Александр Григорьев. Слово на слайде.
Александр Григорьев. Пиши, переписывай. Как информационный стиль портит ваши тексты, а традиционное редактирование — улучшает
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2024
Александр Григорьев. Слово на слайде. — М.: Бомбора, 2023.
Александр Григорьев. Пиши, переписывай. Как информационный стиль портит ваши тексты, а традиционное редактирование — улучшает. — Литрес, Самиздат, 2024.
От бизнеса — к жизни
Александр Григорьев — копирайтер, кандидат филологических наук, специалист, подготовивший более 200 презентаций для клиентов из разных отраслей бизнеса и сфер жизни, — в книге «Слово на слайде» сосредотачивается на языковой стороне жанра презентации.
Сам жанр вызывает споры внутри некоторых проектов. То, насколько необходимо наличие букв на экране во время выступления, — момент не столь очевидный даже при, казалось бы, очевидной эффективности такого сопровождения. Кому-то презентация только мешает. Мол, желающие подключатся к диалогу и без дополнительных подпорок, и вообще важны интонация и суть сказанного, а не слова на слайде… Однако вряд ли поспоришь с тем, что высказывание в этом жанре — отдельное искусство. Здесь крайне важно внимание к дизайну, корректуре, но, пожалуй, в наибольшей степени — к логической убедительности и стилистической выразительности. Александр Григорьев, затронув именно словесный аспект проблемы, создал по-настоящему увлекательную книгу о письменной культуре, наследующую классическим трудам: «Живой как жизнь» Корнея Чуковского, «Слово живое и мёртвое» Норы Галь, «Из заметок о любительской лингвистике» Андрея Зализняка. Осознанно ли, неосознанно откликаясь на слова Бродского из «Нобелевской лекции» о поэзии как о «нашей видовой цели», автор формулирует: «В конце концов, умение хорошо объяснять, понятно доносить сложную информацию посредством языка — это никакое не достоинство, а просто видовая особенность человека».
В предисловии Григорьев пишет об эволюции своих взглядов на работу с презентациями и о том, как рутина в его повседневной практике постепенно сменялась творчеством. «Мои предубеждения одно за другим рассыпались. Сперва я заметил, как у меня начало зарождаться чувство слайда: я стал воспринимать пространство, в которое помещаю текст, как источник выразительных решений. Так просто-текст превратился в текст-на-слайде, визуально организованную композицию. Моё обращение с материалом — идеями и продуктами клиентов — от проекта к проекту становилось всё более свободным и творческим. Я всё меньше зависел от того, какой до начала работы видел клиент свою будущую презентацию. Решительней переосмыслял исходную систему аргументов, смещал акценты, находил новые факты и красноречивые примеры…» Внимание к языку и ясность изложения — по Толстому, «кто ясно мыслит, тот ясно излагает» — основные кредо автора «Слова на слайде». (Собственно, отклик на слова Толстого есть и в формулировке Григорьева из другой его книги, «Пиши, сокращай»: «Внимание к смыслу начинается с внимания к словам».) В своей работе Александр Григорьев затрагивает два основных сюжета, связанных с пониманием. Первый — это сложность донесения мысли в мире информационной перегрузки (я бы прибавил к этой проблеме также усилившуюся за последние годы атомизацию общества и культуры, требующую особой внятности целевой адресации и прояснения смыслов). Второй сюжет — напрямую связанный с жанром презентации — это практикоориентированность, нацеленность на контакт с адресатом как необходимое условие достижения бизнес-цели.
Тут, собственно, может возникнуть некоторое жанрово-стилистическое противоречие. Если с художественными жанрами всё не столь очевидно в смысле «ясности» — поэзия, проза, эссеистика (поэзия в особенности) знают смысловые лакуны, темноты, мандельштамовский принцип «опущенных звеньев», — то в деловой речи внятность предельно важна. Книга Григорьева в силу этого различия прежде всего контекстуальна; «простота» в его понимании не равна имманентно данному опрощению и жанрово обусловлена: «…призыв к простоте не имеет абсолютной силы. Случается, что и малейшее упрощение недопустимо. Как может оно, например, быть оправдано в философском эссе, серьёзной литературно-критической статье или научном исследовании? В этих текстах любые попытки ”облегчить” речь ведут к огрублению идей и впечатлений, утрате важных смысловых нюансов». В другой главе «Слова на слайде» он пишет: «Я уверен: ни один приём не годится для всех случаев…» Эта расстановка смысловых акцентов убирает козыри из рук возможных оппонентов автора — тех, кто сразу же готов поиронизировать над понятием «простоты», ибо понимает всю нюансировку смысловых темнот (скажем, имманентных в сложной поэзии — и весьма зависящих от восприятия целевым адресатом в сложной философии). Григорьев, встраивая в своё повествование так называемую «защиту от дурака», разграничивает «сложность» и «сложность»: «Когда мы прибегаем к сложному языку, чтобы описать во всей полноте тот или иной фрагмент реальности, ту или иную интеллектуальную концепцию, своё отношение к непростому явлению жизни или культуры, — честь нам и хвала. Проблема в том, что в повседневной жизни обычно встречается сложность совсем другого рода: искусственная, надуманная, ложная…» Впрочем, презентация для него — отдельный вид литературного искусства (но — вновь вернёмся к смысловым и жанровым нюансам — исключающий характерное для искусства самовыражение). Это искусство в земном смысле: оно зависит от формата медиа, обусловлено контекстом, но исходит всё из тех же незыблемых критериев внятности. Григорьев пишет: «Мы адаптируемся к новой среде. Точно так же к ней адаптируются и тексты. Литературное произведение — будь то хоть ”Мастер и Маргарита”, хоть книги о Гарри Поттере — преображается, чтобы стать спектаклем или фильмом. Инсценировка или сценарий — совсем не то же, что текст-первоисточник. А когда появляются актёры, декорации, свет, камеры, монтажёры, музыка, — возникает новый вид искусства. В другой среде — другом медиа — первоначальный текст видоизменяется и обрастает новыми, свойственными именно этому медиа элементами. То же происходит и со словом, когда оно из нашей головы, служебного документа, рабочей переписки или черновых записей в блокноте перемещается в пространство слайда». В книге 150 слайдов, «за редкими исключениями взятых из реальной жизни», изобилующих примерами того, «как не надо», и образцами внимательной логической и стилистической правки. Хватает и обещанных в предисловии фактов и примеров (и из литературы, и из практики автора), и необходимой самостоятельности мышления.
«Слово на слайде» — не банальный учебник копирайтинга (хотя содержит элементы такового) и не просто пособие по искусству речи (хотя является таковым). Из этой книги можно узнать множество полезного и об истории оформления заголовка (например, я не знал, что точку в нём перестали ставить в 1930-е; наличие/отсутствие этой точки — до сих пор дискуссионный вопрос в некоторых изданиях). Книга любопытна и на других — разных — уровнях. Интересна и психология «форвард-менеджеров», с которыми сталкивался автор (понятие не будем раскрывать, прочитайте об этом в книге), или, например, мысли о том, как видоизменились бы рассуждения Чуковского и Галь применительно к нашим дням: вдобавок ко всем известному канцеляриту автор предлагает не менее удачный термин «продажнит». «Слово на слайде» тесно смыкается с психологией — и в итоге являет собой гибридный жанр: на стыке копирайтинга, лингвистики, бизнес-коучинга, психологии общения. В итоге получилась книга о коммуникации в широком смысле слова: «Вам становится понятнее, как устроена ещё одна сфера бизнеса. А значит, и жизни». Жизни, где доверие между нами стремительно утрачивается, и где так важно донести своё сообщение до адресата, завладеть его вниманием, исключая при этом манипулятивность. В своём разумном прагматизме Александр Григорьев не идеализирует читателя, но и не берёт его за горло: «Мы условились, что не ждём от читателя энтузиазма. Наоборот, исходим из худшего: презентацию открыл равнодушный и недоверчивый человек, чьё внимание того и гляди улетучится. Поэтому титульный слайд должен задеть за живое. Убедить, что прочитать презентацию — в его, адресата, интересах. Нет-нет, с ней он не потеряет время, наоборот, узнает много полезного». Но сам посыл: «Сжимая содержание презентации до одной или нескольких мыслей, он [титульный слайд] говорит читателю: ”Вот в чём польза для тебя”», устанавливает деликатные отношения между читателем/зрителем и автором презентации, исключает форсированность, которая нередко возникает на этом месте.
После книги Григорьева и собственные, и чужие — редактируемые тобой — тексты хочется лишний раз перечитать, вернуться к ним, сделать ещё более внятными; задуматься над каждым предложением. И это главное её свойство, усиливающее в нас, пишущих людях, перфекционизм.
С которым, конечно, важно не переборщить.
Об этом речь далее.
Думай, критикуй, или Шекспир
содрогается
«Пиши, переписывай» — продолжение «Слова на слайде», но уже посвящённое вполне конкретному, по мнению Григорьева, примеру «логических ошибок и косноязычия, неряшливости в мыслях и словах» — книге Максима Ильяхова и Людмилы Сарычевой «Пиши, сокращай», учебнику, который мои знакомые в разговорах называли «богом для копирайтеров». Александр Григорьев и здесь опровергает расхожее мнение: мегапопулярное пособие, с его точки зрения, являет собой отрицательный и даже вредоносный образец редакторских установок и работы с текстами. В этой книге Григорьев даёт жёсткое определение «менеджер по вербализации» — так, по его мнению, следовало бы называть профессию авторов этой книги. (Имеются в виду такие черты, как скороспешность, нацеленность на выполнение задач, исключающие внимательность к словам и доносимым с их помощью мыслям.) В предисловии автор сразу отрезает путь к очевидным претензиям в адрес своего замысла, вроде зависти к коммерческому успеху «Пиши, сокращай»: «Признаюсь, мне не по себе от мысли, что мою критику сочтут злопыхательством. Но куда страшнее за будущее родного языка и профессий, с ним связанных. Поэтому я и хочу оставить что-то вроде редакторских замечаний на полях ”Пиши, сокращай”. В полемике с авторами книги меня интересует не победа любой ценой, а истина. Разграничение квалифицированной работы со словом и оголтелой кустарщины. Поэтому с радостью приму любые обоснованные уточнения и возражения». По сути, получилась развёрнутая рецензия на 160 страниц, которая требует и уточнений, и возражений.
Но о них — позже; сначала — о том, что кажется безусловным. К проблеме литературного жанра (немаловажной и для «Слова на слайде») Александр Григорьев возвращается в самом начале «Пиши, переписывай», говоря о слове «драматург», которое у Ильяхова и Сарычевой выступает в соседстве с «журналистом» и «редактором». Это подмечаемая им очевидная неточность, которую можно посчитать придиркой, однако за ней встаёт нечто более важное: всё то же разграничение жанров, а значит, целевых задач письма и, соответственно, распределяемых адресатов. Цитируя авторов «Пиши, сокращай», Григорьев приводит два противоречащих друг другу фрагмента. Первый — «Эта книга не для авторов художественного текста. Нам интересен текст только как рабочий инструмент, а не элемент искусства». Второй — «Не мы придумали писать коротко, честно и объективно. Любой опытный журналист, драматург или редактор скажут вам, что так нужно писать всегда». «Как, спрашивается, рядом с драматургом вообще можно было поставить эти три слова: ”коротко, честно и объективно”? Шекспир содрогается, Вампилов плачет», — иронически комментирует Григорьев. Подобные наблюдения превращают его книгу из собрания «придирок» к стилю в демонстрацию образцово-показательных неточностей коллег. Эти неточности ведут к размыванию смысла. И, по правде говоря, внимательно проанализировать написанное им не помешало бы всем работникам пера и топора. Я хорошо представляю эту книгу и на университетских занятиях по практической стилистике: «Пиши, переписывай» имеет гораздо более широкий потенциал, нежели «развенчивающий», — потенциал учебного свойства.
В процессе своей критики редакторского труда Ильяхова и Сарычевой Григорьев уточняет и другие их формулировки. Так, на страницах его книги появляются два столбца: в одном — то, что написано в «Пиши, сокращай», в другом — образцово переписанный текст с устранёнными логическими и стилистическими ляпами. Да, читатель «проглатывает» и оригинальную версию из первого столбца — и, возможно, не обратит внимания на какие-то языковые неловкости или несоответствия, особенно если читает бегло. Но насколько уточняет смысл такое переписывание! Где-то, конечно, можно и поспорить: скажем, Григорьев опровергает формулировку «получается бесполезное следование фактам», говоря, что «фактам нельзя ”следовать”, тем более делать это ”бесполезно”». Ну не знаю, ну не знаю… Вариант замены — «в текст проникает избыточная деталь» — выглядит симпатичнее, однако это возвращает нас к вопросу о том, как не сделать разумный перфекционизм чрезмерным. Впрочем, конечно, некоторый перебор с ним — лучше, чем абсолютное его отсутствие. И всё же не стоило впадать в крайности — григорьевская рецензия получилась даже, возможно, избыточно подробной, и среди многочисленных указаний на ошибки авторов «Пиши, сокращай», разумеется, не могли не попасться те, без которых обойтись было вполне можно. Количество примеров, как мне кажется, после какого-то объёма уже не усиливает убедительность: и на меньшем объёме их было бы вполне достаточно для того, чтобы дать понять, что «Пиши, сокращай» — издание, нуждающееся в серьёзной редакторской доработке, а то и переработке.
Избыточность примеров, однако, не отменяет просветительского потенциала книги Григорьева. Одновременно с «поп-поэзией» и «поп-психологией» Григорьев вводит несколько парадоксальный термин «поп-редактура». Комментируя формулировку «забота о читателе» (так в «Пиши, сокращай» определена «фундаментальная задача автора текста»), он пишет: «Проявления заботы возможны, иногда это слово уместно. Но возводить “заботу о читателе” в универсальный принцип — популизм». Вдумываясь в семантику слова «забота» — так, как его понимает Григорьев, — размышляешь о том, что забота — это не только беспардонная опека («радеть о нём, хлопотать вокруг него, проявлять к нему подчёркнутое внимание», как формулирует Александр), но и, например, способность где-то отойти в сторону. Одновременно задумываешься и о легковесно вброшенном слове «забота» у авторов «Пиши, сокращай», которое оставлено вовсе без пояснений, а потому как раз и побуждает к полезным языковым дискуссиям, к уточнению смыслов. Для этого нелишне обратиться к книге Григорьева даже при возможном несогласии с его отдельными положениями.
Контекстуальность, так важная в «Слове на слайде», проявляется и в «Пиши, переписывай» — например, в отношении к «стоп-словам». «Стоп-слова» — термин, вводимый Ильяховым и Сарычевой2 (есть и более распространённый синоним — «слова-паразиты»); «языковой мусор», по их мнению… Да, отчасти соглашусь с ними: есть слова, которые можно удалить из текста без потери смысла, и тут не особо важен контекст. Помнится, преподавательницу по зарубежной литературе перекорёжило от моей формулировки «зачитаю доклад», с тех пор никогда не произношу этот канцеляризм. Редактор журнала «Знамя» Анна Кузнецова когда-то обратила внимание на употребление «зачастую» в моих рецензиях, что превратило его для меня в «стоп-слово». Не говоря уже о местоимении «свой», которое в 90 процентах случаев можно изъять из текста… А Евгения Лесина, редактора «НГ Ex Libris», корёжит от штампа «пронзительный» в рецензиях (и, увы, этот эпитет иногда сложно заменить, как и штамп «завораживающий»). В общем, от самого понятия «стоп-слова» я бы всецело не отказывался. И всё же Григорьев со свойственной ему внимательностью едва ли не детективно-расследовательского свойства уточняет определение «стоп-слова», данное в «Пиши, сокращай», ловит Ильяхова и Сарычеву на противоречиях в этом смысле и делает вывод, с которым сложно поспорить: «Любое слово можно употребить к месту и не к месту, в соответствии с его значением и стилистическими особенностями или вопреки им. Одно и то же слово может привнести в высказывание А поразительную ясность, а высказывание Б обессмыслить. Где-то оно добавит выразительности, а где-то будет выбиваться из строки. К каждому слову автор должен подходить с предельной чуткостью и вдумчивостью. Каждое слово в тексте — стоп-слово».
За этим фрагментом следует подробная аргументация с примерами. И если можно возразить критику в том, что выражения «ломать голову», «с потрохами» и «бить ключом», по Григорьеву, «красочны и пахучи» (Ильяхов и Сарычева определяют их как штампы; Григорьев же обращает внимание на то, что это — фразеологизмы, которые нельзя смешивать с канцелярскими оборотами вроде «нацеленность на результат»), то, пожалуй, примеры, иллюстрирующие внеконтекстуальность «стоп-слов», вполне принимаешь на веру. Григорьев пишет: «Мышление становится туннельным. Он [редактор] начинает выискивать в любом тексте прежде всего оценочные прилагательные и вводные слова, причастия и деепричастия, устоявшиеся обороты и книжную лексику. А найдя — смотрит на них с недоверием и подозрительностью». Автор говорит о языковом недостатке и самой книги, обращая к её авторам вопрос: «Почему авторы избегают кратких прилагательных там, где они сами просятся на язык? Краткое прилагательное делает мысль чётче, заострённее. Ильяхов и Сарычева, возводящие в абсолют ”энергичную” манеру письма, должны были бы это почувствовать». Далее следуют два привычных нам столбца — один с примерами из книги, другой с попытками исправления этих примеров. За суждением о том, какой лучше, отсылаю читателя к книге Григорьева. На мой взгляд, очевидно второй…
На то, как говорится, и «Пиши, переписывай», чтобы копирайтер не дремал.
Не задремлет и внимательный читатель, который не привык верить стереотипам — и для которого окажется небесполезным периодически обращаться к анализу примеров в книгах Григорьева.
А ещё подумалось, что отрицательная критика в последние годы куда-то ушла (отчасти заменилась хейтом в соцсетях), — и Александр Григорьев в «Пиши, переписывай» даёт яркий и убедительный пример её возрождения в классическом русле.