Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2024
Дарья Лебедева — поэт, прозаик, литературный обозреватель. Родилась и живет в Москве. Окончила исторический факультет МГПУ, Литературный институт им. А.М. Горького. Стихи и проза публиковались в журналах «Дети Ра», «Урал», «Новая Юность». Критика и рецензии публиковались в изданиях «Книжное обозрение», «Троицкий вариант — Наука», «Лиterraтура» и др. Автор двух книг стихов. Член Союза писателей Москвы.
Как внезапно стало темно. Август перевалил за середину. Но совсем не холодно — теплый вечер, словно лето в разгаре. Всегда так и считала, август — пик лета. В июне слишком холодно, в июле жарко и мокро, но август застывает картиной, пахнет травами и цветами, плоды на деревьях наливаются краской, насекомые и птицы порхают-летают, как в последний раз, небо полнится похожими на причудливые горы облаками, и все это мимолетно, как дыхание. Моргнешь — и уже сентябрь.
Надо бы встать и пойти домой. Завтра снова приду, как обычно. Хорошая скамейка, видно почти весь двор. И недолго до нее, с одной стороны, с другой, все-таки расстояние, которое нужно пройти по щербатому тротуару, — иной раз почти подвиг.
Она встала и, опираясь на палку, медленно пошла. Молодая парочка, о чем-то звонко беседуя, осторожно обогнала ее. Обогнав и их тоже, пролетел со свистом парень на самокате. Дорогу пересек деловито шагающий по своим делам серый полосатый кот — уши недовольно поджаты, хвост покачивается параллельно земле. Детская площадка притихла — вместо громких визгов там теперь кто-то шептался по лавочкам, иногда раздавался низкий, гортанный смех. Звякнула бутылка о сталь мусорной урны. Разговор налетел, как порыв ветра, и схлынул, как только она прошла мимо.
***
Она сидит на той же скамейке. Соседи привыкли уже, идут мимо, здороваются.
— Здрасьте, Антониниванна.
Она в ответ кивает как будто даже строго, с достоинством. Лавочка эта у крайнего подъезда на углу, на возвышении, и видно детскую площадку, дорожку вдоль дома до угла, чуть дальше футбольную коробку, но уже похуже. Оттуда доносится стук мяча о резиновое покрытие, потом о сетку-рабицу и крики — давай! быстрее! ловиииии!
Заснула, кажется, на минутку. Какие-то смутные воспоминания проходят мимо, словно соседи по двору. Не получается уловить — не картинка, скорее, образ, чувство. Топот ног по асфальту, явно детский, ноги в обуви на твердой гладкой подошве — цоп, цоп, цоп. Она открывает глаза — мимо бежит девочка лет восьми в кожаных босоножках, один ремешок расстегнут и болтается, а за ней большая лохматая собака, обычная такая, беспородная. Уши взметываются и опадают одновременно с ремешком на босоножке. Девочка громко топочет, собака клацает по асфальту когтями, и обеим весело, радостно. Август на дворе.
Девочка бежит, собака за ней. Так хочется в школу! Узнать, как Алька провела лето. Не то чтобы я не знала — мы все лето переписывались и даже созванивались, пока бабушка не разозлилась и не сказала, что отберет телефон, если я буду проводить все время с ним, а не с ней. Но теперь я вернулась, я здесь! Осталось дождаться Альку, и снова можно будет шептаться, заплетать друг другу косы и обсуждать всякое важное. Будем вечером вместе гулять с Соней во дворе. Хорошо, что мы рядом живем и вместе учимся! Алька классная. Иногда хочется стать ею — у нее волосы густые и коричневые, как чай, и глаза такие круглые, большие, не то что мои, маленькие и блеклые. Но хорошо, что она все равно со мной дружит, даже если это только из-за Соньки. Она потрепала собаку по пушистой голове, та задышала радостно, шумно и облизала руку. Дальше пошли спокойно, подошвы перестали стукать об асфальт — и скрылись за углом.
Вспомнила вот — не то, что никак уловить не могла, другое. Были у нее в детстве любимые босоножки, поначалу белые, потом непонятного цвета, с парой ярко-красных вишенок на союзке. Два алых кругляшка соединялись зелеными черешками, вышитыми причудливым треугольным стежком. Любимые. Носила, пока не развалились? Или пока нога не перестала помещаться? Они тоже так цопали, звонко и громко, — плоская подошва, встретившаяся с асфальтом. В детстве, кажется, столько всего происходило каждую секунду. А теперь вот вышла на улицу, села на лавочку и сиди так весь день, смотри, что происходит с другими.
А что, это тоже хорошо, подумала. Вон ребята бегают в салочки, кричат, слышно аж с того конца двора. Ты вóда? Кто вóда? Я не вóоодаааа! Осалил! Ну, блииииин! Девчонка в огромных наушниках с пакетом из супермаркета пролетела мимо как вихрь. Следом по той же дорожке медленно, как-то даже слишком не торопясь, прошел тощий парень с длинными волосами, в руках скейт. У нас так было нельзя. Не, скейты были, младший брат начал кататься на таком сразу, как они появились, она, правда, уже взрослая была. Даже странно, что ими до сих пор увлекается молодежь. А вот волосы в школе ни в коем случае.
Девчонка в огромных наушниках бежала домой и думала — снова август, скоро опять в школу, как же не хочется. Скука на уроках, когда пялишься в окно на умирающее в сентябре лето, слишком короткие перемены, а сколько всего было, и не терпится рассказать Амельке. Опять Пашка будет приставать. А ей нравится Гоша. Только что бегала в магазин, мама просила купить хлеба, тут же и встретила его, так смутилась, не знала, что сказать. Все уже вернулись, значит, небось, тетрадки покупают и тоже грустят. Гоша выглядел печальным, но ей улыбнулся, когда поздоровался. Потом пройдет сентябрь, вечерами станет совсем темно, никаких гуляний после уроков, сразу домой, а то родители будут волноваться. Сколько еще осталось? Она вбежала в подъезд.
Сколько еще осталось? Одиннадцать дней, не считая сегодня. Сегодня можно уже не считать. Тощий парень с длинными волосами нехотя возвращается домой. Так классно тусить с парнями в скейт-парке и даже уже почти не страшно. И длинные волосы (начал отращивать в конце учебного года) так классно вспархивали на ветру. Отец заставляет постричься к школе. Да там же всем пофиг! У них теперь молодой методист, новенький, так он вообще с самурайским хвостиком ходит. И никто ни слова ему не говорит. Знаю, что папа на это возразит: то взрослый человек, он может сам решать, как выглядеть на работе, пусть даже глупо. А я себе пока не принадлежу. Сколько ни оттягивал момент, но все-таки дошел до подъезда и, вздохнув, потянул на себя тяжелую дверь.
Она не то чтобы задумалась — скорее перестала думать, укутавшись в теплый августовский воздух, полный запахов и звуков. Хорошо-то как. Осенью тоже по-своему хорошо, да и зимой неплохо, только суставы ломит, но август, особенно эти его последние, ветреные, быстро пролетающие денёчки, неповторим. Звуки. Взревел двигатель — это с шоссе. Лает собака — низким строгим лаем, наверное, большая собака. Антонина не любит маленьких собачек, которых теперь много во дворе. Некоторые, конечно, очень миленькие, но у нее в детстве была овчарка, и других собак она не признает. Они проводили все лето в деревне, каждое утро ходили к соседской козе за молоком, потом занимались участком — капустой, тыквой, огурцами, кабачками. У них рос весь теперешний овощной отдел. К осени все это постепенно перекочевывало в банки, склянки, ящики и отвозилось в несколько заходов в город. Чапа носилась по всей деревне, заметно дичая за лето, приносила щенков, которых здесь же и раздавали. Она была добрая. Антонина Ивановна вспоминает, как ездила на ней верхом, хватала за треугольные уши, а собака терпела и лизала ей лицо. Это было немного фу, но она любила Чапу и понимала, что та тоже признается ей в любви.
Та девчушка в шумных босоножках — вот у нее правильная, большая собака, хоть и беспородная. Босоножки к тому же. Столько сразу воспоминаний. Кажется, девочку зовут Настя, такая улыбчивая, всегда всем довольна. Счастливый ребенок. Антонина Ивановна напрягла память — ну точно, и родители всегда улыбаются, светятся прямо, и очень похожи друг на друга. Хорошо, что есть такие пары. Бесхитростная любовь. Он смотрит на нее, она на него, оба рады друг другу, дочке, лохматой собаке, и этого достаточно, чтобы любить — свою жизнь, этот шумный двор, мир вокруг.
По плитке, потом по асфальтовым выщербинам грохочут маленькие колесики. Антонина Ивановна поднимает глаза — за грузной дамой и ее тщедушным сыном медленно ползут туго набитые чемоданы. У обочины стоит такси. Чемоданы упираются в машину и останавливаются — прекращается дрындёж колесиков, слишком маленьких для неровностей и ямок, по которым им приходится ехать. Ловкой рукой таксиста чемоданы отправляются багажнику в рот, который тут же захлопывается. Грузная дама и подросток с двух сторон вползают на заднее сиденье. Из опущенных окошек раздается сентиментальная песня, которая тут же обрывается — женский голос просит сменить радиостанцию.
Наконец-то отпуск, думает женщина, полторы недели моря, никакой работы, буду своего оболтуса посылать за пиццей, угощать колой, а ругать не буду. Он хороший парень, просто взрослеет быстро. Скоро окончит школу, пойдет в институт, потом исчезнет — женится или просто переедет. Останусь одна. Надо взять себя в руки, отпускать его гулять, познакомимся с соседями, если у них будут дети его ровесники, чтобы он общался, отдыхал, загорал. Вернемся прям к школе. Ему потом готовиться к экзаменам, подтягивать русский. Она оборачивается к сыну и с нежностью смотрит — на его прыщи на костистом лице, слегка сальную челку, слишком свободную черную футболку. Чего он черное носит даже летом, жарко же! Нет, я обещала себе. Пусть делает что хочет. Ему сейчас нужна свобода, это у меня сжимается сердце оттого, что остались считаные годы, пока он со мной. Парень оборачивается, уловив ее взгляд, и недовольно ворчит: «Мам, ну ты чего». Машина заворачивает за угол.
***
Антонина Ивановна идет по обочине медленно-медленно, ощупывая палочкой сложный рельеф тротуара. Ее обгоняет женщина лет сорока — спешит. Это Антонина знает, что ей сорок, — достаточно подсчитать, сколько лет прошло с тех пор, как девочка выросла и окончила школу. Издалека и не скажешь, что ей столько. Небольшого роста, худенькая, даже тщедушная. Детское лицо в обрамлении светлых волос — часть из них уже седые, но никто этого не замечает, думают, мелирование. Ей тыкают в магазине и транспорте, она привычно кривит рот в ответ. Маленькая собачка до старости щенок. Морщинки в уголках глаз тоже не придают возраста. Словно она застряла в прошлом.
На площадке кричат и смеются дети, а мамы, послеживая краем глаза, разговаривают о своем. Когда женщина идет обратно, Антонина Ивановна уже сидит на своей любимой лавочке и смотрит вперед спокойно, мечтательно.
Я словно застряла в прошлом, думает вечная девочка лет сорока. Я сегодня заходила в свой давно заброшенный «Живой журнал». Помнишь, когда-то вся жизнь была в нем. Мы приходили ночью с тусовок и откладывали сон еще на четверть часа — непременно надо было выплеснуть чувства, всю эту сентиментальную чушь в дневник. И я перепечатывала из тетради в широкое поле для ввода: «Август — медленный ветер, уже не летний, прохладный и надменный, депрессивная музыка и любовь к одиночеству. Пьяные мамашки на соседней лавочке и растерянный малыш в серой курточке цвета большого облака, нависшего над нашими головами. Солнце в окне — мир-отражение. И еще — морщинки в уголках глаз — я слишком часто улыбаюсь. Август — предсентябрьское низкое небо и пушинки, проплывающие по воздуху мимо лица. А мне нравится медленно выводить слова, вписывая их в мелкие клеточки тетради. Запах осени. Отсутствие надежды и страха. Две девушки на качелях — я бы тоже с удовольствием, но не теперь. Еще одно лето сходит на нет, а в моей жизни все по-прежнему. Почему мне всегда кажется, что именно летом что-то должно измениться?»
Ты мне написал тогда. Но потом стер свой аккаунт и все свои комментарии. Целые диалоги словно вычистила цензура. В них можно прочитать только мои реплики, а твои исчезли. Но я помню твой ответ, вместо которого теперь «deleted comment». Август — самый короткий месяц, сказал ты. А я спросила, не перепутал ли ты с февралем. Эта фраза сохранилась, я-то ничего не удаляла. А ты ответил (осталось только в памяти): «Август — месяц, который быстрее всех проходит». Несмотря на долгих тридцать и еще один день. Пролетает — вжух — и нет его. Поэтому он самый короткий из всех месяцев года. Короче июля и сентября. Апреля и февраля. Даже января, у которого Новым годом вечно отсечено начало.
Согласна, написала я. Это слово сохранилось, а с чем или на что я согласна — нет. Забавно, да? Кто-нибудь, зашедший случайно на эту страничку, может представить что угодно. Например, «будешь моей женой?». Согласна. Или «ты такая дура». Согласна.
Очередной август летит мимо, как тот, когда мы неловко молчали при личных встречах и переписывались в интернете. Вот вроде месяц только начался. А теперь уже двадцатое число. Куда делись остальные числа? Июль тянулся медленно, словно смаковал каждое мгновение. Но после июля же еще август, а после августа осень. Это совсем другое. И от этого грустно. Но август — самый лучший месяц, самый летний. Тонкие ветки рябины под тяжестью ягод гнутся к земле, гроздья такие красные. Пижма слишком желтая. Яблоки глухо падают вниз и лежат душистым ковром, пока их не соберут. Или не уберут. Август — и есть лето. А лето проносится быстро. Это всем известно.
Антонина Ивановна провожает глазами неспешно идущую одинокую женщину, застрявшую в прежней неудавшейся любви. Так бывает, думает она, и это тоже хорошо. Просто надо увидеть в этом хорошее, а ей с годами удается это все лучше и лучше. Сегодня немного холоднее. Наверное, рано свечереет, станет зябко. Сентябрь близко. Яблоко шмякается в траву газона. А ведь всего три месяца назад это дерево роняло белые лепестки на ступеньки, пандус, скамейку, тротуар. Ветер нес их дальше по всему двору, смешивал с лепестками других деревьев — слив, вишен и груш. Следом цвела сирень, заполняя двор густым сладким запахом, потом начинался шиповник, и наконец буйно расцветало всё. Мальвы возвещали, что прошла треть лета, пижма — что вот он, август.
Вот он, август. Вот уже и нет его.