Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2024
Вячеслав Глазырин — поэт, преподаватель словесности, составитель книги «Разговоры у костра: диалоги с Ю. Казариным о жизни, смерти и любви». Стихи публиковались в журналах «Дети Ра», «Урал» и «Журнале на коленке». Сооснователь и редактор медиа о поэзии «Несовременник». Живет и работает в Екатеринбурге.
Одним из глубочайших впечатлений моей юности было знакомство с «Дао дэ цзин»: я ехал в электричке со школьными друзьями на чью-то дачу, и мой самый близкий друг Кирилл вдруг достал из портфеля небольшую книгу. Это было удивительно, ведь он отнюдь не книгочей. Так вот, он достал книгу и стал очень внимательно читать. Я взглянул на обложку и увидел название «Дао дэ цзин». Я бесцеремонно ее выхватил и открыл на первой попавшейся странице.
Они были робкими, как будто переходили зимой поток; они были нерешительными, как будто боялись своих соседей; они были важными, как гости; они были осторожными, как будто переходили по тающему льду; они были простыми подобно неотделанному дереву; они были необъятными, подобно долине; они были непроницаемыми, подобно мутной воде…
Меня будто бы ударили лопатой по голове, настолько сильным было впечатление. Кирилл подарил мне эту книжечку, потому что сразу понял — жить без нее я не смогу. Уже тогда я несколько лет писал стихи, но до теоретизирования о природе поэзии было еще далеко, поэтому эти образы просто легли где-то очень глубоко во мне. С того дня прошло лет пятнадцать, и я много, очень много думал о предназначении поэта и поэзии.
И когда меня спрашивают, что же такое новизна в поэзии, то мое первое желание — отмахнуться — нет ее, новизны этой. Величайший русский поэт двадцатого века Осип Мандельштам так и говорил: в поэзии нет развития, в поэзии нет прогресса. Но истина рождается только в диалоге, поэтому я продолжу. Вспомним Рильке: «Хотя бы лишь на день станьте несовременными — и вы увидите, сколько вечности несёте в себе».
Новое — это вечное. Мне хочется говорить о вечной новизне, а не о ситуативной, кричащей. Смотрите, какая же я новая новизна! Смотрите, я пишу транслитом, смотрите, я пишу о таких гадостях, о которых раньше все стыдливо молчали, смотрите, смотрите! Александр Кушнер, великий русский современный поэт, писал об этом так: «Вообще новизна может быть вынесена наружу, заявлена броско и выпукло. Такова поэтика Маяковского, Цветаевой, раннего Пастернака, Бродского. Есть другая новизна, убранная внутрь стиха, связанная с тонкими волосяными переливами поэтического смысла: Пушкин, Анненский, Мандельштам. Такая новизна мне ближе». Новизна, «связанная с тонкими волосяными переливами поэтического смысла» — это вечная новизна.
Новое — это настоящее. Есть музыка снаружи, и есть музыка внутри нас. Есть те, кто хочет покрасоваться, притопывая ножкой под внешнюю музыку. Они еще называют это «самовыражением». А есть те, кто делится с нами своей нутряной музыкой. Музыкой горькой, как лекарство в детстве, музыкой щемящей, как расставание со школьной любовью. Настоящее просто не может не быть новым.
Новое — это подлинное. Для меня поэзия — род молитвы. Каждое лишнее слово в молитве отдаляет говорящего от того, чтобы его услышали. Лишнее слово рассыпает молитву: «Итак всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному, который построил дом свой на камне; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое», — сказано в Евангелие от Матфея. Каждый, кто гонится за новой новизной, строит на песке.
Новое — обращенное к Невыразимому. Поэт Василий Жуковский в начале девятнадцатого века отдал всего себя, чтобы описать порыв к невозможному, запредельному, невообразимому.
Но льзя ли в мертвое живое передать?
Кто мог создание в словах пересоздать?
Невыразимое подвластно ль выраженью?..
Теперь каждый поэт, пишущий после него, должен сделать выбор: он отдает всего себя, чтобы в его стихах появился хотя бы отсвет запредельного, или… Думаю, вы меня поняли. Но я не просто так в начале вспомнил «Дао дэ цзин». Я перечитывал его десятки раз и с уверенностью могу сказать, что неведомый нам автор десятки веков назад тоже говорил о Невыразимом.
Смотрю на него и не вижу, а поэтому называю его невидимым. Слушаю его и не слышу, поэтому называю его неслышимым. Пытаюсь схватить его и не достигаю, поэтому называю его мельчайшим. Не надо стремиться узнать об источнике этого, потому что это едино. Его верх не освещён, его низ не затемнён. Оно бесконечно и не может быть названо. Оно снова возвращается к небытию. И вот называют его формой без форм, образом без существа. Поэтому называют его неясным и туманным. Встречаюсь с ним и не вижу лица его, следую за ним и не вижу спины его.
Он снова и снова пытался описать Невыразимое: сжать ладонь, когда на нее падает солнечный луч, и, удерживая свет, поднять руку над собой и выпустить его на волю. Такое может получиться только раз в жизни.
Содержание великого дэ подчиняется только дао. Дао бестелесно. Дао туманно и неопределённо. Однако в его туманности и неопределённости содержатся образы. Оно туманно и неопределённо. Однако в его туманности и неопределённости скрыты вещи. Оно глубоко и темно. Однако в его глубине и темноте скрыты тончайшие частицы. Эти тончайшие частицы обладают высшей действительностью и достоверностью.
Новое — в благородной простоте, в пушкинской сложной простоте. В отказе от «поэтики украшательства», которая, как заметил Игорь Меламед, ставит «телегу впереди лошади». Он не верил в новизну: «Сейчас невозможно представить себе поэта, который придет и поразит нас неслыханной новизной, потому что источники новизны отравлены. Поезд ушел. Опоздавшие пытаются на ходу вскочить в следующий, но он обречен крушенью, ибо пути впереди разобраны». Но я верю в вечную новизну.
Новое — в серьезности. Главный русский современный поэт Ольга Седакова сказала: «В нынешних двадцатилетних есть возможность новой серьезности». Я верю в эту возможность: возможность новой музыки, новой свободы, новой глубины. Возможность возращения трепетного, смиренного отношения к слову. Но для этого нужно вспомнить завет Арсения Тарковского:
Слово только оболочка,
пленка жребиев людских,
на тебя любая строчка
точит нож в стихах твоих.
Нельзя позволить себе ни одного лишнего слова, слова, сказанного всуе. Нужно никогда не забывать, что стихотворение — это попытка воплотить красоту, стихотворение — утверждение победы добра, стихотворение — молитва, стихотворение — это твои последние слова в нашем прекрасном и яростном мире.