Повесть о детстве
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2024
Сергей Луцкий (1945) — прозаик. В 1975 г. окончил Литературный институт им. А.М. Горького, работал редактором. Печатался в журналах «Юность», «Октябрь», «Роман-газета», «Урал», «Сибирские огни», «Зарубежные записки», «Наш современник» и др. Автор книг «Десять суток, не считая дороги», «Яблоко в желтой листве», «Ускользающее время» и др. Лауреат Всероссийской премии им. Д.Н. Мамина-Сибиряка. Произведения С. Луцкого переводились на украинский, удмуртский, арабский языки и язык дари (Афганистан). Долгие годы жил и работал в Ханты-Мансийском автономном округе. Сейчас живет в Подмосковье.
Папа приехал!..
— Мацон! Мацон! — слышится за окном.
Это дед Акрам. Он привез в наш военный городок мацони. Я еще лежу в постели. Не открывая глаз, представляю и старого Акрама с седой щетиной на щеках, и его переметные сумки с банками мацони, и тонконогого ослика, который везет деда Акрама с его сумками. Ослик сильный, хотя и маленький, дед Акрам на нем как гора.
Я слышу, как торопливо хлопают двери нашего щитового то ли финского, то ли немецкого дома. Это мама со стеклянной банкой в руке — надо успеть купить мацони, желающих среди офицерских жен хватает. Чистая стеклянная банка — обязательно, ее дед Акрам требует взамен банки с мацони.
— Почему без банка? Иди домой, скажи мама, пусть банка даёт, — слышно, как говорит он какой-то, наверно, девочке. — Акрам лишний банка нет. Иди, да, не стой, да. — Мацонщик непреклонен.
Я неожиданно вспоминаю, что еще не ходил проведать наседку. Вдруг цыплята уже вывелись, и я буду первый, кто расскажет об этом папе!.. Быстро вскакиваю с постели, мимоходом сталкиваю на пол котенка Черныша, облюбовавшего нашу с братом кровать. Стараясь не разбудить Витальку — а то обязательно увяжется, — на цыпочках иду к кладовке. Тихо открываю дверь…
Разводить курей в нашем городке стали недавно. Мама купила клушу в рабочем поселке, и яйца тоже. Яйца нужны обязательно домашние — там, где есть петух. Среди тех, что из военторга, много болтунов. Клуша на таких может сидеть хоть сто лет, цыплят все равно не будет.
Как у всех офицерских семей, у нас есть сарай для угля и дров. В этот сарай мама и собирается перевести цыплят, когда они подрастут. Но это ещё только будет, а пока мы ждем, когда цыплята вылупятся. Каждому хочется первым узнать об этом.
Увидев меня, наседка недовольно квохчет, топорщит перья и становится похожей на большой белый шар. Но цыплячьего писка не слышно. Еще не проклюнулись, думаю я, хотя мама говорила, что должны со дня на день. И оттого, что это не произошло, мне становится досадно. А так хотелось обрадовать папу!.. Шлепая босыми ногами по крашеному полу, возвращаюсь в спальню.
Мама приходит довольная, на кухне слышен ее веселый голос. Значит, мацони нам достался. Довольна мама еще потому, что у нас сегодня особый день — приехал с острова папа. И поэтому в квартире сложный запах офицерской портупеи, хромовых сапог и одеколона «Шипр». Им папа освежается после бритья трофейной бритвой с плохо запоминающимся названием «золинген».
Офицеров, служащих на острове, отпускают домой не так уж часто. А если отпускают на целые сутки, праздник вдвойне. Тогда у нас начинаются походы в парк Низами с его обязательными каруселями и мороженым, на базар у фабрики имени Ленина — сейчас там урюк, грозди прошлогоднего сморщенного, но очень сладкого винограда кишмиш, бордовые пирамиды граната. Летом базар будет полон арбузов, дынь, груш, винограда «дамские пальчики», инжира и многого другого.
А вечером в выходной папин день мы всей семьей идем в кино в ближний от военного городка район Баку — Электроток. Когда возвращаемся домой, всю дорогу за нами на небе плывет, ни на шаг не отставая, луна. Меня и Витальку это озадачивает. «Она очень большая, поэтому», — объясняет папа. Но мы же видим, что луна величиной всего лишь с тарелку! «В школе вам всё расскажут», — говорит мама. Ей не до луны, она переживает события индийского фильма «Бродяга».
Маму мы с братом любим, но папу — особенно. Наверно, еще потому, что редко его видим. К тому же он веселый выдумщик. Меня, например, называет Коммерсантом. Папа говорит, что я сметлив, быстроглаз и жуликоват — часто обманываю брата. Виталька в отместку называет меня Комса. Слово «коммерсант» ему еще не дается. Виталькино домашнее имя Бухгалтер. В два годика он переболел малярией и потому бледный, медлительный, а в коричневом своем пальтишке, купленном на вырост, наверно, и в самом деле похож на бухгалтера. Просто так папа говорить не станет.
Папа никому не дает скучать. Например, может объявить конкурс между мной и братом на лучшее исполнение песни или стихотворения. Или кто из нас сумеет достать большим пальцем ноги собственный нос. Порой в этом соревновании, неловко посмеиваясь, принимает участие даже мама. Папа великодушен, по рублю получает и победитель, и побежденный. В итоге никому не обидно.
— Хлопцы, подъем. — Папа появляется в нашей с Виталькой комнате. Он снял военную форму еще вечером, когда приехал с острова, и сейчас в домашних пижамных брюках и в туго облегающей живот синей майке. — Завтракать и — за торфом! Вы помните задачу, которую мама поставила перед нами?
— Так точно, — подражая солдатам, отвечаю я. Впрочем, без особой радости. Ни парка Низами, ни кино на Электротоке, ни базара у фабрики имени Ленина с его богатством нам сегодня не видать.
— Вот и ладно. Быстро встали, умылись и завтракать!.. Дядя Гриша нас, наверно, заждался.
У самого синего моря
Это я о нашем военном городке имени Ази Асланова. Он находится на берегу Каспийского моря, рядом со столицей Азербайджана Баку. Наша семья живет здесь третий года. А до этого мы жили в Станции Насосной, тоже военном городке. А еще раньше — в Германии и во Львове, но я этого не помню, был маленьким, знаю из рассказов мамы. «Кочевая офицерская жизнь», — говорит мама.
Окраину Баку можно было бы назвать пустыней, если бы не щитовые дома и редкие деревца возле них. Зимой по городку несутся, подпрыгивая и сбиваясь в большие комья, шары верблюжьей колючки. Ранней весной всего несколько дней цветут маки. Потом почти всё выгорает под солнцем.
Зима здесь совсем не похожа на ту, о которой читала нам в книжке «Детство Никиты» мама. А позже, когда мы с Виталькой подрастем, станем читать сами. Это наша любимая книга. Ее купил где-то папа. За всю зиму снег в военном городке Ази Асланова выпадает два-три раза. И лежит с утра до обеда. Потом тает.
А в книжке о Никите снега так много, что ветер наметает огромные сугробы, которые лежат несколько месяцев. Мне и снег нравится, и Никита — он храбрый, не испугался быка, надавал ему шапкой по морде с острыми загнутыми рогами. А когда деревенские мальчишки дрались стенка на стенку, Никита так ударил головой в грудь наскочившего на него силача Степку Карнаушкина, что тот свалился в сугроб.
Снега у нас почти не бывает, а вот песка сколько угодно. Он везде. Скрипит в замочных скважинах, попадает, когда ветер, в глаза, тонкими полосками проникает на подоконники. Как песку это удается — я не понимаю. Все щели в окнах мама законопатила, замазка плотно прилегает к стыкам рам и стекол — а пожалуйста!..
Хотя наш военный городок стоит на берегу Каспийского моря, мы его почти не замечаем. Привыкли. Море кажется близким, на самом деле до него несколько километров. На рейде — из городка хорошо видно — всегда два-три военных корабля. Я долго не мог понять, почему один и тот же корабль может становиться то длиннее, то короче. Пока наконец семиклассник, а для нас, мелкоты, полубог Валера Самченко не объяснил. Это оттого, что корабли время от времени разворачиваются.
Ночью разным цветом взблескивает маяк на берегу. Любимый мой цвет сине-зеленый, он мне кажется волшебным. Живем мы у моря, но ходить к нему мама строго-настрого запретила. Боится, что полезем купаться и утонем. То же в других офицерских семьях. Так и живем у моря, а плавать не умеем.
Да особо здесь и не поплаваешь. Цветная пленка нефти не только на воде — нефтью пропитан даже прибрежный песок. Если ветер дует со стороны старого «черного города», мама никогда не вывешивает сушиться белье. А то вся стирка, как говорит она, коту под хвост. После таких слов я внимательно присматриваюсь к нашему Чернышу. Под его хвост, что ли?..
Если бы не редкие деревца и кое-где тянущийся на красные черепичные крыши виноград, наш поселок выглядел бы унылым. Особенно сейчас, ранней весной. Три тутовых деревца растут под окнами нашей половины двухквартирного дома. Маме этого мало. Ей хочется хотя бы небольшой, но огород, как на ее родине, Урале. Папа вывел из дома второй кран, воды хватает, но что может вырасти на песке? Оттого и сегодняшний наш поход на торфяную гору хромого дяди Гриши.
Хозяин торфяной горы
Виноград папа посадить только собирается. А вот тутовые деревца появились, когда я пошел в школу. В прошлом году на них были первые ягоды. Папа остался недоволен: мелкие и мало. И потому сегодня мы идем за торфом к горе дяди Гриши. Папа говорит, торф хорошее удобрение.
Дядя Гриша виден еще издали, он занимается странным делом: куском кирпича трет бок пестрой корове.
Откуда эта торфяная гора, летом вся в густой высокой лебеде, никто не знает. Корова и поросята дяди Гриши здесь ни при чем. Он инвалид войны, вместо ноги у него деревянный протез, похожий на бутылку. В отличие от папы и других гладко выбритых офицеров нашего городка, щеки и подбородок дяди Гриши покрыты густой щетиной. Ему разрешили держать рядом с военным городком сарай, в котором живут корова и поросята. Торфяная гора на его усадьбе, но у дяди Гриши никто не спрашивает разрешения брать торф. Торф считается общим.
Папа здоровается и угощает дядю Гришу папиросами «Казбек», на крышке коробки которой скачет всадник в черной бурке.
— Как поживаете, господин помещик? — весело прищурившись, интересуется папа. Он открывает коробку с всадником в бурке и протягивает её дяде Грише. — Протез не подводит? Трудиться позволяет?
Дядя Гриша настороженно оглядывается по сторонам. Он понимает, что папа шутит, но «помещик» слово нехорошее, как бы кто не услышал.
— Вот именно трудиться, — отвечает он и, закурив «Казбек», продолжает тереть обломком шершавого кирпича бок корове. Буренка даже глаза прикрывает от удовольствия. — Помещики разве трудились? Эксплуататоры, на чужом горбу ехали!.. Хорошо, что Ленин со Сталиным их скинули, очень правильно сделали!..
Папа снисходительно усмехается и поддакивает. Ему, майору, замполиту полка, толкуют политграмоту. Или это дядя Гриша на всякий случай?..
— Я насчет помещика пошутил, — успокаивает его папа.
— Сейчас и пошутить, конечно, можно. Берию, слава богу, самого посадили. — Дядя Гриша серьезен. — Но кругом империалисты. Радио слушали? НАТО с каждым годом расширяется, уже Турция там. А ведь НАТО передовой отряд империализма. Верно?
— Абсолютно.
— Вот и я говорю. Так вы за торфом? Берите сколько хотите. — Дядя Гриша, припадая на протез, поворачивается к маме. — Я так понимаю, мадам. Жены офицеров должны сами выращивать овощи, фрукты и на базар нести. А вы, наоборот, с базара носите! Разве это дело?
Мне смешно, что маму называют «мадам». (Папа потом это слово переделает в «мадамчик» и время от времени будет так называть маму.) Смешно представить её и торгующей у фабрики имени Ленина. Там торгуют в основном азербайджанцы. Мама на слова дяди Гриши смеется и пожимает плечами:
— Овощи и фрукты не понесем, а вот куриные яйца — да. Если лишние будут.
— Что сомнительно, — усмехается папа. — Самим бы хватило. — И кивает на маму и нас с Виталькой. — Вон какая капелла, только подавай. Особенно свежие, прямо из-под куриц.
— Делим шкуру неубитого медведя, — опять смеется мама. — Цыплят по осени считают, а наши еще даже не вылупились.
— Свое хозяйство решили завести? Это правильно! — одобряет дядя Гриша.
Но мы его уже не слушаем. Папа ведет нас к изрытому склону, где берут торф. В руках у него лопата, у мамы — пустые ведра, у нас с Виталькой по ведерку.
Следя, чтобы мы не подходили слишком близко, папа принимается срезать со склона пласты торфа. Те с шорохом сползают к ногам. Мелко подробив, папа насыпает торф в ведра.
«Неужели турки такие же уроды, как американцы?» — думаю я над словами дяди Гриши о неведомом мне НАТО. Во второй половине нашего дома живут Мелещенки, они разрешают мне смотреть журналы «Крокодил», которых у них полный ящик. И я считаю, что настоящие американцы и другие капиталисты такие же уроды, как в «Крокодиле». Только в классе третьем я узнаю, что эти рисунки называются карикатурами. Рисует их художник с необычной фамилией, которую трудно выговорить, — Кукрыниксы.
Но третий класс еще впереди. А пока я уверен, что американцы такие на самом деле, как в «Крокодиле». И выучил наизусть стишок под одним из рисунков, очень уж он мне понравился. Кто такие Ги Молле и Спаак, я не знаю. А о событии, вызвавшем этот остроумный стишок, тем более.
Ги Молле сказал Спааку:
«Я в лакействе съел собаку». —
«Заслуга невелика,
Я в лакействе съел быка».
О холодной войне я то и дело слышу от взрослых и по радиоприемнику. Говорят, над СССР высоко в небе летают американские шары-шпионы, они фотографируют секретные объекты. Наши с Виталькой друзья Витька и Шурка Неклюдовы хвастаются, что видели их. Вот бы сбить хоть один!.. Мы смастерили луки и стрелы, ждем только случая. Жаль, шары-шпионы нам с братом не попадаются. Наврали, наверно, Витька с Шуркой, что видели их.
У взрослых заботы другие. «Как ты можешь быть спокойным, война, того и гляди, начнется, а турецкая граница рядом!» — слышал я, как мама упрекала папу, читавшего после обеда газету «Красная звезда». Сама она очень переживала. «Успокойся. Понадобится, семьи офицеров эвакуируют», — спокойно отвечал папа. Он дочитывал газету, сворачивал её и декламировал:
И в годы мирного труда,
И в час военной непогоды
Мила советскому народу
Газета «Красная звезда».
«У, толстокожий!» — сердилась мама. «Спокойно, мадамчик. У нас есть атомная бомба, она остужает горячие головы, — отвечал папа. — Верно, ребята?»
А у тети Насти Мелещенко на случай войны готов план. «Кем мы с тобой были на фронте, Клава? Медсестрами. И сейчас медсестрами будем!.. Только бы детей успеть в тыл отправить». На какое-то время мама успокаивалась. Или делала вид. Только став взрослым, я пойму, чего ей, пережившей войну и многое на ней повидавшей, это стоило.
В тот день за торфом мы ходили несколько раз. Сначала удобрили тутовые деревца. Осторожно, стараясь не повредить корни, папа лопатой перемешал вокруг тонких стволов песок с торфом. Из выведенного из дома крана, приспособив к нему шланг, полил все три деревца. Работая, рассказывал, какой обильный урожай тутовника ждет нас в будущем году. Но это еще что! Вырастут у нас и виноград, и гранат, и инжир…
Слушая папу, мы с Виталькой не сомневались, что так и будет. Раз папа говорит, значит, правда. Только мама усмехалась, не очень веря в рисуемое папой будущее:
— Ох, фантазёр! Ну, фантазёр!..
Папа тем не менее не сдается, утверждает, что его планы вполне выполнимы. Главное, поставить цель и стремиться к ней. Он уже договорился насчет саженцев инжира, граната и винограда. Мацонщик дед Акрам обещал привезти ослиного навоза, вместе с торфом это станет отличным удобрением. «Все будет в лучшем виде!» — говорит папа.
И для большей убедительности добавляет:
— Не боги горшки обжигают. Правильно, хлопцы? — И подмигивает нам.
Мы с готовностью киваем.
Удобрив тутовник, принимаемся носить торф для маминого огорода. Папа умеет увлечь. И уже не так обидно, что не удалось покататься на каруселях в парке Низами. И что самый сладкий кишмиш на базаре у фабрики имени Ленина достанется не нам.
Воспитание Черныша
Как ни старался я первым увидеть вылупившихся цыплят, раньше меня это удалось маме.
— Ребята, хотите посмотреть на цыплят? — радостно спрашивает она, выглядывая из дверей нашего дома.
Еще бы! Мы с Виталькой бросаем ведерки и несемся в дом. Мама перестала носить торф раньше нас с папой — надо готовить обед. Дома попутно заглянула в кладовку с наседкой. А там уже пищали несколько цыплят.
— Страшненькие какие, — говорит Виталька.
Дальше порога в кладовку мама нас не пустила. Цыплята в самом деле не походили на тех, которых рисуют в книжках. Те пушистые, желтые, как одуванчики, а эти мокрые, некрасивые. Наседка недовольно заквохтала, увидев нас, и еще больше распушила перья — прятала под ними цыплят.
— Посмотрели, и хватит. Наседку нельзя беспокоить. — Подталкивая нас, мама закрыла дверь в кладовку. Сама осталась внутри.
— А ты почему? — заныл брат.
— Тебя не спросила, — говорит за дверью мама. — Проверить хочу, все ли цыплята проклюнулись. У некоторых сил не хватает, таким помочь надо.
Папа новость принял озадаченно:
— Интересно, как Черныш уживется с цыплятами? Он же хышник. — Папа говорит «хышник», это он специально, чтобы страшнее было. А сам улыбается.
Мне смешно — какой из нашего котенка хищник?! Черныш даже котлету есть не стал, которой я его вчера украдкой от мамы пытался угостить. Он только молоко из блюдца лакает.
— Пап, ты не знаешь, как наседки защищают цыплят!.. Наседка Черныша как клюнет!..
— До кровопролития, надеюсь, дело не дойдет, — отшучивается папа. — Ну, что, еще пару раз за торфом сходим? Угодим маме?
Все наши с братом мысли сейчас о цыплятах, но папа прав. Скоро копать мамин огород, она говорит, торф как раз будет нужен. И чем больше, тем лучше.
— Кашу маслом не испортишь, — щеголяю я недавно услышанной пословицей.
— Молодца! — одобряет папа то ли меня, то ли народную мудрость. — Пошли.
В это время появляется из кладовки мама.
— А я знаю, как сделать, чтобы Черныш не трогал цыплят, — говорит она, и что-то заговорщицкое слышится в ее голосе. — Не только сейчас, а вообще.
— Ну-ка, ну-ка, — задерживается в дверях папа.
— Я Чернышу прививку сделаю против цыплят. Женя, быстро неси мою шкатулку с иголками и нитками!..
— Мам, наш Черныш не кровожадный, — пытаюсь защитить котенка я. Не нравится мне, что мама заговорила о шкатулке с иголками. Зачем ей иголки?..
— А ты, Виталя, найди Черныша. Он, наверно, на вашей постели дрыхнет. Неси его сюда.
Когда я появляюсь со шкатулкой, мама осторожно, чтобы не повредить, держит в кулаке цыпленка. Наседка волнуется, она не знает, то ли ей клюнуть маму, то ли оставаться в гнезде прикрывать остальных цыплят.
— Виталя, давай сюда котёнка. Женя, достань из шкатулки иголку.
— Какую?
— Большую, цыганскую. Её удобно держать.
Свободной рукой мама берет у меня иголку, а цыплёнка подносит к Чернышу, к самому его носу.
— Женя, возьми у Витали Черныша и крепко держи. Осторожно, он может поцарапать.
Черныш впервые видит цыплёнка, ему интересно, и он тянет к нему свою мордочку.
— Женька, держи!
Мама колет иголкой котенка в нос, тот отдергивает голову, потом опять тянется к цыплёнку. Мама ещё раз колет его в нос. И ещё раз. Черныш крутит головой, пытается вырваться у меня из рук, царапается, но я держу крепко.
— Ну, хватит, — недовольно замечает папа. — Пытка какая-то. Где ты этому научилась?
— В Михайловске у нас всегда так делают. Кошки потом боятся даже подходить к цыплятам.
Папа хмыкает:
— Ну-ну… Ладно, пошли, хлопцы. — И чтобы сгладить впечатление от маминого воспитания Черныша, шутит: — Нас ждут великие дела. Или я не прав, мадамчик?..
День рождения девчатника Ляликова
В нашем военном городке улицы называются необычно — кольцевыми. Почему, я не знаю. Взрослые, кажется, тоже. Или просто не говорят — может, это военная тайна. Мне даже нравится так думать.
Наш дом номер шесть стоит на Третьей кольцевой. А дом Генки Ляликова на Первой кольцевой, почти рядом с торфяной горой дяди Гриши. Генка Ляликов мне не нравится. Длинный, хотя тоже учится только во втором классе, и лицо у него какое-то белое, девчачье. Он и дружит почти с одними девчонками, знает их секреты. Например, о каких-то платочках, которые должна иметь каждая воспитанная девочка. Не носовой платок, а какой-то другой, особый, для чего-то другого.
Но не это главное. Ляликова любит Лиля Останина, а Лилю Останину любил я. И хотя это было еще до школы, отношусь к Генке я от этого не лучше. Лиля Останина была похожа на девочку Лилю из «Детства Никиты», она очень красивая, не зря Никите нравилась. Я хотел, чтобы Лиля Останина знала, что я люблю ее, и написал ей записку. Но передать постеснялся, а бросил за сундук на нашей веранде. Записка каким-то волшебным образом должна была дойти до Лили. Ведь дошло же письмо Лили, хотя она жила в городе, а Никита в деревне.
Но мою записку нашла мама, убираясь на веранде. Показала папе, и они долго потом подтрунивали надо мной. Особенно над фразой печатными буквами: «Я тибя лублу, а ты миня не лубиш» — другими буквами я писать ещё не умел и в грамматике плохо разбирался. Когда родители подтрунивали, мне становилось стыдно, я готов был провалиться сквозь землю.
Я знал, что в воскресенье у Генки Ляликова будет день рождения. Меня он не пригласил, но я решил все равно прийти. Своим появлением собирался отомстить Ляликову за то, что Лиля его любит, а меня не любила. И за то, что он не пригласил меня на день рождения. Вот возьму и съем весь торт. И подарка не принесу. Чтобы знал.
Когда первый раз я постучал в дверь дома Ляликовых, мне открыли быстро. Это была не Генкина мама, а какая-то взрослая родственница. Она была в нарядном платье, от нее пахло духами.
— Чего тебе, мальчик?
— Мне Гену.
Из-за плеча родственницы выглянула мама Генки с красивой прической и накрашенными губами.
— Гены дома нет, — быстро сказала она. — Он уехал к бабушке.
К какой бабушке?! Почти у всех нас бабушки живут далеко, на родине наших мам и пап.
Через открытую дверь слышались весёлые девчачьи голоса. Мне показалось, что голоса Витьки и Шурки Неклюдовых тоже. Меня нахально обманывали. Я не уходил. Мне очень хотелось туда, где весело, где пьют лимонад «Буратино» и едят бисквитный торт с цукатами и розами из крема.
— Я хочу поздравить Гену с днём рождения.
Родственница, недоумевая, подняла плечи и развела руками.
— Как же ты поздравишь, если Гена уехал?.. Приходи завтра. — С этими словами она закрыла дверь.
Я стал обходить Генкин дом вокруг и остановился у открытого окна. Оно было высоко, что за ним происходило, я не видел, но голоса и смех слышны были хорошо. Я вернулся опять к двери и принялся стучать.
— Это опять ты, мальчик? — спросила открывшая мне взрослая родственница. — Тебе же русским языком сказали, Гена у бабушки. Иди домой.
Мне было стыдно, но и дать себя обмануть, как маленького, не хотелось. Я ещё несколько раз стучал в дверь. В конце концов мне перестали открывать и пригрозили вызвать патруль комендантского взвода — милиции в нашем военном городке не было. Или пойти пожаловаться маме.
Обидней всего было предательство Неклюдовых. Мне не показалось, их в самом деле этот девчатник Ляликов пригласил на день рождения. Когда я уходил от его дома, Витька и Шурка высунулись из окна комнаты, в которой отмечался день рождения, и засвистели мне вслед. Я показал им кулак. Еще друзья называются!
Раньше я свистеть не умел. Но сейчас засунул два пальца в рот, прижал язык, дунул изо всей силы — и у меня получилось! Наверно, от обиды и злости. На Ляликова, на его маму и расфуфыренную родственницу, на Лилю Останину, на предателей Витьку и Шурку Неклюдовых…
Потом с Неклюдовыми я помирился. Всё-таки они не забыли про меня, стащили со стола несколько конфет «Кара-Кум». Это, конечно, не бисквитный торт с кремом и цукатами, но все равно вкусно. Доказали, что настоящие друзья.
История Барбаросса
Щенка мы хотели назвать Рексом, Джульбарсом или еще каким-нибудь подходящим для пограничной собаки именем. Но папа, взглянув на щенка, сказал:
— Барбаросс. — И, кивнув на коричневые пятна щенка, добавил: — Рыжебородый.
Против Барбаросса мы с Виталькой тоже были не против. Хотя никакой рыжей бороды у щенка не было. Рекс или Джульбарс, как в кино, было бы лучше. Главное, что мама не рассердилась и не велела немедленно отнести белого с коричневыми пятнами щенка обратно.
— Ребята молодцы. Собака возле дома нужна. Барбаросс — звучит! — сказал папа. — Воры одного имени бояться будут. Сторож! Защитник!
Но мы не хотели, чтобы наш щенок стал сторожем.
— Пусть лучше будет пограничной собакой, пап. Мы воспитаем его и передадим на какую-нибудь заставу.
Папа прищурился:
— Насчет заставы я крепко сомневаюсь. Туда дворян не берут. Там овчарки нужны.
Я во все глаза смотрел на папу. Наш щенок — дворянин?! Из «Детства Никиты» я знал, что дворянами называли богатых и знатных людей. Мама рассмеялась, потом сказала:
— Ладно, не морочь детям голову. Это папа так дворняжек называет.
А началось все с того, что однажды, когда я делал уроки, с улицы раздалось:
— Женька, выходи! Чего скажу!..
Мне и в окно смотреть не надо было — Витька Неклюдов, его голос.
— Новость — мировецкая! — А это голос его младшего брата, круглолицего и конопатого Шурки.
— Мам, я сейчас, — бросил я, проходя мимо двери кладовки. Там мама кормила мелко нарезанным вареным яйцом клушино потомство.
— И как Неклюдовы только успевают уроки делать? Если бы не школа, целыми днями по городку носились бы!.. — недовольно заметила мама. — Женя, травы нарви, цыплятам витамины нужны. Куртку надень, ветер с моря.
Я на минуту задерживаюсь у кладовой. Цыплята пушистые, желтые, как одуванчики, — такие, какими их в книжках рисуют. Не то что раньше.
— Женька, выходи!..
— Чего? — сказал я, выйдя на крыльцо. И не выдержал, похвастал:
— У нас цыплята вывелись. Вот такие! — И показал большой палец.
— Хе, цыплята! — засмеялся конопатый Шурка. — Сейчас ты такое увидишь!..
— Что увижу? — недоверчиво спросил я. Неклюдовым особо верить нельзя, хотя и друзья.
— Щенят! — бросает Витька. У него конопушек меньше, чем у брата, но тоже есть. И он не такой круглолицый, как Шурка. — Настоящие щенята!.. Пошли!
Я мгновенно забываю об уроках, о мамином наказе нарвать травы для цыплят — всё заслоняют слова о щенятах. Мне давно хотелось щенка. Наш котенок Черныш годится только мышей ловить, и то когда вырастет.
— Мы собачью нору нашли, — шепотом сообщают, перебивая друг друга, Неклюдовы. — Там щенков видимо-невидимо! Сейчас сам увидишь. Пошли скорей!..
Оказалось, нора была вырыта в заброшенном песчаном карьере, мы его называем Песочной ямой. Карьер остался от строителей, построивших наш поселок. Витька Неклюдов опустился на колени, засунул всю руку в глубь норы в песчаной стенке и принялся там шарить. Рядом крутилась белая в рыжих пятнах собака и повизгивала. Шурка с еще больше проступившими от волнения веснушками толкал брата и повторял:
— Дай я! Дай я!..
— Ничего мы ему не сделаем, не бойся, — сказал Витька собакиной маме, когда достал из норы щенка.
— Теперь я! — И Шурка тоже по самое плечо засунул в нору руку.
Вытащил и я себе щенка. Он был мягкий, теплый и лизал мне пальцы. Собака жалобно смотрела на нас и шла следом до самого нашего дома.
— Этого мне еще не хватало! — сказала мама и всплеснула руками. — Мало мне хлопот с цыплятами, так еще кутенок! — Она раздула шерстку на спине у щенка. — Господи, а блох-то, блох!.. — Взглянула на собаку, не отстававшую от нас. — Женя, дай ей кусок хлеба и прогони.
— Может, пусть остается? — попросил я. Мне было жалко собаку, уж слишком жалобно она смотрела. — Ну, мам, ну, пожалуйста…
— Скажи спасибо, что не заставляю отнести кутенка обратно!
С мамой не поспоришь.
Вскоре вымытый с дустовым мылом щенок лакал из блюдечка Черныша молоко, а мама сливала в унитаз воду с густо всплывшими блохами. Они походили на маковые зернышки. Щенок уже мог есть сам, правда, маме сначала пришлось несколько раз ткнуть его мордочкой в блюдце. Потом она определила ему место в углу коридора, постелила старое махровое полотенце. Щенок улегся на бок, выставив голый живот, розовый и тугой. И сразу же заснул, едва слышно посапывая.
— Кобелек, — довольно заметила мама, — пусть будет. Хорошо, что не сучка.
— Почему?
Вместо ответа мама сказала:
— Учтите, ухаживать за ним будете вы. Мне и так уборки хватает… Ты чего, Виталя?
— Черныш щенку живот лижет. — Брат показал пальцем на кутенка. Его голый розовый живот старательно лизал наш котенок. — Женька, ты дашь мне со щенком играть?
Ответить я не успел.
— Вот те на! — засмеялась мама, глядя на щенка и котенка. — Кошки и собаки всегда были врагами. А тут такая любовь! Кому рассказать — не поверят!..
Мы не знали, чем обернется для Черныша дружба с собакой. То, что он не боялся их. Но это тоже еще впереди…
Так появился у нас Барбаросс. Только в старших классах я узнаю, откуда такая странная кличка. Оказывается, в средние века жил жестокий и вероломный германский король, рыжебородый Барбаросса. И ещё Гитлер назвал свой план нападения на нашу страну планом Барбаросса.
«Собаке — собачье имя», — скажет папа, объясняя свой выбор клички. Но наш щенок оказался хорошим, совсем не злым, и мы про себя были с папой не согласны. Однако не возражали, слишком велик папин авторитет. Разве что между собой называли щенка просто Барбосом.
Клад капитана Флинта
За нашей школой начинается высокий каменный забор. Оттого, что стоит он на краю обрыва, забор кажется ещё выше. За ним — сержантская школа. Там готовят младших командиров для части, которая находится на острове.
В сержантской школе есть кинозал под открытым небом и сквер, в нем растут хлебные деревья. Почему они так называются — никто не знает. Ничего хлебного в них нет. Витька Неклюдов однажды надкусил круглый, как детский мячик, плод и долго потом плевался.
А вообще-то нам нравится сержантская школа. И кино здесь можно посмотреть (если, конечно, пустят солдаты с красными повязками на рукавах), и по деревьям в сквере полазать, воображая себя Тарзаном, можно и на траве поваляться — она под деревьями не выгорает, как в нашем военном городке. Иногда курсанты сержантской школы нас просят сходить в поселковый военторг купить белого хлеба. От черного, который в солдатской столовой, у некоторых болит живот. Самим курсантам выходить за пределы части нельзя, их может арестовать патруль. И посадить на гауптвахту. Мы идем, нам не трудно. На «губу» нас никто не посадит.
Сержантская школа шефствует над нашей школой. Чаще всех у нас бывает старшина по фамилии Мирутенко. Обычно его приглашает товарищ Лиза, наша старшая пионервожатая. Позже я учился в разных школах, но нигде больше не слышал, чтобы старших пионервожатых называли не по имени-отчеству, а товарищем и по имени. Странно, ведь они взрослые.
Старшина Мирутенко похож на добродушного богатыря. У меня сохранилась фотография отличников и хорошистов начальных классов, на ней я тоже есть. И Света рядом со мной во втором ряду. Большой Мирутенко сидит посредине, на почетном месте. Рядом с ним товарищ Лиза, которую фотограф щелкнул в момент, когда она поправляла свою пышную прическу. «Шестимесячная, — шепнула Света. — Хочет Мирутенко понравиться».
Похоже, старшина немного стеснялся внимания к себе. Такие же смущенные лица были у папиных земляков, когда наша семья приезжала в отпуск и они встречались с папой на улицах хутора. Папины земляки смущались офицера, у которого столько наград на кителе.
В один из последних выходных дней апреля произошло событие, которое в нашей школе долго ожидали. Игры «Зарница» тогда еще не было, зато каждый год проходили поиски клада капитана Флинта. В субботу товарищ Лиза собрала в актовом зале пионерские отряды и объявила, что завтра пойдем искать клад.
— Есть сведения, что пираты спрятали его в окрестностях поселка Ази Асланова, — серьезно сказала товарищ Лиза. Она была невысокая, но голос у неё громкий, слышный во всех уголках актового зала. — Каждый отряд получит по карте со значками. Это маршруты, для каждого отряда свой. Значки — секреты, которые нужно разгадать. Если правильно разгадаете, они приведут вас к сокровищам капитана Флинта. Все понятно?.. Председатели советов отрядов, подойдите ко мне.
«Остров сокровищ» я тогда еще не читал, любимой моей книгой по-прежнему оставалось «Детство Никиты». Но и меня охватил азарт кладоискателя. О пиратах я знал, что это морские разбойники, которые грабили корабли. В кладе капитана Флинта наверняка полно золота и других драгоценностей.
Мне и Свете Чесноковой уже исполнилось девять лет, но в пионеры нас еще не приняли. Я подошел к товарищ Лизе и попросил разрешения участвовать в поиске клада. Ведь скоро и мы станем пионерами.
— Ладно, — сказала товарищ Лиза, — вливайтесь в отряд третьего «Б». На самостоятельный отряд вы не тянете.
Нам было немного обидно слышать это, но не отказываться же от поиска пиратского клада! Председателем совета отряда третьего «Б» оказался Валерка Скворцов. У него были две красные нашивки на рукаве рубашки. Это Валеркин папа сделал нам замечание, когда пятого марта после уроков мы с ребятами играли в войнушку. «Вы разве не знаете, какой сегодня день?» — строго спросил капитан в портупее с кобурой на боку.
По его голосу было понятно, что мы делаем что-то нехорошее. «Сегодня день памяти товарища Сталина. А вы бегаете, кричите… Стыдно в такой день вести себя так!» Я вспомнил, что в школу многие девочки пришли с красно-черными бантами в волосах. Наша учительница Амалия Аркадьевна еще похвалила их. Сказала, что ровно два года тому назад умер товарищ Сталин, пятое марта траурный день. А мы… Пристыженные, ребята перестали носиться и кричать. Девчонки оказались умнее нас. Может, им родители сказали, какой был день?..
На карте в руках Валерки Скворцова пунктиром был отмечен маршрут, по которому должен идти отряд. Маршрут оказался коротким, заканчивался у первых домов нашего военного городка.
— Так близко? — разочарованно сказал кто-то из ребят, окружавших Валерку. — Неужели пираты такие дураки, что для своих сокровищ не нашли места подальше?!
Скворцов перебил:
— Товарищ Лиза предупредила, на карте только начало поиска. Мы должны найти подсказку, что делать дальше. — Голос у него был решительный и чем-то напоминал голос его отца, сделавшего нам замечание.
Кто-то несмело сказал:
— Вообще-то во времена капитана Флинта военного городка Ази Асланова еще не существовало. Может, даже Баку еще не было…
— Ерунда, товарищ Лиза лучше знает, — оборвал Скворцов.
— Пока вы тут болтаете, другие отряды уже ушли!.. — заявил пробившийся к председателю совета отряда Витька Неклюдов, он учился в третьем «Б» тоже. — Пошли уже! Айда!..
Первый тайник мы нашли быстро. Он оказался кирпичом на асфальтированной дорожке и сразу бросался в глаза.
— Осторожно, тайник может быть заминирован! Товарищ Лиза предупредила, — сказал Валерка Скворцов и осторожно сдвинул кирпич.
Под кирпичом оказался сложенный в несколько раз листок бумаги. Поняв, что никакой мины нет, ребята опять сгрудились вокруг Валерки. Третьеклассники были выше нас со Светой, и мы не видели, что на листке.
— А нам подсказку покажешь? — несмело спросила Света.
— Скажите спасибо, что я вас взял в отряд!.. За мной! — скомандовал Валерка и двинулся между домами, то и дело заглядывая в листок.
— Задавака какой… — тихо сказала Света. Её карие глаза от обиды потемнели еще больше, стали почти черными. — Мину какую-то выдумал… Товарищ Лиза ничего такого не говорила.
Бунт на корабле
Найти вторую подсказку оказалось труднее. Отряд долго искал ее, кружа вокруг дома, номер которого был в первой подсказке. Наконец Витька Неклюдов догадался заглянуть в почтовый ящик на двери дома.
— Пацаны! Есть!..
Но отдавать подсказку председателю совета отряда Витька не захотел.
— Бунт на корабле?! — возмутился Скворцов. — А на рее болтаться не хочешь?! — Он, третьеклассник, уже читал книги про пиратов и знал про их обычаи. — Сейчас вздерну на рею!
— Замучаешься! — не испугался Витька. — Пацаны, за мной! Мы этому Скворцову черную метку пришлем, самого вздернем. Раскомандовался!
Я вопросительно взглянул на Свету. Книг про пиратов у нас дома не было. Что за чёрная метка такая?.. Света пожала плечами. В самом деле, если уж я, мальчишка, не знаю, то откуда знать ей, девочке?
Наш отряд раскололся. Со Скворцовым остались только несколько человек, в основном девчонки. Немного отстав, Валерка и они шли за нами. Я не думал, что пионерский отряд третьего «Б» такой недружный. Наш, когда остальных ребят примут в пионеры, таким не будет. Клянусь!
Третью подсказку нашли быстро. Витька Неклюдов, заглядывая в листок из почтового ящика, остановился у большой трубы, оставленной на пустыре между домами. Наверно, строители не успели её сдать в металлолом. Труба была коричневая от ржавчины. Витька залез в нее, через минуту вылез с другого её конца и озадаченно шмыгнул своим веснушчатым носом. Потом проделал этот путь, но уже в обратную сторону, к нам.
— Ничего там нет, пацаны.
За Неклюдовым стали залезать в трубу другие ребята. Скоро все измазались в ржавчине. Валерка Скворцов с усмешкой наблюдал за ними.
— Ну и достанется вам дома!.. А теперь смотрите, как поступают настоящие кладоискатели. Все из трубы вылезли? Заходите с моей стороны и толкаем её. Раз, два, три!..
Труба сдвинулась с места, немного откатилась. Под ней и оказался листок с третьей подсказкой. Скворцов, бросив торжествующий взгляд на Неклюдова, первым подхватил листок.
— Кладоискатель должен быть внимательным. Не видно разве, что труба недавно ещё лежала на другом месте? Трава там примята и бесцветная, солнца ей не хватало. Трубу перекатили на новое место и листок с подсказкой под неё подсунули. Соображать надо!..
— Кто же такой сильный? — удивился я. — Она вон какая здоровая, мы всем отрядом сейчас толкали.
— Это кто там голос подает? А, прикомандированный. — Скворцов обидно засмеялся. — Да хотя бы старшина Мирутенко! Привел своих курсантов, для них это раз плюнуть. Еще вопросы есть?
Все-таки задавака этот Скворцов, права Света! Незнакомое слово «прикомандированный» меня задело.
Третья подсказка привела нас на другой конец Ази Асланова. Поблизости находилось стрельбище сержантской школы, сейчас безлюдное. Где-то здесь и должна была находиться последняя подсказка.
У стрельбища уже собрались почти все отряды. Искали везде. Песчаный холм рядом был изрыт, ребята и девчонки осматривали каждый камешек, каждую щепку — вдруг на них какие-нибудь знаки, которые раскроют тайну? Пираты хитрые, могли сделать так, что ни за что не догадаешься… Старшие ребята решили искать подсказку на стрельбище, но старшина Мирутенко решительно поднял руку.
— Туда нельзя.
— Так стрельб сегодня нет…
— Все равно нельзя.
Рядом со старшиной стояла товарищ Лиза.
— Ребята, — весело заговорила она, — все проще, чем вы думаете. Только внимательно присмотреться надо. Сами потом будете смеяться, что не догадались!.. И не расстраивайтесь, это всего лишь игра. Игра, понимаете?
Четвертую подсказку никто так и не нашел. Может, потому, что было уже жарко и хотелось пить. А может, потому, что все устали, особенно девчонки. Даже смуглая Света стала бледной.
Старшина Мирутенко и товарищ Лиза переглянулись.
— Ну, что, будем считать, что капитан Флинт на этот раз оказался хитрее нашей пионерской дружины?.. А вот советскую армию ему никогда не обхитрить! Товарищ старшина, я знаю, вам удалось найти четвертую подсказку. Покажите ребятам!
Мирутенко поднял с земли сплющенную папиросную гильзу. Его лицо стало похожим на лукавое лицо фокусника в цирке, который раскрывает секрет своего фокуса.
Все притихли. Каждый из нашей пионерской дружины наверняка не раз проходил мимо этой папиросной гильзы и, возможно, даже наступал на неё или отбрасывал сандалией. И не догадывался, что это и есть четвертая подсказка!..
Большими сильными пальцами старшина легко выровнял сплющенную гильзу, потом осторожно развернул. В папиросной гильзе оказалась записка на тонкой бумаге. Не читая её, Мирутенко объявил:
— Здесь указаны координаты острова в Каспийском море. На этом острове пираты и спрятали свой клад.
Дружина молчала. Все, конечно, и без товарища Лизы знали, что поиски клада капитана Флинта — только игра. Но все равно было досадно. Ведь хотелось увидеть настоящий клад, кучи золотых монет, бриллиантов и других драгоценностей — а вдруг они есть на самом деле?..
— Капитан Флинт плавал в тропических морях, — тихо сказал Скворцов. — В Каспийском море он никогда не был. Значит, и клада никакого быть не может.
— Ладно, всезнайка! — зло прошептал Витька Неклюдов. Ему тоже было обидно. — Много о себе воображаешь!.. Женька, пошли покажу тебе настоящий клад. Мороженого в Электротоке купим!
Я был не против. Но идти с Неклюдовым сейчас значило оставить Свету, а это было бы предательство. Может, у неё солнечный удар. Или тепловой. Вон какая бледная. Свету надо было отвести домой. Как-никак сидим с ней за одной партой. И вообще она мне нравится.
— Не могу.
— Девчатник!..
Отвечать я не стал. Взял Свету за руку, и мы пошли к ее дому. Я решил, что быстро идти человеку с больным сердцем нельзя, и потому мы шли медленно. На нас не обратили внимания. По домам расходились и остальные ребята. Особенно расстроенным никто не выглядел. Игра есть игра. Хотя, конечно, досадно.
Усадьба «Зелёная»
— Антон, пойди-ка сюда, — позвала мама с веранды. Было в ее голосе что-то такое, что заставило и меня направиться вслед за папой. Обычно она называет папу Антошей. — Видишь это? Еще несколько дней — и рассада погибнет.
В марте мама собрала все ненужные банки, наполнила их торфом и посадила семена помидоров. Веранда — самое солнечное место в нашей квартире. Рассада росла быстро, и сейчас на некоторых уже появились бутоны. Когда мама помидоры поливает, их запах наполняет всю квартиру.
— Ты думаешь забор ставить или нет? Не будет забора, собаки всю рассаду вытопчут. — Голос у мамы был недовольный. — Или ты только обещать умеешь? Столбы для забора скоро гнить начнут. И торф с навозом сохнут. Высохнут — толку от них будет мало.
Папа поднял брови. Немного помолчал, потом сказал, серьезно глядя на маму:
— Ты что, не знаешь, какая обстановка в гарнизоне?.. Может, и сажать ничего не стоит. Урожая мы вряд ли дождемся.
— Тебе-то чего беспокоиться? — не сдавалась мама. — Тебя в сержантскую школу с повышением перевели. Это пусть другие беспокоятся, что демобилизуют из армии.
— Ну, это не нам с тобой решать.
— Думала, перевели с острова, будет помощь, — сердито продолжала мама. — Так нет, одни обещания!.. Стыдно сказать, с сыном дрова пилить приходится, потому что у папы времени нет. И уголь дробить тоже…
Действительно, это мы с мамой сколотили козлы и пилили на них для нашей красивой немецкой печки с эмалированной духовкой дрова. А дробить молотком крупные куски угля была моя обязанность — мелкий уголь лучше горит. Дробить мне нравилось. Надо было только беречь глаза, твердые кусочки угля разлетались во все стороны…
Не люблю, когда родители ссорятся. Правда, бывает это редко, но всё равно неприятно. Я тихо вышел из веранды.
В последнее время в нашем городке чувствовалось какое-то беспокойство, даже тревога. По женам офицеров это было особенно заметно. Когда меня посылали в военторг за хлебом, я там видел мам своих одноклассников. Некоторые ничего не покупали, а собирались кружками и говорили об одном — сокращении армии. Его называли почему-то хрущевским.
Женщины невесело шутили о каком-то бывшем офицере по фамилии Чиж, который стал знатным свинарем. Из офицеров — в свинари!.. Тетя Настя Мелещенко, когда заходила к маме, жаловалась, что из-за переживаний даже похудела, на ней уже юбка не держится. Ее мужа, как и многих офицеров полка, призвали в армию во время войны. Гражданской профессии у него не было, а кому в мирное время нужны артиллеристы? Тоже в свинари идти?..
На следующее утро я проснулся от громких голосов возле нашего дома. Оказывается, это солдаты ставили забор. Через пять минут я уже был среди них. Собирал камни, куски битых кирпичей и бросал в ямы со столбами, чтобы те крепче стояли. Подавал гвозди, когда дошла очередь прибивать к столбам рейки, приносил из дома воду, если солдаты просили пить…
— Ну, что, засоня, проснулся? — поддел я Витальку, когда он позвал меня завтракать. О завтраке я совсем забыл. Мне было интересно всё, что происходило сейчас возле нашего дома.
— Иди-иди, мама зовёт, — сказал папа.
Я с удивлением смотрел на него. Только вчера он сомневался, что стоит заводить огород. Мама уговорила?.. Казалось, папа был сразу во всех концах будущего участка. Выравнивал по туго натянутому шпагату столбы, помогал трамбовать землю вокруг них, шутил с солдатами, разбрасывал внутри быстро растущей ограды торф, который мы принесли с горы дяди Гриши. Разбрасывал по участку и пахучий навоз ослика деда Акрама. Дед Акрам сдержал слово, привез навоз на высокой арбе с двумя большими колесами. Рядом с арбой ослик казался еще меньше, чем когда дед Акрам привозил на нем мацони.
Курсанты с уважительным удивлением поглядывали на папу. За таким занятием своего замполита они видели впервые. Уважение к папе переходило и на нас с Виталькой. Курсанты даже разговаривали с нами как со взрослыми.
— Угости ребят. — После завтрака мама протянула мне авоську с яблоками. — Фруктами их в столовой не балуют, а витамины весной еще как организму нужны!.. Уж я-то знаю, во время войны старшей медсестрой была. Лекарства лекарствами, а витамины порой только и спасали раненых.
На обед курсантов увели в гарнизон, а когда я спросил у папы, почему они не пришли обратно, папа сказал:
— Хорошего понемногу. У армии другие задачи. Теперь наша очередь показать удаль молодецкую! — И заговорщицки подмигнул.
Удаль молодецкую мы показывали до конца дня. Даже Виталька помогал. Следующим утром папа ушел на службу. Уходя, сказал:
— Объявляю конкурс на лучшее название нашей усадьбы. Ведь теперь у нас настоящая усадьба, я правильно понимаю, мадамчик?.. В конкурсе могут принять участие все желающие.
Два дня мы прибивали к рейкам между столбами штакетины. Конечно, прибивали мы с мамой, а штакетины подносил Виталька. Их, как и столбы, папа привез заранее. Такой веселой, как в эти дни, я видел маму не часто. Ещё бы, исполнялось ее желание! Вечером после службы к нам присоединялся папа. Забор получился хороший, ровный, особенно когда папа его кое-где подправил.
— Ну что, господа хорошие, как мы назовем нашу усадьбу? — спросил папа за ужином и поднял рюмку. В честь окончания строительства забора мама купила в военторге бутылку вина «Три семерки», а нам с Виталькой по шоколадке. — Какие будут предложения? Активнее, господа-товарищи, активнее! И вас, Клавдия Ивановна, прошу внести свое предложение. Забор должен радовать вас особенно!
— Радовать меня он будет тогда, когда вскопаем грядки и высадим рассаду, — ответила мама.
— Не вижу никакого противоречия между одним и другим, — сказал папа. — Всему свое время. Итак?
— Усадьба имени котёнка Черныша, — подал голос Виталька.
— Романтично, конечно, но как-то однобоко. Почему не имени Барбаросса? Именно на нем будет лежать основная ответственность за сохранность урожая. Какие будут еще предложения? — Папа обвел всех взглядом. — Почему отмалчивается наш Коммерсант? У тебя, Евгений, идеи должны бить ключом! Ты должен оправдывать свое второе имя. Быстрее соображай, у меня рука устала держать рюмку.
— «Зеленая» усадьба, — сказал я и замер в ожидании папиного решения.
— Три скромных тутовника еще не дают нам права так называть всю усадьбу.
Тут мне на помощь пришла мама:
— Кое-кто обещал посадить виноград, гранат, инжир, персик… Вот усадьба и станет зеленой. Разве нет?
— Да, в этом что-то есть. Критика принимается, — согласился папа. — Кто за то, чтобы нашу усадьбу назвать «Зеленой»?
Я быстро поднял руку. «За» проголосовали и мама, и Виталька, и даже папа. Получилось «единогласно»!
О том, что наш урожай, возможно, придется собирать не нам, папа на этот раз не сказал ни слова.
Народный способ
Мама сделала грядки, но высаживать рассаду почему-то не спешила. Хотя совсем недавно торопила папу с забором. Папа свои обещания выполнил. И забор поставил, и купил где-то саженцы айвы, граната и персика. И даже успел посадить их. Теперь ездить на остров ему не надо было, времени на огородные дела хватало. Все воскресенья у папы уходили на них. Если, конечно, его не назначали дежурным по сержантской школе или в офицерский патруль по Баку. О парке Низами, базаре у фабрики имени Ленина, кино на Электротоке нам на время пришлось забыть.
Мама была озабочена другим. Она часто подходила к грядкам, клала на рыхлую землю ладони и словно к чему-то прислушивалась. Потом запускала в землю пальцы и опять будто что-то слушала. Качала головой — рано.
— Что — рано? — не понимал я. То торопила папу с огородом, а теперь, когда все готово, говорит «рано».
Мама недовольно отмахивалась от меня. Зачем-то позвала тётю Настю Мелещенко и повела к грядкам.
— Высадишь в холодную землю, корешки у рассады гнить начнут. Или ветром рассаду вырвет. Здесь вон как дует, — озадачено делилась с соседкой мама. — И тянуть дальше нельзя, рассада желтеет, погибнуть может. Не знаю, что и делать…Ты, Настя, ведь до войны в Сибири жила? Тоже не лучшие места для помидоров. Они у вас росли?
— Расти-то росли. Но в основном в теплицах, на метровом слое навоза. Он горит, дает тепло, оно и греет корни.
Я не успел удивиться: как это навоз может гореть? Его поджигают, что ли?.. А мама задала тёте Насте новый вопрос:
— А вот так, как у меня, в открытом грунте, что-то родило?
— Ты, Клава, не равняй Сибирь и здешний климат. Здесь тепло, до поздней осени помидоры будут, главное — воды не жалеть. А у нас в открытом грунте помидоры снимали зелеными, а то померзнут. Они на подоконниках в избах доходили. Или их прямо зелеными в бочках солили… А у вас на Урале разве не так? Климат-то не очень от сибирского отличается.
— Отличается, Настя, еще как отличается! — защищала свой Михайловск мама. И вдруг засмеялась: — У наших хозяек примета была, точно знали, когда можно начинать огороды засаживать. Находили старичка, подносили стакан водки, чтобы не простудился… Женя, ты опять уши развесил, разговоры взрослых подслушиваешь?! Ну-ка, давай отсюда! Ты уроки сделал?.. Имей в виду, проверю!
Вот так всегда. Взрослые думают, что мы еще маленькие, ничего не знаем и ни о чем не догадываемся. Не сейчас, а вообще. Почему, например, скрипит диван в родительской спальне по ночам…
— Ты еще здесь? Я кому сказала?!
Мне ничего не оставалось, как уйти. Шёл в дом я не спеша, но все равно ничего не услышал. Разве что смех тёти Насти, когда мама стала что-то вполголоса рассказывать. Потом и мама засмеялась.
Уроки в тот раз я делал особенно старательно. Даже несколько лишних примеров по арифметике решил, которых наша Амалия Аркадьевна не задавала. О чем и сказал маме, когда она вернулась от своих не засаженных грядок.
— Подлизываешься, — усмехнулась мама, принимаясь готовить ужин. Скоро должен был прийти со службы папа. — И что тебя так интересуют разговоры взрослых? Нехорошо подслушивать, разве не знаешь?
— Что-то новое узнаёшь, — сказал я. — Кругозор расширяется.
— Вы только посмотрите на него! Какой любознательный! Ты лучше бы книжки читал, там много нового можно узнать. А то привык, что я вам «Детство Никиты» читаю, самому лень. Ладно Виталька, он еще в школу не ходит, а ты скоро в третий класс перейдешь. Стыд и срам!
Ни стыда, ни срама я не почувствовал. Мне очень хотелось узнать, что мама рассказывала соседке — тетя Настя так весело смеялась. Да и мама не удержалась.
— Ну, мам…
— Это не для детей.
— Я не маленький, мне в этом году исполнится десять лет… Хочешь, я за углем схожу? В тазике заканчивается.
В тазике, с которым я ходил в сарай за углем, его оставалось и в самом деле на донышке. А маме еще нужно было приготовить ужин, дрова уже почти прогорели.
— Подхалим! Пристал как банный лист!.. Ладно, слушай. У нас в Михайловске перед тем, как сажать картошку, советовались с пожилыми людьми. Скажем так, с дедушками. Кого-нибудь из них просили выйти в огород и сесть на землю. Он садился, а потом говорил, пора сажать картошку или еще рано. Вот и всё.
Я был озадачен. Ничего смешного в этом не было. Почему же тогда смеялись тётя Настя и мама? И водку почему дедушке надо было пить? Разве от того, что минуту посидишь на земле, можно простудиться?..
— Не веришь? Ладно, принеси угля, я расскажу.
Наверно, в тот раз я побил собственный рекорд скорости. В сарае я даже не стал разбивать большие куски на мелкие, чтобы уголь лучше горел. И минут через десять опять был на кухне.
— Ты уже? — удивилась мама. — Тогда забрось в печку несколько совков угля. Вымой с мылом руки, лицо, и я расскажу.
— Ну? — сказал я, вернувшись из умывальника.
— Не нукай, не запряг. Так вот, я не сказала тебе, что садиться на землю дедушкам нужно было голой попой. Если сесть в штанах, точно узнать невозможно, пора сажать картошку или нет. Вот так. Чего молчишь?
Я пожал плечами. Что в этом смешного?..
Долгий счастливый день
Считается, что дети влюбляться не могут. Это неправда. Я так вообще влюбчивый, как говорит мама. Мне всегда нравилась какая-нибудь девочка. Будь то пионерский лагерь в курортном пригороде Баку Мардакянах, вагон поезда, когда мы ездили во время папиного отпуска на его или мамину родину. И даже в больнице, когда мне вырезали аппендицит.
Но самая первая моя любовь — Лиля Останина, это еще до школы. Она была похожа на девочку Лилю из «Детства Никиты». Поэтому, наверно, и понравилась мне. А в Свету Чеснокову я влюбился в первом классе, она была самая красивая. У нее больное сердце, поэтому она ниже остальных девочек в классе и худенькая. Летом и зимой Света смуглая, глаза у нее карие, мне такие девочки особенно нравятся. Наша учительница Амалия Аркадьевна посадила её ко мне за первую парту — так Свете никто не загораживает доску. После уроков я провожаю Свету до дома и несу ее портфель. За это мальчишки из рабочего поселка, они тоже учатся в нашей школе, несколько раз разбивали мне нос.
Мы со Светой старше других ребят в классе. Светиной маме врачи посоветовали отдать её в школу на год позже. А перед моей мамой был пример Витьки и Шурки Неклюдовых. Мы с Витькой оба родились в октябре, Витька стал школьником, когда ему ещё не исполнилось семи лет. С Шуркой такая же история.
«Вон Неклюдова отдала своих раньше, — говорила соседкам мама. — И что? Едва на тройки тянут, год в таком возрасте много значит. Неклюдова своих загнать домой делать уроки не может. Только и слышно: Витька, Шурка, домой, балбесы!»
То, что мы со Светой старше одноклассников, позволило нам стать пионерами раньше. Произошло это девятнадцатого мая, в день рождения пионерской организации. И Свете, и мне к тому времени было уже девять с лишним лет. Почти на полгода больше, чем надо, чтобы стать пионерами.
В актовом зале школы нас со Светой пристроили к шеренге третьеклассников. Еще не все они были пионерами. Чтобы стать пионером, надо хорошо учиться, и чтобы дисциплина не хромала. Я волновался так, что у меня пересохло во рту. Но это не помешало вместе со всеми произнести торжественное обещание пионера Советского Союза: «Вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия…»
Нам повязали галстуки пионеры из старших классов. Сказать, что Света и я были счастливы и горды, — ничего не сказать! Вместе с другими ребятами мы хором декламировали:
Как повяжешь галстук,
береги его.
Он ведь с красным знаменем
цвета одного…
Кто написал это стихотворение, я не знал. Да и кто в девять лет запоминает авторов?.. Только став взрослым, я заглянул в интернет. Оказывается, Степан Щипачев. Был такой поэт, очень известный в свое время.
Весь день девятнадцатого мая стал для меня праздником. Я его до сих пор помню. Красный шелковый галстук на груди, переполнявшая меня гордость, что я пионер, торжественное обещание стать примерным…
А вечером произошло еще одно очень важное для меня событие.
Я и в тот раз провожал Свету домой. Всю дорогу от школы мы только и говорили, как нас принимали в пионеры. Не успела Света закрыть за собой дверь, как опять выскочила на крыльцо.
— Женька, тебя моя мама зовет!.. Ты торт любишь?
— Ещё бы, — сказал я, хотя понимал, что пионеру полагается быть скромным.
— Тогда пошли! — Света толкнула дверь в дом.
Через несколько минут я уже сидел за столом рядом со Светой, а её мама наливала нам чай. Посреди стола стоял бисквитный торт с завитушками из белого и розового крема. Света была похожа на свою маму, тоже смуглую и красивую. На маму похож и Вовка, Светин брат, он ходит в первый класс. Такой же смуглый и черноглазый. Исподтишка поглядывая на маму, он тянул руку к торту.
— Вова, у тебя терпение есть? Подождать пять минут не можешь?.. Ну что, молодые люди, вас можно поздравить?
— Можно, — сказала Света и засмеялась, взглянув на меня.
Я, как полагается пионеру, скромно молчал. А когда стали пить чай, больше всего боялся капнуть им на свой новенький шелковый галстук.
— А что это твой рыцарь такой молчаливый? — Светина мама присела к столу и налила себе чай тоже. — Он всегда такой?
Света стала меня защищать:
— Он переволновался! Женька смелый, помнишь, я рассказывала тебе, как он защищал меня от мальчишек из рабочего поселка. Они ему нос разбили, а он все равно меня не перестал провожать. И портфель мой не дает никому нести!..
— О, это вызывает уважение. Настоящий джентльмен! Рыцарь!.. — Похоже, Светина мама подтрунивала надо мной. Мне стало неприятно. От второго куска торта я отказался. И, поблагодарив (пионер должен быть вежливым), сказал, что меня ждут дома.
— Понимаю, понимаю. Ты хочешь похвастаться галстуком? — Карие глаза Светиной мамы смеялись.
— Хочу! — забыв о торжественном обещании пионера быть примером во всем, не слишком вежливо ответил я. — До свидания. Спасибо за торт.
— Еще хотя бы кусочек съешьте!
Света подхватила:
— Да, Женька, не скромничай, в самом деле!
— Пусть идет, нам больше достанется, — сказал с набитым ртом Вовка. У него не только губы, но и нос был в креме.
Света догнала меня на крыльце.
— Ты не обижайся. Мама пошутила насчет галстука. А Вовка просто дурак, не обращай внимания!.. Вечером гулять выйдешь?
— Наверно.
— Заходи за мной. Я хочу тебе кое-что сказать. Важное.
Дома меня тоже поздравили, а Виталька стал клянчить поносить галстук. Я не дал. Еще чего!.. Галстук я не снимал весь день, даже уроки в нем делал. А вечером пошел в нем к Светиному дому.
— Светка, выходи!..
В тот вечер ребята допоздна играли в «наших» и «немцев», а девчонки в классики. А когда все разошлись по домам, Света написала мелом на асфальте: «Ты кого любишь?» Спросить меня вслух она, наверно, стеснялась. «Не скажу», — тем же кусочком мела ответил я, тоже стесняясь.
Были уже сумерки, но белые буквы на асфальте ещё можно было различить. «А я люблю тебя», — написала Света. «А я тебя», — ответил я. Света перечеркнула мои слова: «Нет, Тайку Гринько. У нее папа командир полка» — «Командир полка, нос до потолка!.. — съехидничал я. Нужна мне эта Тайка!.. — Я тебя люблю. Ты самая красивая». — «Неправда». — «Нет, правда!» — «Нет, неправда!..»
Взрослые после объяснения в любви начинают целоваться, я в кино не раз видел. А что делать нам, мы не знали. Нам и так было хорошо. Счастливый день и закончился счастливо.
— Све-е-та, — послышался от Светиного дома. — Поздно, доча, домой!..
Света махнула мне рукой и убежала.
Ура! Каникулы!..
Май — самый хороший месяц. Сначала майские праздники, потом День Победы. К тому же в мае меня приняли в пионеры. А лучше всего то, что в конце этого последнего весеннего месяца начинаются каникулы. Целых три месяца не нужно ходить в школу! Делай что хочешь!
Хочешь — учи подросшего Барбоса выполнять команды «лежать», «голос», «фас». Некоторые он уже выполняет. А хочешь — гоняй на самокате с жужжащими подшипниками по асфальтированным дорожкам военного городка. Надоест — пинай до темна мяч или иди к железной дороге рыбачить. Да мало ли чем можно заняться летом!..
Плохо одно, перед каникулами нам делали прививку. Уколов боялись все. Девочки — ладно, но боялись даже ребята. Например, Малик Мамедов, который занимался в секции бокса. Или самый сильный в нашем классе, мой друг Толик Истрашкин из рабочего поселка. В медицинский кабинет нас вызывали с уроков по три человека.
Наша Амалия Аркадьевна говорила, что в жарком климате прививка необходима, а то можем заболеть малярией. Но видно было, она недовольна, что ей мешают вести уроки. От этого у нее больше обычного наклонялась к плечу голова. Девчонки шептались, это у Амалии Аркадьевны от малярии — в детстве переболела, тогда еще прививок не делали. Наверно, поэтому у неё не было мужа, она жила со старенькой мамой. Но это ладно. Некоторые ребята так боялись уколов, что даже плакали. Хотя толстая медсестра в белом халате протирала влажной ваткой руку и ласково говорила, что укол не больнее укуса комара.
Еще одним испытанием перед каникулами была страшилка, которую мы себе придумали. Я, Света и наша одноклассница Люся Чистякова, с которой нам было по пути из школы, пугали друг друга, что нас оставят на второй год. Хотя этого никак не могло случиться. Света была отличницей, а я и Люся Чистякова учились без троек. Мы, как говорят старенькие бабушки, хотели себя сглазить. Только наоборот.
Отвлекали нас от страшилок пацаны из рабочего поселка. Их узнаёшь сразу, одеты они не так хорошо, как мы, дети офицеров. И вели себя по-другому, были драчуны и шкодники. Любили подкрасться сзади, дергали Люсю за толстую пшеничную косу, пытались вырвать у меня из рук Светин портфель и дразнились: «Лук, чеснок, чистюля, перец!..»
Лук, чеснок, чистюля — ладно, еще можно было как-то понять. На эти слова походили наши фамилии: Лукин, Чеснокова и Чистякова. Но «перец» здесь при чем?.. «Спекулянты! — кричали мы в ответ, сразу забывая о своих страшилках. — Спекулянты несчастные!..» В городке была мода на вышивку болгарским крестом. Нитки для этого нужны были особые — мулине. Их трудно купить, или, как говорили взрослые, достать. Но некоторые пацаны из рабочего поселка где-то всё же доставали. Однако по домам не ходили, а стояли на видном месте и ждали покупательниц.
Самым приметным был Мурмек, толстый, нескладный и хитрый. Это было его прозвище, или так звали на самом деле, никто не знал. Он никогда не дразнился и не дрался, потому что мы могли сказать мамам, и они не станут у него покупать мулине. Да еще отругают.
Я забыл сказать, что за последними домами нашего Ази Асланова шла железная дорога. Сначала по высокой насыпи мимо торфяной горы дяди Гриши, потом железнодорожная насыпь становилась все ниже, ниже, и наконец рельсы шли почти по ровному месту. Здесь с обеих сторон железной дороги текли ручейки. В них водились рыбешки величиной с палец, этих рыбешек мы и удили.
В первый же день летних каникул я, Витька и Шурка Неклюдовы отправились рыбачить. Витальку я не взял, слишком мал, даже в школу ещё не ходит. Считает, что в радиоприемнике живут маленькие люди, которые поют, играют на разных инструментах, а по вечерам рассказывают всякие истории. Я тоже когда-то в это верил, одно мне было непонятно — как они все в приемнике помещаются? И что едят и почему никогда не спят? Можно ночью включить радиоприёмник, и в нем обязательно поют или что-нибудь рассказывают. Когда я спрашивал взрослых, почему так, от меня или отмахивались или говорили, что пойму в старших классах.
Маме я ничего насчет рыбалки не сказал, а то не отпустила бы. Она считала, что это опасно, по железной дороге время от времени проходили грузовые составы. Червяков мы накопали на торфяной горе, червяки нужны были особые, длинные. Катушку ниток я утащил из дома, а удилищами нам служили высохшие прошлогодние камышины.
— А где ваши фуражки? — спросил я у Неклюдовых. Без фуражек ничего поймать было невозможно.
Витька сердито посмотрел на Шурку:
— А ну быстро за фуражками!..
Шурка взглянул исподлобья:
— Сам беги.
Но получил подзатыльник от старшего брата и поплелся обратно в городок.
Нас с Витькой охватил рыбацкий азарт. Не дожидаясь, когда вернется Шурка с фуражками, мы к высохшим камышинам приладили по нитке. Потом выбрали самых длинных червяков и привязали их к концам наших «лесок». Полагалось бы прикормить рыбешек, сновавших в ручейке, но об этой рыбацкой хитрости мы ещё не знали.
— Тихо… — шепотом скомандовал Витька, хотя я не проронил ни слова. Витька вообще любит командовать. Он закинул свою удочку поближе к камышам. Рыбешки заметили червяка и стали суетиться вокруг него. Наконец одна принялась червяка заглатывать.
— Тяни! — не выдержал я, забыв про свою удочку. — Чего ждешь?!
Витька слишком резко дернул камышину, и рыбешка в воздухе сорвалась. Она не успела как следует заглотать червяка, а крючков на наших «лесках» не было. Подхватить ее своей фуражкой на лету я не успел.
— Эх ты! — сказал Витька.
— Сам виноват. Фуражку забывать не надо!..
— Не учи ученого, съешь говна печеного!
— Чего-о-о?
— Что слышал.
Витька толкнул меня в грудь, и я чуть не свалился в ручей. Наверно, мы подрались бы, у нас с Витькой это бывает.
— Паровоз! — закричал издали Шурка, размахивая фуражками. Как бы ни пекло солнце, Неклюдовы фуражек никогда не надевали. — Атас!..
Ссорясь, мы не услышали, что приближается поезд. Лучше было отойти от железной дороги. Машинисты не любили посторонних у путей, особенно нас, мальчишек. Порой пугали, выпуская пар и окутывая паровоз с красными колесами шипящим белым облаком. Ребята постарше говорили, что пар отработанный, не горячий, но лучше было все же держаться от паровоза подальше.
Рыбалка началась, когда состав прошел. Надо было дать рыбешке заглотать червяка до самой нитки, а потом быстро вытащить из ручья. Главное, успеть подставить фуражку под сорвавшуюся в воздухе рыбешку. Иначе червяк выскальзывал из нее, и добыча шлепалась обратно в ручей.
…Как все-таки странно! Урок в школе продолжается сорок пять минут, а кажется, намного дольше. А здесь несколько часов пролетели быстрее одного урока. Мы поняли это, когда червяки в банке кончились.
— Уже часов пять, наверно, — сказал, прищурившись на солнце, Витька. — Айда домой, а то влетит. И есть уже охота.
Неклюдовы, как и я, матери не сказали, куда идут.
— А что с рыбой делать? — кивнул Шурка на стеклянную банку, в которой сновал наш улов. — Выпустим обратно?
Витька посмотрел на него как на больного.
— Еще чего! Нашему Рексу отдадим. Видел, как он известку лизал? Ее щенку для костей надо, а в рыбьих костях извести много… Или Женькиному Чернышу скормим, кошки рыбу любят.
— Дома сразу поймут, куда мы ходили, — хмыкнул я. — Тогда точно влетит, на улицу пускать не будут.
— А я знаю, а я знаю! В цистерну выпустим! Там в воде дафнии водятся, корм рыбкам будет!.. — Шурка чуть не прыгал от радости от своей идеи.
Для чего в нашем городке цистерны с водой, мы не знали. Они были глубоко вкопаны в землю и казались нам огромными. Это потом нам рассказали, что в бетонных цистернах запас пресной воды на всякий случай. Вдруг водопровод испортится или дом загорится, а кругом пустыня, воды нет.
Нам нравилось топать сандалиями по гулким доскам, закрывавшим цистерны. Или заглядывать в щели между досками, высматривать в солнечных полосах на воде дафний. В одну из щелей пошире мы и выпустили рыбешек. Но как они набросятся на прыгающих, словно водяные кузнечики, дафний, смотреть не стали. Надо было идти домой. Очень хотелось есть. И еще неизвестно, как дома нас встретят. Ведь ушли без разрешения. И катушку ниток я у мамы утащил…
Брат за брата
За рыбалкой и другими событиями я совсем забыл рассказать, что этим летом у нас случилось еще одно важное событие. Мама принесла из сарая первое яичко. А потом стала приносить их каждый день. И уже не по одному.
Она сделала так, как и собиралась. Стоило цыплятам опериться, мама перевела их в сарай. Дров и угля там почти не осталось, все «съела» наша красивая немецкая печка. Папа сколотил насесты, на них молодые несушки не сразу, но научились взлетать. Верховодил в этом «гареме» петушок, его мама оставила на развод. В темном углу сарая мама устроила гнездо, выложила его высохшей травой. А чтобы курицы знали, для чего оно, положила в гнездо выточенное из мела яйцо, очень похожее на настоящее.
Первое яйцо мама сварила и поделила на четыре части. Папа долго смаковал свою часть, потом, прищурив, словно от удовольствия, глаза, сказал:
— Надеюсь, теперь все поняли, почему столько дней мы терпели амбре наших крылатых квартирантов? — При этом папа помахал ладонью перед носом. — Конечно, яйца можно было купить в военторге, но это был бы совершенно не тот коленкор!
На этот раз мама не стала упрекать папу за его шутки, а серьезно сказала:
— Конечно, выращенное самим лучше и вкуснее покупного.
— Совершенно верно, мадамчик! Целиком и полностью поддерживаю вас.
— Ну тебя! — отмахнулась мама. — Тебя бы заставить щупать куриц, по-другому заговорил бы!
Папа глубокомысленно покачал головой:
— На то вы и хозяйка, Клавдия Ивановна.
Я не раз видел, как мама щупает куриц. Занятие не из приятных. Мама засовывала курице палец под хвост и одних выпускала из сарая, а других — нет. На мой вопрос, почему она так делает, сказала: «Не отвлекайся, а то прошмыгнет не щупанная!» Потом объяснила: не выпущенные из сарая — с яйцом, пусть снесутся сначала. А то потеряют яйцо или снесутся, где не надо. Разве для этого мы их завели и кормим?
В Ази Асланова были не только куры. Некоторые офицерские жены заводили уток. Те вообще не признавали гнезд. Они роняли свои яйца, где им вздумается. Мы не раз находили их в невыгоревшей траве. Летнее солнце пекло так усердно, что утиные яйца становились почти вареными. Мы с Шуркой и Витькой отдавали их Барбосу и Рексу Неклюдовых. Те съедали яйца прямо со скорлупой. Наверно, оттого, что кальция в их организмах действительно не хватало.
А вот индюков держали только Ляликовы. Как говорил Генка, из-за мяса, его в них много. Главный индюк мне не нравился. Противный какой-то. И кричал противно. Индюшки были еще ничего, а индюк распускал хвост, пыжился изо всех сил, а его багровый снуд — так, оказывается, назывался сизый нарост над клювом — свисал почти до земли.
Всё это не смущало нашего Петруху. Он задирал индюка, норовил клюнуть снуд, ударить шпорами, но силы были слишком не равны. В конце концов индюк, улучив момент, хватал Петруху за гребень и принимался трепать. Кровь заливала нашему петуху глаза, капала на землю.
Однажды плачущий Виталька прибежал домой.
— Там индюк… Петрухе глаз… выклевал, — рыдал брат. — Я индюка отгонял, а Ляликов… ударил меня… — И Виталька согнулся, обхватив руками живот.
Кровь ударила мне в голову. Скотина! Виталька болел малярией, его каждый год кладут в больницу, а этот!..
— Где он?!
— Не знаю…
— Что случилось? Почему Виталя плачет? — Мама выглянула из подпола, где хранился запас яичек. Подпол служил нам холодильником, там в любую жару было прохладно.
Ничего не говоря, я ринулся к сараям.
— Где Ляликов?!
Вид у меня, наверно, был такой, что игравшие в классики девчонки шарахнулись в разные стороны. Только и смогли махнуть руками в сторону дома Ляликовых.
Если бы в этот момент нашелся кто-нибудь с секундомером, он наверняка зафиксировал бы новый мировой рекорд в беге на короткую дистанцию. Расстояние от сараев до дома Ляликовых я пролетел как молния. Перепуганный Генка стучал в дверь руками, повернувшись спиной, бил ногой, но никто ему не открывал. Наверно, никого не было дома. Генка оперся о дверь спиной, ноги его не держали, на лице застыл ужас. Я налетел на него, стал бить куда попало. И если бы вдруг дверь открылась и появились Генкины родители, это не остановило бы меня. Негодяй, скотина, поднял руку на моего младшего брата. Убью!..
Конечно, не убил бы. Но злости во мне было столько, что только подоспевшая мама и смогла остановить меня.
— А ну прекрати сейчас же! — оттягивая меня от Ляликова, ругалась она. — Пускай родители с ним разбираются! А мы в суд подадим!..
Я несколько раз пытался вырваться и еще врезать Генке, но мама держала меня крепко.
Конечно, вечером все стало известно папе. Я ждал нагоняя, но папа сказал:
— Правильно поступил, по-мужски. Кто Виталия мог защитить, кроме старшего брата? Теперь этот барбос надолго запомнит урок. Я еще с его отцом поговорю. Вырастил, понимаешь, хулигана!
Не знаю, говорил папа с Ляликовым-старшим или нет. Но Генка стал обходить меня стороной. И Витальку тоже. Я этому девчатнику на всякий случай показывал кулак. Пусть помнит!.. Лилю Останину я ему тоже не забыл.
Никита, я и черный кот
Мама знала, как уложить нас спать. Но сначала заставляла мыть ноги и сменить трусы, в которых мы весь день болтались на улице.
Бакинское лето жаркое, даже ночью душно. Поэтому мама стелет нам на полу. Вокруг необычной нашей постели она укладывает толстую веревку из овечьей шерсти — это от фаланг, они боятся овечьего запаха. Боятся фаланги и запаха кошмы, но спать на кошме, даже накрыв ее простыней, летом невозможно.
Сквозь прорези ставен течет слегка остывший воздух — оставлять открытыми окна на ночь мама опасается. Лукаво поглядывая на нас с Виталькой, она раскрывает «Детство Никиты». Ни я, ни брат не знаем, кто написал эту красивую книгу, но для нас это не имеет значения. Главное — что в ней происходит. И даже то, что набегались за день, нам не мешает слушать.
Мы в предчувствии незнакомой интересной жизни кучерявого мальчика Никиты. То, что он кучерявый, видно по цветным картинкам. Они приклеены каждая на отдельной толстой странице и переложены полупрозрачной папиросной бумагой. Мы с братом притихаем, готовые слушать мамино чтение.
Каждый вечер она читает нам по одной-две больших страницы книги. Мы слушаем, почти не дыша. Страницы пахнут совсем не так, как тонкие детские книжки, которые есть у нас. «Детство Никиты» где-то раздобыл папа, знающий в книгах толк. Она еще довоенная, «шикарная», как говорит в таких случаях наша соседка тетя Настя Мелещенко.
Став постарше, я прочту название издательства, выпустившего «Детство Никиты», — «ACADEMIA», 1934 год. Как давно это было!.. «Еще до войны», — говорит мама. А события, описанные в книге, произошли еще раньше, до революции!.. Необыкновенным волшебным запахом, чудится мне, пропитана не только книга, но и жизнь мальчика Никиты, его домашнего учителя Аркадия Ивановича, Никитиной матушки Александры Леонтьевны, закадычного дружка Мишки Коряшонка и других людей, столько лет живущих в книге.
— Трусить не будете? — спрашивает мама. И поглядывает на нас испытующе, с усмешкой. Она знает, мы не признаемся, если даже будем трусить, — как-никак сыновья офицера, а я еще и пионер. — Ну-ну, посмотрим! И начитает читать о сне, который видит курчавый мальчик Никита уже не первый раз.
Вскоре мне начинает казаться, что я рядом с Никитой и сам вижу, как легко и неслышно открывается дверь в залу деревенского помещичьего дома. На паркете лежат голубоватые отражения окон. За окнами большим светлым шаром висит луна. В углу залы расселся низкий диван. Как и кресла в зале, он сидит без лица, без глаз, но почему-то кажется, что уставился на луну. От одного этого мне становится не по себе.
— Мам, а почему не «зал», а «зала»? — спрашиваю я, стараясь не поддаваться подступающей жути.
— Раньше так говорили, — скороговоркой отвечает мама. Читать ей интересно, хотя, быть может, тоже немного страшно. — Не перебивай. Так вот, из-под дивана вылезает кот Василий Васильевич. Потянулся и пошел, черный и длинный. Сел перед часами на стене. Маятник качается. Вверху, на футляре часов, видна вазочка с львиной мордой. Портреты старика и старушки над часами строго смотрят на кота. Но кота это не смущает. Он поднялся, одной лапой оперся на футляр, а другой старается остановить маятник. А стекла-то в футляре нет! Вот-вот кот достанет маятник лапой!..
Мама перестает читать, на время замолкает и смотрит на нас. Виталька, кажется, уже заснул, посапывает. Я толкаю брата — не спи, слушай! Мама прижимает палец к губам, мол, не буди его. И продолжает читать, но уже тише.
«Будет беда… Страшно!» — думает то ли Никита, то ли уже я сам.
Лунный свет неподвижно лежит длинными квадратами на полу. Все в зале затихло, мебель присела на ножках. А кот вытянулся, прижал уши и пробует достать лапой маятник. Мы с Никитой почему-то знаем: если кот достанет, — маятник остановится и в ту же секунду все треснет, расколется, зазвенит и, как пыль, исчезнет. Не станет ни залы, ни лунного света, ни нас с Никитой.
От страха у Никиты (или уже у меня?) звенят в голове острые стеклышки, мурашки бегут по всему телу. Пол вдруг уходит вниз, это Никита сел на постели. Оглядывается. В комнате — два морозных окна, сквозь стекла видна странная, больше обыкновенной, луна. На полу стоит горшок и валяются сапоги.
«Господи, слава тебе, господи!» — Никита наспех перекрестился и сунул голову под подушку. Подушка была теплая, мягкая, битком набитая снами…
— Да ты тоже спишь! — Мама поднимает голову, закрывает книгу. — Ещё бы, набегались за день!.. Завтра, нет, послезавтра я вам прочитаю про вазочку с львиной мордой, которая сверху на часах. Там окажется… нет, сейчас не скажу, но очень интересное. Виталька дрыхнет без задних ног, давай и ты! Спокойной ночи.
Мама выключает свет и, сняв в темноте халат, ложится к нам на пол, на тонкое летнее одеяло, застеленное простыней. Едва ощутимые сквознячки проникают через прорези закрытых ставен. С закрытыми ставнями мама спит, когда папу назначают дежурным по гарнизону и его нет дома. Или когда идут полковые учения и офицеров переводят на казарменное положение. А обычно мы спим с открытыми настежь окнами. Прежде чем лечь, мама проверяет, не сбилась ли вокруг нашей постели веревка из овечьей шерсти. Фаланг и скорпионов в военном городке боятся.
Мне хочется спросить, почему мальчик Никита, будто старушка, говорит «слава тебе, господи!» и крестится. И почему возле его постели горшок и сапоги? Тоже от фаланг и скорпионов? Они и тогда были?.. Но я знаю, что мама не ответит. Если сказано спать, значит, — спать.
Большие ребята
Кроме нас, второклассников и третьеклассников, в нашей части военного городка имени Ази Асланова жили ребята старше нас. Витька Ганин и Валера Самченко, например. Витька пятиклассник, у него переэкзаменовка по русскому, но он и не думает браться за учебник. Заставить его готовиться было некому. Мама с младшей Витькиной сестрой на лето уехали на ее родину, в город Калинин, там не так жарко. А отец служил на острове и приезжал домой редко.
Витька любил рассказывать истории про домовых. Мы собрали шары верблюжьей колючки, соорудили из них что-то вроде шалаша и слушали Витькины истории. Они у него были таинственные и страшные. Мы спрашивали, почему они такие. «Потому что наш военный городок строили пленные немцы и финны, — отвечал со значением Ганин. — Потому в этих домах живут немецкие и финские домовые. Тоже фашисты». И рассказывал, как один офицер приехал с острова и лег спать. Среди ночи он проснулся, потому что почувствовал, в квартире есть кто-то еще. Рядом с домом стоял столб с лампочкой, и офицер заметил, как невидимая рука сняла со стены гитару и принялась играть похоронный марш. Потом почувствовал, что кто-то душит его. Невидимая рука сжимала горло всё сильней и сильней…
В этом месте Витькиного рассказа мы с Неклюдовыми и другими пацанами стискивали зубы, чтобы они не стучали. Но с мурашками, которые побежали по телу, мы справиться не могли. Ганин, подражая офицеру, грубым голосом крикнул: «Кто ты, домовой или человек?.. Отвечай, а то застрелю!» Гитара продолжала висеть в воздухе и играть похоронный марш. Офицер выстрелил. Утром он обошел весь дом, но никого не нашел. Лишь на чердак тянулась струйка засохшей крови, но и там никого не оказалось…
В продуваемом ветром шалаше Ганин не только пугал нас своими рассказами о фашистских домовых. Там мы выучили слова известных песен — у Витьки была книжка-песенник. В ней стихи о наших солдатах, возвращающихся с войны дорогою степною. «От жары и злого зноя гимнастерки на плечах повыгорали. Свое знамя боевое от врага солдаты грудью защищали…» Эту песню часто передавали по радио, так что мелодию мы знали, а теперь знали наизусть и слова. Кроме них выучили еще тексты песен «Три танкиста, три веселых друга…», «Катюша», «Непобедимая и легендарная…», «Артиллеристы, Сталин дал приказ…», слова других известных песен. И пели их в нашем шалаше из шаров верблюжьей колючки.
Витькин друг Валера Самченко был старше него и учился хорошо. В восьмой класс он перешел с похвальной грамотой, как и полагается сыну начальника штаба полка. Большие эти ребята договорились, что вместе будут поступать в военное училище. Для этого Валера подождет, пока Витька тоже окончит десять классов.
Валера Самченко, как и Витька Ганин, жил пока один. Его родители уехали в военный санаторий, и Валера разрешал приходить к нему домой. У Самченко — редкость по тем временам — был телевизор КВН с линзой, в которую наливали самую чистую воду. В семь часов вечера начинало работать Бакинское телевидение, к этому времени мы и старались попасть к Валере. Новости нас интересовали мало, а вот кино ребята смотрели с удовольствием. Особенно «Аршин мал алан», где пел Рашид Бейбутов. Этот фильм и Рашида Бейбутова любили все: и азербайджанцы и русские.
У Валеры была малокалиберная винтовка — «мелкашка», как он её называл. Мы просили дать нам хотя бы разочек выстрелить, но Самченко не давал. «Вам еще нельзя», — говорил Валера. Он стрелял сам — в чаек, которые прилетали с моря и таскали подросших цыплят. В том числе и наших, которые подросли, и мама выпускала их на день из сарая. Еще Валера стрелял голубей, которых много развелось в нашем городке. Жили голуби на пустующих чердаках домов, хозяев у них не было.
На Валериной охоте мы были болельщиками. Громко возмущались, когда чайки увертывались от пуль или поднимались так высоко, что «мелкашка» их не доставала. С голубями было проще. Стрелять Самченко нам не давал, но ощипывать подстреленных заставлял. Самое неприятное было ощипывать голубей, испачканных кровью. Разделывал тушки и варил из них суп на электроплитке Валера сам. Потом все вместе мы этот суп ели. Он нам казался вкуснее, чем тот, которым нас кормили дома.
По вечерам, если по телевизору не было кино, мы сидели на крыльце, и Валера рассказывал, как недавно ездил в пионерский лагерь в Мардакянах. Я тоже был прошлым летом в этом лагере для детей военных, но в самом младшем, пятом отряде. Между аллеями пионерского лагеря росли фисташки, инжир и персики. Старый садовник-армянин говорил, что там водятся ядовитые змеи, — может, пугал нас, чтобы мы не рвали инжир и персики. А может, змеи там и в самом деле водились.
Несколько раз наш отряд возили на море купаться мимо настоящей старинной крепости. Море в Мардакянах было синее, чистое — не то что возле нашего городка. Однажды над самыми волнами с ревом пронеслись два реактивных самолета, это тоже запомнилось. В лагере было много кружков. Я записался в акробатический и научился делать «свечку» и стойку на руках. А еще был кораблестроительный кружок, в который я тоже записался. Но лодку смастерить наш кружок не успел — закончилась смена. Так, незаконченной, мы и оставили ее в лагере — пусть ребята следующей смены доделают…
В одном отряде со мной была Света. Когда показывали кино, мы садилась рядом, и она, устав за длинный день, засыпала, положив голову мне на колени. Конечно, слабенькая. В такие минуты я особенно чувствовал, как сильно люблю ее. Мне хочется, чтобы Свету кто-нибудь обидел, а я ее защитил. Такого еще ни с одной девочкой у меня не было. Сейчас Света опять в лагере, и я хочу, чтобы она быстрее возвращалась. Без нее скучно и как-то пусто, хотя ребят и девочек даже летом в Ази Асланова хватает. Наверно, Света уже в четвертом отряде…
А вот Валера Самченко в этом году был в первом отряде, для самых старших. Он рассказывал, что для них каждый вечер проводились танцы под аккордеон. Воспитатели и пионервожатые следили, чтобы ребята не прижимали к себе девочек, а то они объявят отбой и всех отправят спать. «Сиськи у девах, наверно, ого-го!» — прыскал Витька Неклюдов. Валера усмехался: «Естественно, первый отряд. Я с одной девочкой переписываюсь, она далеко живет, в Красноводске, это на другой стороне Каспийского моря… — Валера поднялся, и стало заметно, как натянулись его трусы. — Ну что, пацаны, по домам? Вас уже ищут».
И в самом деле, со стороны дома Неклюдовых раздавалось: «Витька! Шурка! Домой немедленно!..»
Деньги
Еще до школы я знал, что деньги необходимая в жизни штука. Без денег в магазине ничего не дадут, на карусели в парке имени Низами не покатают, в тире не постреляешь и многого чего другого не сможешь сделать. И вообще:
Всюду деньги, всюду деньги,
Всюду деньги, господа.
А без денег жизнь плохая,
Не годится никуда.
Песенку эту я услышал от Витьки Неклюдова, а он от своего отца. Витькин отец служит на острове, на котором еще недавно служил наш папа. Старший Неклюдов начфин, выдает офицерам зарплату. У военных она называется денежным довольствием. От денежного довольствия отца перепадало кое-что и Витьке с Шуркой, но он об этом не знал. Братья не прочь были пошарить по карманам его шинели, таскали из них мелочь. Витька шепотом ругался на Шурку: «Ты чё, дурак? Не выгребай всё! Отец заметит и выдерет!»
Соблазн был и у меня. Папа тоже вешал шинель в прихожей, так что можно было, улучив момент, вытащить немного мелочи. Из маминых карманов тоже. Неклюдовы покупали себе конфеты, мороженое и пистоны для пистолета, мне тоже хотелось. Но папа давал только по рублю, когда проводил конкурсы на лучшее исполнение песни или стихотворения. Это случалось не так уж часто. И много ли купишь на рубль? А мама давала деньги лишь тогда, когда посылала в военторг за хлебом. И всё.
Лазить по карманам родителей меня удерживало наказание — совесть в то время во мне еще по-настоящему не проснулась. Но гордость уже была. Лизнуть у Неклюдовых мороженое или откусить от конфеты я никогда не просил. И Витальке не разрешал.
Повезло нам только однажды. И то ненадолго. Как-то брат позвал меня на веранду, где мы обычно играли в ветреные дни. Вид у Витальки был таинственный.
— Смотри, что у меня! — И он вытащил из кармана несколько сложенных пополам трехрублевок.
— Откуда это у тебя?
— Возле сараев нашел. За верблюжьи колючки зацепились.
— Пошли! — скомандовал я. — Может, там еще остались!..
Возле сараев мы осмотрели все кусты верблюжьей колючки, болтающиеся под ветром на крепких корнях. И в самом деле нашли еще несколько трехрублевок. Наверно, их и трёхрублевки, которые нашел Виталька, кто-то потерял.
Дома мама встретила нас словами:
— Что это вид у вас такой радостный? А ну выкладывайте!
— Чего нам радоваться? — буркнул я. Главное, чтобы Виталька не проболтался. Мама могла забрать трехрублевки, она считала, что деньги детям ни к чему — живут на всем готовом. Но это знал я. А вот Виталька…
— Мам, мы деньги нашли, — ляпнул мой честный брат.
— Ну-ка, ну-ка. Что за деньги, показывайте! Может, это тети Насти Мелещенко. Она сегодня шла в военторг и потеряла. А до получки еще, как до Москвы на четвереньках… Все по три рубля? Давайте-ка сюда!
Вот тебе и конфеты, и мороженое, и пистоны для пистолета!.. С большой неохотой я отдал маме деньги.
— Всё правильно. Настя говорила, все по три рубля. Пойду ее обрадую.
Соседка, правда, нас потом отблагодарила. И мне, и Витальке купила по шоколадке. Но это все равно не мороженое и не пистоны для пистолета…
Курить Витька стал еще во втором классе. Они с Шуркой копили добытую в отцовых карманах мелочь и шли с ней в военторг. Продавщице говорили, что папиросы их попросили купить курсанты из сержантской школы.
— Клянусь аллахом, скажу матери! — грозилась смуглая продавщица с усиками. Но пачку папирос все-таки бросала на прилавок.
— Честное слово, курсанты просили…
— Маме своей расскажи! Иди отсюда, иди, да. Кого обманывать хочешь, э?! Как твоя фамилия?
— Иванов, — отвечал хитрый Витька.
— Иди, Иванов, не приходи больше! Курить хочешь, поджечь поселок хочешь?! Несчастными людей сделать хочешь?!
Усатая продавщица была права. Пожары в нашем поселке из щитовых, прокаленных солнцем домов случались довольно часто. В том числе и по вине ребят, которые втихаря курили, подражая взрослым.
Витька хватал пачку «Севера» и, забыв, что мелочи хватило бы на несколько пачек папирос, выскакивал из магазина. Прыти ему придавал несущийся вслед сердитый голос продавщицы.
Курить только с Шуркой было скучно, и Витька звал других ребят, меня тоже. Мы устраивались где-нибудь за сараями — там, где нас заметить было трудно. Курильщики из нас были неважные, мы выкуривали всю пачку сразу. Потом некоторым ребятам становилось плохо, они бледнели, кое-кого даже рвало.
Курить меня отучила мама, когда однажды почувствовала запах табачного дыма от моей одежды. Дала подзатыльник, отругала, поставила в угол, а это было унизительнее всего — как-никак я уже в третий класс перешел, к тому же пионер.
— Помнишь, я тебе про настоящий клад говорил? Ну, когда в школе сундук с золотом капитана Флинта искали, — сказал однажды Витька. — Ты тогда со Светкой ушел, а я почти два рубля откопал. Пошли?
— Это где же деньги закапывают? — Я засмеялся. — В Стране дураков?
— Не веришь?! — возмутился Неклюдов.
Мы валялись в тени хлебного дерева в сквере сержантской школы. Днем здесь было самое прохладное место во всем военном городке.
— Почему, верю. Мама нам книжку про Буратино тоже читала. И про лису Алису с котом Базилио…
— Ну и что! Там сказка, а это на самом деле! Пошли, или дрейфишь?
Витька знал, как задеть меня — упрекнуть в трусости. Я пожал плечами.
— Пошли, посмотрю на твою Страну дураков. Но курить не буду, говорю сразу.
— Мама не разрешает? — съехидничал Витька.
— Не твое дело.
Страной дураков оказалась спортивная площадка с брусьями, турниками, волейбольным пятачком и полосой препятствий. Днем здесь тренировались курсанты, а по вечерам собирались ребята и девчонки из ближних домов, чтобы играть в волейбол. Иногда их прогоняли со спортивной площадки, иногда — нет. Всё зависело от того, какой был в тот вечер часовой.
Сейчас часового не было. Не было и курсантов — в полдень у них был тихий час, совсем как в пионерском лагере. Витька направился к турнику, опустился под ним на корточки и принялся процеживать песок между пальцами.
— Чего стоишь? Давай тоже!
Я ничего не понимал:
— Откуда здесь деньги?
— Ты что, не знаешь, как занимаются на турнике?.. Не только подтягиваются, но и переворачиваются. Подъем переворотом называется.
— Ну и что?
— А то! Копейки из карманов брюк высыпаются, в песок падают. Курсантам искать их некогда. Сержант командует перейти к другому снаряду, брусьям там или к полосе препятствий… О, пятнадцать копеек! И еще три!.. Теперь веришь?
Поиск монет оказался увлекательным занятием. Принялся искать деньги и я. Мы перерыли весь песок под турниками. Потом пошли к брусьям. Но там монет почти не было, потому что на брусьях вверх ногами курсанты не переворачивались.
— У меня шестьдесят пять копеек, — сказал Витька, вытирая потный лоб и оставляя на нем следы грязных пальцев. После тенистого сквера в школе сержантов на солнце было особенно жарко. — А у тебя?
У меня было меньше. Конечно, Витька опытный «кладоискатель».
— Что ты со своими деньгами будешь делать?
— Пока не знаю. Может, фруктового мороженого на Электротоке куплю. А может, папирос. А ты?
Я знал, но Витьке говорить не хотел. Смеяться будет.
Правильно было бы отдать деньги курсантам, ведь мелочь из их карманов. Но кому?.. А если на всех разделить, то ерунда получится. Надо дать тому, кому деньги больше всех нужны.
Как я уже говорил, некоторые солдаты просили кого-нибудь из ребят пойти в военторг и купить белого хлеба. Я соглашался, если просили меня. И однажды поступил нечестно. Купил хлеба не на все деньги, которые мне дали, немного оставил себе. Как я уже говорил, совесть в то время во мне еще по-настоящему не проснулась. Но теперь-то я уже пионер, значит, и поступать должен честно.
— Так ты пойдешь со мной на Электроток за мороженым?
— Нет, мне домой надо.
— Чего ты дома забыл? Пошли!
— Не пойду. У меня дела.
— Деловой какой, — стал насмехаться Витька. — А я ему еще о кладе рассказал!..
Идти сейчас к лазу в заборе вокруг сержантской школы смысла, конечно, не было — у курсантов тихий час. Надо завтра перед обедом. Или сегодня вечером, перед ужином.
И еще я боялся, что если пойду с Витькой на Электроток, то не выдержу, потрачу деньги на мороженое. В такую жару не поможет даже то, что я уже пионер. Главное, узнать солдата, часть денег которого я прикарманил, а точнее — украл.
Несколько дней я дежурил у лаза. Но солдата, деньги которому хотел отдать, так и не увидел. А может, видел, но не узнал — солдаты похожи друг на друга, все в одинаковой форме.
Однажды я заметил старшину Мирутенко. Он занимался с курсантами на плацу. Я дождался, когда Мирутенко объявит перекур, и подошел к нему.
— Товарищ старшина, я из пятьдесят девятой школы, вы наш шеф… — И рассказал ему, что забыл отдать сдачу одному солдату, который попросил купить белого хлеба. Сказать, как было на самом деле, мне было стыдно.
— А какой он, твой солдат? — Старшина Мирутенко усмехался. — Как я тебе его найду? Смотри, сколько их в курилке… Пошли.
И он подвел меня к скамейкам вокруг вкопанной в землю железной бочки. Солдаты, побросав в нее недокуренные папиросы, торопливо встали.
— Вольно. Кто давал этому парню деньги на белый хлеб?
Солдаты молчали.
— Обещаю, наказывать не буду.
— Может, из другого взвода? — раздался несмелый голос.
— М-да, задача, — хмыкнул Мирутенко и повернулся ко мне. — Обещать тебе ничего не могу, но у других старшин поспрашиваю. Приходи завтра.
Я приходил и завтра, и послезавтра, и на следующий день. Нужный мне солдат не находился. Наверно, боялся, что накажут.
И я решился. Пошел на спортивную площадку, высыпал мелочь под турник и разровнял песок.
Денег было жаль, зато я поступил честно. Я не жулик. Не вор.
Колечко из вазочки
Кому-то могут показаться странным мои слова, но каникулы надоедают. Они словно выдыхаются, как папин «Шипр», которым он освежается после бритья. Уже не знаешь, куда девать свободное время. Мама, конечно, находила нам с Виталькой занятия, в том числе на огороде. Поливать помидоры было нашей обязанностью. И покупать в военторге хлеб, выстояв очередь, тоже. К тому же с ребятами мы ходили рыбачить к железной дороге, это было интересно и тоже занимало время. Кроме того, я сколько угодно мог гонять на самокате с жужжащими подшипниками по асфальтированным дорожкам нашего городка. И так натренировался, что меня никто не мог обогнать.
Всё это так. Но моих побед не видела Света — третья смена в лагере еще продолжалась. От этого каникулы становилось всё скучнее. Мне даже в школу захотелось.
Хорошо еще, что к нам заезжали мамины племянницы Зоя и Валя. Вместе с мужьями они возвращались из отпусков. Я удивился, когда узнал, что эти взрослые тети — мои двоюродные сестры, и я могу называть их по имени и говорить «ты». Но пока не решался.
Тетя Валя приехала к нам в гости, когда мы еще жили в Станции Насосной, и вышла замуж за сверхсрочника дядю Васю. Он мне сразу понравился. Может, потому, что был похож на негра, которых угнетали американские расисты. Волосы у него были светлые, но курчавые, и в лице с толстыми губами проглядывало что-то негритянское. Главное же, дядя Вася исполнил мою мечту: самокат на подшипниках сделал он. Я вообще к неграм относился с уважением, мама рассказывала, как в их госпитале во время войны выступал Поль Робсон. Не побоялся, прилетел через океан, хотя фашистские летчики могли запросто сбить самолет, на котором он летел.
У мамы была еще одна племянница, тетя Зоя. Она тоже приехала к нам в Станцию Насосную и тоже вышла замуж за сверхсрочника, которого звали Мишей. Дядя Миша был высокий, с усами и походил на азербайджанца. Он и разговаривать умел по-азербайджански. Мамины родственники в письмах подтрунивали над ней: сваха! Мама отшучивалась: «Станешь свахой, если в вашем Михайловске женихов не хватает! А у нас невест. Вот и пристраиваю племянниц, семьи создаю!»
— Дядя Вася, как вы думаете, колечко это хороший подарок для девочки? — спросил я мужа тети Вали, когда все отдыхали после обеда, а дядя Вася вышел на крыльцо покурить.
— О, да ты парень, смотрю, не промах! — сказал дядя Вася, выдохнув папиросный дым. — А что за девочка? Она тебе нравится?
— Да.
— Тогда конечно. Вместе учитесь?
Мне не хотелось совсем уж открываться перед дядей Васей, и я пробормотал что-то неопределенное.
Рассказ из «Детства Никиты» не давал мне покоя. Но это был уже не Никитин сон, а происходило с Никитой на самом деле. Мама исполнила свое обещание, прочитала нам с Виталькой, что в праздничную зимнюю ночь Никита и Лиля находят в вазочке над часами.
Опять были комнаты старинного барского дома, луна за заиндевевшими окнами, у стены полосатые кресла, в углу — диван раскорякой. А вверху на часах стояла бронзовая вазочка с львиной мордой. У Никиты даже закружилась голова: это была комната из его сна. Он быстро подставил стул к часам, вскочил на него, поднялся на цыпочки и засунул пальцы в вазочку. На ее дне нащупал что-то твердое и зажал в кулаке. В это время за шкафом кто-то фыркнул. Блеснули лиловые глаза, и выскочил кот Василий Васильевич, ловивший мышей в библиотеке.
Лиля бросилась бежать, за ней побежал Никита. Ему казалось, будто чья-то рука касалась его волос, так было страшно. Перегоняя их, по лунным квадратам неслышно пронесся Василий Васильевич. В прихожей Никита разжал пальцы. На его ладони лежало тоненькое колечко с синим камушком. Как оно попало в вазочку над часами, было непонятно. «Это волшебное», — сказал Никита и надел его на Лилин палец. Девочка улыбнулась, глубоко вздохнула и, обхватив Никиту за шею, поцеловала.
Я тоже хотел, чтобы Света поцеловала меня, когда я подарю ей колечко. Я уже ругал себя за то, что найденную под турником мелочь опять закопал в песок. Если ходить каждый день на спортивную площадку, можно было бы насобирать еще. В военторге кроме хлеба, папирос, вина «Три Семерки» и продуктов была еще витрина с бижутерией — так мама называла бусы, брошки, цепочки, колечки, серьги и другие украшения. Я уже присмотрел колечко, которое Свете должно было понравиться. Но где взять деньги, чтобы купить?..
Я стал каждый день ходить на солдатскую спортивную площадку. Даже Витальку брал с собой, чтобы помогал. Я ему обещал мороженое и в самом деле покупал, если позволял наш «улов». Вот только случалось это нечасто. Но к витрине с колечками и брошками подходил каждый раз, когда мама посылала за хлебом. Мой интерес к украшениям не понравился усатой продавщице.
— Там что, кино показывают? — Продавщица, кивнув на витрину, смотрела на меня подозрительно. — Все равно через стекло не украдешь.
— Я купить хочу, а не украсть. — Слова продавщицы оскорбили меня. Противная тётка!
— Давай деньги, э? И бери что хочешь. Нет денег — уходи!
Я независимо сказал:
— Захочу — уйду, не захочу — не уйду.
Мне самому понравилось, как я ответил этой наглой продавщице.
Неприятный сюрприз
Свету я увидел на следующий день после её возвращения из лагеря.
Но сначала увидел ее брата Вовку. Возле широкого крыльца нашей школы толпились ребята из разных классов и с интересом смотрели на мальчишку, похожего на суворовца. На нем была настоящая гимнастерка, ремень со светлой бляхой, брюки навыпуск, как у офицера, на голове фуражка, тоже похожая на офицерскую. Только вместо звездочки какие-то скрещенные светлые веточки.
Я не сразу узнал Вовку, хотя не раз вместе играли в войнушку. Он за свою кольцевую, а я за свою Третью. То мы, бросаясь камнями, гоняли их из одного конца городка в другой, то они нас. Сейчас Вовка хотел зайти в школу, но ребята так плотно обступили его, что Вовке было не пробиться. Все с любопытством разглядывали его форму. Похоже, завидовали. Некоторые дергали за гимнастерку, за ремень со светлой бляхой, самые завистливые толкали Вовку.
— Вы что, как дикари. А ну брысь! — Из высоких дверей школы появилась товарищ Лиза. Растолкав пацанов, старшая пионервожатая заявила: — Теперь все ребята будут носить такую школьную форму. А у девочек будет своя форма. Вова, откуда она у тебя?
— Папа из Москвы привез. — Вовка перестал затравленно озираться. Поправил сбитую набок фуражку. Как настоящий солдат, согнал складки гимнастерки под ремнем за спину.
— Скоро и в Баку начнут продавать. Ты на тетради записываться?
— Нет, мне Светка нужна. Ее мама зовет.
Как всегда в конце августа, в школе записывались на тетради к новому учебному году. Просто так купить тетради в магазинах было невозможно — на всех школьников Баку не хватало.
— Женька, привет! — услышал я голос Светы, едва появившись в школьном вестибюле. — Я тебе очередь заняла! Иди скорее!..
В груди у меня екнуло. Когда я глазами отыскал Свету в толпе одноклассников, то растерялся. Сердце колотилось как сумасшедшее. Лицо у меня было, видимо, такое, что Света сказала:
— Тебе плохо? Или ты не рад мне? — И тихо добавила: — А я всю смену ждала, когда тебя увижу… Становись скорее, а то меня здесь совсем затолкали!
На тетради для остальных классов записывали старосты, а для нашего третьего «В» записывала сама Амалия Аркадьевна. Она сидела за столом у входа в вестибюль и укоризненно качала головой :
— Совсем распоясались за каникулы! Какие-то дикие, честное слово!.. — И, выставив вперед ладонь, как обычно делала, когда кого-нибудь укоряла, говорила: — Малик Мамедов, стань в очередь! И ты, Гена Родимцев, тоже! Толик Истрашкин, тебе особое приглашение требуется?.. Честное слово, я вас не узнаю! Зачем толпитесь, зачем толкаетесь, разве можно так относиться к девочкам?! Пропустите Свету Чеснокову! Вы мужчины или кто?..
— Спасибо, Амалия Аркадьевна, я записываться не буду. Лучше Женю Лукина запишите, я ему очередь заняла.
— Почему не будешь? — вскинула брови наша учительница.
— Папу переводят в другую часть. Мы переезжаем. Я в другой школе учиться буду.
— Жаль терять отличницу. — Амалия Аркадьевна цокнула языком. Такая у неё была привычка, когда она о чем-то сожалела. — Очень жаль!..
Когда мы вышли на широкие ступеньки школы, я спросил:
— Это правда? Вы переезжаете?
— Да.
— И мы больше… — На этих словах я запнулся. — Больше никогда не увидимся?..
— Не знаю. Может, папу временно переводят. Помнишь, я рассказывала, как его перевели на Камчатку, а потом вернули в Ази Асланова.
Несколько шагов мы шли молча. Я никак не мог свыкнуться с тем, что, может, вижу Свету последний раз.
— Вы когда переезжаете?
— На днях, мама уже вещи укладывает, — сказала Света. — Я ей помогаю, Вовку прислала за мной.
Вот и дождался я Свету… Было обидно и горько, что она так спокойно говорит об отъезде, а значит, и о разлуке. Я, наверно, заплакал бы, если бы Светы не было рядом. При ней плакать стыдно. Мужчина я или кто.
Прощальный подарок
— Ты чего такой смурной? С барышней своей поссорился? — спросил дядя Вася, увидев меня.
— Рано ему еще о барышнях думать, — вставила тетя Валя, сдувая со лба растрепавшиеся волосы. — Вась, надави на крышку, а то чемодан не закрывается.
У нас, как говорила мама, наступила неделя отъезда гостей. Дядя Миша с тётей Зоей уехали позавчера, отпуск у них заканчивался раньше. А дядя Вася должен был появиться в своей части завтра.
— Ну, так в чем дело? Чего молчишь? — повторил свой вопрос дядя Вася, справившись с чемоданом.
— Света уезжает. Её отца переводят служить в другой гарнизон. А я колечко не успел… — Опять подступили слезы, и я замолчал.
— Так вот как твою барышню зовут — Света… Хорошее имя, у товарища Сталина дочь тоже так зовут. — Дядя Вася серьезно смотрел на меня. Отведя в сторону, тихо спросил: — Сколько тебе не хватает?
Я смутился, но сумму назвал.
— Не вопрос! Нашел из-за чего расстраиваться. Пошли!
Из разговоров взрослых я знал, что из отпуска возвращаются без денег — уж слишком много расходов у отпускников. Откуда могут быть деньги у дяди Васи? Я удивленно смотрел на него. И с надеждой.
— О чем вы там шепчетесь? И куда это собрались?
— У всякого уважающего себя мужика должна быть заначка, — всё так же вполголоса сказал дядя Вася, не отвечая жене. — Об этой заначке никто знать не должен. Понимаешь? Бывают моменты, когда заначка мужика выручает. А ты будущий мужик. Ну, двинулись?
— Я сейчас!
Выскочив на веранду, я сунул руку в тайное место за сундуком и достал баночку из-под монпансье. Торопливо открыл крышку. Мелочь, которую мы с Виталькой собирали на спортивной площадке, была на месте. Брат молодец, на мороженое украдкой не истратил.
Увидев меня с бравым, рослым старшиной, усатая продавщица заулыбалась. С готовностью подошла к витрине с бижутерией и выдвинула её из-под стекла.
— Молодой джигит на это колечко смотрел, э? Берете?
— Покажите молодому джигиту, пусть он вблизи посмотрит, в руках подержит, — дядя Вася ухмылялся, его толстые губы расплылись. — А то ведь как бывает. Издали вещь кажется хорошей, а на самом деле — ерунда! Правда, Женя?
— Конечно, — солидно подтвердил я. — Много еще людей, которые стараются обмануть.
Продавщица метнула на меня злобный взгляд, но промолчала и подала колечко.
— Он никуда не убежит, это я вам гарантирую. — Дядя Вася даже расставил руки, показывая, как не даст мне убежать с колечком. — Сын уважаемого человека, замполита полка, отличник учебы, на самокате лучше всех гоняет — разве он на такое способен? Да никогда, мамой клянусь!
Похоже, дядя Вася понял наши отношения с продавщицей и подыгрывал мне. Даже мамой поклялся, как делают местные. Я не торопясь осмотрел колечко, примерял его на свой мизинец, полюбовался на красный камешек. У Светы пальцы тоньше моих, ей колечко подойдет на безымянный или указательный палец. А красный цвет камешка означает цвет любви…
— Всё нормально, покупаю.
Я открыл баночку из-под леденцов и высыпал на прилавок монеты. Пока продавщица, щелкая на счетах, определяла сумму «мелочи», дядя Вася, лукаво взглянув на меня, откуда-то, как настоящий фокусник, достал синюю пятирублевку. Это, видимо, и была его заначка.
Из воентогра мы возвращались, довольные собой.
Я на время даже забыл, что Света уезжает. Главное, сделал то, что сделал кучерявый мальчик Никита из книги о его детстве. Будет и у Светы колечко! Сам того не подозревая, я подражал Никите.
Две одинаковые горошины
Еще было светло, когда к нам постучали. Открывать побежал Виталька, хотя входная дверь в дом была открыта. В нашей семье закрывались на ключ перед тем, как лечь спать. Но тот, кто стучался, этого не знал.
— Там какой-то суворовец тебя спрашивает, — почему-то испуганно сказал мне Виталька..
— Суворовец? Интересно. — Папа, прикрыв глаза и раздувая ноздри, с удовольствием вдыхал запах выпечки, идущий из духовки. — Мадамчик, насколько я понимаю, пирожки готовы? Это хорошо, будет чем гостя угостить. Евгений, приглашай суворовца!
Я догадывался, кого Виталька принял за суворовца. Так и оказалось. На крыльце стоял Вовка Чесноков. Он был в новой школьной форме, в которой я видел его возле школы. Наверно, не мог с ней расстаться, как я с галстуком, когда меня приняли в пионеры.
— Заходи. Мама как раз пирожки испекла, чаю с нами попьешь. Вспомним, как ты меня тортом угощал… — Я иронизировал над Вовкой. Он заслужил. Тем более что я старше, имею право.
— Меня Светка прислала. Завтра мы уезжаем.
Я знал, что когда-то это произойдет, но не думал, что так скоро. Мы всего два раза виделся со Светой после лагеря. Хорошо, что были сумерки, и Вовка не видел моего изменившегося лица.
— Подожди… — только и смог сказать я.
На кухне заманчиво пахло пирожками, которые умеет печь только мама. Но сейчас мне было не до них.
— А где суворовец? — удивился папа. — А то мы возьмем и все пирожки съедим, ничего ему не оставим. — Папа, как это часто бывало, шутил.
— Стесняется — Я шмыгнул на веранду, выхватил из-за сундука баночку из-под монпасье, в которой теперь хранилось завернутое в чистый носовой платок колечко. Торопливо бросил, пробегая мимо кухни: — Я сейчас. — И выскочил на улицу.
Через несколько минут я уже был у Светиного дома. Вовка сопел где-то сзади. Света ждала меня. Увидев, бросилась навстречу.
— Вот и всё, — сказала она, задыхаясь то ли от волнения, то ли потому, что у неё больное сердце. — Машина приедет рано утром, уже не увидимся.
— Почему не увидимся? — торопливо заговорил я, словно уговаривал не Свету, а себя. — Напишешь мне письмо, на конверте будет твой адрес, я смогу приехать. Только не забудь написать. Ты красивая, с тобой многие захотят дружить.
— У нас с тобой не дружба…
Света не договорила, но я знал, что она хотела сказать. То, что написала мелом на асфальте вечером того дня, когда нас приняли в пионеры. Я тоже тогда стеснялся произнести это слово. Разве может быть любовь в девять лет?.. Над нами смеяться будут, если сказать кому-нибудь. Особенно взрослые. Взрослые думают, что любовь может быть только у них.
Через много лет я прочту у одного большого писателя такие слова. Настоящая любовь встречается не так уж часто. А взаимная — вообще большая редкость. Это всё равно что в телеге с горохом окажутся рядом две помеченные горошины. На весь воз, на тысячи тысяч горошин, на десятки километров пути — всего одна взаимная любовь. Один редчайший случай. И этот редчайший случай выпал нам со Светой.
Я всю жизнь буду помнить об этой худенькой девочке с карими глазами, и она будет помнить и искать меня. И найдет, когда у неё уже будут внуки. И когда изменить ничего уже нельзя. Жизнь — не компьютерная запись, которую можно прокручивать в одну и другую стороны. К сожалению, а может, к счастью. Ведь никто не знает, чем стала бы любовь Ромео и Джульетты, останься они живы. Но не будем об этом. Не хочу.
— Это что у тебя в руке?
— Угадай.
— Ладно, скажи.
— Подарок тебе на память.
— Монпансье? — засмеялась Света.
— Почти. Пошли! — Я подвел Свету к столбу с лампочкой вверху. Уже стемнело, а здесь был круг света. Я протянул Свете баночку. — Открывай. Только осторожно, не вырони подарок… Разверни платочек. Примерь.
— Колечко! — ахнула Света. — Это мне?
Рубиновой искоркой вспыхнул камешек. Колечко было как раз на Светин безымянный палец. Я угадал с размером, потому что люблю Свету.
— Вы думаете, это настоящий драгоценный камень? — спросил подошедший Вовка. — Фигушки вам, цветное стекло!..
— Иди отсюда, балбес! А то маме скажу. Что за человек, всё испоганит!
— Ладно, ладно, — пробурчал брат и вышел из освещенного круга. — Ябеда-корябеда. Чуть что — маме скажу… — передразнил он Свету. Но счел за лучшее все-таки убраться.
Света повернулась ко мне.
— Спасибо, Женя, ты молодец! А я не сообразила… Нет, подожди! — Она бросилась в дом. Через минуту вернулась. — Мама всё уже упаковала. Так жалко!.. Не обидишься, если я тебе детские ножнички подарю? Они в моем портфеле были. И еще карандаш, он с одной стороны красный, а с другой синий.
«Лучше бы ты меня поцеловала», — подумал я, но вслух сказать не решился.
Так, как у Никиты с Лилей, у нас не получилось. Может, мне нужно было набраться смелости и самому Свету поцеловать? И всё сложилось бы иначе?..
Когда б вы знали, из какого сора…
Отступление взрослого автора
Полностью строка из стихотворения Ахматовой звучит так: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» Конечно, в неполных десять лет я не знал о существовании этого стихотворения. Как не знал и о существовании самой Анны Андреевны, в ту пору еще здравствующей. И не мог знать.
Не говоря уж о том, что мне показалось бы странным утверждение, что стихи могут расти из сора. И у Пушкина в «Родной речи» тоже? И у Исаковского? И у Михалкова? И у Барто? И у Маршака с его ленинградским почтальоном «с цифрой пять на медной бляшке, в синей форменной фуражке»? И у других поэтов, чьи стихи из «Родной речи» нам задавала учить наизусть Амалия Аркадьевна?.. Я уж не говорю о поэтах ранга Александра Твардовского, Бориса Пастернака, Александра Блока и многих других, которыми так богата наша литература.
Это отступление нужно мне для того, чтобы сказать, из какого «сора» росло мое. Ставшее в итоге смыслом и целью жизни, как бы высокопарно это ни звучало.
Итак, солнечное утро середины сентября, наша усадьба «Зеленая». Заметно подросшие за летние месяцы три деревца тутовника и посаженные весной папой инжир, гранат, персик. Карабкается по деревянной решетке на черепичную крышу дома виноград. И неизвестно откуда взялся куст хлопчатника возле забора с выпирающим из коричневых коробочек ослепительно белым хлопком, похожим на вату.
Но не это мне интересно. За лето я успел насмотреться. В том числе и на мамины помидоры «Бычье сердце» на грядках за домом. Сначала мы с Виталькой едва не дрались за право поливать их. Потом маме приходилось заставлять нас, а мы отлынивали. Сейчас, не отрываясь, я наблюдаю, как исчезают муравьи. Они выползают на выведенный папой из дома и зацементированный кран для полива. Неподалеку жаба, но исчезновение муравьев я с ней не связываю. Земля за пределами цементного пятачка темная, влажная, там растет сочная трава. Жабе в этом уголке нашей усадьбы «Зеленой» вольготно.
Я поражен, как необъяснимо, стремительно пропадают муравьи. Только что был — и нет его! Вылетающий язык жабы глазом не ухватить, да и находится она от муравьев вроде бы в стороне. Но те один за другим исчезают. Лишь остаются влажные пятнышки на сером цементе вокруг крана.
Я зачарован и почти забыл, как папа с мамой и мы с Виталькой носили торф на песок вокруг нашего щитового дома, то ли немецкого, то ли финского. Как небритый мацонщик Акрам привозил навоз на двухколесной арбе, запряженной смиренным осликом, казавшимся таким маленьким и несчастным рядом с высокой арбой. Как хоронили Черныша, дружившего с Барбосом и потому не боявшегося других собак, которые в конце концов и разорвали его…
Я поглощен чудом исчезновения муравьев. Это так удивительно, так поражает меня, ученика третьего «В», что заставляет написать об увиденном. Я начинаю присматриваться к жизни всякой мелкой живности, окружающей меня.
Оказывается, столько вокруг странного и интересного, что одна за другой в моих недописанных тетрадках за второй класс появляются заметки о клещах, впившихся в уши Барбоса и разбухших от выпитой крови до размеров фасолины коричневого цвета. Пишу о стремительных ласточках, слепивших гнездо на чердаке нашего дома и кормящих ненасытных птенцов. О неизвестном существе, живущем в густом камыше болотца вблизи усадьбы дяди Гриши. Это существо никто не видел, но многие слышали его глухой жалующийся голос, идущий из зарослей камыша…
Таких заметок у меня набирается немало. Я переписываю их в чистую тетрадь и отправляю туда, где печатают книжки. И мучительно долго жду ответа или сразу готовую книжку, ведь она получилась отличная, не хуже, чем «Детство Никиты». А в школе на вопрос Амалии Аркадьевны, кто кем из ребят хочет стать, я отважно заявляю, что буду писателем.
Я сам еще не знаю, на какую дорожку ступил. Через несколько месяцев, показавшихся мне вечностью, получаю письмо на серой четвертушке бумаги. Какой-то заведующий полиграфическим цехом, обращаясь ко мне «Уважаемый Евгений Лукин» (первый раз в жизни «уважаемый»!), советует обратиться в редакцию журнала или газеты для детей и юношества. Возможно, им понравятся мои заметки о природе и ее обитателях. А полиграфический цех занимается печатью уже одобренных редакцией произведений, прежде всего классических. Письмо на четвертушке серой бумаги заканчивалось пожеланием творческих успехов. Тоже ритуальным, как и обращение «уважаемый».
Конечно, я был расстроен тем, что начальник полиграфического цеха не выразил своего восторга по поводу моих произведений. А еще лучше — напечатал бы их и выслал готовую книжку. Но все-таки моему самолюбию льстило «уважаемый» и пожелание творческих успехов, как настоящему писателю. А еще то, что все-таки ответили на мои произведения, а не скомкали и не бросили в мусорную корзину.
Может быть, доброжелательность и не оттолкнула меня от писательства, а сдержанно, но все-таки поощрила продолжать писать. А главное, я понял разницу между полиграфическим цехом и редакцией. Между решающими и исполняющими чужое решение. Это дорогого стоит.
У Катаева в одной из поздних повестей есть упоминание о том, что подтолкнуло к писательству его. Цветная картинка в детской книжке, изображающая штурм крепости. Конечно, крепость и штурм красивее и благороднее, чем охота жабы на муравьев или фасолины насосавшихся Барбосовой крови клещей. Но речь не об этом.
Из мусора жизни растут не только стихи, но и писательские судьбы.
Счастливые и не очень. Порой трагические.
Растут из такого вот мусора.
Молодежь привезли!
Мама намазывала бутерброды и удивленно посматривала на папу:
— Ты чего сегодня так рано? Ты ведь после дежурства.
— Молодое пополнение прибывает.
— Что, некому, кроме тебя, встретить?
— Командир приказал. — Папа отхлебнул из своей большой кружки чай и усмехнулся. — А приказ командира, как известно, закон для подчиненного.
Мама помолчала и вздохнула:
— Господи, долго ещё офицеров будут держать в подвешенном состоянии? Жены уже извелись все.
— Вопрос не ко мне. И даже не к командиру части… Кстати, не забудь послать маме денег, пусть с налогами рассчитается. Неизвестно, сможем ещё помогать или нет.
— Антоша, хоть ты не пугай меня! Кругом только и слышишь: сокращение, сокращение… Так, ребята, позавтракали? Одеваться и в школу! Чего уши развесили? У нас взрослые разговоры, вас не касаются!
«Как бы не так» — подумал я. Кому хочется, чтобы его отец стал свинарем, пусть даже знатным, как бывший офицер Чиж. И в деревне жить не хочется, где даже электричества нет. Об этом только и говорят в Ази Асланова. Не хочешь, а услышишь.
Папа уже надевал шинель, когда я спросил:
— А нам можно посмотреть, как молодежь будут встречать?
Я спрашивал папу, а ответила мама:
— И не вздумай! У тебя уроки, и Витальку с толку не сбивай. В первом классе сейчас самое главное, азбуку проходят! — И сердито посмотрела на меня.
Папа сочувствующе развел руками — ничего не поделаешь, мама права.
На улице было пасмурно, хорошо, хоть дождь не шел. Вообще-то октябрь у нас дождливый, а ноябрь тем более. Каждая глинистая горка — каток. Мы с братом эти горки старательно обходим, а то придем в школу грязные как поросята. Другие ребята и девочки поступают так же. Но как ни осторожничай, а всё равно раз или два шмякнешься. У нас почти вся зима такая — дождливая и грязная. Хорошо, если в январе раз или два выпадет снег, который даже до обеда не продержится, только грязи прибавит.
— Везут! — радостно вопит кто-то, когда мы уже подходим к школе. — Молодежь везут! В «студебеккерах»! Шесть штук!..
Отсюда уже видно, как по крутому подъему к воротам части с красными звездами поднимаются грузовые машины. В кузовах — гражданские парни. Они с любопытством осматриваются по сторонам.
— Точно! Молодежь! Ура! — кричат пацаны. Особенно громко из рабочих поселков. В школу никто из них и не думает заходить, хотя уборщица тётя Маня вовсю трясет звонком на крыльце. Я подталкиваю Витальку к крыльцу, а сам остаюсь с пацанами. Один из призывников возле кабины первого «студебеккера» кажется мне знакомым. Неужели Саша Гудков из бабушкиного хутора?.. С его братом Андрюхой я дружил, когда мы ездили на папину родину. Нет, наверно, показалось.
Через ворота со звездами меня не пропустят, это ясно. Как попадут на территорию сержантской школы ребята из рабочих поселков, я не знаю. А как я сам — знаю. Потому что не раз пробирался в сквер с хлебными деревьями через лаз в заборе. А из сквера до плаца совсем ничего.
Представляя себя разведчиком, я крадусь между облетевшими деревьями, потом между казармами к плацу. Он пока пуст. На нем не только учат строевому шагу, но и проводят всякие торжества. В том числе встречают призывников. Здесь с автоматами на груди через несколько недель они будут давать присягу на верность Родине, а командиры говорить речи. Будут говорить и сегодня, папа тоже. Гордость распирает меня и в то же время боязно — я не хочу, чтобы папа меня заметил. Ведь я не послушался его и маму. За это не похвалят.
Так же, с оглядкой, я возвращаюсь в сквер. Но в школу не иду, мне это кажется малодушием. Решил — делай! Так всегда говорит папа. Надо ждать. Тем более что мне хочется узнать, Андреева брата я заметил на «студебеккере» или мне показалось? Ведь Сашу Гудкова я не видел два с лишним года, за это время он мог измениться.
Саша хороший человек и хороший художник, он рисует настоящими масляными красками. Особенно здорово у него получаются розы на стекле. С обратной стороны стекла они будто покрыты лаком. Классно! Я спросил у Андрея, почему Саша не рисует товарища Сталина или товарища Ленина. Вот были бы картины, не хуже, чем в доме офицеров в Баку! Андрей сказал, что для этого требуется особое разрешение. Рисовать портреты вождей можно не всем.
Грянул духовой оркестр. Это значит, призывников построили на плацу, а из штаба вышел командир сержантской школы полковник Гринько. И я опять осторожно пробираюсь к ближней от плаца казарме. Из-за ее угла плац как на ладони. Призывников построили в несколько шеренг, они всё еще в гражданском и совсем не похожи на солдат. Пасмурно, и трубы духового оркестра не горят, как при солнце. Оркестр уже не играет. Это потому, что говорит речь полковник Гринько. Даже отсюда видно, что он здесь самый главный. Полковник подтянут, шинель сидит на нем как влитая, хромовые сапоги горят черным огнем. И офицеры рядом с командиром выглядят по- особому молодцевато. Говорит Гринько напористо, внушительно, хотя трудно разобрать слова. Это, наверно, потому, что я далеко стою.
Потом перед призывниками выступает папа — он замполит, ему полагается тоже. У меня радостно екает сердце, но папиных слов я также не слышу. Хотя догадываюсь, о чем он говорит, — о том же, наверно, что и полковник говорил. О сложной международной обстановке, о чести стоять на страже Родины, о героических традициях советской армии, которые должны продолжить призывники. Правильно говорит! Похожие слова я почти каждый день слышу по радио. Я всего лишь в третьем классе, но согласен с каждым словом полковника и папы. У меня мурашки бегут по коже от волнения и гордости.
Наверно, я так увлекся происходящим на плацу, что слишком высунулся из-за угла казармы. Это заметил кто-то из окружающих командира офицеров. Он тронул папу за рукав и кивнул в сторону казармы. «Влип!» В небольшом нашем городке офицеры не только знают друг друга, но нередко знают даже их детей. Я быстро прячусь за угол. Успел папа заметить меня или не успел? Вот будет весело, если успел!..
Вскоре я уже стучу в дверь нашего класса.
— Ага, еще один любитель встречать призывников!.. Ну, заходи, заходи, дорогой. Стесняться пропускать уроки надо было раньше. Быстро на стол дневник! — Амалия Аркадьевна хлопнула ладонью по стопке дневников. — Садись на место.
Алик Адельшин, с которым я теперь сижу за одной партой, негромко говорит:
— За поведение и прилежание по единице в дневник ты заработал. И Амалия мать в школу вызовет.
— Чего радуешься? — Я смотрю на Адельшина исподлобья. В стопке дневников на учительском столе наверняка и его дневник. Приезд призывников Адельшин пропустить никак не мог.
— А нам, татарам, всё равно. Наступать — бежать, отступать — бежать. Понял?
— Ты меня на «понял» не бери, понял?
Адельшин был второгодник и пофигист, как сказали бы сейчас. Он, как и многие такие ребята, жил в рабочем поселке. Когда Амалия Аркадьевна вместо уехавшей Светы посадила со мной Адельшина, она, наверно, думала, что я повлияю на него. Адельшин станет и вести себя лучше, и учиться тоже. Но получилось наоборот, я сам это чувствую. В дневнике у меня появились тройки, разговаривать я стал, почти как пацаны из рабочего поселка. По-блатному растягиваю слова и грублю. Дома меня за это ругают. «Третий класс, переходный возраст», — говорит мама и озабоченно качает головой.
Однажды мы с Адельшиным подрались. Он сказал, что моя Света переписывается с Люсей Чистяковой. А я ни одного письма от Светы до сих пор не получил. Все в классе знали, что мы со Светой дружим. Можно было бы взять у Чистяковой Светин адрес, но я решил не просить, не унижаться.
Если бы кто знал, как тяжело далось мне это решение! Не хочет писать — не надо! Красивых девочек много. Хотя бы Валя Данилочкина. Она появилась в нашем классе только в этом учебном году. И я, кажется, ей нравлюсь. Она часто со своей парты поглядывает на меня. «Данилочкина, не вертись!» — делает ей замечание Амалия Аркадьевна.
Семь бед — один ответ
Первым в солдатской бане я увидел сержанта с красной повязкой на рукаве. Рядом с ним высилась куча гражданских телогреек, пальто и курток. А ещё брюк, рубашек и нижнего белья, тоже брошенных кое-как.
— Чэм парадуешь, дарагой? — сказал сержант. — Я тебе знаю, ты сын зампалита, правду гаварю? Каво ищешь? Гавари, памагу!
— Земляка ищу, его сегодня привезли. Призывник. Сашей зовут.
— Земляк, гавариш? Саша, гавариш? — Сержант открыл запотевшую дверь моечного зала и крикнул: — Саша, выходи, да! Земляк тебя ищет!
Из открытой двери повалил пар, стал слышен плеск воды, гулкие голоса, но видно ничего не было.
— Саша, тебя земеля ищет! Иди, да!..
Через минуту из пара вынырнул голый парень с тазиком, которым он прикрывал низ живота.
— Ну, я Саша. Кто меня ищет?
— Он? — спросил сержант меня.
Я помотал головой.
Потом появился другой Саша, тоже голый и с тазиком.
Я опять помотал головой.
— Генацвале, фамилия знаешь? — спросил сержант.
— Саша Гудков.
— Саша Гудков, на выход! Земляк совсем мокрый стоит, тебя, понимаешь, ждет!..
Я не ошибся. У кабины на первом «студебеккере» был действительно Саша, Андрюхин старший брат. Он выглядел, как настоящий мужчина. Высокий, широкоплечий, на груди растут волосы. И всё же в нем угадывался прежний Саша!
Торопиться мне было некуда. За то, что опоздал на уроки, а потом и вовсе сбежал с них, головомойка дома мне обеспечена. А так хоть узнаю, как там Андрюха. Писать письма он не любит. Я дождался, когда призывники помоются, а потом их переоденут в новенькую солдатскую форму. Голого Сашу с тазиком легче было узнать, чем в шинели, шапке и сапогах. Но поговорить нам по-настоящему не удалось. Переодетых призывников построили и повели в казармы.
— Ты хоть в гости к нам приходи! — крикнул я вслед Саше. В казарму меня, конечно, не пустили. Не положено.
— Придет, если увольнительную дадут, — сказал дневальный у тумбочки с телефоном при входе в казарму. — Но это когда присягу примет. И если служить будет нормально.
Домой я шел один, потому что уроки в младшем звене уже закончились. О том, что ждет меня дома, думать не хотелось. Вспоминал о приятном. Например, как наша семья ездила на папину родину в Краснодарский край. Это был настоящий праздник. Каким зеленым после Ази Асланова казался нам бабушкин хутор! Вербы вдоль ручья, который где-то далеко впадал в ручей побольше, а тот еще дальше в большую реку Кубань. В этой речушке я научился ловить рыбу руками, Андрюха научил. Вверху в вербах пели птицы, особенно мне нравился голос иволги. Будто на флейте играла. А в нашем военном городке певчих птиц вообще не было. Не считать же воробьев певчими птицами.
Потом я представил летнюю печку, выложенную прямо во дворе под открытым небом. На ней бабушка варила борщ с фасолью, сахарной свеклой и молодой картошкой. Такого вкусного борща не умела варить даже мама. А посреди большого бабушкиного огорода росли две огромные груши. В их дуплах жили шмели. К грушам было лучше не подходить, Андрюха предупреждал. Но я однажды подошел, и шмели меня здорово искусали. Наверно, думали, что я хочу добраться до их меда в дупле.
Лучше буду вспоминать о прабабушке. Она самая старшая на хуторе. У нее почти нет зубов, и она говорила так, что разобрать трудно. Прабабушка очень любила рыбу, но не всякую, а вьюнов. Наверно, потому, что в этих вертких рыбках не было костей, а только хребты. Вьюны водились в ручье, который тек на задах огорода, где росли вербы и пели иволги. Старшие ребята перегораживали камнями и кусками глины ручей, он на несколько минут внизу превращался в лужи, из которых мы выхватывали суетящихся рыбешек. Бабушка их варила на летней печке, и получалась уха. Для прабабушки это был праздник. «Спасибти, хлопци, — говорила она. — Дай вам бог здоровля».
Еще у нашей бабушки была норовистая коза, которую пас я, потому что Виталька не мог с ней справиться. Но молоко мы пили оба и с удовольствием. Оно нам нравилось даже больше, чем мацони деда Акрама. «Пыйтэ, хлопци, пыйтэ! — приговаривала бабушка, подоив козу. — Здорови будэтэ, як волы!» Мы не сразу научились понимать здешний говор — наполовину русский, наполовину украинский. На Кубани все так говорят.
«Милая бабушка, — думаю я теперь, когда сам давно уже дед. — Где теперь твоя душа, родная моя? Узнаем ли друг друга, если действительно существует другой мир? Я припал бы к твоим рукам, с благодарными слезами целовал бы их!..»
В нашей семье детей не били. Самое большее — ставили в угол. Еще от мамы порой доставались подзатыльники. Вполне заслуженные, как понимаю теперь.
— Пришел, голубчик?— поинтересовался папа, который уже был дома. И одет был по-домашнему, в пижамные брюки и синюю майку, плотно облегавшую живот. — Не слышу ответа, господин Коммерсант.
Я молча снял пальто и встал в угол.
— Похвально, — констатировал папа. — Свою вину, вижу, осознал. Мне на службу звонила ваша Амалия Аркадьевна. Как ты думаешь, приятно мне было слышать о твоем поведении?
Я еще ниже опустил голову.
— Мне пришлось зайти к ней после уроков и как-то смягчить ситуацию.
— Что ты с ним цацкаешься! — стала шуметь мама. — Взял бы ремень и отодрал как сидорову козу! А он дипломатию разводит!..
— Попрошу вас не скандалить, мадамчик. Это не интеллигентно и не украшает советскую женщину.
— Ну что за человек! Всегда на шуточки всё сводит! Вот увидишь, вырастет бандитом!..
— Не будем сгущать краски, Клавдия Ивановна. По-моему, Евгений осознал свою вину, и больше подобное не повторится. Я прав, сын?
Я молча кивнул.
— Вот видишь, он все понял и без ремня.
— Надолго ли… — И мама тут же добавила, хотя и сердито: — Немедленно мыть руки и за стол! Целый день не ел. Одно расстройство из-за него!..
Я немедленно выполнил всё, что было велено. И даже то, что велено не было, — умылся. Сегодня ужинали пельменями. Начинка, похоже, была из баранины. И потому, наверно, мне вспомнилась история, когда-то мной слышанная. Или я просто никак не мог забыть сегодняшнюю встречу с Сашей Гудковым?..
В бабушкином хуторе Медвяном я побывал несколько раз. Первый — когда мне не было еще шести лет. Жили мы тогда в Станции Насосной, я там часто болел. Соседка посоветовала отвезти меня к бабушке Глафире, папиной маме, на Кубань. Климат там прекрасный, не зря на Кубани находятся лучшие всесоюзные здравницы, убеждала соседка. Это не то что песок и суховеи Станции Насосной.
Витальку мама оставила на тётю Зою и стала собираться в дорогу. Забот хватало. Папа написал письмо, бабушка с радостью согласилась принять нас. Помню, как мы ехали на поезде, как по ночам мимо вагонных окон мелькали искры из трубы паровоза «Иосиф Сталин», как нас встречали на тряской бричке папины родственники…
В тот мой первый приезд в хутор Медвяный я и подружился с Андрюхой Гудковым. У него был старший брат Саша. Саша пас колхозных овец, ездил на лошади. Отара была большая, без лошади не управиться, разбегутся или в посевы залезут. Мы с Андрюхой просили дать покататься, но Саша только смеялся. Зато научил ездить на овцах. Для каждого из нас ловил овцу покрупнее, наказывал держаться крепче за шерсть и отпускал.
Ошалевшая овца мчалась куда глаза глядят, перепрыгивая через вымоины и рытвины. «Держись!» — кричал Саша вслед, но удержаться на лохматом «скакуне» было непросто. Особенно когда овцы перепрыгивали через вымоины. Мы с Андрюхой шлепались на их никогда не просыхающее дно. Хорошо еще, что ничего себе не повредили. Хуторяне, посмеиваясь, называли Андрея медвянским ковбоем. Это позже он увлечется рисованием, окончит художественное училище в районном центре, и его возьмут работать в клуб…
— Да он, кажется, спит, — сквозь дрёму слышу я папин голос.
— Неудивительно. Столько впечатлений, да еще отругали… Тут и с ложкой во рту заснешь, каким голодным бы ни был. — Это сквозь дремоту пробивается голос мамы. Он, как ни странно, спокойный, даже добрый. — Так вот, отвезла я Женьку, вернулась в Станцию Насосную. А через пару месяцев папа приходит из части на обед и что же видит? Я сижу перед трофейным чемоданом, перебираю Женькины трусики, маечки, носочки и плачу. «Ты что?!» — «Не могу! Скучаю!» И опять реву. Папа матюкнулся, хотя этого за ним обычно не водилось. «Собирайся! Завтра возьму билеты, и езжай за ним, привози обратно!»
— Первенец, понятно, — слышу я голос папы. И он, и мама говорят совсем не так, как обычно разговаривают с нами. Мягко, со смешком. — Первенцев матери больше любят, это всем известно… Клава, ты что? Сейчас-то чего сырость разводить? Ни к чему плакать. Вот он, рядом с тобой, твой Женя. Поднимай и веди спать. А то еще лицом в тарелку упадет.
— Всё, всё, больше не буду, — говорит мама и глубоко, освобожденно вздыхает. — Жень, спишь? Вставай, сынок, ложись по-настоящему. — И мама, притянув к себе, целует меня.
Мне хочется ответить, сказать, что я её тоже люблю, но не могу. Глаза не открываются, язык не слушается.
— А чего вы его ругали, если любите?— подает голос мой мудрый брат Виталька, весь вечер молчавший. — А меня, выходит, никто не любит? Да?..
— Что ты, Виталенька, милый мой! Мы тебя любим! Еще как любим!..
Я с трудом открываю глаза. Вижу, как мама одной рукой обнимает Витальку, другой меня. И слезы текут по ее щекам, хотя она обещала больше не плакать.
— Сашу Гудкова видел, — бормочу я. — Папин земляк…
— Папа еще раньше его увидел, — говорит мама, вытирая щеки. — В списках призывников… Ну, ребята, спать, спать, завтра расскажешь…
Так неожиданно закончился вечер, которого я трусил. Папа и мама у меня что надо! Я очень люблю их. И Витальку тоже. Ведь он мой брат.
Кто на самолете, кто на черепахе…
Эту игру придумала товарищ Лиза. Каждый раз, когда в актовом зале вывешивался плакат успеваемости, возле него толпилась чуть ли не вся школа. Одни ребята были хмурые, другие радовались.
Хмурыми были те, в классных журналах которых за неделю оказывалось больше всего двоек. Их рисовали едущими на черепахах сзади всей длинной вереницы. Чуть впереди черепах были классы, оседлавшие жуков, тоже не чемпионов по скорости. Перед жуками были жабы, которым до самых быстрых земноводных было тоже далеко.
А впереди всех летели на реактивном самолете классы, получившие за неделю меньше всех плохих оценок. На крыльях реактивного самолета были большие красные звезды. Почетным считалось и второе место, его присуждали классам, немного уступившим чемпионам. Третьим местом в этой веренице успевающих тоже можно было гордиться. Дальше шли остальные классы, которые уступали тройке передовиков, но заметно опережали остальных. Наш третий «В» был где-то в серединке. Мы ехали на трехколесном детском велосипеде. Это, конечно, не черепаха, но и до реактивного самолета нашему классу было далеко.
— Любуешься? — ехидно спросили меня за спиной. Конечно, это была Амалия Аркадьевна, её голос ни с каким другим не спутаешь. — Я надеялась, что ты наконец-то станешь отличником, а ты съехал на тройки. Поздравляю!.. В том, что мы пересели на детский велосипед, ты классу здорово помог. — Голос нашей учительницы стал ещё ехидней. — Особенно тем, что сбежал с уроков. К фокусам Адельшина нам не привыкать, но ты-то!.. У тебя такой папа — деликатный, обходительный, вежливый. Вот с кого надо брать пример, а ты…
Да, папа такой: и деликатный, и обходительный, и вежливый. Но еще он немного походил на армянина — этим, наверно, особенно и понравился Амалии Аркадьевне. Это сейчас я догадываюсь, что наша учительница была армянкой. А тогда она была просто Амалией Аркадьевной. К стыду своему, не помню ее фамилии, которая подтвердила бы или опровергла моё предположение.
Впрочем, кто какой национальности, в нашей школе не имело значения. Были и русские, и азербайджанцы, и украинцы, и татары, и евреи, ребята и девочки других национальностей. Интернационализм тогда ещё не был пустым словом. Для взрослых тоже. А уж учителя, как господь бог, национальности не имели.
…Хуже всего, когда стыдят при всех. На плакат успеваемости уже почти никто не смотрел. Смотрели на нас с Амалией Аркадьевной. Кто-то ухмылялся, кто-то сочувствовал.
— А нечистым трубочистам стыд и срам, — вдруг ляпнул я. — Стыд и срам!..
Слишком много неприятностей свалилось на меня в последнее время. Света пишет Люсе Чистяковой, а мне нет. Мать девчатника Ляликова пожаловалась на меня и маму в совет офицерских жен. На днях я ещё подрался с Адельшиным… Сейчас бы это назвали нервным срывом. А тогда все стали смеяться над цитатой из «Мойдодыра»: и те, кто сочувствовал мне, и те, кто ухмылялся.
— Амалия Аркадьевна, мне поговорить с вами надо. — К нам пробиралась Люся Чистякова. — Ребята, ну что вы как стена встали, честное слово. Женя, помоги!..
Люсю недавно избрали председателем совета отряда, а меня звеньевым первого звена. К годовщине Октябрьской революции отличников и хорошистов приняли в пионеры, теперь в нашем третьем «В» был свой пионерский отряд. Ни к кому присоединяться больше не надо, как это было весной, когда искали клад капитана Флинта.
— Амалия Аркадьевна, сбежал с уроков не только Женя, — сказала Люся.
— Будто я не знаю, — учительница цокнула языком. — Весь мой стол был завален дневниками нарушителей дисциплины.
Люсю это не смутило, председатель совета отряда чувствовала себя уверенно. Всё-таки северянка, характер, не стушевалась.
— Многим хотелось посмотреть на призывников. Даже девочкам. Я говорила с товарищ Лизой, она предлагает вызвать на совет дружины других сбежавших тоже.
Люсины щеки раскраснелись, лицо у нее белое, и красные щеки особенно бросались в глаза. Белой у нее были и тугая коса. «Блонда», — говорил Адельшин, что на языке поселковых означало «блондинка».
— Тогда половину школы вам придется вызывать!..
— Справимся. Комсомольская организация поможет. — Люся, не тушуясь, смотрела в глаза Амалии Аркадьевны.
— Ну что ж, удачи!.. Дисциплину надо подтягивать, на педсовете тоже об этом говорили.
После уроков нам с Люсей по пути домой. Раньше по пути было и Свете, сейчас ее с нами нет. Мне хочется спросить Люсю, правда ли, что Света ей пишет. Но я собираю всё свое самолюбие и не спрашиваю.
Идет декабрь, скоро Новый год. Ночью выпал и успел растаять снег. С черепичных крыш свисают копья сосулек. Они «плачут», потому что знают — растают еще сегодня.
— Мороженого хочешь? — спрашиваю я и киваю на ближний дом в бахроме сосулек.
— Можно, — соглашается Люся.
Она, как и я, знает, что есть снег или облизывать сосульки нельзя — будет ангина. Амалия Аркадьевна класс не раз предупреждала. Но я хочу отвлечься от мыслей о Свете, а что хочет Люся? О чем не хочет думать она?..
Я скатал снежок и бросил наугад в сосульки. Люся, опустив в тающий снег портфель, сделала то же самое. Из дома стучат по оконному стеклу и грозят нам пальцем. Мы хватаем по самой большой из упавших сосулек и убегаем. Увидела бы Амалия Аркадьевна наши подвиги! Ведь могли промахнуться и разбить окно!
Но нам повезло, не разбили. Вскоре мы уже лижем сосульки и стараемся побыстрее уйти от дома, в который бросались снежками. Я почти забываю о том, что хотел узнать о Свете. Правда ли, что она пишет Люсе? Адельшин и соврать мог.
Старший мичман Петраков
Вечером я стучусь в двери Люсиного дома. Меня пригласили на фильм «Верные друзья» по телевизору. Это второй в нашем поселке телевизор после телевизора Валеры Самченко. Он тоже с линзой, наполненной чистой водой. Его недавно купил Люсин дядя, старший мичман. Это младший лейтенант, только морской. Он служит на одном из кораблей, которые видны из нашего Ази Асланова.
Раньше Люсин дядя служил на Белом море, а там принято, чтобы старший родственник забирал к себе оставшихся без отца племянницу или племянника. Люсин отец был рыбаком на сейнере, его смыло волной во время шторма. Матери с большой семьей было трудно, дядя Петр и забрал к себе Люсю.
— Ты про этого парня говорила? — спрашивает, добродушно улыбаясь, дядя Петр. Тельняшка — первое, что бросается в глаза. И только потом замечаешь, что он коренастый, широкоплечий и такой же белолицый, как его племянница. Даже странно, что в Азербайджане они остаются белокожими не только зимой, но и летом. Ничуточки не загорают.
— Да, это Женя, он командир звена в нашем отряде. Света потеряла его адрес и не может написать ему.
— Света — это с которой он дружит? Ты про него говорила? Так напиши ей адрес, ты же её адрес знаешь!
— Я написала, а письмо вернулось. На конверте штамп: адресат из Сумгаита выбыл.
«Вот те раз!» — говорю я про себя мамиными словами.
Мне досадно. Света могла бы написать Люсе раньше, и я бы ответил ей до того, как она из Сумгаита уехала. И разве Света не знает моего адреса? Третья кольцевая, дом 6. Странно.
Возле телевизора собрались взрослые и ребята. Взрослые сидят на стульях и табуретках, принесенных от соседей. Ребята — на полу. «Верные друзья» — хороший фильм, нравится всем. Но я не могу сосредоточиться — всё ломаю голову, почему мне Света сразу не написала? Может, не адрес потеряла, а в Сумгаите в кого-то влюбилась и забыла меня, выбросила из головы? И колечко с красным камешком выбросила тоже?..
Верить мне в это не хочется. Я и не верю. Потому что люблю ее, а она меня. Но всё равно надо побывать в Сумгаите и разузнать точно. Может, почта ошиблась, никуда Чесноковы не уехали?..
Перед «Верными друзьями» сначала показывают последние известия на азербайджанском и на русском языках. Люсин дядя сидит на стуле за моей спиной и вполголоса рассказывает о городе Сумгаите. Там работает завод по переработке нефти и строятся еще несколько таких заводов. Скоро Сумгаит станет вторым после Баку городом республики. Дядя Петр не раз бывал там, его корабль шефствует над стройкой. Нагнувшись ближе, едва слышно шепчет, что это в общем-то военный объект. Распространяться об этом не стоит. Болтун – находка для шпиона.
Я тоже шепотом спрашиваю, почему Светиного отца, офицера, перевели на строительство нефтяного завода?
— А твоя подружка разве не говорила, что ее отец военный строитель? Он и поселок Ази Асланова строил. В смысле, был главным. Завод, конечно, другое дело, поэтому моряки и помогают Чеснокову и его подчиненным. Морякам не привыкать иметь дело с металлом.
— А нам можно поехать в Сумгаит? — с надеждой спрашиваю я. — Вот и узнали бы, куда перевели Чеснокова.
— Тихо!.. — шикнула на нас Люся. — Мешаете фильм смотреть!
— Суровая у меня племянница, верно? — хмыкает мичман. — Впрочем, у нас на Беломорье все такие. В обиду себя не дадут. Ваш отряд, наверно, в ежовых рукавицах держит?..
После кино он пообещал помочь нам с Люсей узнать, где живет теперь Света. Подмигнул и сказал таинственное: «По своим каналам».
Елочные волнения
На следующий день мама меня в школу не отпустила. У меня поднялась температура, и болело горло. Как позже я узнал, Люси в школе тоже не было. Как и я, болела ангиной.
— Понятно, оба лакомились сосульками! — выговаривала нам при всем классе Амалия Аркадьевна, когда узнала причину нашей болезни. — Как первоклассники, честное слово! Вы пионеры, пример должны подавать, а вы… Обоим по четверке по поведению поставлю в табели. Нечего сказать, хороший подарок родителям к Новому году!
До первого января 1956 года оставалось несколько дней. В школе вовсю шла подготовка к празднику. В актовом зале поставили ёлку, а когда стали наряжать, оказалось, что не хватает игрушек. Серебристой канители тогда еще не было, бумажные гирлянды с прошлогодней елки порвались. А раскрашенных стеклянных шаров, других новогодних игрушек с той ёлки сохранилось мало. Они были красивые, но хрупкие, легко бились.
— Жиденькая ёлка получилась, — пренебрежительно хмыкал Витька Неклюдов. Он каждую перемену слонялся возле двери в актовый зал и заглядывал в замочную скважину. — Скажи, Жека?
— Вот и принесли бы из дома, у кого что есть для ёлки, — проходя мимо, бросила товарищ Лиза. Последнее время у неё было плохое настроение. Девчонки в классе шептались: старшина Мирутенко демобилизовался, уехал, а ее с собой не позвал. — Потом забрали бы свои ёлочные украшения, — продолжала товарищ Лиза. — Я их не съем. Критиковать все умеют. Нет, чтобы помочь…
— А свои украшения сделать можно? В смысле, самим? — спросил я.
— Почему бы и нет? Если получатся красивые, обязательно повесим на ёлку.
Дома у нас как-то не принято было встречать Новый год с елкой. Может, потому, что в Баку елки стоили очень дорого, их привозили откуда-то с гор. Понятно, и елочных игрушек у нас не было. Я отыскал старые детские книжки с рисунками. Вырезал ножницами медведя, который нес в коробе с пирогами хитрую Машу. Сделал вверху дырочку и протянул нитку, чтобы было за что повесить на елку. Нашел ещё колобка, того самого, который обманул всех, кто хотел его съесть. И тоже продел колобка вверху нитку.
Больше ничего подходящего у нас не оказалось. Не станешь же Бабой Ягой новогоднюю ёлку украшать. Или Соловьем-разбойником. Плохо было и то, что вырезанные из книжек рисунки никак не хотели оставаться гладкими, а коробились и закручивались.
— М-да, — сказал папа, когда вечером вернулся со службы. Мое рукоделие, похоже, ему тоже не понравилось.
И тут меня осенило:
— Пап, а ты знаешь, что Саша Гудков работал в медвянском клубе художником? Это он сначала овец пас, а потом в городе художественное училище окончил.
— И что?
— Ёлки помогал наряжать, игрушки делал, гирлянды всякие, фонарики. А у нас в школе этого как раз не хватает.
— Ваш тонкий намек, гражданин Коммерсант, мне понятен. — Папа иронично прищурился. — Завтра попробую поговорить с командиром. Старшина Мирутенко отслужил, уехал на свою Полтавщину, а шеф школе нужен, это уже традицией стало. Почему бы и не Гудков? Парень он толковый, дисциплинированный, грамотный — справится!..
Папа выполнил обещание. На следующее утро, еще до начала уроков, дверь в пионерскую комнату была распахнута и слышались голоса. Голос товарищ Лизы я узнал, как только зашел в школу. А кому принадлежал второй, сразу не узнал. Понял, когда заглянул в пионерскую комнату. Старшая пионервожатая и Саша Гудков составляли какой-то список. Саша выглядел если и не бывалым солдатом, то и не стриженным под машинку «салагой», каким я его не так давно видел.
Не очень уверенно я достал из портфеля и показал Машу и Колобка. Гудков по моему лицу всё понял.
— А что, нормально, — подбодрил он. — Лиза, запишите еще картон. Наклеим на него Машу с медведем и Колобка, они и разгладятся. Картон с ними вырежем. Ну, еще кое-где подкрашу, чтобы ярче смотрелись. Как живые станут. Молодец, Женька!
Хороший он все-таки человек, Саша Гудков. Только почему-то к нам не заходит в гости, хотя уже можно, присягу принял, в увольнение отпустят. Замполита папу стесняется? Так ведь они земляки, чего стесняться. Или субординацию соблюдает, есть у военных такое понятие.
Забегая наперед, скажу, наши Колобок и Маша смотрелись на елке что надо! Говорю «наши», потому что без Сашиной помощи они такими не стали бы. Молодец курсант Гудков!
Ёлка и хор второгодников
Адельшин есть Адельшин. Но всё же никто не думал, что со своими корешами он испортит нам новогодний праздник.
Когда товарищ Лиза, таинственно улыбаясь, открыла дверь в актовый зал, у ребят загорелись глаза. Возможно, от восторга. Или так в них отразился свет гирлянд на елке. В гирляндах и в запахе хвои было что-то волшебное. Все классы с первого по четвертый словно в сказку попали.
Электрические гирлянды были первый раз за все три года моей учебы в школе. Раньше боялись пожара, сейчас почему-то перестали. Машу и Колобка я нашел на елке сразу. И ещё раз подумал, что Саша Гудков настоящий молодец!
— Нравится ёлка? — Товарищ Лиза чувствовала себя именинницей. — Ну-ка, Дедушка Мороз, покажись!.. Ребята, хором! Де-душ-ка Мо-роз! Де-душ-ка Мо-роз!
Прямо, как в детском саду. Не хватало только вопроса: «Ты подарки нам принес?» Все, кроме первоклашек, знали: подарки будут, но не всем, а тем, кто лучше всех расскажет стихотворение, споет песню или станцует. Я об этом и сказал Витальке, который держался возле меня, выполняя мамин наказ. Брат зашептал:
— Наш папа дома тоже конкурсы проводит… — Ему хотелось выглядеть бывалым человеком, которого ничем не удивишь.
Я спросил:
— Так то дома, а здесь школа. Ты будешь участвовать?
Виталька застеснялся и промолчал.
Дед Мороз появился из-за ёлки. Я его узнал сразу, это был сверхсрочник Сверчков, который крутит фильмы в открытом кинотеатре сержантской школы. Если попросить, он пускал нас смотреть трофейные картины, которые на самом деле были американскими, как я позже узнал.
Сверчков сейчас был в тулупе и сапогах — валенок, наверно, не нашлось. За спиной у Сверчкова мешок. Щеки у Деда Мороза были нарумянены, борода из ваты белая как снег. Но усы свои, настоящие, рыжие.
— Кто меня звал, кто мой сон потревожил? — простуженным голосом заговорил Сверчков. — С самого Северного полюса гнал к вам своих оленей. Даже простыл немного, кхе-кхе. Через сто рек проскочил, сто озер птицей перелетел. Притомился, однако! Вон и внучка моя Снегурочка притомилась, едва на ногах держится. Чем вы нас, ребята, порадуете, чем душу развеселите, чем сил прибавите? Ну-ка, кто смелый, выходи!
К нам на ёлку — ой-ой-ой!
Дед Мороз пришёл живой.
Ну и Дедушка Мороз!
Что за щеки, что за нос!.. —
звонким голосом стала декламировать стихи какая-то девочка с белым бантом на макушке. Она первой подошла к ёлке. Сверчков потрогал себя за нос, будто проверял, не отморозил ли его в дороге. Все засмеялись. Девочка с белым бантом оказалась самой смелой. Она только разошлась, готова была и дальше читать стихи про Деда Мороза, но её остановила товарищ Лиза:
— Соня, ты молодец и умница, но пусть и Снегурочка что-то скажет. По глазам вижу, ей это очень хочется. Да, Снегурочка?
— Ребята, мы так спешили, так оленей торопили, чтобы к вам успеть до Нового года, — подхватила Снегурочка. — Покажите, как вы рады нам, расскажите, какими оценками в школе встречаете. Песню про Новый год спойте, стихотворение расскажите. А может, кто-то станцевать хочет? И это можно. У кого лучше получится — тому приз от Дедушки Мороза. Видите, какой большой мешок у него, а в мешке подарков видимо-невидимо!.. Ну, кто смелый ещё, кроме Сони?
Виталька зашептал:
— Никакая она не Снегурочка. Это наша учительница Тамара Сергеевна, только сегодня очень нарядная и красивая. Не веришь?
— Почему не верю? Конечно, верю, — ответил я солидно, как и полагается старшему брату, но тоже шепотом. — Только об этом никому ни слова, а то пропадет всё волшебство.
— Почему?
— Потому, что это игра.
Виталька изумился:
— Новый год — игра?..
— Конечно. Ваша учительница играет роль Снегурочки.
Все-таки простоват мой брат. Ошибся папа, бухгалтеру таким быть не полагается. Я в его возрасте был сообразительней. Или мне так кажется?..
— Смелее, смелее, мальчики и девочки! — опять заговорила товарищ Лиза. — Вадик Каратаев, по глазам вижу, ты хочешь рассказать стихотворение про ёлочку, которая в лесу родилась и в лесу росла. Порадуй Дедушку Мороза и Снегурочку. Расскажи им, и, конечно, ребятам тоже!
Вадик Каратаев бойко подошел к Деду Морозу. Судя по росту, он учился в первом классе, как и наш Виталька.
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом стройная,
Зеленая была…
— Вадик, ты ведь не только Деду Морозу и Снегурочке рассказываешь, но и ребятам тоже. — Товарищ Лиза взяла Вадика Каратаева за плечи и повернула лицом к залу. — Продолжай, пожалуйста.
Первоклассник отбарабанил стихотворение до конца и с интересом стал смотреть на мешок Деда Мороза.
— Молодец, Вадик! — сказал Дед Мороз. — Смелость города берет! — И достал из мешка конструктор. — Поздравляю с Новым годом!
— И я мог бы про ёлочку рассказать. Даже спеть, — тихо сказал Виталька, он был расстроен. — Мы с мамой её к Новому году готовили…
— Слышал, что Дед Мороз сказал? Смелость города берет. А теперь всё, поезд ушел. — Ничего другого я сказать брату, к сожалению, не мог.
После щедрого подарка (а его получила и самая смелая Соня, только не конструктор, а куклу) желающих выступить оказалось столько, что всех и не назовешь. Несколько девочек хором спели: «Птица крыльями машет, за собой нас зовет. Пионеры, друзья и товарищи наши, собираются в дальний поход…» Эту песню мы пели в лагере в Мардакянах, её все отряды знали. Четвероклассница, наверно азербайджанка, исполнила «Джип-джип-джип джялярим» (Цып-цып мои цыплята). Песня всем нравилась, но мало кто знал, о чем она. Каждый год нам обещают ввести уроки азербайджанского языка, но почему-то не вводят. Один парень класса тоже, наверно, из четвертого исполнил матросский танец, да так, что ему долго хлопали. На время даже позабыли о мешке Деда Мороза, который сильно похудел.
Наверно, поэтому почти никто не обратил внимания, как Адельшин подошел к товарищ Лизе и стал её о чем-то просить. Лицо старшей пионервожатой стало строгим, она сначала молчала, потом погрозила Адельшину пальцем. Смотри мне!..
— Ребята, внимание. У меня такой вопрос, — заговорила товарищ Лиза. — После зимы что наступает?
— Весна!
— А потом?
— Лето!
— Правильно. А лето – это солнце, море, пляж с чистым песочком… Алик Адельшин и его друзья хотят исполнить песню о лете. А то у нас всё о зиме да о зиме… Дедушка Мороз, я вижу, не против. Он даже подыграет ребятам на баяне. Алик, выводи свой коллектив. Ребята не очень хорошо учатся, некоторые оставались на второй год. Но поют, надеюсь, хорошо. Да, Алик?
— Базара нет, — с достоинством ответил Адельшин.
— Что-что? — не поняла товарищ Лиза. — Какой еще базар? Ты мне обещал песню про лето.
— Про лето и споем. Пацаны, поплотнее станьте, а то как зубы у бабы Нюры.
Второгодники были головной болью нашей школы. Если бы учителя не натягивали им тройки, они сидели бы в каждом классе не по два, а по три года. В основном это были хулиганистые ребята из рабочих поселков. Именно такие разбили мне нос и отнимали Светин портфель, когда я провожал её после уроков.
— Ну что, пацаны, поехали? — И Адельшин, как настоящий дирижер, взмахнул рукой. Разве что дирижерской палочки в руке у него не было.
Пошла я раз купаться,
За мной следит бандит.
Я стала раздеваться,
А он мне говорит:
«Какие у вас ляжки,
Какие буфера.
Нельзя ли вас потискать
Часочка полтора».
Какой хороший мальчик,
Ну как ему не дать.
Легла я на песочек,
А он меня ласкать…
Дед Мороз, который насторожился уже при первых словах песенки, вдруг рявкнул:
— Прекратить немедленно! — Да так рявкнул, что отклеилась и упала на пол его борода из ваты. — Хулиганье! Здесь дети, чему эти оболтусы их учат?! В исправительной колонии таким место, а не в нормальной школе!.. — Дед Мороз быстро огляделся по сторонам. — Где дежурные старшеклассники? Выведите это хулиганье из зала! Лиза, звони дежурному по гарнизону, место на гауптвахте им найдется. Обнаглели, понимаешь! По стопам старших братьев пошли, те из зоны не вылезают! И этим там место!..
Дед Мороз в сердцах чуть не швырнул баян на пол.
— Во дали! — рядом с нами как-то незаметно оказались Витька и Шурка Неклюдовы. — Жека, попроси Адельшина, чтобы написал слова. Ты же с ним за одной партой сидишь.
— Сам проси, если надо.
Буду я просить человека, который новогодний праздник нам испортил! Песня хулиганская. Дураку ясно, какие слова они имели в виду… Я паинькой не был, слышал песни и похлеще. Но ведь праздник, елка, Новый год, радость, разноцветные гирлянды — нельзя!..
Когда появился наряд по гарнизону, Адельшина с его хором второгодников и след простыл. Даже от дежурных старшеклассников сумели улизнуть.
Как ни старались потом товарищ Лиза с Дедом Морозом и Снегурочкой сделать всё, как было до Адельшина с его «хором», ничего у них не получалось. Ни петь, ни стихи рассказывать никто больше не хотел. Тем более что мешок с подарками был уже совсем пустой.
Осечка
В Сумгаит нам удалось поехать только во время зимних каникул. И если бы не Люсин дядя Петр, вообще не удалось бы. Меня и в центр Баку мама отпускала неохотно. Разве что со всем классом и с товарищ Лизой во дворец пионеров. И обязательно наказывала переходить улицы только на зеленый свет и несколько раз переспрашивала, точно ли будет с нами товарищ Лиза.
Морская форма дяди Петра произвела на маму впечатление. Особенно кортик и галуны. Морская форма всем женщинам нравится. И все же мама поинтересовалась:
— А у вас что, тоже зимние каникулы?
— У меня сегодня свободный день, Клавдия Ивановна. Набежали вахтовые часы. Ребята попросили показать объект, над которым шефствует наш морской охотник. А объект этот в Сумгаите…
И вот мы в электричке. Ничего интересного за её окнами не было. Всё та же голая земля, что и в нашем Ази Асланова. Снега тоже не было. Здесь всё наоборот — земля почему-то черная. Даже без верблюжьей колючки. Пустынно и скучно. И лишь когда показались промышленные корпуса с густо дымящими трубами, мы оживились.
— Приготовиться к десантированию! — шутливо командует дядя Петр.
— Так еще не приехали, — возражает Люся. И вдруг спрашивает: — Дядя Петя, а почему женщин не берут в моряки?
— Погоди, будут брать. Время еще не настало. Впрочем, и сейчас на судах есть женщины. Например, медики, коки…
— Я про настоящих моряков. Как ты, например.
— От хорошего судового врача или умелого кока больше бывает пользы, чем от обычного матроса. Ну, мы с тобой на эту тему еще потолкуем… А пока — встали! За мной!
Вагон электрички полупустой, но на зычную команду старшего мичмана все поворачивают головы. Кое-кто улыбается, видимо, знают дядю Петра. Не зря его экипаж шефствует над строительством. Электричка тормозит, и через минуту мы уже на платформе. Но только мы, остальные едут дальше, к промышленным корпусам.
— Ну и запах! — фыркает Люся. При дяде она ведет себя без обычной напористости, не так, как с ребятами нашего пионерского отряда.
— Нефть тебе не духи «Красная Москва». Двухэтажные дома видите? Это жилой квартал, в нем жила семья Чесноковых. Говорят, здесь воздух чище. Хотя по земле этого не скажешь. Заметили, какая черная? Это сажа из труб работающих заводов.
«Так вот почему мама не сушит белье, когда ветер с черного города!» — догадываюсь я. Сумгаит, конечно, не черный город, но, видимо, не уступает ему по дыму. Эти мысли на минуту отвлекают меня от мыслей о Свете. Мне все время кажется, что она никуда не уехала, это просто ошиблась почта. Сейчас я в этом смогу убедиться. От нетерпения меня бьет дрожь.
— Дядя Петя, я конверт с адресом Светы забыла… — говорит вдруг Люся и едва не плачет. И останавливается, хотя мы еще не дошли до жилого квартала с домами из красного кирпича.
— Всё нормально, племяшка. Я знаю и номер дома, и номер квартиры. — Старший мичман подмигивает мне. — Свои каналы большое дело, правда, Евгений? — Это он намекает на таинственную фразу, сказанную, когда мы смотрели по телевизору фильм «Верные друзья».
— Так точно.
— О, военная косточка, сразу чувствуется, из семьи офицера. Тогда — вперед!
Мы заходим в подъезд одного из краснокирпичных домов. Встречают нас не слишком приветливо. На лестничной площадке первого этажа сидит за столом милиционер с усами и в портупее.
— Чего надо? — Милиционер хмуро смотрит из-под густых бровей.
— Чеснокова надо, — в тон ему отвечает Люсин дядя и не отводит взгляда.
— Уехал.
— Куда?
— Не знаю.
— А если подумать.
— Сказал, не знаю!
— Спокойно, дорогой. Кровь у тебя горячая, понимаю, но давай не будем ссориться.
Милиционер молчит.
— Слышал про моряков, которые шефствуют над стройкой? Это экипаж нашего судна. Командир приказал передать секретный пакет подполковнику Чеснокову. Лично в руки. Запиши меня в свой журнал, я поднимусь в одиннадцатую квартиру и выполню приказ.
— Э, ты упрямый как ишак!.. — Милиционер наконец сдается: — Давай свой военный билет.
Он неохотно берет военный билет дяди Пети. Раскрывает корочки, внимательно смотрит на фотографию, потом на старшего мичмана. Вздыхает и возвращает документ. Предварительно записав в журнал фамилию Люсиного дяди с инициалами и время, когда мы появились.
— А вот это другое дело, — одобряет старший мичман, но сдержанно, вдруг самолюбивый милиционер обидится. — Ребята, за мной!
На втором этаже квартиру номер одиннадцать мы находим быстро. Но открывать нам не спешат. От волнения у меня стучат зубы. Дядя Петр еще раз нажимает на звонок и долго держит на нем палец. Наконец из-за двери слышится:
— Дома никого нет.
Голос не Светин и даже не Вовкин. Может, гости с детьми к Чесноковым приехали? Ведь зимние каникулы.
— А кто тогда с нами говорит, если дома никого нет? — со смешком интересуется дядя Петя.
— Взрослых никого нет, — уточняет девчачий голос из-за двери. — Нам сказали никому не открывать. Нас предупредили, в Сумгаите разные люди живут.
— Чесноковы где? — не выдерживаю я.
— Какие еще Чесноковы? Мы никаких Чесноковых не знаем.
— Они в этой квартире жили.
— Наверно, уехали.
— Куда?
— А мы откуда знаем? — К первому голосу присоединился второй, тоже девчачий. — Уходите, а то вызовем милицию.
«Как оплеванные» — это о нас. По крайней мере, о Люсе и особенно обо мне. Лишь дядя Петр, как ни в чем не бывало, хладнокровно достал папиросу и закурил.
— Рано, ребята, сушить весла. Отыщем, Евгений, твою подружку, слово моряка.
— По своим каналам? — невесело шучу я.
— Вот именно. Идем к проходной завода. В отделе кадров у меня есть знакомые. Уж они-то всё знают.
Запасной аэродром
Признаками весны в нашем военном городке был мелкий розовый цвет на кустах верблюжьей колючки. Он появлялся одновременно с продолговатыми листиками. Но колючек на кустах меньше не становилось. Вместо отпавших появлялись новые, зеленые, однако такие же острые и злые. Как верблюды их едят?..
Но это за забором нашей усадьбы. А возле дома оживали деревца тутовника, инжира, граната. Как и на побегах винограда, на них набухали почки. Мы с Виталькой пытались угадать, какая из почек станет листом, а какая плодом. Даже спорили из-за этого.
Мама почему-то не торопила папу с торфом, хотя в прошлом году в марте на веранде уже стояли банки с рассадой. И папа молчал насчет похода на гору дяди Гриши. Это было странно. И совсем уж было непонятно, почему папа взял отпуск в марте и поедет в Медвяный один. Обычно в папин отпуск мы ехали всей семьей, к тому же летом, а не в начале весны.
«Что я буду делать в твоем Михайловске? На завод пойду или в плотогоны?..» О чем негромко спорили вечерами родители, я не понял. Мелькнула мысль: знатный свиновод Чиж? С какой стати?.. «Опять уши развесил?! — прикрикнула на меня мама. — Ну что за ребенок? Всё ему надо знать. Немедленно в постель!» Я огрызнулся: «Мне скоро одиннадцать лет. Ребенка нашла…» Папа засмеялся: «В дедушку Феодосия! Характер!»
Как родители ни скрывали своих планов, кое о чем я догадывался. В части застрелился офицер, которого хотели уволить в запас. Об этом только и говорили в Ази Асланова. К полковнику Гринько ходила жена этого офицера, плакала, просила дать дослужить до пенсии, куда-то писала, даже ездила в Москву, но ничего не добилась. Офицеры возмущаться остерегались, но их жены давали волю эмоциям.
Я, как и большинство поселковых мальчишек, знал о случившемся и боялся за папу. Он, конечно, не такой, как застрелившийся офицер, но мало ли что. Могли уволить и его, хотя не так давно повысили в должности. У папы был фронтовой опыт, но не было высшего военного образования. Это могло послужить поводом. Нужно быть готовым ко всему. Искать запасной аэродром, как говорят теперь.
Папа уехал как-то незаметно. Через неделю пришло письмо из Медвяного, папа был там. Конечно, можно было и не уезжать нам из Ази Асланова, даже если папу и уволят из армии. Квартиры оставляли за уволенными, даже я понимал, насколько это было важно. А работу и на гражданке можно было найти. Какой-то офицер устроился в пожарную часть с сохранением звания, правда, приходилось далеко ездить. Всё это я знал благодаря своим «развесистым ушам».
Но оставаться на юге мы не могли. Маме не подходил здешний климат. Она часто болела, была худой, весила меньше пятидесяти килограммов. Папа писал рапорты с просьбой перевести служить в среднюю полосу России. Ему регулярно отказывали. Это было еще до волны сокращений. Теперь надеяться на перевод было просто несерьезно. Но нет худа без добра, как говорят взрослые. Климат Краснодарского края маме вполне подходил. Не так жарко, как в Ази Асланова, и зимы настоящие, со снегом, но мягкие. На этом «запасном аэродроме» родители и решили остановиться. Если что.
«Если что», оказывается, уже наступило. Папа знал об этом еще до поездки в отпуск. Он решил использовать его, чтобы выяснить, на что может рассчитывать в родных краях. В райкоме партии ему пообещали должность инструктора. Должность невысокая, но для армейского политработника вполне логичная. Свое дело, его специфику папа знал отлично. О нем даже в газете писали.
А мы с Виталькой были рады предстоящим переменам. Правда, придется расстаться с Витькой и Шуркой Неклюдовыми, с Толиком Истрашкиным, моим лучшим другом в классе, с Люсей Чистяковой и другими ребятами. С Барбосом, которого мы любили, тоже. Однако новые места, как всех детей, нас привлекали. Свету я так и не нашел, где она живет — не узнал. Не смог мне помочь «по своим каналам» и Люсин дядя Петр. Какой-то засекреченный стройбат, с досадой и злостью думал я. Нашли что секретить!..
Забегая намного вперед, скажу: мы со Светой в этой жизни всё-таки встретились. Нашла меня она. На мой юбилей прилетела из-под Петербурга в Сибирь. Моложавая, живая, знающая себе цену. У неё и у меня были уже внуки. Мы если и оставались двумя помеченными горошинами среди тысяч других, то уже не первой свежести.
После Светы у меня была еще одна настоящая любовь, это уже в шестом классе. И всё. Света, как мне показалось, на все сто использовала свой незаурядный женский потенциал. Я же, в меру своих способностей, реализовался в литературе. Она, возможно, поглотила во мне всё то, что предназначалось любви.
Что ж, всё в жизни имеет свою цену.
«Запоминайте, ребята!..»
Уезжали мы сразу после окончания учебного года. Помогать грузить вещи пришел Саша Гудков. По просьбе папы ему в сержантской школе выписали увольнительную.
— Хотя бы так у нас побываешь. — Папа пожал Саше руку, хотя земляк собирался отдать честь, как полагается рядовому. — А то почти за год не нашел времени зайти. Что, старшина не отпускал? Сказал бы мне.
— Товарищ майор… — засмущался Гудков. — Не полагается рядовому за руку с офицером здороваться.
— Ладно-ладно, — отмахнулся папа. — Я уже гражданский. А гражданским честь не отдают, можно и за руку поздороваться. Как у тебя со службой?
— В клуб оформителем взяли. Спасибо вам.
— Ну, ладно, не будем считаться. Земляки ведь. И не по блату — дело свое знаешь.
Контейнер с вещами родители отправили раньше, а под чемоданы и чтобы отвезти нас на вокзал, в части дали ЗИС с сиденьями вдоль бортов. Пока папа и Саша Гудков грузили чемоданы и нужные в дороге вещи, прибежали прощаться Неклюдовы. Из своего дома они увидели ЗИС и поняли, что мы уезжаем. Шурка, прощаясь, стал обниматься, Витька обещал писать и, как взрослый, пожал нам с Виталькой руки. Барбоса Неклюдовы возьмут к себе, так что можем не беспокоиться.
— Интересно, чего это она из-за дома выглядывает? — хмыкнул Витька. — Стесняется, что ли?
— Кто?
— Чистякова, ваша председатель совета отряда. Вон там. — Витька мотнул головой на соседний дом. — Такая боевая, а тут чего-то застеснялась. Влюбилась в тебя, что ли?
— Брось, так не бывает. Она подруга Светы.
— Как раз бывает! В кино показывали. Лучшие подруги отбивали парней у своих подруг.
— Пап, я сейчас… — бросил я отцу.
Неужели Витька прав? Потому-то Люся и не давала мне Светин адрес, а ей мой? Защищала меня от Амалии Аркадьевны. В Сумгаите сказала, что забыла дома Светино письмо…
— Люся, подожди, что-то спросить хочу! — крикнул я.
Чистякова секунду помедлила, а потом повернулась и быстро стала уходить, не оглядываясь. Прыгала на спине ее тяжелая светлая коса. Я остановился. Сейчас всё равно ничего уже не изменить, даже если Витька и не соврал. Что я ей скажу? Что люблю Свету, а её нет? Глупо и ни к чему.
Я вернулся к машине.
Кроме Неклюдовых проводить нас пришла тетя Настя Мелещенко. Пока папа и Саша Гудков выносили из дома багаж и грузили на ЗИС, она рассказала маме о недавнем скандале. Один уволенный, живший на другом конце городка, хотел получить деньги от офицера, которому достался его дом. Тот не пожелал платить за деревья, за ограду, за разработанный огород, за вложенный во всё это труд. Уволенный, у которого нервы и так были на пределе, взял топор и принялся крушить все, что сделал своими руками.
— У вас-то, Клава, как было? Смотрю, все целое, только огород не засаженным остался.
— Нормального человека заселяют, тоже майор. Антон поводил его по участку, показал, что нами сделано. Договорились. Мы не в обиде.
— Удачи вам, Клава, на новом месте! Чтобы всё хорошо у вас там было. Напиши, когда устроитесь.
Соседки обнялись, всплакнули.
— Клавдия Ивановна, как бы нам на поезд не опоздать, — полушутя поторопил папа. — Место в кабине заждалось вас.
— Извините, Антон Феодосьевич, это я виновата. Прощай, Клава! Пиши!..
Мы с Виталькой забрались в кузов и не могли понять, почему плакали мама и тетя Настя. Будто прощаются на всю жизнь. Это теперь я сообразил, что так оно и было. Просто мы еще не понимали.
Витька и Шурка попросились немного проехать с нами. Папа разрешил, он тоже ехал в кузове. Не доезжая до военторга, он хлопнул ладонью по крыше кабины. ЗИС остановился, Неклюдовы спрыгнули на землю, стали махать нам руками.
Машина тронулась, и наш дом с крашеным забором, деревьями тутовника, зеленой волной винограда, нахлынувшей на красную черепичную крышу, становились всё меньше. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее.
— Запоминайте, ребята, — сказал папа, обнимая нас за плечи. — Там мы жили. Там прошла часть вашей жизни. Быть может, лучшая.
У меня до сих пор перед глазами удаляющийся наш дом, наша усадьба «Зеленая». Потом ЗИС свернул на брусчатку, и другие дома заслонили наш.
Будто его и не было.