговорить. Ибо благожелательность и готовность общаться с людьми — основа основ музыкального ремесла уличного музыканта.
«Да-с, товарищ Маяковский, — бла-го-же-ла-тель-ность! — стараясь не слушать, что там гундит внутренний критик, и обращаясь исключительно к бюсту, думает Аристарх. — А вы: “стоглавая вошь!”»
Аристарху роднее антипод Маяковского — тот самый красивый отчаянный гуляка и драчун. В пролетарском поэте, при всем его несомненном величии — строчки выкованы на века, чудится нечто искусственного происхождения. Какая-то чудовищная установка на собственное величие, и в этом есть нечто актерское, натужное и даже, о ужас! — фальшивое. А живой душе роднее весенняя гулкая рань и розовые кони. Но у драчуна-антипода нет своей станции метро, и именно здесь, возле железнорунного Маяковского, под его строгим надзором, Аристарх снова играет и поет.
«Ну что же, это тоже путь, — думает Аристарх, глядя на людскую лаву, равнодушно, бесконечно текущую мимо. — Мой путь… Кажется, именно об этом пел когда-то сам Синатра».
«Экий ты чудак, человече! Рос, рос, да так и не вырос, — снова из ниоткуда возникает злой гений. — Мальчик исполнял на малой домре полонез Огинского. Юноша бренчал на дворовой гитаре по подъездам. Молодой человек забавлял песнопениями подвыпившие компании в прокуренных комнатах общаги. Параллельно шла другая жизнь — школа, институт, семья, работа и бесконечные офисы — как кочки на болоте. Прыг да прыг с одной кочки на другую. Цепочка кочек со временем все реже, а дальше начинается топь, mein Freund. Каждый шаг вперед надо хорошенько обдумать, прежде чем сделать, лучше даже забронировать. И вот стоишь ты, грешный человече, на очередной, заранее забронированной музыкальной кочке возле бюста поэта, играешь на гитарке, пиастры зашибаешь…»
«Зашибаю — это чересчур, — возражает внутреннему недругу Аристарх. — Вот железный поэт — тот да, зашибал в свое время. Буржуи дорого платили, чтобы попасть на сборище футуристов, знатоков и провозвестников будущего…»
Аристарх снова делает легкий реверанс в сторону бюста Поэта.
«И вот мы в этом самом будущем, дорогой товарищ Маяковский, — предлагает поразмышлять Аристарх. — Давайте оглянемся. Что же мы видим? Корабль современности плывет, Пушкин по-прежнему на корабле, а миллионнопалой, сжатой в громящий кулак, нетути, как и не бывало. Слилась в безвременье, рассыпалась в прах… Да что говорить, Владимир Владимирович! Если бы вы знали, сколько всего переменилось вокруг…»
По пути домой в вагоне метро Аристарх пристраивается в свободном уголке и, прикрыв глаза, некоторое время дремлет, как лошадь на коновязи. Очнувшись, достает изрядно мятый блокнот и пишет шариковой ручкой, провоцируя настороженные взгляды пассажиров вагона. Впрочем, соседи по вагону почти сразу снова утыкаются в смартфоны. Аристарх тем временем записывает то, что ему привиделось, пока он дремал.
«А с другой стороны, мир нисколько не переменился, — пишет он корявым почерком. — Ни со времен Маяковского, ни с гораздо более стародавних. Все так же сдвигаются плиты земной коры, извергаются вулканы, падают звезды. Да, разжался громящий кулак миллионнопалой. Да, появились эти волшебные штучки — айподы, айфоны и прочие ай-я-яй-игрушки. Ну, пускай не игрушки — средства коммуникации. Так были ж они и тысячу лет назад, и две тысячи, и пять. Просто другие — огни на башнях, глиняные таблички с клинописью, берестяные грамоты. Кто полагает, что древние были глупее современного человека или якобы имели наивные, детские, глупенькие представления о мире, — тот сам олух царя небесного. Мифы Древней Греции никакие не мифы — в смысле выдуманности, нереальности. Они очень даже реальные, плоть от плоти мира. Ибо описывают мир таким, какой он есть в его глубинном смысле, в его самых потаенных движущих пружинах. Надо только усвоить этот язык, и поймешь, каким был мир в те времена, увидишь его воочию…»
2. Наш пострел везде поспел
Дама постбальзаковского возраста, накрашенная и набеленная, как японская гейша, берет один из альбомов Аристарха, внимательно рассматривает, читает вслух название:
— Дети музыки битлз… Любите все американское?
— Битлз — британская группа… — уточняет Аристарх.
Дама подозрительно осматривает музыканта с головы до пят, потом кидает на чехол монетку достоинством десять рублей и величественно удаляется.
Аристарх снова принимается играть, но дама возвращается и вопрошает высокомерно:
— Вы передадите Трампу, чтобы он перестал меня сексуально преследовать?
Аристарх дипломатично держит паузу. Дама ждет ответа.
— Передам, — отвечает Аристарх. — Если представится случай.
Высокомерная дама бросает на Аристарха еще один оценивающий, с прищуром взгляд и выдает концовочку:
— У вас хорошая музыка… Я не зря дала вам денег.
Удаляется все с тем же королевским величием.
По дороге домой Аристарх улыбается, вспоминая прекрасную даму и рыцаря ее сердца из Белого дома, размышляет о причудах человеческой природы.
«Интересно, какие увлечения последуют дальше? — думает он. — Какие игрушки придумает себе человечество? Будущее за генетикой. Из развлечений — еженедельная смена внешности по выбору заказчика. Потенциальные угрозы? Клон Гайдара, домогающийся прекрасных дам по всему белому свету. Десятки, сотни и тысячи Мэрилин Монро и Скарлетт Йоханссон во плоти, коих не отличишь от настоящих… Равно как Пирсов Броснанов, Брэдов Питтов и прочих героев Голливуда… Светские и политические скандалы… Судебные процессы, связанные с делами о наследстве, авторскими правами… Новые области для судебной экспертизы с целью отличить оригиналы известных персон от фальшивых генетических копий. Будет весело…»
3. Ее Ясенево
Наташа зацепилась за Аристарха, когда тот уже закончил играть. Красивая, юная. Лет восемнадцать, от силы двадцать. Русский типаж — светловолосая, сероглазая. Пытается быть полезной в его сборах, рассказывает о себе. Толчется возле Аристарха так близко, что тот явственно ощущает притягательный аромат юности.
Она учится в колледже на радиотехника, работает в «Пятерочке», старается возвращаться домой через метро «Ленинский проспект», чтобы услышать песни музыкантов в метро. Пишет стихи, рисует комиксы, любит музыку и вообще — творчество. Доверчиво читает Аристарху стихотворение про злодеяния бандеровцев, весьма серьезное по содержанию и совершенно детское по форме. Из-за этого стиха с ней поссорилась родная тетя, живущая где-то на Украине. Подержала гитару, поправила Аристарху шарф.
— Возможно, всю жизнь придется мне работать в «Пятерочке» на кассе…
— Ни в коем случае! — пытается успокоить девушку Аристарх. — Все будет иначе… Лучше, интересней.
Девушка не слушает.
— Просто я сейчас испытываю себя, сломаюсь или нет, — взгляд внутрь себя. — И даже если сломаюсь, то буду знать, где и как…
— Ты не сломаешься.
Аристарх протягивает ей альбом.
— У меня нет денег.
— Это подарок.
Пошли вместе по переходу к поездам. При спуске по ступенькам девушка хватается за тележку Аристарха, старается помочь, поясняет:
— В «Пятерочке» постоянно приходится таскать тяжелые коробки.
— Понятно. Тебе куда?
— Ясенево… А тебе?
— Третьяковская.
Обнялись, чмокнули друг друга в щечку на прощание, разлетелись.
Аристарху становится грустно.
«Люди кружат по жизни, как электрончики, — думает он. — Налетают друг на дружку, сталкиваются и снова разлетаются без надежды встретиться когда-нибудь снова. Наверное, следовало помчаться за ней в ее Ясенево…»
«Это в твои-то пятьдесят плюс? И в ее восемнадцать-от-силы-двадцать? — просыпается вредный внутренний гений. — Она же младше твоей младшей! И что ты потом будешь делать с этим большим ребенком на руках? Окстись, милый! Твои молодые годы позади, как бы молодо ты ни выглядел издалека! Усвой это наконец и не рыпайся! И точку ты хорошую забронировал — подзаработаешь хоть, а то ведь и в кафе девушку не смог бы пригласить! Кавалер…»
«Что верно, то верно, — обреченно вздыхает Аристарх. — Усвоил. Не рыпаюсь. И точка хорошая забронирована, это верно…»
Поезд влетает в очередной тоннель, грохот заглушает мысли.
4. Обратно на Бора-Бора
— Так. У меня пять минут! — строго говорит элегантная деловая дама в брючном костюме.
— А у меня — вечность… — в полушутку замечает Аристарх.
— Ну, вообще-то… у меня тоже… — неожиданно смущается дама.
Поднимает с гитарного чехла диск, рассматривает. Любопытствует, показывая на комбик:
— Это у вас синтезатор играл?
— Типа того… — соглашается Аристарх.
Пусть будет синтезатор. Не объяснять же человеку, что такое комбоусилитель, в просторечии — комбик, предназначенный для многократного…
— А я отдыхала на Бора-Бора… — мечтательно произносит дама. — Волны плещутся! Солнышко! Красота! Вернулась в Москву, а тут… Брат безработный, в депрессии. Пьющий. Отцу девяносто два, прогрессирующая деменция… Оба живут на даче… Духота и абсолютный негатив… Молодой человек, я хочу обратно на Бора-Бора!
«А чего хочу я? — эхом отдается в душе Аристарха. — Я хочу в Ясенево, в гости к девушке из «Пятерочки»… Если честно. А еще было бы крайне любопытно заглянуть в будущее. Хотя бы лет на пятьдесят или сто пятьдесят. Интересно же, сможет ли искусственный разум по совокупности больших данных — генетики новорожденного, полных сведений об окружающем мире, – с высокой точностью предсказывать будущее младенца? Сообщение из новостной ленты будущего: сегодня в Венеции родился великий кинорежиссер XXII века… Если на тот момент останется кинематограф, конечно. И сама Венеция не уйдет окончательно под воду».
5. Пироженки
Серенькая старушка-мышонок. Поношенная пуховка, подслеповатые глаза за круглыми ленноновскими очками. Слегка прихрамывает на левую ногу. Остановилась и шарит по карманам, рассказывает доверительно:
— Я сына в коме рожала… Прогулялась на тот свет и обратно…
Продолжает что-то искать.
— Пусто там, темно. Ни тебе тепла и уюта, ни кофе с пироженками… — Шарит по карманам, добавляя с хитрой улыбкой: — А я люблю пироженки…
Наконец добрая душа находит мелочишку, бросает на чехол.
— Ты не стесняйся, что просишь подаянье, — утешает. — Пой!
Проводив взглядом старушку, Аристарх не стесняется — поет, думая о пироженках и кофе.
«Комфорт — вот новый бог человечества, — думает Аристарх, перебирая аккорды и вокалируя. — Точнее, это неисчислимый пантеон богов и божков разного калибра. Утренний кофе, хорошая одежда, благоустроенное жилище, автомобиль и прочие защитные оболочки, футляры. Люди укрываются в них от холода, ветра, дождя, опасностей, превратностей жизни. Как премудрые пескари в норках, вырытых в илистом дне. Это позволяет длить существование. Так было во все времена, но последние пару сотен лет особенно заметно. И футляры усовершенствовались до небесных высот. Так что да: комфорт — новый всемогущий бог человечества. А кофе с пироженками — маленький, подчиненный главному языческий божок, вполне безобидный. Американцы вообще всерьез мечтают о личном бессмертии. Высшая степень комфорта. Что ж, пусть попробуют, как сказал один мудрый человек…»
А что представляет собой норка, в которой укрылся премудрый Аристарх? Этот красный полукруг, в котором он стоит и поет. Убогое убежище, но уж какое есть.
6. На голове его роскошный котелок
— «Семь сорок» споешь?
Аристарх, уже некоторое время извлекавший звуки ad libitum и зависший на этом, перестает играть. Перед ним небольшого роста, поджарый мужчина в белом распахнутом плаще. Голова не покрыта, во взгляде — библейский огонь.
— Обычно я пою свое… — привычно начинает Аристарх.
— Евреи две тысячи лет живут в России! — нетерпеливо прерывает его поджарый. — Это тоже свое!
— Вы не поняли: я свои песни исполняю…
— Евреи в России две тысячи лет живут! Это тоже свои песни!
Уходит, гневно сверкнув черными очами.
«Неловко получилось, — озадаченно думает Аристарх. — Говорим на одном языке, а как будто на разных. И каждый глаголет о своей боли, не особо пытаясь понять собеседника. Эмоции захлестывают. Мир как одна большая пьеса по Чехову, где все герои произносят монологи, не слушая друг друга. Миром правят страсти… Изрядно избитый тезис. Однако не все банальное плохо, но многое банальное истинно, как сказал один русский философ…»
В вагоне Аристарх удачно пристраивается в уголок, достает смартфон и ищет что-то в интернете. Находит и, достав наушнички, слушает, прикрыв глаза. Аристарх утомлен и серьезен. После долгого рабочего дня ноги гудят от усталости. Но понемногу он оттаивает, улыбается и наконец приобретает вид глуповато-блаженный. Время от времени он нажимает на чувствительный экран, снова и снова слушая хрипловатый, чуть грассирующий голос, поющий о том, как…
Он выйдет из вагона
И двинет вдоль перрона.
На голове его роскошный котелок.
В больших глазах зеленых на Восток
Горит одесский огонек…
7. Зачем старухе рок-н-ролл?
Людская лавина набирает массу и скорость — близится час пик. Если эта лавина еще немного прибавит в скорости и массе, Аристарх будет захвачен этим потоком и унесен неведомо куда. Стоять и петь здесь, на берегу времен, в сущности, глупо — очень мало кто слышит хотя бы одно слово. Но Аристарх стоит и поет — это его защитная реакция. Он попросту не знает, что еще мог бы здесь делать.
Моложавая дама в джинсах притормаживает, рассматривает диски. Аристарх делает паузу в песнопениях, включает экскурсовода:
— Песни на этом альбоме по стилистике ближе к блюзу и рок-н-роллу…
Народу все прибавляется, поток все ближе и ближе.
— А на этом — легкие, приятные композиции, эдакая гитара-гитара…
Аристарх говорит, а сам смотрит на эту стремнину как завороженный.
— Возьмите гитару-гитару… Вам должно понравиться.
Дама тем временем внимательно смотрит на Аристарха.
— Думаете, зачем старухе рок-н-ролл? — неожиданно отчеканивает она, как диктор на телевидении. — Не думайте… Я тоже в порядке… Только бейсболку дома забыла…
Аристарх невольно поправляет бейсболку, собираясь объясниться, сказать, что не имел в виду ничей возраст, что сам обожает романсы Петра Лещенко, но благоразумно решает промолчать. Дама берет рок-н-ролльный диск и величественно растворяется в потоке пассажиров метро.
Возраст — это фобия. Нарастающий страх. Вдаваться во взаимные объясненья — нудное дело, а с незнакомым человеком — совершенно никчемное. Аристарх и так стал слишком большим занудой и педантом, каждое утро пытается учесть любой поворот предстоящего дня. Однако это еще одна большая иллюзия, ибо все повороты грядущего ни предвидеть, ни тем более учесть абсолютно невозможно. Ведь в чебуречной на Солянке можно увидеть Джонни Деппа, в задумчивости жующего творожную запеканку, а в метро, дожидаясь электрички, услышать, как где-то неподалеку, в переходе, божественным голосом поет сам Синатра:
— This is my Way…
8. Акт Любви
…На Патриарших — тишина.
Осень достигла дна,
Медлит на середине себя самой…
Он и она заходят в тупичок перехода, у входа в который играет Аристарх. И там начинают вальсировать.
…Желтые рыбы в темной воде,
Сами не знаем, кто мы и где,
Но мы не хотим встречаться с Зимой…
Пассажиры метро снимают вальсирующую влюбленную пару на смартфоны.
Песня близится к последнему аккорду, Аристарх оборачивается — пара танцует. Самозабвенно, влюблено. На всем белом свете есть только эти двое, более никого.
Слова закончились, но Аристарх оборачивается — танцуют! — и играет дальше, круг за кругом. Наконец замедление и последний аккорд.
Он и она уходят, немного смущенные, но счастливые. До Аристарха вдруг доходит, что это был акт любви. Фантастический — прилюдный, одновременно и откровенный, и целомудренный акт любви.
9. Режиссёр
На Аристарха накатывает девятый вал одиночества — невидимый, неведомо откуда взявшийся. И снова мимо текут люди, много людей, а он поет и играет, как будто в безлюдье, в абсолютной пустоте, в Космосе за бортом корабля. Беззвучно, глотая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Живая жизнь проходит стороной, утекает куда-то, сливается в огромное канализационное отверстие — фффффурх! И нет ничего. Знакомый морок. Его нельзя разом отогнать, от него нельзя отмахнуться, можно только пережить. Набраться терпения и ждать, ждать, когда откроется невидимая калитка и придет что-то новое.
Вскоре через невидимую открывшуюся калитку проникает молодой человек лет тридцати. Он подходит к Аристарху поближе, принимая артистическую позу человека, слушающего вдумчиво, внимательно. В паузе между песнями делает вкрадчивый шаг поближе, произносит со значением:
— Знаете, что я вам скажу? Вы талантливы! Да! Да!! Вы — талантливы!
— Да неужели…
— Правда, правда. Дайте угадаю: вы — не москвич!
— Ошибаетесь…
— Ах, какая жалость… Вы знаете, я даже разочарован… Никому не говорите об этом! Вам нужно придумать легенду — вы приехали откуда-нибудь из провинции. С Севера! Меня сложно чем-то зацепить, и дома ждет куча дел… Но… Еще одна песенка.
Ценитель прекрасного делает шаг назад, снова принимая позу вдумчивого слушания. Аристарх исполняет романс. Шаг на сближение, прощупывающий голос:
— Вы ведь служили в армии, да?
— Нет…
— А поете так душевно! Как будто служили где-нибудь… в Афгане! Знаете, я очень спешу, но… Так и быть — спойте еще песенку…
Аристарх исполняет ритмичную вещь в стиле реггей — эдакая Ямайка-Ямайка, но по-русски.
— Эта песня ассоциицируется у меня с Карелией… — умозаключает слушатель. — Поход, песни у костра… Вы, наверное, любите ходить в походы?
— Не очень…
— И тем не менее — эта песня очень подходит для документального фильма о природе. Она записана?
— Нет.
— Какая жалость! Это же готовый саундтрек! Ну, еще одна песенка, и — все!
Аристарх покорно исполняет еще одну. Опять вкрадчивый шаг поближе.
— Вы пробовали писать музыку для кино?
— Нет…
— Напрасно! Вам нужно писать музыку для кино! Я слышу прекрасные, почти готовые саундтреки!
— В киношную тусовку с улицы не попадешь… Каста.
— Ошибаетесь! Это вполне возможно. Я сам кинорежиссер. В тусовку попал с улицы. Просто походил на кинофестивали, и одному режиссеру понравилось мое лицо, пригласил сниматься. Знаете, дам вам совет — посетите какой-нибудь кинофестиваль. Только оденьтесь… стильненько… Походите, пообщайтесь… Говорите всем, что уже сочиняли музыку для кино. Не говорите, что для блокбастеров, — для документального кино, например… Ну, еще одну песню, пожалуй…
Аристарх играет песню, пульсирующую, как набухшая вена.
— Как-то монотонно… Есть что-нибудь более разнообразное?
И тут Аристарх срывается:
— Знаете что, давайте-ка без… — Подходящая формулировка без мата находится не тотчас, но находится: — …Руководящих указаний!
Режиссер сливается. Выдохнув, Аристарх поет спокойную песенку на свой вкус и цвет. Подходит изысканно одетая дама, деловито уточняет, на каком диске есть эта песня, кладет денежку, забирает диск, уходит.
Аристарх чувствует, как уже наступает на душе привычное, приятное спокойствие и уверенность в том, что все будет хорошо.
«Собственно, уже все хорошо, — думает он. — Так что спасибо, добрый режиссер, выручил. Ох уж это желание ощущать себя частью чего-то большего, целого… Оно регулярно посещает тебя и всегда подводит под монастырь… Частью проекта, тусовки. Спокойствие великого уединения может сменить страх вселенского одиночества. Ужас последней тропы, ведущей в никуда… Ему сказали, что эта дорога ведет к океану смерти, и он свернул с нее, с тех пор тянутся кривые, окольные пути… Ага-ага… Но я ведь не свернул… Тогда зачем все эти неловкие попытки сближения, желание влиться в очередную тусовку, стать своим? Ничего не выйдет. Пора переставать откровенничать, ластиться и вилять хвостиком, как щеночек… Время быть колючим, как дикобраз».
10. Теперь хорошо
Солидный, с иголочки одетый восточный мужчина средних лет с ходу представляется сотрудником посольства Киргизии. Аристарх несколько озадачен, ибо, казалось бы, какое это имеет значение?
— Чолпон-Ата — симпатичный городок, — вспоминает Аристарх, побывавший однажды на Иссык-Куле. — Роскошные горные шапки на другом берегу озера… Они будто парят над землей… У вас на родине очень красивые места. Просто очень…
— У нас теперь хорошо, — замечает на это представительный киргиз с еле заметным акцентом. — Раньше казахи правили, а теперь сами. Теперь хорошо…
Уходит. Аристарх смотрит вослед: посольский сотрудник шагает, перекатываясь с ноги на ногу, как будто только что слез с малорослой, выносливой и быстрой киргизской лошадки, — видимо, это у них в крови.
11. Бедная мышь
Молодой человек катит тележку с двумя мощными колонками. Высокий и худой, хаер à la юный Роберт Плант. Электрогитара за плечами как охотничье ружье. За ним поспешает его подружка — жизнерадостная русская красавица, роскошные пышные формы.
— Мы уже собирались выходить, и тут в квартиру забегает мышка! — рассказывает Аристарху словоохотливая красавица. — А квартира у нас на девятом! Как она туда попала? Гонялись за ней по всем комнатам, гонялись…
— Зашиб эту мышь е..учую… — мрачно припечатывает суровый Роберт. — Смартфоном…
Девушка смущенно смеется.
Аристарх впервые слышит, чтобы мышки забирались так высоко, а смартфоны годились для их забивания.
— Что у вас за микрофон? — интересуется хохотушка.
— Вокальный Шурик… — отзывается Аристарх, отвлекаясь от сбора своего музыкального хозяйства. — Хороший микрофон — это очень важно, хоть я и не профессиональный вокалист…
— Ты этим зарабатываешь, значит — профессиональный, — сурово прерывает Аристарха Плант.
— Ну, в том смысле, что я не обучался вокалу…
— А Рэй Чарльз обучался?
Все-таки склонность к самоуничижению — одна из самых пагубных черт характера, а порой прямо-таки фатальная. Аристарх оглядывается: подружка Планта выставляет раскрытый чемодан на два метра вперед. Суровый музыкантище подключает гитару к колонкам и отчаянно рубится под фонограмму в духе Led Zeppelin. Каменные стены перехода метро «Ленинский проспект» дрожат. Пассажиры инстинктивно втягивают головы в плечи, ускоряя свой извечный бег по тоннелям, ведущим из ниоткуда в никуда.
Аристарх прислоняется лбом к вагонному стеклу и смотрит в темноту туннеля. «Ведь мы все умрем… — думает он. — И я. И эта красивая девушка, только что чихнувшая на весь вагон. И этот мужик с тусклыми глазами и толстой барсеткой, что висит у него на груди, как заветная ладанка. Весь вагон умрет, ляжет скромно под землю. И другие люди будут стоять в метро. А придет время, и метро не станет. И даже самого Города, хотя Город и выглядит абсолютно вечным. И что останется? Или, быть может, кто… Останутся мальчик и девочка, играющие на берегу реки в камушки. Чур, мальчиком буду я…»
12. Лесной человек
Долговязый длиннорукий таджик скидывает со спины на пол вестибюля авоську с огроменным арбузом и двумя дынями-торпедами. Подходит к Аристарху, дружелюбно улыбается и тянется рукой к струнам.
— Нельзя! — строго говорит Аристарх, отстраняя инструмент.
Таджик не понимает. Улыбается и тянется к гитаре длиннющими жилистыми ручищами. Как гиббон, ей-богу. Аристарх делает шаг назад, повторяет еще строже:
— Нельзя, говорю!
Гиббон тянется к струнам, светло улыбается. Не, ну как ребенок малый.
— Да нельзя же! Это рабочий инструмент! — кипятится Аристарх.
Озадаченно почесав в затылке, лесной человек уходит, ловким движением закинув тяжеленную авоську на правое плечо, чуть сгибаясь под ее грузом. Похоже, впервые увидел гитару — это многострунное чудо чудное, диво дивное…
13. Как у костра
— Слова! Я не слышу слов!
Старик с благородной сединой в бороде и похоже, что глуховатый на оба уха. Он отказывается уходить, пока не расслышит слова. Накрученный на гитару дилэй сбивает его с толку. То правым ухом повернется к комбику, бедолага, то левым. Вплотную встанет, подальше отойдет — не слышит…
— Галич, Окуджава — эти имена тебе о чем-нибудь говорят?
— Говорят…
— Тогда ты должен понимать, что слова — самое главное! Ты можешь спеть безо всего этого? — с раздражением показывает на комбик и микрофон. — Как у костра!
Аристарх выключает комбик и поет в чистой акустике. Старик слушает внимательно, с напряженным интересом, одобрительно кивает головой, повторяя по ходу исполнения пьесы:
— Это да… Это хорошо… Да…
Уходит, забирая книжицу с текстами Аристарха и оставляя взамен смехотворную денежку. Аристарх поначалу немного досадует на старика, а потом привычно переключается на себя — он стал ловить себя на нехороших вещах. Выручка пересчитывается с приятным легким волнением, и, если сумма набегает приличная, появляется благостная сытость, а если скромная — внутренний дискомфорт.
«Не бодхисатва, а Ионыч какой-то, — думает Аристарх. — Бодхисатва должен относиться к миру как к живому волшебному зеркалу. Происходящее вокруг является отражением твоего поведения. Отказывает компьютер — уделяешь ему недостаточно внимания. В доме бардак, холодно и неуютно — та же причина. Приберись, наведи порядок, и станет теплее. Собеседник проявляет агрессию — возможно, он принимает тебя за кого-то другого, важно понять, за кого. Заплатили смехотворную денежку? Испытываешь от этого досаду? Э! Да ты становишься мелочен, дружище. Окстись!»
14. Пара минут и вся жизнь
— Ты пой что-нибудь веселое, — дает добрый совет старушка.
— Например? — уточняет Аристарх.
— Катюшу. Иностранцы это любят.
— Я здесь не для иностранцев… — начинает объясняться Аристарх. — Я здесь для…
Но старушке не интересно, для чего здесь Аристарх. Она скороговоркой, как по бумажке, рассказывает, где родилась, когда, за кого и в каком классе вышла замуж, на каком производстве работала в начале трудового пути, какой вуз закончила, чем занималась потом, какого года рождения дочка, как давно умер муж, где она живет сейчас и кто любимый певец.
Аристарх слушает, а сам думает чуть опечаленно: для чего он здесь, собственно? Для кого? И зачем слушает эту словоохотливую старушенцию? Ведь не католический священник и не американский психолог на работе, а молчит и слушает. И самый главный вопрос: где сейчас его славный, светлый мираж-бодхисатва, явившийся ему однажды в августовской ночи? Куда опять испарился? Или это он и слушает деловитую скороговорку рассказчицы? Чтобы пересказать жизнь, старушке хватает пары минут. Уходит, деловито семеня.
Аристарх вспоминает о совсем другой жизни, о жизни как чуде. Остаться живой в голодном Ленинграде — раз. Получить от природы в дар волшебной силы и красоты голос — два. Встреча с Ростроповичем, две прекрасные дочери. Солженицын, высылка за границу, возвращение на Родину. Жизнь, наполненная любимой работой, путешествиями, встречами, но потом наступает неизбежное. Аристарх тогда шел по Большой Никитской мимо консерватории и решил зайти попрощаться как музыкант с музыкантом. В тот момент Аристарх действительно чувствовал внутреннее родство с Ростроповичем, как бы нелепо это ни звучало. Так незаконнорожденный сын чувствует свое кровное родство с законным. Зал консерватории был переполнен благоухающими алыми розами, играла красивая, торжественная музыка, но эти розы и эта музыка никого не радовали и не грели. Вдова и обе дочки застыли как каменные.
«И почему такие люди, как Вишневская и Ростропович, не живут хотя бы по 115 лет?! — подумалось Аристарху. — Еще лучше — под тысячу, как библейские старцы… Это было бы справедливо».
15. Спасители
Ветер, ветер гуляет по хитроумным вестибюлям «Китай-города». Постоянно меняет направление, а иногда дует со всех сторон одновременно. Валит набок беспомощный бумажный пакет для денег, закрывает раскрытый гитарный чехол. Заводит комбик, вызывая у пассажиров метро гримасы, как от зубной боли, заставляя их ускорять шаг. И чего только не пробует Аристарх: убирает высокие частоты, уменьшает громкость, меняет направление звука — ничего не помогает, комбик то и дело заводится.
Спасение приносит все тот же гуляка-ветер — этих двоих давних друзей. Один чуть выше, другой чуть плотнее. Друзья смотрят на Аристарха озадаченно.
— А я думаю: «Воскресение», что ли, играет? — вопрошает тот, что повыше.
— Возможно, есть что-то общее, — соглашается польщенный Аристарх. — Много слушал в юности…
Друзья деловито присаживаются, осматривают комбик, что-то подкручивают, чуть направляют его вверх, подложив старую батарейку из запасов Аристарха, и — о, чудо! — звук налаживается.
— У тебя все получится! — бросают на прощанье.
— Спасибо!
А ветер в метро не утихает. Люди катятся мимо Аристарха, как десятки, сотни перекати-поле. Весело щебечущие подростки, модная девушка в обнимку с большим пакетом из супермаркета, серьезный дядька с министерским портфелем. Вот проплывает расхристанный человек. Рубашка расстегнута, на груди — крест и иконка. Взор огненный, буравящий насквозь.
А вот выкатывается на середину вестибюля высокий молодой мужчина на ломких, предательски подгибающихся ногах. Он достает смартфон, но тут же роняет его на каменный пол, и злосчастный аппарат разваливается на части. Сам человек тоже медленно опадает на пол и даже на мгновенье-другое как будто укладывается на бочок. Но садится, пытаясь собрать себя и смартфон воедино. Поднимается и, покачиваясь, силится сфокусировать внимание на названии станции. Начинает спускаться по лестнице, но спотыкается и кубарем катится вниз. В этот момент мимо идет полицейский. Чуть помешкав, Аристарх все-таки говорит в микрофон:
— Товарищ полицейский! Обратите внимание на молодого человека…
Полицейский обращает. Аристарх выдыхает — да, возможно, бедолага окажется в обезьяннике. И нельзя исключить, что уйдет оттуда с пустыми карманами и без модного смартфона… Но это лучше, чем участь Берлиоза или калеки.
Аристарх едет в вагоне метро, он дремлет. Потом просыпается, достает блокнот и по въевшейся под кожу привычке пишет о том, что увиделось в полудреме под стук колес. О том, что самые большие мизантропы — дежурные у эскалатора в метро. У них смертельно усталые лица, на утекающий пассажиропоток они смотрят с тоскливой ненавистью, как посаженные на цепь псы, которым к тому же запрещено лаять и кусаться. И еще о том, что невидимые цепи — самые прочные…
16. ФеномЭн
— Imagine there’s no heaven… It‘s easy if you try… — поет Аристарх, решивший разбавить авторское творчество исполнением нетленного творения Джона.
— А чё не по-русски-то?! — с нескрываемой неприязнью спрашивает вальяжно подваливший мужик.
Аристарх рассматривает оппонента: лет сорок — сорок пять, одет модно, с претензией на высокий стиль. Большие ярко-оранжевые наушники спущены с головы на шею.
«Чё?! Да ничё!» — хочется ответить Аристарху, глядя прямо в наглые глаза, но не прерывать же песню. К тому же как раз заканчивается оригинальная, английская часть:
— … I hope some day you will join us… And the world will be as one…
И начинается русская, самовольно добавленная Аристархом:
Ты можешь сказать, что я мечтатель,
но ведь я не один такой…
И может быть, настанет день,
И ты станешь одним из нас,
И мир станет един…
Вальяжный молча отчаливает, слегка офигевший от скорости реагирования музыканта в метро на запросы публики. Финальная фраза звучит уже вдогонку:
— And the world will be as one…
Святая вера в то, что мир будет един, снова пошатнулась: на планете, оказывается, живет человек, не слышавший Imagine. Феном¬н. Или таки — фенóмен? И то и другое. Так или иначе, но мир на несколько мгновений тускнеет, становится серым. Хорошо еще, что есть сны. Аристарх вспомнил, что минувшей ночью ему приснилась незнакомка. И были нежные поцелуи в открытую шею, заглядывание в ее раскрытые, радостно удивленные, чарующие очи… Ее ответы с той же лаской и нежностью… Утром Аристарх проснулся бодрый и совершенно здоровый, а ведь вчера простыл на «Китай-городе», думал — разболеется.
17. Не знаю
На «Достоевской» к Аристарху подходят сухопарый мужик и его подружка, на глазок обоим за пятьдесят. Поддатые, но не чересчур. Аристарх готовится вежливо выслушать и дать привычную отповедь в ответ на пожелание услышать что-нибудь веселое.
— Спой что-нибудь про войну, — неожиданно просит мужик.
Однажды Аристарх случайно увидел в районной газете маленькую заметку про сражения под Вязьмой. В заметке была фотография: на земле рядком лежат проржавевшие каски, в них воткнуты и горят свечки. Аристарху будто иголкой в сердце ткнули: вот все, что осталось от человека, — проржавевшая каска и воткнутая в нее горящая свечка.
— Глянь-ка, господи, разве снова танки идут? — поет последние строчки песни Аристарх. — Дело было под Вязьмой в сорок первом году…
— А… Это про наших дедов…— разочарованно тянет мужик. — А про Афган есть?
— Про Афган нет…— признается Аристарх.
— А можешь написать про наших дворовых пацанов, ни за что погибших? — спрашивает мужик. — Так написать, чтобы лучше Розенбаума. Чтобы помнили и об этой войне…
Аристарх помнил. Как собрали в спортзале все старшие классы, и директриса объявила о вводе в Афганистан ограниченного контингента. Зал был под завязку — человек двести школьников, учителей. Все молчали, не зная, как отнестись к новости. И так же молча разошлись. Потом стали приходить тревожные вести — скупо, отдельными строчками ТАСС. И все чувствовали, что творится неладное. Аристарха эта беда миновала, а вот друга детства затянула. И когда тот чудом вернулся домой живым, мать не сразу узнала сына — похудел, почернел, на лице только глаза. И ни одного слова о том, что пережил, никогда и никому.
— Не знаю, — честно отвечает Аристарх.
Ему интересно, написал ли кто-нибудь об Афгане нечто глубоко личное и честное, от первого лица? Как Ремарк о Первой мировой. Или как Астафьев о Великой Отечественной. Или как Толстой про оборону Севастополя. Или Афган — одна из забытых русской литературой войн? Как финская или Халхин-Гол… Да что Халхин-Гол… Разве о войне с Германией 1914–1917 есть что-то достойное масштаба этой трагедии? Пара пронзительных зарисовок в книжке Зощенко. Хотя есть «Красное колесо» Солженицына… Слишком много войн для одной страны. Удивительно, как вообще уцелела страна. Родина — мать-и-мачеха, что цветет предательски желтым…
18. Дар
Старушка с клюкой подходит, достает кошелек, протягивает Аристарху деньги, тот отнекивается:
— Спасибо, не нужно…
Та смотрит прямо в глаза, молчит. Требовательное движение рукой — мол, бери!
— Да не нужно же, бабуль!
Не уходит.
— Вы же не слышали даже, как я играю… Может, луплю по струнам, аки… не знаю кто. А вы мне свои кровные!
Смотрит строго, как учительница первого класса на нерадивого ученика, молчит, ждет.
— Но…
Ждет. Вот что ты будешь делать? Аристарх с неловким чувством берет мелочь. Как будто на паперти постоял, но ведь нельзя же обидеть, не взять дар.
— Спасибо.
Бабушка уходит.
19. Странница
Светлая девушка подходит к Аристарху:
— Нужно… … …
Подъезжающая электричка заглушает ее слова.
— … в Кремль!
— Как пройти к Кремлю? — уточняет Аристарх. — До «Чкаловской» и там пересаживаетесь на…
— Нет, — перебивает девушка. — Нам — вам и мне — вместе нужно идти в Кремль!
— Это еще зачем?
— Если пойдете со мной в Кремль, — говорит странная девушка, — вам больше не надо будет играть и петь здесь, в этом метро…
— Да мне и здесь нормально, — на автомате возражает Аристарх.
Странница озадаченно замолкает.
«Сам-то понял, чего сказал? — думает Аристарх опечаленно. — И чего нормального здесь, на этом драном красном пятачке? Здесь же все ненормально! Эти песни вдогонку убегающим… Эта нарисованная клетка для поющих кенаров и канареек… И почему я решил, что эта клетка моя?»
Странница размышляет о чем-то своем. Наконец, будто очнувшись от мыслей:
— Хорошо, я ухожу.
Но все еще медлит.
— Можно взять монетку? На память.
— Конечно…— вяло ответствует Аристарх.
Аристарх снова остается один на один со сквозняками метро, в невидимой клетке на красном стикере. Наедине с подвыпившим народцем… Спой так, чтобы душа развернулась, спой эдак… Усталые понедельничные лица… Взгляды как заброшенные колодцы, исполненные темной стоялой воды… Типажи, требующие веселого, — эти хуже всего… Мама, мама, что мы будем делать… Ку! Надо было соглашаться на Кремль.
20. Рецепты успеха
— Ты еврейские песни играешь? — дребезжащим голоском спрашивает сухонький сердобольный старичок.
— Нет.
— Ну, «Семь сорок»-то сможешь сыграть?
— Нет…
— А разучить сможешь?
— Допустим…
— Вот! — расцветает сияющей улыбкой старичок. — Возле синагоги можешь поиграть!
Аристарх пытается отмолчаться, собирает свое музыкальное хозяйство, думает о своем. Он уже отыграл сет, когда к нему привязался этот дребезжащий старичок, похожий на представителя Лувра из кинофильма «Как украсть миллион».
— Один мой знакомый музыкант хорошо там зарабатывает! — продолжают наставлять Аристарха на путь истинный. — Еще и кипу наденет, так вообще хорошо подают!
Наставитель утвердительно разводит руки в стороны, еще шире улыбается — вопрос решен! Рецепт успеха найден. Уточняет:
— А ты что за песни поешь?
— Свои… Поэтому и сложновато…
— А почему сложновато? — искренне удивлен старичок. — Ты послушай бардов и сделай похоже!
— Надо будет попробовать, — рассеянно отвечает Аристарх, а сам продолжает размышлять о том, что прочел сегодня случайно в интернете, пока ехал на точку, — о полюсах Земли и линии экватора. Оказывается, и полюса постоянно смещаются, и линия экватора тоже величина непостоянная…
— Можно еще возле армянского ресторана поиграть, — не унимается добрая душа. — Они как выпьют, так добрые становятся…
— Да, конечно, спасибо! — поддакивает Аристарх. — Спасибо!
21. Незримое присутствие
— Твои песни?
Аристарх подтверждающе кивает. Этот коренастый мужик похож на добытчика пушного зверя из Сибири, выбравшегося в Москву после удачного сезона охоты. Подошел чуть медвежьей походкой, вразвалочку. Сначала оценивающе посмотрел на Аристарха и только потом взял в руки диски. Каждый диск переворачивает, придирчиво рассматривает.
Наконец решает взять пару, поясняет доверительно:
— Для романтической встречи со знакомой дамой…
— На диске есть мои координаты…— говорит Аристарх.
— Это еще зачем? — настораживается добытчик. — Свечку, что ли, подержать?.. Я этого не люблю.
— Я тоже!
— Тогда зачем твои координаты?
— На случай претензий. Вдруг не подойдет музыка… для романтической встречи.
Романтик удаляется. Что остается Аристарху? Незримое присутствие.
22. Очарованный
— Классно!
Пожилой, болезненно худосочный кент приветственно протягивает ладонь, Аристарх пожимает. Ладонь ледяная, как у ходячего мертвеца. Сильно тянет спиртным.
— Я тоже музыкант…— сообщает кент.
Ну разумеется.
— Могу поработать бэк-вокалом…
Это идея, конечно.
— Хочешь?
— Нет, — уверенно отвечает Аристарх.
— Почему? Гордыня?
— Нет. Просто не нужен бэк-вокал.
Денежка на чехле притягивает взгляд бэк-вокалиста. Для пьющего человека в жизни имеет значение только одно обстоятельство — алкоголь, его наличие или отсутствие. Есть алкоголь, и жизнь снова распускает свой павлиний хвост, переливается всеми красками. Отсутствует, и жизнь встает на пути как железобетонная стена. Тупик, единственный выход из которого — все тот же божественный напиток, открывающий спасительную дверцу в райские кущи. Очарование алкоголя. Все иллюзия, кроме алкоголя. И денег, при помощи которых его можно добыть.
— У меня тоже есть свои песни…— продолжает прощупывать почву очарованный.
— Не сомневаюсь…— неохотно откликается Аристарх, трогая струны.
Кент отходит, останавливается неподалеку, слушает. Возвращается, пробует зайти с другого бока:
— А давай Володю! Высоцкого!
Аристарх неумолим:
— Не дам…
Вот почему он так? Ведь хриплый голос поющего поэта когда-то очень много значил для Аристарха. Мощь, безоглядная удаль, горечь, нежность, ирония, сарказм. В юности он долго пил эту крепкую, терпкую, пьянящую настойку. И с той давней поры в его песенном багаже пылилось несколько песен Высоцкого. Но чтобы спеть «жил я славно в первой трети двадцать лет на белом свете по учению…» — требуется особая симпатия к слушателю, доверие к нему. А этот товарищ не вызывал у Аристарха ни симпатии, ни доверия. Дать ему денег на выпивон? Но стоит окрестной богеме из подвалов и переходов прознать, что музыкант на точке выдает денежку, спасу от них не будет.
Кент уходит. Аристарх думает о том, что алкашам свойственно особого рода благородство. Ведь мог бы взять денег с чехла и свалить на эскалатор, не побежишь за ним с гитарой и проводами. И еще о том, что никакой он не бодхисатва — тот светится изнутри, дарит свет каждому приходящему, независимо от того, нравится приходящий или нет. Преображает светом, а не капризничает: мол, этот нравится — буду преображать, а этот нет, не стану. Впрочем, конкретно этому человеку надо было просто дать денег. Для него это и был бы свет бодхисатвы, самый что ни на есть.
23. Король и его фаворитка
Ветер гуляет по переходу на Сухаревке. Стикер стерт, выцвел, по краям ободран. Аристарх начинает играть, снова пытаясь вернуть для себя времена шекспировского театра. И снова нет радио, телевидения, интернета. Есть живой человек с гитарой. Он играет и поет. Услышал — понравилось, — подошел и подарил теплым словом или денежкой. Или и тем и другим. Услышал — не понравилось, — равнодушно прошел мимо. Или тоже подошел и сделал справедливое, верно-критическое замечание. Или не очень справедливое, наоборот — нехорошее, беспомощно-злое, — не важно. Это тоже необходимо. Выплеснул, освободился от внутреннего негатива, даже если он связан с услышанным словом лишь косвенно, условно. Главное, что все это — музыка, слово, разговор — настоящее, живое. Это происходит здесь и сейчас. Жизнь, а не консервы, изготовленные где-то и кем-то по чьему-то рецепту и выдаваемые за свежак.
Вскоре на галерке маленького уличного театра Аристарха собирается публика — местные хоббиты. Грязные, оборванные, они занимают места в зрительном зале: садятся возле колонны, на ступеньки короткой лестницы, ведущей к входу в метро. Внимательно слушают, громко аплодируют, ободряюще и одобряюще кричат с мест. Идущие переходом нормальные, домашние люди ускоряются, стараясь быстрее нырнуть в метро.
А ближе к вечеру, когда галерка разбрелась по своим норам, к Аристарху приближаются король и его фаворитка. Волшебная, блестящая, феерическая пара. Они как будто из воздуха соткались. Останавливаются в первом ряду партера.
Он — стильный московский мачо. Лет сорока пяти, но хочет выглядеть моложе. Одет дорого. Король, вышедший на променад, чтобы отвлечься от дворцовой скуки и духоты, взглянуть, какой жизнью живет его простой народ. Важно попыхивает сигарой, на Аристарха взирает с недоверием и любопытством одновременно. Как на редкое животное в зоопарке.
Она — выглядит просто, но стильно. Светлое платьице, аккуратные туфельки на невысоком каблучке, открытое лицо без макияжа и даже, кажется, без помады. Чудо-девушка из 50-х. Красивая, чистая. И намного моложе своего кавалера. Аристарх даже подумал поначалу, что папа вышел на прогулку с дочкой. Но быстро понял — не папа: смотрит по-другому, иначе держит за руку. Оба чуточку подшофе. Совсем немного, выпили по бокалу красного сухого в уютном ресторанчике поблизости.
И у чудо-девушки сердечко настежь. Расплакалась. Не хочет уходить, хочет слушать и смотреть, смотреть и слушать. И Аристарх тоже готов играть и петь бесконечно — для нее, только для нее. Мачо заметно мрачнеет. Наконец щедро башляет на чехол Аристарха ассигнациями из царской казны и уводит подругу на круги ея. Прощай, звезда пленительного счастья!
Аристарх сворачивает свой театрик и, чувствуя себя донельзя нелепым, ни на что не годным человечком, уходит, понуро влача за собой свою несчастную тележку. Вдогонку ему издевательски звенит высоким серебром невесть откуда взявшийся голос Георга Отса:
Да, я шут, я циркач, но все же,
Пусть меня так зовут вельможи.
Как они от меня далеки… далеки…
«Боже, как это все сентиментально, глупо, как до чертиков банально! — думает Аристарх. — Сейчас тоже расплачусь, ага. Что может быть невозможнее, нелепее, абсурднее? Пожилой уличный шут и юная принцесса, ненадолго отлучившаяся из дворца… Актер бродячей труппы, разбежавшейся по дешевым антрепризам, и фаворитка Его Королевского Величества, вышедшая на прогулку вместе с самим королем… Дайте уже занавес наконец!»
Занавес.
24. Мисс Марпл
Эта сухонькая старушка похожа на мисс Марпл. Она работает неподалеку в больничной лаборатории. Услышала Аристарха, подошла поближе, взглянула коротко, берет пару дисков, рассматривает.
— У больницы большая задолженность по зарплате, — объясняет она. — Денег не хватает, хочу выбрать один…
Аристарх тут же дарит оба. Мисс Марпл не уходит, рассматривает подарки, думает о чем-то своем.
— Все встречи промыслительны… — говорит она, еще раз коротко взглянув на Аристарха. — Я буду за вас молиться.
На одно мгновенье она преображается в Софи с ясным юным взором и добрым сердцем. И Аристарх ощущает себя Хаулом, небесным воином. Но мгновенье магии от Миядзаки проходит, Софи возвращает себе облик обыкновенной сухонькой старушки и уходит.
Аристарх снова остается один в уличном переходе на Сухаревке. Здесь по-хозяйски гуляет мусорный ветер, бродяга и брат. Аристарх думает о старушке, ее неожиданной метаморфозе. О Софи. О монстре-солдате, поливающем огнем все живое. И как потом этот монстр вдруг оборачивается преданным защитником малышки Ситы. А интеллигентный красавчик в цивильном костюме преображается в злобного безликого уродца. Ибо одно сердце преисполнено любви, а в другом любви нет и малой капли — пустыня Калахари. И такие метаморфозы персонажи Миядзаки переживают часто. Та же ведьма пустоши преображается в любящую старушку, возвращающую горячее сердце Хаула. В жизни тоже иногда случаются удивительные метаморфозы. Сын ухаживает за лежачим отцом. Сына не оставляет чувство тоски, тихого ужаса перед немощью отца и надвигающимся нечто. А много лет спустя он вдруг понимает, что это было счастье. Отец был жив, с ним можно было поговорить на самом деле, а не в очередном странном сне…
25. Не пойте
— Как тебе «Китай-город»? — спрашивает Аристарх саксофониста.
— Место хорошее, — грустно отвечает тот, укладывая саксофон в футляр.
Взгляд у сакософониста как у ослика Иа, потерявшего веселый хвостик.
— Но холодновато… И пыльно, дышать нечем… Музыки иногда совсем не слышно из-за поездов…
И каким же это образом, спрашивается, может быть хорошим место, где холодно, нечем дышать, а поезда то и дело заглушают музыку?! Ответ прост: хороший приход. Музыкантский полукруг близок к потоку пассажиров метро, так что людям не особо лениво подойти, чтобы положить денежку.
Саксофонист уходит. Снова мимо катится людской поток. Стекает с эскалатора, разливается по коридорам-ступенькам, как бурлящая горная речка на порогах. Вот идет веселая компания — мальчишка лет десяти и три девчушки. Мальчишка эффектно падает на колени, скользит по гладкому полу, как по льду, с вознесенными к небу руками и драматически восклицает, обращаясь к Аристарху:
— Не пойте! Прошу вас — не пойте больше!
Подружки одобрительно хихикают. Мальчонка улыбается, довольный произведенным эффектом.
— Топай, топай! — неожиданно зло бросает Аристарх. — Придет и твое время…
Веселая компания исчезает за поворотом. Аристарх резко перестает играть. Он неприятно удивлен собственной реакцией на безобидную выходку прохожего мальчика. Что это было?
«Какое такое “твое время”? — смущенно думает он. — Время, когда останешься один? Когда осознаешь, что нужен лишь трем-четырем самым близким, и это еще много? Время, когда поймешь умом, что ты один на свете и одиночества дорога так длинна? И зачем это знать мальчику десяти лет от роду, этому забавному дуралею? Нет, ему совершенно незачем об этом знать… И вообще, мальчонка молодец, умеет выйти из толпы, выдать эффектный жест… Определенно — будущий артист».
26. Пойте всегда
Достоевский — само напряжение, абсолютная сосредоточенность. Даже в таком мозаичном варианте. Ему в противовес — эти две тетушки, щебечущие о чем-то своем, архиважном, и не замечающие ничего вокруг — ни портрета на стене, ни спешащих мимо пассажиров метро, ни тем более Аристарха, поющего в красном полукруге.
Мужчина среднего возраста, чуть начинающий полнеть, осторожно притормаживает, интересуется:
— Можно я послушаю?
Аристарх утвердительно кивает.
— Сегодня День подводника, сто двенадцать лет подводному флоту России… — печально замечает человек.
Пауза, неуверенный вопрос:
— Можете спеть что-нибудь в честь погибшего экипажа подлодки «Курск»?
— Понимаете, — осторожно отвечает Аристарх. — Нет в моем багаже песен на такую тему…
— Спойте что хотите… — отвечает поспешно. — А я просто постою и послушаю… Я сам подводник… Был у памятника экипажу «Курска», положил цветы…
Аристарх наугад поет песнь любви — о том, кто будет петь, когда на Земле стихнут последние песни… кто будет ждать, не готовясь к новой Зиме, добрую весть… По ходу исполнения он вдруг осознает, что попадает в яблочко, в самое сердце, ибо безвестный лирический герой будет петь, будет ждать, под воду уходя, эти последние дни на Земле…
Подводник слушает до конца, до самой последней ноты, молча уходит. А потом вдруг оборачивается и кричит на всю «Достоевскую»:
— Пойте! Пойте всегда!
27. Мечты о Мачу-Пикчу
Стремительный прохожий озадаченно притормаживает. Героически пытается устремиться дальше в соответствии с заложенным с утра в голове планом — раз, второй. Но почему-то у него не получается, и он подходит к Аристарху. Рассматривает диски, берет один, бросив в раскрытый пакет несколько денежных бумажек. Снова пытается уйти и снова остается.
— Что заставляет вас играть и петь здесь?
Он в недоумении осматривается: по длинному вестибюлю метро «Ленинский проспект» безоглядно бегут пассажиры метро. За спиной Аристарха абсолютно пустой тупичок. Слышно, как отправляется очередная электричка. Смотрит на раскрытый пакет, уточняет:
— Деньги?
— Деньги, — автоматически подтверждает Аристарх, но тут же поправляется: — Я не знаю. Жизнь так повернулась. Я надеялся понять, зачем написано так много песен, нужны ли они хоть кому-нибудь. И вот еще что — мечты о Мачу-Пикчу…
— Мачу-Пикчу? — переспрашивает изумленный прохожий. — Это… каким же образом?!
— Однажды я заметил, что обязательно оказываюсь в тех местах, о которых спел… Или хотя бы упомянул в песне…
— И…?!!
— И еще я заметил, что недостаточно написать песню. Ее нужно петь, причем не на кухне, самому себе, а на публике. Это как пьеса: если написана, придется поставить, пригласить публику…
— И…?!!!
— И тогда сработает. Побываешь и на Мачу-Пикчу… И на острове Пасхи… И на Карибском море… Да где угодно. Мир услышит, отзовется…
Прохожий человек понимающе кивает и свободно срывается с места, переходя на привычный московский бег.
28. Начальник станции
Крупная баба в форме работника метро тяжелой поступью направляется прямиком к Аристарху.
— Здравствуйте…
— Здравствуйте, — осторожно ответствует Аристарх, вглядываясь в подошедшее официальное лицо.
И видит перед собой никакое не официальное, а нормальное, доброе лицо очень уставшей, замотанной жизнью женщины.
— Красиво поете.
— Спасибо… — еще осторожней отвечает Аристарх, уверенный, что последует продолжение.
— Я начальник станции, — строго говорит добрая уставшая женщина. — Вы должны размещаться в красном полукруге.
«Несладко быть начальником станции, — думает Аристарх. — Хуже, наверное, только кондуктором в общественном транспорте. Рабочий день только начинается, а она уже устала, как собака, весь день бегавшая по окрестным помойкам в поисках пропитания. Язык набок. А ведь ей еще только предстоит пережить все сомнительные прелести дня: ругань с путейцами, сердечные приступы пассажиров, вызовы «скорой», пьяные дебоши, звонки высокого начальства, если случится задержка в движении поездов на ее серой ветке. Боже, как же ей надоел этот ежедневный бардак! Смертельно надоел. А этот песенки распевает, как птичка на веточке, и ему хоть бы хны…»
— Я и так вроде бы в своем полукруге… — ответствует тот, которому хоть бы хны.
— Чехол выступает…
Аристарх уплотняется, размещаясь строго в обозначенных правилами границах. Теперь он в домике. Пристанище убогое, конечно, но он вполне освоился здесь. И по вселенскому счету так ведь можно сказать про любые каменные палаты: маленький, хрупкий, никчемный перед силой Времени домик.
29. Всенародное признание
Таинственный незнакомец сказал, что у Аристарха серебряный ритм, а в голосе — мужская нежность. Услышать такое от случайного слушателя почему-то особенно ценно и приятно. Аристарх тут же нашелся, чем испортить волшебный вкус необычного комплимента, и промямлил о себе пару гадостей.
«До чего все-таки странная эта въевшаяся в натуру привычка срочно отыскивать у себя недостатки! — с досадой подумал Аристарх. — И почему-то именно в тот момент, когда отмечают твои достоинства… Для восстановления равновесия?! Но что за странные представления о равновесии, mein Freund? О, боги, боги! Яду мне, яду!»
— Нельзя одновременно делать и сомневаться в том, что делаешь.
Сказав это, таинственный незнакомец уходит.
«Делать-то нечего, приходится жить с тем, что имеешь, — опечаленно думает Аристарх. — Парящий до небес голос, высота и глубина, а потом вдруг — вязкая, мертвая тишина. Рта невозможно открыть, чтобы слово сказать. Как будто пробка в глотке… И пустыня во все стороны до горизонта. Все как в страшном сне. Скромность на грани самоуничижения. То ли проявление великой гордыни, то ли самонаказание за какие-то неведомые великие грехи в прошлом. Абсолютная неуверенность в себе. А потом вдруг — абсолютная, исполненная огромной силищи вера в себя и в то, что происходит…»
Подходит женщина в оранжевой спецовке и насыпает в пакет Аристарха горку серебра. Как мусора из совка — молча, серьезно. Будто это действо тоже входит в ее обязанности по уборке вверенной территории. А потом мальчишка подъезжает на самокате, интересуется, как называется песня и где ее можно услышать. Чем не всенародное признание?
30. Лидер гонки
— Это специальная площадка для музыкантов?
Прохожий мужичок небольшого роста водит носом по сторонам, будто ищейка принюхивается. Быстренько оглядывает тупичок вестибюля метро «Ленинский проспект», красный полукруг, вопросительно всматривается в Аристарха.
— Вы выиграли гонку? Вы — лидер?
Аристарх молча пожимает плечами, продолжая укладываться: комбик, пакет со шнурами, диски. В голове мелькает калейдоскоп картинок. Как случайно узнал о проекте, как прошел прослушивание…
По большому счету никто не знает, прошел ли он прослушивание, мелькает в голове Аристарха. Лидер он или аутсайдер. А по малому, пожалуй, что и выиграл. Лидер гонки, в общем, да…
Аристарх распрямляется, чтобы поговорить с человеком, поделиться мыслями о природе лидерства и виражах судьбы, напомнить про концерт на крыше и как сэр Джон выразил надежду, что они прошли прослушивание. Но поздно, ибо мужичок уже поспешает дальше прочь — бочком, бочком.
31. Коллега
Флейтист, притаившийся было за колонной, вскоре выбирается из укрытия, осторожно приближается к Аристарху.
— Вы не устали? — спрашивает теплым дружеским тоном. — Сколько будете еще играть?
Аристарх снимает гитару, чтобы освободить место.
— Нет-нет, — протестующе машет ручками коллега. — Я не по брони… Вы имеете точно такое же право здесь играть!
Аристарх снова накидывает гитарный ремень на плечо.
— Но чего ради? — вопрошает лукавый друг, выразительно посмотрев вокруг.
И действительно — никто из пассажиров метро не задерживается, люди спешат мимо, поскорее на эскалатор.
— Ради удовольствия разве что…
Актер! И дипломат, и тактик, и стратег.
Аристарх освобождает площадку. Флейтист занимает полукруг и начинает выводить полонез Огинского:
— Тааа-та-да-да-да, таа-та-да-да…
Аристарх прислушивается к любимой мелодии. Мальчик с домрой, в разгоряченном упоении наяривающий по нотам заветный полонез, где ты? Почему эти дивные звуки перестали вызывать в душе трепет? И даже легкого волнения не осталось, только отстраненное воспоминание. Жизнь свела любимую мелодию к одной музыкальной фразе, надоедливо исполняемой турникетами московского метро. Неужели суждено погибнуть всем чувствам, даже самым ярким и сильным? Под толстым илом лет. И вообще был ли мальчик с домрой?
Аристарх упаковывает свое хозяйство, прислушиваясь к флейте. Исполнение полонеза во второй раз подряд настораживает его. Неужели товарищ из тех уличных умельцев, что гоняют по кругу одну-две прибыльные темы?
Так и есть, полонез пошел на третий заход. Аристарх посочувствовал сотрудникам, работающим на входе. Тем временем на эскалаторе появляется спаситель служителей метро: законный сменщик-гитарист. Недолго флейта поиграла. Аристарх ловит себя на чувстве легкого злорадства.
Гитарист, флейтист, снова гитарист… Баянист, два балалаечника, аккордеонист, две аккордеонистки… Скрипачка, скрипач и снова скрипачка… Суета сует и всяческая суета. Поставить видеокамеру, записывать неделю. А потом смотреть в суперускоренном режиме, как музыканты сменяют друг дружку в красном полукруге, а мимо течет людской поток, ежесекундно меняющий плотность и состав. А ночью вестибюль пустеет, и в нем один-одинешенек далекий от мира Маяковский. А потом снова утро, и первый пассажир метро, и набирающий силу пассажиропоток, и музыканты-музыканты-музыканты… Муза одна, а ревнивцев много.
32. Дуняша
Дуняша возникла из-за поворота и из давних времен знаменитой когда-то московской тусовки, вращавшейся вокруг поэта Дидурова. Дуняша нравилась Аристарху, Аристарх нравился Дуняше, оба это всегда чувствовали при встрече. Но забывали друг о дружке, едва расходились.
Обрадовались, обнялись, деликатно чмокнулись в щечки.
— Как Саня? — с ходу ляпнул Аристарх.
Саня был молодым человеком Дуняши, поэтому вопрос прозвучал нетактично.
— Не видела его уже года три, наверное… — спокойно отреагировала Дуняша. — А как Колюня поживает?
Времена, когда Аристарх и Колюня часто выступали на одних площадках, вместе колобродили по пивным барам, давно прошли. Но их творчески-пьяный тандем, видимо, был достаточно ярок и в головах знакомых дидуровцев запечатлен навсегда. При каждой встрече они упорно продолжали спрашивать, как поживает Колюня.
— Одиноко поживает.
— Выступает?
— Нет.
— Почему?
— Путина не любит. Дал себе зарок: пока тот у власти, концертировать не будет…
— Но в чем смысл?
— Это его личная форма гражданского протеста.
— О, боже! — смеется Дуняша. — Как это глупо!
— Ага. Из разряда — назло врагам козу продам, пусть моим детям молока не достанется…
— Пробовал переубедить?
— Нет. Упрямый, чертяка. Вбил себе в голову.
— Часто встречаетесь?
— Раз в год, на его день рождения.
— Передавай привет… И поздравления.
— Обязательно…
Обнялись, поцеловались, и Дуняша бежит дальше своей дорожкой, а Аристарх остается на своем посту.
33. Девушка и самолет
— Я сначала услышала музыку издалека, — говорит очаровательная юная особа. — Подошла поближе, и… до дрожи! Какой альбом посоветуете взять для первого знакомства?
— Знаете, у меня есть школьный друг, — начинает рассказывать Аристарх, размышляя о том, что посоветовать, ведь живое исполнение всегда производит более сильное впечатление, чем студийная запись. — Сейчас он живет в Сан-Франциско. Много лет назад я подарил ему аудиокассету со своими первыми песнями. Они были записаны даже не в студии, а на кассетном магнитофоне. Потом я стал записывать студийные альбомы с оркестром и без. И мой друг хорошо о них отзывается, но переслушивает только ту первую, старую аудиокассетку, она у него любимая… И дело не в конкретных песнях, в чем-то другом. Это сродни детским впечатлениям — они самые яркие, насыщенные запахами и звуками. Даже если это заштатный городок. А потом человек оказывается на Мачу-Пикчу, видит неземную красоту и восхищается ею. Но перебить детские впечатления все равно не получится, ведь они были первыми…
Аристарх останавливается на альбоме с океаном на обложке, в сердце океана — маленький мальчик с бенгальским огоньком под новогодней елкой.
— Возьмите этот.
Альбом перебирается в сумочку к девушке.
— И обязательно приходите на концерт!
О рекламе Аристарх вспоминает в последний момент.
— Живое исполнение всегда лучше. Никакая студийная запись, даже самая качественная…
— У меня сегодня самолет…
— Куда?
— Домой, во Владивосток.
— Тогда счастливого полета и мягкой посадки!
34. Шесть двадцать пять за штуку
Пожилой мужчина переходного возраста, начинающий заметно стареть, интересуется, сколько стоит диск. Вид у покупателя солидный, уверенный. Джентльмен.
— На ваше усмотрение… — отвечает Аристарх, рассчитывая на щедрость джентльмена.
— На всех альбомах разные песни? — уточняет тот, перебирая диски.
— Конечно.
— Какой посоветуете?
Аристарх предлагает взять тот, что с обложкой в летящем, импрессионистском стиле.
— Возьмите этот…
— А сколько здесь песен?
— Шестнадцать.
— Сотня нормально?
— На ваше усмотрение… — чуть разочарованно повторяет Аристарх.
— Но я еще постою и послушаю…
Аристарх исполняет одну из песенок с взятого альбома. Покупатель слушает заинтересованно, благосклонно. Уходит, приветственно помахав на прощание диском. Аристарх делает в ответ легкий, как бы артистический реверанс.
«Когда человек начинает стареть, его жизнь все больше становится похожа на плавание по океану в дырявой лодке, — думает Аристарх, глядя вослед уходящему. — И количество дыр растет… Чтобы плыть дальше, необходимо постоянно законопачивать новые дырки и дырочки, вычерпывать воду. Однако жить с ощущением неминуемой катастрофы абсолютно невозможно. Человек должен быть уверен, что плывет на непотопляемом океанском лайнере… Не забывая при этом вычерпывать воду из своей дырявой лодки…»
35. Понедельник
— Молодой человек, можно дать вам совет? — спрашивает пожилая грустная дама.
Она сначала прошла мимо Аристарха, а потом вернулась, чтобы сказать что-то важное.
— Прошу вас.
— Понедельник, и так на душе хреново, а тут еще песни ваши… унылые… Пойте песни пободрее, и бросать будут больше… Не пару-тройку монет, как вы сами поете…
Аристарх поначалу хочет объяснить даме, что песенка философская, а не унылая. Что в ней поется про одинокого уличного мима, размышляющего о тайнах взаимоотношений человека и мироздания. И что ровно вчера именно за эту песню другая дама, примерно такого же возраста и социального положения, отвалила Аристарху аж… Но передумывает. Благожелательность, конечно, основа основ, но иногда душевные силы иссякают, и тогда…
— Может, вам еще гопака станцевать? — спокойно спрашивает он, пристально глядя даме в глаза.
Та молча разворачивается и уходит.
— А то я могу! — не удержавшись, добавляет вдогонку Аристарх.
Одна и та же песня может производить на слушателей противоположное впечатление. И это не бином Ньютона, разумеется, — разные люди, разные мировосприятия. Однако не только это. Аристарх вдруг вспоминает, что минувшей ночью не выспался. Снились какие-то стаи диковинных птиц — массивных полуслонов-полудельфинов. Они летели над морем, закрывая тучной массой небесный свет. Парусные фрегаты палили по ним из пушек, разрывая на мясо отдельные особи, но ряды летящих опять смыкались, и вся темная масса продолжала упорно двигаться куда-то, не обращая внимания на заградительный огонь. Достигнув заветной цели, диковинные слонодельфиноподобные птицы дружно падали с неба, ныряя в стремительные чистые воды, и, превращаясь в крупных рыбин, тут же устремлялись вверх по течению все выше и выше, на нерест. Становилось понятно, куда они так стремились. А потом вдруг гнилостный запах. Оказывается, это вовсе не чистые стремительные воды, а канализационные подземные стоки. И рыбина, за которой Аристарх следовал по пятам, вдруг становится похожей на крупную выдру, а на самом деле оказывается крысой. И вот уже Аристарх отчаянно бьется с этой тварью, полукрысой-полувыдрой, пытаясь выбросить ее из дома. Наконец выбрасывает, захлопывает с облегчением дверь и… просыпается абсолютно разбитый.
Возможно, состояние артиста и есть определяющий момент в эмоциональном воздействии на слушателя. И это не оправдание, что не выспался, дурные снились сны или, например, прямиком с поезда. Вышел на сцену — радуй. Даже самая лиричная песенка, исполненная на светлой эмоции, поднимет настроение, а самая бравурная огорчит, если исполняется на волне усталости и печали. Ладно, главное не тонуть в унынии, работать.
Уже через песенку незнакомый прохожий человек на ходу тихо, но внятно говорит Аристарху спасибо, за первым — второй, третий. Люди благодарят, и настроение потихоньку возвращается в норму.
Все-таки ужасно настолько зависеть от чужих мнений, размышляет Аристарх. Хвалят — воспаряешь к небесам, чуть покритиковали — камнем вниз. В радости не радуйся, в печали не печалься. Понедельник это или пятница, работай, бодхисатва, не опускай руки, и все наладится…
36. Большая сила тихого спасибо
Три прокопченных улицей штырника, на ходу снимая с плеч гитары в пыльных чехлах, по-хозяйски подваливают к Аристарху:
— Наше время…
— Неправда, — отвечает Аристарх спокойно, уверенно, четко. — Мое время.
Отходят в сторонку, шепчутся, смотрят в смартфоны.
Пространство неоднородно и переменчиво. Оно легко меняет знак с плюса на минус, а потом на равнодушный ноль и снова на плюс. Поначалу пространство может быть вполне благожелательно, даже дружелюбно. Потом неподалеку, возле выразительного портрета Достоевского, могут объявиться тетушки-подружки-болтушки о своем, житейском. И пространство начинает покрываться плесенью равнодушия. И тогда Аристарх снова играет с закрытыми глазами. А потом, когда Аристарх открывает глаза и незнакомый прохожий человек вдруг бросает ему на ходу тихое спасибо, пространство снова меняет свой знак на большой, солнечный плюс. И Аристарх снова спокоен, почти счастлив
37. Первый, второй, третий и веселый паренек
Первый бомж деликатен. Он появляется в самом начале, когда Аристарх еще только подстраивает гитару. Просьбами не надоедает, садится на ступеньки возле столба и мирно засыпает. Как ребеночек в люльке под колыбельную.
Второй бомж хитер — трется возле Аристарха, стреляет закурить у прохожего паренька, зацепившегося за песенки. Парень неохотно достает пачку, выделяет сигаретку, после чего сразу ныряет в двери метро. Аристарх окончательно бросил курить пару лет назад, и с тех пор запах табака ему крайне неприятен. Он просит не дымить рядом, и второй тоже проявляет деликатность, послушно отходя в сторонку. Потом возвращается, приторно хвалит:
— Красивая лирика!
Держит паузу. Аристарх тоже молчит, ждет продолжения, и оно приходит:
— А можешь что-нибудь общеизвестное? Классику — Цоя, Шевчука, Сплинов…
Один знакомый Аристарха, тоже уличный музыкант, цинично называет это суповым набором. Что не мешает ему потчевать публику блюдами именно из этого меню. Иногда Аристарху начинает казаться, что еще немного, и он сам запоет про то, что выхода нет, скоро рассвет и прочие хиты.
— Нет, — никак не поясняя, сурово отрезает Аристарх.
Второй тоскливо косится на денежку в пакете, которую набросали прохожие, периодически подходившие к Аристарху, и уходит куда-то вбок по своим делам.
Некоторое время ничего не происходит. Аристарх уже подумывает о том, что пора сворачиваться и ехать на «Полянку», и в этот момент появляется третий бомж.
Третий скатывается с лестницы и прямиком к Аристарху, в глазах — лихорадочный блеск, говорит торопливо, взахлеб:
— Вижу, ты — русский… Глаза — светлые, голубые…
— Русский, — подтверждает Аристарх, инстинктивно отшатнувшись от протянутой ладони — она черна от грязи. — Но ко всем национальностям отношусь с уважением. Я интернационалист.
— Они же всю Москву уже захватили!
— Может, и захватили… Только я этого не вижу.
— А что ты вообще видишь?!
— Вчера видел, как один южанин спрашивает другого, мол, ты откуда. А тот отвечает, что из Дагестана. Понятно, что из Дагестана, говорит первый, а откуда из Дагестана?
— И что?
— Оба из Дагестана, а разговаривают между собой по-русски. Это хороший знак. Знать русский язык, уметь общаться на нем — залог жизненного успеха.
— А я все равно плохо к ним отношусь…
— Относись, как хочешь, это личное дело каждого.
Третий сваливает, выкрикивая ругательства — то ли в адрес захвативших Москву южан, то ли в адрес музыканта-интернационалиста.
Аристарх устало снимает гитару с плеча, выключает комбик, вынимает шнуры, пакуется и отправляется на вторую площадку.
На «Полянке» случается единственное примечательное событие: порыв ветра, гуляющего по переходу, уносит сторублевку. Бумажка выпархивает из чехла Аристарха, как бабочка, и уносится в глубину тоннеля, под ноги многочисленным прохожим. Аристарх только провожает ее грустным взглядом — мчаться за бумажкой нет ни сил, ни желания. Да и бесполезно, ведь в переходе столько ног, рук, глаз. И вообще, Раневская же не побежала вслед за ветром-ворюгой.
Уже через секунду-другую из перехода выбегает веселый паренек и кладет сторублевку обратно на чехол.
— Спасибо, — говорит приятно удивленный и одновременно почему-то немного разочарованный Аристарх.
38. О чудесах
Аристарх поет песенку про маленький рай. Когда-то давно, в позапрошлой жизни, он поездил с этой песней по фестивалям авторской песни, неизменно становясь то лауреатом, то дипломантом. И когда пробивает ностальгия, он снова бьет по струнам веселым боем. Рассказывает всем и каждому про то, что жил когда-то в маленьком раю и что там, в раю, сугробы выше головы, ведь рай в далеком северном краю.
Во время исполнения песни к Аристарху подходит худощавый незнакомец средних лет и протягивает пятитысячную купюру.
— Настоящая? — на автомате спрашивает Аристарх.
Незнакомец кивает утвердительно. Вопрос излишний, ибо даритель не похож на злых шутников, подбрасывающих на чехлы уличного музыканта сувенирные купюры большого достоинства.
— За одну песню?
Незнакомец снова кивает утвердительно, удивляя Аристарха еще больше:
— Я слежу за вашим творчеством с выступления на радио «Ракурс»…
На это радио Аристарх попал в середине 90-х. В те романтические времена эпохи возрождения капитализма в эфире еще оставалась пара-тройка некоммерческих радио, сохранивших инерцию духовных исканий 80-х. То есть воодушевленных идеей поиска новой независимой музыки. Итак, Аристарх пришел к проходной одного НИИ на улице Радио, в котором по странному совпадению и размещалась редакция культового «Ракурса». С проходной Аристарх позвонил по местному телефону в студию и стал ждать арт-директора, который пообещал спуститься. В кармане Аристарха лежала заветная аудиокассета с первой студийной записью песен. У большинства музыкантов тогда в ходу были аудиокассеты. Диски, гордо именуемые компакт-дисками, были чрезвычайно дороги, не каждый мог себе позволить. Вскоре из проходной вышел худощавый мужик средних лет, с бородкой. На Аристарха он взглянул с большим недоверием, но аудиокассету взял. И даже послушал. И потом неожиданно пригласил Аристарха в прямой эфир, который открыл такими словами:
— Сегодня у меня в студии музыкант, которого я бы назвал редким товаром. Надеюсь, он не обидится на это слово — «товар»…
Аристарх не обиделся. Рыночная экономика расцветала в стране во всю силу и еще не утратила свой романтический флер. Быть редким, эксклюзивным товаром на рынке, что может быть почетнее? И дальше было волшебно. В прямом эфире они пили водку, беседовали по душам, перемежая беседу песнями Аристарха. Арт-директор показался очень душевным, глубоким человеком. Аристарх решил тогда, что чудо свершилось. Он нашел-таки свою нишу, свою естественную среду обитания в этом сумасшедшем мире. Свой уютный музыкальный домик, куда можно приходить самому и приглашать гостей. Теперь на его концерты наверняка будут приходить столь необходимые ему сорок–пятьдесят человек, а больше и не требуется. И будет кому петь новые песни, не забывая про старые.
Но шли неделя за неделей, месяц за месяцем, арт-директор не звонил. И тогда Аристарх решил поддержать отношения. Он никогда не умел этого делать, но надо же было попробовать. Была пятница, вечер. Он заявился, не забыв прихватить бутылку водки. Пришел сразу после работы, в офисном прикиде — костюм, галстук. Типичный яппи. Арт-директор выпить с яппи не отказался, но уже не был так открыт, больше молчал и слушал. Обескураженный холодным приемом, Аристарх нес что-то несуразное. И уже жалел, что пришел. Радио «Ракурс» вскоре закрылось, арт-директор отошел от радиодел, полностью погрузившись в семейные заботы. Тот волшебный прямой эфир на «Ракурсе» оказался первым и последним…
Аристарх подарил таинственному незнакомцу несколько дисков, пригласив на очередной концерт. Тот грустно ответствовал, что не транспортабелен. Уточнять, что это означает, Аристарх посчитал неделикатным.
39. Йог
По уличному переходу на Сухаревке гуляют пренеприятные сквозняки. Короткая и на вид безобидная лестница, ведущая ко входу в метро, опасна — засмотревшиеся в смартфон девушки спотыкаются и падают, обдирая несчастные коленки. А еще это место обитания бомжей, их зимовье, ибо переход отепляют воздушные пушки на входе в метро.
Мужчина средних лет снимает игру Аристарха на видео, потом подходит ближе.
— Ваша музыка гармонично сочетается с йогой.
— Вот как! Спасибо. И чем же, интересно? — уточняет Аристарх.
Мужчина оставляет на чехле пособие по занятиям йогой.
— Я сейчас спешу, — деловито поясняет он. — Вы же есть в соцсетях?
«Конечно же, я есть в соцсетях, — весело думает Аристарх. — Но если моя музыка так гармонична, вам бы самое время воспарить в воздухе в позе известного цветка и медитировать! Однако в Москве-матушке спешат все, даже йоги…»
— Обещаю, что я обязательно выйду на связь, пришлю видео, пообщаемся…
Йог убегает.
И чего только не обещают уличному музыканту! Выйти на связь — самое безобидное. Его ждут на семейном празднике, приглашают в турпоход, на корпоратив… Предлагают выступить в Доме музыки на «Павелецкой», в Кремлевском дворце съездов, а то и — чего уж там мелочиться! — в «Крокус- Сити-Холле».
Аристарх вспоминает и того подвыпившего подпольного миллиардера, обещавшего ему подарить собственный клуб.
«Нельзя полагать, что все обещальщики уж такие природные врунишки, — размышляет он. — Просто силища жизненного водоворота велика. Она увлекает человека, едва тот отходит от музыканта на десяток шагов. А сила музыки в том, что на ее берегу притормаживает Время. Как будто кто-то нажимает на паузу, и образовывается благословенная лакуна, где человек может остановиться, вдохнуть глубже, собраться с мыслями. Перед тем как снова ринуться в бездну дел и событий. Возможно, именно это подразумевал товарищ йог, когда говорил о гармоничном сочетании…»
40. Взбодрил
Эта юная миниатюрная певица всегда мила, улыбчива. Светится вся, как будто внутри горит неугасимая лампочка. Но сегодня лампочку кто-то погасил — печальные глазки в кучку.
Аристарх помогает ей поместить новенький комбик «Беринджер» в узкую сумку шаткой ашановской тележки. Одно колесо уже раздолбано, едва держится.
— Купила бы запасное, — мягко советует Аристарх. — Это скоро отвалится. Заменить легко, могу показать.
Уставшая девушка думает о своем. Потом начинает говорить.
— Что за день сегодня? Сначала подошел сотрудник метро на негативе — громко поете! Сделала тише. Потом наряд полиции, проверка документов. Потом женщине сделалось плохо, «скорую» вызывали… И по деньгам так себе.
— Просто день такой, — утешает Аристарх. — Не повезло сегодня, повезет завтра.
Девушка опечаленно молчит, думает. Чтобы развеять ее кручину, Аристарх включает веселый треп.
— На днях подходит американец. How much? – спрашивает. Мне бы сказать pay what you want, ведь столько раз на афишах писано, но вылетело из головы. Видя мои затруднения, американец уточняет — ten dollars? — Yes! — отвечаю радостно. Просто повезло… И тебе повезет!
Настроение певицы почему-то зримо ухудшается.
— А вчера на мой концерт в «Швайне» пришли аж четверо из метро, — продолжает утешать Аристарх. — А ведь раньше с улицы никого не было, только знакомые и знакомые знакомых. Повезло. И тебе повезет!
Девушка окончательно деревенеет и уходит, гордо бросив напоследок:
— На мои выступления в метро люди специально приходят!
«Ну, если и не помог, то хотя бы взбодрил», — весело думает Аристарх, начиная распаковываться.
41. Камадзи
У него каменное лицо индейца, вышедшего на тропу войны. На нем широкополая кожаная шляпа с бубенчиками, в руках — двухгрифовая гитара. Он окружен проводами, проводочками и многочисленными музыкальными примочками и похож на паукообразного старика из Миядзаки. Или на божка из пантеона индийской культуры.
Он нежно именует свою гитару загадочным женским именем, созвучным с Исидорой. У нее два грифа, она звучит, как ситар. Камадзи-божок с двухгрифовой гитарой волнует гармоническую паутину пространства призывными волнами. Большинству пассажиров метро удается пробежать мимо. Но иные, загипнотизированные магическими звуками, останавливают свой стремительный московский бег и подплывают ближе, оставляя божку жертвоприношения.
При появлении Аристарха с тележкой и гитарой за плечами камадзи сразу перестает играть и поднимается со складного стульчика. Он возвращает себе человеческий облик: длинный, очень худой, в положении стоя похож на Дон Кихота.
До проекта Аристарх много лет встречал его на Арбате и всегда поражался суровому, закаленному солнцем, ветрами и морозами обличью. И сосредоточенности, с которой человек исполняет свой атмосферный инструментал. А еще тому, что человек не спился, десятилетиями играя на улице.
— Ты играй, — говорит Аристарх. — У тебя же еще десять минут.
— А смысл? — риторически вопрошает суровый Дон Кихот с бубенчиками, потягиваясь и разминая застывшие члены. — Двести пятьдесят рублей за два часа работы! Что изменят эти десять минут?
— Наше дело — вроде рыбалки или охоты… То пусто, то густо… — утешительно отзывается Аристарх.
— Не согласен! — категорично возражает суровый Дон Кихот. — Свой минимум надо забирать всегда и везде!
Аристарх начинает распаковываться, достает комбик, шнуры.
— Однажды я заработал девять тысяч за пятнадцать минут! — мечтательно вспоминает коллега. — Один старик отвалил мне три штуки, а потом еще сто баксов.
Аристарх расправляет микрофонную стойку, прилаживая микрофон.
— Сегодня у тебя был шанс заработать еще шесть тысяч за оставшиеся десять минут, — шутит Аристарх. — Ты его упустил.
— Остальные стоят — уши греют, никто не кладет ни копья, — пропуская мимо ушей шутку, продолжает камадзи.
Аристарх производит коммутацию, подстраивает гитару.
— Спрашиваю: хотите дальше слушать мою музыку? – Хотим! — отвечают.
Аристарх включает комбик, легонько пробует звук.
— А я больше не хочу играть для вас! Собрался и ушел…
42. Отпустило
Отпустило. Аристарх снова играет легко и уверенно, не думая об аккомпанементе, будучи (какое смешное словцо!) сосредоточен на точной эмоциональной подаче слова и голосоведении.
А ведь все утро зачем-то мучил себя, перебирая в памяти всех тех, кто обещался помочь, брался за организацию концертов, приглашал на радио, телевидение.
«Живешь — поешь, не ждешь ниоткуда помощи. А помощь вдруг приходит. Но едва стоит в это поверить, как помощник… сливается. И ты снова остаешься один на один со своими страхами и тайными надеждами, — в расстройстве думал Аристарх. — Наверное, то же самое чувствует брошенная женщина. Эх, сделать бы себе прививку от пустых надежд! Нет — две прививки: от пустых надежд и от самоуничижения. Больше самоуважения, mein Freund! Бодхисатве не следует кидаться по первому зову, раскрываться первому встречному-поперечному… Светить всегда, светить везде, до дней последних!.. Так-то оно так, вот только — где он, мой бодхисатва?! Опять куда-то запропастился…»
Но потом отпустило. И Аристарх снова поет и играет, легко и уверенно.
43. Танец любви — танец огня
Сначала к Аристарху подходят две улыбчивые старушки, по виду — иностранки.
— Are you from England? — наугад спрашивает Аристарх.
— No, — отвечают. — We are from South Africa.
— O! Wine from South Africa is fine! — упражняется в английском Аристарх.
Веселые старушки уходят, а к Аристарху подбегает китайский малыш, протягивает на ладошке мелочишку.
— He is three years old, — доверительно сообщает молодая китаянка.
— Мужик! — хвалит Аристарх. — Strong man!
И философски добавляет, обращаясь к китаянке:
— He is three years old… And I am fifty plus years old…
Мама удивлена.
А потом к Аристарху подходит парень уличного вида.
— Я бомж… — говорит он, чуть стесняясь. — Моя девушка тоже. Можешь сыграть что-нибудь медленное? Хочу пригласить ее на танец.
Бомж высок, строен и похож на Трубадура из «Бременских музыкантов». Его принцесса тоже приятной наружности, хотя и темновата — очевидное влияние бездомности.
Вот куда привел тебя твой Путь, Трубадур, невольно думается Аристарху. Тебя и твою принцессу. Путь, выродившийся в Упть… А потом и в Упс… А куда заведет Путь тебя, мой драгоценный бодхисатва?
— Кто будет петь, когда на Земле, — начинает он плавно, — стихнут последние песни?.. Кто будет ждать, не готовясь к новой Зиме, о тебе добрую весть? Я буду ждать тебя, я буду петь тебе…
Трубадур и его Принцесса танцуют, не замечая вокруг себя никого и ничего.
Танец любви — танец огня…
Вспыхнет как порох, горит, как тайга…
И плавится тело, как воск, тает, как в марте снега…
Это сердце, как солнце, жарче день ото дня…
Танцующие радостно возбуждены, смотрят друг на друга упоенно, не отводя глаз. Так смотрят влюбленные перед первой близостью.
Или перед расставанием навсегда.
44. Нормально, да?
Электричка влетает в очередной тоннель, вагон покачивает. Аристарх ухватился за поручень, ноги гудят от усталости — отработал смену, почти как рабочий у станка. Думает, что надо бы не забыть закинуть мелочь на «тройку», потом можно зайти в магазинчик возле метро, взять пивка. Ну, об этом уж он не забудет…
Возле Аристарха стоят две девушки, беседуют о чем-то, почти не слышно, о чем. Да Аристарх и не прислушивается особо. Скорее присматривается. Одна миниатюрная, в ярко-синем пальтишке. Личико умное, туфли на высоких каблуках. Ее подружка чуть крупнее. Одета неярко, лицо доброе, взгляд внимательный. Когда электричка вылетает из тоннеля, разговор становится слышен.
— Два месяца назад родители вдруг заявляют — уходи, живи одна, — говорит миниатюрная. — Нормально, да?
— Вот так вдруг?
— До этого придирались постоянно…
— Из-за чего?
— Да ни из-за чего! Тарелку не помыла, оставила на столе… Еще ерунда какая-то… А в тот вечер еще заявили, чтобы я и за квартиру тоже платила.
— И ты?
— Тут же собралась и ушла. Полтора месяца снимали комнату вдвоем с подругой. Родители даже не позвонили ни разу! Нормально, да?
— Сколько твоим родителям лет? — задумчиво уточняет крупная подруга.
— Маме сорок шесть… Потом подруга съехала… Пора за комнату платить, а денег нет. Из кафе я ушла, противно работать — грязь, повара даже гигиенических перчаток не надевают, когда готовят. И диплом надо писать, скоро защита. Выручил один знакомый парень, дал пять тысяч. Он приходит раз в две недели, а так в основном в своем гараже торчит. Потом и эти деньги закончились…
— И ты?
— Решила помириться с родителями. Купила тортик, прихожу домой, а они говорят, мол, если хочешь вернуться домой, будешь жить на наших условиях. И чтобы домой приходила до десяти вечера! Нормально, да? За полтора месяца ни разу не поинтересовались, где я, здорова ли, жива ли! А теперь — приходить до десяти…
— А я думала, что это у меня родители неадекватные… — удивляется та, что чуть крупней.
Электричка снова въезжает в тоннель, набирая ход и заглушая разговор. Вслушиваться специально у Аристарха нет никакого желания — он очень устал.
«Это же черт знает что! — невесело размышляет Аристарх, выходя из вагона на «Первомайской». — Отсутствие взаимопонимания. Отсутствие даже желания понять друг друга. Отцы и дети, блин, ага… Бедные девчоночки… Дурные взрослые с подростковым сознанием… Ну да, некоторые же старятся раньше, чем начинают взрослеть… Парень — идиот, раз в две недели вылезающий из гаража, чтобы навестить эдакую красавицу… Отвалил подружке аж пять тыщ!.. Зашкаливающая щедрость. И как им всем дальше жить?»
Аристарх закидывает мелочь на проездной билет, берет пива в магазинчике, делает пару-тройку глотков.
«Ничего, справятся, — уже спокойнее думает он. — Жизнь разрулит. И вообще: девушки — сильный народ, намного сильнее нас, мужиков-дураков… Но всех почему-то жалко».
45. Спасибо
Красный полукруг для музыкантов переместился от бюста Маяковского ближе к колоннаде. Или это Владимир Владимирович сам отодвинулся в сторону от надоедливых музыкантов-песнопевцев?
Работалось Аристарху сегодня на удивление хорошо — легко, свободно. Полиция не подходила проверить документы, комбик не заводился, и сам он не педалировал эмоции. Песни подобрал исходя из утреннего покоя на душе, чтобы не нарушать внутреннюю тишину. И угадал, в том числе — финансово. Хотя финансовая сторона — это все-таки сродни везению на охоте или на рыбалке. Еще немного, и перед выходом на точку Аристарх начнет молиться богам охоты…
— Мне понравилась песня, но я не смогла расслышать слова… — говорит женщина средних лет, чуть стеснительно улыбаясь. — На каком диске она представлена?
— Эта песня не записана…
— Какой диск посоветуете взять?
— Любой. Для меня все песни как дети родные. В каждой есть частичка меня самого… и Мира.
— Спасибо!
— Вам спасибо.
Суетливые музыкантские спасибо, если они прерывают исполнение, ужасны! В них есть что-то лакейское. Будто получил пять центов за то, что открыл и придержал дверцу такси.
Поэтому во время исполнения песни Аристарх никогда не говорит спасибо. Он может улыбнуться, поблагодарить легким наклоном головы, если видит, что человек на секунду задерживается, но не более того. А вот если человек подходит пообщаться, тогда да. Даже не обязательно за денежку — за доброе слово, за поддержку, за желание поделиться мыслями, чувствами. Ведь каждый дар дорог. Дело не в количестве денег. Иному человечку одна монетка, оставленная на чехле музыканта, делает такую пробоину в бюджете дня, какую другому не оставит и крупная купюра. Это бескорыстный дар. И это свидетельство подлинности услышанного. Ведь пройти мимо музыканта очень легко. Стоит быстренько нырнуть за поворот или на эскалатор, и все забудется — и мелодия, и слова, и сам певец. Но человек почему-то считает важным остановиться, подойти, поговорить. В сущности, важно только то, что он останавливает свой бег хотя бы на мгновенье.
Попадаются и те, кто небрежно бросает музыканту монетку-другую. У них наглухо закрытые, спрятавшиеся лица и надменная, чуть брезгливая улыбочка. Бог весть что за этой улыбочкой кроется, какая беда. Таким Аристарх не говорит спасибо.
46. Третье ноября
Сегодня Аристарх расстроен с самого утра. Ночью ему снились смурные сны, а утром в нем проснулся его внутренний критик, alter ego. И вот Аристарх едет на точку, печально смотрит на бегущих мимо людей, на движущиеся составы, сам торопится сбежать с эскалатора, чтобы успеть на подошедшую электричку, смотрит на свое отражение в вагонном стекле…
«Пока еще издалека я не похож на старика…» — всплывает строчка из недавнего стиха. Аристарх цепляется за нее и начинает вспоминать дальше, стараясь заглушить бурчание неугомонного сегодня alter ego. «И снова слышу, как вослед — мол, молодой… мол, человек…» Как там дальше? Блин… Что-то вроде — «…и я спешу на этот зов, и снова объяснять готов… Но если подойти поближе, увидишь ты, и я увижу… И что-то там еще было любопытное…
На «Маяке» внутренний критик замолк, душа успокоилась. Здесь замечательно. Тихо, спокойно. И музыку Аристарх играет в такт этой тишине.
Молодая дама с дочкой, муж остался стоять в сторонке.
— Ой, что это такое красивое вы играете? — говорит она. — Вы создали нам хорошее настроение еще утром, когда мы в поликлинику с дочкой бежали, торопились, не могли задержаться…
Робкий южный человек пытается заказать «Это все».
— Не пою я таких песен… — сухо ответствует Аристарх.
Южный человек покорно уходит.
Вежливый долговязый паренек снимает на мобильный, предварительно испросив дозволения. Дама начинает снимать видео еще на эскалаторе. Аристарх вовремя замечает это — у музыкантов очень развито периферийное зрение, и специально повторяет первый куплет, подумав о себе иронично — «Артист, ёкарный бабай!». Еще одна дама удивляет прагматизмом — кладет сто рублей и берет сдачу пятьдесят… Бывает.
47. Сяо
По пути на «Маяк» Аристарх снова и снова прокручивает, как на экране, увиденный ночью удивительный по реальности сон. В этом сне он забирается в фавелы Рио-де-Жанейро. По крышам, через заборы из цивилизованных районов города — в трущобы. Зачем — не знает. Но вдруг понимает, что здесь очень и очень небезопасно — темные узкие улочки, стайки подростков. Аристарх обращается к незнакомке, еще нестарой женщине, и она милостиво беседует с ним по-русски, понимая, что туристу страшно. Советует вернуться обратной дорогой, то есть по крышам и через заборы, потому что на такси ехать в центр дорого и тоже небезопасно. Сетует на жизнь — мол, коррупция, нищета, за пользование номером такси необходимо платить аж 750 тысяч в год плюс бензин плюс еще что-то. Аристарх спрашивает, откуда она так хорошо знает русский, отвечает — училась в Киеве. Потом к беседе присоединяется молодой человек и тоже добродушно советует вернуться по крышам. Возвращаться тем же путем Аристарху не хочется — это не в его привычках возвращаться той же дорогой, что пришел. Но двигаться дальше и вперед он все еще не решается, поскольку нутром чувствует — действительно опасно. В этот момент он просыпается. И откуда это все приходит? Зачем? Устав разгадывать загадку, Аристарх радуется, что сегодня снова поиграет возле Маяковского.
…Азиаты атакуют Аристарха стремительно и одновременно. Молодая красивая азиатка начинает весело приплясывать перед Аристархом, как на танцполе. Двое молодых снимают с боковых точек, пожилой фотографирует фронтально. Мягкой кошачьей походкой танцовщица подходит к Аристарху, обнимает его и улыбается, работая на камеры.
— Where are you from? — шепчет Аристарх на ушко красавице, отмечая, что ушко совершенно очаровательное — миниатюрное, чуточку оттопыренное. В точности как у красоток-актрис из азиатских фильмов.
— I am from China… — лукаво улыбается актриса.
— What is your name? — снова вопрошает Аристарх.
— Сяо… — мяукает китаянка.
— Very well… — мурлыкает Аристарх.
В этот момент пожилой вдруг перестает фотографировать, сердито забирает у Аристарха свою девушку, все четверо убегают на эскалатор.
И чего он взъелся? Музыкант проявлял гостеприимство, широту русской души. И заодно упражнялся в английском. Нет, вы сами подумайте, драгоценные мои, — тебя красавица обнимает, улыбается, а ты застыл с каменной физиономией, как Владимир Маяковский? Даже невежливо как-то…
48. Когда?
Вечер. Уставший после работы Аристарх стоит в углу вагона метро, обняв чехол с гитарой, поставленный на тележку с комбиком. Вагон переполнен, раскачивается на ходу. Час пик. Аристарх полудремлет. В полудреме ему вспоминается та юная особа, которую он встретил утром, когда ехал на точку. Что это было — голос разума или страх перед новым, неожиданным поворотом?
Она зашла на «Бауманской», встала напротив. Греческий профиль, тонкие губы, черные кудри. Перед собой держала толстую студенческую тетрадь с лекцией по математическому анализу. Это было понятно по уравнениям с пределами функций, написанных крупным детским почерком. Изучала с неподдельным увлечением. А потом гречанка подняла взгляд и посмотрела на Аристарха. Сначала без особого интереса, но потом увидела обложку книжки, которую читал он: Марк Аврелий, «К самому себе». Она улыбнулась и как будто хотела заговорить. Аристарх сначала тоже чуть улыбнулся в ответ и хотел что-то сказать, но тут же прикрыл рот и снова уткнулся в своего Марка Аврелия. Спрятался. Вспомнил про свои пятьдесят плюс… На «Курской» гречанка вышла.
«Все правильно сделал, не имеет права старый черт связываться с младенцем… — размышляет Аристарх в полудреме. — Или черт боится? Еще одна упущенная возможность попробовать отойти от утвержденного на этот день плана жизни. Или шанс сделать еще одну глупость, выставить себя дурачком. А бывает иначе? Если следовать порывам души, всегда есть риск оказаться в глупейшем положении. Но если не следовать, то…»
— Па-па! Ну, па-ап! Когда?
Голосок звучит очень настойчиво и совсем рядом, Аристарх приоткрывает глаза — девочка лет семи дергает за рукав молодого мужчину лет тридцати пяти, канючит:
— Ты когда запишешь меня на музыку в метро? Я тоже хочу выступать!
Папа отмалчивается.
— Пап, когда?
Девочка не отстает:
— Ну когда, па-ап?
Аристарх снова прикрывает глаза.
Два выступления по два часа, пересменка и небольшой перекус в «Ашане»… Отсутствие свободных мест в вагонах метро по пути туда и обратно. Итого восемь часов, семь из которых — на ногах. И так почти каждый день. К вечеру ноги гудят от усталости. Ты хорошо подумала, девочка?
— Па-ап, ну когда?
49. На эскалаторе
На эскалаторе чуть ниже Аристарха — молодая девушка. Лицо серьезное, замкнутое, бесцветное. Лицо, исполненное бесконечного терпения. Невозможно даже понять, красивая она или нет.
Девушка поднимает взгляд и видит Аристарха, замечает гитару у него за плечами и вдруг улыбается, у нее потеплевшие, загоревшиеся огоньком глаза. Люди раскрываются для тепла и общения, когда уверены, что не нарвутся на грубость.
— Скажите, вы работаете с детьми? — спрашивает красавица.
— Нет, но…
На этот случай у Аристарха припасен номер мобильного друга-музыканта.
— Спасибо! Удачи!
— Удачи! Спасибо!
50. Разные люди
Сегодня Аристарх играет по классике — с чувством, с толком, с расстановкой. Неспешно. На душе у него спокойно, хорошо. Возле стеночки присел единственный слушатель — пожилой мужчина, он снимает Аристарха на мобильный.
«Слушают — не слушают, снимают — не снимают — это уже не имеет для меня значения, — с легкой грустью думает Аристарх. — Это прекрасное чувство, когда по жизни можно никуда не спешить, потому что везде опоздал».
В этот момент появляется второй слушатель — невысокий коренастый мужчина, черный плащ распахнут настежь, взгляд мутный, пьяный.
— Октава! — громко произносит второй.
От неожиданности Аристарх перестает играть. Потом вежливо уточняет:
— Что вы хотите этим сказать?
— Октава! — подняв указательный палец вверх, со значением в голосе повторяет пьяный, игнорируя вопрос.
«Сам ты — Октава!» — благодушно думает Аристарх и начинает играть лирическую мелодию.
Пьяные не любят медленных, грустных композиций, им подавай веселое. Аристарх давно это заметил и практикует такой прием, чтобы поскорей спровадить пьяного.
Но Октава не уходит, наоборот — норовит подойти вплотную, дышит в лицо. А водочным духом от него несет так, что хоть противогаз надевай. Не кладет ни копейки и при этом еще музыку заказывает:
— Спой Костю Никольского!
Эх, пропала тишина на душе, испарилась, будто и не было ее вовсе.
— Не пою я… Костю Никольского… — сердито отзывается Аристарх, переставая играть лирическую мелодию. — И Васю Арбатского тоже!
О, как неглубока тишина на душе! Как шатко внутреннее равновесие! Расстроенному Аристарху припомнилась одна его давняя, полузабытая песенка. Чтобы отвлечься, он начинает припоминать слова. «Моя душа мала… кривые зеркала… мешают рассмотреть… нет — разглядеть… о чем мне дальше петь…» Нет — «снова петь…»
— А на дачах поешь? — не успокаивается Октава. — Сколько берешь за концерт?
— Дорого, вам не по карману,— сухо отвечает Аристарх. — И, пожалуйста, отойдите, дышать же невозможно…
Октава отходит, продолжая маячить на небольшом отдалении от Аристарха, пристально и подозрительно всматриваясь в строптивого музыканта.
Рожденный сердцем звук уходит вверх, а там… нет — но там… А что дальше? …Он слышен лишь как… да — приглушенный стук! Рожденный сердцем звук уходит вверх, но там он слышен лишь как приглушенный стук… Моя веселая, моя печальная, подруга верная, подруга тайная, — пой мне…
Пьяный человек порой как заноза в заднице, не вытащить без посторонней помощи. Но помощи ждать неоткуда, приходится терпеть. Дать по рогам нельзя, ибо миссия бодхисатвы — раз. Вестибюль метро неподходящее место для таких разборок — два. Сгоряча можно так вмазать, что потом греха не оберешься, — три. Так что терпи, Лёвушка, надоеду Октаву…
Когда надоеда таки сваливает, Аристарх облегченно выдыхает. И тут подходит первый слушатель, про которого он успел забыть. Высокий, большой, грузный. Тоже, оказывается, выпивши, его покачивает. Увесистой походкой вперевалку напоминает слона. Подходит, молча кладет в пакет Аристарха крупную купюру и неспешно уходит за поворот вестибюля в глубины метрополитена.
«Разные люди… Какие мы, люди, все-таки разные… — думает Аристарх, глядя вослед уходящему. — И как неоднозначна, непонятна, загадочна наша жизнь…»
51. Теон на «Ленинском»
Минувшей ночью Аристарх устроился на работу. Приходит в офис, начинает осваиваться — включает кофемашину, делает себе кофе, садится за десктоп. Чуть тоскует об утраченной свободе, упущенном шансе сделать нечто большее. Жалеет, но не так чтобы очень сильно. Привыкает к мысли, что отныне все будет по-старому: работа–дом–работа–дом, и… просыпается.
И не сразу верит, что это был сон, настолько достоверно все выглядело. Чувства испытывает смешанные: то ли разочарование с облегчением, то ли облегчение с разочарованием… Разница, впрочем, несущественная.
Долой сны, да здравствует Госпожа Реальность! На «Ленинском» сегодня работает певец под гитару. Вспоминает о том, как в весеннем лесу пил березовый сок. Бьет дворовым боем, но голос выразительный, сильный, и общее впечатление приятное. Иной гитарист-певец и гаммы учил, и голос поставленный, а слушать скучно. Так что лучше уж дворовый бой.
Пока Аристарх идет по пешеходному переходу к площадке для музыкантов, сильный голос переходит к следующей теме: а не спеть ли ему песню о любви, чтобы потом всю жизнь получать гонорар? Первому голосу начинает подпевать второй, тоже уверенный, сильный. Аристарх заворачивает за угол и видит дуэт: знакомый гитарист из проекта и незнакомый молодой человек в светло-сером плаще, внешне похожий на Теона Грейджоя. Только покрупнее, в очках и вид более брутальный. Поток пассажиров метро обтекает поющих с некоторой опаской.
Аристарх и гитарист обмениваются рукопожатием. Гитарист вскоре уходит, а брутальный Грейджой остается. Он достает из внутреннего кармана плаща плоскую бутылочку с коньяком, прикладывается. Его развернутая душа не хочет сворачиваться, он желает дальше пить и петь. Однако как он ни вслушивается, ни принюхивается, никак не может идентифицировать странные песни.
— Андеграунд становится мейнстримом… — наконец произносит Теон со значением. — Мне это нравится… Коньячку?
Аристарх вежливо отказывается.
— Может, ты и травку не куришь, мужик?! — изумленно вопрошает молодой человек.
Ага! Вот этого только и не хватало! Ароматного дымка, стелющегося переходом по направлению к двум полицейским возле турникетов. Аристарх снова отрицательно качает головой. Разочарованный Грейджой отваливает. Полы его средневекового плаща трепещут, взмывая, как распахнутые навстречу новым приключениям крылья. И Аристарх ничуть не удивился бы, если бы вдруг блеснул из-под плаща магическим блеском стальной клинок.
52. Мальчики на ветках
Аристарх заходит в «Макдак» на Тверской, берет среднюю картошку фри и маленький американо. Народу много, но свободное место находится. Аристарх пристраивает тележку с комбиком, снимает со спины гитарный чехол, садится, облегченно выдыхает, предвкушая нехитрый, но питательный перекус.
За соседним столиком сидят двое. Чистенький, аккуратно постриженный и ухоженный паренек лет двадцати молча, сосредоточенно вкушает. Напротив него молодой человек постарше, укутанный в шарф. Он смотрит на визави как удав на кролика и неспешно вещает, будто шурупы вкручивает в аккуратно постриженную голову:
— Дискомфорт — это когда ты жопу забыл помыть… Причем дискомфорт не только тебе. Ты говорил, что хочешь духовного общения. А какое может быть общение, если ты молчишь?
«Как тебе эта парочка? — ехидно интересуется проснувшийся даймоний. — Высокие отношения…»
«Пусть каждый спит с тем, с кем ему нравится…» — нехотя огрызается Аристарх, осматриваясь, куда бы пересесть, но все места в обозримом пространстве заняты. Наскоро перекусив, сбегает на улицу.
Аристарх идет по Тверской, катит за собой свою сизифову тележку, дышит полной грудью. Почему-то вспоминается Пушкинский музей, зал французской живописи XVIII века. На днях он ходил там, читал таблички под картинами, обдумывал прочитанное — любимое занятие. Например, о том, что Европа — дочь финикийского царя. Украдена Юпитером, превратившимся в смирного белого быка. Переправлена любвеобильным быком на остров Крит. Все тот же Юпитер превратился в Диану для того, чтобы соблазнить нимфу Калисто. Как все запутано, однако. А возле картины Франсуа Буше, 1744 год, стояли две молоденькие модные барышни-подружки. «Особенно удались мальчики на ветке…» — с ироничной гримаской заметила одна из подружек.
«Забавно, как она выразилась, — думает Аристарх. — Амурчики и правда были весьма сомнительные. Или это под влиянием новейших времен? Ох уж эти мальчики на ветках…»
53. Цой жив
Подростки валят мимо дружной, веселой толпой. Юные, беззаботные, глупые. Галдят, пальцем показывают на Аристарха, кричат возбужденно:
— О! Цой вернулся! Цой жив!
Вот уж никак не ожидал Аристарх таких сентенций в свой адрес.
— Цоя споешь?
— Нет.
— А давай Витька!
— Не дам.
— «Кукушку» сможешь?
— Не дам, не спою, не смогу… — снова и снова отвечает Аристарх.
— Мы хорошо заплатим!
— Нет, — упорствует он. — Не могу.
Аристарх врет, конечно, — он может, просто не хочет, поэтому снова и снова говорит «нет».
— Почему?! — удивлены или даже возмущены заказчики.
— Потому что никто не споет Цоя лучше самого Цоя, — отмазывается Аристарх, не вдаваясь в подробности.
«Ну какой из тебя уличный музыкант, mein Freund, если ты даже не хочешь спеть Цоя? — просыпается ехидный критик. — А также про что такое осень, и что скоро рассвет, а выхода нет… И про севшую батарейку… А если не хочешь — тем более! Уличный музыкант должен уметь играть и петь все! Быть способным в момент удовлетворить любой каприз! «Владимирский централ», «Гоп со смыком», «Семь сорок», «Мэкки-нож» — все, что пожелаете, сударь или сударыня… А если того, что пожелаете, не существует в природе… — придумай и выдай на-гора, мой драгоценный уличный…»
«Цой сам по себе прекрасен, но это же другая волна, — вяло отбрыкивается Аристарх. — Я помню 88-й, когда из каждого окна неслось о том, что мама, мы все тяжело больны, и у меня самого все дрожало внутри, отзывалось. Но время прошло, и теперь для меня это чужой жизненный серфинг, не мой. А я хочу быть на своей волне, пусть даже не такой большой. Один знакомый музыкант зовет всех уличных исполнителей «Кино» недобитыми цоями. Оно мне надо – стать еще одним недобитым?.. О, мой бодхисатва! Где же ты? И где искать твои следы…»
На этих тяжелых мыслях мимо бежавшие молоденькие, веселые девчушки тормозят, переглядываются, ждут.
— Цоя? — выдыхает Аристарх.
Хором:
— Да-а-а!
— Вы откуда, девчонки?
— Из Чебоксар!
Аристарх чуть задумывается — может, спеть? Один разок. Такие хорошенькие девчушки…
— Н-нет… Не играю.
— Тогда что-нибудь душевное!
Это запросто. Девчушки слушают внимательно, чуть изумленно.
— Ой, а можно вместе сфоткаться?
— Дык конечно!
Убегают. Уже столько фотографий разлетелось по белому свету, где они все? Всплывут, наверное, когда-нибудь.
54. В отсутствие музыки
Время замерло, остановилось. Люди валом валят мимо, невозможно разглядеть в этом нескончаемом потоке ни одного лица. И течет этот поток как будто не по переходу метро «Ленинский проспект», а на огромной плазменной панели. Или за толстенным пуленепробиваемым стеклом.
Сейчас Аристарху совершенно очевидно, что песни его звучат в никуда, не достигая ничьих ушей и душ. Звук стал плоским, невыразительным, стеклянным. Не хватает то ли басов, то ли мажорных гармоний, то ли легкого дыхания. А ведь все это было еще вчера — басы, легкие гармонии, жизнь… Куда вдруг подевалось — неизвестно.
Аристарх перестает играть. Ему вспоминается сегодняшний странный сон и чей-то голос во сне. До того удивительный голос, что он запомнил все сказанное в деталях.
«Ты должен поторопить этого русского! — сказал странный голос во сне. — Иначе его творческий процесс будет бесконечным и безрезультатным! Мы и так дали ему полный карт-бланш. Пусть делает что хочет, но к… фильм должен быть готов!»
«И приснится же эдакое: карт-бланш… фильм… творческий процесс… — размышляет Аристарх. — Нет у меня сейчас никакого творческого процесса. Есть только ремесло уличного музыканта».
Аристарх начинает тихонько наигрывать.
«Выбираешь свободу, музыку, — думает он. — И вдруг оказывается, что просто меняешь одну несвободу на другую. Оказывается, что музыка может быть очень утомительным занятием… Начинаешь чувствовать себя пятидесятым контрабасистом оркестра Волгоградской филармонии… Будто стоишь в шеренге с сорока девятью коллегами и пиликаешь одинаковую партию… Когда музыка становится ремеслом, она перестает быть музыкой… Все, на сегодня достаточно».
Аристарх перестает играть, сворачивается и уходит.
55. Киборг
Сквозняки «Китай-города» безжалостны. Даже железный скрипач Раднэр работает одетым в пальто поверх новенького голубого костюма. Перед ним — два раскрытых скрипичных футляра.
— Чего это вы сегодня… не во фраке… — беззлобно поддевает Аристарх.
Раднэру под пятьдесят. Он играет с утра и до вечера каждый день. За нечеловеческую выносливость слывет среди коллег за киборга, в ходу специальный термин — «раднэрить», то есть чесать подряд по всем свободным площадкам, работать как проклятый.
— Играл на «Кутузовской» МЦК, — с ходу включается киборг. — Четыре часа — триста рублей! И сквозняки гуляют адские. Боюсь, что простыл, не разболеться бы.
— Почему бы и не поболеть? — отзывается Аристарх. — Иногда бывает приятно поболеть. И даже полезно — психологический отдых от напряженного графика жизни.
— Некогда мне болеть, — озабоченно сетует Раднэр, укладывая скрипку в один футляр и закрывая второй. — У меня шестеро. Чтобы прокормить семью, я должен играть каждый день минимум по четыре часа… А где играть? Площадки заняты или закрыты. Нужно открывать новые, а они закрывают старые! Хотите, чтобы я играл, где захочу и когда захочу? Пожалуйста! Поотращивали себе животы! Ни один мент толстопузый меня не догонит!
В последнем можно не сомневаться — Раднэр поджарого телосложения, под пальто угадывается широкая плечевая рама. Иначе не выдержал бы этой ежедневной гонки на выживание. И дальше скрипач ставит пластинку, уже слышанную Аристархом не единожды, — как однажды с неким генералом водочку кушать изволили и убедили его высокоблагородие запустить проект.
Задетая неловким движением Аристарха, начинает падать стойка с микрофоном. Скрипач напоследок спасает стойку от падения и уходит в глубины метро. Искать новое место для двух голодных, вечно раскрытых футляров, чтобы бесконечно плакать на своей старенькой скрипке, думая о шести голодных галчатах, которых надо кормить, и еще о том, что ни один мент его не догонит, если случится погоня…
Стоит посидеть пару дней дома, поваляться в постели, как уже начинает казаться, что о тебе все забыли, думает Аристарх, глядя вслед уходящему скрипачу. Никто не звонит и не пишет, не приглашает выступить с концертом или хотя бы так, пару песенок исполнить. Артистическая натура изнывает, томится. Идешь по улице, смотришь на афиши, видишь знакомые имена, каждый день получаешь по несколько приглашений на концерты, и складывается впечатление, что все вокруг только и делают, что концертируют, — один ты дома сидишь, на печке греешься, время теряешь…
56. Женщина и старуха
— Какой диск посоветуете взять старухе?
Деньги уже изъяты из кошелька, держатся наготове.
Аристарх в замешательстве:
— Нельзя так о себе говорить…
— Мне восемьдесят два года! Кто же я, если не старуха?
— Вы прекрасно выглядите!
Женщина и правда выглядит значительно моложе своего почтенного возраста, так что Аристарх не слишком-то и врет.
— Хотите сказать, что хорошо сохранилась, — замечает старуха и все-таки улыбается. Видно, что польщена. — Что ж, спасибо. Так что посоветуете? Какой диск?
— Возьмите этот, — Аристарх берет один из альбомов и протягивает покупательнице.
Когда та уходит, Аристарх вспоминает прочитанное где-то на днях интервью Брижит Бардо.
«Женщина обязана быть красивой или выглядеть таковой» – так она выразилась, кажется. И каким же образом женщине выглядеть красивой в восемьдесят два? В какой момент жизни заканчивается женщина и начинается старуха? У нас все понятно: мужик заканчивается, когда приходит немощь. А вот с женщинами… Тут туман.
57. Приготовьтесь — будет громко
Дошколенок задерживается возле Аристарха. Внимательно смотрит, как тот берет аккорды, извлекает звуки.
— Как тебя звать? — спрашивает Аристарх, переставая играть.
— Павлик…
— Будешь на гитаре играть, когда вырастешь большой?
— Буду. Только на электрической…
— А почему именно на электрической?
— Чтобы громче было…
58. Флажолет вдогонку
«Маяковская». Еще одно светлое утро. Флагами небо оклеено. На душе Аристарха легко, свободно. Незнакомые люди отзывчивы. Они то и дело подходят, говорят ему теплые слова. И понятно почему: музыка помогает людям в их нелегкой крестьянской доле. Им же в офис на пахоту, а музыкант дарит добро, хорошее настроение на ход ноги, и от этого Аристарх пребывает в легкой эйфории.
К нему подходят строгие офисные дамы, серьезные мужики, веселые детишки. Они дарят певцу метрополитена «спасибо» и немного кровных — жизнь прекрасна! Аристарх таки привлек любовь пространства! Услышал будущего зов! Он чувствует себя золотым червонцем. Нет таких людей на белом свете, кто не любил бы золотых червонцев его музыки и слов!
Неподалеку мнется молодой человек лет тридцати.
«Вы почему такой стеснительный, товарищ? Подходите, дорогой мой, поговорим. Люди должны общаться, говорить друг другу добрые слова — это нормально!»
Как будто услышав призыв, молодой человек направляется к Аристарху, останавливается метрах в десяти, раздраженно бросает:
— Нельзя ли чего-нибудь пободрее?
Пауза.
— Я буду жаловаться! Красиво, конечно, играете и поете… Но такая тоска вас слушать!
Аристарх хочет возразить, рассказать, как много людей благодарят за услышанное, но не успевает.
— Я буду жаловаться! — напористо повторяет молодой человек, оставаясь на почтительном расстоянии. — И так депрессняк вокруг, а тут еще песни ваши… Ведь взрослый человек уже!
Аристарх начинает догадываться с кем имеет дело, и переходит на другой тон.
— С чего бы это депрессняк-то вокруг? — интересуется он, но вопрошающий поспешно уходит куда-то в сторону, исчезая из поля зрения.
«И зачем слушать, если не нравится? — удивляется Аристарх. — Приоткрыл уши, послушал. Не понравилось — ушел. Слушай свою музыку, из наушников. Или музыку волн метрополитена. Это же так просто… Отправляйтесь-ка вы к специалисту, мой драгоценный. Я не способен помочь в ваших проблемах. И тем более я в них не виноват…»
Решив развеяться, Аристарх исполняет легкую инструментальную композицию с коротким и мажорным рефреном. Молодой человек опять выныривает из-за колонн, опускается на одно колено…
«Это же я тебе не Леннон, придурок!» — в легкой панике думает Аристарх, но молодой достает не револьвер, а мобильный, демонстративно фотографирует, после чего опять сливается.
Уф… Спасибо, депрессивный ты мой… Но что в этой-то вещице не так?! Мажорная же композиция! И по тональности, и по смыслу… Рефрен — это воспоминание о старых добрых временах, когда папа и мама были молодыми… Всей семьей мы садились в поезд и ехали на юга, в Крым, — кушать сладкие арбузы, купаться в ласковом море… Мы-ы-ы едем в Крым… Мы-ы-ы едем в Крым… В чем дело, падре?! А!!! Догадываюсь в чем…»
Аристарх вспомнил, как на одном интернет-форуме неосторожно признался, что искренне считает свою страну самой лучшей в мире, невзирая на очевидные огромные недостатки и в политике, и в экономике. Боже, сколько помоев было вылито на бедную голову Аристарха! В тот день он понял, как много вокруг таких, как вот этот, с револьвером-фотоаппаратом. А бывают ведь и с настоящим револьвером. Ведь так соблазнительно персонифицировать свои проблемы, найти воплощенное зло и уничтожить его физически. Ну или хотя бы потоптаться дружной толпой, вытереть ноги. Сразу полегчает, спать будешь крепче. Аристарх решил тогда, что ни к чему дразнить этого дракона. И потом: если человеку комфортно жить по уши в дерьме в мире обид и разочарований, так пусть и живет в нем, и незачем пытаться вытащить человека из той лужи, в которой он счастлив.
Молодой вроде бы отвязался, окончательно исчез из поля зрения. Аристарх решает спеть что-нибудь совсем нейтральное, глубоко личное, философское. И вот песня близится к завершению:
Я просто играю,
Я увлекся игрой,
Ты — вот такая…
В этот момент тот, который вроде бы отвязался, снова выскакивает из укрытия как чертик из табакерки. Аристарх инстинктивно приостанавливает игру, но попрыгунчик без оглядки устремляется на эскалатор, живо сбегая по ступенькам.
…Ты — вот такой…
Вдогонку попрыгунчику летит веселый флажолет.
«Как будто легонько коленкой под зад — для ускорения, — думает Аристарх. — А чем еще возможно помочь несчастному человечку? Бодхисатва, наверное, знает, чем… Я — нет…»
59. Вечер трудного дня
Сегодня снова волшебный день. Аристарх распечатал пространство парижской мелодией, и пространство ответило множеством теплых слов от незнакомых людей. Ни одного холоднокровного не выплыло. Как чудное мгновенье промелькнула Наташа из «Пятерочки». Обрадовалась, Аристарх тоже. Обнялись — она пахнет, как младенец. Одна леди оставила крупную купюру — просто так, за одну услышанную песню. Скупердяистый седовласый мужчина в ярко-красной куртке забрал два диска, оставив взамен несколько мелких монет. Для очаровательной малышки лет четырех с мамой и бабушкой Аристарх сыграл детскую песенку. Малышка танцевала, мама снимала видео, в архиве Аристарха появилась прикольная монетка, выпущенная к чемпионату мира по футболу. На смену пришла та самая юная миниатюрная певица, на этот раз — с волшебным огоньком внутри. Возраст, в котором женщине очень легко быть красивой. Аристарх оставляет красавице сотку на удачу — гори, сияй, огонек!
Он выходит на улицу, заходит в «Ашан». Холодная курица с остывшим картофелем — не слишком вкусно, но питательно. Не забыть зайти в туалет. Сосед по писсуару косится на гитару за спиной Аристарха, спрашивает удивленно и даже как будто чуть восторженно:
— Вы музыкант?! А какую музыку играете?
— Разноплановую, — отвечает Аристарх, не чувствуя внутренней готовности к разговору на столь высокие темы в предлагаемых обстоятельствах.
Быстренько застегивается, моет руки и смывается из туалета, прихватив извечную тележку, в которой сбоку от комбоусилителя ждет своего часа бутылочка красного сухого, припасенная для вечера трудного дня.
60. …в Большом театре
На «Достоевской» можно петь Достоевскому, на «Маяковской» — Владимиру Владимировичу. На «Тверской» тоже имеется постоянный слушатель — Максим Горький с его счастливым, отполированным до блеска пальцем. Дамы регулярно подходят и полируют, почему-то слегка краснея при этом. Прохожие мужики ухмыляются. У самого Алексея Максимовича вид какой-то сиротливый, бездомный. Побродяжничал он знатно в свое время. Почудил. Однажды собирался повеситься на воротах монастыря. Просто чтобы насолить монахам. Но почему-то передумал.
К Аристарху подходит пожилая пара. Приезжие, слегка выпивши. Жена помоложе, она играет первую скрипку:
— У мужа завтра день рождения, — говорит она, покрепче прижимая к себе супруга. — Ему исполнится семьдесят…
Именинник грустно молчит.
— Это не так много, — зачем-то врет Аристарх.
— Нет… — разумно возражает женщина. — Это много.
Она кладет сторублевку, заказывает Высоцкого. Аристарх почему-то чувствует — заводить пластинку насчет того, что поет только свое, неуместно, что он не в силах отказать. И дело не в сторублевке, конечно. Какие-то они оба беззащитные, ну прямо как дети. Стоят рядышком, девочка и мальчик. Он из старшей группы детсада, она из младшей. И Аристарх поет для них о том, как жил он славн-н-н-но в первой трети… двадцать лет на белом свети-и-и-и па учению…
Аристарх очень давно не пел эту песню. Он путает куплеты, один или два пропускает, но концовку выдает с большим чувством. Сам удивлен, что смог, — песня масштабная и, казалось, давно забытая. Однако есть песни, которые невозможно забыть.
— Спасибо! До слёз…
Решив, что исполнил общественный долг, Аристарх снова поет свое.
— Почему все такое грустное? — вопрошает она. — Давайте-ка что-нибудь веселое!
— Я не вижу в грусти ничего зазорного — это глубокое, богатое чувство, — замечает Аристарх.
Она не спорит, предлагает сфотографироваться.
— Потом вы будете выступать где-нибудь… — Женщина делает выразительную паузу. — …в Большом театре… А я стану показывать друзьям эту фотографию.
Пара уходит, в зрительном зале самого большого подземного театра в мире снова течет беспрерывный людской поток. В сторонке сиротливо стоит единственный постоянный слушатель в лице Алексея Максимовича. Аристарху вспоминается его знаменитый манифест: «Всем лучшим в себе я обязан книгам».
«Возможно, как человек вы были бы намного лучше без чтения книг… — думает почему-то Аристарх. — Например, если бы стали пахарем в поле. Физической силы было немерено. Или монахом в том самом монастыре, на воротах которого грозились повеситься, ведь духовной силой тоже были одарены сверх меры. Но не захотели вы ни пахарем, ни монахом, захотели писателем и драматургом… Черной молнии подобным… И ведь все получилось. Причем в мировом масштабе. Видимо, в книге судеб была соответствующая запись…»
«А что насчет вас, мой дорогой бодхисатва? — возникает в душе ехидный даймоний. — Насчет вас есть в той книге хоть что-нибудь?»
61. Дама в лендровере
Аристарх уже отыграл в переходе на «Полянке» и собирался уходить, когда нарисовался Дима — импозантный белый блюзмен, любитель крепкого кофе и давний коллега Аристарха по клубным концертам, фестивалям. Одет с иголочки, тщательно выбрит, сосредоточен — всё как всегда. Блюзменом себя не признает, ибо уверен: великие негры первой четверти прошлого века оставили после себя недостижимый идеал исполнения блюза.
Друзья поднялись из перехода, взяли кофе в кофейне за углом и вышли на улицу, осмотрелись. Неподалеку на покрытом снегом газоне стояла огромная катушка от кабеля, похожая на столик из советской пивной. Неприглядный натюрморт из окурков и смятых пластиковых стаканчиков деликатно припорошен снегом, будто прикрыт чистой скатеркой. За этим импровизированным столиком друзья и расположились выпить кофе, побеседовать посреди московской зимы.
В пяти шагах на проезжей части Полянки стоит лендровер, за рулем — дама в мехах. Зад лендровера провокационно выставлен чуть ли не на середину проезжей части. Дама смотрит в смартфон. Мимо летят машина за машиной. Сияют вечерние огни Москвы. Небо над городом темное, беззвездное.
— Вот неужели сама не видит, что могут запросто задеть зад при выезде на Полянку? — удивляется Аристарх, делая первый глоток кофе. — Лента новостей в инстаграме, видимо, важней…
Приятель достает пачку Camel, закуривает, смачно затягивается.
— Грех осуждения… — философски замечает он. — В него очень легко впасть.
— Да я не осуждаю, — оправдывается Аристарх. — Так, мысли вслух… Твоя жена водит автомобиль?
— Водит. Но я отстранил ее от вождения.
— Почему?
— Водит плохо, при этом ничего не боится…
Снова и снова мимо летят машины, сияет вечерними огнями Москва, и молчит беззвездное небо над головой.
— Где будешь встречать Новый год? — интересуется Аристарх. — Лондон? Рейкьявик? Стокгольм? Лима? Рим? Каракас?
— Рим… На этот раз вечный город… А ты?
— Подмосковье, в загородном доме… Камин… Банька… Старые друзья…
— Каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню — традиция такая?
— Точно! Протопим баньку, попаримся, искупаемся в снегу…
— Вот! Загородный дом — это замечательно, но снег надо убирать… Помашешь лопатой…
В определенный момент беседа с белым блюзменом неизбежно перетекает на великих негров. И когда этот момент настает, Аристарх начинает слушать вполуха: Блайнд Блейк, Блайнд Бой Фуллер… Плеяда гениев и их последователей. Кто гений, а кто последователь, — темный лес. Блейк, кажется, — гений. Основная мысль — играют, черти, грязно, но настолько виртуозно и энергично, что повторить почти невозможно. Какую-нибудь песенку Блейка длительностью в две минуты можно репетировать годами, и все равно будет не то.
Когда кофе выпит, сигарета выкурена, музыканты идут к метро. Аристарх оглядывается — лендровер стоит на том же месте, дама за рулем смотрит в смартфон в той же позе.
«Жива ли?» — невольно думает он.
Воображение услужливо рисует картинку: дырка в голове, окровавленный салон авто, остекленевший взгляд, смартфон намертво зажат в остывшей руке, на экране смартфона крутится видеоролик, рекламирующий отдых на Бора-Бора…
Сокрушенно покачав головой — привидится же эдакое, Аристарх вслед за приятелем спускается в переход, размышляя о даме, превратностях частной жизни и жизни человечества в целом.
62. Романтик
— Вы могли бы спеть для моей жены? На день рожденья…
Аристарх решает не объясняться, что не участвует в семейных торжествах как приглашенный музыкант, потому что нужно быть не только музыкантом, но еще и тамадой, а он не тамада и т.д. Это крайне утомительно, люди все равно не верят, принимают за гордыню, и как будто оправдываешься. Поэтому Аристарх с ходу выставляет заградительный ценник.
Молодой человек озадачен ценой вопроса, но не уходит.
— Музыка — это работа, — начинает вещать Аристарх, решая поговорить с человеком, передохнуть.
Кладет обе руки на гитарную деку, как боец на свой автомат.
— Понимаете, ремонт гитары, новые струны, транспортные расходы… А еще кушать хочется иногда…
— Понимаю…
Не уходит.
— Найти бы бабу без заскоков… — вздыхает опечаленно.
— Таких не бывает, — сочувствует Аристарх. — Разве что резиновая, из магазина «Интим»…
— Слишком безынициативная… — сетует.
— Да уж, всю инициативу придется брать на себя…
Стоит, мнется. Аристарх пробует отбояриться:
— Возьмите диск, послушайте вместе с женой…
— Денег с собой нет…
— Возьмите в подарок.
— Да мне и послушать-то не на чем…
Мнется, не уходит.
— Случилось что?
— Поссорились…
— Из-за чего? Бухалово?
— Ревность… Но и это тоже.
Аристарх переходит на доверительную интонацию.
— Послушайте, дорогой мой человек… Сходите с женой в ресторан или в театр. А лучше — и в театр, и в ресторан. Проведите романтический вечер вдвоем. И не забудьте купить розы! Ваша жена любит розы?
— Не знаю…
— А вы уж будьте любезны узнать! Как же можно не знать любимые цветы жены? Это ж залог семейного благополучия. Большой букет покупать не нужно, достаточно одной розы… Женщине важно внимание… Бутылочка хорошего красного сухого… Вы же не алкоголик? Не напьетесь после одного-двух бокалов?
— Да вроде нет…
— Тогда сработает! Поверьте, одна великолепная роза и бутылочка хорошего вина на двоих — это почти всегда срабатывает…
Мнется, молчит. Аристарх начинает жалеть, что не отказал сразу и решительно.
— То есть вы хотели бы, чтобы я серенады любовные пел вашей жене, стоя под балконом? — начинает кипятиться Аристарх. — Это же позапрошлый век!
Молчит.
— Вам-то чем помогут мои любовные серенады? — уже почти взмолился Аристарх. — Сами подумайте! А если жена влюбится в гитариста? Такое бывает! Женщины любят музыкантов, они греют их мечты…
Мнется.
— У нас ребенок родился, крестины денег стоят… Не знаю, сколько останется…
Аристарх достает блокнот, ручку, пишет номер телефона, вырывает листок и отдает.
— Звоните, что-нибудь придумаем…
Уходит. Аристарх смотрит ему вслед: уходящий уверенно набирает ход, расправляет плечи. Похоже, что певец под балконом будет забыт, едва человек скроется из вида, или, самое позднее, когда вагон метро въедет в тоннель, снова наполняясь гулом и стуком.
«А ты чего это так яростно сопротивлялся песням под балконом? — просыпается ехидна-голос. — Ведь случалось такое прежде не раз и не два. От тебя бы не убыло. И подзаработал бы чуток, и новые впечатления опять же. Глядишь, и правда случилось бы приключение…»
«Отстань, не нужны мне приключения, — нехотя огрызается Аристарх. — Хотя, может, и правда стоило согласиться. Лишняя денежка в моем положении не бывает лишней… Но время… Пришлось бы потратить свое время… Его запас не бесконечен».
«Нет, вы только посмотрите — ему жалко своего времени! — язвит голос. — А сейчас ты что делаешь? Стоя здесь, в переходе метро, и музицируя в пустоту? Там хоть было бы кому петь и зачем…»
63. Отлегло
Темень, пустота. Стоишь-поешь в этом мороке, постепенно опускаясь все глубже и глубже. Прямиком в Аид. Вечное стояние у позорного столба песнопений. И уйти некуда. Почему-то нужно продолжать играть и петь. И чувствуешь себя дефективней самого дефективного. Что же это такое? Или мама уронила крикливого младенца на пол головой вниз и не решилась рассказать, когда тот подрос?.. Это многое бы объяснило…»
— Спасибо за добро и свет!
А? Что? Кто это сказал?!
Прохожий молодой человек. А потом пожилой работяга вдруг ободряет Аристарха, бросая на ходу:
— Не парься особо… Все отлично! Ты молодец!
И светлеет в головушке Аристарха. Темные мысли испаряются, будто и не было их вовсе. Пустота сменяется освежающим озоном, мечтами о серебристых дельфинах, реющих над океанской волной, о каменных истуканах острова Пасхи и загадочных вершинах Мачу-Пикчу… Отлегло.
64. Вспомнить все
Незнакомец средних лет озадачивает Аристарха:
— А ведь это вы автор песни «В маленьком раю»?
— Да…
— А я — Леший!
— Очень приятно…
— Помните, мы встречались?
Аристарх совершенно не помнит, где и когда встречал этого доброго человека, но врет, не задумываясь:
— Конечно!
Для музыканта большая проблема — быстро вспомнить имя. Слишком много коротких встреч — на фестивалях, в клубах, на улице, в метро. Случайные, накоротке услышанные имена и лица быстро выветриваются из головы, порой — навсегда. Но признаться в этом — обидеть человека.
Незнакомец уходит, вдохновленный встречей. Аристарх некоторое время честно пытается вспомнить, где и когда они познакомились, но вскоре его мысли возвращаются на привычный круг — поэзия, любовь, музыка, время, пути-дороги, судьбы, история.
«Самолюбование и саможаление — вот что такое лирика, думает Аристарх. — Вся современная поэзия, пожалуй, сплошная лирика…. А что такое современная авторская песня? Скажите, вы любите АП? Ведь это очень странный жанр. Человек мечтает у себя на кухне или по пути на работу. Над чем-то своим плачет, над чем-то своим смеется, тешит себя иллюзиями, что это кому-то может оказаться интересно, играет струнами и словами перед воображаемым слушателем. А потом выходит на сцену и вываливает это все на слушателя реального — наслаждайся! Хорошо, если происходит совпадение и слушатель смеется там, где следует смеяться, и плачет, где нужно плакать… А если нет? Тогда зал скучает. И это самое ужасное, что может случиться с артистом…»
65. Лайвовая мьюзик
— Я единственный в стране лайвовый музыкант… — вещает молодой музыкант, доставая из сумаря очередной пульт с кнопочками.
— Лайвовый? — почтительно уточняет режиссер-телевизионщик. — Что это означает?
— Все делаю вживую… — объясняет лайвовый, разворачивая клубки шнуров, производя сложную коммутацию приборчиков.
Режиссер с неподдельным интересом наблюдает за его манипуляциями.
— Толпа — большая проблема, — продолжал делиться музыкальный юноша. — Нужно или переставать играть, или просить не задерживаться…
Телевизионщик понимающе кивает.
— Я здесь не ради денег — ради своего творчества, ради отклика, — доверительно продолжает музыкант. — Играю только свое, ничего чужого.
— Но разве сэмплы, которые вы используете, не чужие? — наивно вопрошает человек с телевидения.
— Сэмплы чужие, — соглашается музыкант. — Но музыка — моя!
Мальчик сыплет откровениями, мимоходом думает Аристарх, ставший невольным свидетелем диалога.
Наконец упаковав свое музыкальное хозяйство, Аристарх уходит, привычно посматривая по сторонам, тут и там замечая георгиевские ленты — на лацканах пиджаков, на дамских сумочках. В вагоне метро расклеены символы Победы.
«Удивительные зигзаги все-таки делает российская история, — думает Аристарх. — Вдруг примирились два вражеских знака: красная звезда и георгиевская лента. Путеводный знак Красной Армии и гордость царской России… Это очень символично и чертовски верно, ведь оба — символы одной великой истории. Восстановлена связь времен…»
66. Дар художника художнику
Уличный граффити-художник вдруг преподносит Аристарху пустой баллончик из-под краски, черканув на нем что-то черным фломастером. Аристарх рассматривает странный дар: «Аристарху от К.К.».
«Что это, mein Freund? — коварный даймоний снова возникает в душе, как непрошенный гость. — Мей би, символ полнейшего жизненного и творческого краха? Алес, друже, закончилась краска в твоем баллончике…»
«Хватит видеть символы там, где их нет! — строго отвечает Аристарх. — Я более не трагический персонаж. Возможно, этот таинственный “К.К.” — новый Бэнкси!»
Аристарх благодарит Нового Бэнкси и продолжает работать под взыскательным оком Владимира Владимировича.
Сегодня у Аристарха случились хорошие сборы. Мрачный мужчина средних лет подарил крупную купюру. Дама, долго прятавшаяся за колонной, вышла и одарила музыканта, отметив красивый голос. И многие еще подходили и одаривали — кто словом, кто купюрами.
А вот Владимира Владимировича красивым голосом не проймешь. Поэт предельно суров, его напряженный взор вечно устремлен вперед и вдаль.
«Хорошие сборы — и вот ты уже чувствуешь приятную сытость на душе… — ехидный внутренний голос не дремлет. — А как же: светить всегда, светить везде, до дней последних? Ай-яй-яй, бодхисатва ты мой, бодхисатвушка… Более не трагический персонаж, глаголешь? Это правильно, конечно… Роскошь быть страдальцем позволительна разве что в молодости… А как насчет — стать Ионычем? …Не стремно ли?»
67. Надо пробовать
Бородатый мужичок наяривает на гармошке что-то разухабистое, русское. Пассажиры метро чуть втягивают головы в плечи и торопятся пройти мимо.
Гармошка — непривычный для уха москвича инструмент. Яркий, неординарный звук будит в душах что-то давнее, глубоко запрятанное, надежно позабытое… «И в праздник вечером росистым смотреть до полночи готов на пляску с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков…» Некоторые бросают гармонисту мелочишку. Достоевский холодно взирает с каменной стены — на пассажиров метро, на веселого гармониста, на Аристарха, идущего на смену гармонисту.
— Как дела? — спрашивает Аристарх, подходя.
Мужичок прикладывает к левому уху ладонь и громко переспрашивает:
— А?!
— Как дела, спрашиваю! — кричит ему прямо в ухо Аристарх.
— Хватит на сегодня, — весело ответствует мужичок. — Пора отдыхать…
Начинает пригоршнями выгребать мелочь из кофра.
«Учись, бодхисатва, — глух как тетерев, в приходе одна мелочь, старость ждет за поворотом, а человек счастлив, — поучает внутренний голос. — Что значит — здоровая натура!»
«Или просто жизнь по Достоевскому, — размышляет в ответ Аристарх. — Человек несчастлив, потому что он не знает, что он счастлив… Тот, кто узнает, будет счастлив сию минуту… И мать Тереза тоже что-то подобное сказала… Нет, не получается стать счастливым сию секунду… Но надо пробовать».
68. Добрый человек
Баянистка-блондиночка отпрашивается пописать, оставив на Аристарха свой баян. По возвращении с улицы окидывает Аристарха ироничным взглядом и вдруг выдает с гадкой улыбочкой:
— В таком прикиде тебе надо играть что-нибудь эдакое…
Напевает мелодию из советской кинокомедии.
«Мне пора обижаться?» — озадачивается Аристарх, одетый, как обычно, в плотные джинсы, легкий свитер и красный шарф, но баянистка с баяном убегает.
«Вот ведь змеюка, — думает ей вдогонку Аристарх. — Укусила и убежала».
Это голос-то самый тонкий и сложный инструмент? Нет, господа вокалисты. Это душа человеческая. Когда Аристарх пришел сюда, на «Таганку», у него был хороший настрой — тихий, спокойный. Ему хотелось играть и петь с чувством и толком, себе в удовольствие, на радость прохожему человеку. Но парочка недобрых слов, и все наперекосяк. Он забывает исполнить на музыкальной шкатулочке парижскую мелодию, хаотично меняет порядок песен, косячит с аккордами. Ему холодно и неуютно.
Через два часа Аристарх начинает сворачивать лавочку. От эскалатора к нему направляется чернявый мужичок и, подойдя поближе, громогласно посылает Аристарха на три буквы.
Не прерывая сборов, Аристарх рассматривает оппонента: плюгавый, лет сорока, покачивается. Определенно пьян.
«Ну, прекрасно, — обреченно думает Аристарх. — Без этого кренделя день был бы неполным, конечно…»
А крендель тем временем показывает ему для иллюстрации своего послания известную комбинацию из одного пальца.
«Дать бы ему по рогам….— с тоской думает Аристарх. — Но бодхисатве этого нельзя… никак нельзя».
— Иди, куда шел… — устало говорит Аристарх и через паузу добавляет: — Добрый человек…
Но добрый человек не уходит, неожиданно проявляя способность сформулировать четкую мысль, пусть и с трудом проговаривая ее:
— Да-же собака ку-сается, когда ее пинают!
«Бодхисатва, бодхисатва, бодхисатва…» — как заведенный повторяет про себя Аристарх, пытаясь удержать в себе доброе, светлое начало.
— Пошел на х… — снова гавкает упрямый мужичонка.
В этот момент призрак бодхисатвы оставляет Аристарха, он распрямляется во весь рост, оказавшись на две головы выше оппонента:
— А по рогам не хочешь, мудило? Или ментам тебя сдать?
Мужичок молча разворачивается на 180 градусов и, сильно качнувшись влево, но тут же выправив крен, мелкой побежкой семенит на второй эскалатор. В этот момент он становится похож на Чарли Чаплина, но Аристарху не смешно.
— Так к ментам или по рогам?! — орет Аристарх, не в силах остановиться. — Ты выбирай!
Пьяный еще сильнее вжимает голову в плечи и ускоряется, вбегая на ступеньки эскалатора, ведущего на улицу. Аристарх обессиленно присаживается на комбик и прикрывает глаза.
— Я слышал, как вы поете… Вы романтик.
Аристарх открывает глаза и видит инока. Натурального: в черном одеянии, дорожная сума на плече, черная борода и библейский огонь во взоре. Инок протягивает Аристарху книжицу. Он механически берет подарок, рассматривает — «Советы оптинских старцев», уточняет механически:
— Я что-то должен вам?
— Спасете свою душу — это будет самый лучший для меня подарок.
— Спасибо. Я постараюсь, — устало отвечает Аристарх, продолжая думать о своем.
69. Драма
Девочка лет двенадцати оставлена рассеянной бабушкой на катке, открытом недавно в вестибюле метро «Ленинский проспект». Катается одна. Заскучав, подъезжает к борту поговорить с дядей-музыкантом, играющим возле катка.
— А на что вы деньги собираете? — спрашивает любопытная девочка.
«Вот как это видится юным — деньги собираю! — удивлен Аристарх, и тут же в памяти почему-то возникает старушка — серый мышонок, рожавшая сына в коме. — Юные — деньги собираю, старые — прошу подаяния… А что я здесь делаю на самом деле?»
— На жизнь собираю, — отвечает Аристарх. — Но «собираю» — не то слово. Зарабатываю.
— Разве это работа — играть на гитаре? — сомневается девочка.
— Работа. И одна из самых сложных…
— А вы можете сыграть… драму?! — неожиданно говорит она.
Слово «драма» девочка произносит с выражением, как настоящая актриса.
Драму? Легко! Бабушка с внучкой идут вестибюлем метро. И вдруг мираж: настоящий каток и девушка, королева катка, выдающая бесплатные коньки. Девочка начинает канючить, упрашивая бабушку оставить ее покататься на коньках. Старушка в сомнениях, но решается-таки оставить внучку на попечение королевы катка. Сама пока сходит в больницу, узнает, когда назначено обследование. Для пущего душевного спокойствия бабушка кладет на чехол денежку музыканту, уточняя, будет ли тот играть через час-полтора. Музыкант подтверждает, что будет. Успокоенная бабушка уходит, но вскоре музыкант снова видит ее. И через минуту-другую — снова она же, спешащая уже в обратную сторону. Когда бабушка в третий раз озабоченно пробегает мимо, Аристарх понимает, что бабушка заблудилась. По громкой связи он советует королеве катка взять у старушки номер мобильного — ее или родителей девочки.
— Зачем? — возмущается блуждающая бабушка, останавливая свой бег. — Незачем беспокоить ее маму, она на работе… А где тут выход в город?
Девочка катается на коньках. Ее мама на работе. Ее бабушка, не осознающая неумолимого приближения деменции, ищет выход в город, чтобы дойти до больницы и там узнать, когда ее положат на обследование. Музыкант, исполняющий светлые песни, почему-то размышляет о смысле и природе суицида. Чем не драма?
70. Развлекать и сопереживать
— Вы так похожи на моего ушедшего недавно отца…
Молодая женщина плачет. Аристарх молчит, не зная, что сказать. Дело даже не в возрасте. Просто ему не слишком приятно, что он напоминает кого-то, ушедшего в мир иной.
«Что молчишь как пень? — упрекает даймоний. — Выполняй свою социальную функцию. Показывать, где выход в город, фотографироваться с малышами, пожимать руки, выслушивать истории о несчастной любви, о жестокой необходимости зарабатывать деньги. Развлекать, сопереживать… и соболезновать. А ты как думал?»
— Примите мои искренние соболезнования, — как можно душевнее говорит Аристарх.
Заплаканная женщина извиняется и уходит, то и дело оглядываясь.
«Невидимые связи существуют, мир един во всех временах и пространствах, поэтому не думай, что получится укрыться в своей норке, спрятаться от всего, — напоминает себе Аристарх. — Греческий атлет Милон Кротонский на старости лет захотел разломить огромный лесной пень руками, показать силушку, но застрял в нем и был растерзан зверьми… Сосед по даче восьмидесяти лет от роду решил выкорчевать старую яблоню. Бился-бился и умер прямо возле нее — не выдержало сердце…»
71. Родственная душа
Поток пассажиров перетекает с «Тверской» на «Чеховскую», равнодушно катит свои многоголовые воды мимо играющего Аристарха.
Парочка подвыпивших мужиков среднего возраста задерживаются возле. Первый удивленно смотрит на человека с гитарой, словно на медведя с балалайкой, встреченного в метро. Потом присаживается возле бронзовых сапог Горького и внимательно слушает песню за песней. Второй рвется идти дальше. Мается на берегу пассажиропотока, кривляется, передразнивая Аристарха, всячески выражает другу неудовольствие внезапной остановкой. Наконец первый поднимается с места и, проходя мимо Аристарха, слегка кланяется ему, прикладывая правую руку к сердцу.
«Вот так и живешь-поешь, — думает Аристарх, глядя вослед уходящей на эскалатор странной парочке. — Один внимает тебе как пророку или ясновидящему, другой кривляется и передразнивает… Большинству по барабану».
Аристарх вдруг вспоминает того нелепого, полубезумного барда на Пустых холмах. Его брюки были заправлены в резиновые сапоги. Вытертая, советских студенческих времен, штормовка надета поверх пиджака. Волосы на голове стояли дыбом, как у коверного. К животу прицеплена гитара, на которой он бодро бацал и вдохновенно пел свою песню, фанатично поблескивая взором. Рядом за раскладным столиком расположилась бухающая компания. Певца демонстративно игнорировали, не обращая на него ни малейшего внимания. А он все равно кричал о чем-то, сгорая вдохновенным огнем, — в глухие спины тем, кого он давно и очевидно раздражал. Поющий просто отказывался понимать, почему его никто не любит и не зовет на флэт, не выставляет пиво и…
«Что, родственная душа?» — просыпается ехидна в душе Аристарха.
72. Дурное время
Час пик неумолимо приближается. Пассажиропоток становится все плотнее. Все быстрее движутся эскалаторы, ускоряется всемосковский вечерний забег по вестибюлям метро. Люди выбегают из короткого тоннеля слева и бегут на следующий эскалатор, ведущий на «Чеховскую». Зачарованный нарастающей мощью потока, Аристарх перестает играть и наблюдает лица, лица, лица. Озабоченные, сосредоточенные, целеустремленные, растерянные, отрешенные.
Вот два молодых перца стремительно отрываются от пелетона, сталкиваются на большой скорости и, сцепившись, как два автомобиля в гонке на выживание, несутся вместе. Искрят боками и безбожно матерят друг дружку:
— Фак! Бак! Трах! Бах!
Оба модно одетые. Один чуть агрессивней — альфа-самец. Он перекрикивает оппонента, яростно вопя ему в ухо:
— Фак-бак-так… растак!
И, конечно, общеизвестный стремный палец прямо в растерянную физиономию оппонента. Тот тушуется, сбрасывает скорость, бормоча что-то себе под нос, и пропускает вперед лидера гонки. Альфа-самец включает четвертую скорость и заскакивает на второй эскалатор. Посрамленный соперник негромко бросает вдогонку:
— Сам ты…
«А ведь оба, наверное, приятные в общении люди… — удивляется метаморфозам бытия Аристарх. — Для коллег по работе и своих домашних… И дурное ж время этот час пик».
73. Москва по Майку
На «Сухаревке» холодно и гадко. Стертый стикер, пьяные бомжи. Гитара непредсказуемо расстраивается по ходу исполнения каждой песни. Идеальное место для пост-панка. Но как в этом гадюшнике выжить большому романтику и тонкому лирику?
И вдруг — аристократ. Седовласый, представительный мужчина около шестидесяти:
— Сколько стоит ваш диск?
— На ваше усмотрение…
— А вы сами как считаете?
Хороший вопрос. Сам Аристарх считает, что его диски бесценны.
«Сочиняешь песню. Вынашиваешь ее, как ребенка, — думает он. — Срок беременности — от нескольких минут до нескольких лет. Рожаешь. Иногда — в муках, невероятно тяжело, иногда — легко, радостно, в кайф. Потом записываешь — тратишь время, деньги, силы. Рисуешь обложку, ищешь издателя. На выходе — законсервированное Время с бессрочным сроком годности. Как это оценить в денежном выражении? Невозможно».
— Допустим, двести… — говорит Аристарх, опуская подробности.
Господин оставляет сто пятьдесят, забирает диск. Подходит мутноватый пьянчужка с паленой жидкостью мутно-коричневого цвета в бутылке из-под армянского коньяка.
— Коньячку? — предлагает мутноватый.
— Вылейте эту гадость в снег, — советует седовласый.
Оба уходят, седовласый — в метро, человек с бутылкой — в свои е…ня.
74. Заманчивое предложение
Молодой человек предлагает Аристарху исполнить песню под балконом его возлюбленной. В тот самый волшебный момент, когда он будет делать ей предложение руки и сердца. Еще один романтик.
— А что получит поющий под балконом? — меркантильно уточняет Аристарх.
— Много лайков! — обещает романтик. — Снимем видео, загрузим в сеть…
— Заманчиво…
«Ну и где твой романтизм, наш тонкий лирик? — ехидно подкалывает даймоний, когда романтик уходит ни с чем. — Где твой дух авантюризма, mein Freund? Почему бы и не спеть под балконом? Новый опыт и… много лайков. Новая современная валюта. Не крипто, конечно, но все-таки…»
Аристарх вспоминает, как однажды на людной улице вдруг услышал рядом:
— Мама! Мне не нужны деньги!
Девочка лет десяти говорила горячо, чуть не плача.
— Мне нужны лайки!! Ну как ты не понимаешь?!
Мама держала дочку за руку и озабоченно молчала, думая о чем-то своем.
75. Desperados
Паренек отделяется от катящегося по тоннелю людского вала, подходит к Аристарху, деликатно дотрагивается до плеча и возвращается в пассажиропоток.
Аристарх продолжает петь свою бесконечную песнь, думая об этом человеке. Почему-то ему было важно дотронуться. Возможно, это и есть наивысшая форма контакта со слушателем. И еще о случившемся чуть раньше мягком, теплом рукопожатии юной незнакомки. Ей почему-то тоже важно было прикоснуться. И о многих других случившихся объятиях, рукопожатиях с незнакомыми людьми, которым было важно пожать руку музыканта, обнять, почувствовать человеческое тепло. И еще о той давней августовской ночи, когда он возомнил себя новым бодхисатвой. Аристарх невольно улыбается. На какое-то мгновение ему начинает казаться, что получилось. Стал-таки! Но мгновенье проходит, и он снова становится самим собой — одиноким уличным музыкантом, безостановочно играющим, как некая забавная заводная игрушка с бесконечным заводом, а никакой не бодхисатва.
76. Гоша из Грузии
На последней минуте сета подходит пьяный и, чуть покачиваясь, начинает шарить по своим карманам.
— Играть больше не буду, — строго предупреждает Аристарх.
— Почему? — удивленно вопрошает мужик, доставший было толстый кошель.
— Время вышло.
Мужик убирает портмоне, спрашивает:
— Ты откуда?
— Отсюда.
— Из Москвы?
— Да.
— А я из Грузии!
— Тоже неплохо.
— Не слушай, когда говорят, что грузины против русских… Это все Саакашвили начал, он — во! — мужик вертит пальцем у виска. — Грузия не против русских.
— Отрадно слышать, — поддерживает беседу Аристарх. — Все народы бывшего Советского Союза — братья…
А мужик идет на второй круг:
— Я из Грузии…
— Очень хорошо, — подтверждает Аристарх.
— Грузины не против русских! Мы тоже православные! — Достает и показывает крестик.
— Как зовут тебя, о прекрасный православный человек из Грузии?
— Георгий! — И тут же добавляет гордо: — Гоша!
Протягивает руку для рукопожатия, Аристарх отвечает. Гоша, покачиваясь, уходит, довольный беседой.
«Тоже, наверное, радовался, когда Советский Союз исчез, погрузился на дно Времен, как новая Атлантида, — думает Аристарх. — Некоторые до сих пор радуются. А чему радоваться? Хорошая была страна. Большая, немного несуразная. И особенная. Другой такой не было и не будет…»
77. Воздушные фигурки для души
— Можно я буду раздавать фигурки из воздушных шариков?
— Нет.
— Почему? Ведь я буду раздавать бесплатно!
Аристарх на секунду задумывается. Когда с музыкантом работает второй человек, даже бесплатно раздающий нечто красивое, необычное, люди стараются быстрее пронырнуть мимо. Москвичи — народ опытный, опасаются всего бесплатного.
— Ладно, валяй…
Молодой человек надувает маленьким насосом длинную колбаску, ловко скручивает цветочек и предлагает прохожим:
— Возьмите! Бесплатно!
Пассажиры отказываются.
— Возьмите! — подключается Аристарх в паузе между песнями. — Это действительно бесплатно! На счастье!
Девочки, девушки, женщины начинают брать воздушные цветочки, смешных собачек с надутыми ножками и ушками. Мужчины сурово игнорируют.
Три девушки в военизированной форме соглашаются на совместное фото с разноцветными фигурками в руках — хоть какой-то бонус дарителю. Вскоре запас воздушных шариков заканчивается. Прихода ожидаемо мало, но какую-то мелочишку набросали.
— Возьми… — предлагает Аристарх.
— Не нужно. У меня свой бизнес. А это так, для души…
78. Думаешь, оно того стоит?
— Хочешь пива? — спрашивает молодой человек в спартаковском шарфе. — Денег нет, зато пива — полный рюкзак. На закусь последний шоколадный батончик…
— На работе не пью…
Удивленно:
— А это для тебя работа?!
Аристарх продолжает петь и играть. Спартаковец стоит неподалеку, слушает. Через несколько песен уходит, бросив напоследок:
— Извини, что вторгся в твой мир…
Аристарх пристально смотрит уходящему вослед.
«Что за хрень? — озадаченно думает он. — К чему это его “вторгся?”»
«Ну? Твой выход! — снова возникает внутренний гений. — Самое время сказать по громкой связи: welcome! Добро пожаловать в мой мир! Я здесь именно для этого, чтобы вторгались! Приглашаю! Или ты здесь не для этого? Тогда для чего ты здесь?»
Спартаковец почему-то разворачивается и неспешно возвращается к Аристарху. Кладет на чехол шоколадный батончик.
— Могу подогнать хороший микрофон, — говорит, мечтательно прихлебывая пивко из рюкзачка. — «Шурик».
— Так у меня тоже Shure, не нужно… — отнекивается Аристарх.
«Слушай, тебе в настольный теннис играть, а не на гитаре! — возмущается внутренний даймоний. — Я возвернул тебе слушателя. Он готов общаться. А ты что?!»
— У меня домашняя студия была, — вспоминает вернувшийся, снова прихлебывая пивко. — Только я другую музыку играл.
— Какую? — включается Аристарх.
— Рэп.
— И что потом?
— Забросил…
— Можно начать заново, было бы желание.
— Думаешь, оно того стоит?
— Тебе решать…
Рэпер, похоже, уже давно все решил для себя. Он уходит. На этот раз совсем.
Аристарх думает о том, насколько проще была бы его жизнь, если бы он сам давно забросил гитару, песни, всю эту музыку.
«Не тот случай! — возражает внутренний оппонент. — И чем бы ты занимался, кем стал?»
«Археологом, космонавтом, капитаном дальнего плавания, директором машиностроительного завода, банкиром, переводчиком, программистом, журналистом, главным редактором… Да кем угодно! — отмахнулся Аристарх. — К чему этот фатализм?»
«Ага-ага! — ерничает даймоний. — А еще в юности тебе казалось, что, сколько бы ты ни потратил времени, тебе тут же выдадут еще больше, бесплатно. Какое прекрасное заблуждение! И еще ты забыл, как после института оказался в провинции, в рабочей общаге возле трамвайных путей. Пьяные драки заводской работни в коридорах общаги — до смертного боя, внезапное полное одиночество. Гитара, песни — может быть, единственное, что спасало, удерживало от последнего шага… Так что не отрекайся — глупо».
79. Не как в Нью-Йорке
Цивильный мужчина первым делом считывает информацию:
— Аристарх?..
Послушав несколько песен в качестве единственного слушателя, сетует:
— Что-то народ у нас неактивный… Сейчас покажу, как в Нью-Йорке слушают уличных музыкантов…
Некоторое время ищет ссылку на видео, уходит — не нашел.
80. Человече
Аристарх наигрывает космическую тему. Первый слушатель деликатен — сначала оставляет денежку, потом скромно встает в сторонке. Слушает несколько песен и лишь потом подходит к Аристарху поговорить. Предсказуемо выясняется, что он тоже сочиняет.
— Гитарой занимаетесь профессионально? — интересует Аристарх.
— Не имею такой возможности, — грустно поясняет человек. — На жизнь надо зарабатывать.
«Распространенный случай, — думает Аристарх. — В сущности, это даже хорошо. Если бы все, кто чувствует себя в душе музыкантом, кинулись в музыку, что было бы тогда? Катастрофа».
— А в какой стилистике играете? Что поете?
— Я молитвы пою…
Ох, ничего себе! Человече! Аристарх вспоминает свою тетушку, знавшую наизусть Писание. И как однажды он попросил прочесть стихи ее собственного сочинения, но тетушка лишь смущенно улыбнулась, отмахнувшись:
— Тебе будет неинтересно, они — божественные…
81. Животворный океан
Как ни гнетет рука судьбины,
Как ни томит людей обман…
Здоровенный детинушка снял наушники, остановился, слушает.
…И жизни божеско-всемирной
Хотя на миг причастен будь!..
Дочитав волшебное стихотворение, Аристарх поет про то, как запутался в метро, затерялся до поры — как рассеянный игрок, забывший правила игры…
Детинушка оставляет на чехле приношение и отчаливает, слегка поклонившись и продолжая изумленно улыбаться. Уходит, оглядываясь. Аристарх прикладывает ладонь к сердцу и отвечает легким поклоном головы.
«Еще одно возвращение к шекспировским временам состоялось, — думает Аристарх. — Услышал — понравилось — вознаградил. И никаких масс-медиа, формирующих продаваемый образ артиста…»
«Типа еще одна победа в очередном бою? — возникает из ниоткуда внутренний голос-та-еще-язва. — А не пора ли прекратить вести эти бои местного значения? Когда проиграна большая война, бессмысленно снова и снова выигрывать маленькие сражения. Не пора ли капитулировать, mein Freund?!»
«А как же быть с ней?..»
«Ты о чем?»
«О жизни, божеско-всемирной… Здесь ощущаешь сопричастность чему-то большему, чем то, что ты есть сам по себе, как отдельно взятая единица… Как игра и жертва жизни частной… И, быть может, нет никакой войны, нет сражений и боев местного значения. Есть только этот мировой океан, на берегу которого ты стоишь и слушаешь, как он дышит…»
82. Если понадобится помощь
— Если понадобится помощь, произнеси вслух мое имя — я приду и спасу…
Аристарх ловит себя на том, что старательно запоминает имя — Валентина.
Девушке около шестидесяти. Смотрит уверенно, говорит убежденно. Вероятно, с большими проблемами в голове. Но вдруг и правда придет-спасет? Неистребима вера человека в то, что, как бы плохо ни обстояли дела, кто-то обязательно придет и спасет, хотя бы в самый последний момент.
А однажды к Аристарху подошла Приносящая Возможности — именно так она и представилась. Около семидесяти, хроменькая, с палочкой. Очень похожа на первую школьную учительницу Аристарха.
— Я работаю с информацией, — сказала она. — Раньше работала на радио. Там был хороший редактор, но он умер…
«Вот незадача», — подумалось Аристарху.
— В театре работала, там был хороший главный режиссер, но он тоже умер…
«Сплошной Шекспир…»
А старушка продолжает:
— Я могу помочь вам зарабатывать, стать известным и даже прославленным музыкантом.
Аристарх вежливо отказывается. Приносящая Возможности уходит, прихрамывая и опираясь на свою палочку.
«Такие вот удивительные девушки ходят по земле, — думает Аристарх. — Им хочется кого-нибудь спасти, но некого. Хотят кого-нибудь одарить, но не находится желающих принять дар…»
«…Или способных на это…» — дополняет снова возникший из ниоткуда даймоний.
«Молчи, ехидна!»
«А что — “ехидна”? И почему “ехидна”? Ведь неизвестно, что готовит судьба за поворотом. Дары дикой кислой яблоньки могут оказаться молодильными, а подгоревшие в печи пироги — царским кушаньем… Возможно, ты снова упустил что-то важное…»
83. Достоин?
По-матросски, вразвалочку подходит здоровенный детинушка и, небрежно бросив Аристарху пару мелких монет, отчаливает. Вслед за ним нарисовывается субтильный юноша:
— Хоть что-нибудь повеселее! Слушал вас, слушал — сплошной негатив…
— Зачем же тогда слушали-слушали? — уточняет Аристарх, чуть лукаво улыбаясь.
Юноша молчит.
— Я прошу вас… — решительно продолжает Аристарх. — Нет, я категорически настаиваю: никогда не слушайте то, что вам не нравится! Слушайте только свою музыку, любимые радиоволны, избранные записи… Сегодня это так просто — наушнички в оба уха и вперед…
Юноша уходит, недовольный ответом.
А потом на небосводе Аристарха восходит чистое солнышко. К нему подходит семья: папа, мама, бабушка и она, светлая девчушка-солнышко лет двенадцати. Аристарх глянул на нее и обомлел: девчушка смотрит на него во все глаза и светло улыбается. Он дальше поет, думая о том, что не достоин такой улыбки и такого взгляда…. Или достоин? Семейство уходит, а на память Аристарху почему-то снова приходит давешний недовольный юноша.
«В чем одно из важных отличий здорового человека от больного? — размышляет Аристарх. — Случилась со здоровым человеком неприятность… Или даже беда, он попереживает, справится с ней и больше не возвращается к прошлому. Идет-живет дальше. Больной человек будет жевать и пережевывать случившееся, сделает из случайности закономерность, вгонит себя в депрессию и в итоге может выброситься из окна. Русское общество до революции, точнее — его определенная часть, — сублимация больного человека…»
84. «Божедомка»
— Брателло, чувствуешь запах черной гнили?
Человек, подошедший к Аристарху, похож на Гиляровского — пожилой, плотного телосложения.
— Это же «Божедомка»! Здесь туберкулезная лечебница! И ты собираешься здесь петь? Не говори после этого, что я тебя не предупреждал!
— Спасибо за доброе участие…
«Что ж, метро — транспорт повышенной опасности, — думает Аристарх, начиная распаковываться. — И это общеизвестно, дорогой мой… брателло… А еще сказано — делай, что дóлжно, и будь, что будет».
85. Воздушный шарик и музыкальный зомби
Юноша грушевидной формы и весом килограмм под сто пятьдесят притормаживает, замирает и около минуты внимательно слушает музыку Аристарха. Потом вдруг срывается с места в карьер пританцовывающим шагом. Легкость, изящество в каждом прыжке-шажке — ну чистая первоклассница после уроков или воздушный шарик…
А навстречу воздушному шарику вышагивает тяжкой поступью командора железный скрипач Раднэр. Что-то с настроением у него неладное происходит последнее время. Новенький голубой костюм снят, забыт. В обиход вернулся старенький черный фрак, что давно вытерся и лоснится на плечах. Раднэр возникает из толпы, проходит мимо Аристарха, даже не взглянув. Как зомби, в глазах — лед. Даже холодом пахнуло. Но ведь у зомби нет сердца. Как же он сможет играть без сердца на своей нежной скрипке?
Впрочем, нечего выдумывать: у скрипача большое сердце и вдобавок — шестеро ртов, которые нужно кормить, одевать, давать образование. И для этого требуется играть по шесть-восемь часов ежедневно, призраком курсируя по тоннелям метро в поисках свободной площадки, превращаясь в музыкального зомби…
86. Времена и песни
Паренек величественно проплывает мимо Аристарха, возвращается, вытаскивает наушнички, показывает дисплей своего смартфона — там воспроизводится «Время N».
— Споешь?
Демонстрирует приоткрытый кошелек, набитый баблом. Солидный аргумент. Аристарх вздыхает, предвидя еще один бессмысленный разговор.
— Нет.
— Почему?
— У меня свои времена. И свои песни.
— Принципиальная позиция. В связи с чем?
— Во-первых, никто не споет «Время N» лучше Гребня.
— А во-вторых?
— А во-вторых, у меня свое ощущение хода Времен и свои песни.
Удивлен.
— Желаю, чтобы твоя муза всегда оставалась с тобой…
Уплывает, убирая портмоне и возвращаясь к «Временам N»…
«Времена… Песни… Научились делать постеры, разучились снимать кино… Осталось одно только кино для кинорежиссеров, для домохозяек, — думает Аристарх. — И еще для поколения Z… Домохозяйки не виноваты, и кинорежиссеры тоже, — виновата эпоха. Дух эпохи. Цивилизованный человек давно и, похоже, окончательно выпал из естественной среды обитания. И попал в искусственную, виртуальную. В этой среде вторичная, игрушечная реальность стала первичной. Документальные кадры катастрофы в Японии, войны в Ливии, в Афгане выглядят нарезкой из фильма-катастрофы или боевика. Да что там Афган… Настоящая драка из окна выглядит сценой из снимаемого сериала или нового реалити-шоу. А еще в новой среде любой человек может почувствовать себя волшебником, т.е. тем, кто способен создать новую реальность и изменить старую. Легче легкого — нажатием пары кнопок. Все это самообман, самообольщение. Сны бредовые. Никакого чуда от нажатия кнопок произойти не может. А если и происходит, то не ты его совершаешь, а тот, кто заложил алгоритм псевдочуда. Интересно, что будет дальше? Когда начнется пробуждение? И что произойдет наяву…»
87. Лаунж
Молодая, цветущая красавица интересуется:
— У вас все песни такого плана — типа лаунж?
— Да, — с ходу подтверждает Аристарх, думая о том, какое нежное слово — «лаунж», и что надо будет обязательно погуглить, что оно означает.
Приятная девушка выбирает один из дисков, достает крупную купюру, держит ее в правой руке. Аристарх наклоняется к коробке, набирает на сдачу. Красавица спокойненько забирает сдачу, диск и собирается уходить.
— А… как же деньги? — произносит Аристарх в некоторой растерянности.
— Эх, не прокатило…
Девушка бросает купюру в коробку. Оба смеются. Девушка — чуть смущенно, Аристарх — с заметным облегчением. Вечером, трясясь в вагоне метро по дороге домой, Аристарх гуглит «лаунж».
«Термин в популярной музыке… — читает Аристарх. — Для обозначения легкой, фоновой музыки… Для лаунжа характерны джазовое влияние, камерность и импровизация… А что, пожалуй что — комплимент… Даже несомненно — комплимент! И популярная, и джазовое влияние… Приятно, черт побери. Теперь я знаю, что отвечать на извечный проклятый вопрос: скажите, а в каком стиле ваша музыка?»
88. Незнакомка и клоун
Очаровательная незнакомка взглянула с интересом, чуть притормозила, но тут же двигает дальше, мимо. Аристарх продолжает играть, а сам зачарованно глядит ей вслед: очень и очень дамочка. Молодая, но не юная. Стройные ножки в обтягивающих джинсах. Туфли на каблуках — не слишком высоких, но и не низких — ровно таких, чтобы бедра покачивались зримо, но не вульгарно.
«Так бы и побежал… — неосторожно вздыхает Аристарх. — Но куда там… Оброс хозяйством, как днище старого корабля — ракушками…»
«Думаешь, дело в хозяйстве? — тут же возникает ехидный внутренний гений. — Допустим, ты догнал дамочку. И что скажешь? Пригласишь в кафе? Она может спросить: зачем? А ты и сам не знаешь, зачем… Умная женщина, считала всю информацию про тебя одним взглядом — за пятьдесят, женат… Да — романтик, может подарить волшебный вечер — один. Ну, хорошо — два-три, а потом все равно сбежит».
Аристарх отмалчивается, не вступая в спор на скользкую тему. От ускользнувшей дамочки он возвращается к своим главным мыслям.
«Поэтам свойственно воображать себя мыслителями, властителями дум. По крайней мере когда мы пишем свои божественные строки. Это у нас в крови. Но по факту поэту более подходит клоунский колпак, а не римская тога и лавровый венок. Шутовской наряд даже более выгоден — есть шанс разыграть трагикомическую мизансцену, заставить публику сочувствовать. А лавровый венок — это глупо… Только выставлять себя на посмешище…»
89. Грустная скрипачка
Скрипачка уже к обеду чуть подшофе или остатки вчерашнего. Часто выступает дуэтом с гитаристом. Но сегодня она уставшая, грустная, одинокая.
— Где же твой напарник? — спрашивает Аристарх.
— Не знаю… — отвечает потерянная скрипачка. — Давно его не видела…
Гитариста звали Сан Саныч, и он был запойный. Однажды пришел на смену Аристарха. Растерянный, бледный, но на лбу синяк с коричневым отливом.
— Жив-здоров? — вежливо поинтересовался Аристарх, собирая свой музыкальный инвентарь.
— Относительно… — печально ответствовал гитарист.
— Ковид?
— Алкоголь! Три месяца не работал! Друзья иногда навещали…
— С бутылкой?
— Нет, у меня таких друзей нет.
— В одинаре, что ли, бухал?
— Вдвоем с котом. Слава богу, он у меня не пьет…
Говорит, а у самого руки дрожат. Забыл, как коммутировать процессор с комбиком.
— Иногда выпить можно! — корит сам себя. — Но не по две ж бутылки в день!
«Где ты бродишь, совестливый пьяница? Снова — вдвоем с котом? — невесело подумалось Аристарху. — Девушке без тебя одиноко и страшно, она заливает страх алкоголем».
— Народ сегодня как? Платит? — механически спрашивает скрипачка, настраивая инструмент.
— Как всегда. То пусто, то густо. Разный народ…
Скрипичный футляр похож на раскрытый зев голодного птенца в ожидании пищи. Уходя, Аристарх кладет птенцу полтинник, желает девушке удачи. Она никак не реагирует, смотрит куда-то непонятно куда, то ли в далекую даль, то ли в саму себя. Аристарх катит тележку по тоннелю метро «Ленинский проспект» и думает о Чехове.
А.П. завершил свою жизнь, как пьесу, — в конце герой или женись, или стреляйся. Иначе понять, зачем он женился на О.Л., невозможно. Зачем молодой актрисе выходить замуж за известного драматурга, ясно как божий день — есть предложения, от которых не отказываются. Итог пьесы печален: к нездоровью добавилась молодая жена, которая мало того что не слишком внимательна, а еще и не живет с мужем и, увы, всего вероятнее, изменяет ему… Изменившая жена — как холодная котлета… И последний акт — поездка в Германию на лечение. А.П. умирает — это было очевидно всем, кроме его молодой жены. Что угодно — лишь бы не оставаться в скучной провинциальной Ялте. Ведь в жизни нет ничего хуже провинции и ее серой скуки… А между тем ялтинский врач утверждал, что в Ялте больной протянул бы еще год-полтора. Не все так однозначно, конечно… Молодая, сексуальная жена… сгусток энергии, полнокровной жизни. Ее близость сама по себе, наверное, добавляла жизни смертельно больному человеку. И многое их роднило — патологическая боязнь скуки, например. Что угодно, только не скука и серость будней. Все это — «бы». Гадание на кофейной гуще прошлого… Жизнь все расставила по местам давным-давно…
90. Малышка
Аристарх познакомился с ней летним вечером на даче, когда она еще была маленьким пухлым ангелочком с вьющимися локонами. Ангелочку было около годика. Малышка уютно устроилась на руках у мамы. С любопытством вертела головкой по сторонам, разглядывая зеленый дом с двускатной крышей, ветвистые яблони, разгорающийся костер, незнакомых великанов и великанш.
Мама малышки была похожа на итальянку с картины мастеров Возрождения. Моментами на саму Джоконду, ибо на лице ее всегда играла еле заметная, чуть лукавая улыбка. Папа малышки был реинкарнацией Джона, знал об этом и носил круглые бабушкины очки. В тот вечер папа малышки уже закрыл за собой калитку в заборе и теперь вышагивал по высокой некошеной траве походкой аиста, медленно и важно, на ходу поправляя ленноновский хаер и закуривая. Шустрый старший братишка малышки тут же смылся через забор, растворяясь в дачных просторах. Старшая сестра, красивая девочка лет девяти, тихо присела на скамейку возле костра и весь вечер мечтательно глядела на огонь. Взрослые тем временем жарили шашлыки, пили красное вино, рассказывали истории, смеялись и пели песни под гитару. А на следующий вечер хозяева зеленого дома с двускатной крышей вместе со своими дочками отправились в гости к красивой итальянке и ее аисту Джону и там разожгли камин, грелись возле огня. Дети качались на чудесных качелях, сделанных на чердаке дома. А взрослые, настроив старое, разбитое радио на рок-волну, пили красное вино и снова пели песни под гитару. И все говорили, говорили, говорили. О чем? Кто знает.
Так продолжалось целую вечность — и в то первое лето, и в следующее, и еще несколько прелестных лет… Но и вечность имеет свой конец. Безжалостно продана дача с камином и качелями на чердаке, куплен новый удобный дом поближе к Москве. Дальше — больше, жизнь вразнос — итальянка возвращается в свою солнечную Италию, а Джон остается один в сумрачном Подмосковье, много работает и еще больше пьет…
И вот спустя целую вечность перед Аристархом стоит она, та самая малышка. Здесь, в метро, возле корявого, громадного, вечно всем недовольного Максима Горького. И не малышка уже вовсе, а юная красивая барышня. Улыбчивая, открытая.
— Как папа?
— Скоро уедет к маме…
— А дом?
— Продан.
— А как же ты?
— Я остаюсь.
— И где будешь жить? У сестры?
— Буду снимать квартиру…
Жизнь постоянно меняет форму и цвет и все вокруг себя — в этом ее сущность. Но зачем же так бесповоротно? Аристарх и юная красавица тепло обнимаются, расставаясь.
«В детстве мечтаешь о дальних странах, путешествиях, приключениях, о больших переменах в жизни, — думает Аристарх, глядя вслед девушке-красавице. — С возрастом порой начинаешь мечтать о невозможном: чтобы все вокруг оставалось таким, как оно есть здесь и сейчас…»
91. Кто порешил старушку?
Добрая старушка в сером плаще щупает книжицу с текстами Аристарха, как материал в магазине тканей. Рассматривает обложку, раскрывает на случайной странице, читает вслух:
«Мы могли бы молчать и смотреть друг другу в глаза, потому что большего счастья в отношениях мужчины и женщины еще не придумано…»
«Тэк-с… Ловкая бабуля. Где это она отыскала эдакое? — удивляется Аристарх. — Боже, как давно это было… Текст как будто даже не мой…»
Бабушка опять изучает обложку, раскрывает в другом месте:
«Я не могу разглядеть толком лица моих новых знакомых и не запоминаю имена, но уже чувствую эту таинственную тонкую связь…»
«Ах да! — вспоминает Аристарх. — Сестренки…»
Старушка опять закрывает книжку, внимательно рассматривает с обеих сторон.
— Я куплю, — говорит убежденно добрая душа. — И книжку, и все диски.
Оптовый покупатель, что может быть ценнее.
— Только мелких денег нет, — уточняет добрая душа. — Найдется сдача?
Она показывает крупную купюру, но кошелек Аристарха, увы, пуст. Старушка отходит разменять и навсегда теряется во времени и пространстве.
«Не иначе порешили добрую старушку при размене, — вздыхает Аристарх. — Вот кто посмел порешить мою благодетельницу?!»
92. Сестренки
В уютном уголке перехода с «Театральной» на «Площадь революции» азартно шарашит гитарный дуэт. Присмотревшись, Аристарх узнает одного из гитаристов, спрашивает:
— Ты давно сестренок видел?
Гитарист немало удивлен:
— На дне рождения…
С сестренками Аристарх познакомился много лет тому назад. Они тогда всю ночь просидели в открытом уличном кафе на Тверской, случайно оказавшись вместе в одной большой и шумной компании. В той компании никто никого не знал. Но откуда-то свыше пришло и воцарилось общее ощущение, что собрались близкие, почти родные люди. Пели под гитару, передавая ее по кругу, пили пивко. То была волшебная ночь. Сестренки уехали под утро на такси, на прощанье дружно чмокнув Аристарха в обе щеки. А потом были годы и годы случайных, необязательных встреч, незавершенных романов, отчаянно пьяных вечеринок и ночей, бесконечных разговоров, никчемных признаний и священных песнопений. Приходя к сестренкам в гости, Аристарх постоянно встречал незнакомых людей, уже обретших либо дружеский статус, либо шаткое положение новых обожателей. Это всегда удивляло. Откуда такая текучесть кадров? В чем причина этой постоянной жажды обновления? В какой-то момент Аристарх понял, что остается, возможно, единственной постоянной величиной в дружеском окружении сестренок, и подумал, что, в конце концов, это смешно. А три года назад, когда он встретил у сестренок этого гитариста, была написана новая песня. И Аристарх еще был болен и мелодией, и текстом — обыкновенное явление для новой вещи. И этот гитарист тоже заболел этой мелодией, он старательно искал новые гитарные ходы. Глаза горели от музыкального азарта. На большом пальце правой руки — несоразмерно большой ноготь. Из-за этого ногтя Аристарх и запомнил его. И сегодня узнал. А вот Большой Ноготь не узнал Аристарха. Память музыканта, как проститутка, она постоянно изменяет ему. Каждый новый день голова наполняется новыми событиями, случайными знакомствами, прежние знакомые и друзья проваливаются в подвалы подсознания. Новостная лента так длинна, что прокрутить ее на три года назад — отдельная большая проблема.
Гитарист торопливо уходит, так и не вспомнив Аристарха, а тот все еще думает про сестренок.
«В сущности, чем мы отличаемся от сурикатов? — размышляет он. — Погреться на солнышке, найти пищу, подобраться к самке…»
93. Сюр
— «Ты ищи себя, любимый мой, хоть это так непросто…» — душевно выводит под фонограмму пожилая мадам в ярко-красном платье и пыльном парике.
Поймав взгляд дамы, Аристарх показывает ей на символические часы на левой руке: мол, уважаемая коллега, ваше время почти вышло. В оставшиеся полминуты певица втискивает миллион алых роз.
«И почему не “грешный человече”? — думает Аристарх, распаковываясь. — Или Brothers In Arms… Русская тетушка в красном исполняет Dire Straits… Уличный переход на Полянке, картина неизвестного художника, первая четверть XXI века… Хотя почему бы и не миллион алых роз? Свободная страна… Красивая песня… Говорят, очень популярна в Японии».
94. Холод Таганки
Зал на «Таганке» между двумя эскалаторами — это чистый Космос. Холод и пустота. Слишком большое пространство для маленького комбика Аристарха, и звук съедается. Лирикой этот зал не пробьешь, а для динамичных вещей не хватает мощей. Люди стремятся поскорее ступить на второй эскалатор, чтобы выбраться на поверхность или спуститься в метро, — психология. Как обычно, на ходу смотрят в смартфон. Разве возможно легкой музыкой оторвать человека от экрана смартфона, от волшебного Палантира интернета?
…В конце сета небритый, в мятых брюках мужик заказывает Аристарху цыганочку. «Откуда взялась эта рептилия?!» — вздыхает печально Аристарх и начинает собираться.
95. Мечтатель
Мечтательный фотограф заходит на эскалатор первым. Седая бородка, детская улыбка, ясный взгляд. Оглядывается по сторонам с чуть рассеянным любопытством. Как будто путешественник вновь посетил дорогие сердцу места.
Исполнительный эскалатор тащит Аристарха наверх, в уличный переход на Полянке. Площадка благословенно пуста. Комбик, стойка, диски — все расставлено и разложено. К Аристарху подходит полицейский. Мечтательный фотограф пристраивается сбоку, нацеливает фотоаппарат, чтобы зафиксировать картинку проверки документов, вызывая инстинктивный запретительный жест у проверяющего.
— Я делаю что-то противозаконное? — с вызовом удивляется фотограф.
— Думаю, нет, — влезает Аристарх.
О, как он нудно, надоедливо миролюбив! Подозрительное стремление утихомиривать всех и вся живет в Аристархе, как червь в яблоке. Он сам знает это и крайне недоволен этой чертой своего характера. Но каждый раз снова и снова, кстати и некстати пытается загасить то, что порой еще и не загорелось.
— Товарищ полицейский просто выполняет свою работу, — вежливо поясняет Аристарх фотографу. — И согласитесь, что впечатление от фотографии во многом зависит от подписи под ней…
Полицейский возвращает Аристарху карточку музыканта в метро и уходит.
— А я снимал Майдан, — говорит фотограф, видимо, душевно расположившись к Аристарху и настраиваясь на рассказ — как оно там все было на самом деле.
Но Аристарх отмалчивается — он давно сторонится политики. Он начинает играть, а фотограф, чуть разочарованный, но не обидевшийся, отходит в сторону и начинает делать то, для чего рожден, — создавать волшебные отражения Мира.
«Так-то оно лучше. Делом нужно заниматься, а не пустым трепом, который превращает нормальных, хороших людей в антагонистов, невменяемых фанатиков, с пеной на губах отстаивающих то, что кажется им истиной, — думает Аристарх. — Так что снимай, фотограф, новые отражения действительности там, где найдешь, а мое дело — играть и петь. Телевизор как палантир, магический шар. Загляни в него и увидишь огненный глаз злобного могущественного Саурона, а в нем — отражение неисчислимых, непрекращающихся бед и несчастий, происходящих по всему миру. И не сможешь оторвать взгляда от этого завораживающего зрелища, пока кто-нибудь более сильный духом не закроет палантир плащом. Тогда ты начнешь приходить в себя — не сразу, понемногу. Увидишь солнышко за окном, расслышишь шум машин и пение пташек. И вдруг осознаешь, что жизнь хороша, а мир — прекрасен».
96. Долгожданный эфир
— В каком стиле вы сочиняете? Цой, Шевчук?
Извечный вопрос, у редкого музыканта есть на него адекватный ответ, но у Аристарха он теперь есть:
— Лаунж.
Видя недоумение на лице вопрошающего, добавляет:
— Мелодико-поэтический бит в лирическом ключе с элементами фанка, блюза, джаза, рок-н-ролла и реггей…
После прослушивания нескольких песен мужчина неожиданно возбуждается:
— Я видел вас по телевизору! В программе «Соль»!
— Вы ошибаетесь, — уверяет Аристарх. — Это был не я…
— Но я точно видел вас по телевизору и слышал!
— Ну, может, и так… Только я не очень в курсе как бы… Что меня без меня показывали…
— Неужели я ошибаюсь?!
Выглядит огорченным. Аристарх утешает:
— А знаете… Может, и правда это был я… Вот в Нью-Йорке недавно один известный во всем мире скрипач — билеты на его концерты начинаются от 500 долларов — решил поиграть в подземке. Говорят, за час сумел заработать 20 долларов…
Уходит расстроенным.
97. Аристарху, от всей души
— Я соскучилась по бардовской песне, — мечтательно произносит молодая красивая девушка, оставляя номер телефона в лайк-буке Аристарха.
Бардовское прошлое у Аристарха было значительным, но потом он долгое время старательно уходил от этого определения — «бард». Ведь внутренне он претендовал на звание рокера, пока однажды не осознал, что претензия сия смехотворна. Да — много слушал западную музыку, потом — русский рок. Но ведь и святая троица авторской песни тоже кое-что значила в его жизни: Высоцкий, Визбор, Окуджава. Особенно Высоцкий с его запредельным драйвом, энергетикой урагана, широчайшим диапазоном души. И он перестал обижаться, когда его называли бардом.
Аристарх поет для девушки про то, как жил когда-то в маленьком раю.
— Кажется, я где-то слышала эту песню… — неуверенно отзывается красавица.
— Вполне возможно,— охотно соглашается Аристарх и даже не удерживается от прямого хвастовства: — С этой песней я становился лауреатом, дипломантом фестивалей… Она упоминается в Апологии АП — книге известного летописца авторской песни, стоявшего у истоков движения! Книгу подарил мне автор с дарственной надписью…
Девушка думает уже о чем-то своем, рассеянно кивает на прощание и уходит, не дослушав.
— «Аристарху от всей души», — тихо договаривает ей вослед Аристарх. — Так гласит надпись…
«Анастасия Вяльцева была популярнейшей певицей России, — размышляет Аристарх, оставшись один. — Гастролировала по всей стране в собственном вагоне поезда… Огромные сборы на концертах, всенародная любовь. Когда смертельно заболела, вся страна следила за ходом болезни. В газете “Раннее Утро” возмущались — мол, кто такая Вяльцева? И почему, когда умирал Чехов, никто не следил за ходом его болезни? На что “Петербургская газета” ответствовала, что говорящий так забывает о том, что Чехов писал для немногих, а Вяльцева служила своим талантом многим… И кто сегодня помнит Анастасию Вяльцеву? При всем уважении к ее большому таланту… Слово на порядок сильнее звучания, даже самого гармоничного».
98. О сожалениях
Солидного вида молодой незнакомец в стильном сером костюме приближается к Аристарху с открытой, дружелюбной улыбкой. Аристарх охотно отвечает на его рукопожатие. Это нормально, когда люди подходят пожать руку уличному музыканту, сфотографироваться на его фоне, как возле памятника. Однако незнакомец вдруг обращается к Аристарху по имени.
Опа-на! Аристарх смущен, что не узнал в офисном прикиде музыканта, товарища по андеграунду. Тот и сам смущен. Стоит мнется возле. Будто он — крепостной, а Аристарх — вольный.
«У каждого своя свобода и своя несвобода, — думает Аристарх, не зная, чем заполнить неловкую паузу. — Отсутствие денег, например, — очень большая несвобода. Иногда в этом красном полукруге ощущаешь просто огромаднейшую несвободу. Как будто ты персонаж из “Кин-дза-дзы”. Нравится — бросают чаклы, нет — равнодушно проходят мимо. А иногда — да, здесь же, на этом же самом месте, вдруг ощущаешь абсолютную свободу, даже — полет. Или свободное падение без парашюта…»
Наконец нашлась тема для разговора — концерт рок-кабаре Дидурова. Один-два раза в год когда-то знаменитая на всю Москву литературно-музыкальная тусовка демонстрирует признаки жизни конвульсивного характера. Как мертвая лягушка под гальваническим током. И на днях случилось одно из таких возвращений к призрачной прошлой жизни.
— Жаль, я не смог приехать и выступить, — сетует знакомый.
— А почему не смог? — уточняет Аристарх, заранее зная ответ.
— Занят был… Много работы.
«Сожаления, сожаления, сожаления… — думает Аристарх. — Сидящему в офисе остаются одни сожаления — не смог там… не успел туда… пропустил это. Был занят, а чем — не сразу и вспомнит. Отвечал на телефонные звонки, улаживал чужие дела. Помню — было…»
— А я сожалею, что выступил там… — отвечает Аристарх, пытаясь утешить товарища.
— Почему?
Аристарх хотел было рассказать, как безрадостно видеть постаревших, полысевших друзей-музыкантов и растолстевших подруг-музыкантш. Как неприятно осознавать, что и сам наверняка изрядно полинял. О том, как грустно вспоминать основателя рок-кабаре, столь рано и внезапно ушедшего, и много чего еще в том же духе. Но решил не вдаваться в подробности:
— Звук был говенный…
И это тоже было правдой.
Сожаления, сожаления и еще опять эти странные сны… Задремал на диване. Смотрел сумбурные сны. Мечтал. Позвонили с Рублевки, предложили хорошие деньги за концерт — застали врасплох. Спросонья пообещал подумать, перезвонить… Заверили, что будут ждать. Проснулся окончательно, походил по пустой квартире, напомнил себе, что в кармане — голяк, а столько всего надо бы сделать, прикупить… Размечтался, размяк, забил на все — перезвонил — там уже передумали. Жутко обиделся, испортилось настроение, как будто отобрали кровно заработанные. Перезвонил, сказал коротко и смачно “суки!”, нажал красную кнопку и держал до отключения телефона — не помогло. Напряг воображение, представил, что все, чего хотелось, о чем мечталось, — сделал, купил… Не помогло еще больше. Шмякнул выключенный телефон о стенку. Успокоился. Поднял телефон, включил, удивился, что работает. Вернулся на диван, вздохнул, прилег, задремал…
99. Пиджачок
Небольшого роста дядечка в старомодном пиджачке. Улыбочка стеснительная, а хватка деловая.
— Свои песни поете?
— Свои…
— А мои песни не хотите попеть?
— Нет…
Уходит.
«Хоть бы диски для начала посмотрел, деньжат подкинул — в дипломатических целях, для налаживания контакта, — недовольно бухтит Аристарх. — Так нет же, внутренний гений свербит, не дает дядечке покоя. Дядечка всенепременно желает слышать свои песни в чужом исполнении. И, наверное, получать гонорар… Вам, дядя, в телевизор надо, к тамаде Баскову в помощники. Там все гонорары, а здесь так… чахлые чаклы на чехле».
100. Припадочный малый
Припадочный малый кликушествует у входа в метро, как истинный юродивый. То плачет, заламывая руки, то обращается к прохожему люду, то взывает к небесам. Слезно вымаливает деньги на пропитание. Аристарх и поверил бы припадочному, но перед тем, как начать актерствовать, он подходил к Аристарху и был очень даже вменяем. Взглянув на выручку в пакете, деловито уточнил:
— Что… и деньги можешь собирать?
— Могу…
— И мусора не гоняют?!
— Нет…
Малый неодобрительно покачал головой: мол, не по-людски это! И денег дают, и не гоняют…
И потом начал это цирковое представление у входа в метро с раскачиванием из стороны в сторону, трагическим вздыманием рук и горьким плачем. Прохожие боязливо обтекают припадочного стороной, но кое-кто таки дает денег. Наш народ сердоболен.
Аристарх принимается тихо наигрывать умиротворяющую музыку. Вскоре плач затихает. То ли полиция уводит трагического клоуна, то ли он сам испаряется как видение в пустыне. Снова тишина и шуршание шагов. Аристарх вдруг понимает, что ведь это был театр. И что для театра нужна смелость, чтобы вот так изображать. Смелость, которой Аристарху не хватает. И поэтому частенько он предпочитает интеллектуальные фантазии театральному действу.
«Спектакль в стиле актуального искусства — на сцене поставлены красивые декорации, но нет актеров, и вообще нет никакого действия, — размышляет Аристарх. — Зрители, забившие зал до отказа, сидят, смотрят на сцену, иногда интеллигентно покашливая в темноте и тишине. В антракте идут в буфет, пьют чай и едят бутерброды с красной рыбой. На сцене в перерыве меняют декорации. Кроме декораций, ничего не меняется — то же отсутствие актеров и действия, та же тишина и абсолютное внимание просвещенной публики. После окончания спектакля зрители расходятся по домам, оживленно обсуждая увиденное».
101. День последний
Паренек с гитарой и шаурмой:
— Вам монеты кладут?
— Пока нет…
Понимающе улыбается, кладет на чехол мелочь. Слушает, вдумчиво кушая шаурму. Потом подходит и предсказуемо просится к микрофону спеть. Аристарх отбояривается тем, что, мол, у проекта есть правила, музыканту нужна аккредитация и прочая чепухень.
— И к тому же сегодня последний день в проекте, — добавляет он уже вполне искренне. — Не хочется упустить ни одной минуты.
Драгоценные минуты неумолимо уходят, тают, утекают. Сыплются за спиной из дырявого заплечного мешка последнего дня, как невидимое просо.
В последние минуты последнего сета подходит молодая мама с сынишкой-дошколенком. Оба внимательно слушают.
— Гитаристом хочешь стать? — строго вопрошает Аристарх.
Мальчик молча кивает.
— Аккорды знаешь? — продолжает экзаменовать Аристарх.
— Знаю Am… — задумавшись на секунду, робко отвечает мальчик.
— Молодец! — смягчается строгий экзаменатор. — Ты знаешь самый главный аккорд!
Мама улыбается, уходят.
Аристарх умолкает, ибо закончилась последняя минута последнего сета. Потом оборачивается к Поэту и почтительно кланяется, приподнимая бейсболку:
— Прощайте, Владимир Владимирович!
Свободных мест на лавках вагона не оказалось, и Аристарх привычно пристроился в уголке. Дремлет, думает о своем.
Барон Мюнхгаузен за волосы вытащил себя и свою кобылу из болота. Это, конечно, подвиг. Но барон сделал это один раз. А тут приходится проделывать эдакую штуку каждое утро… Вытаскивать себя из болота беспробудной лености, граничащей с апатией. Граничащей… перетекающей… впадающей в нее, питающей ее. Как ручейки питают реку. Стоячее озеро. Болото апатии. Хорошо еще — кобылы нет. Или есть? Что такое, в сущности, кобыла Мюнхгаузена? Средство передвижения. Товарищ по странствиям… Помощник и друг, без которого путешествие было бы намного более медленным, а зачастую просто невозможным (“зачастую” — дурацкое слово). Итак, помощник и друг, без которого невозможны путешествия. Что такое путешествия для человеческого “я”? Ясно, что это не только физическое перемещение в пространстве. И даже, может быть, вообще не физическое, а — воображаемое. Конечно же — воображение. Вот что такое кобыла Мюнхгаузена. И чем мощнее, мускулистее твое воображение, тем тяжелее вытаскивать его из болота апатии вместе с самим собой… И еще эта скверная привычка перелицовывать старые вещи, выхолащивать глубинные смыслы. А надобно ведь создавать новые. Новорожденные смыслы. Каждый человек повторяет своей жизнью, самим собой бывшее до него многажды… И все-таки он — новый человек… Новорожденный…
Эпилог
В мае дышится и шагается легко. Благословенное время года. Путь домой после многочасовых песнопений с добытой денежкой на кармане — что может быть приятнее? Шагается неспешно. Приятная тяжесть чехла с гитарой за спиной. К тележке с комбиком будто приделали моторчик — сама катится по асфальту. Прихлебываешь из бутылочки неспешное пивко, вспоминаешь картинки минувшего дня.
…Вот вежливая полицейская дама подходит проверить карточку музыканта, что-то старательно записывает в свой блокнот, как школьница в тетрадку. Полицейские проверки сильно напрягали поначалу. Не верилось, что может быть вот так цивилизованно: утвержденные списки, официальная аккредитация, вежливая проверка. Вот замести в отделение из подземного перехода, составить протокол, сфотографировать анфас и в профиль, как рецидивиста, — это запросто. А чтобы вежливая дама-полицейский — это как бы персонаж из Голливуда, другая реальность.
Вспомнил Аристарх и тот день, когда понял, что в новый сезон проекта не попадет. Дело было еще зимой, на открытии новогоднего катка в переходе станции метро «Ленинский проспект».
Антураж торжественного действа был прелестным. Большая искусственная елка украшена большими игрушечными шарами малинового цвета. Белый олень с поднятым передним копытцем вырезан из белоснежного пенопласта и запряжен в расписные картонные санки. Под елкой — хор первоклашек. Не пенопластовых, а настоящих, весело галдящих. Но потом накатила толпа деловых людей с бейджиками. Это многоголовое, говорливое чудовище появилось внезапно, заполонив собой все пространство, и сразу стушевались, перестали быть праздничными елка, олень и даже шумливые первоклашки. У Аристарха сразу испортилось настроение, ему захотелось свалить.
Среди возбужденно говорливого делового народца он заметил статную девушку с круглым улыбчивым лицом — главное ответственное лицо проекта. Минувшей весной она торжественно вручала Аристарху заветную карточку музыканта в метро.
— Здравствуйте, Юля! — обрадовался Аристарх по громкой связи — благо его аппаратура уже была в боевой готовности к выступлению.
Девушка странным образом будто оглохла, никак не отреагировала на громогласное обращение. Продолжала с кем-то разговаривать, улыбаться. Тут бы Аристарху и остановиться, задуматься, но он не остановился и не задумался.
— Юля, здравствуйте! — еще радостней провозгласил он. Четко, звучно, на весь переход, аж до турникетов.
Улыбка на лице девушки как будто застыла, а после еще одной настойчивой «Юли» окончательно стерлась. Черты милого девичьего личика зримо обострились, оно вдруг сделалось похожим на мордочку зверька. «К чему бы эта метаморфоза?» — озадачился Аристарх. И с крайне неприятным чувством припомнил, что девушка-то ни разу не Юля! Другое имя у девушки — близкое, похожее, но другое!
Аристарх помолчал немного, почесал в затылке и принялся-таки за свою игру, стараясь не обращать внимания на суету бейджиков вокруг. «Возможно, все еще обойдется», — с надеждой подумал он.
В этот момент на авансцену вышла старушка. Ходячий контрольный выстрел в голову, а не бабуся. В правой руке убийца держала авоську с продуктами, в левой — мелочишку. Пробираясь к музыканту сквозь непрестанно гомонящую толпу, сердобольная душа мистическим образом уткнулась прямо в «Юлю» и драматическим жестом протянула ей свои честные монетки на изможденной ладони, вопрошая растерянно:
— Куда класть-то?!
Девушку будто током шибануло. Она нервно передернулась и поспешно отошла, не удостоив добрую старушку высочайшим ответом. Бабулька застыла с протянутой рукой и мольбой во взоре.
«Ну просто памятник вселенской скорби, а не бабуся с авоськой, — тоскливо подумалось Аристарху. — Теперь все кончено, без вариантов».
— Сюда, бабуль, — обреченно подсказал он, переставая играть.
Добрая душа бросила монетки на чехол и исчезла.
— Весело, весело встретим Новый год!… — дружно грянули первоклашки, дед Мороз энергично дирижировал хором…
В тот день Аристарх расстроился, конечно, но быстро забыл об этом, а теперь вспомнил обо всей этой истории благодушно, без обиды. Просто катил свою тележку с комбиком этим цветущим маем, смотрел по сторонам, думал.
«А скажи, mein Freund, нашел ли ты ответы на проклятые вопросы…? — снова будто из ниоткуда возник, проснулся в его душе едкий дружок-даймоний.
«Какие еще вопросы?» — нехотя откликнулся Аристарх, прикладываясь к бутылочке и мечтательно посматривая на деловито бегущий мимо троллейбус, на хромающую по бульвару старушку с палочкой, на молодого человека, гордо застывшего на стремительно несущемся самокате.
«Те, что ты задавал себе, пребывая в офисной тоске-печали. Я воспроизведу, если забыл. Для кого были написаны все эти песни? — страстно восклицал ты. Для чего все это было — горение сердца, брожение ума, игра воображения, запечатленные в слове и звуке?.. И почему так долго горело-бродило-играло?! Для кого записаны эти альбомы, альбомы, альбомы, плотно уложенные в большой короб под письменным столом?!!! Для самого себя?!!!! Ради самовыражения?!!!!!! Ради будущих поколений благодарных слушателей, которые когда-нибудь найдут и услышат?!!!!!!! Но это же безумие! Кто? Когда?! Никто и никогда не услышит и не оценит то, что лежит в коробе под столом. В конце концов, это неприлично, надо что-то делать, решил ты. И пошел к людям со своими песнями. Как добрый Прометей с огнем!.. Как неистощимый бодхисатва, несущий свет и любовь!.. Как благородный Данко со своим пламенным сердцем… Как героический Цой, вставший и вышедший из ряда вон, дабы сесть на электрический стул или трон…»
«Припоминаю», — спокойно отозвался Аристарх.
«Итак, что вышло на деле, мой драгоценный бодхисатва-Цой? Ты донес свой огонь до страждущих тепла сердец? И на что удалось сесть — на трон или на казенный стул?»
«Скорее, в лужу…»
«Смешно. А если всерьез?»
«Если всерьез, то фифти–фифти…»
«Это что означает?»
«Короб с дисками опустел. И песни попали в руки тех, кому они понравились…»
«А что не так?»
«На концертах с публикой по-прежнему негусто. Какой уж тут трон…»
«Так ты встал на свой Путь?»
«Я с него и не сходил. Понять эту простую вещь оказалось непросто, но мне это удалось».
«Тогда что не так?»
«Качели. В детстве я их не любил — всегда начинало мутить. Видимо, проблемы с вестибулярным аппаратом. Но теперь я привык и даже полюбил».
«А при чем здесь детские качели?»
«Это и есть сама жизнь. Порой все вокруг останавливается, замирает, темнота сгущается до непроглядной, предрассветной. И душат черные мысли, терзают сомнения… Падаешь в пропасть поглубже Марианской впадины. А потом снова все приходит в движение, и начинает свершаться нечто величественное, таинственное и радостное одновременно — подъем, и ты взлетаешь до небес, выше небес. Но только взглянешь поверх облаков — снова падение, и опять пустыня до горизонта. Или случается что-нибудь несуразное, как ошибка в тексте, которую хочется исправить, но исправить невозможно, потому что Жизнь — это не текст, набранный в ворде, и начинает казаться, что и на самом деле Упть какой-то, а не Путь…»
«Может, следовало пойти с той девушкой, приглашавшей в Кремль? Чем бы ни оказался ее Кремль на деле».
«Я не поверил ей, решил, что девушка малость того…»
«Напрасно, mein Freund. Это был шанс попробовать что-то новое, изменить направление жизни. А ты им не воспользовался. И сколькими еще шансами ты пренебрег! Помнишь подпольного миллиардера, предлагавшего в подарок собственный клуб? Стоило, наверное, отвлечься от музицирования, выпить с ним, поговорить по душам…»
«Не поверил я ему, миллиардеру этому дутому…»
«Не поверил волшебной девушке, предлагавшей в подарок Кремль… Не поверил миллиардеру… Скольким еще ты не поверил? Помнишь того важного чиновника за 50? Из какого-то министерства на Ильинке — он приглашал выступить на новогоднем корпоративе. Помнишь адвоката, оставившего визитку? Ему были нужны саундтреки для документального кино… А того бедолагу-режиссера, много говорившего невпопад, но, возможно, искренне желавшего тебе помочь, помнишь?»
«Помню… Всех помню».
«Ещё был криминальный авторитет, обещавший, что ты станешь очень влиятельной силой в мире музыки, надо только позвонить… Оставил телефон. Синатра не чурался помощи криминалитета. Может, поэтому и стал Синатрой… Кстати, еще не поздно позвонить».
«Пожалуй, поздно…»
«Надо верить людям, предлагающим помощь, мой дорогой! Надо! Даже если обманешься, — надо верить! А теперь что будешь делать? Снова петь на родной кухонке самому себе и своему стаду? Иногда жене…»
«А почему бы и нет?»
«Неужели выпел из души своего песенного беса?»
«Иногда кажется, что да. Напелся выше крыши, больше не хочу… Но кроме песенного беса в душе есть еще кто-то, теплей и светлей».
«Тогда каков итог?»
«Это еще не итог. Ты прав, надо верить — это главное. Верить людям, предлагающим помощь, а самое главное — верить в то, что жизнь не заканчивается, будет продолжение… И есть кое-что еще».
«Цитируешь Вуди Аллена?»
«Нет. Просто я понял однажды, точнее — увидел в глазах людей, что песни песнями, но у каждого есть еще собственная жизнь, свои горе и радости, о которых ты порой и не подозреваешь…»
Пиво в бутылке закончилось. Аристарх увидел подкатывающий к остановке троллейбус и поспешил на него. Влез с трудом — еще длился час пик. Снять гитару со спины Аристарх в спешке не сообразил, а теперь было поздно. Так и замер, опасаясь пошевелиться и побеспокоить соседей по битком набитому троллейбусу.
«И до чего же нелепый, несообразный ты человек, — подкалывал Аристарха неугомонный даймоний. — Стоишь тут, как жук в муравейнике… Не спишь, когда самое время спать, и дрыхнешь как сурок, когда время бодрствовать. Говоришь, когда время промолчать, и молчишь, когда надо сказать единственно верное слово. Делаешь то, что вовсе и не обязательно было делать, и не делаешь того, что сделать просто необходимо…»
— Трубадур! — слышит Аристарх злой голос, где-то за спиной. — Ты бы убрал свою бандуру!
«А куда я пойду без моей бандуры? — думает он, аккуратно снимая со спины чехол с гитарой, ставя его на тележку и обнимая, как лучшую подружку. — И куда я теперь с ней? Куда еще заведет меня путь-упть трубадура? Или тропа бодхисатвы… Иногда кажется, что идти-то дальше и некуда, тупик… А иногда, что все пути-дороги лежат передо мной, как в семнадцать лет, ждут меня. Надо лишь сделать первый шаг… Да, пожалуй, именно так, и только так, — когда старая дорога заканчивается, время собираться в новый путь… Главное — верить».