Максим Замшев. Вольнодумцы: Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2024
Максим Замшев. Вольнодумцы: Роман. — Санкт-Петербург: Литературная матрица, 2024.
Если в содержательно-тематическом отношении новый роман Максима Замшева наследует «Бесам» Достоевского (это наследование напрямую обыгрывается в романе, по тексту которого рассыпано множество стилевых и содержательных «приветов» Фёдору Михайловичу), то в сюжетно-композиционном аспекте «Вольнодумцы» окликают другой роман классика — «Преступление и наказание». В обоих случаях увлекательная, закручивающаяся на глазах читателя во всё более тугой узел и развивающаяся с кинематографической интенсивностью детективная интрига становится динамическим каркасом для серьёзных раздумий автора о насущных социальных и философских проблемах, для социально-психологического очерка состояния нравов. Сущность либерализма и консерватизма, свобода воли, случай и судьба, блоковская тайна России, рок и фатум, действие бытийной энтропии в судьбе отдельного человека, психология творчества, подлинная и мнимая помощь, женская логика — вот лишь неполный список затрагиваемых Замшевым тем. Детективная канва, надо сказать, вообще удобна для показа человека во времени и времени в человеке, поэтому и интерес к этому жанру в современной литературе не ослабевает у писателей с очень разными эстетическими установками1.
В интервью 2022 года, когда роман еще дописывался, автор так характеризовал его в интервью: «Заканчиваю новый роман — «Вольнодумцы». <…> Это книга о современной жизни, есть там и молодые люди, замешанные в протестных движениях. Вообще там много разных историй — про энтропию пожилого человека, полицейские провокации, тайны прошлого… Все это сплетается в романе в единое полотно»2. А в сравнительно недавнем интервью автор более подробно рассказывает об истоках романа, об эволюции замысла и читательском отношении: «Если же говорить о романе, то в нем нет документальной истории, скорее это исследование, как в принципе функционирует молодежная протестная группа. Идея возникла во время волнений в Москве перед выборами в Думу в сентябре 2019 года. Роман писался долго, за это время мое отношение к вольнодумцам менялось. Сначала я даже симпатизировал юношескому порыву все изменить к лучшему, но потом пришел к выводу, что в России он чаще приводит к разрушению, чем к созиданию, хотя отталкивается от правильных установок. <…> Я сознательно уходил от выражения авторского отношения к вопросу, из-за чего одни обвинили меня в излишней симпатии к протестным настроениям, другие решили, что я опорочил либеральное движение. <…> Конечно, моя книга — не только о вольнодумстве, она о живущих бок о бок представителях различных слоев общества, о любви, о самой жизни, наконец. Профессора, рыночные торговцы, спортсмены, проститутки, чиновники обитают на одной улице — достаточно сделать шаг, чтобы оказаться в совсем другой среде. Еще в тексте уделяется много внимания кризису среднего мужского возраста, о котором в свое время ярко написал Мишель Уэльбек в романе «Серотонин»3.
В центре сюжета «Вольнодумцев» — кружок молодых (и вполне социально успешных — «все из хороших семей, никаких правонарушений») людей, мечтающих о том, «как они разорвут сознание народа и заставят его свергнуть ненавистный режим», «бросить вызов коррупции, кумовству, пошлой цензуре». Для достижения заявленных целей они готовы «мочить чиновников и намекать, что перемены не за горами», причём намекать путём откровенной пропагандистской лжи («Можно выдумывать всё, что угодно. Главное — убедительность»), то есть собираются бороться с ложью путём лжи.
Замшев изображает «вольнодумцев» честно, без карикатурности и лубочности, не соскальзывая в фельетон, с искренним желанием вжиться в их логику, понять, что ими движет, реконструировать логику чужого сознания (как тут не вспомнить работы Бахтина о Достоевском). И в художественно зафиксированном процессе этого «вживания» очевидными становятся кардинальные отличия современных «революционеров» от их предшественников из 19-го века: помыслы их чисты, но в этой «чистоте» много пустоты и дурной наивности, не позволяющей увидеть проблему в «себе, любимых». Они слабо сознают, что руководствуются побуждениями исключительно эгоистическими (в частности, стремлением прославиться), как бы ни маскировались они под идеи «общего блага» и справедливости. К тому же они лишены направляющей воли, обязательной для оппозиционных студенческих организаций позапрошлого века. Членов кружка можно назвать «безвольнодумцами», они тонут в «словах, словах, словах», в мантрах о том, что «надо что-то менять всерьёз», никак не приближаясь к делу, как будто не понимая, что от повторения слова «халва» во рту слаще не становится.
Они ловко оперируют абстракциями, хотят исправить порядок в стране, но при этом к реальности не готовы, жизни толком не знают и знать не хотят, скрываясь от неё в уютных кафе и ресторанах. Показателен эпизод, когда одна из героинь, увлечённая «высокими» мыслями, буквально проходит мимо умирающего от сердечного приступа человека, торопясь провести вечер за интеллектуальной беседой.
Идеи «вольнодумцев», таким образом, дискредитируются самим их образом жизни. Волей к действию отличается, пожалуй, только Виктор Небратских, но и у него эта воля искажена эгоистическими импульсами — ревностью и комплексами, превращающими его в маньяка. Он силен духом, но сила его слепа, механистична и разрушительна.
Главный герой романа, в некотором смысле «альтер эго» автора и «голос разума», — Артём Шалимов. Но и его «положительность» сложна и нелинейна. Замшев создает многогранный, по-достоевски психологически достоверный и убедительный портрет мужчины зрелого, рефлексирующего («любил размышлять о себе в третьем лице», «как бы вырабатывал у выдуманного мира виртуальное отношение к себе»), но при этом живого, импульсивного, ошибающегося, бегущего от проблем, наступающего порой на одни и те же грабли, но всё же способного «перестрашить страх». Располагает читателя в Шалимове именно живая острая мысль, направленная и вовне, и на самого себя, склонность не к пустому самокопанию, но к углубленному самоанализу, в который вовлекается вся психосоматика. Шалимов является возлюбленным одной из главных «вольнодумок» Майи Кривицкой, но при этом он значительно её старше, поэтому его взгляд сочетает личностную вовлечённость и поколенческо-возрастную дистанцию. Именно его остранённым зрением мы видим, что «вольнодумцы» изначально несвободны в своём стремлении к «свободе», мыслимой как разрушительная анархия, а не как созидательная «сознательная ответственность».
Книга интенсивно вовлекает читателя в повествование переключением оптики, сменой ракурса читательского восприятия, оттенением одной интриги другой, композиционной и персонажной симметрией, органичной полифонией голосов, умело расставленными «роланбартовскими» «антеннами», лирическими отступлениями на самые разные темы (от русского застолья до русского языка и русской литературы, от «трихинов»-соцсетей до методик воспитания детей), развитой характерологией: каждого из основных персонажей гложет изнутри постоянное беспокойство, каждый взыскует «выпрямительного вдоха».
Стиль М. Замшева отличается плотностью, порой доходящей до афористичности, динамизмом, музыкальностью (вспомним о музыкальном образовании автора) фразы, поэтической (не забудем, что это — проза поэта) точностью и оригинальностью эпитетов («мясистый снег», «нераспакованные комплекты белья в целлофановом смирении», «страстно залаяла собака»), сравнений («колёса застучали яростнее, будто у них кончались силы», «бессонница, как строгая учительница без косметики», «недоговорённость сродни плесени»), метафор («зажёг в себе свечу алкоголизма»), мастерством внутреннего монолога, несобственно-прямой речи (иногда трудно разделить, где говорит автор, а где персонаж, и поиск этого «зазора» создаёт дополнительный нерв повествования, ещё один уровень игры с читателем), прицельной точностью наблюдений, точечной иронией («петербургский снег, судя по всему, нечасто встречающийся с лопатой дворника»), умелым смешением различных лексических пластов и переключением разных стилевых регистров.
Внутреннее состояния героев передаётся в целостной совокупности психологических тонкостей и нюансов: «Его мимика почти никогда не соответствовала ни его словам, ни его мыслям», «Встающие ни свет ни заря обычно чувствуют свою избранность». Замшев чрезвычайно внимателен к порой весьма трудноуловимым изменениям — будь то смена настроений героев, смена погоды или этапы нарастания эротического влечения. Удаются автору и флешбеки-ретроспекции: в частности, в снах и видениях Артёма, которому надо не столько узнать правду о загадочной гибели своего брата под колёсами электрички, сколько вспомнить эту правду. Во многом импульсы, движущие героями романа, коренятся не в сознании, а в бессознательном.
Отдельно стоит остановиться на работе с хронотопом. Замшев обладает редким умением художественно передать как мертвизну одушевлённого, так и одухотворённость неодушевлённого: в пространстве романа наряду с героями действует «уставший от борьбы с бензином воздух», «грустные зимние деревья ничем не интересуются», а «ветер беззастенчиво вмешивается в разговоры людей». Города, в которых происходит действие романа (Москва, Петербург и отвечающая за остальную Россию Самара) выписаны как живые существа: «Вера советовалась с городом, как с человеком, искала сочувствия и поддержки», «Москва напоминает уставшую женщину», «Мясницкая улица недомогала от обилия машин». Они будто живут своей особой жизнью, отдельной от мертвеющих в заботах и беготне людей, чьё существование если что и оживляет, то искренняя и настоящая, существующая вне всех идеологических конструктов, непреложная, как закон тяготения, любовь.
Время в романе тоже одушевлено: у каждого месяца, каждого сезона — своё «лицо». Этой одушевлённостью пространство и время тесно связаны друг с другом, перетекают друг в друга: так, например, ноябрь в гоголевско-достоевском, полном снов, «видений с большой примесью реальности» и многообразных озарений Петербурге «ни к чему не имеет прямого отношения, но на всё влияет», а небо, в которое устремлён шпиль адмиралтейства, — «бескрайнее, отражающееся в воде и делающее мир цельным и непроницаемым». Хронотоп у Замшева в некотором роде сильней и спокойней человека, потому что живёт, повинуясь природным импульсам, а не «бесам» различных деструктивных идей.
Напоследок отмечу, что роман получился современным в лучшем смысле слова. По нему рассыпано множество деталей сегодняшнего дня: узнаваемая атмосфера московских и петербургских кафе, чебуречных, баров, рюмочных и ресторанов; «Брисбен» Водолазкина, читаемый Артёмом; персоналии реальных писателей, политиков, футболистов; министр культуры Мальдинский и поэт-тусовщик Марс-Кавказ, чьи прототипы легко узнаются… Максим Замшев представил нам свой стереоскопичный и многослойный взгляд на проблемы, которыми пульсирует день сегодняшний, в их проекции на вечные ценности русской литературы (которой автор не забывает приветственно кивать на всех уровнях, например, фамилией подозреваемых братьев-таджиков Рахметовых — «новых людей» дня сегодняшнего), транслируемые русским классическим романом, прямым наследником которого, собственно, и являются «Вольнодумцы».
1 Вспомним хотя бы недавний роман Вячеслава Курицына «У метро, у “Сокола”», о котором мне доводилось писать в рецензии «Не просто детектив» — https://biblio.tv/columns/govorimoliterature/ne-prosto-detektiv/.
2 Юрий Татаренко. Литература шире лозунгов. Интервью с Максимом Замшевым // Бельские просторы, № 9, 2022 — https://belprost.ru/articles/kulturnaya-sreda/2022-09-07/9-2022-yuriy-tatarenko-literatura-shire-lozungov-intervyu-s-maksimom-zamshevym-2939340?ysclid=lvr6gtqj9k219874879.
3 «Когда все говорят одинаково, значит, кто-то обязательно врёт // Труд. 22 декабря 2023 — https://www.trud.ru/article/22-12-2023/1574231_kogda_vse_govorjat_odinakovo_znachit_kto-to_objazatelno_vret.html.