Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2024
Евгений Степанов — поэт, прозаик, публицист, кинорежиссер, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Печатался в журналах «Урал», «Нева», «Звезда», «Знамя», «Дружба народов», «Наш современник», «Москва», «Арион», «Интерпоэзия», «Юность», «День и ночь», «Подъем», «Дон», «Волга» и во многих других изданиях. Автор нескольких книг стихов и прозы. Живет в Москве и поселке Быково (Московская область). Главный редактор журналов «Дети Ра», «Зинзивер» и портала «Читальный зал». Лауреат премии имени А. Дельвига «Литературной газеты» и премий журналов «Нева» и «Сура».
Редакция журнала «Урал» поздравляет Евгения Степанова с юбилеем.
Итоги
А ночи нынче зябки. Дни вызывают страх.
Я подбиваю бабки, оставшись на бобах.
А все ж я был счастливым: любил, творил, дарил.
И, стоя над обрывом, я говорил: «Big deal!..»
С женой своей законной мы жили средь людей.
Она была иконой, религией моей.
В руках моих жар-птица была еще вчера.
Увы, не долго длится прекрасная пора.
Жар-птица в небо взмыла. А я торчу на дне.
Но то, что было, — было, останется во мне.
Юноша шестидесяти лет
Н.
Юноша… шестидесяти лет,
Я смотрю на вьюжный белый свет.
Я смотрю, не много понимая…
Почему так коротка прямая
Меж землей и небом? Почему
Больше я тебя не обниму?
Кто бы спорил
Кто бы спорил: я простак. Кто бы спорил: я придурок.
Часто попадал впросак из-за собственных придумок
И активности, бежал в даль, порвав границ цепочку.
Будто кто-то мне кинжал в пятую впендюрил точку.
Шел (зачем?!) на Волгу, Дон, шел от Крыма и до Рима.
Для чего я был рожден, если смерть неотвратима?
…Дача. Тихо. Шепчет ель то, что не осмыслишь сразу.
А холодную постель не согреешь по приказу.
Что значит
Чем слаще речуга, тем явственней ложь.
Таким человек остается поныне:
Погладь против шерстки — и сразу поймешь,
Что значит оскал обнаженной гордыни.
И жизнь — постоянно — стоит на кону.
И смерть — как нирвана — манит мармеладкой.
А правды не хочется знать никому.
А правда не может быть радужной, сладкой.
Клан: дедовская дидактика
Расти — как дерево — не сохнуть — до старости — расти, расти.
Передохнуть. Не передохнуть. Быть молодым — до старости.
И после — быть, любить, незримой рукой оберегать родных
От липких леших и кикимор. Любить — не зная выходных.
Расти — как дерево — как сосны, дубы — тянуться до небес.
Расти — пускай ветра несносны — и разрастаться — точно лес.
Все так, а может, и не так
Не точен ни один вердикт,
Я против пафоса гнилого.
Ты скажешь: «Человек велик»,
Я поищу другое слово.
Все так, а может, и не так,
Бардак от века и до века.
Ты скажешь: «Человек — вахлак»,
Я заступлюсь за человека.
Взлетная полоса
Теряю дни бессчетно я;
День — точно полчаса.
Земля — сплошная взлетная
(В футурум!) полоса.
Душа взлетит поспелая —
Когда придет черед.
Любое дело делая,
Я помню: миг придет…
Крокус: светлой памяти невинно убиенных
Война, горе горькое, боль и т. д.
Гримасы зловещие смерти.
А линия фронта отныне везде —
В окопе, в метро, на концерте…
А все же Всевышний идет по воде,
Идет, как по галечной тверди.
Так бывает
Так бывает — что песенка спета, если гаркнет любимая: «Вон!»
Вот и бродит по улице где-то одинокий небритый гормон.
То пойдет в магазин за водярой, то с получки попрется в кабак.
И гормон этот вроде не старый, но в любви невезучий чудак.
Он идет средь березок и пашен, он куда-то идет наугад.
И однажды, как Женя Лукашин, с пьяных глаз попадет в Ленинград.
Вот тогда и наступит удача, гармонично гормон заживет.
И Надюшу, от радости плача, он полюбит, как пасечник — мед.
День ото дня
Это потому что воля
Не покинула меня.
Это потому что Оля
Мне родней день ото дня.
Это потому что дочке
Я обязан помогать, —
У Всевышнего отсрочки
Я, молясь, прошу опять.
Это потому что можно
Верить: будет жизнь легка.
Я, наверное, похож на
Лузера и чудака.
Это потому что голь на
Выдумку хитра, а боль
Всех мордует самовольно.
Боль попробуй отфутболь.
Это потому что надо,
Зубы стиснув, в даль идти.
Хоть незримая преграда
На моем стоит пути.
Апрельский морской городок
Гульбанит ветер-колоброд. Дожди. И море хмурит брови.
Кто здесь живет не первый год, тому пейзаж такой не внове.
А все-таки унынья нет. Здесь тут и там приметы Рая.
Маркхотский высится хребет, собою небо подпирая.
Пирамидальных тополей и сосен чувствую дыханье.
И как-то на душе теплей. И как-то тверже мирозданье.
Город-и-море
Налево пойдешь — увидишь море.
Направо пойдешь — увидишь море.
Вперед пойдешь — увидишь море.
Назад пойдешь — увидишь море.
Сделаешь паузу — увидишь себя.
Набережная
Иду по набережной — всюду
Растет Пицундская сосна.
И праздного так много люду,
Как будто кончилась война.
И всюду розы и тюльпаны,
Победный красный маков цвет.
И зазывалы, неустанны,
Зовут в харчевни на обед.
Иду, приятная дорога,
Уверенно чеканю шаг.
Но почему ж так стало много
Бездомных кошек и собак?
И ощущение тревоги
Пронзает, как зимой — Борей.
…Война закончится в итоге.
Хотелось бы — чтоб поскорей.
Читая Гомера
Легенда — смесь были и трепа. Дорога — и боли, и страх.
А где же моя Пенелопа? А где же мой сын Телемах?
На грани провала и фола живу в чужедальном краю.
И синие ветры Эола ерошат прическу мою.
И в дебрях чужбинного мрака седеет моя голова.
И снится Итака. Итака — Москва.
И снится компашка большая, родня и приветливый дом,
Где все мы, напитки вкушая, сидим за огромным столом.
Памяти Ларошфуко
Тот, кто дает бакшиш, потом подсыпет яд.
Сначала ты бомбишь, потом тебя бомбят.
Тот, кто отринет ложь, не баловень в миру.
Сначала ты умрешь, а после я умру.
И будет нам легко, и будет все путем.
Но книг Ларошфуко мы больше не прочтем.
Забудется, как сон, житейская шиза.
А на щеке сосны наметится слеза.
И скажет Б-г: «Шалом!» И мы падем пред Ним.
А наш быковский дом достанется другим.
Отсрочка
И Хлебников, и плоскости «Зангези»,
И «Авиатор» Мартина Скорсезе,
И фуги Баха, и Вивальди — весь…
Мне посылают солнечную весть:
Всевышний есть, а я не одиночка.
И неслучайно мне дана отсрочка…
Человек
Человек не хочет изменяться,
Ничего не хочет понимать.
Человек стреляет в человека —
Попадает в самого себя.
Человек стреляет в перепелку —
Попадает в самого себя.
Человек стреляет в антилопу —
Попадает в самого себя.
Человек стреляет и стреляет,
Убивает разноцветный мир.
Человек стреляет в человека —
Попадает в самого себя.
Дачные цветы
Пролески, ирисы и хоста…
И колокольчик не поник.
Счастливым быть легко и просто,
Смотря на собственный цветник.
Цветник — источник благоденствий
И способ горе превозмочь.
А дачный сад и сад эдемский
Похожи, думаю, точь-в-точь.
Свет
А в моей избушке-халабуде —
От собак и кошек — теплый свет.
Кошки и собаки — тоже люди,
Просто родом из других планет.
Моя земля
И невозможное возможно…
Александр Блок
Лилейников лебяжьи шеи.
Кротов отважные траншеи.
Березы, сосны и дубы…
Участок — часть моей судьбы.
Шагает ландышей отряд.
Земля и небо говорят
О чем-то важном, непреложном.
О невозможном. И возможном.
Это я в маленькой чердачной комнате
своего старого прекрасного дома
Тишина. Окно. Тетрадь. Кровать.
Можно две-три строчки накропать.
Можно две-три строчки зачеркнуть.
Разве в этом, разве в этом суть?!
Главное — что я пока живой.
А болезни… Это не впервой.
А все же
А жизнь становится зловредней.
А смерть готовит свой фугас.
И каждый день — как день последний.
И каждый час…
А все же сад цветет, а все же
Мурлычет кот — холен, пузат.
И каждый миг теперь дороже,
Чем раньше, много лет назад.
В моем саду
И мне хотелось стать министром,
Вершить великие дела.
Но я не стал. В потоке быстром
Жизнь закусила удила.
Пришел. Ушел. Два-три мгновенья —
И дань отдай небытию.
А все-таки на дребедень я
Не растранжирил жизнь свою.
Сажал березы, розы, ели.
В чужую не дудел дуду.
И слушал, как пичужки пели
В моем саду.
Аэродром
Иду-бреду, угрюм и хром, но знаю, что душа крылата.
Земля — большой аэродром душ, улетающих куда-то.
Глобальна темень — глаз коли. От стресса дергается веко.
Предназначение земли — курс подготовки человека
К полету (кабы знать куда?!). Не поумневший ни на йоту,
Иду сквозь боль и города — готовлюсь к долгому полету.
Прошлая-и-нынешняя
Я в прошлой жизни был Глазков,
А нынешняя — на излете.
Осталось несколько кусков
Живой, неповрежденной плоти.
Я в прошлой жизни был хохмач,
А нынче стал угрюм, простите.
А нынче день-деньской ишачь,
Чтоб колбасы купить в «Магните».
Я на земле живу давно,
Горбачусь два столетья кряду.
Я в прошлой жизни пил вино,
А нынче рад и лимонаду.