Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2025
Ольга Сичкарь — родилась в Красноярске. Журналист, редактор. Работала в газетах РБК, «Коммерсант», международном информационном агентстве Reuters. Сейчас заместитель главного редактора газеты «Культура». Окончила Литературный институт им. А.М. Горького (семинар прозы Е.А. Попова). Рассказы публиковались в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Звезда» и др. Лауреат литературной премии «Данко» (2023, в рамках литфестиваля им. А.М. Горького), литературного Волошинского конкурса (2024) и др. Живет в Москве.
Баба Тоня и два слона
Аркадий плохо помнил, как очутился в полутемном кабинете с расшитыми золотом портьерами и массивным дубовым столом. Он поморщился, схватившись за правый бок: опять его пронзила острая боль, отдающая в плечо. Мысли путались. За столом по-королевски восседала мрачно-пестрая, как махаон, женщина неопределенного возраста — потомственная колдунья в третьем колене Злата Георгиевна Мадун. Жестом она указала гостю на кресло с бархатными подушками. Держась за бок, он осторожно сел, чуть ли не по шею провалившись в мягкую глубину.
Аркадий постарался изложить свои проблемы «по-бизнесовому» четко, но голова была мутной — из-за боли и стресса он много дней не высыпался.
— Ну и вот… И все это на меня свалилось за последние три недели. Бизнес рушится: налоговая грозит тюрьмой, банк кредитные условия изменил — грабеж! Третий наш партнер уходит, требует выплату доли деньгами. Жена собрала вещички и ушла к своей подруге. Подруга ее оказалась лесбиянкой. Да мне в страшном сне такое не могло присниться! Прихожу домой — Люба моя стоит с чемоданом: глаза как у кошки, улыбка блаженная. Счастливая, понимаете?! Ухожу, говорит, от тебя к Ирине, люблю ее… Нет, представляете?! Содом и Гоморра! И сын уже неделю непонятно где ходит, дома нет, в институте не появляется, трубки бросает: «Я в порядке, отстаньте!»
Аркадий замолчал, ойкнул, схватившись за правый бок.
— Холецистит вот обострился. Лет пятнадцать его не было! Чуть живой хожу! А в четверг машину угнали, только весной купил. Четыре миллиона рублей — вжжжжух! До свидания! На метро к вам приехал. Злата Георгиевна, как же это? За три недели! Да в жизни со мной ничего такого не случалось! Порча, может? Колдовство? Навет? Сглазили? Никогда в это не верил, но тут уже я во что угодно готов…
Злата Георгиевна Мадун смотрела на Аркадия с ласковой заботой и мудростью трех колдовских поколений. Приятный подтянутый мужчина чуть за сорок, сидевший напротив, сейчас выглядел неважно: потное лицо, ввалившиеся глаза, затравленный взгляд.
Изучив линии на его ладони, прорицательница произнесла задумчиво:
— Вижу — у вас еще одно несчастье недавно случилось, здесь написана смерть родственника.
Аркадий хлопнул ладонью по лбу.
— А ведь точно! Совсем забыл, бабуля моя умерла месяц назад. Ну, старенькая она была, за девяносто, что уж там, никто не вечен…
Злата Георгиевна, не мигая, смотрела на Аркадия. Он заерзал в своем мягком кресле.
— Как звали бабулю?
— Антонина Петровна звали. Тихая такая старушка была.
— Вот теперь, любезный Аркадий, мне все ясно как день. С этой смерти и начались ваши беды. Бабушка-то богомольная была, кроткая и добрая, ангелы ее любили. Молилась за вас каждый день. Пока жива была. А после смерти у души одна забота — как спастись и на небо отправиться. Перестала она молиться, вот все разом и навалилось, от чего она вас своим благочестием да мольбами защищала.
Аркадий аж рот раскрыл. В боку колоть перестало. Как такое возможно? Жила его бабуля, он и не вспоминал про нее. А оказывается, во всех его теперешних бедах баба Тоня виновата. Точнее, смерть ее, но разница невелика…
— И что же делать? — Аркадий растерянно смотрел на колдунью.
Злата Георгиевна молчала. Она взяла со стола маленький кожаный мешочек, достала из него игральные кости и стала задумчиво бросать их на стол, собирать и бросать вновь. Как медитировала.
Потом подняла глаза на Аркадия, как будто на что-то решилась.
— Есть один способ все разом наладить в вашей жизни. Только радости, боюсь, вам это не принесет.
— Как не принесет? — возразил Аркадий. — Да если весь этот ужас у меня закончится. Люба вернется… Бизнес… Сын… Да я доволен буду как слон! Нет! Как два слона — африканский и индийский! — добавил он и нервно хохотнул.
Потомственная колдунья качнула головой и, сверкнув перстнями, провела узловатыми пальцами по мраморно-гладкому лбу.
— Вашими бы устами да мед пить, — усмехнулась она. — Да вы сначала меня выслушайте.
То, что дальше рассказала Злата Георгиевна, ввело Аркадия в состояние безвольного оцепенения. Чтобы бабушка продолжала молиться за внучка и оберегать от напастей, надо ее душу на небеса не пустить, оставить между небом и землей, в междумирье. Душа Антонины Петровны помечется-помечется, а когда поймет, что наверх ходу нет, обратит свой взор обратно на земное, вспомнит про внучка любимого и примется за него молиться пуще прежнего. И все у внучка наладится, а то и еще лучше пойдет. А попади она на небеса — так совсем иные задачи у нее будут, о горнем будет думать, не о дольнем…
— Торопиться надо! Успеть прежде, чем сорок дней со дня смерти бабушки вашей исполнится. От вас мне надобна одна ее фотография. Решайтесь! И к вопросу оплаты перейдем. Сумма солидная, но результат будет блестящим, вот увидите!
Выйдя на улицу, Аркадий будто резко протрезвел. Ну что за чертовщина? Какие небеса? Баба Тоня, значит, отрастит крылышки, взлетит на облачко и усядется там с арфой? И плевать будет на все его беды с высокой башни? Бред! Баба Тоня умерла, ее закопали, лежит она далеко на пермском кладбище. Лететь далеко, ехать и того дольше…
«Так я и пошел завтра к этой черноокой цыганке, понес ей свои последние деньги…» — ухмыльнулся Аркадий. Он смертельно устал, боль выстреливала в бок, шрапнелью отлетая в плечо. Холецистит измотал его. «Домой, домой… Лежать пластом и ждать, что само как-нибудь все образуется. Люба моя, Любаня, милая, вернись…»
Одним только бесчеловечным издевательством и можно назвать то, что ждало Аркадия дома. У двери квартиры его встречал всклокоченный, близкий к истерическому припадку сосед снизу. Аркадий залил его квартиру — прорвало на кухне трубу. Вместо того чтобы проглотить порцию таблеток, упасть на кровать и лежать блаженно, чувствуя, как утихает боль, Аркадий до ночи вызывал сантехников, вычерпывал воду, сушил ковер, выслушивал крики и угрозы соседа, был насильно приведен им на этаж ниже, чтобы полюбоваться, как наводнение изуродовало свежий ремонт… Пострадавший оценил ущерб моментально, без использования калькулятора, в 484 тысячи рублей.
Спустя четыре с половиной часа, далеко за полночь, Аркадий в мокрых носках лежал на диване. От измождения и мучившей его боли он тихонько плакал.
«Фотокарточка бабы Тони у меня точно есть, в моем старом детском альбоме!» — первое, о чем он подумал, проснувшись поутру. Речь идет о его выживании, решил Аркадий. Каким угодно способом прекратить этот ужас без конца! Тут не до сантиментов и экономии денег. Все средства хороши. А то что еще может ждать его завтра?
Сунув в нагрудный карман черно-белую фотографию моложавой бабы Тони, он почти бегом отправился по знакомому адресу к Злате Георгиевне.
Та, казалось, поджидала его, приняла без записи и без ожидания. Колдунья ловко, как бывалая медсестра из городской поликлиники, взяла у него кровь — «всего три миллилитра, вы и не заметите» — и велела записать от руки под ее диктовку странный отрывок текста:
«Сколько старается враг о моей погибели, столько я, бедный, предаюсь беспечности и нерадению; и чем более ставит он мне сетей, тем более я небрежен»1.
После этого Злата Георгиевна отпустила Аркадия с указанием три-пять дней сидеть дома тихо, не высовываться. Что он и сделал. На четвертый день, как и предсказывала колдунья, жизнь Аркадия встала на счастливые рельсы. Сначала вернулась его жена Любовь. Пришла, волоча за собой чемодан, открыла дверь и бросилась мужу на шею. Аркадий молча прижал блудную супругу к груди.
«Прости меня! Простишь, а?» — лепетала она. А Аркадий только крепче сжимал в объятьях свое раскаявшееся сокровище и вдыхал родной лавандовый запах ее волос.
На следующий день позвонили из ментовки — нашли его автомобиль, с перебитыми номерами он доехал почти до Краснодара. Зато целехонек, ни царапины, и полный бак бензина.
Непостижимым образом все стало налаживаться само собой и на работе. Налоговая отозвала претензии, банк пересмотрел условия кредита на более выгодные, второй партнер решил выкупить долю третьего. Договорились, что через год-два Аркадий с ним расплатится, и будет у них паритет. С сыном оказалось и вправду все в порядке. Влюбился, подлец, вот что с ним случилось! В институт вернулся, а родителям обещал привести свою девушку на смотрины. Холецистит — и тот отпустил. Страховая оценила ремонт квартиры соседа после затопления в 104 тысячи рублей. Аркадий решил, что легко отделался, и вздохнул спокойно. Черная полоса в его жизни, кажется, закончилась. Но был ли он рад?
Ночами напролет ему снилась бабушка Тоня. Сначала он увидел ее моложавой, как на фотографии: каштановые с проседью волосы на прямой пробор, зеленый фартук. Он был маленьким у нее в гостях в Перми. Бабушка жарила посекунчики, такие пермяцкие маленькие пирожки с мясом, которые брызгали горячим жирным соком, стоило откусить краешек тонкого теста. Главное — не в глаз! Аркаша каждый раз зажмуривался, надкусывая новый посекунчик. Никакие московские беляши и чебуреки не могли сравниться с этой вкуснотищей!
Когда Аркаша пошел в школу, его оккупировала вторая бабушка, мамина мама, всю жизнь проработавшая учительницей. Поездки к бабе Тоне, выросшей в деревне и окончившей восемь классов да еще и живущей так далеко от Москвы, стали считаться баловством. Баба Тоня не возмущалась, а тихонько ждала и расцветала в те редкие моменты, когда внук приезжал. После развода Аркашины родители не ладили, и баба Тоня, папина мама, была совсем позабыта.
В его видениях, как и при жизни, она была робкой, ласковой и ни о чем не просила. Сны были похожи один на другой. Баба Тоня стояла, окруженная сизым, как дым, туманом, — растерянная, одинокая. На голове у нее был голубенький платочек с белой кружевной каемкой. Этот платочек, помнил Аркаша, она повязывала, когда шла в церковь и внука с собой брала, если тот не упрямился. В его снах бабушка неуверенно шла, выставив вперед руки, пыталась нащупать что-то в густом тумане. Она обращалась к Аркадию нежно и чуть жалобно: «Аркашенька, маленький мой, видишь, затерялась твоя бабка где-то, вот непутевая. Все хожу, хожу, ничего найти не могу. Наверх мне нужно, а нéкак. Ну ничего, мой хороший, я за тебя помолюсь, мне и легче на сердце станет. Может, и ты, бог даст, за меня как-нибудь помолишься…»
Аркадий просыпался в холодном поту. И умел бы он молиться, да как же он может? Если сам на пару с колдуньей Златой Георгиевной бабушкину душу запер в этом страшном мутном сумраке.
Тем временем бизнес Аркадия развивался все удачнее. Его компания выиграла тендер, о котором он мог только мечтать. «Осталось мне только в лотерею выиграть», — горько усмехался Аркадий. Чем лучше шли дела на работе, чем нежнее встречала его вечером жена, тем мрачнее становилось у него на душе. Каждая радостная весть шипом вонзалась в сердце. Он шептал: «Спасибо тебе, бабушка Тоня. А я-то вот как заплатил тебе за любовь…»
Как-то солнечным воскресным утром, когда они с Любой лениво лежали в постели, жена, уткнувшись носом ему в плечо, вдруг выдала:
— Аркаш, а что, если нам в Пермь слетать на выходные? Хоть на могилке у бабушки Тони побываешь. На похоронах не был, сорок дней не отметили…
— Что это ты о ней вспомнила? Ты ее видела-то пару раз, — недовольно спросил Аркадий, а внутри похолодел.
Любовь шумно вздохнула:
— Да, пару раз… Славная она была. Добрая и безответная, прям голубка. Встречаются же на свете такие!
Помолчала и добавила:
— Приснилась она мне сегодня. Грустная, испуганная, ходила, все тебя звала — «Аркашенька, Аркашенька, пермяк соленое ухо!». Почему соленое ухо, не знаю…
Аркадий улыбнулся через силу:
— Точно ведь, она меня в детстве так в шутку называла. Я и забыл.
Воскресенье у них не задалось. Аркадий ходил понурый. «Пермяк соленое ухо», – вертелось у него в голове. Сердце рвалось на части. Вина придавила его как бетонная плита. Тяжело было дышать. Ноги подгибались, в висках стучало. Он открыл форточку глотнуть свежего воздуха. Глянул в окно вниз, и в голове ясно прозвучало: «Распахни фрамугу, сигани с десятого этажа, и разрывающий тебя ужас закончится. Раз — и все!» Это представилось ему столь простым и доступным, что Аркадий схватился за подоконник, чтобы не прыгнуть.
Закрыл глаза, повернулся спиной к окну. Считая шаги, дошел до дивана. Сел, взял в руки телефон и написал Злате Георгиевне. Та согласилась принять его следующим же утром.
— Так и знала, что вы вернетесь, Аркадий, — встретила его потомственная колдунья в третьем колене. — Рассказывайте.
— Злата Георгиевна, не могу я так. Давайте отпустим бабушку!
Ведьма многозначительно помолчала, буравя Аркадия взглядом.
— Антонину Петровну отпустить можно…
Она сделала паузу.
— Но вы понимаете, что останетесь один на один со своими неудачами? И без денег. Потому что деньги я вам, конечно же, не верну.
Он измученно махнул рукой.
— Отпустим бабушку на волю. А там — гори все синим пламенем!
Снова повисла пауза. Колдунья продолжала смотреть на Аркадия.
— Что ж, извольте… Тогда следуйте за мной. Сами и будете отпускать.
Злата Георгиевна отодвинула тяжелую, шитую золотом портьеру. За ней скрывалась неприметная дверь. Хозяйка достала из ворота платья ключ на массивной цепочке и повернула его в замке. Аркадий ступил вслед за колдуньей в полутемный коридор. Узкая винтовая лестница вела на два или три этажа вниз и продолжалась еще одним узким коридором. По сторонам он увидел несколько массивных дверей с кодовыми замками. Возле одной из них они остановились. Хозяйка набрала код, дверь плавно распахнулась. Открывшееся взору Аркадия помещение оказалось неожиданно просторным. Если бы Аркадий не знал, где и зачем находится, то решил бы, что попал в небольшой выставочный зал, а вокруг него — инсталляции, замысловатые, полусумасшедшие фантазии современных художников.
В дальнем углу комнаты притаился концертный рояль. На его крышке высилось что-то типа альпийской горки — камни, поросшие мхом, бледные растения с тонкими стеблями. Справа от него на нитях к потолку был подвешен макет гигантской птицы, сделанной из лески и несметного количества пушистых белых перьев. В области груди огромной, парящей в воздухе белой птицы было закреплено яйцо с нарисованным на скорлупе розовым сердцем.
— Что это? — не удержался Аркадий.
— Ах, это? Композиция «Лебединая верность». Клиент заказал для своей супруги, известной певицы. Имен, конечно, не назову. Вот уж четырнадцать лет как работает идеально: брак крепкий, никаких измен. Но нам не сюда. Нужная нам конструкция вон там, в левом углу.
Аркадий приблизился к не менее чуднóй инсталляции — сплетенной из красной пряжи гигантской паутины. В ее центре висела фотография бабушки Тони, прикрепленная к нитям паутины серебряными булавками с крупными жемчужинами. А по краям были закреплены две ярко раскрашенные деревянные статуэтки слонов, одна побольше, другая поменьше.
— А это что? — показал Аркадий на слонов.
— Как что? — подняла бровь Злата Георгиевна. — Два довольных слона — индийский и африканский!
Она протянула ему старинные, украшенные витиеватым рисунком ножницы.
— Разрежьте паутину и достаньте из центра вашу бабушку. Не повредите фотографию! Жемчужные булавки отдайте мне.
Аркадий взял увесистые ножницы и стал резать толстые красные нити. Ножницы были туповаты, руки у Аркадия дрожали. Наконец он справился: выцветшая фотокарточка бабы Тони лежала в его ладонях.
— Поздравляю вас, Аркадий, дело сделано. Можете потом фото сбрызнуть святой водой и свечку церковную зажечь рядом. Но это для профилактики. Антонина Петровна уже свободна.
Когда они поднимались в кабинет колдуньи, Аркадий решился спросить:
— А что же будет со мной, Злата Георгиевна?
— Все настигающие вас проблемы придется решать — долго, муторно, одну за другой. Я помогу. И скидку хорошую сделаю. Но холецистит вы уж сами у врачей лечите — дешевле выйдет…
Аркадий вышел от Златы Георгиевны на осеннюю московскую улицу. Сделал глубокий вдох — пахло опавшими листьями и пробежавшим над городом легким дождем. Он поднял голову и посмотрел на небо. Оно было торжественно синим. Сам не зная почему, Аркадий пытался разглядеть среди облаков лицо бабушки Тони. Но облака были совершенно неинтересные, слоистые, тонкие. Никакой антропоморфности. Только цветом небо напоминало бабушкин голубой платок с белой каемкой.
Правый бок пронзила острая боль. Аркадий схватился за него рукой и поморщился. «Вот и холецистит. Ну, здравствуй… А ты прости меня, баба Тоня, и прощай!»
Бегство
Марина, худенькая белобрысая девушка лет двадцати двух, боязливо смотрела на колдунью, прорицательницу в третьем колене Злату Георгиевну Мадун. Та стояла, уперев руки в бока. На пальцах блестели массивные перстни.
— Приворотами и отворотами не занимаюсь — не мой профиль! — сурово сказала она.
Марина вжалась в мягкое кресло. Зачем пришла? Что теперь делать? Светлые волосы на лбу слиплись от пота.
— Да ты дрожишь, милая? — продолжила колдунья мягче. — Какая у тебя беда, расскажи. На кого колдовать хотела?
— На… на бывшего мужа, — запинаясь, сказала Марина.
— Бывшего? — Злата Георгиевна изогнула бровь. — От кого же ты его хочешь отворотить?
— Да от себя же! — Девушка прижала к лицу ладони.
Прорицательница в третьем колене, озадаченная, присела рядом на диванчик.
— Преследует меня! На улицу — боюсь… И домой — страшно… Снимала квартиру, переезжала из бабушкиной… то есть моей теперь… — выследил… Кричит — жить без меня не может. А потом бьет и в кровать тащит, рот зажимает, заставляет…
— Марина, да тебе в полицию надо! Как можно быть такой безмо… — Злата Георгиевна закашлялась, — такой беспомощной?
— Он сказал: заявление напишу — убьет меня.
— Да где же ты мужа такого нашла?
— Вот и бабушка говорила: «Не выходи за этого тиранозавра»… Но так хотелось уже самой, как взрослая! Не всю же жизнь с бабушкой жить? А он так любил, ухаживал… Розы дарил длинные-длинные — каждый день розы! Попугая жако в здоровенной клетке купил, а потом, представляете, пианино — учись, будешь мне играть… А поженились — из дома меня не пускает, только в магазин и на маникюр. На двадцать минут задержусь — скандал: «С кем была?» А то и вмажет… Бабушка твердит: разводись, у него с головой проблемы, дождешься, покалечит… За шкирку меня схватила — и в суд. Он же отказывался развод подписывать. Я у нее потом пряталась… А Дракоше, моему попугаю, он голову открутил. Я так плакала, так плакала…
— И что же бабушка?
— Умерла. Инфаркт был… Ужасно за меня переживала…
Злата Георгиевна взяла Маринины дрожащие ладони в свои.
— Разве можно такое колдовством решать? Послушай: приворот да отворот — дела самые мерзкие. Другого человека до сумасшествия или самоубийства доведешь, а свою душу испачкаешь так, что не отмоешься.
Злата Георгиевна раскрыла ладони Марины и, вглядевшись в линии, резко встала с дивана.
— Вот что — уехать тебе нужно! Немедленно! Проще всего на месяц-два укрыться в монастыре. Там он тебя не найдет. Иначе…
— В каком монастыре? — оторопело спросила Марина.
— В женском, конечно. Не в мужской же ты хочешь? И подальше от Москвы. Времени на сборы нет, через два часа дома тебя не должно быть!
— Да куда же мне ехать? — запричитала Марина. — Я в церковь-то раз в год захожу, на Рождество свечку поставить.
Злата Георгиевна, как маленькую, погладила ее по плечу.
— Поезжай, поезжай. Да хоть под Иваново, в Никольский женский монастырь. Телефон дома оставь, чтоб не выследил. Все поняла?
Марина хлопала большими круглыми глазами, напоминая колдунье растерянную молодую курицу.
— А работа? Я нашла с трудом, только договорились…
Злата Георгиевна не дала ей закончить:
— Доставай телефон и звони — с кем договорилась.
— И что я скажу?
— Звони!
В трубке раздался писклявый голос Инны, руководителя проекта.
— Мариночка, салют! Как раз о вас думала. Начало проекта откладывается на два месяца, ужас-ужас! Мариночка, если вы готовы подождать…
«Мариночка» пробормотала что-то утвердительное в трубку и глуповато уставилась на Злату Георгиевну. Та спокойно продолжала:
— Приедешь в монастырь, скажи: я пожить и поработать во славу Божию. А если что не так, найди матушку Василису, проси о помощи.
Марина расстегнула сумку и пыталась нашарить кошелек.
— Сколько с меня, Злата Георгиевна?
Колдунья легонько взяла ее за плечи и повела к выходу.
— Потом разберемся! Да вот что: помолись там за раба Божьего Григория… Иди уже! Ну? Бегом!
Когда дверь за Мариной захлопнулась, Злата Георгиевна пробормотала: «Блаженная какая-то. С такой и деньги не возьмешь…»
***
Через два часа с наскоро собранным чемоданом Марина сидела на Ярославском вокзале, теребя в руках билет до Иванова. За окном темнело. Девушка посмотрела на свои ладони. Линии как линии, неровная паутинка… Что такого страшного прочитала в них Злата Георгиевна? Марина и не спросила.
Два года назад, в самом начале их знакомства, Кирилл заявил: «Со мной можешь ничего не бояться!» — и до боли стиснул ей руку. У нее дух захватило: такой сильный и жесткий, а нуждается в ее любви. С тех пор она ничего и не боялась — только его самого.
И вот она уезжала. Стук колес, яркий свет, удобное кресло, в котором она свернулась калачиком. Проводница принесла ей кофе и шоколадный батончик «Марс». «Вот я и еду почти на Марс — в Никольский монастырь…»
Марина задремала и проснулась, когда в соседнее кресло кто-то сел, задев ее локоть. Она открыла глаза и чуть не закричала — Кирилл! Вскочила, стакан из-под кофе полетел на пол. Сосед резко развернулся к ней. Это была хмурая женщина лет сорока с короткой стрижкой, напоминавшая Кирилла только ярко-красной толстовкой.
— В чем дело? — недовольно спросила соседка, стряхивая с сумки кофейные капли.
— Простите, приняла вас за бывшего мужа… — виновато пояснила Марина.
— Ну спасибо, не за покойного дедушку! — криво усмехнулась женщина. Она надела наушники и больше ни разу не глянула в ее сторону.
После поезда Марина полчаса мчалась на такси сначала по вечернему Иванову, потом через поле, лес до села Лежнёво. Пробегающие за окном деревеньки мелькали в темноте как призраки, редко где светилась пара окошек. Лежнёво выглядело идеальным захолустьем. Они проехали мимо одиноко торчащей колокольни, приземистого магазина «Магнит», «Шиномонтажа» и свернули на улицу Пионерскую. На ней и располагался монастырь. Такси высадило Марину у массивных ворот, газануло и скрылось за поворотом, оставив ее стоять на холодном мартовском ветру. Рука устала держать чемодан, и девушка поставила его в придорожную грязь. Глаза, привыкнув к темноте, разглядели возле калитки звонок. Она нажала на него. Уже десять вечера, откроют ли?
Но вот дверь задергалась, приоткрылась, и в ней показалась голова монахини, закутанной поверх черного головного убора в шерстяную шаль.
— Я пожить и поработать во славу Божию, — повторила Марина заученную фразу.
— Проходи!
Марина подняла чемодан и зашла. Провожатая, миловидная женщина лет тридцати в массивных очках, представилась матерью Анастасией. Миновав тесное помещение проходной, Марина сделала свой первый шаг на монастырскую землю. Издалека пахнуло хлевом. Они оставили позади грядки, с которых только начал сходить снег, по маленькому кованому мостику перешли ручей и свернули к длинному беленому двухэтажному зданию. Внутри оно было похоже на дешевую провинциальную гостиницу. Только безупречно чистую и опрятную. В каждой мелочи была видна женская рука — занавески, салфетки, уютные коврики, фикусы и пальмы в ведерных горшках. «Бабушке бы понравилось», — пронеслось в голове у Марины.
На кресле в коридоре лежал огромный рыжий кот, сам себя поперек шире. Он приоткрыл глаза и дернул левым ухом, когда женщины проходили мимо.
«Видимо, кормят здесь неплохо», — подумала Марина. Провожатая словно прочитала ее мысли.
— Вот он, попрошайка. Еды ему не давай!
— А гладить можно?
— Это пожалуйста! — весело кивнула монахиня.
Мать Анастасия показала новенькой общественную кухоньку с холодильником, микроволновкой и чайником, общие душ и туалет, комнату-прачечную со стиральной машиной и натянутыми для сушки веревками. Марина вдруг поняла, что улыбается. «А здесь мило! Можно жить».
Марину поселили в восьмиместную комнату. Келью, как здесь это называлось. Три соседки Марины уже спали.
Утром, еще затемно, они включили приглушенный свет, собираясь на службу. Марина резко села в кровати. Голова была ватная. На часах пять тридцать. Женщина лет пятидесяти с седой косой, застилавшая постель рядом, обратилась к Марине:
— Ночью приехали? На службу-то пойдете?
Марина посмотрела на нее с надеждой:
— А можно не ходить?
Женщина рассмеялась.
— Конечно! Уж как сами решите.
Марина счастливо вздохнула и повалилась обратно в кровать.
Уже в дверях соседка обернулась к ней:
— Кота не кормить — предупредили?
— Да, да, — энергично закивала Марина и тут же уснула.
Ее разбудил зычный командирский голос. Голос энергично раздавал задания. К голосу обращались «мать Наталья», поняла Марина сквозь остатки сна.
— Вы двое — посуду мыть в сестринской. Алла, ты вчера сколько ведер картошки начистила? Сегодня снова на картошку, а завтра посмотрим. А новенькая что, спит еще?
Это голос обращался уже к Марине. Она открыла глаза. Круглолицая, крепкая, с бойкими глазами женщина, похожая на торговку с базара, только в монашеском облачении, стояла у ее кровати.
— Как тебя звать? Марина! Вставай уже. Выпьешь чаю, а потом бери швабру, ведро и вымой весь корпус — первый и второй этажи! В 12 часов — обед в трапезной. Да, и вот еще, запомни…
— Кота не кормить? — догадалась Марина.
— Да, главное ты уже знаешь! Молодец! — похвалила мать Наталья. — Васенька у меня на жесткой диете! Увижу, кто кормит его, сам без обеда останется!
Она строго оглядела присутствующих. Судя по серьезным лицам, все знали, что это правда.
Так началась Маринина жизнь в монастыре. Вечером она садилась в коридоре в кресло, чуть подвинув толстого Ваську, и писала в маленьком блокноте:
3 марта
Обед в 12 часов.
Ужин в 19-30.
Всё! Два раза кормят.
Вместо «Приятного аппетита» надо говорить: «Ангела за трапезой»:)) Перед едой — перекреститься и молитву прочитать. Я сегодня оба раза забыла, потом вскочила и бубнила «Отче наш» с набитым ртом.
4 марта
Помыла вчера два этажа. Ленивый Васька лежал в кресле и наблюдал, как я орудую шваброй. Спина болит с непривычки.
P.S. Женщина с седой косой приехала из Дагестана. А вторая, рыженькая, — Алла, — из Воркуты. Четверо суток на поезде, чтобы здесь поработать забесплатно!
5 марта
Тут не «столовая», тут «трапезная». Длинные столы, тяжелые деревянные лавки, все сидят тесно, попа к попе, едят из металлических мисок металлическими ложками.
Еда такая: борщ постный, то есть вегетарианский. Капуста квашеная. Гречка. Макароны. Чай из травы. Хлеб, сухарики. На ужин то же самое.
9 марта
В келье висит инструкция, как себя вести здесь. «Боголюбивые паломники! Просим вас соблюдать следующие правила. В келье не благословляется…» (не разрешается, значит). Нельзя, например, «самочинно передвигать мебель», — са-мо-чин-но? Что за слово дремучее?
12 марта
Отправили мыть посуду в сестринскую — это там, где сами монахини едят. А мы после них посуду моем. Столько посуды!!! Одна кастрюля, из-под картофельного пюре, такая здоровая! Я бы туда на четвереньках поместилась и крышкой закрылась сверху. Закрылась бы и поспала… Сегодня в 5 утра встала — с Аллой за компанию пошла к началу службы.
14 марта
Каждый день наматываю круги внутри монастыря. Здесь три храма, самый большой — Спаса Нерукотворного (еще есть Преображенский и Никольский, но он закрыт). Внутри, как в музее, позолоченные образа и алтарь. Днем свет падает через верхние оконца, и лучи по диагонали пронзают пространство. Когда в это время поет женский хор, так и хочется вверх улететь. Я понимаю отдельные слова, что-то там «Господи, Господи».
15 марта
«Каждое дыхание да славит Господа!» — вот что поют! Ух ты, красиво!
17 марта
Хочу яичницу!! (( А мне тут еще почти месяц жить…
18 марта
Никольский монастырь считается большим — около ста монахинь. Есть более-менее молодые, как мать Анастасия (сколько ей, тридцать?), но большинство в возрасте: за сорок, за пятьдесят и старше. У всех такие красивые лица, даже у пожилых, — светлые, задумчивые. Это не значит, что все тут ангелы. Чего только командирша мать Наталья стоит, ее все наши побаиваются!
20 марта.
После послушания попросили вымыть храм и пропылесосить ковровые дорожки. Завтра на праздник приедет какой-то владыка. Алла и Вера радовались, как маленькие. Ну и я с ними пошла. Пока мыла, рассматривала росписи. На левой стене внизу изображены мучения грешников в аду: клеветники прибиты за язык, с блудниц кожу сдирают, а колдуньи и прорицатели висят вниз головой над огнем. Вспомнила про Злату Георгиевну… ((
22 марта
Все монахини работают. Мать Анастасия, если не на проходной сидит, продает свечи и сувениры в лавочке возле храма. Другие — готовят, полы моют, в коровнике работают… Кто-то часами читает молитвы — тоже вид послушания. Скоро начнется огородная пора — и монахини, и трудники (типа меня) на грядках будут вкалывать.
23 марта
Узнаю все новых монахинь, но никакой матери Василисы, про которую мне говорила З.Г., не видела. И никто о ней не упоминал. Спрашивать неудобно. Ужасно любопытно, что у нее здесь за подружка!
24 марта
Неправославную литературу тут читать не благословляется. Зато духовной — целый шкаф в коридоре. Открыла первую попавшуюся книжку: «Вся елико аще нанесено ти будет, прими за благо». Это о чем вообще? Захлопнула, поставила на место. Пришел Василий, говорит: «Мяф!» Вот кота хорошо понимаю — есть клянчит, колобок зеленоглазый.
25 марта
Поняла, зачем люди сюда приезжают. Это такой отдых после проблем и ужасов огромного, несправедливого, страшного мира — того, что за воротами монастыря. Здесь все просто и ясно. Молись, ходи на послушание, делай там самую обычную физическую работу, потом обед, снова послушание, служба в храме, ужин… Не о чем беспокоиться, не нужно принимать никакие решения. Для кого-то это короткая передышка, для кого-то — убежище надолго или навсегда.
27 марта
Вчера видела игуменью-настоятельницу, мать Василису…
На этом записи Марины обрываются до самого ее отъезда из монастыря и об этой встрече ничего не рассказывают. А дело было так.
В тот день Марина пришла в Спасский храм к завершению вечерней службы. Когда люди расходились, она любила в тишине и полутьме сидеть на лавочке.
Со стороны клироса2 к выходу из храма шла процессия монахинь. В своих развевающихся одеяниях они напоминали расправивших крылья черных лебедей. Возглавляла процессию величественная женская фигура в высоком головном уборе, с огромным украшенным камнями крестом на груди. Марина поняла, что впереди идет игуменья-настоятельница, и с любопытством стала ее разглядывать.
Как только свет упал на лицо игуменьи, девушка ахнула: в развевающихся черных одеждах, смотря сквозь Марину темными цыганскими глазами, к ней приближалась колдунья в третьем колене Злата Георгиевна Мадун.
Марина в изумлении протянула к ней руки и сделала несколько шагов навстречу, но запнулась за угол ковра и полетела вниз. Ударившись головой о край золотого подсвечника, она рухнула под ноги настоятельницы.
На пару секунд Марина потеряла сознание. Когда она открыла глаза, перед ней с испуганным лицом стояла мать Анастасия. Марина чувствовала, как у нее на голове растет огромная шишка. Голова гудела, будто она церковный колокол, в который только что пробили полночь.
— Не надо «скорую», я в порядке… — замахала руками Марина.
Мать Анастасия не стала спорить. Она принесла ей выпить святой воды и, придерживая за локоть, проводила до кельи.
Вечером Марину навестила мать Иоанна. В миру она много лет проработала детским терапевтом в поликлинике. Монахини не любили ходить по врачам и чуть что — шли к ней. «Сестры, они же что дети малые», — посмеивалась старенькая, сгорбленная мать Иоанна. Она поворчала на Марину, что та отказалась с сотрясением ехать в больницу, но состоянием пострадавшей и ее шишки осталась довольна. Марине велено было высыпаться и отдыхать.
Наутро она проснулась поздно, когда все уже ушли на послушание. Голова почти не болела. Девушка лежала с закрытыми глазами и пыталась понять: привиделась ли ей вчера в храме Злата Георгиевна? Может, она умом тронулась? В поезде — Кирилл померещился, теперь — колдунья…
Вдруг Марина услыхала шорох и открыла глаза. Перед ней наяву стояла прорицательница в третьем колене в черных монашеских одеяниях и с большим крестом на шее.
— Злата Георгиевна… — пробормотала Марина.
— О! — воскликнула игуменья. Несколько мгновений она холодно изучала Марину. — Меня зовут мать Василиса. Знаете мою родную сестру? Понятно…
Марина хотела что-то сказать, но так и застыла с открытым ртом. Сестра? Близнецы? Монахиня и колдунья? Это что, шутка?
Мать Василиса подошла совсем близко, так что Марина могла внимательно рассмотреть ее лицо. Из-за морщин она выглядела немного старше, чем колдунья. На левой щеке у игуменьи было несколько маленьких родинок. В остальном она была точной копией Златы Георгиевны. Наконец Марина смогла ответить.
— Да, Злата Георгиевна прислала меня сюда.
— Для чего? — глаза матери Василисы смотрели колюче.
— Пожить, поработать во славу Божию…
— И все?
— Еще просила помолиться за раба Божьего Григория.
— За раба Божьего Григория?! — воскликнула мать Василиса. Марина испуганно вжалась в кровать.
Игуменья резко отвернулась от Марины, направив взгляд в окно, и глухим голосом сказала:
— В этих стенах нельзя за самоубийц молиться!
Она посмотрела на Марину так холодно, что та испугалась, уж не выставят ли ее сегодня же с вещичками за ворота.
— Я… понимаете… от мужа спасаюсь. — Марина хотела быть как можно более убедительной. Она откинула простыню и приподняла подол рубашки — на бедрах виднелись огромные серо-желтые синяки. — Вот. Преследует меня. Злата Георгиевна велела спрятаться в святом месте…
— Храни тебя Пресвятая Богородица! — Мать Василиса перекрестилась и присела на край соседней кровати. — Муж-то венчанный?
— Нет, не венчались.
— Значит, не муж он тебе — Бог не благословил!
Обе молчали. Мать Василиса читала молитву, шевеля губами и перебирая четки, затем повернулась к Марине и тихо сказала:
— Так и занимается моя сестра колдовскими делами…
Марина не поняла, вопрос это был или нет, но на всякий случай кивнула. Монахиня глубоко вздохнула.
— Вот как бывает на свете…
Она поднялась.
— Сил набирайся, отдыхай. Живи здесь, сколько понадобится. О нашем разговоре и о мирской моей сестре никому не говори.
Марина так и сделала, даже в блокнот ничего писать не стала. А настоятельница в тот же день все рассказала своему духовнику старцу Александру.
— Не дай бог, до владыки Нектария дойдут разговоры о моей сестре… — поделилась она со старцем.
— А ты, матушка, брось переживать за то, что Господь Сам устроит, как Ему надобно.
Игуменья на секунду закрыла глаза и провела по лицу ладонью, будто стряхивала морок.
— Сорок лет с сестрой не общалась, знать про нее ничего не хотела. И вот эта девочка, бледная, жалкая, в храме к моим ногам падает. А потом говорит: «Злата Георгиевна меня послала».
Отец Александр молча смотрел в пустоту.
— Просила она ее молиться за раба Божьего Григория!
Старец нахмурился:
— Конечно, грех этот не твой, совершили его сестра и муж твой венчанный. Да только, матушка моя, если у тебя обида в душе осталась, то и за тобой он хвостом вьется!
— Я их давно простила, отче. А то как бы я жила здесь? Но не забыла же? Гриша мой мне снится до сих пор. Все повторяет, что любит меня. Меня! А от Златы уйти не может… Вот что приворот делает! Пришел Гришенька ко мне в тот последний раз, постучал в окно. Просит: «Дай увидеть тебя на прощание…» Я не открыла. Стою за занавеской: сердце стучит, от слез дышать не могу. А он и правда в последний раз приходил. В тот же день привязал гирю здоровенную к шее и — в Волгу. Когда он уходил тогда, я выглянула из-за занавески и все смотрела ему вслед… Гришенька мой. Какая сила в том привороте была, что такую любовь, как у нас, Богом благословленную, смог перевесить! А может… Может же быть, что он и Злату любил?
— Вот как взял бы я свой костыль, матушка, и настучал бы тебе за такие слова по твоей больной спине! Ты все эти воспоминания должна была по ту сторону стен монастыря оставить, а не тащить сюда! Брось себя мучить! Бог милостив, ты своим иноческим подвигом и его страшный грех, и сестры грехи тяжелые отмолишь!3 Церковь считает, что монахиня своим служением спасает от грехов свой род в трех поколениях. Придет срок, увидитесь с Григорием у Господа.
Отец Александр помолчал минуту, размышляя, и продолжил:
— Раз послал Бог тебе эту девочку, помоги ей, а по случаю и весточку сестре отправь. Пусть знает, что ты простила. И помолись за ее спасение.
Мать Василиса кивнула.
— Крестик ее у меня. Злата со злости сорвала его, так что цепочка в разные стороны разлетелась. А я подобрала. Отправлю ей. Может, что-то поменяется в ее жизни…
— За что люблю тебя, матушка, так это за оптимизм. А не поменяется, так попроси травки прислать для моего артрита. Матушка-а-а! Да шучу, шучу я, не делай такие глаза! — Он засмеялся, похлопал мать Василису по плечу и, опираясь на палку, заковылял к дверям.
***
12 апреля
Еду на вокзал в Иваново. Автобус старенький, трясет ужасно. Вот что со мной случилось за неделю до отъезда! Слонялась после послушания по территории монастыря. За месяц с лишним уже все тропинки исходила — курятник, хлев, гараж, все посмотрела. Пошла за ворота на берег реки Ухтохмы, а там грязь по уши. Зато весной пахнет, листики на деревьях вот-вот проклюнутся. Возвращаюсь, сапоги грязные, и встречаю мать Василису возле Никольского храма. «Пойдем, что покажу», — зовет меня внутрь. А я в нем не была ни разу, он закрыт для прихожан. Там полутьма, только одна лампадка горит перед какой-то иконой. Матушка и говорит: это чудотворная икона Шуйской Смоленской Божьей Матери, старая-престарая, когда-то город от чумы спасла, потом при большевиках на сто лет пропала и вот нашлась, сюда принесли.
Матушка Василиса сказала мне молиться Божьей Матери о защите и разрешила приходить в храм, когда захочу. Смотрю я на икону, там Богородица прижимает к себе младенца и за крошечную пяточку его бережно придерживает. И глядит на меня тепло-тепло, как живая, и у меня дыхание перехватило, сейчас заплачу! Мамочка моя, наверное, на меня так смотрела, когда я маленькая была, а я и не помню ее совсем. Сидела перед иконой не знаю сколько, темно было на улице, когда вышла.
И я приходить стала. Каждый день. Сяду на лавочке напротив, разговариваю с Ней, с Богородицей, шепотом. Все-все про себя рассказываю, а вижу, что Она и так все про меня знает, и Ей грустно за меня. Чувствую, что так любит меня, что ничего плохого у меня в жизни случиться не может!
Возле иконы часто кто-то из монахинь акафист читал, а накануне отъезда встретила саму игуменью. Я долго топталась на месте, боясь подойти, а потом она сама со мной заговорила. Я сказала, что уезжаю завтра, и она дала мне что-то маленькое, в красную ткань завернутое, говорит: «Передай моей сестре, благослови ее Господь!» Вот чудеса какие, везу Злате Георгиевне подарок из монастыря!
Потрепанный «пазик» — рейсовый автобус номер девяносто три — вез Марину мимо череды маленьких деревушек. Девушка с интересом смотрела в окошко и посмеивалась над их названиями: вот Гулиха — дюжина скособенившихся, как пьяненькие, деревянных домиков с узорчатыми наличниками, вот более представительная Плясуниха — с аккуратными кирпичными коттеджами, а за ними — Чернцы с низенькой нарядной беленой церквушкой… Когда полтора месяца назад она ехала в монастырь, было темно и неуютно. Сейчас Марина беззаботно рассматривала сельские пейзажи и радовалась весне.
Вечером того же дня она с чемоданом стояла у себя на лестничной клетке с ключами в руке. Что здесь случилось, пока ее не было? Мягкая обивка на входной двери была изодрана, дверной глазок свернут в сторону, из деревянного дверного косяка выломан кусок и прикручен обратно здоровенными шурупами. Марина с усилием провернула ключ и открыла дверь. В квартире царил разгром. Мебель поломана, бабушкин старинный сервант перевернут, хрустальные вазы и тарелки высыпались и разбились, вещи выброшены из шкафов. На полу она увидела свой мобильный телефон с разбитым экраном. Медленно, как во сне, Марина опустилась на корточки и взяла его в руки. Несколько минут подзарядки оживили телефон, экран загорелся. Марина с содроганием увидела два десятка не отвеченных вызовов от Кирилла. Страх пополз вниз по позвоночнику, Марина почувствовала тошноту. Она достала из чемодана маленькую бумажную иконку Смоленской Божьей Матери, перед отъездом купленную в монастырской лавке у матери Анастасии.
И тут же услышала шорох в прихожей. «Я не закрыла входную дверь!» — с ужасом поняла она. Прямо с иконкой в руках девушка шагнула в коридор. Дверь на лестничную клетку была приоткрыта. Из нее торчала всклокоченная голова соседки, тети Нади.
— Мариночка, миленькая! — заголосила она, увидев девушку. — Ты в порядке, слава богу! Исчезла — ни слуху ни духу! Я уж думала, прибил тебя этот бандит и тело спрятал! Что тут было без тебя, Мариночка!
А произошло вот что. В тот самый вечер, как Марина собрала чемодан и уехала, Кирилл начал искать ее. Пришел к ней домой, трезвонил в дверь, стучал, звонил на мобильный и слышал, как телефонные трели раздаются в квартире, но Марина не отвечала. Он начал бить в дверь ногами, исполосовал обивку ножом, кричал, угрожал, что сломает дверь и убьет ее. Соседи вызвали полицию. Стражи порядка приехали только минут через тридцать или сорок. К тому времени Кирилл вышиб часть косяка с замком и ввалился в квартиру. Не найдя Марину, он в расстроенных чувствах откупорил найденную на кухне бутылку коньяка и выпил ее, а потом устроил погром, швырнул ее мобильник о стену, на пол полетели вещи, одежда, книги, компьютер, посуда. Когда крушить уже было нечего, он вышел из квартиры, думая, куда бы отправиться на поиски своей жертвы. В этот момент на лестничной площадке появились двое полицейских. Кирилл бросился на одного с ножом и успел ранить в шею, прежде чем его скрутили и увезли в участок. Соседи не знали, где искать Марину, муж тети Нади кое-как починил и закрыл ее входную дверь…
Утром Марина нашла в почтовом ящике больше чем на месяц просроченную повестку — приглашение к следователю. Она сунула бумагу в свой рюкзачок. Там же во внутреннем кармане лежал красный лоскуток с завернутым в него нательным крестиком от матери Василисы. Марина направлялась к Злате Георгиевне Мадун.
Марине показалось, что колдунья ей обрадовалась. Слушая ее рассказ, она все кивала и кивала, будто слушала знакомую историю.
— Мой тебе совет: к следователю не ходи, там за полтора месяца и без тебя все решили, — сказала она, когда Марина договорила. — Не знаю, обрадуешься ты или нет, но знай, из тюрьмы твой обидчик живым не выйдет. Я это вижу как божий день.
Марина перекрестилась.
— Зачем же радоваться. Я постараюсь простить его и не держать зла.
— Ох, глупая! Да ты понимаешь, что, если бы не уехала, этот нож бы тебе достался, а не менту в бронежилете? Ты бы ранением не отделалась, я это по твоей руке ясно видела!
Марина кивнула.
Она раскрыла сумку, достала красный лоскут с подарком из монастыря и протянула его колдунье.
— Мать Василиса велела передать вам вот это вместе со своим благословением.
Злата Георгиевна медленно взяла красный сверточек в руки и раскрыла его. Не мигая, она глядела на лежащий внутри крестик.
Потом словно очнулась и посмотрела на Марину.
— Будем считать, что мы в расчете. Ступай, милая. Да только смотри в монастырь больше не приезжай, а то в нем и останешься. Там молодые, работящие да простодушные монашенки ой как нужны! Мигом уговорят!
И Злата Георгиевна улыбнулась как-то хищно, так что Марине стало не по себе.
Она попрощалась и вышла на улицу. Солнце было таким ярким, что Марина зажмурилась. «В монастырь больше не приезжай», — крутилось у нее в голове. Ей вспомнились только что высаженные розовые кусты вдоль монастырских дорожек, толстый кот Василий, которого на прощание она угостила сметаной, тишина и полутьма Никольского храма…
«В монастыре хорошо. Но мне бы здесь научиться жить как следует», — сказала себе Марина и зашагала по весеннему бульвару в сторону метро. Она улыбалась.
1 Псалтырь преподобного Ефима Сирина. Псалом 67.
2 Место для певчих в церкви на возвышении по обеим сторонам перед алтарем.
3 Церковь считает, что монахиня своим служением спасает от грехов свой род в трех поколениях.