Ксения Ковшова. Лёгкие
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2024
Ксения Ковшова. Лёгкие. — Самара: Издатель А. Савкин, 2023.
«Стабильность» и «цинизм» — понятия в некотором смысле перекликающиеся. Ксения Ковшова знает их обратную сторону и пишет тексты, в которых, кажется, напрочь отсутствует тягость. Всё, что проговорено, живо и беспечно; дефиниции отпадают за невостребованностью.
Говоря «тексты», я провожу водораздел между тем, что принято называть современной поэзией, и что ей является по умолчанию. Так могла бы греметь лучшая музыка поколения; так мог бы звучать гимн исчезающей на глазах эпохи. В оборот идут каламбуры, детские игры со словами — упоённость, восторженность, — отдающие «приконченностью» вкуса, сознательным уходом из эстетики.
Речь Ксении Ковшовой закономерно свободна — и одинаково увлечена всем сразу: трагедией, шутовством, конспектированием сегодняшних заблуждений, препарированием быта и его зазеркалья. Именно потому, что подобная речь впитывает всё как губка — и ничего не стыдится, — читать представленные в книге тексты невероятно интересно.
Быть может, «Лёгкие» и ощущаются так легко по причине абсолютной стилевой вседозволенности? Наряду с откровенно барными, «междудельными» высказываниями («у твоих богем что ни фест — то цирк, раньше был никем, в лучшем — станешь фрик»), относящимися скорее к импровизации, контекстуальной шутке, нежели к поэзии, здесь имеются и настоящие откровения:
Прошли времена диссиденций и диких танцев,
ты носишь под ранцем панцирь, под панцирем — новый
панцирь;
сценарий составлен — грамотен и безукоризнен:
ты вырос в цене, стабильности и цинизме;
Из непрерывных созвучий возводится башенка понимания, ухмылка стиля. Перетекая друг в друга, они нарекают нас свидетелями если не новой музыкальности, её синхронизации со временем (вот так и должно звучать актуальное), то — единственными зрителями камерного панк-гига.
Ближайшее сходство обнаруживается в текстах группы PALC, чья лихорадочная ассоциативность так сильно развлекает и ошарашивает. «Веришь в судьбу, но станешь попаданцем, а статус попаданца укрепляет панцирь». Это слова песни «С каждым», которые практически конгениальны словам из вышеприведённого отрывка.
Торопливостью, вниманием к игре пропитан чуть ли не каждый фрагмент книги. Суггестивному, виртуальному служат и «нелитературизмы», авторские саморазоблачения: «но если б всё можно было сбросить до заводских настроек», «я молча собирал по пикселям закат».
Из всех лицемерий проще всего давалось поэтическое:
там органичней смотрится вся эта причёсанность.
Ведь в стихах редко пишут «ипотека», «цистит», «шиномонтаж»,
чаще «вокзал» «муза» «разочарование»
(опционально «полынь», «черная дыра», «душа»)
Для тех, кто не привык ничего решать,
всё обычно сводится к какой-нибудь равнобокой дилемме,
вроде — уехать в другой город, уверовать или напиться,
хотя можно ещё стать каким-нибудь инста-коучем
по спортивной ходьбе вокруг да около.
Ты побреешься бритвой Оккамы,
я застелю Прокрустово Ложе.
Новый день будет схожим с предыдущими —
нагромождением посуды и бессонным параличом.
Иногда и солнце светит ни о чём.
Вот это «иногда и солнце светит ни о чём» выявляет в Ковшовой если не мизантропию, то явное разочарование — в способностях человека исправить ошибки своей истории, в его способностях хоть как-то предотвратить трагедии, следующие за непризнанием логики, спокойствия, целеполагания наружного, куда более сложного мира (его, по сути дела, высших законов).
Расстояние между человеком и породившей его силой у Ковшовой беспредельно; расстояние это тем заметней, что проявляется буквальным вырождением языка, нежеланием говорить очевидное, прилипать тенью к традиции, наследственности, принципам обкатанного, до омерзения схематичного хронотопа:
п у с т о
в обуви (в городе) тесно
обойдёмся без лишних напутствий
перед отъездом закрой
все замки и гештальты
*асфальт под ногами тает
красный ожог на лицах*
о нас напишут,
как об индейцах м а я,
имея в виду, конечно же, этот май
прощаться так, что даже если не встретимся — ни о чем не жаль
у е з ж а й
Фантазия об индейцах заканчивается там, где в дело вступает противоборство, неоднозначность омофонии: водораздел контекстуальный. Если первая половина книги представляет нам игривый, нарочито импровизационный универсум — с эскапизмами речитатива, разболтанностью тем и стилей, — то вторая половина демонстрирует нам грусть (усталость?) человека, слишком хорошо понимающего себя и всё, что — вокруг.
бережно собираю в ладони ветер
запах могуче возвышенных старых сосен
звуки ночного шоссе как приливы моря
твердую мягкость впервые открытой книги
трепет крыла пролетевшей над крышей птицы
детский восторг от липкой охапки снега
гладкие камешки слов идеальной формы
всполох костра и внутреннюю улыбку
сохраню для тебя
В «твёрдую мягкость» облачена и сама речь, её терпеливое продвижение от начала к концу. Иногда, конечно, случаются осечки, выпады из нормы. «Сохраню для тебя» в финале предыдущего текста упрощает структуру метафор, их ловкие переходы; ощущается надуманным шагом — шагом вписывания себя в контекст, контекст до того чужеродный, что хочется нервно хихикнуть.
Ясность, с которой Ковшова говорит о сложном и невыразимом, одинаково близка слуху, не привыкшему к академической поэзии, и слуху, этими академизмами пресытившемуся. Идеальный баланс; гармония, до которой всегда трудно достучаться. Ничего сконструированного, выхваченного, как паразит, пинцетом: естественность повествовательного разбега.
«Лёгкие» — беспримерно сюжетны. Каждый текст — законченная история или размышление на тему; росчерк мысли. Всё это прямиком из литературы свободы, бесконечной антиномичности, того, что делали Лэнгстон Хьюз, Гвендолин Брукс или Ричард Бротиган. Свобода абсолютная, непререкаемая — с обязательными провалами, неминуемыми шероховатостями.
То же самое я могу сказать и про «Лёгкие» Ксении Ковшовой — книгу великой перспективы, книгу радости и общечеловеческого понимания, в которой, несмотря на общий скептицизм и недоверие к сказанному, омертвело конкретному, невероятно много близкого, родного и ясного. Так могла бы греметь лучшая музыка поколения; так мог бы звучать гимн исчезающей на глазах эпохи.