Мир без Стругацких
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2024
Мир без Стругацких. / Сост. и предисл. Василия Владимирского. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2024.
Антология как жанр — с её неизменным плюрализмом, разнообразием — состоялась у нас ещё в нулевых. Эксперименты большие и малые определили путь, благодаря которому speculative fiction ушла из представлений о литературе в саму литературу, став неотъемлемой её частью, без делений на лагеря, штили и задачи.
Не могу, впрочем, сказать, что многие из антологий той поры были по-настоящему удачны. Яростно переводились западные образцы — те, что из раза в раз составляли Эллен Датлоу, Рэмси Кэмпбелл, супруги Вандермеер etc., — и столь же яростно формулировался наш ответ Чемберлену. Хотя, конечно, был это не ответ и не шаг к подражанию, а, скорее, работа над ошибками, выявление методов, что ещё не выявлены.
Говоря об интересных жанровых антологиях нулевых-десятых, я вспоминаю «Возвращение Ктулху» (2008), один из первых значимых книксенов в адрес Лавкрафта, и «Конец света с вариациями» (2013), этакий формалистский взгляд на возможные сценарии апокалипсиса. Оба тома грешили исключительным разнообразием авторских интонаций и их совершенной чужеродностью.
Не было просто-напросто ощущения тождества. Антология смотрелась как кабинет редкостей, напрочь лишённый структуры и организации. Ты запросто мог поймать жемчужину, эсхатологический гротеск страниц на пятнадцать–двадцать, по какой-то случайности затесавшийся средь неуклюжих рассказов «о страшном и невероятном», а мог не поймать ничего и взгрустнуть.
Кто знает? Может, по этой причине жанровые антологии в большинстве своём иссякли? «Самая Страшная Книга» тут, безусловно, редкость, но мы говорим о speculative fiction как таковой. Тем радостней, что на свет появилась книга, удивившая по каждому из возможных параметров — начиная именами авторов и заканчивая общей идеей.
«Мир без Стругацких» похож скорее на сетевой эксперимент из закромов «Рваной грелки», чем на строгий жанровый компендиум; однако это не умаляет его художественных и содержательных достоинств. Тринадцать авторов; тринадцать историй. Правда, между первыми и вторыми затесались полуторные — голоса из прошлого русской литературы, голоса, с фантастикой порой даже отдалённо не совместимые.
Да и, кажется, всё ясно ещё из названия. Тринадцать человек размышляют над тем, что было бы, окажись наш мир лишён двух кровных братьев по фамилии Стругацкие. Занялись бы классики лагерной прозы проблемой далёкого космического естества? Куда бы рванули диссиденты, если бы некому стало защищать их антикварный быт?
Взяв на себя испытание непогодой чужого стиля — и чужой речи, — авторы антологии предприняли рискованную и, прямо скажем, неблагородную вылазку в джунгли эксперимента. Неблагородную потому, что трудную, едва ли окупаемую — радостью и, как писал Шиш Брянский, «праздником надбровных дуг». Дуг, разумеется, читательских.
Ника Батхен ворожит голосом Варлама Шаламова: перед нами рассказ «Страна Уран», повествующий о трудах и днях космического заключённого. Всё с его глаз; всё с его языка. Начинается история вполне элементарно, научно-фантастично; дальше, однако, проступают водяные знаки не столько стилизации, сколько умелой пародии; можно подметить и «Шерри-Бренди», и, положим, «Артиста лопаты».
Это достойное, трогательное и, однако, нисколько не шаламовское повествование. В каждой строчке читается золотой век фантастики, добропорядочный гражданин Симак, плодовитейший гигант Азимов, но уж где здесь — за исключением авторских подмигиваний, кивков в сторону — Варлам Шаламов, сказать я не могу при всём желании.
Должно быть, в этом парадоксальном несовпадении задач и результатов и наблюдается выигрышное «фиаско» антологии. Алексей Сальников пробует на вкус речь Юрия Коваля — и пишет, несмотря на большое старание, абсолютно сальниковский текст. «Катамант» похож на всё и сразу, полон витиеватых злоключений à la ранний Дилэни и болезного юмора à la Сальников. Весело, бойко; но Коваль здесь эпизодичен.
«Бирюк с Европы» Тимура Максютова носит печать шукшинского стиля — и, кажется, даёт мне раннее понимание того, как эту антологию желали «видеть» её же авторы. Удача; несомненная удача! И не сказать, чтобы этос шукшинского миропонимания было трудно скопировать на бумаге. Летучий, мимолётный, нежный рассказ, напомнивший мне об Уильяме Тенне.
Переходя от эксперимента к эксперименту, я не мог не отметить для себя огромного интереса к биографическим выпискам, предуведомляющим каждое из сочинений. Андрей Битов, по логике бесстругацкого мира, мог переписываться с Филиппом Диком, а Фазиль Искандер — писать забойные боевики с примесью альтернативной истории.
Всё это ценно. Так и вижу романы, скрытые под чуть видоизменёнными биографиями: что-то в духе «Посмотри в глаза чудовищ» Лазарчука и Успенского, беготни от постмодерна к новой искренности. Осмелюсь предположить, что в этих «заметках на полях» порой обронено куда больше фантазии, смекалки и художественной дерзости, чем, собственно, в представленных «персоналиями» рассказах.
Не вижу смысла определять своеобычие каждого из них — антология заслуживает последовательного чтения; это не обсуждается. Другое дело, что по-настоящему зацепили моё внимание лишь три-четыре истории, написанные как бы от скуки, между делом. Очаровательная игра Дарьи Бобылёвой в Битова является не только преодолением этой игры, но и вполне состоятельным впечатлением, что, возможно, на фоне остальных текстов особенно заметно.
То же самое и с Севером Гансовским в исполнении Эдуарда Веркина — талантливейшего патологоанатома жанров. «Физики», написанные в дуэте шестидесятнического скептицизма и хрестоматийной находчивости, являют собой идеал саспенса, вынесенного за скобки ожиданий; много тут жути, странностей и декоративных «ку-ку».
Отдельные персоналии, взятые для антологии, близки фантастике очевидно больше Шукшина или Шаламова; вот, например, Василий Аксёнов, сам себе стиль и метод: в интерпретации Николая Караева он, как ни странно, кажется уже и площе себя исходного. «Остров Крым» — стильный экзотриллер; «Затоваренная бочкотара» — и вовсе биопанк, затерянный в угодьях риторики модерна.
А тут, видите ли, марсиане и их марсианство. Схема. Оголённые проводки. Слишком явное наследование — чему-то, что кажется Караеву непременно занятным. По «Марсиянам близ “Кантиниума”» создаётся вот какое впечатление: если бы Стругацких в нашем мире не оказалось, то Василий Аксёнов превратился бы из выдумщика-провокатора в экспонат музея народной футурологии.
«— У чукотского народа есть такое ёмкое слово: энан-откынатык. Это значит «везти покойника на санях, сидя верхом на нём». Не думаю, что эти милые люди подразумевают здесь нечто большее — какие-то метафорические глубины. А я вот их вижу. Мне кажется, это про то, как важно отпускать наших мертвецов, а не тащить их грузом вместе с собой».
Когда дело доходит до предположения, интертекстуальной шутки, очень легко поддаться соблазну и утвердить за конкретным голосом несвойственные ему мелизмы; вот и в «Мире без Стругацких» некоторые танталы либо обделены родной мощью высказывания, либо ею перекормлены. Стилевого компромисса в книге я не обнаруживаю, но вижу в ней отчётливую, говорящую логику: провести линию различия и весело провести время.
Время в застенках неочевидного метода. Уйдя за половину, антология становится ощутимо сложнее, каверзней: итогом вынесен рассказ Сергея Кузнецова «Право на отдых», выполненный как бы рукой Александра Галича. Эта ловкая, опрятная, кокетливая вещица уходит от нормативов фантастического дальше остальных — и переходит скорее в категорию контекста, нежели идеи.
«Мир без Стругацких», собранный Василием Владимирским, приятно удивляет многообразием форм и решений, случившихся на почве коллективной выдумки. Хотя, вероятно, в самом названии никакой выдумки нет: мы и так живём в мире, напрочь лишённом люденов, суммы технологий и нового гуманизма.
Деформирован ли тутошний Шукшин или Анчаров? Чьим рупором завладел Орлов? Всё это не особо важно. Важнее грусть за скобками авантюристских уравнений; ведь правда — окажись мир литературы хоть немного ближе миру приютившей её реальности, не стал бы он похож на то, что представили нам эти тринадцать рассказов?