Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2025
Автор, сочиняющий под псевдонимом О. Камов, — специалист в области прикладной и вычислительной физики, окончил МФТИ, работал в одном из московских академических институтов. Рассказы публиковались в журналах «Знамя», «Урал», «Новый Берег», «Звезда», «Дружба народов».
Исполнение
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
С. Есенин
— Вы к кому, товарищи? — худосочный небритый часовой строгим голосом остановил троицу на входе. Примкнутый гранёный штык отражает воронёным ребром тусклый свет фонаря над тюремным забором…
В горле сушь. Но не у всех:
— Нас Борис Григорьевич пригласил. На исполнение. Мы тут не в первый раз, неужели не помните? — зашелестела проникновенно Мирра Леонардовна.
— Вас, мадамочка, опознал, такую красулю трудно забыть. И кавалера вашего с бородой тогда же срисовал. А вот этого долговязого стюдента, похоже, впервой вижу, тоже господин э… литерный?
— Да, да, литератор, причём известный. — Мирру Леонардовну несло. — Член редакционных коллегий, издательств, и прочая-прочая-прочая. Надеюсь, скоро станет активным членом моего кружка, не правда ли, дорогой Еремей Иванович?
«До чего наглая баба! — подумал «стюдент», — авантюристка бесстрашная, почти наверняка под коксом, зрачки огромные, сияют, как фары царского лимузина, экспроприированного для товарища Зиновьева, ей сейчас море по колено».
— Мне эти калеки да кружк‰-крýжки без надобности, у вас документ есть? — продолжил страж. — И записка от товарища Бориса. Должны ведь запомнить, как положено. Прошу предъявить.
— А как же, вот вам записка и моё удостоверение, — Мирра Леонардовна прочно взяла инициативу в свои руки, — Приготовьте, товарищи, мандаты.
— Манда — ты! — прогундосил негромко её очередной «муж» Арфеев.
«Тоже шутит, видно сподобился заодно», — Еремей полез в карман старой тужурки за бумажкой…
Вчера в его шумное коммунальное жилище заходил Саша. Поддатый — как всегда. Отозвал к пыльному чулану, сказал негромко без предисловий:
— Третьего дня встретился у Максимыча с Борькой. Он интересовался: «Чего твой друган Ерёма целку из себя строит? Или у него душа не горит на наших врагов, этих волчар натуральных — уже исполненных или пока в овечьих шкурах тайно канающих? Коляну, таланту бесценному, прийти на исполнение — не в падлу, и горлану Бакену — тоже. Мрази, извращенцы половые, Арфеевы умоляют: дай записочку без очереди, Борис Григорьевич. Нет отбоя от желающих… Про тебя вообще молчу, ты, хоть и не исполняешь, — с нами целиком, ты из народа, и я из народа, мы же до гроба кореша. А этот поц думает отсидеться в своём семейном шалаше, скажи ему: он или с нами, или против нас. А если он хочет и то и другое — у него жопа треснет как переспелый арбуз. Я лично разделю эту хитрую задницу пополам своим ножом. Обещаю. И поважней его кончали врагов. Так и передай».
Он ведь сделает, Еремейчик. Злобный шакал, ему человека замочить, что два пальца у писсуара. Борушек, жидёнок ссаный, рреволюционную справедливость наводит, мстит за еврейские погромы: «Оружие к бою-Готовьсь-Пли», раненых добивает… Палач.
Я его жутко боюсь. Ну не будь ты таким чистоплюем, у тебя жена, трое детей, старики на иждивении, ты же не жмёшь на спусковой крючок. Уступаешь давлению грубой силы. Не дрожи так, он мне никогда не предлагал помочь, это им запрещено, я и стрелял-то всего два раза, на войне, и то по мишеням. Но иногда думаю: вдруг попросит?..
У тебя поправиться не найдётся немного? Хоть полстакана…
Конечно, он налил. Короче, договорились на завтрашний вечер, вместе с Арфеевыми, Саша сейчас же к ним. А ксиву на троих Борька в кабаке подпишет…
Часовой постучал прикладом в железные ворота три раза. Открылась дверь, они вошли, новый охранник с кобурой на боку, ощупал каждого сверху до низу, не без удовольствия задержался на Мирре.
— Отбой, отбой, — приказала она. — Вижу, что нравится, порадовал себя — и хватит, другим оставь.
— Чево такое?
— Расскажу Бориске, как ты меня лапал, — сразу на улицу вылетишь, а то и хуже, паёк ударный отберут, будет тебе не ЧиКа, а Соси-Ка.
— Так бы сразу и сказала, прощенья просим.
— Забыли.
— Щас вас проведут…
Пустое длинное подвальное помещение без окон, вроде тира, яркий свет у стены, гладкий каменный пол, в противоположном притемнённом торце на небольшом возвышении прямоугольный непокрытый стол с мутным графином и таким же стаканом, стулья с одной стороны.
И запах, Еремей учуял его ещё до того, как вошли в расстрельную, конечно, трупный запах моргов, свернувшейся крови, грязи, боли, смерти. Только бы не заблевать всё вокруг, ведь он и глотка не сможет сделать из этого стакана.
Мирра Леонардовна, видно, уловила его настроение, пришла на помощь:
— Не сосредотачивайтесь на негативе, думайте о чём-то приятном, обо мне, например. Я к вам давно неравнодушна, Арфеев подтверди. Видите — подтверждает. Когда всё закончится мы втроём такое можем закрутить-замутить, — будет что вспомнить, и о чём написать, ручаюсь. После Этого так жить хочется! — сами убедитесь. Может, чуть-чуть коки? — пока без посторонних, у меня с собой, увидите небо в алмазах, как дядя Ваня… Ну как хотите… Не поверите, у Арфеева здесь каждый раз натуральный стояк случается, подтверди, Арфеев. Уже? — молодец, сладкий мой, граф Арфеев — херцог Маллофеев… Чу, господа, по-моему, сюда идут…
Действительно, вошли Борис и Саша, оба пьяные.
— Ба, какие неожиданные лица, — с театральными интонациями произнёс чекист.
— Чего же вы не ожидали, товарищ Борис? Вспомните, что говорили мне давеча.
— Не при делах, Мирра, кочумай, с разговением вас, Еремей Иванович! Лучше поздно, чем никогда, как сказал мой бесценный друг Яша, исполнив графа фон Мирбаха. Видишь, Сашок, никого ещё нету, а ты боялся, что начнут без нас. Пусть попробуют, я им такое устрою, даже самому страшно становится. Садись, сейчас все они появятся, как хор евреев из оперы Верди…
Сначала конвоиры ввели пятерых арестантов: руки связаны верёвкой за спиной, и на ногах верёвки, лица разбиты в кровь, у одного, самого молодого, вместо глаза зияющая рана. Выстроили всех в линию, затылками к стене. Зашёл мужчина с маленьким саквояжем — доктор, по-видимому, и ещё двое гражданских.
Борис достал сложенную бумажку, расправил, распорядился:
— Бригада пусть подождёт.
Начал зачитывать:
«Арсенин Святослав Кузьмич…» Шаг вперёд, «Я» говорить надо. Так.
«Бойко Николай Петрович…» Правильно.
«Трилиссер Залман Абрамович…» Тут.
«Фёдоров Сергей Сергеевич…» Не перебивайте меня! У вас ещё будет последнее слово, отвечайте как положено.
«Яковлев Лев Иванович…» Вижу, надеюсь, вы тоже.
Откашлялся, продолжил:
«Революционный трибунал в составе ……………… рассмотрев ……………….
постановляет:
За подрывную деятельность, диверсии, распространение панических слухов, организацию преступной сети, планирование террористических актов, попытки покушения на высших руководителей ……………
Еремей чувствовал как кровь толкает его грудь, горло, голову, будто ищет выход и не может найти.
…приговорить Арсенина С.К., Бойко Н.П,. Трилиссера З.А., Фёдорова С.С., Яковлева Л.И. к высшей мере социальной защиты.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Председатель Ревтрибунала Петерс Яков Христофорович».
— Теперь последнее слово, кто желает?
— Это чудовищная ошибка, я приват-доцент Университета, какие диверсии, какой подрыв, я протестую…
— Примите неизбежное, Сергей Сергеевич, вспомните «Мене, Тэкел, Фарес». Их дни сочтены, каждый своё получит. Не унижайте себя. Вас хотя бы бить перестанут.
— За себя тоже сказали или ещё нет, Лев Иванович?.. Тогда давай. Перебивать не буду, но учти: менé твоё мéне не гребёт.
— Послушай, Мойша, ты думаешь: кожаное пальто надел, нацепил кобуру — и уже Бога за бороду держишь? Ты просто примитивная машина для убийства, приказчик в мясной лавке — вот твой потолок. Наш полк стоял во многих местечках, там таких как ты умников — тьмы, и они знали своё место, их жены наливали нам вино в шинках, их дочери любили нас. А ты будешь проклят своим же богоносным племенем.
— Закончил? Запускайте бригаду, — скомандовал Борис севшим голосом.
Расстрельщики вошли, Борис подошёл к крайнему, что-то прошептал ему прямо в ухо, потом прозвучало:
— Оружие — к бою!
………………………………………………………………
Врач осмотрел каждого лежащего. Около последнего он остановился и вопросительно поглядел на Бориса.
— Всем освободить помещение! — заорал чекист. — Быстро!
За столом — остаться!
Он подошёл к хрипевшему Яковлеву, бесполезно пытавшемуся приподняться на локте, пускающему розовые пузыри изо рта.
Спросил:
— Думал уже в раю очнуться, Лев Иваныч? Так легко это у тебя не получится, придётся потерпеть, пока я тебя резать буду, как в мясной лавке, куда ты меня приказчиком устроил. Даже более аккуратно, кусочек за кусочком, а в конце, так и быть, горло тебе перережу, если раньше не сдохнешь. Всё сделаю не хуже, чем твои казаки, которые пластали шашками маму с папой и мою сестрёнку малую тринадцати лет сразу как позабавились с нею, это же гора мяса, сейчас я свой нож достану, погоди минуту, друг любезный…
— Прекратите немедленно! — Еремей вскочил на ноги внезапно даже для самого себя. — Вы же знаете страдания, он тоже страдает, он человек, вы грех огромный на себя берёте, или освободите его, или дострелите, не продлевайте агонию!
— Ну иди сюда! Быстро!
— Борис, ты не сделаешь этого, мерзавец! — вдруг закричала Мирра.
— Молчать, бл…, щас и тебя с хахалем исполню, чище станет! Быстрей, Ерёма!.. Держи револьвер, человек. Хер с ним, кончай его… Не можешь? Почему же так, господин писатель? Тогда я сам его исполню. А уж потом тебя, не обессудь, за пособничество врагу, старшие товарищи меня поймут. Согласен? Скажи нет, дурак. Ну раз согласен — смотри…
…………………………………
— Вот он и труп. А теперь становись к стенке, вражина, молчать там за столом, а то всех уделаю! Глаза не закрывать! Можешь помолиться своему Богу, если желаешь… Прощай!
Он не слышал звука выстрела, хотя выстрел был.
Видел только, как Борис возвращает револьвер в кобуру:
— С такого расстояния — и не попал, совсем говно стал. Саша, поддержи его, он сейчас в ногах нетвёрдый. Он нам не враг, просто добрый человек, это время — не его. Вас уведут, возьми мою машину, отвези домой своего друга, скажи шофёру, что я просил. А я пока тут побуду, у меня ещё дела есть. Свободны все.
Теория вероятностей по-простому
Его нашёл уж на столе…
А.С. Пушкин
Распогодилось в итоге, сижу за письменным столом, гляжу сквозь раскрытое окно, как Билл, мой сосед слева, разгоняет ветродуем ещё не высохшие после дождя лепёшки свежескошенной травы на газоне и подъездном пути. Мощный, матёрый мужик, не чета мне, тяжёлый аэродинамический прибор в его руке выглядит игрушкой. Уже заканчивает, вышел на улицу подчистить последние остатки, уверенно стоит спиной к движению транспорта, как бы предупреждает: человек работает, будьте осторожны!
Ассхол, ты кого это как бы предупреждаешь? В паре метров перед тобой припаркован синий технический минивэн «Spectrum 5G — Мгновенный АйНет», кто тебя за ним увидит, а если даже увидит — на таком расстоянии, поделим на скорость… что твой потенциальный убийца успеет сделать в меньше чем десятую долю секунды? А?
Даже не пытайся насиловать мой измученный мозг: дескать наша тихая вьющаяся уличка хоть авеню называется, но не Пятая же Ав в Нью Йорке, тут машина раз в час проезжает, особенно днём… Будь спок, сынок, тебе этого мгновения точно хватит, как хватило знаменитому сочинителю Стивену Кингу на дорожной обочине штата Мэн, не будем даже привлекать очаровательную булгаковскую чертовщину в подтверждение, не тот случай, и масло здесь другое популярно, ограничимся азами теории вероятностей в народном варианте: если говно возможно — оно и случается непременно.
Ты уже покойник, Билли, можешь заказывать себе на погост серый камешек со скупым текстом типа: «Знал ведь. Но пренебрёг». А перед этим, как обычно, имя-фамилия-дата рождения и чёрточка. Эффективное экономическое решение, несколько цифр в конце выбьют бесплатно, уверен. Отольют, так сказать, в мраморе на прощание.
Бай-бай, мудила.
Мудрый граф давно о том же толковал: любишь планов своих громадьё? — на здоровье. Только не забудь добавить скромно справа: если б.ж. или е.б.ж.
Сильно отрезвляет: вон его Иван Ильич залез на лесенку, хотел перевесить по собственному вкусу гардины в новой квартире. Помните, что с беднягой случилось? Именно.
А мог бы снизу с паркета объяснить тупому обойщику, чего и как сделать надлежит, ну дворника позвать, по-крайности. Прислугу. Супругу нелюбимую, наконец.
И ведь удалось же Л.Н. свершить всё, что задумал, да ещё из-под строгого жениного надзора сбежать на финише, «графиня изменившимся лицом…» — позор какой.
Мой замечательный дядя, муж маминой сестры, интеллигентный, добрый, выдающийся инженер и лауреат, однажды покинул нас, не проснувшись — остановка сердца, ему и семидесяти не настучало, я топчу землю уже на пятнадцать лет дольше.
С детских лет не знал я более близкой души, чем его сын, мой первый учитель и тренер по жизни. Пока ты молод, четыре года — огромная разница в возрасте, я жил с ощущением, что ни за что её не преодолею, но совершенно не комплексовал по этому поводу. Что бы я ни пытался делать — у него получалось лучше и красивее — от математики до игр с мячом. Я трепетно обожал двоюродного брата, каждый раз при встрече он целовал меня будто мы в каком-нибудь Париже обретались, я поначалу стеснялся открытого проявления чувств на людях, но очень скоро привык и первый тянулся к нему губами — где тут в пидорасы записывают, товарищи? Кто последний? — я за вами.
В белом китайском плаще с поднятым в любую погоду воротником он выглядел точь-в-точь как знаменитый Жерар Филип, в те годы у него и кличка спортивная была подходящая — «Француз».
Когда после игр в Трёхзальном-на-Горках мы неторопливо двигались к свежевозведённой сталинской громаде, встречные красивые университетские девушки глядели на брата с большим интересом, некоторые даже здоровались, — я ощущал себя суперзвездой.
А он не додумался ни до чего лучшего, чем повторить ужасный уход своего отца — не дожив и до пятидесяти — что за раздолбайство! Не разбудить ленивых московских врачей, не проверить каждый свой драгоценный капиллярный сосудик, даже если нигде не болело, не перечитать буква за буквой все книжки, статьи, доклады профессора Колмогорова А.Н.?..
Думал, два снаряда в одну могилу не прилетают? Ещё как!
We shall overcome, someday. Такой день давно настал, и я преодолел то, чего не ожидал. Горюю теперь, страдаю до сих пор.
Наверняка ещё жив кто-то из зрителей прекрасного фильма Майкла Чимино «Охотник на оленей». Вот уж у кого не было иллюзий относительно вероятности исхода постоянной игры в «Русскую рулетку», так это у героя фильма Никанора. Только Ник, оглушённый опытом вьетнамской войны, сам активно искал встречи с костлявой.
И, конечно, нашёл, как долгожданное избавление от непосильного груза — увидел свет в финале, вроде Ивана Ильича, — почти уверен: режиссёру было знакомо творчество графа Льва Николаевича.
Что там кино! Сам видел в местных супермаркетах, в отделе обслуживания, скромно одетых мужчин и женщин, покупавших на последние мятые бумажки билеты мгновенной лотереи, и тут же, не отходя от кассы, соскребавших в азарте защитное покрытие уцелевшей монеткой или просто нестриженым ногтем. Тщетные надежды, но попробуй объясни это страдальцам, каждую неделю видящим с ТВ экрана новых миллионеров в слезах радости.
У лузеров один несокрушимый резон: а я чем хуже этого говна? Был бы лучше — не тратил бы последние на безнадежное предприятие, ты уже килограмм краски на пол соскоблил — на радость всем буржуям, в следующий раз купи себе лучше острые ножницы, подровняй ногти, усы, бороду, что там ещё, вымойся почище и начинай искать занятие поденежней. А он тебе в ответ: я недавно пятьдесят центов выиграл, а три года назад — пять баксов, не пора ли тебе пойти куда подальше вместе со своими факсоветами, папа?
Когда у окна сидишь и глядишь широко открытыми глазами на окружающий мир, много чего в голову приходит.
«Чего сидишь-то? — спросите. — Подходящей погоды ждёшь у моря, как пушкинский рыбак без рыбки?»
Сидеть-то мне сейчас комфортнее всего, лежать тоже не совсем плохо.
Две недели тому, как я неудачно спустился ночью со второго этажа на первый.
Был под воздействием болеутоляющих после небольшой операции, не хочу уточнять. Но, по идее, шёл за новой порцией того же элексира.
Я по этой грёбаной лестнице успел очень много тысяч раз спуститься и подняться, когда ещё здоровый был, поэтому даже свет не включал, тем более у дорогой жены сон очень чуткий, шёл вперёд в полуреальности, помню, как руку протянул вправо к перилам.
А потом — жуткий грохот.
Тишина.
И невыносимая больбольболь!
С одной стороны — хороший знак, иначе бы ничего не болело.
А если голова? — я и так соображаю с небольшими задержками, кому полный идиот в семье нужен?
Да ещё парализованный, не дай Бог.
Похоже, он существует, кажется, действительно не дал — левую руку чуть приподнял.
Но правая, главная моя, которой ложку уверенно держу, — как сухая плеть, и вся боль — справа.
Тут уже и жена подбежала, в глазах слёзы и немой вопрос.
«Думаю, руку сломал».
«Не волнуйся, может, просто ушиб или растяжение», — сразу врачевать начала любимая.
А дальше уже просто: 911, парамедики с носилками, госпиталь, рентгены, MRI, семи часов не прошло — выметайся, папа, с диагнозом и спецсумкой для сломанной руки — гипс на такие места не ставят, и на рёбра тоже, и на повреждения плеча-ча-ча — через полгода, может, и станцуешь, но не ранее.
И опять болеутоляющие — куда без них?
Но второго такого падения мне не вынести, перешёл на нижний этаж, в субботу приехал сын, установил спецлампочки с детекторами движения, когда шкандыбаю ночью в укромный уголок — светло как днём.
В заключение хочу дать признательные показания: это ведь мой четвёртый в сумме полёт, а до него — два из ванны в собственном доме, и один из такой же ванны в отеле столицы Австрии. Но как-то обошлось одними синяками.
Как же меня называть теперь? Сосед Билл по сравнению со мной — светильник разума, простите несчастного старика, с трудом настучавшего этот горький текст левой рукой.
И пожалейте, если получится.
Приписть
Светлой памяти Ю.А.
Ещё лет сорок назад приближение к нашему объекту выглядело интригующе: неприметный безымянный отросток шоссе в благословенной средней полосе европейской России сходу нырял в густой хвойный лес.
Метров через пятьдесят появлялся большой плакат: «Районное Управление Дорожных Работ, посторонним въезд запрещён!» Колючая проволока с пугающими табличками-угрозами, начинающимися с «НЕ» и с восклицательными знаками в конце убеждала в серьёзности запрета случайно заплутавших, или чересчур любопытных, или вообще шпионов, окажись они в том месте в то время.
А для тех, кто не посторонние, — открывались ворота и комфортабельная поездка продолжалась ещё полчаса. Когда я освоился и заматерел, в погожие дни часто просил знакомого шофёра высадить меня пораньше, чтобы в оставшиеся километр-два пособирать с обочины наливной июльской земляники с незабываемым запахом, или огромных ягод малины красной и малины жёлтой с ещё одним незабываемым, грибов благородных ароматных, даже свежего снега зимой: со скрипом помять его в ладонях, понюхать, приложить к щеке, ко лбу, отгрызть кусочек, вспомнить беззаботное детство…
На защите диплома кто-то из Комиссии задал пару дежурных вопросов, я ответил стандартно и уже думал садиться на место в разразившейся тишине. Но тут в полупустой аудитории нарисовался экстравагантный чувачок с причёской до плеч, усами и бородой как у «зрелого» битла Джорджа Харрисона.
И ровным голосом начал спрашивать неторопливо: «А вот тот результат насколько универсальный? А если сменить вещество? Форму импульса? Длину волны-бла-бла-бла-хрен-его-знает-чего-ещё?.. А про эксперименты на линейных ускорителях в Сан-Диего читали? Тогда почему не сослались? Как это не относятся? — совсем наоборот…»
Тут Председатель Комиссии вежливо напомнил дяде, что он не на профессиональной конференции — вопросы закончились, я наконец уселся, распаренный, на скамейке рядом с моим научным руководителем.
С трудом расслышал его шепот:
— Сам Крошин, как он про тебя узнал — готовься к продолжению, уж не знаю поздравлять или соболезновать, он человек неординарный и предельно негласный. Пять лет назад на его огонёк аспиранты с кандидатами как мотыльки летели. Многие крылышки обожгли, так что не спеши с выбором…
— Ну что, продолжим, Владимир Ильич? — услышал я, когда оказался в пустом коридоре. — Крошин Феликс Игоревич, он же Удав, он же Быдлс. Впервые пожалел, что не Эдмундович по отчеству — неплохие бы у нас диалоги звучали, прямо как в Московском художественном театре на представлениях драматурга товарища Угодина. С партийной прямотой говорю, вы член КПСС, надеюсь?.. Расслабьтесь, шутка, я тоже нет — у нас с этим просто. И несть ни иудея, ни эллина, кстати, — все советские, тоже бывает изредка.
— За колючкой? — предположил я.
— Точно.
— На Волге?.. На Урале?
— А вот здесь вы лажанулись, Владимир Ильич, не угадали: родные края, два часа от первопрестольной. Приписть называется, ещё ТУЛА, да не самоварная. Не удивляйтесь, вам и не полагается знать до поры до времени. Но никаких принципиальных возражений не последует: сразу, как я закончил свою проверку ваших научных достижений, те, кому надо, исследовали вас на предмет получения допуска по высшей форме и нашли достойным. Работа ваша мне понравилась, вы много успели сделать за короткий срок, хотя к трудолюбию необходимо добавлять ещё ясность постановок и чёткое видение цели — претензии, в первую очередь, к вашему руководству, диплом он и есть диплом.
Новых вопросов ко мне не имелось, поэтому предпочёл промолчать.
— Правильно себя ведёте, Владимир Ильич, не пытаетесь катить бочку на отсутствующего шефа, ещё один вам плюс, в общем, поразмышляйте несколько дней, а в понедельник я заеду за вами в 6:30 утра и отвезу в наши края на экскурсию, и потом поговорим чуть серьёзнее, только перед разговором вы подпишете бумажку о наказании за разглашение по всей строгости закона. Не бздите особенно — рутина, держать язык за зубами привыкнете очень скоро, тем более вас в институте слегка знакомили с требованиями режима. Последнее: златых гор не обещаю, кандидатских-докторских степеней — тоже. Отдых в Майами исключается, видимо, до конца дней, буду рад ошибиться. Главное: у вас будут Монбланы и Килиманджары отличных интеллектуальных упражнений, и если вы в вашем деле чего-то не поймёте — не поймёте первый в мире — до тех пор, пока сами же не разберётесь. И не бойтесь устать или потерять интерес, я это раньше вас учую и в тот же день освобожу от всех обязанностей, честно предупреждаю, у нас таких немало было. Зато вас с руками оторвут в любом приличном месте, гарантирую, и сам позабочусь, классовые враги называют эту компенсацию «золотой парашют». Хотите стать парашютистом? — подумайте на досуге. Мой папа в сорок первом их ловить пытался. Подняли по тревоге, сказали: фашисты десант под Москвой выбросили около Перхушково. Чекисты-кетчеры — в хромовых сапогах, ноги себе отморозили капитально. А десанта не случилось. Значит, до понедельника? Let it be!
Особенно долго я тогда не колебался. Может, для голодного кубинца Майами — рай земной. Только он в другом полушарии — на деревянной двери мне туда не доплыть.
А клёвая работа — прямо тут, под рукой, родные края, не Волга, тем более, не Урал или ещё глубже в сибирские руды.
Да и будущий начальничек действительно неординарный — Феликс Удавович Быдлс, англоман-меломан идеологически невыдержанного облика. Шутник «с партийной прямотой», видно, папа в честь их первого железного Председателя выбрал сынку имя. Не исключено, что и охранял от жизненных коллизий — почему нет, когда возможно? — не стучать же поощрять родного ребёнка, это для чёрной кости занятие.
Хотя, если сын такой талантливый, как о нём судачат, — никакая дополнительная защита ему не требовалась, я уже слышал байку, как один знаменитый конструктор ещё в далёкие годы привозил с собой на испытания женщину нетяжёлого поведения, терпеливо объясняя ополоумевшим секретчикам: «Я нужен стране, а мадам нужна мне».
По настоящему необходимым людям многое прощалось даже при Сталине, более того, спущенный сверху довесок свободы был единственным истинным критерием ценности человечка в государственном механизме:
«Не тот моральный облик? Ну пусть б…нёт маненько, разве ж не заслужил? В партию ему вступать западло? — бог с ним, вокруг достаточно членов, есть кому сигнализировать. Ага, вкалывать по субботам отказывается — старовер что ли?.. Да их там половина евреев, а с половинками-четвертинками — три четверти. А с осьмушками и менее — я и сам, похоже, еврей, кому не нравится — партбилеты на стол положили и сдали нахер служебное оружие, щас ваши товарищи с вами разберутся!»
Позже я быстро узнал, что ТУЛА — ТрансУрановая ЛАборатория. Понятнo. Но слово Приписть не ассоциировалось ни с чем, кроме мелкого хулиганства и к тому же отсутствовало в Большой Советской Энциклопедии. Однако мир не без добрых людей, удивительную историю не вполне литературного названия поведал мне за бутылкой замечательной польской зубровки уроженец здешних краёв, Александр Бо…рев, наш Главный Механик — блестящий физик-экспериментатор и культурнейший человек — прекрасное сочетание, не слишком частое, к сожалению.
С незапамятных времён место, где располагался наш объект, неблагозвучно называлось, простите, Говняново — по имени протекающей тут в глиняном ложе мутновато-коричневой речушки Говнянки.
А в восемнадцатом веке верховным указом императрицы-матушки Екатерины, впоследствии Великой, поселеньице из царских угодий пожаловали молодому офицеру, впоследствии полковнику и участнику кавказской кампании Иннокентию Лукичу Удееву — за особые заслуги перед Отечеством, содержание которых составляло высшую тайну и в царском указе не раскрывалось.
Весёлый, крепко пьющий говняновский народ сходу обозвал родное гнездо Мудеево, а речку — Мудянка.
Это унижение до крайней степени выводило из себя четыре поколения Удеевых, верных слуг Отечества и покорителей «дикого» Кавказа.
Пока вернувшийся, наконец, домой праправнук полковника, тоже полковник, при активной поддержке жены директора Картографического департамента не выправил неудачное наименование — и для речки, и для поселения.
Перед отставкой рано поседевший храбрец и любимец женщин случайно и ненадолго задержался в Абхазии, в свите принца и души-человека, благороднейшего Александра Петровича Ольденбургского.
Открывшаяся в основанном принцем городе-курорте климатологическая станция Гагрипш с потрясающим набором вин и чудесной едой сразу стала излюбленным местом отдыха и, как выражаются сегодня, релаксации хлебнувшего лиха ветерана.
С тех пор на утверждённых Департаментом картах официально существовали две загадки для российских географов — два подмосковных Гагрипша.
Только местные уроженцы не собирались сдаваться: после Матушки-Екатерины боле ста лет прошло, уже и самовар гудел бесперечь и сова прокричала про несчастье многажды. Мужики упёрлись, как абхазские буйволы, рогом и опять переиначили, хоть и для собственного употребления, сельцо вместе с речкой. Прозвали их одинаково Приписть, очевидно, с намёком на чудачества последнего владельца здешней собственности, а если кому в названии орфографические ошибки мерещатся — пусть успокоятся, мужики академиев не кончали — лишь несколько грамотеев читали по слогам с трудом.
Тем временем дело неумолимо двигалось к волюшке, и вскоре в речных водах причудливо отразились-задрожали красные петухи над барской усадьбой.
Седой полковник сгинул в небытие, в стране победили Советы, и на новых советских картах официально значились село и река Приписть. Причём река сделалась широко известна: на её берегу красные казаки легендарного командира-орденоносца товарища Муронова порубили в капусту прорывавшихся к Москве белых офицеров атамана Шмуро. Правда, легенда просуществовала недолго — вскоре бывшего героя расстреляли за измену Делу Революции.
А с середины шестидесятых годов двадцатого века и река, и село полностью исчезли с официальных карт Московской области. Топонимические проблемы были решены окончательно и бесповоротно: ведь когда чего-то нет — то и наименовывать-переименовывать ничего не требуется — колхозному коню понятно.
Передаю теперь со слов Феликса некоторые детали, их ему папа родной раскрыл.
Сразу после плавной отставки неугомонного волюнтариста Хруща один ответственный генерал ГБ, особо отличившийся в операции устранения кукурузника, внезапно получил доступ к мохнатому уху самогó — Первого, товарища Бровастова, в скором последствии Генерального-Гениального-Всех-Времён-И-Народов. И генерал напел в высокое ухо об особой важности и глубочайшей секретности исследованиях по ядру у трёх потенциальных противников Союза Нерушимого.
Проект должен привести к созданию бомбы, вроде тех, что упали в сорок пятом на Хиросиму и Нагасаки, не больше двадцати килотонн, не бог весть что сегодня. Только размером в тысячу раз меньше — примерно с грецкий орех, или миниатюрнее!
В случае успеха стратегия войн полностью менялась: такое изделие незаметно размещалось в обычном кармане — вместе с ключами и зарплатой, его могло нести даже скромное домашнее животное — собака, гусь, индюк, не говоря об интеллектуальных дельфинах или приручённых соколах-совах-попугаях.
А если, не мешкая, подготовить смертников-камикадзе — одну или две дивизии, то это уже будут мегатонны, никто не уцелеет, бойцы всех с собой заберут.
А экономия какая! Но не у нас.
И самое обидное, что приоритет-то наш: ещё в далёком девятьсот пятидесятом академик Нехристианович направил наверх совсекретную-особой-важности Записку «О трансуранах как источнике тотального военного превосходства».
Бровастов неподдельно изумился: «Ни себе чего! Почему молчали? Под трибунал захотели? Я вас спрашиваю!»
Чекист тут же раскололся, как орех, и признался, что почти год назад докладывал Никите Сергеевичу, но тот его высмеял: «Куры, гуси, индюки… Идите проспитесь, товарищ генерал-полковник, сев идёт, а вы выёживаетесь! Я в сельском хозяйстве как-нибудь понимаю не меньше вашего: домашнее животное бегёт к тому, кто кормит, к хозяину. А дикое — куда ему вздумается, соображаете со своими орехами?
Мы им всем Кузькину Мать на Новой Земле показали, полсотни… Забыл чего. Там после взрыва у моржей и белых медведей целый год, извините, не стояло со страху, медики мне сообщали. Съездили бы на Волгу, на Урал, поглядели как ракеты с конвейера сходят одна за другой, будто сосиски на мясокомбинате имени товарища Микояна Анастас Иваныча…
И не мешайте работать! Это приказ!»
«Ах он сукин сын, — возмущённо проскрипел Первый зубными протезами, — с сосисками сраными сравнивает! А эти ка-ми-ка… дзе — они что же — из Грузии все? Как товарищ Орджоникидзе с товарищем Мжаванадзе?»
«Никак нет, товарищ Первый Секретарь, они отовсюду!»
«Тогда добро, срочно готовьте Проект Постановления, буду докладывать на Президиуме, всё-таки правильно мы этому наглому хряку сраку надрали, благодарю за службу».
«Служу Советскому Союзу!»
«Потише, сынок, потише — не на параде. Не пугай людей. Все мы служим».
Дальше всё пошло как по маслу: «Два синхротрона уже есть? — ерунда, на них продолжат чистой наукой заниматься, хорошее прикрытие для настоящих дел, там секретности — кот наплакал, типа хобби. Несерьёзно. Площадку подготовили? — молодцы, три километра кольцо — всю деревню уверенно окружаем, и поглубже, поглубже зарываемся, по ночам — опыт имеется… Да плюс ещё дай бог памяти… короткие. Линейные. Кадры решают всё, надеюсь, помните? Лучших выделить, проверенных дзержинцев, чтобы каждого из очкариков грёбаных просветили — как рентгеном: до мозговых костей, до говна в прямой кишке!..»
Как водится, гэбэшники не всю правду доложили товарищу Бровастову: хоть работы у врагов продолжались, результаты не особенно обнадёживали.
Ну и гребись они конём. И наверху, и внизу знать о том необязательно. Партначальники в азарте преследования банковские сейфы широко растворят — бабла всем хватит. А умники злей трудиться будут, догоняя. Никто ничего даже подозревать не должен, пока деньги и «железо» валом прут — кашу маслом не испортишь.
Вот вам и ТУЛА.
Дело закипело. Село — померло: людей отселили полностью. Речку упрятали в трубу, но путеводные тропки к секретному месту не заросли, как надеялись начальники из Комитета Глубокого Бурения. Их заменили провода трёх высоковольтных линий, которые сходились строго в центре бывших Говнянова-Мудеева-Гагрипша-Приписти. Так стоило ли огород городить и маскировать дорогу в лесу? Этот вопрос я задал своему новому шефу Ф.И. Крошину в мой первый день на объекте и получил честный ответ: «Они по-другому не умеют тайну хранить, американцы видят сверху, как эти мудаки вылезают из-под земли чистым воздухом подышать, а заодно облегчиться на природе, хоть и грубо нарушают Режим Скрытности и Секретности, плевать они хотели, всех химер они из собственных пальцев высосали».
Работа оказалась интересной — Удав не обманул.
Очень грубо: надо определить, что расстреливать, чем расстреливать, чего и сколько в результате получим и как долго продукт будет жить.
Конечно, дело намеревались завершить как можно быстрее: «Вчера, б…, и позавчера! Ты уже опоздал! Скоро отдохнёшь на нарах!» — торопили-пугали Феликса в срочно созданном сверхсекретном Комитете Мелкого Машиностроения строгие люди с большими звёздами на погонах. На тупой перебор всех возможных вариантов нам жизни бы не хватило, использовали мировой накопленный опыт, свои и купленные-спертые за бугром приборы, изощрённые численные алгоритмы, современные компьютеры.
А «стрелять» — потом другие будут, есть кому, тоже не два пальца об асфальт занятие.
«Попался, дядя, — скажут мне продвинутые читатели, — не было в стране такой техники». Отдохните, умники, всё было: и собственные «Эльбрус» с «Весною», и айбиэмовские мэйнфрэймы из Южной Африки, а позже висконсинские «Креи» из Скандинавии — специалисты Глубокого Бурения старались не за страх, а за совесть.
Кто недопонял — не моя забота, пусть сам погуглит в Сети, повикипедит, так сказать, а я уже разговорился на недлинный условный срок.
Хотя при желании могут влепить по всей строгости, как графу Монте-Кристо. Только зачем? — я ведь вожделенную красавицу ни у кого не уводил, дорогу никому не перебегал, ничьих экономических интересов не затрагивал, сидел смирно, всё делал честно и ничего мало-мальски важного не разгласил.
Наслаждался тем, что делаю, если откровенно: мой шеф оказался удивительным человеком, не хочу использовать пошлые сравнения, таких умных мэнов я ещё не встречал. Очень скоро мы перешли на короткую ногу: несмотря на разницу в двенадцать не прожитых мной лет он разрешил мне, не при сотрудниках, называть его Фай — по-англогречески, а ко мне обращался по-свойски — Вова.
Побежали годы и годы учёбы, каждодневной, без перерывов и перекуров, без праздников и коллективных выпивонов, часто без выходных и почти без женщин, что особенно тяжело. Нечего тут про моряков вспоминать, всё их воздержание — до Кейптаунского порта. «Здоровее будут!» — смеялась наша «вохра», их самих-то проверенные поварихи и подавальщицы ублажали в подсобке, не задаром, естественно, — за попустительство мелкому воровству на фоне большого голода. Счастливчики потом снисходительно делились с нами подробностями: как им давали и как брали, пользовались случаем, чтобы уязвить высокомерных, по их мнению, ботанов.
Вознаграждение, в конце концов, пришло, мы словили удачу — причём не один раз, а дважды. Хотя никто, кроме наших кураторов, ничего не узнал. Только год спустя штатники и японцы получили и назвали два новых трансурана. А для начальников это был просто шлак, неспособные к нормальной военной службе отходы ещё советской Приписти, так и записали.
Хоть уважения нам эти работы добавили — и то хорошо.
Но что-то, как теперь говорят, кликнуло во мне с того самого времени, заселился в башку червь тревоги. Решил поговорить с Удавом, пока он мне золотой парашют не подарил.
«Наконец-то, — приветствовал он меня в своём кабинете, — я тебя заждался, прикрой дверь плотней, рассказывай».
«Я думаю, мы уже близко к цели подошли, Фай. Похоже, твоя теория работает. Ну, будет у нас боевой заряд, не сейчас — так позже. А дальше что?»
«Попробуй угадать, Вова».
«Они же смертников обучать начнут. А потом Говняновское добро расползётся по всему миру, миллионы людей погибнут. И в финале тебя сначала публично четвертуют, а потом голову отрубят на лобном месте, как последнему вору, террористу и Врагу Человечества. А с тобой и всю нашу команду — под корень, хотя мы — только исполнители твоих идей. Если раньше все не сгорим, с палачами вместе. Несправедливо, слишком дорогая цена за научный интерес».
«Не прибедняйся, вы не только исполнители, вы и свой немалый вклад вносите, работаете креативно, и ваши конечности топор заслужили вполне. Ты же знаешь, изделия вместе с носителями существуют уже больше тридцати лет и у нас, и у них. И ничего необратимого не случилось.
Бог спас? No, sir, — динамическое равновесие. Мы же друг друга уничтожить можем легко. Да, вероятность трагической ошибки ненулевая, с этим приходится мириться. А вот когда кто-то обгонит кого-то окончательно, тогда и наступит последний день Помпеи, понятно?
Представь двух опытных эквилибристов на длинных параллельных канатах, на расстоянии двух вытянутых рук. Ребят связывает короткая крепкая цепь: один оступится — с ним и второй полетит за компанию, сгинут оба. А при мелкой заминке они помогут друг другу, руку протянут. Но цепь необходима, потому что иначе один может сильно обогнать второго и перерезать ему канат на финише — они же соперники, им полагается ненавидеть друг друга, их так учили. Канаты поднимают всё выше: пятый этаж, двадцатый, пропасть километровая внизу… Ветер, молнии тьму пронзают, орлы крыльями чуть не задевают. Двое двигаются к цели. А там уже новые канаты натянуты параллельно, новые участники готовятся… Страшновато, конечно.
Ты ведь теперь немало знаешь об этих работах, правда? Ну да, сейчас их Национальные Лаборатории запаздывают, чего же нам делать?
Логично бы подождать, пока новый Теллер им путь не подскажет. Считаешь, нам позволят?
Одна и та же история: оружие создают одни, а используют его другие по приказу третьих.
Может, вместо того, чтобы бесполезно тратить время на домашнее философствование, лучше сообразить, как на…ть наших ревизоров, если нам действительно повезёт первыми стать?
Перефразируя не помню кого: «Не можешь обуздать гонку вооружений? — возглавь её!»
А теперь давай обсудим детали, и не бзди особенно: здесь единственное место, где можно говорить спокойно, всё проверено.
Спасибо, что пришёл сам, я в тебе не сомневался».
Короче, работаем, работаем… Уже и перестройка наступила, и страна огромная развалилась, миллионы людей потеряли кто деньги, кто работу, кто здоровье, а многие — и жизнь до срока. Только нас это как бы не касалось: существуем автономно, будто в подводной лодке, пятого-двадцатого — зарплата в конвертах, которые всё толще и толще, да нечего на эти бумажки купить.
В воздухе общая тревога разлита — сильно чувствовалось, даже наши самоуверенные охранители побледнели-похудели, потеряли покой, не погоняли нас больше, как пастухи стадо, не грозили вечными командировками на милый им север к их друзьям в погонах.
А потом настал тот самый день V: он зашёл ко мне в кабинет — мы все сидели раздельно, чтобы им тайны легче хранить. И сказал: «Вова, я тут прикинул…» А я его перебил: «Я тоже, Фай». И написал на листочке четыре числа: 25, 41, 106, 113.
И он сказал: «Именно!»
А больше ничего не требовалось, мы на эту тему по несколько часов в день беседовали месяцами.
И ещё добавил: «My respect, sir!» — первый раз за долгие годы.
А я: «Сейчас лопну от гордости, сэр!»
А он: «Сделайте одолжение, сэр! В случае чего — душ в конце коридора».
А постороннему человеку эти четыре числа ничего не скажут, точно так же они прозвучат и для продвинутого учёного — что им номера физических и компьютерных экспериментов и террабайты-петабайты информации, подпирающей эти работы.
Он сунул мою бумажку себе в карман и сказал: «Пойдём ко мне, у меня две сигары кубинские, подарок Председателя. Как жаль тратить время на грёбаные утопии, мэн», — и подмигнул.
Десять метров — не расстояние, мы вышли и вошли, он достал из сейфа бутылку шотландского односолодового двадцатилетней выдержки и две обещанные сигары, спросил: Сравним вероятности? — мы одновременно записали мелом наши прогнозы на противоположных краях его огромной чёрной доски шириной в стену. Он — «90-95». Я — « > 90». И тут же стёрли.
Он сказал: «За что и пьём, Вова». Мы закурили, я — впервые после пятнадцатилетнего перерыва. Моя бумажка почернела и свернулась в большой пепельнице. Может, кто-то подумал: Удав спиваться начал, алкает с каждым подчинённым — откуда ему столько виски взять? И сигар?
В том-то и дело, что не с каждым. Шпиономания наших секретчиков сыграла с ними злую шутку: никто, кроме Удава, не обладал всей полнотой информации о наших исследованиях, любой другой видел лишь пару пикселей из общей картины. В квартальных отчётах, уходящих наверх, начальство читало то, что он собственноручно печатал.
Однако со временем возник ещё один хорошо посвящённый — догадались кто?
Не знаю, почему он меня выбрал, — я его не просил, эта тяжёлая ноша потребовала от меня не только интеллектуальных усилий на пределе возможностей, но и жуткого нервного напряжения, в котором постоянно пребываю.
Но с тех пор мы оба-двое договорились, что делать, чтобы ни один канатный эквилибрист не убежал от другого дальше, чем положено.
А где-то к концу ураганных девяностых его без предупреждения посадили в длинную чёрную машину с тонированными стёклами и увезли в Мелкий Комитет. Прямо с работы. В высоком кабинете его встретила вся руководящая шестёрка — люди прямые, строгие, решительные. Сразу взяли быка за рога: «Это сколько лет вы продолжаете кормить государство своими обещаниями, товарищ Крошин? Или к вам теперь следует обращаться «господин»? А «гражданин» не хотите, мля? Куда деньги народные утекли, не подскажете?»
А он: «Могу подсказать, если просите. На южной границе особо охраняемой территории, сверхсекретного Объекта, на площади десять гектаров построен дачный посёлок из шести огромных особняков со всеми городскими удобствами и бассейнами, в интернете размещены фотографии и подробные комментарии, даже фамилии трёх присутствующих здесь товарищей приведены.
Не видали, случайно? — могу подсказать адрес.
Кто подписывал программу охраны Скрытности и Секретности — не вы ли товарищ Председатель? И к вам могут «гражданин» обратиться, когда вместе сядем.
Mои дела сами за себя говорят, мы весь мир на годы опережали, и нашу страну поздравляли бы с этими результатами, если бы вы не хранили их, простите, под жопой, а разрешили публиковать открыто. Что сейчас о том вспоминать, время потеряно безвозвратно.
А оружие — нет его. Пока. Но мы работаем.
Но его нет и там. И они продолжают работы, и может заодно тоже дачи строят, этой информацией не обладаю и не интересуюсь».
«Охохо, какой горячий, как пирожок в моей голодной юности на Пресне, остынь маненько, Феликс Игоревич, никто тебе ничем не угрожает, знаем, что трудишься честно, и папу твоего замечательного все тут уважали и помнят, видишь — товарищи подтверждают. Вступление моё чисто профессиональное, чекистская школа, извини, если обидел нечаянно.
А теперь к делу, впрочем, ты уже почти всё сам сказал: и у нас затык, и у них.
Спроси меня, какая завтра погода ожидается? — погляжу в окно — закат прекрасный. Отвечу: как сегодня.
Понимаешь, к чему я гну?
Там наверху ведь сильно любопытствуют: какая погода? Как дела? Скоро ли гуси полетят куда им прикажут? С орехами.
Я опять в окно гляжу. И что там вижу — годы и годы труда, напряжения, бабла немерено, прошу простить за слэнг молодёжный — чтоб тебе привычней.
И ответ мой известный: «как сегодня». То есть ни хрена не будет.
Ну, случается иногда такое: по Марсу наши ребята ведь не погуляли, как по буфету. А собирались. И реки северные на Юг не утекли, слава богу, чего только ваша братия не напридумывала.
И у потенциального врага — та же история.
Так, может, похерить весь проект? Закрыть совсем, будто и не бывало, табличку на воротах повесить «Все ушли на фронт» — мне папка рассказывал.
Ты спросишь: а куда девать всё оборудование, железо то есть? Его же там — на миллиарды!
Уже поинтересовались специально: почти всё морально устарело, и у страны нет возможностей обновить, самое справедливое в такой ситуации — в металлолом!
Компьютеры — тоже устарели, причём, в первую очередь, я смотрел служебную записку: за бугром каждые три года производительность в десять раз растёт, а то и больше. Наши машины — в Музей. А ворованные — к нам в архив, там для них самое место.
Энергии ты потратил — Днепрогэс захлебнулся бы! Поэтому разворачиваем все три ЛЭП, куда подскажут. Правда, можно сделать спецотвод для шести скромных дачек, мы заслужили, поверь.
Вот и о главном вспомнил: мы ведь тоже трудились, не щадя себя, при многих Железных Председателях. Честно накопили деньги к пенсии, на старость.
Знаешь во что они обратились? В обои, спасибо Партии Родной за непрерывный выходной.
Тебе не кажется, что будет справедливо, если мы не дадим бесцельно уничтожить уникальное подземное инженерное сооружение?
Мы проконсультировались с опытными профессионалами, они в один голос заявили, что максимальный возврат вложенных средств обеспечит проект типа Диснейлэнд — для детей: с гостиницами, магазинами, ресторанами и театрализованным-роботизированным — чуть язык не сломал, ШОУ в вашем туннеле — ведь лучше, чем похоронить весь мир в ядерной войне, едри её мать, прошу прощения.
Ты понимаешь, почему я тебе всё это говорю, Феликс Игоревич?»
«Что же от меня требуется?» — спросил он.
«Как приятно иметь дело с умным человеком. Скоро тебя пригласят Наверх чтобы выяснить твоё мнение на ту же тему, оно подороже, чем наше коллективное, стоит. И что ты им ответишь?» — дюжина глаз внимательно сканировала Удава — будто Бандерлоги.
«В общем, всё звучит убедительно, особых возражений не имею, я тоже за мир. Так Наверху и отвечу. Только…»
«Надо же, дурень старый, самое главное забыл: в посёлке очень скоро начнут строить седьмой домик — для тебя. И в Детском Раю, мы его между собой называем «Бдиснейлэнд», десятая доля — твоя, больше не получается, надо привлечь ещё пару совладельцев Оттуда. Но тебе точно хватит, не сомневайся, для гарантии можем прямо сейчас перевести, скажем, три лимона зелёных — куда палец поставишь на глобусе. Да что там, мы же не чужие люди — получи все пять, правда товарищи? Видишь — согласны».
«…хотел спросить: а куда я своих людей устраивать буду? К вам в Органы?»
«Фу ты, напугал. Вообще не проблема, специалистов такой квалификации и такой биографической чистоты куда хочешь возьмут и ещё спасибо скажут. Мелкое Машиностроение конечно закроют, зато бывшее Среднее точно останется, мы поможем, не сомневайся.
А сам-то как? Предложение принимаешь?»
«Нет, — ответил он, — я привык деньги головой зарабатывать, думаю продолжить так же, если вы не возражаете, хочу спать спокойно».
«Спасибо за правду, — сказал Председатель, — какие тут возражения, кто не рискует — тот не пьёт шампанского, хорошо известно. Будете хранить язык за зубами, Феликс Игоревич, — до ста лет проживёте, спасибо за понимание, теперь вы желанный гость в нашем посёлке — товарищи подтверждают».
«Совет запомнил, а больше ничего в ум не зашло, к счастью. И вам всем спасибо за понимание, товарищи», — поблагодарил Удав.
«Ну что, Вова, скоро расстаёмся, вот ты и стал парашютистом, и параша тут совсем не при делах», — сказал он мне.
«Может Золотая Параша? — уточнил я, — сейчас в каждом достойном доме имеется, иногда вместе с золотым батоном, золотым патефоном итдтп, чаще всего — как подношение, точнее, замаскированная взятка от зависимых, у меня таких персон, как говорится, нема, даже дети и те суверенные и очень уверенные в себе».
«Шутки в сторону, сэр, — вот список из пяти ведущих московских институтов, готовых раскрыть вам свои объятья, Владимир Ильич. А на следующей странице ещё три организации, если вы предпочитаете почти как раньше дышать свежим воздухом в окружении охраны и колючки.
С большинства наших отчётов гриф секретности снят, из этих материалов можно легко слепить достойную кандидатскую диссертацию. Как тебе идея?»
«Не особенно, сэр, стар я стал для таких занятий, наступает время камни собирать. Но я ещё покумекаю, спасибо, Фай, давай повторим напоследок».
«Значит, договорились: как только я в Либермор прибуду — сразу связь с тобой налажу. А ты, как услышишь или увидишь «Привет, Вован» — значит, изделие у них уже имеется, садишься за стол, печатаешь нашу Записку Наверх, и звонишь, кому договорились, он ещё лет десять просидит, по моим оценкам.
А потом я к тебе беспорядочно буду обращаться — и Вова, и Вован, и Сэр — чтоб не просекли. Главное, не упусти момент, они ни за что не должны нас необратимо обогнать. Иначе всем ездец настанет.
Но от меня они ничего не узнают, даже не думай.
А может всё-таки со мной передислоцируешься? Мир посмотришь. Майами. Что наметили — мы и оттуда завершим.
Сдаётся мне, это окно в Европу и далее скоро в форточку превратится, а после — опять в мышеловку. История любит повторы, за Инем Янь идёт, и снова Инь приходит — кто сказал? Неужели сейчас сочинил?»
«К чему тебе это каторжное ядро на ноге, Фай? Тебя там знают и ценят. А я — секретный балласт, никому не известный, ты все силы растратишь в попытках укоренить меня на чужой земле. Лучше буду здесь в родительской квартире проверять студенческие контрольные работы. И, может, ещё сгожусь на что-то, если большой шухер случится, какая-нибудь новая Приписть, не дай бог. Обнимемся на прощанье, что ли?»