Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2024
Вадим Герц — родился в Лисичанске Луганской области. Несколько лет ходил в море матросом 1-го класса на БАТМ и БМРТ в «Базе океанического рыболовства» на Камчатке. Окончил школу военных корреспондентов и работал на Камчатке журналистом в периодических изданиях «Рыбак Камчатки», «Камчатское время», «Вести». С 2001 по 2008 г. был главным редактором газеты «Экспресс-Камчатка». Выпускник британского государственного исследовательского университета «Open University» по курсу «менеджмент и управление проектами». Член Союза журналистов России.
Шепот волн теплого моря и желтый песок, легкий шелест ветра среди пальм и жаркое солнце… Красота! Вовка ощущает себя совершенно счастливым. Что ещё нужно человеку с северной части Дальнего Востока России, где 8 месяцев холодно, а люди никогда не купаются в море и редко загорают? А тут лежишь себе на пляже, откусываешь кусочек вяленой рыбки, лениво запиваешь его «Жигулевским» пивом из запотевшей бутылки, сквозь прищуренные глаза разглядываешь людей вокруг… Полный релакс и умиротворение. Из ближайшего ресторанчика по пляжу летит песня: «И в толпе ты скажешь мне «здравствуй», улыбнись, никто не узнает. Миражи, они так прекрасны, но с годами всё исчезает…»
Рядом звучит громкий голос:
— Пахлава, чурчхела, варёный кукуруза, вяленый рыба, вкусная креветка, холодный пива…
Разносчик снеди остановился напротив молодой пары на соседнем лежаке и в упор смотрит на них. Молодёжь делает вид, что никого рядом нет, и, как по команде, одновременно отворачивается от назойливого продавца. Месть торговца не заставила себя ждать:
— Покупаем, налетаем! Кукуруза для вашего загорелого пуза! Вкусная креветка для поднятия пипетки!
Вовка улыбается — смешно. И Маруся счастлива — она первый раз на теплом море, и ей всё нравится, а пятилетний Митька нашел себе друзей, и вместе они строят несуразный замок из песка с маленьким рвом вокруг, постоянно подливая в него морскую воду.
Левая нога, свисающая с лежака, чертит на песке матерное слово…
— Что, вообще сдурел? Здесь же люди вокруг! Дети! Взрослый мужик, а ведёшь себя как подросток! — строго говорит Маруся, поправляя длиннополую шляпку, но смеётся и толкает Вовку с лежака. — Стирай давай.
— Да это нога сама! Это не я. Задумался просто. Да стираю, стираю. Не толкай, а то я сейчас свалюсь.
— Падай или стирай быстрее. — Маруся всё сильнее и сильнее толкает Вовку с лежака, так что ему приходится опустить левую ногу на песок, прямо на надпись.
— Вот же сивуч. И не сдвинешь тебя…
Маруся наклоняется, промахивается, вместо губ целует Вовку в нос, ее волосы щекочут ему лицо…
— Что-то припекать стало, а, Марусь? Меня плющит. Жарко! Как бы я не облез с непривычки. Да какой крем? Это же для девок… А что это за звук? Ты слышишь, Марусь?
Но Маруся вдруг куда-то пропала, а вслед за ней стали медленно растворяться в воздухе песочный замок, Митька с друзьями, все люди, лежаки с зонтиками, теплое ласковое море и жаркое солнце… А в полной темноте остался лишь один звук. И больше ничего нет. Но тут же пришло осознание, что ты в рейсе, на пароходе в холодном и штормовом Беринговом море.
«Какой же это противный звук, — подумал Вовка и перевернулся на другой бок. — Или мне он снится? Нет, это не шум двигателя. Дизелёк-то работает приглушенно и монотонно, как снотворное, а этот только раздражает… Боже, как же не хочется просыпаться. Ну почему, когда мне надо спать, обязательно что-то происходит, а я всё время крайний».
А звук всё не исчезал, а только нарастал, становился объемным и отчётливым, громким и пронзительным до ненависти, пока ещё не проснувшийся мозг, цепляющийся за сон, не смог идентифицировал его как «Общесудовая тревога».
— Вася!! Какого хрена? Кто тебя старпомом назначил? — вырвалось у Вовки. Тут же резким движением он приподнялся со шконки и оглядел каюту мутными, заспанными глазами. В следующую же секунду его нога коснулась пола, но, почувствовав холод, инстинктивно взметнулась обратно под одеяло, а взгляд сразу же обрел резкость — пол в каюте был затоплен водой, в которой плавали разные предметы. Иллюминатор, к счастью, был закрыт, но за ним темно — ночь.
— С добрым утром, Вася!
Вовка опустил ноги на пол и, морщась от неприятных ощущений, потянулся к штанам, а затем и к свитеру, один рукав которого, свесившись со стула, уже вальсировал в воде и был мокрым.
— Что это? Ну как так-то… Откуда?
Он стал быстро одеваться, только сейчас обратив внимание, что все его возмущения никто не слышит, он один в каюте.
— Какая красота-а-а, и даже в сапоги набралось… — с возмущением, глядя в свой шкафчик, выдавил из себя Вовка. — Как же меня это бесит! — Вылив из сапог воду и брезгливо скривившись, он натянул их на ноги и выскочил из каюты.
Навстречу со стороны полубака из кают-компании, сопротивляясь качке и опираясь на переборки, рассекая воду на затопленном проходе огромными сапожищами и поднимая брызги, которые разлетались во все стороны, быстро двигался стармех.
— Вова, где жилет? Где твой жилет, спрашиваю?! — орал стармех. — Оглох, что ли?
— Да я только проснулся. А что случилось, Степаныч? Сколько времени?
— Два было. Вася крен не может убрать. Воды черпанули.
По затылку пробежал холодок… Пароход действительно имел крен градусов под 20-25 и, лишь на мгновение выравниваясь на волнах бушующего моря при подъеме, тут же проваливался в очередную водяную яму, угрожающе кренясь на правый борт.
— А кэп где?
— На Васю орёт. Жилет надень.
Из каюты напротив высунулась взлохмаченная голова повара с испуганными глазами:
— Что за тревога? Откуда вода?
— Что? Не спится, Витёк? Не спится, не спится, не спиться бы мне? А это бухать надо меньше с пассажирами, — вытаращил нарочито глаза Вовка, завязывая спасательный жилет. — Небось, курили в кают-компании, а люмик не закрыли. Да? Все спят — гуляй, рванина?
— Да я ушел спать около двенадцати, сказал, чтобы они прикрыли. Шторма-то не было. Так, покачивало немного.
— Ну, ты молодец. А штормовое получили когда? Ещё часа в четыре. Оставил пассажиров-алкашей одних…
— Да там уже пить было нечего, я думал, они тоже скоро улягутся.
— Ну, теперь кабздец тебе, Витёк. Кэп тебе чопик вставит по самые помидоры.
— Чего трындишь? Не может в иллюминатор столько воды залиться.
— Да шучу я, шучу. Сам ничего не знаю.
— А пассажиры где? Не видел? Всё ещё бухают? — вдогонку стармеху бросил Вовка.
— Да они уже с полными штанами на мостике сидят, — Степаныч задержал взгляд на потоке воды, заливающей нижние отсеки. — Кэпу кровину заворачивают. Вить, поставишь кофе? Я скоро приду, — обратился он к повару. — А котлеты остались ещё?
— Да были, сделаю.
С мостика слышался разговор на повышенных тонах между кэпом Максимом Константиновичем и старпомом, но в этот же момент, пока Вовка пытался разобрать слова ругани, раздался глухой удар, как будто в пароход врезалось что-то огромное… По корпусу пробежала дрожь, загудел металл, и судно накренилось ещё сильнее, свет погас, но тут же включилось аварийное освещение. В проход с шумом бахнул поток забортной воды, который, казалось, не закончится, однако он иссяк, а уровень затопления особо не изменился, так как часть воды с чавкающим хрипом тут же ушла вниз, затапливая машинное отделение…
— А-а-а-а-а… Ещё поднабрали… Лешка-а-а-а!!!! — Стармех бросился в машинный отсек, по пути матеря моториста и пытаясь задраить за собой клинкет (дверь в машинное отделение), крикнул:
— Что с движком?
— Шлюпочная тревога! Критический крен. Всем покинуть судно! — отчётливо раздался крик кэпа с мостика.
Через несколько секунд взвыл звуковой сигнал «Шлюпочная тревога».
«А вечерина-то в самом разгаре, а я без шапки и трусов», — только и успел подумать матрос первого класса Владимир Черемисин, как повар Витёк, проявляя недюжинную сноровку и скорость, припечатал его к переборке и, по ощущениям не заметив препятствия, понесся в сторону камбуза.
— Э-э-э-й, поосторожнее, без паники…
Откуда ни возьмись нарисовался боцман:
— Вовка, дуй на палубу, найтовые надо срочно отдать. Я со своего борта посмотрю, можно ли плот сбросить.
Уже через мгновение Вовка был в шапке и, накинув капюшон рыбацкой куртки на голову, быстро поднялся на палубу, где подвывал пронизывающий ветер, а волны с белыми гребнями накатывали на борт парохода, разбиваясь и от удара, и от мощного порыва ветра на мелкие потоки, ручьи и брызги так, что было непонятно, чем тебя накрыло — дождём или волной.
Повернувшись спиной к ветру, немного повозившись, Вовка сбросил с глаголь-гака фиксирующее звено, освободил найтовые и подтолкнул баллон с плотом ПСН-6, который полетел вниз, в черную водную мглу. Повернув мокрое лицо к рубке, где уже столпился экипаж, включая и двух коммерсантов-пассажиров, крикнул:
— Пошоё-оё-ё-ёл, родимый!
На воде разворачивалось оранжевое пятно, с каждой секундой приобретая очертания то ли маленького домика, то ли туристической палатки. Но при взгляде на него не возникало чувства, что это в данный момент единственное спасение для всех, кто был на «Таёжном», — плотик казался какой-то несуразицей в этом темном, бушующем море. И как только оранжевый домик окончательно распрямился, у Вовки тут же возник вопрос, как в него попасть.
— Отлично — раздался голос боцмана. — А кэп где? Кто-нибудь видел? — обратился он к экипажу у мостика.
— Кэп к себе в каюту спустился за документами, — ответил старпом. — Уходим. Он сейчас поднимется.
— Так, — скомандовал боцман, — по одному… Вова, ты первый. Будешь помогать принимать. Справишься?
— Обижаешь, я же, как тот сивуч. — Вовка посмотрел на плот, потом на боцмана, потом опять на плот… — Только что-то высоковато получается, Петрович. Метра три-четыре будет, а когда впадина, так все пять.
— Не сцы, сивуч. Хотели на заводе трап для тебя прикрутить, да забыли. Прыгай. Только сапоги сними — потеряешь по пути. И колпачок открути с батарейки, — боцман ткнул пальцем в спасательный маячок на жилете.
— Во, глянь, на крыше плота загорелась красная лампочка, — Вовка махнул рукой в сторону моря.
— Всё для тебя… Да отпусти ты этот линь, чего ты в него вцепился? Не оторвётся плот. Как прыгнешь, я сразу его подтяну, чтобы тебе ближе было. И старайся дальше прыгнуть, чтобы тебя к борту не припечатало. — Боцман выдернул из рук Вовки фал, который связывал плот с пароходом, и хлопнул по плечу:
— Давай.
…Как кузнец со всего размаха бьёт по наковальне, так и холодная вода ударила по голове, сдавило грудную клетку — не вдохнуть, не выдохнуть, а облако пузырьков воздуха вокруг лишь подчёркивало какую-то нереальность происходящего… На две-три секунды даже показалось, что потерял сознание, так как всё вокруг стало каким-то замедленным и тягучим. Так черно-белая плёнка в старом кинопроекторе иногда замедляет свой ход и, вопреки твоему желанию, предлагает рассмотреть все детали более подробно, а музыкальное сопровождение, наложенное на кадры, становится неразборчивым: «Уам-мо-гуоб-нять-тво-ёте-ло…» Время останавливается и всё замирает. Стоп-кадр. Фотография на память.
Но спустя одно мгновение время начинает своё движение, потихоньку набирая скорость, и плёнка в кинопроекторе вскоре приобретает былую легкость и темп, а слова песни становятся понятными… «…И сказать тебе два-три слова, но зачем, ведь ты лишь мираж мой, а рассвет, рассвет очень скоро».
— Ух — выдохнул Вовка и оказался на поверхности. До плота метра три-четыре. Вразмашку? Да легко… Но из-за намокшей одежды тело сразу же стало грузным, неповоротливым, свитер сковывал руки — они стали слишком тяжелые, чтобы сделать несколько простых взмахов, только спасательный жилет упорно сопротивлялся силе, которая тянула вниз, в тёмную бездну моря…
Пять метров — как километр. Казалось, что он барахтался на одном месте и не двигался вперед… Но вот и плот. Только протяни руку… Но нет, схватиться не получилось, правая рука скользит по бортику, а плот уже перевалил за гребень волны и помчался вниз, набирая скорость, а вслед за ним и Вовка.
«Впадина, твою мать!» — успел он подумать, прежде чем волна накрыла его с головой.
Выдох. Вдох. Плот рядом.
Вот он, козлина. Но холод сводил руки, они плохо сгибались, скрюченные пальцы скользили по бортику, и когда ПСН стал подниматься на вершину волны, проблесковым маячком пронзает мысль: это может быть последняя попытка — уже не осталось сил. Однако в этот же момент левая рука каким-то чудом натыкается на линь, корабельный трос, который натягивается и не даёт плоту убежать от парохода.
Судорожно вцепившись в него обеими руками, не обращая внимания на волны, на взлеты и падения, Вовка перекинул руку так, что линь оказался под мышкой, и стал подтягиваться к плоту, перебирая руками.
Со второй попытки удалось зацепиться за опоясывающие леера.
«Надо немного повисеть, надо немного отдохнуть, — мысли прыгали вместе со сбившимся дыханием, а пульс, казалось, зашкаливал и отдавался эхом в голове. — Надо отдышаться, потом сделать последнее усилие и залезть».
Море терзало плот, подбрасывая его вместе с Вовкой на два-три метра, закидывало на гребень волны и тут же сбрасывало с высоты, разворачивая так, что невозможно было понять, что с ними произойдет в следующую секунду.
Подгадав момент во время падения в очередную водную яму, когда плот поравнялся с головой, Вовка из последних сил рванулся вверх.
— Боже, как мешок с дерьмом, — отметил он про себя, переваливаясь через борт плотика. — В следующий раз буду прыгать без штанов и свитера, в одних трусах, со спасжилетом.
Ввалившись, тут же ткнулся лицом в дно плота… Опять впадина.
ПСН казался внутри достаточно просторным — примерно три на два метра, высотой около полутора метров, дно посередине было разделено надувным бортиком на два отсека. Раскинув руки для равновесия, Вовка тут же ухватился за внутренний леер и намотал его на руку, чтобы меньше швыряло по сторонам.
— О, а здесь даже свет есть, хоть и тусклая лампочка, но все равно лучше, чем сидеть в полной темноте. — Вовка огляделся внутри плота, заметив, что открыт и второй, противоположный вход, и из-за этого ПСН полон воды, а волны её всё добавляют и добавляют. — Хрена се, место спасения. Так, ну, в принципе, я-то зафиксировался, надо бы второй вход закрыть, меньше воды будет залетать. Ай, ладно, позже, пока доберусь, пока закрою, куча времени пройдет…
Высунувшись из плота, Вовка прокричал видневшейся на освещенной палубе фигуре боцмана:
— Давай! Следующий! — Но тут же понял, что его слова никто не услышит из-за шума моря и ветра, просто помахал рукой.
Бу-у-ух! — следующий человек прыгнул за борт, но лица ещё не разобрать, видно только оранжевый жилет. Боцман резко потянул плотик к борту парохода, так что Вовку немного откинуло назад, но он удержался и, узнавая в приближающемся человеке стармеха, протянул ладонь:
— Степаныч, руку, руку давай.
Заползший в плот стармех только разевал рот, издавая хриплые звуки дыхания, но ничего не мог сказать.
— Лешка следующий?
— Ух, ух, ух… Да подожди ты, — на выдохе успел сказать Степаныч. — Да.
— Ладно, отдышись. — Вовка схватив линь и стал подтягивать плот к пароходу поближе. — Во мотыляет, да? А с парохода кажется, что и не сильный шторм.
Бу-у-ух! — ещё один спрыгнул с парохода.
Через несколько секунд оклемавшийся стармех уже деловито отдавал команды:
— Трави помалу, не видишь пароход, что ли? Сейчас долбанёт. Держи на расстоянии, внатяг. А ты чего второй вход не закрыл?
— Да чего время терять, закроем позже.
— Ладно, я сейчас Лёшика вытащу.
Лёшка, тщедушный паренёк лет двадцати пяти, всегда пользовался покровительством своего пятидесятилетнего шефа, который к нему относился по-отечески, но в силу своего тяжелого характера частенько срывался и покрикивал. Мог, пока никто не видит, и подзатыльник дать, но никому в команде не позволял делать подобное. Защищал. Классический «дед», по морским понятиям. А учитывая его здоровенное телосложение и рост под два метра, выглядел он всегда убедительно, поэтому Вовка — любитель комментировать всех и всё, подкалывал моториста в отсутствии Степаныча. Промолчал он и в этот раз, глядя, как стармех втащил за шкирку своего подопечного в ПСН.
— Всё нормально? — оглядывая моториста, спросил Степаныч — Держись крепче и ползи назад, не мельтеши здесь, сейчас Витя с кастрюлей прыгать будет. Вход второй закрой.
— Какой кастрюлей? — удивился Вовка.
— С котлетами, — ухмыльнулся стармех.
— Вот сейчас вообще не смешно, Степаныч! Он бы ещё свою кепку поварскую захватил и плыл бы сразу в ней.
— Нормально всё. Не трынди. Ты бы лучше ногу зацепил за леера, а вторую руку освободил.
Бу-у-ух! — и из-под воды сначала показалась голова повара, а за ней и десятилитровая кастрюля.
— Руку давай, — прокричал Вовка, — брось ты её. Но, видя, что кок не отпускает кастрюлю, ухватил его за спасательный жилет.
— Отпусти, я держу. — Стармех перехватил кастрюлю и, не дожидаясь реакции Витька, вырвал её из рук и тут же опустил на дно плота:
— Лешка, забирай.
И уже вдвоем с Вовкой они втащили грузное тело повара.
— Там котлеты или кирпичи? — крикнул стармех.
— Вода попала.
Корпус парохода тем временем значительно просел — погрузился в воду так, что с того места, где ещё совсем недавно прыгнул Вовка с высоты трёх метров, до поверхности моря было уже около метра.
— Надо торопиться, тонем конкретно, глянь! — Вовка показал стармеху на пароход. — Я с трёх метров прыгал, а уже не больше метра. Такое ощущение, что ещё две минуты — и всё.
— Бу-у-ух… — начало медленно приближаться ещё одно оранжевое пятно.
— Эх, Вася, Вася! — Степаныч за руку притянул старпома к плоту и, когда тот попытался самостоятельно подтянуться, перехватив его за пояс, помог взобраться на бортик.
— Ледяная вода, задница полная, — трясущимися губами произнес старпом.
— Да уж, прохладненько. А кто там следующий? — обернулся стармех.
— Пассажиры должны прыгать. Блин, про лампочку совсем забыл. — Руки старпома свело от обжигающего холода воды, и он не мог открутить колпачок на батарейке.
— Что-то никто не прыгает, — глядя на пароход и пытаясь уловить какое-либо движение на палубе, ответил Степаныч. — Да не надо уже откручивать колпачок, Вась, здесь же лампочка горит, а твоей только на несколько часов хватит. Мало ли, пригодится ещё.
— Александр Степаныч, надо было тебе позже прыгать — там воспитатель требуется. Один из них плавать не умеет — истерит, а Петрович психует, точно кому-нибудь в морду даст. — Колпачок наконец-то поддался, Вася постучал пальцем по лампочке, но она не загоралась.
— Так надо было дать, он же «дракон», не я. На палубе его вахта.
Время шло — никто не прыгал, и стармех стал волноваться, закричал:
— Э-э-эй. Следующий!!
— Да не слышно там ничего, — сказал Вася, — у тебя же свисток на жилете, попробуй.
Раздался свист, и тут же на палубе показался боцман:
— Ап-о-рв-тс!
— А? Что? Да-а-а, ничего не разберешь. Чего ждут-то? Оверкиль? Сейчас дождёмся, и нас ещё затянет на дно вслед за пароходом. А где очки-то, Василий? Утопил?
— Да не, в кармане. Мало ли…
Тридцать секунд… Минута… Никто не прыгает.
Корму парохода медленно, но уверенно начинает заливать волнами, слипа, по которому ещё три дня назад поднимали трал с рыбой, уже совсем не видно.
— Быстрее! — крикнул стармех в сторону парохода. — Мало времени!!! Встали боком против ветра, перевернуть может. Да ёшкин кот, свисток же…
— Это хорошо, что освещение ещё не вырубилось, — только и успел сказать Вовка, как увидел большую волну, которая через секунду полностью накрыла рубку парохода, а затем и всю палубу и смыла кого-то за борт — только оранжевое пятно и мелькнуло в воде. Вовка со стармехом инстинктивно съёжились и отвернулись от удара волны. «Таёжный» накренился сильнее, и даже показалось, что сейчас ляжет, настолько стильный был толчок. Но он удержался, однако вернуться в исходную точку уже не смог. А как только волна сошла и на поверхности моря показался человек в оранжевом спасжилете, с парохода почти одновременно прыгнули сразу трое и стали плыть к ПСНу.
— Так, внимание, сейчас четверых будем поднимать! — толкнул Вовку стармех.
— Да я-то что, я готов. — Черемисин стал подтягивать плот за линь к пароходу.
Пассажиры-коммерсанты с вытаращенными от ужаса глазами, бледный кэп с ледяными руками и каким-то полиэтиленовым мешком и совершенно невозмутимый боцман в своих фирменных шнурованных сапогах — всех втащили на ПСН, казалось, за одну минуту, и внутри плотика стало гораздо светлее — красные лампочки на спасжилетах заработали исправно, освещая лица.
— Задраивай, задраивай, — подал голос Лешка-моторист, — я тут уже окончательно задубел.
Тут же ожили и пассажиры:
— Да, закрывайте уже.
— Да подождите. Линь же надо обрезать. Давай поменяемся местами, Степаныч, дальше я сам. Вон лезь на другую половину, к Лешке. — Боцман вспомнил про сцепку плота с «Таёжным». — Затянет нас вместе с пароходом. Его же хрен отвяжешь.
Старпом полез в загашник — мешок НЗ, закрепленный на бортике внутри плота:
— Здесь где-то нож должен быть.
— Да есть у меня. — Боцман достал нож из сапога и отрезал линь, и плот тут же рванул, подгоняемый ветром и волнами от парохода, и на удивление стал более устойчивым.
Закрывая вход плота, Петрович бросил взгляд на всё ещё видневшийся между волн нос судна, который стремительно погружался в море, но упорно продолжал освещать темноту аварийными огнями. Вокруг него на несколько десятков метров расплывалось пятно света от рубки, которая уже находилась под водой.
— Музыки какой-то не хватает, чтобы как в кино, ё-моё. Первый раз в жизни вижу, как тонет пароход.
— Ещё не утонул, что ли? — поинтересовался моторист.
— Уже.
Волны швыряли и трясли плот, как погремушку, и чтобы удержаться, цеплялись за внутренние леера, друг за друга. Но и это еще не все: плот набрал много воды, и, когда он проваливался, ныряя вниз между волнами, одних с головой накрывало водой, других отрывало от дна ПСН и подбрасывало.
— Надо как-то воду вычерпать, — крикнул старпом, — задолбал этот душ.
Буквально через несколько секунд плот накрыла большая волна, крыша на мгновение скомкалась и опустилась до головы.
— Ого! — раздался чей-то вскрик.
ПСН мгновенно развернуло, но он боком выскользнул из-под нависшей угрозы и устремился вверх.
— Как? Наберём ещё больше. К утру стихнет, подождём, — ответил кэп. — Не стоит рисковать.
Тусклый свет внутренней лампочки плота освещал лица, на которых были страх, растерянность и безысходность. Похоже, что смерть коснулась крылом всех присутствующих, но затем задумалась… Или это только показалось? Все понимали, что находятся в полной власти стихии, и их судьба теперь зависит только от воли случая.
Берингово море (БМ) в октябре — это суровая штука. Длительные и сильные штормы начинаются обычно в сентябре и с небольшими промежутками продолжаются до декабря—января. Может штормить и целую неделю. Вовка за пятилетнюю работу на рыбацкой посудине знаком с этим не понаслышке. Единственный плюс, что маломерки всегда от шторма прячутся в бухтах либо вообще не выходят в рейс. Поэтому для Вовки шторм до четырёх-пяти баллов в БМ — это не новость, а вот девятибалльный он никогда не ощущал на себе. И слава богу. Теперь это можно было хорошо себе представить.
«Как люди могут привыкнуть к девятибалльным штормам? Я месяц, наверное, не мог привыкнуть к обычной болтанке, когда ещё совсем не штормит, — размышлял Вовка, поглядывая на пассажиров, которые находились в некотором шоке, в прострации от произошедшего… — Первые дни всё время бледный был, регулярно прошибал пот и подташнивало, а работать так вообще невозможно было — как встал со шконки, так сразу блевать пошел. А эти ничего, держатся.
Хотя лучше, конечно, вообще не вставать, да кто же тебе разрешит балду пинать? Первые три дня ничего не ел, только пил воду. Поэтому удивляли «старые, опытные мореманы» — те, не обращая внимание на шторм, спокойно перемещались из каюты в каюту, беседовали, играли в карты, приходили в столовую, завтракали, обедали и ужинали, как ни в чем не бывало. А тебя только при слове «обед» начинает выворачивать наизнанку — хоть стреляйся. Да еще всё время кажется, что вот чуть-чуть — и пароход перевернётся».
Петрович прервал воспоминания, толкнув Вовку в бок:
— Ты крещёный?
Вовка кивнул.
— Молись.
«Интересный такой, подколол, что ли? Я и молиться-то не умею, — подумал Вовка. — Тут бы удержаться… Это ещё хорошо, что такие большие волны не идут одна за другой, так бы перевернулись наверняка. А рядом никакой льдины…»
В самом первом рейсе Вовки боцман как-то рассказал драматичную историю, которая произошла в Беринговом море. «Таёжный» тогда был на переходе из порта в порт, на море штиль, появилось немного свободного времени, и, когда Вовка стал задавать вопросы, обычно угрюмый Петрович разговорился после третьей рюмки водки.
— Черемисин, а ты сам как думаешь? — боцман с недоумением посмотрел на своего подчиненного. — Переворачиваются пароходы? Конечно. Во время штормов в 40–50-х годах много судов небольших затонуло в этих краях. Типа СТ. Но про это мало говорят. Очевидцев практически не осталось, а в газетах старались об этом не писать. Но ты не сцы, на современных судах есть герметичные переборки-отсеки, которые будут поддерживать плавучесть судна при любом раскладе. Сейчас с этим строго.
— И что? Типа пароход не утонет?
— Да утонет, конечно. Если ты откалывать лед с палубы не будешь, — хмыкнул Петрович.
— Из-за льда? А как же герметичные отсеки?
— Отсеки? Ну, ты некоторое время подышишь в закрытом отсеке на перевёрнутом пароходе, пока не задохнёшься. Может, час, а может, и два. И спасать тебя никто не будет. Тут, как говорится, спаси себя сам.
— Лёд же не тонет, Петрович.
— Ха-ха. Эффект айсберга. Слышал такое? Обледенение — это да-а-а, это самая большая проблема. Из-за него можно перевернуться даже при небольшом волнении. Независимо от размеров. Происходит обледенение корпуса, надстройки, тросов, такелажа, всего. Намерзает несколько тонн, и верхняя часть парохода превращается в один большой кусок льда. А дальше любой толчок, любая волна — и оверкиль. Несколько секунд, и всё. Обычно никто даже не успевает спрыгнуть с судна.
В 1960-х годах затонуло около десятка пароходов рядом с Америкой. Японцы и наши. Наших было четыре СТРа. Около 100 человек на дно пошли. Один только спасся. И то случайно, потому что успел выпрыгнуть и находился всё время рядом с перевёрнутым пароходом, всё пытался на него залезть, да его волной постоянно смывало. Он же без спасжилета был. Держался за какую-то льдину несколько часов. Руки полностью были обморожены. Тогда-то на него и наткнулась наша плавбаза… Случайно увидели перевернутый СТР и рядом человека.
— А японцы?
— А про японцев никаких подробностей не известно до сих пор. Думаю, утонули мгновенно, как и наши. Ни один из четырех СТРов ведь даже сигнал бедствия не успел дать. Там же ветер сильный был и шторм. Говорят, за минуту намерзало два-три сантиметра льда. Все экипажи в полном составе откалывали лед. Многие были с обморожениями, но с палубы не уходили…
— Помянем.
— Не чокаясь…
— А что с руками, не отрезали?
— С какими руками?
— Ну, у того мужика, который выжил.
— А-а. Да отрезали, скорее всего. Не знаю точно. Знаю, что он выжил благодаря льдине.
«Мысли дурацкие лезут в голову, воспоминания всякие. Спасжилет на мне, ну и зачем мне льдина? А гляди-ка — нет никакого обледенения, а «Таёжный» затонул. И никакие переборки не помогли. Пять минут, и нет парохода. Хорошо, что есть плот, и он, слава богу, ещё держится. Нам-то обледенение не грозит — октябрь всё-таки, а вот задохнуться в этом намертво закупоренном плоту — запросто. Сколько тут воздуха? На полчаса? На час? Нас же здесь девять человек, не шесть, как положено… Выживем на этом ПСНе? Есть риск замёрзнуть или задохнуться. Если надышим, то внутри плота будет тепло, но кислорода не будет — заснём и не проснёмся, если откроем вход, то замёрзнем, полностью же мокрые. Значит, заснём и не проснёмся… Что так, что эдак — перспективка так себе.
Очень холодно. Ноги и руки не чувствуются уже вообще.
Интересно, сколько прошло времени? Час-два-три? Или двадцать минут? Какое-то тупое оцепенение во всем теле, в голове туман. Это, наверное, от холода, хотя вода в плоте, перекатывающаяся туда-сюда, уже потеплела и не кажется такой ледяной, как с самого начала».
Жизнь на пляже кипит уже в десять утра. Визги и писки детей, громкие голоса продавцов всякой всячины. Толпы отдыхающих стягиваются со всех сторон города к морю: на лежаки, под зонтики. Рядом расположилось большое семейство с арбузом, а чуть поодаль какие-то отпускники купили шашлыки и с коньячком его употребляют.
— Пойду мороженое куплю. Тебе взять? — спросила Маруся.
— Может, по шашлыку? — Запах жареного мяса у соседей пробудил у Вовки чувство голода — Давай-ка я сам схожу. Проветрюсь.
— Вот ещё. Пойдем, как приличные люди, и пообедаем. Но позже.
— Да устал я уже просто так лежать.
Вовка слез с лежака, встал и начал пританцовывать, напевая незатейливую песенку:
Миражи — это наша жизнь.
Это наша жизнь.
Это наша-а-а-а-а жизнь.
Мираж. Это только мираж…
Маруся пристально посмотрела на Вовку:
— Та-а-а-ак. Знаю я, за каким мороженным ты хочешь сходить.
— За каким? — Черемисин сделал честное и удивленное лицо.
— Ой, ну артист. С утра-то уже две бутылки пива засандалил…
— Ну, не с утра, а в двенадцать.
— Ну, какой в двенадцать? Сейчас десять утра, а ты уже… весь красивый.
— Как десять утра?
— Десять утра! Вроде волны поменьше стали. Петрович, глянь, что там снаружи.
Оп-па. Это же не Марусин голос, это кэп. Я отключился, что ли? А шторм совсем затих, кажется. Меньше стало болтать, и нет крутых горок.
На другой стороне плота кто-то зашевелился, раздались голоса:
— Да стихает. Надо воду срочно вычерпать, охренеем здесь.
— Сидим по пояс в воде.
— Я тут уже окончательно замёрз.
— А чем вычерпывать? Руками?
— Вася, глянь в загашник, там нет тары какой-нибудь? Может, черпак есть?
Через минуту старпом развел руками:
— Да какой черпак, тут одни брикеты и всякая шняга. Зато фонарик есть. — Вася пощёлкал выключателем, убедился в работоспособности и положил обратно в загашник, махнул рукой в сторону повара. — Вон кастрюля у Витька…
— Да там же котлеты с гречкой. — Кок прижал к себе кастрюлю.
— А тут, Витя, выбирать не приходится, тут либо мокрая задница, но ты с котлетами, либо без котлет, но все в сухости. — Вася стал тянуть кастрюлю на себя.
— Да давайте хоть котлеты съедим, — раздался голос стармеха, — просто так выкинем, что ли?
— Какая еда? Вы о чём? Меня тошнит. Попить есть? — спросил самый молодой пассажир. — Что-то я воды нахлебался, когда волна сбила.
— Потерпи немного, не блевани, сейчас воду вычерпаем, — толком не прожевав, ответил старпом, придерживая одной рукой кастрюлю с гречкой на коленях, а второй цепляясь за кэпа, чтобы не потерять равновесие. — Там банки, их открывать нужно. Нужно поискать тебе таблетки от тошноты. Где-то должны быть. Вовка, ты молодой, держи кастрюлю, она уже пустая.
— Я? Витя моложе, пусть начинает, а я потом…
— Ага, чтобы мы потом весь день Витю по всему БМ искали? Он же вывалится сразу.
— Этот орк? Он застрянет, не вывалится — буркнул Вовка и стал вычерпывать воду из плота кастрюлей.
Шторм закончился, ветер ослаб, волны стали меньше, а сквозь рваные облака изредка показывалось солнце, но тепла от него совершенно не ощущалось. Стало даже хуже, в плот попал свежий холодный воздух, и температура внутри тут же снизилась.
«Интересно, сейчас плот видно сверху? — размышлял Вовка. — Ну, ночью, во время шторма, всё понятно — хоть глаза выкалывай. Но сейчас-то должны нас разглядеть? Вокруг на сотни километров однотипный, унылый пейзаж — серое море. Лишь одна маленькая оранжевая точка выбивается из этой общей картины».
— Максим Константинович, а за нами вертолёт отправят?
— Угу. «Буран» отправят. Или станцию «Мир». Прямо из космоса. Черемисин, ты совсем дурак? Черпай давай.
— Да тут уже мало воды.
— Петрович, не торопись закрываться. — Кэп стал снимать спасжилет. — Раздеваемся…
— Зачем? — раздался испуганный голос молодого пассажира.
— Выжимаем все вещи, Саша. Свитер, штаны, трусы, всё. Да побыстрее. Неизвестно, сколько здесь будем находиться. Замёрзнем к херам собачьим. Солнце выглядывает, значит, ночью температура наверняка упадёт.
Вовка к этому времени уже два раза вычерпывал всю воду, как ему казалось, но как только плот выравнивался, она, откуда ни возьмись, вновь собиралась в большую лужу посередине и растекалась обратно по углам при каждом наклоне.
Вода потихоньку перекатывалась, народ выжимался, а Вовка всё сидел, смотрел на них и ждал, пока его не толкнул Петрович:
— А ты чего ждёшь? Раздевайся.
— Так я же это… Черпаю.
— Вася, что это? — Кэп, держал в руках какую-то брезентовую тряпку.
— Что?
— Черпак, Вася, черпак.
— Я вас умоляю, Максим Константинович, если это черпак, то я балерина.
Кэп встряхнул тряпку, и она приобрела очертания ковшика.
— Ну, я не знаю. Я не каждый день в ПСНах тусуюсь. Я подумал, ветошь какая-то.
— Ты выжался? Давай Вовке помогай, а я твои вещи подержу. — Кэп забрал комок вещей у старпома и всучил ему брезентовый черпак. — Только косячить ты и можешь. Зато теперь ты точно знаешь, к чему приводит смещение груза во время шторма.
— Неужели ничего нельзя было сделать? — с некоторым возмущением спросил кэпа пассажир постарше — собственник груза.
— Олег, что можно было сделать? Ты же сам видел, корму заливает, трюм не открыть, перекантовать твои двенадцать тонн соленой красной икры в бочках не получится из-за шторма. А крен почти 30 градусов. А уже при 20 надо было покинуть судно.
— Мне хана. Говорили же — раньше вывози, по погоде, блин. Нет, решил затариться по полной.
— Ты думаешь, мне не хана? За утопленное судно… В трюме же ещё рыба была. Там сразу куча-мала получилась, свалка… — продолжал Константиныч. — Николай Петрович, вы с Вовкой груз принимали, закрепили нормально? Без косяков? — кэп обратился к боцману.
— Обижаешь, командир. Пятнадцать лет по морям хожу, никаких косяков ни разу не было. Качнуло сильно, легли на правый борт. Что там может удержаться? Трюм-то полупустой. Надо было в бухту идти, раз штормовое получили.
Это уже был камешек в огород старпома, во всяком случае, Вася воспринял это именно так, тут же дернулся, перестал махать черпаком и бурно отреагировал:
— Стоп, мужики. Я на вахту заступил в двадцать четыре ноль-ноль. Команда была идти ровно по курсу. Штормовое касается подрайонов 11270, 11280, 11291, 11293 — Карагинский и Олюторский районы. Нас не задевало, ну лишь чуток, краем. Вот мы и шли ровненько. Немного качка усилилась, и всё.
— А почему тогда на правый борт завалил па-ро-ход? — Кэпа стало трясти от холода, проникшего в плот, и последние слова он произнёс практически по слогам.
— Да я следил вроде…
— Вася, помолчи лучше…
У Черемисина вдвоем со старпомом дело шло гораздо быстрее, и перекати-лужа была вскоре практически убрана. Вовка немедля стал раздеваться и, оставшись совершенно голым, принялся выжимать воду из своих вещей прямо за борт плота. Последними отжал трусы и, натягивая на себя, выдохнул:
— Задраивай.
Петрович обернулся, кивнул, затем высунулся из плота, огляделся, покачал головой, поцокал и стал закрывать вход.
— Степаныч, теперь кастрюля ваша. Черпайте на своей половине. — Вовка передал кастрюлю старпому, а тот уже вместе с черпаком протянул её стармеху.
И через десять минут все отсеки ПСНа были уже без воды.
— Всё, закрываю эту халабуду, всю воду уже вычерпали, холод только идёт. — Степаныч стал быстрыми движениями закрывать второй вход.
— Максим Константинович, а нас точно найдут? Что с нами будет? — подал голос Сашка, молодой пассажир.
— Найдут. В восемь часов утра мы на связь не вышли, начнут бить тревогу. К вечеру, глядишь, должны найти. Надо продержаться до вечера. Вокруг куча пароходов рыбачит. Найдут, Сашка, обязательно найдут.
— А вы SOS отправили?
— SOS? — хмыкнул кэп — Если только буй сработает.
— Так они же не знают где нас искать, нас же сейчас течением унесёт…
— Угу, прям в Америку. Узнают точные координаты, как только сработает буй. Ты зря жилет бросил. Натягивай обратно. Все наденьте жилеты, кто ещё не надел, не расслабляемся, — повысил голос Максим Константиныч.
— А если он не сработает, то когда нас найдут? Вдруг только через неделю? Мы тут все умрём к этому времени.
— Тогда это будет самое худшее событие в твоей жизни, Сашка. Для всех будет… Всё, отвали уже, всё будет хорошо. Наверное. Вась, ну-ка давай посмотрим, что там у нас в мешке. Достань банку воды для этого паникёра.
Старпом пододвинул мешок НЗ поближе к кэпу, и они вдвоем стали раскладывать содержимое на дне плота.
— Я вот помню, когда в САК (советско-американская компания) работал, мы с американцами швартовались, — стармех явно пытался сменить тему, полулёжа-полусидя, перекатываясь с бока на бок, с усилием медленно натягивал свои выжатые, но всё ещё мокрые штаны, которые липли к ногам, — я тогда на БМРТ работал. Так мы их у себя в гостях в баньку затащили… Сейчас бы в баньку, а, Константиныч?
— А то.
— У них, Константиныч, тоже рыбацкие костюмы были, оранжевые, прорезиненные, но герметичные, не как у нас. В него они зачехляются так, что только одна морда видна. И вода, если ты окажешься за бортом, никогда не попадёт внутрь. О как. Поэтому им всегда тепло.
— Да видел я такие. У военных моряков. Гидрокостюм называется.
— Не, это у простых рыбаков.
— Круто, мне бы сейчас такой. — Лешка уже оделся, но его сильно трясло, что он аж заикаться стал. — А то я совсем замёрз.
— Ёптыть, это, пацан, Америка! Это тебе не хухры-мухры! Пойду в загранку, куплю себе такой. Прижимайся ко мне, вместе теплее будет. Сейчас надышим — как в бане будет.
— Покурить бы, согреться немного. — Повар Витёк суетливо стал ощупывать свои карманы под рыбацкой курткой. — Кто-нибудь зацепил сигареты?
— Я взял, но, наверное, они промокли, открытые были. — Вовка залез во внутренний карман комбинезона и вытащил пачку.
— У меня закрытая. — Пассажир Олег расстегнул куртку и достал свои сигареты.
— Куряки. Задолбали, — буркнул кэп.
— Ну, можно жить, две пачки сигарет — обрадовался Витёк.
— Петрович, приоткрой вход, покурим. — Вовка сидел уже с сигаретой и крутил в руках намокший коробок спичек. — Зажигалку дайте, орки.
— Сам ты орк. — Витёк чиркнул кремнем, появился огонёк, и он прикурил сигарету.
— Та-а-а-ак, — не выдержал капитан, — курить по очереди и не внутри.
— Ну, мы не сильно же. Мы понарошку, не затягиваясь. — Вовка взял протянутую зажигалку и толкнул Петровича: — Приоткрой чуток.
— Нет, нет, — повысил голос кэп. — Открывайте вход на другой стороне. И по очереди, чтобы равновесие не нарушать. А то полезете сейчас туда всей толпой.
Кэп крутил перед глазами консервную банку с водой, пока не прочитал вес нетто, затем подбросил её в руке и протянул молодому пассажиру. — Держи. Ты пить хотел? Пятьсот грамм. Где-то открывашка есть, подожди, сейчас найдем.
— Константиныч, ну как по очереди? Давай сейчас уже все покурим, а потом по очереди. — Витёк с разочарованием сжал онемевшими пальцами огонёк прикуренной сигареты. — По очереди мы долго курить все будем. Холодно будет всем.
— Морду высунул, покурил — и следующий. Мне ваш дым на хрен не нужен. Дыши им потом. Что ты там бормочешь? — Кэп толкнул Васю в бок. — Посчитал воду, еду, открывашка есть??
— Да вот она, держите. Кашу и воду можно дня на 2-3 растянуть. 18 упаковок каши, 8 брикетов в каждой упаковке, и 18 банок воды.
— Да не протянем мы здесь 2-3 дня, — прошептал кэп. — Тут бы сутки продержаться и не замерзнуть. Можно не экономить. Если нас быстро не найдут, то к следующему утру всем тут хана будет.
— Замёрзнем?
— Замёрзнем и заснём, Вася, заснём и не проснёмся.
Кэп со старпомом распределили сухпай и воду на каждого.
— Так. На сегодня каждому по брикету сухой каши и по банке воды. Разбирайте, чтобы потом не просили. Кому? — Константиныч протянул набор на вторую половину плота. — И, это… Надо вахту установить. Каждый час открываем плот на две-три минуты, высматриваем пароход. Ну и проветривать надо, а то дышать совсем нечем. Надо бы будильник на часах поставить. У кого-нибудь есть будильник? А то у меня механика.
— У меня есть. Это же японские, там всё есть, — с плохо скрываемым хвастовством сказал пассажир Олег. — Сейчас установлю время. А там газовой горелки нет случайно? Можно же сразу согреться. Ну, или спиртовой?
— Ничего такого нет, — Вася развёл руками. — Ни случайно, ни специально.
День прошел в разговорах. Кто-то пытался немного покемарить, кто-то пытался перекусить и возился с брикетами каши, стармех начал рассказывать байки.
Несмотря на закрытый плот, внутри всё равно было холодно. И этот нескончаемый холод сковывает всё тело, мысли и любые желания двигаться.
«Даже курить нет хочется, — размышлял Вовка. — Курение, как оказалось, совершенно не согревает. И никто из команды тоже не высказывал особого желания подымить «для сугреву». Не хочется шевелиться. Футболка вроде подсохла, а толстый свитер и не собирается сохнуть, его хочется снять и положить на горячую батарею. И выспаться. Лег в ноль-ноль, а подняли в два. А стармех всё бубнит — бу-бу-бу, бу-бу-бу. Неугомонный.
Петрович на этой стороне, страмех на другой несколько раз высовывались из плота, не открывая его настежь, вглядывались вдаль — высматривали какое-нибудь судно. Кэп несколько раз доставал из полиэтиленового мешка чудом спасенный бинокль, но и его глаза ни за что не цеплялись — вокруг было лишь серое и холодное море.
— Толкни меня, если долго спать буду, — попросил Вовка Петровича, когда стало смеркаться, дотошным взглядом оглядел всех — сфотографировал на память и закрыл глаза.
— Эй-эй-эй, Лешка, — из забытья вытащил крик стармеха. — Лёшка, сынок, а ну-ка проснись! Проснись, говорю!
Вовка открыл один глаз — вокруг темень, ничего не видно.
— Что случилось? — подал голос старпом.
— Да он не просыпается и не шевелится вообще.
— Ну, дык спит же. А что со светом? Батарея закончилась, что ли?
— Да поменять надо. Должна быть запасная, — встрял в разговор Петрович.
— Сейчас поищу, — Вася стал шуршать мешком НЗ. — Ему свежий воздух нужен! У меня у самого башка раскалывается, здесь же дышать нечем.
Во как. В одно время погасла лампочка внутри плота и у всех на спасжилетах. Этот факт вызвал у Вовки какое-то тревожное чувство. Нехорошее. Появилось предчувствие неприятности, какой-то беды. Уж очень это было символично.
Петрович приоткрыл вход, и через небольшую щель забрезжил свет, потянул холодный воздух.
— Лешка-а-а-а-а! — орал стармех и, видимо, начал активно трясти своего моториста, так что плот заходил ходуном.
— Да что же ты так орёшь-то? — это уже прохрипел спросонья повар. — Пусть поспит, рано ещё.
Хм, странно. Вовка сразу заметил изменения внутри плота. Фотография явно не сходилась с оригиналом. Такое ощущение, что плот уменьшился в размерах, так как ноги уже не лежали ровно по горизонтали, а слегка опустились вниз, и расстояние между ним и кэпом, который сидел напротив, значительно уменьшилось
— Да оставь ты его в покое, Степаныч. Либо сам очухается, либо всё — поздно. Ничем не поможешь. — Пассажир Олег уже проснулся и с тревогой озирался вокруг.
— Ничего не поздно. Мы только что разговаривали.
— Это было несколько часов назад, Степаныч. Я слышал, ты ему рассказывал про свои заграничные похождения, про какую-то иностранку Кэти. — Петрович настежь распахнул вход, и свет залил плот. — После этого несколько раз будильник пиликал у Олега. — Боцман явно был встревожен и стал расталкивать кэпа. — А мелкий-то, Сашка, что-то тоже никаких звуков не подаёт. Толкните его.
— Нашатырь ему дайте. Свежий воздух и нашатырь. — Константиныч очухался, отмахнулся от Петровича и попытался взять ситуацию под контроль. — Будите его. Вася, мне анальгин дай — голова гудит, будто с похмелья.
— Ну, так и мне анальгин нужен. Тоже голова болит. Сейчас ему дадим нюхнуть. А он там дышит хоть? — Вася достал аптечку и быстро нашел пузырёк с раствором аммиака, который тут же передал стармеху.
— Меня плющит, что ли? А вам не кажется, что плот сдулся? — Вовка встревоженно стал приподниматься со своего нагретого места у бортика, но съехал в середину. — Точно сдулся ведь. Зацепились за что-то?
— Не гони, где тут в море можно зацепиться? Ой, блин, точно. И как найти эту дырку? — Витёк задергался, замандражировал, попытался куда-то ползти на четвереньках. — Нам кабздец. Откройте второй вход на всякий случай, чтобы успеть вылезти.
— Твою дивизию! Сиди ровно, латки есть, — не выдержал Петрович. — Сейчас разберемся.
— Спокойно. Без кипиша. Это же резиновое изделие № 1. Температура, видимо, ночью сильно упала, поэтому спустил немного. — Кэп пытался сбить нервную суету, которая возникла среди всех и могла перерасти в откровенную панику с непредсказуемыми последствиями.
— Вася, быстро давай насос, — крикнул Петрович.
— О, Лешка глаза открыл, — радостно воскликнул стармех.
— Ну, так орать-то на весь Тихий океан. Попробуй разотри его. Неудивительно, что он в своей легкой курточке замёрз и отключился, — продолжал боцман. — Надо ему было «аляску» покупать, как у меня. Не такая дорогая и универсальная. Пододвинь его ближе ко входу, пусть подышит.
— А где клапаны? — старпом передал насос Петровичу.
— Да вот, сначала давай этот качну, потом следующий.
Минут пятнадцать понадобилось, чтобы плот приобрёл прежнюю упругость. Боцмана сменил Вовка и, пока накачивал дно плота, немного согрелся.
— Там что-то есть. Пароход? — у Лешки на свежем воздухе прорезался голос.
Все рванули в сторону входа.
— Стоять! — заорал стармех. — Перевернёте сейчас. Константиныч, дай бинокль. Там что-то есть.
— Сейчас гляну. — Кэп вытащил бинокль и полез на другую сторону плота.
— Ну, чего там?
— Пароход?
— Нас нашли?
— Ну, наконец-то.
— Это не пароход… — медленно сказал кэп, не отрывая от глаз бинокль. — Это второй плот. Наш, похоже. Открытый. А вот что рядом с ним — непонятно пока. Кит? Дельфины? Евпатий коловрат, да это косатки!!! — Кэп резко отпрянул от входа. — Бьют по плоту, подбрасывают его.
Кэп выглядел испуганным и растерянным, и это заметили все. Наперебой посыпались вопросы:
— Далеко от нас?
— Ну, пара миль примерно.
— Ну, может, мимо пройдут. Не заметят. А?
— Да я-то откуда знаю. Если хватанёт за плот, то всё…
— Закрывайте вход полностью, и сидим тихо, авось пронесёт.
— Да наоборот, надо всё открыть, чтобы успеть вылезти.
— И куда ты вылезешь, Витя? Прямо в пасть?
— А может, это сивучи?
— Черно-белые сивучи? Нет, это косатки. Конкретно!
— Ещё косаток нам тут не хватает для полного счастья.
Константиныч перелез на свою половину плота, убрал бинокль в пакет и сказал:
— Так, мужики. Закупориваемся полностью, и пару часов никаких звуков, никаких разговоров. Шанс у нас есть.
— А можно мне лечь, не могу я сидеть уже. — Сашка сполз с бортика на дно плота и вытянулся.
— Малахольный, да ложись, только не спи. — Петрович закрыл вход, обернулся и шёпотом добавил: — И не разговаривай.
В тишине просидели около двух часов. Никто не спал, не дремал, не шевелился и не разговаривал. Все прислушивались к всплескам волн, пытаясь разобрать, естественные это звуки моря или нет.
Неожиданное пиликанье будильника заставило всех встрепенуться, со всех сторон зашикали на Олега:
— Отключай, отключай быстрее.
— Всё, всё, отключил, — шёпотом сказал пассажир и помахал ладонью, призывая успокоиться и сидеть на своих местах.
— Степаныч, глянь там, — тихонько сказал кэп. — Сильно не открывай.
Степаныч проделал дырку во входе, высунул лицо и тут же обратно.
— Да ни хрена там не видно. Думаешь, прошли?
— А плот виден?
— Нет.
— Так, ладно. Бинокль возьми, аккуратно, без лишнего шума.
Стармех просунул окуляры наружу и несколько минут всматривался вдаль.
— Ничего не вижу. И плота не вижу. Либо нас развернуло, либо они его сожрали.
— Отдавай бинокль. Я сейчас со своей стороны гляну. Петрович, открой немного.
Спустя некоторое время кэп отодвинулся от входа.
— Закрывай. И здесь ничего нет. Странно. Высовываться полностью, чтобы всё вокруг оглядеть, я пока не буду. Думаю, ещё опасно. Попробую позже.
— Может, с ракетницы в них долбануть? Или фальшфейер зажечь, — не выдержал старпом.
— В кого ты долбанёшь? Не видно никого. Но надо, чтобы под рукой было.
— Косатки красивые. Я их видел. Большущие такие, — подал голос Сашка.
— Давайте я вылезу, осмотрюсь, — вызвался Вовка. — Если что, — шмальну в них.
— Орёл такой, — недовольно пробурчал стармех, — А потом они к нам рванут, да? Шмальнёт он. Нечего внимание привлекать. Сиди и не рыпайся.
— А как же проветривать?
— Ничего, потерпим ещё пару часов, потом видно будет.
— Потом стемнеет, и мы уже ничего не увидим…
«Странно — холодно, но всё время хочется пить. Почему никто нас не спасает? Почему никого нет? Вторые сутки уже заканчиваются…»
«Тонкий лёд пустых обещаний разобьёт водою весенней, мой мираж плывёт надо мною, а я опять плыву по течению»… — звучит из динамиков в пляжном ресторанчике.
— И долго ты лежать будешь? — Вовка услышал голос Маруси с ноткой недовольства и раздражения, который тут же вывел его из сонного оцепенения.
— Да встаю я, встаю… А куда я встаю? На вахту?
Но совершенно не хочется вставать, нет никаких сил подняться, нет сил открыть глаза. Навалилась какая-то невероятная усталость. Усилием воли Вовка пытался стряхнуть забытье, вырваться из этой параллельной реальности, но сон не отпускал и лишь переключал одни и те же картинки, перетасовывая их и показывая с разных сторон.
— Да какая вахта! Ты заснул, что ли? Пошли обедать. Уже два часа. — Витёк стоит рядом и смеётся.
«Вот же чудовище. Никакого покоя от него нет. Сейчас вот встану и подкину ему пару ласковых люлей». — Вовка пытается пошевелить рукой, но у него ничего не получается, какой-то сонный паралич.
— Ну, мы же в клуб собирались. — Маруся толкает Вовку. — Пора с пляжа уходить, пекло сплошное.
— Сейчас, сейчас…
— И Митька замёрз совсем.
— Какой Митька?
— Ну, ты совсем, что ли? Ну, ты, Черемисин, и даёшь. Вставай давай, тебя дракон везде ищет, а ты заныкался тут. Спрятался типа? — Повар Витёк склонился над Вовкой и смотрит прямо в глаза с близкого расстояния.
«Почему он надо мной смеётся? Стоит рядом, смотрит на меня и смеется, козел. А кэп молчит. Давно, кстати, молчит. Спит, что ли?»
— Я сейчас на тебя обижусь и пойду одна….
— Ну, дай мне одну минуту.
«Припекает. Совсем стало жарко. Надо раздеться. Надо срочно раздеться, невозможно больше терпеть жару. Почему я одетый заснул на пляже?»
— Отстань, Маруся. Ну, вот чего пристала-то. Хорошо же лежим. Релакс и покой. Скоро встану.
— Не отстану! Вставай давай!
— Подъём, матрос! Тебя ждут великие дела. Тревога для всех! А что по тревоге надо сделать?
— Все члены экипажа надевают теплую праздничную одежду и спасательные жилеты.
— Праздничную? Ай, молодец. Тут ко мне знакомые девчонки зашли на огонёк, идём потусуемся. Без тебя будет скучно, ты же у нас парень веселый…
Вовка с Витей идут по плохо освещенному проходу на «Таёжном». Слева и справа каюты всего экипажа, но каюта повара почему-то далеко впереди, там открыта дверь, и из неё виден ослепительный белый свет.
— Подожди, Витёк. Тут же где-то Маруся.
— Да нет её здесь. Забудь про неё. Ты же на пароходе.
— Я знаю точно, она в этой каюте, — Вовка показывает на дверь слева. — Она там с кем-то?
— Нет там никого, угомонись, пошли. — Витя приобнимает Вовку и с усилием тянет его дальше, туда, где открыта дверь, откуда слышен девичий смех и виден свет.
Вовка вырывается из объятий, со злостью открывает дверь каюты… Вот же она — Маруся… Но нет, там совершенно темно и никого нет…
Где-то очень далеко запиликал электронный будильник на часах, ускоряясь каждые пять секунд, пока звук не превратился в нескончаемый визг, но никто на это уже не реагировал…
На старой, пожелтевшей и потёртой черно-белой фотографии замерло время. Девять человек в спасательном плоте в Беринговом море. Кто-то сидит, кто-то лежит. Голова съежившегося моториста Лешки упала на плечо стармеха. Сам дед сидит ровно, лишь выгнув спину в неестественной позе и запрокинув голову назад. Напротив два пассажира. Один уткнулся лицом прямо в бортик плота, как будто фотограф запечатлел момент, когда он только что упал. Виднеется лишь одна макушка в вязаной шапке. Второй пассажир в позе эмбриона, подтянув колени к голове, лежит на дне плота. На другой половине замер старпом, засунув руки между коленями, видимо, пытаясь их отогреть, рядом с ним кэп, опустивший лицо в кожаную куртку с поднятым овчинным воротом. Боцман застыл, завалившись на входе в плот, а рядом с ним и улыбающийся Вовка с закрытыми глазами.
Эпилог
— Николай Иваныч, — старший помощник капитана БМРТ «Мыс Дежнёва» постучал в дверь кэпа и, не дожидаясь ответа, вошел в каюту, — вы здесь?
— Чего там случилось?
— БМРТ «Mazowsze» на связи. Поляки. Нашли плот с «Таежного».
— Хоть одна хорошая новость за сегодня.
— Хотят с вами поговорить.
— Скажи им, мы в том районе будем через пару часов. Что с плотом? Люди живы?
— Говорят, нет признаков жизни, Николай Иваныч… Плот закрыт, но на гудки и на громкую связь никто не реагирует. Они бот спустили, судовой врач в команде, но, видимо, там всё плохо.
— Не успели… А второй плот?
— Второй плот они не видят. Интересуются, в случае чего поднимать тела к себе на борт или мы заберем?
— Сейчас иду, сам с ними поговорю.
…Музыка. Где-то звучит незнакомая мелодия. Появляется белый свет, светящаяся пелена-туман не даёт ничего рассмотреть, но накатывает и накатывает пространство, с каждым разом захватывая всё больше и больше пустоты. Пространство медленно обретает формы, становится выпуклым и объёмным и полностью вытесняет ничто.
Слышны голоса:
— Тэн живэ. Мяу штаншча.
— Не распрошай щэ, шеба зробич шрёдэк пшичибулёвэ.
— Хэй, росьянин, слишишь менья?
Вовка открыл глаза. Очень хочется пить. Всё тело болит. На каком-то непонятном языке с нотками русского кто-то рядом спросил:
— Маш кровны? Маш родина? Слишишь менья, росьянин? Кому поведатч, же живеш? Маш жона?
— Жона? Нет у меня жены, — выдавил из себя Черемисин, с трудом разлепив губы. — Ещё не встретил.
— Со?
— Ещё не встретил, говорю. Нет жены. Я один.
Вовка попытался привстать, но ощутил какую-то слабость, тело не слушалось, а рядом стоящий человек, тут же забеспокоившись, рукой прижал его обратно к кушетке.
— Нет, нет, не можеж встать, закрапляч стои.
— Ладно, ладно. — смирился Вовка. — Это у вас радио играет?
— Так, то якишь росийский радио, сигнал с бжегу.
Из небольшого радиоприёмника в медицинском блоке негромко играет незамысловатая песенка, но можно разобрать слова:
«…Я смотрю назад, и мне смешно сказать, раньше я не знала, что могу летать, до встречи с тобой. До встречи с тобой…»