Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2024
Елена Богданова — живет в Новосибирске. Пишет пьесы и прозу. Рассказы публиковались в журналах «Москва», «Сибирские огни», «Аргамак». В 2017 г. пьеса «ВероЧКа» стала победителем драматургического конкурса ИСТОРИЯ.DOC. Исторический рассказ «Пробуждение цветочной феи» вышел в финал конкурса «Рассказ года — 2020». С 2021 г. курирует ежегодную литературную премию «Иду на грозу».
1
— А девушке справа, пожалуйста, яблочный флан…
Стоп. Это не папа. Вита хорошо помнит, как они ходили в кафе. Он почему-то называл официанта шеф. «Шеф, принеси-ка нам…» — и лихо щёлкал пальцем по меню. И никаких «пожалуйста».
Вита снова напряжённо смотрит на него. За десять лет он почти не изменился, и седины не прибавилось. И шейный платок, он всегда их любил. Это он.
— Мне полагается сказать, что ты стала красавицей… — Он улыбается и продолжает: — Но ты уже в шесть лет была красавицей. По общему мнению.
Восьмилетняя сводная сестренка еще больше сгорбилась над своим черничным суфле — так, что ее длинные пышные локоны свесились прямо в тарелку.
— Выпрямись, Гусёна! — Ее мать — и мачеха Виты — легонько хлопнула девочку по спине. Имя сестры — Августа, но, видимо, в семье ее зовут Гусёной. За вытянутый носик?..
— А Ницше говорил, что голос красоты звучит тихо и проникает только в самые чуткие уши. Значит, красавиц «по общему мнению» быть не может!
Брат Виты, Борька. Интересничает. Хочет привлечь внимание отца. Однако обернулась к нему мачеха.
— Боря, ты сейчас в девятом? Как учёба?
Оценками братец похвастать не может, поэтому усердно жуёт свой чизкейк. Вита приходит к нему на помощь:
— У Бори второе место на городских соревнованиях по боксу.
— Это ведь я начал учить его, еще в пять лет! — с гордостью говорит отец. — Сделал грушу из мешка с опилками…
Борька сияет, не поднимая глаз от тарелки.
— Наш Федя тоже ходит на бокс, но все уверены, что он будет математиком! — говорит мачеха Злата. Федя — молчаливый крепыш первоклассник.
— Сколько будет четырнадцать умножить на двадцать девять? — спрашивает сына Злата.
— Четыреста шесть, — отвечает Федя, пошевелив губами. Злата обводит всех торжествующим взглядом. О некоторых людях говорят: они излучают свет. Злата, несомненно, излучает свет. Искусственный и натужный, он походит на сияние автомобильных фар, включенных среди дня.
— Па-ап… — меланхолично тянет Гусёна. — Мне нужна ароматная паста для ручки. Зеленая, малиновая, фиолетовая…
— Купим по пути! — бодро отвечает отец. — А для чего так много цветов?
— Я в комитете «День именинника». Я должна подписывать открытки всем, у кого день рожденья.
— Да, ответственная должность! — отец подмигивает старшей дочери. И Вита вновь не узнает папу. Они всегда обходились без дешёвых подмигиваний. Им достаточно было заговорщицки глянуть друг на друга.
— Рыжая собака… — серьёзно сказал маленький Федя, глядя в окно.
Вита заметила, что он всегда ограничивался комментариями действительности. Злата, однако, не унималась:
— Федя, что такое центральный угол?
На тарелке у Златы крыжовенное желе без сахара. Ещё бы! Она — владелица магазина здоровой еды.
— Угол с вершиной в центре окружности, — покорно отвечал Федя. Вите вдруг стало его жаль. Он похож был на щенка бультерьера, которого заставляют прыгать через кольцо.
В этот момент Гусёна расплескала какао и принялась торопливо промокать салфетками лужицы с маренговой поверхности стола. О таких скромных некрасивых малышках с нежным цветом лица обычно дружно говорят: «Этот гадкий утенок вырастет в красавицу!» Но на деле, увы, такие девочки почти никогда не становятся красивыми.
— О чём ты сейчас пишешь? — спросила Вита отца.
— О, тема — огонь! — отозвался он, отхлебнув зеленого чая. — Рынок органики!
— Органики?
— Органическое сырье! То, что растёт без пестицидов, без ГМО… Перспективы немыслимые!
Он правда воодушевлён? Журналист Виталий Драгунов, который писал о чёрных риэлторах и подпольных игорных домах?
— Ты знаешь, Вита, сколько органики потребляет сейчас Китай? Если наши производители будут ориентироваться на китайский рынок…
— А ещё Виталий пишет для нашего сайта! — перебивает мужа Злата. — Вита, Боря, вы видели наш сайт «Зелёный маг?» Интересно мнение молодёжи. Интерфейс, функционал…
— Ну, Витку можете об этом не спрашивать! — говорит Борис, откинувшись на спинку стула. — Она у нас в модном тренде «на позавчера»: пластинки, бумажные книжки, кружевной воротничок…
— Кто бы сомневался! — отец расплывается в улыбке. — Вита — папина дочь! Я читаю только на бумаге…
— Дождь пошёл! — невозмутимо констатировал Федя, по-прежнему глядя в окно.
— Наверное, пора ехать… — Злата ищет глазами официанта, чтобы попросить счёт. А Боря предпринимает отчаянную попытку:
— Пап, а помнишь — ты называл меня окурышем?
Отец удивленно-рассеянно смотрит на мальчика:
— Разве?
Вита прекрасно помнит. У Борьки были пепельные волосы, сейчас они немного потемнели.
— Нет, не помню. Официант, принесите счёт!
2
Злата была огорчена. В который раз ее благие намерения не обернулись ничем хорошим. Знали бы эти дети, что именно она затеяла встречу! Понятно, что, когда семья жила за четыреста километров от Москвы, никакого общения не было. Виталий даже не звонил старшим детям. Считал, что это будет взвинчивать и ребят, и бывшую жену. Только денежные переводы.
Но теперь, когда семья переселилась в пригород столицы — собственный дом, свежий воздух, — сам бог велел возобновить связи. «Ты должен общаться с детьми!» — непререкаемо сказала мужу Злата. Она рассчитывала на поддержку Виты. Ей уже восемнадцать, учится на филфаке, не маленькая. Но все пошло не так. Алкогольный мохито она, разумеется, заказала Злате назло. На Августу и Федю — ноль внимания. Будто принцесса. А не деле… ну, волосы — длинные, светлые, черты лица правильные. Но — ничего выдающегося.
И эти их испытующие взгляды! Расспросы: «А помнишь…» Неужели нельзя понять, что прежнего отца уже нет? Оттого и не помнит. Человек перерождается, когда бросает пить. Это не громкие слова, а закон физиологии. Он обновлён. Он победил худшее в себе.
Кем был Виталий, когда она его встретила? Ухарство спивающегося пижона, в съёмном логове — груды бутылок… Бр-р-р. Но Злата видела главное — хорошие гены. То, что она искала. Ум, внешность, способности. Отец Виталия был профессором-физиком. А пьянство — чисто социальная привычка. Устраняемая.
Да, Злата ни о чём не пожалела. У детей прекрасные гены. Проявились они пока только в Феде, но и с Августой не всё потеряно. Учитель хвалил её последние рисунки гуашью.
И всё же… Как быть со старшими? Злата, конечно, была безупречна до конца. Когда прощались, пригласила их в гости. «Увидите наш дом! Мы сад разбиваем…» Но «принцесса» сказала бесстрастное «может быть», взяла брата под руку, и — скрылись они меж зонтов… А муж весь вечер говорил о Вите. С одной стороны, оно понятно — первенец, дитя романтики. Назвали в честь отца — Виталия Витальевна. С другой стороны… Может быть, небезобиден этот обед в кафе? Всколыхнёт ненужное? Никогда нельзя быть до конца спокойной.
Впрочем, Злата был уверена, что муж не «развяжет». Им занимался настоящий профи. И Виталий боится. Он знает, что не будет ничего хорошего. Вообще ничего не будет. На его глазах «развязал» Елисеев. И что? Инфаркт с летальным исходом. Ну да, жесткий способ. Но разве перерождение того не стоит? Был швалью, стал человеком.
3
— …И Злата махала нам вслед своим пурпурным шарфиком. Так мило. А мне казалось, что она намахивает смерть… Мы, знаешь, изучали на «русском фольклоре» моровую женщину, которая намахивала смерть красным платком. Мам, как думаешь, она могла его подменить? Папу? Я до конца не уверена, что это он.
Наталья Драгунова потушила сигарету и встала с кресла — все еще привлекательная, в длинном шелковом халате. Светлый, в желтых лилиях, он казался непроницаемым коконом одиночества. Вероятно, он нравился его обладательнице.
— Никто не подменял его, Вит. Он сам легко менял личины. Тебе было восемь, когда он ушёл. Ты его пороков не знала. А я их знала великолепно. Пойду, у меня работа.
Мама переводит какой-то английский исторический роман. Издатель ее торопит. Но Вита не собиралась сдаваться.
— Постой! Расскажи мне о пороках. Я уже большая.
— Ха!.. Ты — дитя. А твой отец и в тридцать был дитя, лживое насквозь и испорченное. Он не выполнил ни одного обещания. А когда выполнял — то лучше б не выполнял…
— Расскажи!..
— Ну, попросила его однажды забрать Борьку из садика. Так он пришел в подпитии — в белом своем кожаном пиджаке — и клеился к молоденькой нянечке.
— Правда?
— Борькина воспитательница рассказала. Я стояла, краснела и лепетала что-то… Противно вспомнить! А это его детское бахвальство? Помнишь — на правой руке у него была татуировка…
— Да, перстень! Масть пик на светлом фоне.
— Так вот. Такой рисунок набивают в тюрьме. Означает — «плохо поддается перевоспитанию». Но твой папочка в тюрьме не был. Перстенек позволял ему быть своим среди уголовников, о которых он писал, и вешать лапшу на хорошенькие дамские ушки. Ну, а в нашем доме была бравада: «Смотри! Ты меня все равно не перевоспитаешь!»
А теперь, по твоим словам, он изображает пай-мальчика и ЗОЖ-пропагандиста? Посмотрим, насколько его хватит. Артист и лжец. И поразительный трус к тому же. Боялся вида крови. Я помню, он остался с тобой, трёхлетней. Готовил что-то на кухне. А ты вертелась рядом и порезала ножом ладошку. Кровь потекла, он бросился перевязывать, да свалился в обмороке. Умора!
— Но у него было имя в журналистике. Было?
— Скорее, он получил его авансом. А потом, когда запои начались… С ним перестали работать приличные издательства. Кого он только не подводил… Да о чём тут говорить? Он не видел вас десять лет! Не писал и не звонил! А вы помчались с ним обедать, как только он появился на горизонте!
— Мамочка, но ты же умная, ты знаешь, что любят не хороших…
— Да. Часто любят обаятельных ничтожеств. Что же, любите. Созванивайтесь. Поезжайте в гости. Только мне о нём не рассказывайте!
Драгунова вышла из комнаты. Вита взяла в руки учебник античной литературы. Библиотечная книжка была идеально чистенькой: видно, студенты не жаловали ее вниманием.
В комнате показался мрачный, взъерошенный Борька.
— Ты что, спал?
— Уснёшь с вами…
— Всё слышал?
— Мать во всём права. В каждом слове. Не стоило ходить…
— Ну… Можешь стереть этот обед из памяти и жить, как раньше.
— Хотелось бы! Не могу. В зеркало смотреть не могу.
Вита села на пол рядом с Борей. Она поняла, что он не шутит, — по дрожи в его сцепленных руках со сбитыми розовеющими костяшками.
— Борь?..
— Боюсь, блин. Не хочу быть, как он.
Вита понимала, почему брату нелегко смотреть в зеркало. Глаза, нос, сильные плечи — из четверых детей Драгунова внешне похож на него был именно Борька.
— И мизинец у него длинный — как у меня, смотри!
— Это просто наружность. Ничего она не значит… — Вита прислонилась к Борьке. Ощутила запах его парфюма, элегантно-взрослого и удивительно диссонирующего с испуганным подростком.
— Нет, значит! А ты вот знаешь — какой я? Не знаешь. И я не знаю. Мне классуха на прошлой неделе говорит: «Драгунов, ты так уверенно говоришь о том, чего не знаешь!»
— И что же?
— А то… Ни у тебя, ни у мамы такого нет. Это все от него! Пусть даже не думает мне звонить. Он нас бросил! На десять лет.
Голос брата звучал повелительно. Вот только преимущество — и оба это знали — всегда было за сестрой. Потому что Борька доверял ей секреты, а она ему — нет.
— А если бы он был внимателен к тебе — тогда, за обедом?
Борька резко вскочил.
— Дура! Не видишь — мы не нужны ему, мы оба. Он семью заново создал, по шаблону. Девочка-Рапунцель и мальчик-боксер. И до нас ему дела нет. И про маму он даже не спросил! Ну, а ты? Забыл: ты у нас не уходишь с плохого спектакля. Культурно сидишь до конца.
— Да не в этом дело… Мне, знаешь, плевать, что он плохой. Довольно того, что он — мой отец. Если только он правда… Слушай, а ты заметил на руке у него тату? Перстень?
— Не видел.
— Странно. Очень странно.
4
Один из поклонников Виты, Ежов, был психиатром. Альбинос с болтающимся на плечах пиджаком, он совсем не нравился ей. Но льстило внимание. Умный тридцатипятилетний человек, который так много знает о человеке и его мозге, — смотрел на Виту широко распахнутыми глазами. Хотя чем она могла поразить его? Неважно. Важно то, что теперь он оказался полезен. Отчасти Вита смогла понять, что случилось с отцом. Видимо, все дело в отказе от алкоголя. Виталий Драгунов отрицает запойное прошлое. Его сознание многое вытесняет. И манеры его могли измениться как раз оттого, что он подавляет в себе прежнего Драгунова. Ежову встречались такие типы. Отец действительно считает себя другим человеком — новая семья, новый дом, совсем иной род занятий… О, это пошлое название «Зелёный маг». Впрочем, ладно.
— Он может быть счастлив? — спросила Вита.
— Мы не можем этого знать. Но исходя из практики… счастье такого «обновленного» человека — чаще всего временное. Человека обычно настигает прошлое.
Вита поняла, что нужно делать. Отца должно неумолимо настичь прошлое.
5
Настало лето. Наталья Драгунова уехала в подмосковный санаторий, взяв с собой сына. Вита позвала отца в гости. Драгунов с утра чувствовал себя странно. То голова покруживалась, то становилось трудно дышать, хотя настоящая жара еще не наступила. «Перепад давления! — сказала ему Злата. — Тебе бы к кардиологу сходить». Драгунов решил на будущей неделе так и сделать. В вопросах здоровья он безоговорочно доверял жене, впрочем, как и в остальных вопросах. Вот только он скрыл, что идет к Вите, в бывший свой дом. Интуитивно он понял, что Злате это не понравится. С утра он обрезал ветки у разросшейся у дома яблони. Потом диктовал Гусёне — письмо у нее хромало. Потом долго выбирал шейный платок. Остановился на белом в зелёную крапинку.
— Хочу прогуляться по парку Горького! Сто лет там не был.
Злата висит на телефоне: общается с поставщиками мороженой ягоды. «Нет, для шиповника это совершенно нереальная цена! Не думайте, что я не знаю прайсов!» Положив трубку, она обернулась к Драгунову:
— Наверное, в парке все изменилось. Сделаешь фотки?
— Ты же знаешь, не люблю фотографировать!..
— Ладно. Гуляй, не торопясь. Если снова голова закружится, — бери такси и возвращайся!
— Обязательно.
Он поцеловал гладкий и розовый локоть Златы и ушел.
…Все тот же книжный шкаф. И даже сансевиерия с воинственными копьями листьев похожа на ту самую, что росла здесь бессмысленно десять лет назад. А вот плазменный телевизор, уродливо огромный для небольшой гостиной, — явно новичок.
— Мы даже нечасто его смотрим… — пожала плечами Вита. — Хочешь кофе?
— Только некрепкий! — попросил Драгунов, памятуя о перепаде давления.
— У меня есть даже миндальное молоко! — мягко сказала дочь.
— Можно любое! — рассмеялся Драгунов. — Только не кумыс — в нем градус…
Вита отчего-то просияла и скрылась в кухне…
Они сидели на ковре. Вита напомнила — когда мама куда-то уходила, они с отцом и Борей ужинали на полу, по-восточному. И правда… Он вспомнил очень отчетливо. Борька однажды пролил на ковер компот, и они с дочкой спешно оттирали расползающееся пятно содой.
Становилось душновато. Драгунов открыл окно и выглянул во двор. Уставшее солнце сонно рассеялось на пыльных листьях тополей, на железной ограде, на свежеокрашенном «грибке», под которым примостилась старушка с двумя малышами.
— Интересно, что делает сейчас маман в своем богоспасаемом санатории? — задумчиво спросила Вита, хрустя кунжутным печеньем.
— «Ничего не делая, сидит, от пудры белая!» — усмехнулся Драгунов.
Вита вздрогнула.
— Ты помнишь?!
— Что — «помнишь»?
— Ну, то, что ты сказал сейчас,— из Маяковского… Мы так маму всегда троллили… Помнишь!
— Ну, конечно, помню. Слава богу, не сто лет прошло! А почему ты, девочка, весь вечер смотришь на мою правую руку?
— На ней была тату.
Драгунов поморщился. Он показал дочери белый шрам от сведенной наколки. Шрам вызывал досаду.
— Больно было сводить?
Прильнув к нему, Вита взяла в руки его ладонь.
— Мне делали под общим наркозом. Ничего не помню, только запах паленого мяса… Отвратительно.
Вита сжала его тонкокостную руку, никогда не державшую ни лома, ни топора — и, кажется, даже отвертки не державшую.
— Папа! Знаешь — я ни на день не переставала любить тебя!
Драгунова смутил такой пафос.
— Я скверным был отцом… — пробормотал он.
— Но теперь ты можешь быть настоящим отцом мне. Если хочешь, конечно.
— Мне страшно, Виталик, что у меня такая взрослая дочь, — искренне признался Драгунов. — Почти женщина… Которую вот-вот унесут тайфуны или мальстремы… Нет, Мальстрем, кажется, только один. В любом случае гораздо спокойнее быть отцом Августы.
Вита молча смотрела на него. Некстати забилось сердце. Все же не надо было пить кофе…
— Ты бледный. У меня виски есть. Скотч.
— Уволь! Ты же знаешь — я девять лет как в жесткой завязке.
— Пап, ты помнишь — мы шли с тобой вдвоем около полуночи… от дяди Егора. Прекрасно знали, что будет нам от мамы.
— Ну, такое не раз бывало.
— Да, но в тот раз мы с тобой, не сговариваясь, начали петь! Так громко, что прохожие шарахались.
— Серьезно?
Свет далеких планет
Нас не манит по ночам,
Он может нам только сниться!
Вита встала с ковра и выпрямилась — стройная как свечка. Голос ее звенел в богемском стекле старомодной люстры.
Зачем мы встретим рассвет опять в неоновых лучах,
И завтра все повторится!
— Помнишь?!
— Не помню, — устало сказал Драгунов. — Видно, в дупель был в тот раз.
— Ты врешь! — крикнула Вита с неожиданной злостью.
— Тише! — сказал удивленный отец. — Слушай, будь ласка, — принеси мне воды.
Вита сразу вся сникла, и волосы ее как-то бессильно повисли на узких плечиках. В сердце Драгунова что-то кольнуло.
— Сейчас принесу… — бесстрастно сказала девушка и вышла. А через минуту Вита, такая же бесстрастная, стояла в дверном проеме, и кровь стекала на пол по обеим ее рукам.
Драгунов кинулся было к ней, но согнулся от страшного приступа тошноты.
— Нужно «скорую»! — вскрикнул он сипло.
— Она не успеет… — замотала головой девушка. — Помоги мне! Бинты — вот там, в нижнем ящике.
Он метнулся к ящику, судорожно размотал бинт. Потом все было как в тумане, густом и ядовитом. Опять стало трудно дышать.
— Зачем ты это сделала? — спрашивал он, механически быстро перематывая ее запястья.
— Я подумала, что теряю тебя… — шептала Вита и все повторяла: — Они не успеют. Не нужно звонить, они не успеют.
У него тряслись ноги, и он снова опустился на пол.
— На ковер совсем немного попало! — сказала Вита почти прежним голосом. — Но все равно надо отмыть.
И, как десять лет назад, они упорно оттирали фиалковую ворсистую ткань, и рука Драгунова, сжимающая губку, ходила ходуном, а потом Вита принесла виски, и он не удивился и выпил залпом полстакана.
Вита отпила глоток и снова смотрела на него, будто страстно чего-то ждала.
— Ежов сказал, что страхи остаются с человеком, — проговорила Вита. — И гемофобия тоже — страх крови…
— Кто такой Ежов? — Драгунов почувствовал, что у него немеют губы, допил оставшееся в стакане зелье и налил еще.
Вита не отвечала. Она улыбалась каким-то своим мыслям.
— Я люблю тебя. Не делай так больше.
— Ты скоро станешь прежним! — сказала дочь, кивнув на бутылку.
Драгунов привалился спиной к мягкому креслу. Он чувствовал, что щегольской шейный платок намок от испарины. Растущая тяжесть… Нет, не свинцовая, а будто набросили на него пару толстых ватных одеял. Он вспомнил, как опасен может быть для него алкоголь, но не очень испугался. Слишком силен был страх, пережитый пятнадцать минут назад.
Вита свернулась на полу калачиком.
— Я это сделала не только ради себя, но и ради Борьки тоже. И ради тебя самого.
— Не понимаю. Ради меня?
— Почему ты говоришь так медленно?
Не дождавшись ответа, Вита начала объяснять:
— Я ведь не хотела умереть. Ты видел — порезы у меня неглубокие…
Но Драгунов уже ничего не слышал, потому что опрокинулся потолок, потому что заплясали вокруг синеватые вечерние тени, а последним, что он увидел на границе небытия, была узкая ночная улица, блестевшая от недавнего дождя. Мужчина и хрупкая светловолосая девочка шли рядом и пытались докричаться до звезд.
Вита ничего не заметила. Она потянулась и сказала:
— Как хорошо, что я совсем не боюсь крови, а только шмелей и ос!