Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2024
Наталья Ключарева (1981) — родилась в Перми, живёт в Ярославле. Пишет и для детей, и для взрослых: прозу, стихи, пьесы и нон-фикшн. Автор 17 книг, переведённых на 12 иностранных языков. Работает литературным редактором и переводчиком.
Глава первая, где Малявку тошнит в розовые тапки колдуньи,
а Ника спорит на сто рублей
— А Чудовище и не думает защищаться, ему не до того, оно страдает, что Белль уехала, — громкий голос Ники разносился по всей маршрутке, безнадёжно стоявшей в пробке под развесистой пальмой.
Когда у Ники появился новый парень, Лев сделал две вещи. Точнее, перестал делать. Первое: отзываться на «Львёнка». Второе: называть Нику мамой.
Ника этого, разумеется, не заметила. А Малявка, разумеется, заметила и тут же начала делать две вещи. Первое: каждую секунду произносить слово «львёнок», объясняя, что имеет в виду свою замызганную плюшевую игрушку. Второе: называть Саныча папой.
— И тут гнусный Гастон начинает мутузить депрессивное Чудовище…
— Девушка, замолчите ради бога! Не могу больше! Сейчас голова лопнет! — взмолилась толстая тётка, сидевшая напротив.
Ника подняла бровь, и Лев замер в ожидании скандала. Он не выносил, когда рядом ругались. Тем более Ника. А она это делала с таким же кайфом, с каким пила кофе с пахлавой.
Но в следующую секунду произошли две вещи. Первое: у тётки лопнул пакет с сердечками, который она судорожно прижимала к себе, и на пол хлынуло пляжное барахло. Второе: у Ники в кармане запела уличная певица из Парижа. Голос был хрипловатый и хулиганский, как у самой Ники. А пела она о том, что хочет любви и радости, а не денег. Когда-то давно Ника переводила Льву эту песенку на кухне, размахивая поварёшкой, как дирижёр.
Тётка, кряхтя, пыталась дотянуться до своих пожитков. Наклониться ей мешали толстые колени, упиравшиеся в сиденье Ники. А Ника, с трудом выудив из драных джинсов телефон, уже радостно кричала в него:
— Ну, опоздаем! На границе переночуем! Не на Белое же море приехали — тепло!
В ответ из телефона доносилось то ли рычание, то ли гром. Ника отодвигала трубку от уха и смеялась. Как можно смеяться, когда на тебя рычат? Уму непостижимо!
— Хозяин нашего ранчо переживает, что мы не успеем на последнюю «газель», — объяснила она Санычу, который ни о чём не спрашивал и уже давно ни на что не реагировал.
Трубка продолжала содрогаться от рычания. Маршрутка дёргалась, как в припадке. Малявка клевала носом, но то и дело стукалась о ключицы Ники и вскидывалась, бессмысленно хлопая глазами. Боб Марли на футболке Саныча прилип к его впалому животу. Даже Ника притихла, вглядываясь в густую южную тьму за пыльным окном.
— Девушка, рассказывайте, пожалуйста, дальше, — вдруг попросил накачанный дядька, висевший на поручне почти над самой головой Льва. — Злая колдунья сбежала. Даже туфельки впопыхах обронила.
Он кивнул на розовые резиновые тапки, валявшиеся под сиденьем, где действительно уже не было толстой тетки. На ходу она, что ли, выпрыгнула? Хотя при такой скорости можно и на ходу.
— Да чего там рассказывать, — зевнула Ника. — Все поженились, а Гастона сбросили с крыши.
С Никой всегда так. Только что была вся в своей сказке, будто это самое важное дело на свете. А потом отвлеклась — и алё, ищи ветра в поле, как говорит бабушка. Улетела к другому самому важному делу. Интересно, какому?
— Вы тоже до границы? — обратилась она к накачанному дядьке, у которого с бицепса скалился синий волк. — Давайте делать ставки. Успеем оседлать последнюю «газель» или нет. Ставлю сто, что успеем.
— Ничто не предвещает, — хмыкнул дядька.
Он явно радовался, что может поболтать с Никой, хотя сказка так скоропостижно кончилась.
— Вот увидите. Мне всегда везёт! — уверенно заявила Ника.
— Ты же обещала больше не играть на деньги, — подал голос Лев.
Но его никто не услышал. Потому что случились две вещи. Первое: маршрутка заскрежетала, затряслась и оглушительно заглохла. Второе: Малявка, не открывая глаз, перегнулась в проход, и её стошнило прямо в розовые тапки злой колдуньи.
Глава вторая, где Ника придумывает как заработать миллион,
а пограничник подозревает её в подделке документов
На границе Льву запомнились две вещи. Первое: спящие в коридоре дворняги, которых терпеливо (а иногда и нет) объезжали чемоданы. Второе: вредный пограничник, полчаса выяснявший, не украла ли Ника их с Малявкой.
Странная идея. Она бы, наоборот, кому-нибудь приплатила, чтобы их забрали. Хотя бы на недельку. Ника так и сказала пограничнику. Малявка распсиховалась и никак не могла правильно назвать своё полное имя. Тупо твердила: «Мария Зеленова Михайловна», а хрыч в зелёных погонах придирался и не пропускал их.
Тогда Ника взяла Зеленову Михайловну за косичку и сказала:
— В следующий раз поедем не в Абхазию, а в Австралию. Просто так. Посмотреть, как там люди живут. Удобно ли им ходить вверх ногами? Не сыпется ли мелочь из карманов?
Дальше Нику понесло, и она стала расписывать, как мы будем продавать беднягам австралийцам карманный магнит для монет и станем наконец миллионерами. Малявка разинула рот и даже трястись перестала. А пограничник ещё сильнее сдвинул брови (как у него только лоб не сводит!) и опять стал допрашивать:
— А мама у тебя кто?
— Актриса! — бодро отрапортовала Малявка, радуясь, что хотя бы тут ничего не напутает.
— Это и так видно, — неодобрительно буркнул пограничник. — Ты имя-отчество скажи.
И бровями пошевелил, как жук. Видно, всё-таки сводит.
Тут уж Ника не выдержала:
— Издеваетесь?! Я своё имя-отчество сама запомнить не могу!
Ещё бы. Никанора Ангеларовна.
У Ники папа — серб. Ангелар. А больше о нём ничего не известно. Кроме того, что он «красавец мужчина». По крайней мере, был таким тридцать с чем-то лет назад. Бабушка Льва его один раз в жизни видела, на фестивале каком-то.
Имя «Никанора» ничуть не лучше. Оно возникло в честь прапра- (или ещё больше «пра») дедушки, который, по словам бабушки, был «единственным счастливым человеком у них в роду». Хотя на самом деле про этого пра-Никанора тоже ничего не известно. Кроме того, что он пас коров. Так что про счастье бабушка, скорее всего, выдумала.
Ника, разумеется, терпеть не может эту Никанору. Совсем как Нимфодора Тонкс.
— Так-так, — придира пограничник повертел паспорт Ники. — Не помните, значит. А документики у вас, часом, не поддельные?
— Разумеется, — с готовностью согласилась Ника. — А имя такое — специально, чтоб не привлекать внимания.
— И чтоб проще было выучить, — вставил Лев.
Ника засмеялась. Как можно смеяться на пограничном контроле? Когда тебя вот-вот загребут за подделку документов и киднеппинг? Уму непостижимо. Но Лев всё равно порадовался. Раз в сто лет ему удаётся рассмешить Нику. А она смеётся, даже если ей палец показать.
Накачанный дядька с волком на бицепсах стоял в очереди сразу за ними. Переминался с ноги на ногу и с каждым вопросом пограничника всё больше выдвигал вперёд нижнюю челюсть. Сам виноват. Надо было вставать в соседнее окошечко, вслед за Санычем.
Саныч уже давно прошёл проверку и подпирал облупленную стену с другой стороны границы. Он разевал рот так же широко, как Боб Марли у него на майке. Только Марли пел, а Саныч зевал. Лев вдруг представил, что было бы, если бы Саныч вдруг взял и запел. Прямо на пограничном контроле. Don’t worry about a thing. Мол, ни о чём не парься.
Хотя Ника и не думала париться. Она рассказывала пограничнику про счастливого пастуха Никанора.
— А теперь про Ангелара, пожалуйста, — нервно попросил накачанный дядька.
— Добро пожаловать в Абхазию, — быстро провозгласил пограничник, просовывая в щель мятый Никин паспорт. — Кстати, за такое состояние документов вообще-то положен штраф. У вас его что, корова жевала?
— Только стиральная машинка, — успокоила Ника.
Потом сунула паспорт в джинсы и, обернувшись через плечо, сообщила накачанному с волком, что Ангелар был красавец мужчина.
Лев замер, ожидая, что сейчас случится какая-нибудь неприятность. Или сразу две. Но ничего не произошло. Только сонный Саныч наступил на спящую дворнягу, и та, не просыпаясь, цапнула его за ногу. А Малявка перегнулась через полосатый шлагбаум, обозначающий границу, и её стошнило на территорию Абхазии.
— Мне нравится, как начинается наше путешествие, — философски заметил Лев.
То есть он надеялся, что философски. Но получилось испуганно и жалко.
— Кажется, я проспорила сотню, — вздохнула Ника, глядя на часы. — Последние «газели» давно уж улетели.
Можно подумать, её волновали только эти несчастные сто рублей! А что им теперь придётся ночевать чёрт-те где в обнимку с бездомными псами, — ни капельки.
Но Лев не успел нарисовать себе мрачную картину их ночных скитаний. За спиной раздались тяжёлые шаги накачанного. Наверное, спешил за своим выигрышем.
— Предлагаю сделать так, — произнёс дядька таким тоном, точно выступал на совещании топ-менеджеров. — Я беру такси до Пицунды. Вы втроём втискиваетесь на заднее сиденье и отдаёте мне проспоренную сотку. Идёт?
— Идёт! — не задумываясь, согласилась Ника. — Только нас четверо.
Дядька скептически оглядел тощего Саныча, на 90 процентов состоявшего из зевающей пасти, и пожал квадратными плечами.
— Ну, этот много места не займёт.
Глава третья, где Лев размышляет о том, бывает ли у эльфийских принцесс пирсинг и есть ли в Мордоре коровы
Дорога в глубь неведомой страны показалась Льву дорогой в Мордор. Потому что ехали они в непроглядной тьме. Причём тьма слева была горами, а справа — морем. Об этом он догадался, когда на очередном повороте фары высветили сначала серый морщинистый камень, уходивший вертикально вверх, а потом, резко вильнув вбок, — покосившийся пляжный зонт. Зонт был особенно страшен. Он стоял как будто на берегу Ничто. И думать об этом Льву так не понравилось, что он стал думать про морщинистый камень. Будто это нога огромной черепахи — древней Морлы или её сестры. Выходило тоже не очень-то успокоительно.
А Ника танцевала. Ну, насколько можно танцевать со спящей Малявкой на коленях и на заднем сиденье первобытного драндулета, куда набилось на одного пассажира больше, чем он может вместить. В ушах у Ники таинственно мерцали голубые огоньки наушников, и она смахивала на эльфийскую принцессу. Ну, если у эльфийской принцессы бывает пирсинг в носу, выбритая на виске спираль («лабиринт для вшей», по выражению бабушки) и драные джинсы.
Ника мотала головой, прикрыв глаза, и двигала худыми плечами. Больше она ничем пошевелить не могла. Но вид у неё при этом был такой, будто она слушает самую прекрасную песню на свете.
Льву стало тяжело на неё смотреть. Ему как будто не было места в том счастливом мире, где жила Ника. Сам-то он находился совсем в другом измерении. Где-то в Мордоре, между тьмой и тьмой. Каждая из которых страшнее другой.
И даже если вынуть наушник у Ники из уха и вставить в своё. Даже если попросить воду или таблетку от живота. А она скажет: «Спятил? Как я тебе достану?» — а потом всё-таки достанет. Даже если вцепиться в её руку, как маленькому…
Всё равно не получится прорубить портал между двумя их мирами. Лев много раз пробовал. И точно знал, что это невозможно.
И всё-таки попытался ещё раз.
А что ему оставалось делать? Зажатому между тьмой и тьмой?
Громким шёпотом Ника ответила, что скормила весь уголь Малявке и что они скоро приедут. Это она повторяла уже сотый раз, а они всё не приезжали и не приезжали. Лев давно понял, что в таких вещах ей верить нельзя.
В общем — не полегчало.
Тут драндулет опять заложил такой крутой вираж, что они повалились друг на друга, точно доски забора в каком-нибудь глупом мультике. И в свете фар Лев увидел нечто очень странное. И совершенно неуместное здесь, в Мордоре. Но явно живое. Потому что у этого странного был хвост. И этот хвост лениво мотался туда-сюда. С таким видом, будто вокруг не стояла кромешная тьма. И будто всё вообще было хорошо и мирно, а остальное Лев просто себе придумал.
Драндулет накренился ещё сильнее, фары метнулись и выхватили из тьмы рогатую морду. Один рог картинно изгибался вбок половинкой месяца. Другой — задиристо торчал вперёд. Лев никогда не видел коров. И больше всего поразился именно этой асимметрии. Если нарисовать такое в школе, получишь ядовитое замечание. «Где ты видел корову с разными рогами?» Где-где. На трассе Псоу — Пицунда, вот где!
Лев с облегчением заметил, что дорога в Мордор незаметно превратилась в трассу Псоу — Пицунда. Ведь в Мордоре явно не бывает коров.
Коровы теперь попадались на каждом шагу. Они стояли прямо на проезжей части. Некоторые даже лежали. И на машину никак не реагировали. Пожилой водитель, выкручивая руль, чтобы объехать очередное стадо, не проявлял никаких признаков удивления или раздражения.
А рога, насколько успевал разглядеть Лев, у всех коров торчали в разные стороны. И это почему-то успокаивало. Даже радовало. Хотя, казалось бы, чего тут такого?
Глава четвёртая, где ничего не видно, а баба Зоя оказывается то голодным тигром, то молодой женщиной,
то чернобородым разбойником
Они вчетвером стояли под единственным фонарем на улице Речной, глядя вслед прыгающему прочь драндулету. Это была даже не Пицунда, а какая-то деревня, в названии которой сначала шли подряд несколько согласных, а потом несколько гласных. Будто кто-то набрал случайные буквы, чтобы составить из них нормальное слово, но ничего не придумал и оставил, как есть.
«Умеет же Ника… « — тоскливо подумал Лев, но тут же со стыдом оборвал мысль, как нитку, торчащую из заношенного рукава.
Всё она умеет. А то, что он позавидовал накачанному дядьке, который вышел из такси возле празднично освещённого отеля в Пицунде и, глумливо пожелав им хорошего отпуска, скрылся за блестящей стеклянной дверью, — это его проблемы. И вообще почти предательство. Ника так радовалась, откопав в интернете эту непроизносимую деревню. Потому что на неё хватало денег. А на всё остальное — нет.
И то, что в адресе была указана только улица, разве её вина? Ника честно спросила номер дома, когда смогла дозвониться до хозяйки, которую, если верить объявлению, звали баба Зоя.
«Зачем тебе номер? — прорычала «баба Зоя» голосом голодного тигра. — Любого спроси — меня тут все знают».
Кто же виноват, что они сначала застряли в пробке, потом на границе, потом в стаде? И приехали глухой ночью, когда спросить совершенно не у кого.
«Мне нравится, как начинается наше путешествие», — опять подумал Лев, но вслух произносить не стал, опасаясь, что опять прозвучит, как у напуганного ребёнка.
Они вчетвером стояли под единственным фонарём на улице Речной. Точнее, уже втроём, потому что Малявка плюхнулась на лежащий в пыли рюкзак и отрубилась. Вот кто никогда ни о чём не парится.
Саныч зевал, привалившись к толстенному дереву, которое казалось Льву ногой слона, страдающего неведомой болезнью. Болезнь он придумал, так как с дерева свисали длинные лоскуты коры.
Ника крутила головой с таким видом, будто её привезли в Диснейленд. Где-то невнятно, но угрожающе громыхнуло. Гром? Или что похуже? Например, горные тролли?
— Может, позвонишь этой бабе Зое? — не выдержал Лев.
— Восхищаюсь твоей сообразительностью! — воскликнула Ника. — Но тут нигде не ловит сеть. Глушняк.
Лев ненавидел, когда она так делала. Бесилась, а сама говорила, что восхищается. Утешало только, что Санычу таких комплиментов доставалось в сто раз больше.
«Малоко. Яйца. Сабаки добрые», — прочитал Лев на железном заборе.
Ворота вдруг приоткрылись, и в щель выглянула чёрно-белая старушка. Волосы у неё были белые, а лицо в темноте выглядело почти чёрным.
— Доброй ночи! — обрадовалась Ника. — Вы баба Зоя?
Ворота с грохотом захлопнулись. Вдалеке опять громыхнуло.
«Мне нравится…» — завёл Лев свою любимую пластинку.
Но не успел додумать. Старушка снова высунулась из щели:
— Так Зою я знаю. Это моя соседка. Следующий дом вверх по горе.
Ника вскинула на плечо Малявку, Саныч — рюкзак, и они на ощупь двинулись к соседнему дому.
Ворота оказались заперты, но Ника просунула внутрь палец и легко отодвинула щеколду. Будто заходила к себе домой.
— Тут не написано, что собаки добрые, — предупредил Лев.
— Да? А что написано? — невнимательно поинтересовалась Ника, шагая к дому.
— «Лучший в Абхазии шашлык. Не понравится — вернём деньги», — процитировал Лев.
— Вот видишь! — воскликнула она.
Как будто это полностью исключало возможность встретиться со злой собакой.
На их голоса из дома вышел парень в белой футболке. Он зевал так, что мог составить достойную конкуренцию Санычу. Лев представил себе, как они сидят друг напротив друга за столиком для армрестлинга и соревнуются, кто шире распахнёт пасть.
— Шашлык? — спросил парень, поймав паузу между зевками.
— Тут живёт баба Зоя?
— Давай лучше шашлык, а?
— Шашлык завтра, — вероломно пообещала Ника, которая не ест мяса с 14 лет. — Мы к бабе Зое.
— Сейчас разбужу, — покладисто зевнул парень. — Только она не доросла ещё до бабы.
— Понятно, — кивнула Ника, явно ничего не поняв, и парень пошлёпал в дом.
Вскоре на крыльцо вышла молодая женщина в цветастом халате.
— Баба Зоя? — неуверенно спросила Ника.
Женщина молча смотрела на них неподвижными тёмными глазами.
— Мы у вас номер забронировали.
Молчание.
— Гостевой дом «У бабы Зои», улица Речная.
— Не, — зевнула женщина.
— Через интернет, — настаивала Ника.
— Пойдёмте, — неожиданно велела женщина, и они опять поплелись куда-то по улице Речной, поднимавшейся всё выше и выше.
Гром перекатывался вдали настойчиво и сварливо. Льву вспомнился старик из их подъезда, который так же нудно ругал девчонок-первоклашек, когда те слишком громко хохотали у него под окнами, набивая карманы каштанами.
Вдруг небо на секунду стало белым. Два больших куска справа и слева остались чёрными. Лев догадался, что это горы.
Женщина остановилась и громко заговорила на непонятном языке. Среди тарабарской скороговорки порой всплывало совершенно чёткое «этот пьяница». Первый раз Лев решил, что ему померещилось. Но нет. Пьяница выныривал и выныривал, как кусок пенопласта из бурного ручья. Быррр-тыррр-кыррр-этот пьяница-кырр-тырр-фырр-этот пьяница.
Сначала Лев подумал, что женщина разговаривает сама с собой. Или с деревом, чей шум лился с чёрного неба, как дождь. Лев даже не удивился. Сил удивляться уже не осталось. Но, приглядевшись, он увидел под деревом длинный стол и скамейку. За столом сидели люди. Судя по запаху и звяканью чашек, они пили кофе. Среди ночи в темноте под деревом. Но Лев и этому не удивился.
Засветились экраны телефонов.
— «Аппарат абонента выключен», — долетело из одного.
— Не, этот номер он в реке утопил, — произнёс мужской голос. — Набери Назиба.
— Так Назиб в Гудауте.
— Так он ему свой старый телефон оставил.
Лев услышал безнадёжно длинные гудки. Женщина в цветастом халате, которая, может, и была Зоей, но точно ещё «не доросла» до того, чтобы называться «бабой Зоей», опять завела свою скороговорку с припевом «этот пьяница».
Дальше Лев не понял: то ли в горах загремел гром, то ли в трубке кто-то наконец откликнулся. Люди под деревом заговорили все разом, перекрикивая друг друга.
Потом не баба Зоя повернулась и неодобрительно сообщила:
— Сейчас притащится.
Вдалеке раздалось пение. Потом плеск воды. И такой грохот, будто с гор сошла небольшая лавина. Истошно завопили разбуженные петухи.
— Опять в речку упал, — пояснил тот же мужской голос, который говорил про Назиба.
— Зачем упал? — прогремело из темноты. — Так, освежился немного.
— Назиба телефон утопил? — поинтересовался мужчина.
— Зачем утопил? — отозвалась темнота. — Так, помыл немного.
— Я Назибу говорил, не давай, — удовлетворённо произнёс мужчина.
— Кырр-пырр-фырр этот пьяница! — фыркнула не баба Зоя и стремительно пошла вниз по улице Речной, сердито сунув руки в карманы халата.
«Умеет же Ника…» — опять предательски подумал Лев.
Но тут из темноты, блестя белыми зубами, вывалился мокрый насквозь чернобородый разбойник. Ещё меньше похожий на бабу Зою, чем молодая женщина в цветастом халате.
— Добро пожаловать в Абхазию! — гаркнул он, и в округе опять начался петушиный переполох.
Глава пятая, где привидение приносит чистое бельё,
а жертва истекает кровью на цветы рододендрона
— Бедненький маленький львёнок спит. Баю-бай! Сейчас он проспит всё море. А мне купят мороженое…
Лев резко сел на кровати и в упор посмотрел на Малявку.
— Я играю! Чего уставился? Уже и поиграть нельзя?
Замызганный львёнок с миллионом разноцветных резиночек в гриве валялся на полу и явно не участвовал в игре. Лев рухнул обратно и рывком натянул на лицо простыню. Тут же стало душно, пусто (ничего, кроме белого) и спокойно.
Издалека доносился голос Ники. Он пружинил и подскакивал, как теннисный мячик. Льву стало нехорошо. Офигеть, какие все бодрые. Уже готовы куда-то бежать, на что-то смотреть, с кем-то говорить. Лично ему хватило ночного приключения. И надолго ещё хватит. Больше ничего не влезет. Задраить люки и лечь на дно. Под простыню.
— Не, он не пойдёт! Опять уснул! — крикнула Малявка.
— А я пойду, и мне мороженое купят, — повторила она, как будто опасаясь, что эта важная информация пролетела мимо него.
Если бы Ника пришла сама, села на кровать, стала уговаривать, обещая горы золотые или хотя бы мороженое… Но для неё это была слишком медленная история. Она уже выпила свой утренний кофе и разогналась. С таким же успехом можно ждать, чтобы стрела, пролетевшая полпути до мишени, вернулась на тетиву.
— Идём скорее!
Голос Ники отодвинулся ещё дальше.
— Идууууу! — завопила Малявка, выскакивая из домика.
— Бедный маленький львёнок останется без мороженого и без моря! — радостно пропела она уже на веранде и от души хлопнула дверью.
Простыня подлетела от сквозняка и снова опустилась Льву на лицо. И тут он понял, что ничего не выйдет. У домика были слишком тонкие стены. Получалось примерно как лежать в палатке — ничего не видишь, но всё слышишь. За одно это Лев ненавидел походы. И за многое другое тоже.
Звуки внешнего мира бесили пестротой и наглостью. Хотелось убавить громкость и отключить стереоэффект. Если бы Льву задали описать это в сочинении, то перед каждым глаголом пришлось бы ставить слова-усилители вроде «оглушительно, ошеломительно, омерзительно». Последнее — про булькающее квохтание — кажется, индюшачье.
Леонид — их учитель литературы, напалмом выжигающий лишние слова, — вернул бы такую работу, гневно красную от зачёркиваний.
«Определения и наречия — это разжижение мозга. Костыли для тех, кому нечего сказать».
Лев принялся прореживать своё описание реальности, оставляя только глаголы и существительные. Это его даже немного успокоило.
Мычали коровы, голосили петухи, стрекотали цикады, рычали машины, журчала вода, смеялись люди, ругались куры, мяргал кот, всхрапывала свинья.
Много было и неопознанных звуков. Нечто вздыхало, жужжало, свистело, ухало, шлёпало, гудело, скрипело, топало, хрустело… приближалось… приближалось!
Льву стало невыносимо не видеть, что происходит, и он судорожно сдёрнул с лица простыню.
На пороге покачивалось невысокое привидение с загорелыми босыми ногами, по которым стекали ручейки крови.
— Добро пожаловать в Абхазию, — произнесло оно мальчишеским голосом. — Куда сгружать бельё? Ау? Ты на правой кровати или на левой?
— Это смотря откуда посмотреть, — просипел Лев, точно у него случилась скоропостижная ангина.
Привидение шагнуло к Малявкиной кровати и эффектно сдернуло с себя белый саван. Точно собиралось раскланяться. Внизу оказался саван в цветочек, похожий на пододеяльник. Когда привидение выпуталось из второго слоя, оно оказалось тощим мальчишкой с наволочкой на голове. Наволочка тоже полетела на кровать.
— Доставка чистого белья. Распишитесь в получении. Где заблёванное? В машинку суну, пока свет есть. — Мальчишка заглянул под кровати и за шкаф. — Ау? Меня не предупреждали, что ты глухой. Или с задержкой? Ну, дело житейское!
Он выскочил на веранду, заскрежетал чем-то тяжёлым и издал победный клич:
— Нашёл! Под кресло запихали!
Почти в ту же секунду где-то заурчала стиральная машинка, а бывшее привидение вернулось и стало застилать Малявкину кровать с проворством опытной горничной. Лев подумал, что надо, наверное, что-то сказать, но мальчишка уже плюхнулся в кресло на веранде и, изогнувшись, как йог, стал слизывать с ноги кровь.
— Комары тут просто тигры, — сообщил он в приоткрытую дверь. — Подкрадываются бесшумно и жрут до кости. Никакого тебе городского писка. Мол, я лечу, сейчас укушу, будьте морально готовы… Нет. Эти работают молча. Как настоящие абреки. Чик — и жертва истекает кровью на цветы рододендрона…
— Артём! А-а-артём!! — громыхнуло откуда-то из тропических зарослей, окружавших веранду. — Гостей не пугай. Сейчас убежит обратно в аэропорт.
— Ладно, па! А ты чего там шаришься?
— Телефон где-то тут жужжал. В клумбе.
— Может, это шершень был?
— Что, я совсем дурак, по-твоему?
— Не совсем. А в какой клумбе-то? Из старого холодильника?
Мальчишка юркнул под перила, и Лев увидел, как заколыхались огромные листья, блестевшие, будто их покрыли лаком.
Он снова натянул на лицо простыню. Внутри белой пустоты было тесно и уютно, как в яйце.
Оказавшись в укрытии, он вдруг почувствовал, что улыбается. И, судя по тому, как устали щёки, улыбается уже давно.
Глава шестая, где по саду бродит призрак дедушки,
а палец Артёма обходится в две свиньи
— Артём! А-а-артём! Где мой телефон?
— Я не пастух твоего телефона!
— Мы же его сейчас нашли, или мне приснилось?
— Мне это тоже снилось. Но потом я ушёл.
— Зачем ты ушёл, а, Артём? Вот из-за этого всё и…
— Как зачем? Кирпич закинуть.
— Какой кирпич, я тебя умоляю…
— Это я тебя умоляю, па. Кирпич на провода, чтоб ток шёл. А то стиралка сдохнет.
— Да знаю я. Не первый день живу. Только, где мой телефон, не знаю.
Говорили где-то в глубине джунглей, окружавших картонный домик. Лев слышал каждое слово так отчётливо, будто Артём и его странный «па» стояли прямо над ним. Он по-прежнему прятался под простынёй, но лежать уже надоело, и Лев сидел на кровати, раскачиваясь внутри своей белой скорлупы.
Насколько же переносимее становится жизнь, когда никто не торопит, не кричит, как погонщик верблюдов: «скорей-скорей, опаздываем». Когда можно дать скорлупе самой треснуть и выпустить тебя во внешний мир.
Правда, такое счастье выпадало крайне редко. Видно, сегодня Ника не захотела портить начало отпуска несовпадением их скоростей. Обычно ей всё-таки приходилось замедляться, а ему ускоряться, чтобы выйти куда-то вместе. И сейчас Лев чувствовал большое облегчение. Но и обиду, конечно, тоже.
«Ушли, бросили. Неужели сложно подождать? Просто я им не нужен…»
Привычные мысли катились по привычным рельсам, как поезд игрушечной железной дороги, но Лев их почти не слушал. Гораздо интереснее было прислушиваться к тому, что происходило вокруг.
— Артём! А-а-артём! — гремел разбойничий голос.
— Да тут я, тут, — отвечал мальчишка откуда-то сверху. — На груше.
— Что делаешь?
— Да опять кирпич закидываю — слетел.
— Ты не забыл? Ты помнишь?
— Что ты меня любишь? Конечно, помню.
— Попробуй только забудь! Я схожу вниз. Может, у Мадины телефон оставил.
— Ты к ней не ходил сегодня.
— Точно?
— Точно.
— Ну так пойду схожу.
— А телефон-то?
Льва уже укачало от этого разговора — бессмысленного, как во сне. А ещё от надоедливого зудящего звука где-то совсем рядом. Бззз-бззз-бззз. Что это? Может, те самые тигриные комары, которые оставляют жертву истекать кровью в цветах рододендрона? Или косматое чудище, спустившееся с гор и затаившееся под верандой? Снежный человек? Одичавший альпинист, выживший под лавиной, но потерявший память?
Лев не успел как следует напугать себя этой картинкой. До него вдруг дошло, что это кто-то пытается дозвониться на телефон, стоящий на вибрации.
Лев приподнял край простыни и выглянул из-под неё, как восточная красавица из-под паранджи. Допотопная чёрная трубка, похожая на рацию, лежала прямо на полу веранды. Разбитый экран истошно мигал. Лев подкрался, не снимая простыни, поднял телефон и обжёгся — солнце уже выкатилось из-за дома, и бетонный пол раскалился, как плита. На экране сердито светилось имя Мадина. Потом Мадина погасла, а через секунду зажужжала Зоя. Лев вспомнил ночную знакомую, извергавшую потоки непонятных ругательств с припевом «этот пьяница».
«Надо отнести трубку», — неохотно подумал он, а на экране уже замаячил какой-то Тенгиз.
Льву очень не хотелось ни с кем общаться. Говорить слова, придумывать ответы на никому не нужные вопросы. Особенно угнетала перспектива встретиться с громогласным хозяином, на чьи вопли откликались окрестные петухи.
Правда, Льву никогда не хотелось ни с кем общаться. Так что ждать более подходящего момента не имело смысла. Можно, конечно, положить телефон обратно, как будто он его и не подбирал. Или вечером отдать Нике, пусть отнесёт. Уж её-то не обременит лишняя порция разговоров.
Но все эти люди разыскивают хозяина прямо сейчас. Лев вспомнил, как он сам вчера ночью стоял в кромешной тьме под огромным деревом и молил всех местных богов, чтобы «этот пьяница» взял трубку. Сейчас, правда, вовсю светит солнце, но мало ли…
Лев тяжело вздохнул и сделал шаг туда, откуда раздавался бесконечный разговор отца с сыном. Из-под простыни, висевшей на голове, он видел свои ноги в резиновых шлёпанцах и странные предметы, которыми была выложена садовая дорожка.
Выглядела она так, будто кто-то нетвёрдой рукой плеснул на землю цемент, а потом накидал в него всё, что попалось под руку: камушки и ракушки, обломки черепицы и кафельной плитки, осколки разбитых чашек и тарелок, монетки и кусочки зеркала, которые сияли так, что было больно смотреть. Лев сделал ещё один неохотный шаг, внимательно изучая дорожку.
И тут случились две вещи. Первое: на его голые ноги налетел кто-то бешеный и чёрный. Второе: телефон завибрировал с удвоенной силой и, как живой, выскочил у Льва из рук.
В следующий миг случились тоже две вещи. Первое: кто-то чёрный повис на крае простыни. И Лев закричал. Второе: телефон, ударившись о цемент, разлетелся на части. И Лев замолчал.
— Дедушка! Спасибо, что нашёл телефон!
Простыня съехала с головы Льва, брякнулась на дорожку, будто была гораздо тяжелее, чем на самом деле, потом закрутилась волчком, зашипела, рванулась вбок и закатилась в заросли. Возможно, рододендрона. Лев не знал.
— А, это ты! А я думал, призрак дедушки. Он в саду живёт, часто помогает найти что-нибудь.
Лев успел только пару раз моргнуть, а мальчишка собрал телефон, вытащил простыню из кустов, вытряхнул из неё чёрного котёнка и юркнул в их домик. Когда Лев обернулся, мальчишка уже застелил его постель, включил вентилятор и раздёрнул занавески.
— Чего на море-то не пошёл? — спросил он, проносясь мимо.
— А тут, что ли, море есть? — прорычал хозяин откуда-то сверху. — Вот это да! Ни за что бы не подумал! Артём! А-а-артем!!
— Да несу я тебе твой телефон, несу, не пугай гостя. Сам говоришь, в аэропорт убежит.
Мальчишка карабкался по приставной лестнице на крышу душа, где сидел хозяин гостевого дома «У бабы Зои», при свете дня ещё меньше похожий на бабу Зою. Правда, чёрная разбойничья борода оказалась всего лишь давней щетиной. Но вид он имел всё равно вполне злодейский. Особенно когда свирепо колотил молотком по чахлой трубе, которая выходила из слухового оконца и тянулась в большой, закутанный в вату бак, стоявший на крыше.
— Когда знакомиться будем?! — громыхнул хозяин. — Чтоб тебя разорвало! Встань уже на место, как человека прошу!
Льву потребовалось время, чтобы понять, что первая фраза относится к нему и требует ответа. А всё остальное — это поединок с трубой.
— Я Лев, — пискнул он.
— А я — Мелик, — откликнулся хозяин и снова треснул по трубе молотком. — И это всё? Считаешь, мы познакомились? И теперь друг друга знаем?
Лев пожал плечами. Он, конечно, не думал, что, назвав имена, можно узнать друг друга. Но ему и не хотелось знать о ком-то больше необходимого минимума.
— Как хочешь, Лев, — с непонятным укором вздохнул Мелик. — По-нашему знаешь, как твоё имя будет? Леон. У меня так папу звали. Уважаемый был человек. Стихи писал. А потом пропал.
— В смысле, пропал? — не понял Лев.
Но Мелик наконец обратил внимание на жужжащий телефон, который протягивал ему сын, и зарокотал в трубку.
— Значит, никуда не пойдёшь сегодня? — спросил Артём, уже спустившийся с крыши на забор. — И правильно. Что там делать? Жара, толпа, зараза всякая. Наглотаются морской воды, потом опять всю ночь блевать будут. Идём лучше в сад, покажу кое-кого.
— Призрак дедушки?
— Этого обещать не могу. Сам покажется, если захочет, он самостоятельный. Я тебе Фатиму покажу.
— Это твоя мама?
— Шутишь! Моя мама в Сухуме работает, в офисе. Важный человек. Она тут давно не живёт. И я скоро не буду. В школу пойду, к ней перееду. Эх. Зато в Сухуме троллейбусы ходят. Ты на троллейбусе катался? Ах, ну да. Ты же из Москвы, наверное? У вас там не то что на троллейбусах, по воздуху уже люди летают, правда? Гаджет такой, мне друг рассказывал, — моргаешь, и у тебя веки нажимают на сенсорную панель, которая прямо в глаз вмонтирована. И тут же крылья за спиной расправляются, из рюкзака специального, и ты летишь. Пробовал? И я ещё нет. А друг у меня летал. Говорит, клёво. Только провода мешают. И ГИБДД достаёт с ограничениями скорости.
Треща без умолку, Артём тащил Льва по саду, который поднимался вверх по склону горы. Ветви деревьев почти касались земли, и идти приходилось нагнувшись. Порой что-то падало сверху и, шурша, исчезало среди сухих листьев. Вдруг в полумраке раздалось то ли рычание, то ли урчание. Лев похолодел. Такой звук мог издавать разве что саблезубый адский пёс, у которого с клыков капает ядовитая слюна.
— Фатима, к тебе гости! О, нет, уже вся изгваздалась! Ну и ладно. Всё равно ты у нас красавица!
Звук, похожий на рычание собаки-людоеда, оказался хрюканьем небольшой, но очень грязной свиньи. Увидев мальчишек, она взгромоздилась передними ногами на железную сетку, окружавшую загон, и удвоила громкость хрюка. Измазанные в жидкой грязи копыта скользнули по сетке, и свинья рухнула обратно в лужу, в которой стояла. У Артёма по лбу расплылось коричневое пятно.
— Это к счастью, — убеждённо заявил он, размазывая грязь оттянутым рукавом футболки. — Повезёт в игре. Ты играешь в кости? Мне мама запрещает. Говорит, я слишком азартен. Могу с катушек слететь, как дядя Алхас. Но мы с Па играем иногда. Если никто не видит. А то расскажут маминым сестрам, те ей позвонят — и алё, гараж. Уеду раньше срока кататься на троллейбусах. Она разрешила Па меня к себе взять до первого предупреждения. Так что мы стараемся. Па каждый день к Мадине ходит отчитываться — это мамина самая главная сестра, старшая. Фатиму ей подарит зимой, обещал. За то, что она не сдала нас. Это когда мне палец пришивали. Вот на такой липочке висел, думали, всё, хана, отвалится. Но доктор в Сочи обратно приделал. Тут с Фатимой раньше Машка жила. Её потом доктору отвезли в багажнике. Па говорит, что мой палец обошёлся ему в две свиньи. Но ему не жалко, он их всё равно не ест.
Артём болтал без остановки, как радио. Фатима свирепо хрюкала. От солнечного света, пропущенного сквозь листья, рябило в глазах. Лев почувствовал, что его сейчас укачает, и опустился на землю под мандариновым деревом. Мандарины были ещё зелёные и непригодные в пищу, это он уже выяснил.
— Поздравляю! Ты сел на змею! — воскликнул Артём. — Не вставай! Я сниму видео! И мы прославимся! Ой, извини, обознался. Это старая верёвка. А ты хорошо прыгаешь. У тебя разряд по прыжкам в высоту? Ну, ты чего? Обиделся? Хочешь обратно под простыню? Пойдём провожу. А то вдруг Дымок опять накинется. Не хочешь спросить, почему он такой чёрный, а Дымок? Ведь дым-то серый…
Лев, конечно, многое хотел спросить. И про пришитый палец, и про дедушку-призрака. И о том, куда подевалась баба Зоя. И что Мелик делал на крыше. И ещё кучу всего. Он просто не успевал.
И ему правда пора было вернуться под простыню. Отдышаться и переварить впечатления. Странно, что Артём это понял. Такое редко бывает.
Глава седьмая, где спасают инжир и слушают коровью оперу
Льву было почти хорошо. Он откопал в рюкзаке Никины наушники и спрятался в аудиокнигу, накрывшись простынёй. Только две вещи омрачали его жизнь. Первое: дверь домика не запиралась, поэтому до конца расслабиться не получалось. Второе: ужасно хотелось есть, а в комнате еды не обнаружилось.
Всё, что Ника, ужасно гордая своей неожиданной хозяйственностью, накупила вчера в супермаркете на границе, лежало в холодильнике, который, увы, стоял в общей кухне.
Лев вполуха слушал знакомую наизусть историю про Муми-тролля и волшебную шляпу и ждал, пока голод перевесит стеснение. Хотя он вовсе не стеснялся (как считала бабушка) и не боялся (как подкалывала Малявка). Ему просто не хотелось никого видеть. Имеет человек право не хотеть общаться? Или все обязаны трещать и балаболить круглые сутки?
По комнате вдруг пронеслось какое-то молниеносное движение: стук босых пяток, звяканье тарелки и сквознячок захлопывающейся двери. Лев выждал пару минут, но ничего больше не происходило, и он отважно приподнял край простыни.
На полу у кровати стояла тарелка с тремя фиолетовыми фруктами. Лев не знал их название, но выглядели они невероятно заманчиво. Кое-где лоснящиеся бока полопались от спелости, приоткрыв нежно-алую мякоть. Всем своим видом фрукты внушали: «съешь меня!».
Но Лев не набросился на них сразу, как сделала бы Малявка и даже Ника. Некоторое время он размышлял о том, насколько это опасно. Причин для беспокойства было две. Первое: незнакомые фрукты могут оказаться ядовитыми. Второе: даже если они сами по себе вполне съедобны, невидимка, принесший тарелку, мог впрыснуть в них отраву. Лев раздумывал, глядя на сочащиеся сладостью подозрительные предметы.
— Ау! — донеслось из приоткрытой двери. — Ты что, инжир не любишь?
Над тарелкой, которую Лев по-прежнему разглядывал из-под простыни, мелькнула загорелая рука, и фруктов стало два.
Тут Лев сделал сразу две необычные для себя вещи. Первое: быстро схватил инжир и откусил почти половину. Второе: сам задал вопрос:
— Ну и почему котёнок Дымок?
— Так звали самого первого, — объяснил Артём, слизывая с подбородка липкий сок. — Па в пять лет подобрал его на куче потрохов у рыбзавода, ещё слепого. И этот Дымок прожил с ним до девятого класса. А потом помер, от старости. И Па так горевал, что не мог на уроки ходить, только сидел в саду на могилке. Тогда баба Зоя принесла ему котёнка в коробке. Па сначала и смотреть на него не хотел. Но котёнок так дрожал. Па его под рубашку сунул, чтоб согреть. А потом уже не смог выгнать. И он поклялся над могилой, что все коты в его жизни будут Дымками. Это уже четвёртый… А ты всё-таки любишь инжир? Пойдём ещё добудем. Там вдвоём нужно.
В добыче инжира Льва смутили две вещи, даже три. Первое: дерево росло в соседском саду, хотя ветви и свешивались на участок Мелика. Второе: над треснувшими от спелости плодами вились пчелы. И третье, самое главное: чтобы дотянуться до инжира, предстояло залезть на плечи Артёму. А с ловкостью у Льва всегда были проблемы. Он бы, конечно, предпочёл стоять внизу. И они сначала опробовали именно такой вариант. Но Лев не смог удержать Артёма. Покачнулся на полусогнутых ногах, и они оба покатились по влажной земле, хрустя прошлогодними листьями. Лев замер в ожидании заслуженных насмешек и уже приготовился слинять обратно под простыню. Но Артём ничего обидного не сказал, поплевал на содранную коленку, вытер испачканные ладони о шорты и велел Льву забираться к нему на плечи. Теперь не облажаться было делом чести. Хотя Льву уже совершенно не хотелось инжира, а хотелось накрыться с головой и заткнуть уши сказкой.
Но всё оказалось несколько проще, чем ему представлялось. Артём присел на корточки, и Лев с горем пополам оседлал его. Ноги норовили соскользнуть с тощих плеч, руки судорожно хватались за всё подряд в поисках опоры.
— А-а-а, — вопил Артём, — только за лицо не держись!!! Я ничего не вижу!!!!
Он начал подниматься, и их зашатало во все стороны. Льву казалось, что он пытается усидеть на трёхногой табуретке во время землетрясения.
— А-а-атцепись от моих волос! — орал Артём. — Хотя бы одну руку! Тебе нужно освободить хотя бы одну руку!
Льву вдруг стало ужасно смешно. Он сдерживался секунды две, наверное. А потом зашёлся хохотом и с облегчением поехал вниз. Падение получилось медленным и мягким.
— Что ты ржёшь, мой конь ретивый? — спросил Артём, приземляясь рядом.
— Конь — это ты! — хрюкнул Лев.
— Я конь спокойный. А ты скидываешь седока, как мешок с мандаринами. Чего тебя на ха-ха пробило-то? Анекдот вспомнил?
— Я подумал, что воры должны быть тихими, а мы на всю деревню орём.
— Так мы ж не воры! Мы спасатели. Спасаем инжир, который без нас пропадёт. Смотри, весь полопался уже. Они его никогда не собирают.
Тут к забору со стороны улицы подошла чёрная корова. Она вытянула шею, а потом и язык, тоже надеясь полакомиться инжиром. Но не достала и разочарованно замычала.
— Уважаемые слушатели, коровья опера! — объявил Артем. — Ария Матильды. «Ну почемуууууу, ну почемуууууу так высоко растёт инжир?» Погоди-ка, у меня идея!
Артём умчался прочь и через секунду возник уже с той стороны забора.
— Надеюсь, ты не хочешь…
Лев, обмирая от дурного предчувствия, представил себе Артёма, пронзённого кривым рогом и истекающего кровью, как тореадор. На цветы рододендрона.
— Да! — в восторге завопил Артём и одним движением закинул себя на коровью спину.
Лев перестал дышать. Артём выпрямился и, как настоящий ковбой, сжимая коленками бока коровы, потянулся за инжиром. Рука была уже в сантиметре от желанного плода. И вдруг медленно поплыла прочь. Корове, видимо, надоело стоять у забора, да ещё с непонятным грузом на спине. И она медленно побрела вниз по улице, оглушительно трубя свою коровью оперу.
— Эй, вернись! — голосил Артём. — Глупая скотина, я же и тебя угощу!
Он звонко шлёпнул корову по крупу, пытаясь повернуть её вспять. Но та, издав истошный вопль, с удвоенной скоростью потрусила прочь.
Артём спрыгнул на ходу и, прихрамывая, поплёлся к саду.
— Эх, придётся стремянку нести.
— У тебя что, всё это время была лестница? — воскликнул Лев, не веря своим ушам. — Зачем же ты этот цирк устроил?
— Как зачем? — изумился Артём. — Так интереснее.
Глава восьмая, где происходит первый бой с бражниками,
а Малявка воображает, будто ей назначили свидание
Вечером не случилось ничего плохого. Кроме двух вещей. Первое: Малявка раз двести рассказала, каким вкусным было мороженое и тёплым море, а когда Лев наконец взбесился, с воем помчалась жаловаться Нике, которая смеялась с Меликом на кухне. Если разобраться, то здесь упаковано как минимум четыре неприятности. Но второй пункт перевешивает их все, вместе взятые.
Итак, второе: Лев не смог попасть в одно место, оказаться в котором ему было жизненно необходимо. Потому что возле туалета распустились цветы — жёлтые и розовые воронки с волнистыми краями.
Лев заметил их ещё вчера ночью. Цветы тонко пахли и, казалось, слегка светились в темноте. А днём — повисли безжизненными тряпочками. Лев даже загрустил, решив, что они увяли с концами. Но вот пришла мгновенная южная темнота — и яркие воронки снова ожили.
Во всём этом, разумеется, не было ничего страшного. Но оказалось, что запах ночных цветов нравится не только Льву. Когда он решился прошмыгнуть в туалет по дорожке, где наконец-то никто не шастал взад-вперёд, он увидел целую стаю совершенно ужасных тварей.
Монстры размером с большой палец висели в воздухе над клумбой. Они так быстро мельтешили крыльями, что разглядеть их как следует Лев не мог. Но длинный изогнутый хоботок, похожий на пыточную иглу, и отвратительное мохнатое тело — увидел. И ему хватило. Он сразу представил, как тварь вонзает в него эту иглу, и его замутило. Как назло, цветы росли прямо у входа в туалет. И жуткие твари то и дело залетали внутрь через приоткрытую дверь.
Льва парализовало от ужаса и отвращения. На дорожке появилась зарёванная Малявка со спелым инжиром в кулаке. Она уже успокоилась и на бегу самозабвенно распевала одну из своих дурацких песенок, которые бабушка называла «лесом еду — лес пою».
Увидев Льва, замершего на полпути к туалету, Малявка моментально сообразила, что к чему, и торжествующе завопила:
— А бедный львёнок испугался миленьких маленьких колибри! И теперь описается!
Лев так разозлился, что даже вышел из ступора.
— Я — Лев! Сколько раз тебе…
— Лев, лев, трусливый лев, — пропела Малявка. — Испугался миленьких маленьких…
— Это не колибри, — сказал Артём.
Он так неожиданно выпрыгнул из тёмного сада, что Малявка пронзительно взвизгнула. Льву такого испуга хватило бы, чтобы заморозиться как минимум на час. Но Малявка в ту же секунду пришла в себя и обрушила на Артёма столько вопросов, что даже он не успевал отвечать.
— А кто это? А они опасные? А они кусаются? А ты их боишься? А как тебя зовут?
— Это бражники! — гаркнул Артём, пытаясь перекричать не умолкающую Малявку.
— Артём! А-а-артём! — тут же донеслось с кухни. — Не пугай мне гостей! Особенно принцесс!
Эта принцесса сама, кого хочешь, напугает и живьём сожрёт. Просто бесит, что все вокруг принимают Малявку за милашку и лапушку — из-за её каштановых кудрей и больших глаз. И никто не верит, что она — зловредная жаба и поганка. Даже Ника.
Когда Лев пытался объяснить ей это, Ника, не выносившая занудства, заводила невыносимо занудный разговор про отношения старших и младших, ревность и зрелость…
— Бражники? Правда?! Как в «Леди Баг»? — восхищённо вопила тем временем эта лжепринцесса.
Артём, отряхиваясь, выбрался на дорожку. Он, как и Малявка, быстро ориентировался в ситуации. Только использовал это не для того, чтобы навредить, а наоборот. Игнорируя извергавшийся на него гейзер глупых вопросов, Артём стащил с себя футболку и, крутя её над головой, как пропеллер, бросился в самую гущу бражников.
— Дымок! — кричал он. — Дымок, ко мне! Дикая охота началась!
Чёрный котёнок выпрыгнул из темноты и в полёте сбил лапой одну из мерзких тварей. Малявка опять завизжала. Уже от восторга. Она обожала, когда вокруг происходило что-то такое: драка, ссора или хотя бы рок-концерт.
— Прорывайся к объекту! — скомандовал запыхавшийся Артём, размахивая футболкой. — Я сдерживаю натиск!
— Бей их! Бей! — вопила Малявка. — Вон ещё один!
Но и в пылу сражения она не забывала о своей основной задаче: отравлять жизнь брату.
— Трусливый Лев ходит писать с охранником! — захлёбывалась она. — Чтоб сходить по-большому, понадобится целая армия!
— Путь свободен! Вперёд! — крикнул Артём.
И Лев почувствовал, что в этих словах есть двойное дно. Там, на глубине, они сообщали:
«Не обращай внимания на эту гадкую девчонку, как я не обращаю. Я за тебя и вовсе не считаю, что ты трус».
У Льва сжалось горло. Он никак не мог вдохнуть. И стоял столбом на дорожке, отвоёванной у страшных бражников.
— Боится! Он всё равно боится! — ликовала Малявка. — Тебе придётся прогнать отсюда всех комаров, пауков, мотыльков, мух и цикад, чтобы он решился сделать шаг!
— А ты типа такая смелая, да? — покровительственно усмехнулся Артём, глядя на Малявку сверху вниз — она едва доставала ему до плеча.
— Я вообще ничего не боюсь! — выпалила она. — А он — всего на свете! Даже из дома выходить боится! Сидит под одеялом дни напролёт!
— Раз ты такая смелая… — многозначительно понизив голос, начал Артём.
Льву понравилось, как упрямо он не ведётся на Малявкины подначки и не поддерживает разговора о его «трусости».
— Что? Что? — она аж из сандалий выпрыгивала от нетерпения.
— Артём! А-а-артём! — грянуло из кухни.
— Чего, Па?
— Где Дымок?
— Здесь, бражника догрызает.
— А ты помнишь?
— Помню.
— Смотри у меня.
— Ага.
Артём наклонился к Малявке и громким шёпотом произнёс:
— Приходи в полночь в сад сторожить привидение…
— Вау! Круто! Я приду! А что с собой брать?
— Варежки и скотч, — не задумываясь, ответил Артём.
— Зачем? — восхищённо выдохнула Малявка.
— Температура призраков — абсолютный ноль, минус 273 градуса по Цельсию. Если не хочешь превратиться в сосульку, варежки просто необходимы. И обязательно из подшёрстка гренландского овцебыка — это самый тёплый материал на планете. Ещё вопросы?
Вот это он зря! Вопросы сыплются из Малявки и без особого приглашения.
— А мы его руками ловить будем? А куда потом денем? Давай в банку? И будем за деньги показывать! А они умеют проходить сквозь стёкла? А скотч зачем?
— Как зачем? — удивился Артём. — Тебе рот заклеить. Ты же всех призраков в округе распугаешь.
Малявка совершенно не обиделась на предложение заклеить ей рот. Она вообще на удивление редко обижается. Толстокожая как носорог.
— Я приду, — пообещала она. — А чем докажешь, что у вас в саду призраки водятся?
— Зачем доказывать? Придёшь и увидишь.
Она захихикала и, топая как слон, умчалась на кухню.
— Мама, я есть хочу! — долетело оттуда. — А мне Артём свидание назначил! Сегодня ночью!
— Артём! А-а-артём!
— Дядя Мелик, а что это у вас на татуировке? Куриная лапа? Это потому, что вы пишете как курица лапой?
— Нет, принцесса. Зачем курица? Это лапа петуха.
— А петух зачем?
Ответа Лев не услышал. Он всё-таки добрался до туалета и изо всех сил захлопнул за собой дверь.
Глава девятая, где раздаётся жуткий вой,
на деревьях растут линейки, а призрака приманивают на стихи
Лев идёт по саду. Пригибается под низкими ветвями. Срывает празднично оранжевый мандарин. Раньше нельзя было их есть. Но почему — он не может вспомнить. Ещё на ветвях висят конфеты и разноцветные пластмассовые линейки.
Это подарки, понимает Лев. Но они совсем не радуют, даже бесят. Зачем их так много? Наверняка Малявка выклянчила, ей всегда всего мало.
Он раздвигает уже не листья, а гирлянды линеек. Они не пропускают, липнут к коже, будто их расплавили на зажигалке в школьном туалете. Лев продирается сквозь них. Хочет закричать, но голос не выходит из горла. Приходится выкашливать его, точно ком стекловаты.
Лев кричит — и слышит свой крик, и почти просыпается, но усилием воли задвигает себя обратно в сон, в сад. Если проснуться среди ночи, потом промучаешься без сна до рассвета. Он толкает себя обратно в сад, как тяжёлую тачку с углем. Но с каждым шагом становится легче, и вот уже сон начинает течь сам, как кино.
Лев проходит мимо клетки, где живёт свинья. Дверца приоткрыта. А внутри на перевёрнутом ведре сидит Мелик.
«Я знаю всё, — говорит он. — Благодаря моей петушиной почте. Что-нибудь случится, а они мне «кукареку» — и я раньше всех в курске».
«Не в курске, а в курсе», — поправляет Лев.
«Я так и говорю. В курске. Больно ты умный. Совсем как мой отец».
«А где он?»
«Там в саду».
Лев идёт дальше, деревья расступаются, и он видит… Нет, это невозможно! Серый могильный памятник. На нём что-то написано, но Лев не успевает прочитать. Из ветвей выпрыгивает Артём.
«Дедушки тут нет. Па здесь его стихи зарыл».
«Зачем?»
«Как зачем? Чтобы призрак приманить».
«И приманил?»
«Скоро сам увидишь».
Льву становится страшно. Он бежит дальше. Точнее, уже почти ползёт на четвереньках. Потому что сад поднимается всё выше в гору. И вот наконец забор, а в нём — маленькая калитка. Лев хочет открыть, но Артём резко хватает его за руку.
«Туда нельзя! Нельзя! Нельзя-яяяу!»
Он кричит всё пронзительнее. Лев задыхается от ужаса. Кажется, Артём совсем не тот, за кого себя выдаёт. И сейчас настоящий, чудовищный Артём вылезает наружу и вопит, раздирая глотку и уже не утруждая себя человеческими словами…
Лев рывком сел на кровати. В окно светила яркая луна. Сердце колотилось, как от бега.
Он всё-таки проснулся.
Но жуткий вой продолжался и в реальности.
Что это?
Артём превратился в оборотня? Мелик спятил? Или с гор спустились голодные волки?
Малявка спала как убитая. Она всегда так спит. Её даже фейерверки на Новый год не будят.
Больше всего на свете Лев хотел бы сейчас оказаться в соседней комнате и спрятаться под одеялом у Ники. Но это было невозможно по двум причинам. Первое: он уже не маленький. Второе: чтобы попасть туда, надо пробежать несколько шагов по веранде, а ночные чудища воют, кажется, прямо там.
Он сунул голову под подушку и зажмурился. Но стало ещё страшнее. Лев всё равно их слышал. А лежать с закрытыми глазами, зная, что дверь не запирается и враг может в любой момент попасть внутрь и сожрать тебя вместе с простынёй, под которой ты надеешься спрятаться…
Лев вскочил. Подушка тяжело шмякнулась на пол. Ноги дрожали так, что он чуть не упал. «Трусливый Лев».
Малявка спала, раскинув руки, и казалась настоящим ангелом. У Льва даже мелькнуло желание разбудить её, но он знал, что это бесполезно. Даже если получится растолкать, никакой помощи не получишь, одни издевательства. Да и что может шестилетняя вредина против жутких чудовищ? Это тебе не языком молоть.
Лев поднял глаза на луну, смотревшую на него сквозь тонкую занавеску, и вдруг понял, что единственный способ не рехнуться от ужаса — это выглянуть в окно. Что бы он ни увидел, не знать, что там, — ещё хуже.
Вой то становился похож на пожарную сирену, то распадался на отдельные слова какого-то гоблинского языка, то булькал и клокотал, точно кипящая лава.
Лев шагнул к окну. Ему вдруг пришло в голову, что чудовища так заняты своим вытьём, что могут не обратить на него внимания. И всё-таки рука, отодвигавшая занавеску, тряслась, как у дряхлого старика.
На веранде никого не оказалось.
Только луна, клякса раздавленного инжира — и кошмарный вой. Лев перестал дышать. Если эти твари ещё и невидимки, дело совсем плохо.
Вдруг мимо окна кто-то промелькнул. Лев не успел испугаться, что это призрак. Артём перегнулся через перила веранды и, ругаясь вполголоса, швырнул в заросли что-то тяжёлое. Вой на секунду прекратился, потом возобновился, но как будто немного сдвинувшись в сторону. Артём опять заругался, и в чудищ полетел ещё один снаряд. Ветки затрещали, и из кустов выкатился…
Лев не поверил своим глазам. Это был обыкновенный, только сильно взъерошенный рыжий кот. Следом за ним выскочил второй, белый.
Наверное, чудовище припасло их себе на поздний ужин, решил Лев.
Но тут коты остановились друг против друга, распушили хвосты — и хором завыли. Артём вытащил из кармана камень и кинул в них. Зашипев, коты нырнули под проволочный забор и припустили вниз по улице Речной.
— А твоя сестра так и не пришла, — сказал Артём, выгружая камни из карманов на стол, стоявший на веранде.
— Она по ночам спит, — пожал плечами Лев, удивляясь, как Артём углядел его за занавеской.
— Так разбудил бы.
— Это невозможно.
— Ладно. Тоже пойду лягу. Если эти твари вернутся, отстреливайся камнями. Когда кончатся, принеси новые с реки.
— А это… правда коты?
Артём обернулся и посмотрел на него смеющимися глазами.
— Эх, хотел бы я ответить как-нибудь интересно. Но не буду. Да, коты. Обычные коты. Они тут голосистые.
Артём широко зевнул и пошёл прочь, шлёпая резиновыми тапками по цементной дорожке.
— Сестре своей не говори, что я её ждал, — сказал он уже из темноты. — Понял?
— А ты её ждал? — удивился Лев.
— Нет, конечно, — рассмеялась тьма. — Что я, дурак?
Глава десятая, где Артём оказывается потомком людоедов, Лев находит забинтованную калитку,
а Тенгиз превращается в птеродактиля
Утром повторилась та же история. Весёлый голос Ники где-то вдалеке. Только теперь к нему непрестанно примешивалось гудение Мелика, отчего становилось ещё противнее. Мерзкие песни Малявки прямо над ухом — про трусливого льва, который испугался маленьких птичек. Она упорно продолжала считать бражников колибри. Потому что бояться огромных насекомых с загнутыми жалами — это, конечно, не так стыдно, как безобидных пташек.
Лев швырнул в неё подушкой, и Малявка с визгом умчалась жаловаться, что он её «чуть не убил». Хотя он даже не попал.
— Кто обижает принцессу — тому голову с плеч, — прорычал Мелик.
Ага. А кого обижает сама принцесса — тому что?
Тому — голову под подушку. Пока не отрубили. И пока не пришли звать с собой на пляж.
Мысль о том, чтобы встать и куда-то пойти, приводила в ужас. Лев представил себе непрерывные издёвки Малявки, скорость Ники, постоянно убегающей вперёд и с тоской возвращающейся обратно, молчание Саныча, похожее на тикающую бомбу: молчит-молчит, а потом разражается речью про походы. Мол, их с сестрой воспитывали в походах, без «этих вот капризов и соплей», «настоящая школа жизни» и прочее бла-бла-бла.
А уж если представить, что ждёт в конце этого «приятного» путешествия по улице Речной…
Море.
Слишком громкое, слишком огромное. Неуправляемое. Опасное.
Как они могут наслаждаться, не видя другого берега и не чувствуя дна?
А тут ещё волны норовят сбить с ног и выставить посмешищем.
И вот в это ужасное надо будет залезать. Под насмешки Малявки, которая плавает как рыба. Точнее, как водяная змея.
И пока он мучается, стоя по колено, Ника сгоняет своим бодрым брассом в Турцию и обратно и, вылетая на берег, кинет на него удивлённый взгляд: «Ты всё ещё не зашёл?»
И это её удивление будет гораздо хуже подколок Малявки. Гораздо обиднее.
— Неужели и сегодня никуда не пойдёшь? — голос Ники вспыхнул над самым ухом.
Надо же, решила сама наведаться. Сейчас начнёт уговаривать.
Лев отрицательно замычал в подушку и дёрнул плечом, чтобы сбросить её руку.
— Удивительный человек! Как можно не хотеть на море? Мы же сюда ради этого приехали!
— Я сюда не приезжал. Меня сюда привезли. Это разные вещи.
— А, ну да… — протянула Ника.
И в начале этой коротенькой реплики голос у неё был озадаченный и даже слегка расстроенный, а в конце — уже равнодушный и далёкий. Лев не видел, но чувствовал, что Ника отвернулась и смотрит в окно, за которым мычит, рычит и булькает огромный мир.
Такой заманчивый для неё. И такой отвратительный для него.
— Ладно, тогда мы пойдём.
Не дожидаясь ответа, Ника выскочила из домика.
— Гречка в холодильнике, — донеслось уже с веранды.
— Сколько раз повторять: я ненавижу гречку! — крикнул Лев ей вслед и даже скинул подушку.
Но Ника уже унеслась. Её голос теперь звенел над речкой. Малявка визжала и хохотала. Что-то бубнил Саныч. Наверное, опять про свои походы.
Ночью, уже после котов, был сильный ливень, и деревянный мостик завалился набок. Теперь, чтобы выбраться из сада на улицу Речную, приходилось переходить речку вброд. Ника тащила Малявку. А Саныч занудствовал, что в шесть лет он уже сам перебирался через реки, да посерьёзнее этого ручейка. А Ника смеялась и совершенно не в тему говорила, что это как в детективах: шесть человек отрезаны от мира в горной хижине…
Вскоре Лев уже перестал разбирать слова. А потом и голоса затерялись среди изобилия других звуков, как карты в тасуемой колоде.
— Ты правда не будешь гречку? — просунулся в окно Артём. — Я тогда съем, да?
На самом деле он уже ел. Прижимал к животу кастрюлю и орудовал ложкой, зажатой в кулак.
— Ты держишь ложку, как дикарь, — вырвалась у Льва бабушкина фраза.
Он тут же пожалел, что это сказал, и захотел спрятаться обратно под подушку. Но Артём совершенно не обиделся.
— Ага, — весело согласился он. — Как очень голодный питекантроп. А дядя Алхас рассказывал, что наших предков выгнали из деревни за людоедство. Тоже, видать, сильно голодные были. Так что я потомок людоедов. Да ладно тебе, сразу и позеленел. Кто сказал, что дяде Алхасу можно верить? Никто не сказал. Слышал бы ты, как о нём говорит тётя Зоя! «Это трепло», «этот брехун» и даже «позор нашего рода».
Лев вспомнил сердитую женщину в цветастом халате. И как она непрерывно ругалась, называя Мелика «этот пьяница».
— Она строгая, — уважительно заметил он.
— Это ты тётю Мадину ещё не видел, — хмыкнул Артём, скребя ложкой по кастрюле.
— Артём! Артё-е-ем! — прорычал Мелик из кухни. — Ты там про родственников неуважительно выражаешься? Или мне послышалось?
— Послышалось, Па.
— Смотри у меня. Вот мать узнает…
— Ладно-ладно, гляди, чтоб не узнала, как ты с самого утра детство вспоминаешь!
Лев услышал приближавшиеся к домику тяжёлые шаги. Будто медведь решил нанести им дружеский визит. Он не успел спрятаться, как Мелик уже поднялся на веранду, отобрал у Артёма кастрюлю, заглянул внутрь и разочарованно цокнул языком, так как вся гречка уже исчезла.
— Ты не кукарекай на всю деревню, что мы делаем. Тенгиз приехал, мост чинить будем. Дело серьёзное. Надо отдохнуть сначала, понял?
— Да знаю я. Вы с семи утра отдыхаете. Спать не даёте. «А помнишь, как мы у Мадины куклу в негра покрасили». «А помнишь, как учителю дохлую барабульку в сумку подсунули».
— Тише ты, Артём, — прошептал Мелик, озираясь по сторонам с таким видом, будто играл в комедии про шпионов. — Заложишь отца, как пионер-супергерой.
Шёпот Мелика разносился по всему саду, точно рокот камнепада.
— Сейчас мост чинить будем, — добавил он, повернувшись к гостевому домику.
Льву совсем не понравилось, как Мелик это сказал. Будто он, Лев, был директором школы. А огромный и громкий Мелик — пятиклассником, которого застукали с сигаретой за мусорными баками.
Ещё Льву не понравились его глаза. Красные и какие-то слегка сдвинутые. Когда Мелик нацеливался посмотреть на Льва, он будто промахивался и упирался взглядом в оконную раму. Когда оборачивался к Артёму — на самом деле смотрел в заросли, окружавшие веранду.
— Мы тихо будем. В комнате запрёмся. Тссс. Ни звука, поняли?
— Иди уже, па. Мы молчим, как две дохлые барабульки в учительской сумке, — успокоил его Артём.
— Лучше как две живые.
Мелик утопал обратно. И вскоре хозяйский дом загудел как улей, набитый пчёлами-мутантами, даже больше бражников. Не верилось, что такой шум могут производить всего два человека.
— Но это правда! — визгливо кричал кто-то, видимо Тенгиз.
— Фиговая у тебя правда! — громыхал в ответ Мелик.
— Скоро угомонятся, — пояснил Артём. Он выскреб остатки гречки и надел кастрюлю на голову как шлем. — Сначала всегда про детство. Потом про… как бы это культурно выразить… — Артём почесал кастрюлю на затылке. — …Про злых женщин. А потом — про правду. И засыпают. Проснутся — пойдут мост чинить. Ты не волнуйся, всё будет.
— Да я и не волнуюсь, — буркнул Лев.
Ему стало неловко от того, что Артём словно бы оправдывается. Не настолько жалко, как сам Мелик, но тоже неприятно.
— А где баба Зоя, в честь которой ваш гостевой дом назван? Я её до сих пор не видел, — спросил он, чтобы перевести тему.
— Баба Зоя? Так она в саду у тёти Мадины лежит. Давно. Я её совсем не помню. А дом этот баб-Зоин раньше был. Так и осталось.
Лев ничего не понял. Ему представилась маленькая старушка, которая однажды оставляет своё хозяйство и, закинув на плечо узелок, спускается в сад к суровой Мадине. И с тех пор лежит там на раскладушке в тени инжирного или мандаринового дерева. Смотрит в небо сквозь плотные листья и вспоминает, как была хозяйкой дома у подножия горы.
От этой картины Льву сделалось так грустно, что он чуть не заплакал.
— Пойдём Фатиму угощать корками вашего арбуза вчерашнего, — предложил Артём.
И Лев с облегчением согласился.
Фатима жила в самом начале сада, позади хибарки с душем. Тут же стояло несколько сломанных вентиляторов, стул без сиденья и целая батарея пустых трехлитровых банок — «гнать мандариновый сок», как объяснил Артём.
Дальше сад выглядел совсем непролазным. Бесшумные, как ниндзя, комары действительно очень больно кусали все открытые места тела. Но Льва до странности тянуло пробраться дальше, как во сне, и посмотреть, что там на самом деле.
— Ничего интересного, даже орехи ещё не созрели, — сказал Артем, выгрызая оставленную Малявкой арбузную мякоть, прежде чем бросить корку Фатиме.
— Ну, просто посмотреть, — неуверенно протянул Лев, надеясь, что Артём станет его отговаривать более настойчиво.
— Ну, посмотри, — пожал плечами тот, принимаясь за следующую корку. — Классно твоя сестра ест арбуз. Столько оставляет — армию накормить можно.
Лев уже пожалел о своём исследовательском порыве, но отступать было поздно. Не мог же он на глазах у Артёма взять и пойти в противоположную сторону.
Он пригнулся и полез под деревьями. Зелёные мандарины то и дело стучали по голове, словно кто-то маленький и злобный молотил его крепкими кулачками, пытаясь не пропустить в свои владения.
Сад тянулся бесконечно. За одним деревом возникало другое, точно такое же. Менялся только угол наклона земли, становившийся всё круче. Но вот между ветвями замаячил просвет. У Льва окаменели мышцы. Что, если там правда могила? Как во сне?
«И что же такого страшного в могиле? Да даже и в самом мертвеце?» — сказал он себе занудным голосом Саныча.
Но это не особо помогло. Всё равно хотелось развернуться и убежать. Тогда он попробовал голос Ники:
«Если не увидишь, что там, так и будешь бояться. А ты посмотри — вдруг оно совсем не страшное? Так тоже бывает».
Вслед за этим в голове непрошеным гостем зазвенел противный Малявкин писк:
«Трусливый лев! Трусливый лев! Не сходить ли тебе за смелостью в Изумрудный город?»
Лев взбесился, рванулся вперёд и вывалился из зарослей. В первую секунду ему показалось, что он-таки видит перед собой могильный памятник. Но нет. Посреди полянки лежал на боку старый холодильник без дверцы. Внутренность холодильника была засыпана землёй, в которой бурно росли высокие жёлтые ромашки с чёрной сердцевиной. Казалось, они удивлённо смотрят на выкатившегося из джунглей человека, покачивая нарядными головками.
Льва разобрал смех. Подумать только! Мог бы весь отпуск пробояться старого холодильника, воображая, что это чья-то могила!
Он почувствовал себя таким сильным и смелым, что решил исследовать сад до конца. Ведь где-то же он кончается.
Лев совсем немного ещё прополз под деревьями и упёрся в ограду, сделанную из всякого хлама. Тут были и лыжные палки, воткнутые в землю, и железные спинки древних кроватей, и даже ржавые дверцы автомобилей. Все эти сокровища свалок оплетала толстая проволока, а местами простая бельевая верёвка.
Лев долго разглядывал это чудо инженерной мысли, а потом осторожно двинулся вдоль ограды и вскоре наткнулся на калитку. Вместо замка или щеколды дверцу держал пожелтевший бинт, завязанный аккуратным бантиком.
Наверняка совсем легко развязать. Потянуть за один конец — и всё, готово: выхожу один я на дорогу. А дорога поднимается вверх. И по бокам её тянутся колючие кусты ежевики, а прямо по центру гордо красуются коровьи лепёшки. Потом она поворачивает и скрывается из виду. И так хочется узнать — что там, за поворотом? Такая щекотка в пятках, будто в них отрастают маленькие крылышки. Лев чувствует в себе Нику. Себя — Никой. Рука сама тянется к калитке.
Рука потянулась развязать бинт и не дотянулась, столкнувшись с другой рукой, липкой от арбузного сока.
— Не надо туда, — тихо проговорил Артём.
Его приглушённый голос звучал гораздо страшнее, чем истошный вопль, который был во сне.
Рука Льва так и застыла в воздухе на полпути к калитке.
— Ты похож на памятник неизвестному поэту, — прокомментировал Артём. — Тоже стоишь с протянутой рукой.
— Это в Сухуме? — сипло спросил Лев, чтобы хоть что-то сказать.
— Не, в селе Псху. В одной газете написали, что это родина двадцати плохих поэтов. А поскольку там живёт двадцать восемь поэтов, то каждый втайне думал, что именно он вошёл в эту великолепную восьмёрку. Начались склоки, драки. Все доказывали всем… Ну, ты понимаешь. И тогда самый старый поэт, который уже почти всегда спал, вдруг проснулся и предложил установить в Псху памятник местному поэту. Без имени. Пусть каждый думает, что это ему. И поэты накрепко помирились. Денег насобирали и на литейный завод в Ткуарчал отправились, где ордена печатают. Отлили им там этого поэта. А из Ткуарчала только одна дорога ведёт, через горы. Согласись, удобное место для разбоя. Вот на обратном пути разбойники на них и напали. Хотели отнять поэта на цветмет. И тогда двадцать семь поэтов из Псху… ведь старичок с ними не поехал, он с раскладушки уже не вставал… Так вот, двадцать семь поэтов окружили мародёров и стали хором читать стихи. Каждый свои. Ох-ох-ох, бедные разбойники! Бросили автоматы под айву и врассыпную. А поэты привезли памятник домой и установили там, где раньше Ленин стоял. По секрету тебе скажу, они именно его и переплавили. А где ещё металл-то взять? Потом в той же газете написали: «В селе Псху установили памятник неизвестному поэту». Вот тут они по-настоящему обиделись. Хотя, конечно, никто этих поэтов не знает, кроме них самих, это правда. Но обидно такое в газете прочитать, согласен?
— Артём! — грянуло снизу. — А-а-артём! Иди сюда! Мост пробовать!
— Зачем его пробовать? Он же не суп!
— Крепко ли держит.
— Тогда тётю Мадину зови. Если её выдержит, значит, на танке ехать можно.
— Артём! Сколько раз…
— Да иду я, иду! И гостя веду.
Он обернулся и скользнул озабоченным взглядом по забинтованной калитке, а потом, уже весело, посмотрел на Льва. Лев заметил эту мгновенную перемену, и ему стало не по себе. Но к привычному страху примешивалась ещё и щекотка в пятках. Что-то здесь не то. Какая-то тайна. Лев не успел решить, любит ли он тайны в жизни или, пожалуй, только в книжках. Артём легко, но настойчиво потянул его вниз.
— Пойдём поиграем в комиссию из города.
— Это как?
— Просто. Надуваешь живот, кладёшь на него руки, как на стол, и морщишься, будто сейчас чихнёшь. А потом ходишь и говоришь: «Ну, не знаю, не знаю… мост, говорите… ну-ну…»
Мост выглядел вполне целым. Рядом по щиколотку в речке (это была самая большая глубина) стоял Мелик и с крайне скептическим видом скрёб щетину на подбородке.
— Дядя Тенгиз уехал? — поинтересовался Артём.
В ответ Мелик махнул рукой с такой силой, что чуть не вывихнул её. Он схватился за плечо и застонал, как раненый мамонт. В соседнем саду тут же всполошились петухи.
— Не говори мне об этом птеродактиле!
Артём хмыкнул.
— Он стал птеродактилем?
— Это я культурно выражаюсь, Артём! — прорычал Мелик. — И нечего тут зубы скалить! Марш на мост!
— Только после тебя.
— Не сворачивай мне кровь, Артём! Иди на мост, я сказал!
— А тётя Мадина говорит, что старших надо пропускать.
Мелик издал яростное клокотание, опять махнул рукой и застонал ещё громче. На этот раз откликнулись не только петухи, но и коровы.
— Ладно же, — процедил он сквозь зубы и выбрался на берег с таким плеском, будто по реке проскакал табун диких лошадей. — Ладно же!
Мелик споткнулся о небольшой камень и потерял равновесие, но всё-таки устоял на ногах. С Артёмом опять произошла мгновенная перемена — от смеха к серьёзности.
— Не надо, па. Стой. Я сам.
— Брысь! — рявкнул Мелик так, что, казалось, даже горы подпрыгнули.
Он ступил на мост и сделал первый шаг. Лев подумал, что кто-то пролил на доски подсолнечное масло. Второй шаг навёл его на подозрения, что к хозяину применили заклятие Брахиам Эмендо, убирающее из тела кости. Ноги Мелика обвились одна вокруг другой, как у резиновой куклы, он замолотил руками по воздуху, накренился и стал похож на падающую мельницу. На долю секунды он завис над водой, но в следующее мгновение и сам Мелик, и починенный мост уже лежали в реке.
В комедиях любят показывать такое. Типа люди должны умирать со смеху, когда кто-то падает. Льву это никогда не казалось даже мало-мальски забавным. А Малявка утверждала, что у него просто нет чувства юмора.
Когда же в воду упал не актёр, который по крайней мере получит за это деньги, а живой человек, смешного оказалось ещё меньше. Артём бросился в речку. А Лев — в свою комнату.
На бегу ему пришла в голову гениальная идея: выкопать из Никиного рюкзака бинт и завязать дверь, как калитку. Раз уж по-другому она не запирается.
Глава одиннадцатая, где Артём кормит каменного гостя гречкой,
а Ника посылает Саныча строить Кон-Тики
Лев идёт по саду. Он помнит, что никакой могилы тут нет. Бояться нечего. Там, среди мандариновых деревьев, что-то смешное и неопасное. Но что — он забыл. Эмалированный тазик? Корыто для Фатимы? Лев раздвигает ветки и видит, что на полянке кто-то лежит. Большая нога в сапоге, неподвижная ладонь, повёрнутая к небу. Это явно человек. Но что-то в нём не так. Лев с ужасом понимает, что лежащий намного больше любого человека. Они вдвоём с Артёмом могут уместиться в его раскрытой ладони, как в лодке. Великан? Тролль? Йети? Нет, йети не носят сапог. Как, впрочем, и тролли. Лев подходит ближе, хотя от страха колени у него не то что подгибаются, а вообще выгибаются назад, будто он кузнечик.
Лев смотрит в лицо лежащего. Огромные глаза наполнены водой, как два озера. В них отражается луна.
Он каменный! — вдруг доходит до Льва.
«Дедушка пришёл в гости», — говорит Артём.
Он садится на корточки и принимается кормить лежащего гречкой из кастрюли. Вместо ложки у него железный совок, который противно скрежещет по большим каменным губам.
«Прекрати! — кричит Лев. — Это же памятник! Памятник неизвестному поэту!»
«Не могу, — печально отвечает Артём. — Гостя надо угостить. Даже если он каменный».
Лев срывается с места, бежит среди деревьев. Теперь под каждым кто-то лежит.
«Поэтов-то было двадцать восемь, — понимает он. — А пока Артём всех кормит, я могу выйти!»
Вот и калитка. Лев тянет за кончик бинта. Что такое? Ведь завязано бантиком. Должно легко развязаться. Так почему же? Он дёргает сильнее.
«Нет! Стой!» — кричит кто-то.
Лев дёргает изо всех сил.
И вдруг по белому бинту начинает быстро-быстро расползаться красное пятно. Кровь капает с калитки на землю. Всё сильнее и сильнее. Настоящий ливень, потоп. Лев пытается вытереть о штаны окровавленные руки. И видит, что стоит по колено в крови. А в следующий миг — уже по пояс.
«Нет! — кричит он. — Стой!»
Из сада, ломая деревья, к нему бежит памятник неизвестному поэту.
Лев кричит, кричит.
И вскакивает.
Лев вскочил. Подушка плюхнулась на пол. Вокруг что-то оглушительно лилось, хлестало по крыше, клокотало за дверью. Продолжается кровяной потоп?
Ему показалось, что он не проснулся, а вылетел в следующий слой сна.
Кошмары часто приходят такими вот матрёшками. Думаешь, будто спасся, проснулся и стоишь в своей обычной комнате. И вдруг видишь что-то такое, чего здесь точно не может быть. И понимаешь, что ты по-прежнему в кошмаре. Но понимаешь слишком поздно, потому что в эту секунду дверь медленно отворяется, и входит…
Дверь с грохотом отлетела в стену. Лев попятился, споткнулся о подушку и шлёпнулся на пятую точку. Лопатки упёрлись в стену. Отступать некуда.
На пороге стояла всклокоченная Ника.
В кошмарах это обычное дело. Враг принимает вид хорошо знакомого человека, от которого не ждёшь ничего плохого. Ты теряешь бдительность, подпускаешь его слишком близко…
— Нет! — закричал Лев, прикрываясь подушкой как щитом. — Не подходи!
— Не ори, а? — хрипло сказала Ника. — Малявку разбудишь.
Это точно не она. Настоящая Ника отлично знает, что Малявку ничем не разбудить, даже если специально стараться. И голос у Ники не такой хриплый. Лев вспомнил тошнотворную сказочку про семерых козлят, которая в детстве пугала его до истерики. «И волк пошёл в кузницу и перековал себе горло».
Ника прокашлялась и сказала уже своим голосом:
— Что тут происходит? Битва с канализационным василиском?
Если это не Ника, то откуда она знает, что после второго Поттера Лев боялся ходить в туалет, так как ждал, что из трубы вылезет василиск?
— Это ты? — с надеждой спросил Лев, на всякий случай продолжая держать перед собой подушку.
— Конечно, нет, — Ника села на пол вплотную к нему. — Это оборотное зелье.
Она выдернула у него подушку и закинула им за спины, чтобы удобнее было сидеть.
— Ну, рассказывай. Кто на этот раз?
Ника сладко потянулась, и Льву вдруг стало так уютно и спокойно, как давно не бывало.
— Что там такое льётся? — спросил он шёпотом.
— Дождь, — усмехнулась Ника. — А ты что думал? Реки крови?
Лев кивнул и тоже засмеялся.
— Таких дождей не бывает.
— В горах всё в десять раз сильней.
Ника была такая горячая, такая родная. Но Лев не успел особо разнежиться. На пороге возникла зевающая пасть, к которой прилагался недовольный Саныч.
— Ну, чего? — брезгливо поинтересовался он. — Сам не можешь справиться? Вот нас в детстве в походах…
— Слушай, вали-ка ты отсюда, Тур Хейердал, — перебила Ника.
Она так выговорила имя великого путешественника, будто это было ругательство.
— Чего? — изумился Саныч.
— Иди, говорю, сколоти своё Кон-Тики и поплавай где-нибудь подальше.
Название легендарного плота тоже прозвучало как неприличное слово.
— Детский сад какой-то! — Саныч раздражённо пожал плечами и вышел, громко хлопнув дверью.
Глава двенадцатая, где Гоголь стукается о косяки,
а Лев заговаривает зубы корове
Утром ничего плохого не произошло. И даже произошло хорошее: Саныч пропал. Правда, не без вести — оставил записку на столе, придавив большим плоским камнем, который Малявка вчера изрисовала так, что живого места не осталось. Это у неё типа мании: любую поверхность в момент покрывать корявыми разноцветными кляксами, про которые она утверждает, будто это сердечки.
Записка Саныча была по-своему хороша: «Ушёл строить Кон-Тики». Лев с удивлением почувствовал, что ему даже нравится эта веская немногословность. Сказал — будто камень на стол положил.
Второе хорошее было, что Ника расстроилась. Не то чтобы Лев любил чужие страдания, он же не маньяк какой-нибудь, в отличие от Малявки. Просто когда Ника грустила, она замедлялась настолько, что он мог за ней поспеть.
Вот и этим утром Ника не ускакала на рассвете, а сидела на веранде, подперев щёку кулаком, и складывала из Малявкиных камушков башню. Башня рассыпалась. Ника лениво сгребала камушки обратно и начинала снова. И вид у неё был такой, будто ей совершенно параллельно, устоит башня или нет, вернётся Саныч или уплывёт в кругосветку на своём Кон-Тики, успеем мы искупаться, пока солнце не стало злым, или бездарно проторчим весь день в гостевом домике.
Даже Лев не выдержал.
— Мы сегодня пойдём куда-нибудь? — спросил он.
— Ну, пойдём, — безучастно отозвалась Ника.
Она придвинула к себе записку Саныча, нацарапала внизу: «Детский сад какой-то!» — и поплелась к калитке, забыв взять болтавшийся на верёвке купальник.
Она даже не удивилась и не обрадовалась, что Лев наконец-то решился отправиться на море. В своём обычном состоянии она бы устроила вокруг этого события целый спектакль с фейерверком. Но что поделаешь, за всё приходится платить. Медленная Ника — это плюс. Выключенная Ника — это минус. Но одно неизменно идёт в комплекте с другим. Так устроен мир.
За этими философскими раздумьями Лев сам не заметил, как перешёл речку. И только потом спохватился и обернулся посмотреть на мост. Это было ещё одно чудо инженерной мысли, сконструированное из мусора. Доски с одной стороны подпирал ржавый буй, с другой — пирамида из старых покрышек. Как ни странно, конструкция стояла прочно и даже не шаталась. А Малявка там хорошенько попрыгала, надеясь обрушить мост и подкинуть новых проблем бедняге Мелику, который совершенно ошибочно считал её принцессой.
Когда мост не поддался, Малявка переключилась на Льва.
— Сейчас будем мимо одного сада проходить, я тебе покажу такое! Тебе понравится!
Ага, значит, это «такое» должно его напугать или вызвать отвращение.
— Даже головы не поверну, — буркнул он.
— Трусишь! Трусливый Лев! Трусливый Лев!
— А ты — чемпион мира по занудству! Хуже Саныча!
— Это ещё почему?
— Твердишь всегда одно и то же! Ничего нового придумать не можешь! Как только самой не надоест!
Малявка выпятила нижнюю губу и замолчала. А Лев засмотрелся на чёрного петуха, гордо топтавшегося на вершине горы дынных корок. Куры поклёвывали подножие горы и с восхищением поглядывали на своего предводителя-альпиниста.
— Смотри, смотри! — Малявка дёрнула зазевавшегося брата за руку и подтащила к ограде.
— И чего? Сад как сад, — не понял Лев.
— Да вон же, чёрное, среди деревьев, не видишь, что ли? И фотка.
Лев похолодел. Это был могильный памятник. Прямо в саду. Как в его сне. С овальной фотографии смотрела кудрявая старушка.
Лев до паралича боялся мертвецов и всего, что с ними связано, — кладбища, гробов, даже искусственных цветов. И Малявка это отлично знала.
— Ты когда-нибудь видел такое? Прямо в саду? Дядя Мелик сказал, у них такая традиция — чтобы родственники были всегда рядом, прикинь. Вот бы ты порадовался, если бы нашу бабушку зарыли у нас во дворе, прямо на детской площадке! Когда она помрёт, конечно.
— Замолчи! — сдавленно пискнул Лев, судорожно нашаривая глазами Нику.
Но та медленно брела по обочине, не обращая на них никакого внимания. Плечи опущены, руки по локоть в карманах, ноги загребают придорожную пыль.
— Думаю, тут в каждом саду кто-то закопан. А по ночам они вылезают… — вдохновенно продолжала Малявка, чувствуя, что он у неё на крючке.
— Замолчи! — крикнул Лев уже громче, но Ника так и не обернулась.
Спасение пришло, откуда не ждали. Сверху с грохотом скатился какой-то невообразимый тарантас, будто тоже собранный из даров помоек. Поравнявшись с ними, неопознанное транспортное средство притормозило, и из окна высунулся незнакомый небритый дядька, из-за спины которого радостно махал Артём.
— Что вы тут кушаете? — поинтересовался дядька. — Ежевику или репей?
— Ежевику, — не задумываясь, соврала Малявка.
Хотя они ничего не ели. Не считая того, что она, как обычно, ела его мозг, точно зловредная моль бабушкину шубу.
— Тогда приятного аппетита! — пожелал дядька и дёрнул рычаг.
Машина подпрыгнула и не сдвинулась с места.
— Только инжир у Мадины не таскайте, — крикнул Артём. — А то она на вас Графа натравит.
— Чего болтаешь? — возмутился дядька и даже выпустил рычаг. — Граф и кошку не обидит, дрыхнет целый день под чинарой, вывалив язык.
— Дядя Алхас, так то Граф, а то — Мадина, — возразил Артём.
— Какая она тебе Мадина? — вскричал дядька и схватился за голову.
— Это твоей тёти Мадины сад? — затараторила Малявка. — А чья там могила?
— Бабы Зои, — хором гаркнули Артём и дядька.
— А почему в саду? На кладбище денег не хватило? — продолжала молотить своим злым языком Малявка.
К счастью, её слова заглушило рычание воскресшего мотора.
— А я еду торговать! — Артём показал набитый толстыми помидорами пакет. — Вечером попируем! Принцесса, пиццу любишь?
Малявка не успела ответить ничего гадкого, только презрительно передёрнула плечами, будто любить пиццу было ниже её царского достоинства. Машина фыркнула, чихнула и сорвалась с места.
Дорога к морю, как и опасался Лев, оказалась бесконечной. Малявка без умолку трещала про призраков и кровь, капающую с клыков. Затем перескочила на акул, которые буквально кишат у берега и только вчера откусили ногу одной девочке с их пляжа. Лев считал про себя до ста и обратно, чтобы не слышать, потом стал твердить «Выхожу один я на дорогу», пока слова не превратились в бессмысленную кашу. Но кое-что из Малявкиной болтовни долетало сквозь все защиты.
— А на гору, которая начинается за нашим домом, ходить нельзя, — важно вещала она. — Артём говорит, там живут злые колдуны. Только я в это не верю. Это всё враки для трусливых… куриц. А я возьму и схожу. И докажу, что там никаких колдунов нет. Одни коровьи какашки.
Тут Лев едва не вступил в то, о чём она говорила, и Малявка чуть не лопнула от хохота. Ника не обернулась. Зато чёрная корова, стоявшая у забора, мотнула могучей шеей — и прямо передо Львом выросла рогатая голова с раздувающимися ноздрями. Он и не подозревал, что коровы такие огромные!
— Ника! — мяукнул Лев.
— Трусливый… червяк! — фыркнула Малявка. — Испугался миленькую маленькую коровёнку!
Тут рогатая башка мотнулась в её сторону — и Малявка с визгом унеслась вниз по улице догонять Нику. Лев не успел сделать ни шага. Корова опять повернулась к нему, и он остался стоять, припёртый к забору направленными на него кривыми рогами, как тореодор-неудачник.
— Есть такой город Кривой Рог, — дрожащим голосом заговорил он с коровой, чтобы отвлечь её от кровожадных замыслов. — Там живут криворожцы и криворожицы… Тебе бы туда. Была бы мисс Кривой Рог…
Корова оглушительно замычала и шлёпнула себя хвостом по рёбрам. А потом шагнула к нему. Лев вжался в забор, чувствуя на лице горячее коровье дыхание. Ещё шаг. Он зажмурился. Над ухом что-то зловеще захрустело. Кажется, рогатое чудовище уже откусило ему плечо. Только боли он почему-то не чувствовал. Это от шока, подумал Лев и приоткрыл один глаз — посмотреть, что осталось от плеча. Коровья морда, обдавая жаром, висела в десяти сантиметрах от него и мирно объедала свесившиеся с забора огурцы. Лев сделал малюсенький шажок в сторону. Большущее ухо тут же повернулось к нему, как локатор. Лев застыл на месте. Корова продолжала жевать. Лев шагнул ещё и ещё, а потом припустил вслед за Никой.
— Меня там… чуть не сожрало чудовище… — задыхаясь, выкрикнул он в её спину в белой майке. — А тебе плевать!
Ника остановилась и посмотрела на него долгим мутным взглядом, будто силилась вспомнить, кто он такой, но никак не могла.
— Это была миленькая маленькая коровка, — поправила Малявка.
Ника уныло вздохнула и потащилась дальше, ни слова не говоря. Как зомби, честное слово! И главное, из-за кого? Радовалась бы возможности немного отдохнуть от занудства, которое так ненавидит!
Лев вспомнил, как Ника объясняла бабушке появление Саныча в их жизни: «Гоголь наколдовал». Они с Санычем играли в спектакле «Вий». Ника Панночку, а Саныч — Хому. С этого у них всё и началось.
Бабушка тогда ответила, что «Гоголь ещё ничего хорошего никому не наколдовывал». А Малявка потом долго изводила Льва историями про злого колдуна, чьё лицо облеплено, как мухами, маленькими чёрными буковками. По ночам он вылезает из бабушкиного книжного шкафа и бродит по комнатам, стукаясь о косяки, потому что ничего не видит от букв. Но если уж этот Гоголь набредёт на кого-нибудь, то не упускает случая набить тому в горло скомканные страницы своих книг — и человек умирает мучительной смертью.
— А я даже колдунов с горы не боюсь. И призрака из сада. И вообще всё это сказки для трусливых мокриц…
Малявку неуклонно несло вниз по лестнице Ламарка. Скоро она скатится до трусливых амёб. И это окончательно перестанет быть обидным. Правда, тогда она изобретёт что-нибудь новенькое. Это уж непременно.
Глава тринадцатая, где тринадцать чёрных камней сулят несчастье, а от пончиков приходят бредовые идеи
В Малявке боролись два одинаково сильных желания. Первое: понырять в солёных волнах. Второе: поизводить брата. Вскоре борьба закончилась, и началось продуктивное сотрудничество. Малявка делала пять молниеносных кувырков под водой, выскакивала в брызгах и хохоте, глотала воздух и выкрикивала что-нибудь вроде: «Там плавает огромная ядовитая медуза!» или: «Я видела плавник акулы!». Или своё коронное: «Неужели ты боишься этих миленьких маленьких волночек?»
Ника, едва они пришли, бросилась в воду — прямо в майке и шортах, ведь купальник остался на верёвке между кухней и душевой.
И больше они её не видели.
Если бы Лев уже не умер от беспокойства за неё тысячу раз — прошлым и позапрошлым летом, когда она вот так же уплывала в открытое море и пропадала на полдня, — то он бы умирал от беспокойства сейчас. Но делать это в тысячу первый раз было скучно даже ему.
Поэтому он просто стоял у кромки прибоя и хмуро смотрел на камушки. Удивительное дело — в воде они казались разноцветными и красивыми, а высыхая, превращались в нечто совершенно невыразительное — так что было уже непонятно, почему именно их выбрали из миллионов других.
И всё равно камушки были единственным, что примиряло Льва с морем. Ему нравилось разглядывать их прожилки — долго-долго, пока не увидишь в случайном сплетении линий пейзаж или неведомое существо. Он мог часами ползать по пляжу в поисках идеально круглого камушка. Любил сортировать и раскладывать кучками на полотенце: красные, розовые, зеленые.
Сегодня он решил собирать чёрные. Такое уж было настроение. Даже пропажа Саныча уже не радовала.
— Когда наберёшь десять, — случится неприятность, — сообщила Малявка, выныривая чуть ли не у него под рукой. — А если тринадцать — то настоящее несчастье. Верная примета. Кто-нибудь утонет, например.
— Да иди ты! — заорал Лев и швырнул в нее всю горсть чёрных камушков.
К сожалению, ни один не попал — Малявка стремительно нырнула.
Интересно, сколько он уже успел собрать? Надо было сосчитать сначала. Хотя нет, лучше не знать. Или наоборот?
— Всем расскажу, что ты в меня камнями бросаешься! — крикнула она, выпрыгивая из волны на безопасном расстоянии.
Лев нагнулся зачерпнуть ещё гальки, но Малявка уже опять ушла под воду, как вражеская субмарина.
— Ка-а-алечки медовые! — вдруг раскатилось над пляжем, будто грохнула пиратская пушка.
Лев аж подпрыгнул. Таким голосом кричать «На абордаж!» или «Эскадрон, в атаку!», а не какие-то там «колечки медовые».
— Сто рублей — покупай, не жалей! Налетай, не зевай! Кошельки доставай! — продолжал горланить продавец.
Лев прищурился и увидел, что между отдыхающими виляет странная конструкция. Во главе её мрачно вышагивал небритый Мелик в белой футболке и чёрных очках. Конечно, кто же ещё может так орать. Телом конструкции был черенок лопаты, на котором болтались пончики-гиганты. В хвосте плёлся Артём. Он держал второй конец палки и время от времени подпевал Мелику:
— Люди добрые, покупайте колечки медовые!
— Ты как будто милостыню просишь! — крикнула ему Малявка, выскакивая на берег. — А «добрые» и «медовые» вообще не рифмуется.
— А что рифмуется? — дружелюбно поинтересовался Артём.
— Ну… — Малявка сунула в рот мизинец и закатила глаза. — Медовые — бедовые, бредовые…
— Люди бедовые, ешьте колечки медовые, от них приходят идеи бредовые, — тут же выдал Артём, и оба заржали.
— Эй, вы там. Торговлю мне не портите! — рявкнул Мелик, ловко снимая с черенка одно колечко и подавая его необъятной тётке в красном купальнике.
— Дядя Мелик, а можно мне тоже? Мама вечером деньги отдаст, — Малявка подпустила в свой голос максимальную дозу сиропчика. — Они так пахнут обалденно.
— Принцессам бесплатно, — хмыкнул Мелик.
Малявка впилась зубами в колечко, даже спасибо не сказала.
— Мадина тебя убьёт, — заметил Артём. — У неё всё посчитано.
— Ладно, не болтай. Скажем, уронили.
— Тем более убьёт.
— Ой, напугал. Она меня уже тридцать лет убивает, привык.
И они медленно побрели дальше.
— А огурцы ты свои продал? — крикнула Малявка вдогонку.
И зачем ей это знать, спрашивается?
— Выкинул, — отозвался Артём. — Они горькие оказались. Тётя Мадина велела не позориться и колечки свои всучила.
— Почему горькие? Колдуны отравили?
— А то как же…
— Это всё враки-и-и-и, — завопила Малявка на весь пляж, потому что Мелик с Артёмом отошли уже достаточно далеко. — Нет никаких колдунов!
— Ка-а-а-алечки медовые…
Малявка фыркнула, запихала в рот остатки пончика-мутанта и прыгнула в воду. Лев думал, она не сможет нырнуть — набитые щёки удержат на поверхности, как спасательный круг. Но нет. Малявке ничто не помешает делать две вещи: злобствовать и совершать спортивные подвиги.
— Крошка Мю вылитая, — пробормотал он себе под нос и поднял первый белый камушек.
Он решил собрать на всякий случай тринадцать белых. Вдруг это уравновесит те тринадцать чёрных? И ничего плохого не случится.
Глава четырнадцатая, где Малявка кутит в ресторане
и получает приглашение на день рождения телёнка
И ничего плохого не случилось. Не считая того, что Ника вернулась из моря на плоту, которым управлял гордый Саныч. Он даже не зевал ради такого случая. Малявка пришла в полный восторг, Ника тоже выглядела неприятно довольной.
Чему, спрашивается, тут радоваться? Ну, плот. Доски какие-то гнилые, связанные бельевой верёвкой. Тоже мне подвиг Геракла.
Но все наперебой восхваляли Саныча, какой он герой и великий путешественник. Набрал доски на заброшенном рыбзаводе, в развалинах которого паслись коровы, купил верёвку в хозяйственном и отправился бороздить просторы мирового океана. Аплодисменты!
Вокруг плота быстро собралась толпа детей. Малявка с видом заправского экскурсовода втирала всем, что это «тот самый Кон-Тики, на котором Тур Хейердал…». Никто, разумеется, и слыхом не слыхивал ни о каком Туре. Но все стояли, разинув рты, и важно кивали. Мол, да-да, понимаем, как нам повезло.
Потом Малявка вообще придумала дикую штуку. Быстренько освоила управление плотом — там было типа весло, тоже из старой доски, конец которой Саныч обмотал той же верёвкой, чтобы не занозить руки. Малявка за пять минут научилась махать этим веслом и принялась зазывать всех кататься вдоль берега. За сто рублей! Лев аж задохнулся от такой наглости. А народ ничего — валом повалил, даже очередь выстроилась.
Малявка развлекалась так до полудня, а потом заявила, что «хочет жрать как из пушки» и намеревается сделать это в «ресторане с видом на море». Непонятно, зачем ей ресторан, если она везде ест только макароны с сосиской, которые даже Ника умеет готовить.
Малявка выволокла плот на берег, уселась на корме и стала считать выручку, слюнявя пальцы и громко втягивая сопли. Будто воспитывалась в разбойничьей шайке, а не в семье «интеллигентов в третьем поколении», как говорила бабушка.
Видимо, ей показалось, что она заработала достаточно. Поэтому, минуту поборовшись с жадностью, Малявка пригласила в ресторан Нику. А потом — с тяжёлым вздохом — пообещала и Санычу купить «самую маленькую бутылочку колы». Она прекрасно знала, что он не пьёт ничего, кроме воды. И когда Саныч пустился в занудные объяснения о вреде всего газированного, быстренько перебила:
— Да ладно, не парься, сама выпью твою колу, так уж и быть.
Льву она, конечно, ничего не предложила. Даже бесплатной воды из-под крана.
***
Малявка ныла. Нудно и неустанно, как больной зуб. Они тащились домой по бесконечной дороге, и у Малявки от всего съеденного в ресторане болел живот. Иногда Ника несла её на руках. И у всех наступала короткая передышка. Но Ника вообще-то не штангист. Она быстро уставала и ставила Малявку обратно на пыльную обочину. И та с новыми силами принималась за нытьё.
Саныч молчал. Но не зевал. Потому что невозможно зевать, когда так крепко сжимаешь челюсти. Льву казалось, что у Саныча сейчас раскрошатся и вывалятся изо рта зубы, не выдержав такого напора. Смотреть на это было жутко, поэтому он старательно глазел по сторонам.
В тени под высоким деревом два дядьки кидали игральные кости на стол. Они синхронно подняли головы и уставились на ревущую Малявку. Потом стали, посмеиваясь, что-то говорить друг другу.
Чуть подальше сидел на раскладушке белоголовый старик в тапочках. Он смотрел прямо перед собой неподвижными голубыми глазами и на Малявкин вой никак не отреагировал. Глухой, наверно, — позавидовал Лев. Брови у старика были тоже белые и нависали над глазами, как снежный козырёк. А лицо коричневое и на вид очень твёрдое, будто старичка вырезали из куска того дерева, под которым он сидел, приклеили голубые пуговицы вместо глаз, а сверху нахлобучили гнездо из ваты.
— Смотрите, «яйца»! Вон там написано! — крикнула вдруг Ника с таким восторгом, словно нашла сундук с золотыми монетами.
— Ну и что? — взревела Малявка. — У меня живот боли-и-и-и-т!
— Правильное питание — залог здоровья! — торжественно изрекла Ника. — Никаких чупсов и чипа-чипсов! То есть наоборот — никаких чупа-чипсов и… Тьфу ты! В общем — только омлет и яичница!
— Странное у тебя представление о здоровом питании, — начал Саныч.
Ника подняла бровь, и Саныч проглотил свои дальнейшие занудства, длинные, как резиновый шланг, который запихивают в горло, чтобы сфоткать живот изнутри.
Ника влетела в калитку, и вся их скорбная процессия — ноющая Малявка, надутый Саныч, мрачный Лев — втянулась следом, как хвост за змеёй.
Во дворе под мандариновым деревом сидели две женщины, одна другой толще. Между ними на земле стоял большой бельевой таз, куда они с быстротой мясорубки крошили лук. Женщины громко смеялись, сморкались и то и дело вытирали льющиеся по щекам слёзы. Выглядело это как вечеринка в дурдоме.
— Здравствуйте! — закричала Ника. — У вас яйца есть?
— Откуда?! — возмущённо откликнулась одна из женщин и всплеснула руками, с грохотом уронив нож в таз.
Малявка забыла про свой живот и захихикала.
— В смысле? — Ника слегка притормозила. — У вас на заборе написано.
— Ночью гроза была, слышала, да? — Вторая женщина выудила нож из накрошенного лука и опять чему-то засмеялась, глядя на первую.
— И чего?
— Как чего? — хором вскричали обе. — Громыхало-то как!
— Ну и?
— Так куры от грома в обморок падают, — снисходительно объяснила первая. — Потом не несутся. У них шок. Приходите через пару дней. Если опять грозы не будет.
— Не обижайтесь, что мы смеёмся, — примирительно добавила вторая. — У нас радость — телёнок родился. Мужчины уже празднуют. А мы угощение готовим.
— У вас на день рождения едят лук? — поинтересовалась Малявка. — А у нас торт.
Вечно она что-нибудь ляпнет.
— Что ты, деточка, — захохотали женщины. — Это для шашлыка. Любишь шашлык? Приходи вечером. Вся деревня соберётся.
— А торт будет? — уточнила Малявка.
Женщины засмеялись, и лук опять полетел у них из-под ножей, как отстрелянные гильзы из пулемёта.
Остаток пути они прошли без приключений. Ведь нельзя считать приключением то, что Малявка опять начала хныкать про живот, а Саныч с Никой всё-таки поругались, хоть тот и сжимал челюсти, чтобы ничего не сказать. Сжимал, сжимал, но потом не удержался — сказал. Про суровое воспитание в походе, разумеется.
— Это же дети! — завопила Ника так, будто бы Саныч остался на пляже, и ей теперь надо до него докричаться. — Дети, а не солдаты! Да, они ноют, тупят, блюют и болеют! И что? Не нравится — вперёд в кругосветку!
Саныч, ничего не говоря, развернулся и быстро пошёл вниз по улице Речной. Будто только этого и ждал всю дорогу.
Ника опять замолчала и понурилась. Теперь так и будет в глубокой заморозке, пока великий путешественник не вернётся оттуда, куда она его сама же и послала. У этого, правда, был свой плюс: Малявка перестала жаловаться. Знает, что бесполезно — Ника теперь всё равно ничего не слышит.
Лев тщательно смотрел по сторонам, чтобы не думать о чужих ссорах. Гора, у подножия которой прятался их картонный домик, вся поросла деревьями. А ровно посередине зелёной гущи светилось жёлтое окно. Странно, ведь ещё не стемнело.
— Похоже на голову дракона, а окно — это глаз, — шепнула Малявка и, видя, что он не испугался, добавила: — Свет горит и днём и ночью. Потому что там живёт колдун. Пойдёшь со мной на разведку сегодня? Или струсишь, как всегда?
Глава пятнадцатая, где с неба падает деревянная нога,
а дядя Саша воюет с марсианами
— Это дядя Саша из Сухума. У него нет ноги.
— Какой?
— Правой. Или левой. Одной из двух.
Артём и Малявка шушукались, ползая среди цветочных зарослей. На хозяйской веранде Мелик вспоминал детство с приехавшим на огромном джипе маленьким человечком, похожим на гнома без бороды. Ника лежала в своей комнате лицом к стене. Лев сидел возле их домика в ветхом кресле, из которого при малейшем движении сыпался песок, и незаметно наблюдал за всеми.
— А куда у него нога делась?
— Потерял.
— Ага. Шёл-шёл, и вдруг — бац! — нет ноги. Дальше надо прыгать.
На дорожку чёрным чёртом выскочил Дымок и молниеносно накрыл лапой зазевавшегося возле клумбы здоровенного шершня. Почти такого же гигантского, как жуткие бражники, охранявшие подступы к туалету. Котёнок хищно захрустел шершнем, и Льва замутило.
— Меня тошнит, — сообщил он в открытую дверь.
Ника не отреагировала. Ну, он особо и не надеялся.
— Я, кстати, в детстве так и думал про дядю Сашу, что он шёл — и бац! — нет ноги. Но он ее на войне потерял, — донёсся из зарослей шёпот Артёма.
— Тоже любишь вспоминать детство? — хихикнула Малявка. — А с кем война? С фашистами?
— С марсианами.
Малявка фыркнула, цветы заколыхались.
— Ты смешной.
— Дядя Саша однажды, правда, потерял ногу, деревянную, — Артём заговорил быстро-быстро: — На пляже на таком парашюте катают, видела?
— Спрашиваешь! Я туда прошусь-прошусь, а мне говорят: маленькая!
— А дядю Сашу друзья попросили ради рекламы на таком парашюте полетать. Чтобы, значит, отдыхающие увидели, как это круто, и тоже захотели. И вот он парит над пляжем, все смотрят, и тут у него отстёгивается протез и падает вниз. Красивая реклама получилась.
— Врёшь!
— Клянусь корытом Фатимы!
— А можно мне тоже ради рекламы полетать? У меня ноги не отваливаются.
— Попробую устроить.
— Ты крутой! А к колдуну на гору пойдёшь?
— Даже не думай! — До этого они шептались, а тут Артём завопил, будто наступил голой ногой на кактус.
— Боишься! — торжествующе прошипела Малявка, забыв, что он пообещал прокатить её на парашюте.
— Выкини из головы, слышишь? Я серьёзно!
— Ты трусливый! Как Лев! То-то вы с ним спелись! «Давай бояться вместе», да?
— На гору нельзя, поняла?
— Я не верю в колдунов, понял?
— Артём! А-а-артём! — громыхнуло с веранды. — Ты там чего? Смотри у меня гостей…
— Да смотрю я, смотрю! Эти гости сами кого хочешь напугают! А ты бы калитку починил уже. Второй день обещаешь!
— Ты посмотри! Новая Мадина растёт! Пригрел, что называется, — пожаловался Мелик.
— Ты Мадину не трожь, — отозвался одноногий Саша. — Я в неё в пятом классе влюблён был.
— Тьфу!
— Чего плюёшься?! У неё косы были… как ствол чинары…
— Да хоть реликтовой сосны! Всё одно гадюка, культурно выражаясь.
Малявка вынырнула из зарослей, вскарабкалась на веранду и остановилась перед креслом, придумывая, как бы подковырнуть Льва. Но, видно, резервуар с ядом временно иссяк. Весь на бедного Артёма пролился.
— Ишь расселся, — без энтузиазма протянула она. — Как старичок. Не хватает только сканворда.
Малявка пнула ножку кресла, отчего на пол высыпалась целая кучка трухи, и шмыгнула в комнату Ники. Лев не успел ей помешать или хотя бы возмутиться. Малявка уже прыгнула на кровать и заныла, что её тошнит.
Ника с протяжным вздохом оторвалась от своей любимой стены и начала рыться в рюкзаке в поиске таблеток.
Вот это было по-настоящему обидно. В отличие от сканвордов.
Глава шестнадцатая, где Ника надевает красный сарафан,
а Малявка совершает побег
Вечером ничего плохого не произошло, кроме того, что вернулся Саныч. Но это было даже хорошо, потому что Малявку изгнали из взрослой комнаты, а к двери придвинули шкаф, чтобы она не врывалась без стука, как обычно.
Но потом всё-таки стало плохо, потому что, покричав друг на друга в забаррикадированной комнате, Ника с Санычем решили ехать в Пицунду. Вдвоём.
— Взрослым надо иногда проводить время без детей, — заявила Ника.
Ради такого случая она даже вылезла из своих клоунских шаровар с огромными карманами и облачилась в красный сарафан. Это было так красиво, что у Льва заболели глаза, и он отвернулся.
— А когда ты постареешь или умрёшь, это платьишко достанется мне? — поинтересовалась Малявка, деловито теребя подол.
Саныч закатил глаза, Ника засмеялась. Она опять была готова смеяться на любую глупость.
Потом прозвучала коронная фраза: «Гречка в холодильнике», и эти «взрослые» понеслись вниз по улице Речной, глупо держась за руки, как в детском саду.
— Бросили детей! — кричала им вслед Малявка с мостика, опиравшегося на ржавый буй. — С незнакомым человеком! Который, между прочим, в тюрьме сидел!
— Что ты несёшь! — возмутился Лев.
— Ничего не знаешь, так и не лезь! — огрызнулась Малявка. — Мне Артём сам сказал.
Лев испуганно покосился на хозяйский дом. На веранде уже никого не было. Только Дымок прыгал как мячик, пытаясь зацепить когтями завязки Никиного купальника, висевшего на верёвке. А из открытой двери доносились раскаты храпа.
«Спит, значит, калитку не починил пока», — почему-то подумал Лев, и ему вдруг стало холодно внутри раскалённого воздуха, который от жары дрожал, как над свечкой.
— Ну, да, сидел, и что?
Артём, как всегда неожиданно, вынырнул из зарослей и вскарабкался на перила веранды, с которых тут же закружились вертолётики старой краски.
— Па хороший. А в тюрьму попал случайно. Перепутал машины. Сел в чужую и уехал. Нечаянно.
— И что?
— Ничего. Это называется угон, если ты не в курске.
— В курсе, — машинально поправил Лев, пытаясь вспомнить, где уже слышал эту нелепую оговорку. — Курск — это город такой.
— Слушай, ты своей сестре объясни, что на гору ходить не надо.
— А что там, правда колдуны живут?
— Конечно. А ещё средиземноморская черепаха. Там даже объявление висит: «Осторожно, средиземноморская черепаха». Она на самой вершине прячется. Огромная, как джип. И такая старая, что ещё мамонтов помнит, серьёзно.
— А почему «осторожно»?
— Так она мысли читать умеет. И внушать.
— И что?
— Ты хочешь, чтобы тебе средиземноморская черепаха что-нибудь внушила? А если она велит идти на охоту за мамонтом? Где ты его искать будешь? В палеонтологическом музее?
— Какой бред! — крикнула откуда-то Малявка. — Для старичков и трусов сказочки!
— Стой! — Артём спрыгнул с перил и рванул на дорожку. — Не надо!
Лев не успел ничего сообразить. Только увидел голубую кепку Малявки, исчезающую в глубине сада.
— Ты сам трус! Трус и старичок! А я нет!
Лев застыл в кресле, точно его заморозила Снежная королева. Мысли, и так-то не очень быстрые, превратились в кусочки льда, из которых он мучительно пытался сложить какое-то слово.
Происходило страшное — Лев это чувствовал. Но что, почему и куда бежать — сообразить не получалось. Так всегда бывало, когда творилось что-то, чем он не мог управлять.
— Стой, тебе говорят! — орал Артём.
— Ты мне не указка!
Лев неимоверным усилием вытолкнул себя из кресла и поплёлся в сад, смутно понимая, что в отсутствие Ники именно он отвечает за Малявку со всеми её безумными затеями.
Фатима истошно хрюкала в своём загоне. Точно силилась предупредить о чём-то. Лев бросил взгляд на её измазанный грязью пятачок и ускорил шаг. Зелёный мандарин больно съездил ему прямо по лбу.
— Я твоих колдунов не боюсь! Их вообще не существует!
— Просто остановись и послушай…
— Не хочу! Ты всегда врёшь!
— Там опасно! Это правда!
Лев пробирался под ветками, согнувшись в три погибели, как самый настоящий старичок, и внимательно разглядывал сухие листья под ногами. Это немного отвлекало от страха.
В отличие от Малявки, он Артёму верил. Не россказням про колдунов и черепаху. А чему-то в голосе. Этот голос не врал. Артём был по-настоящему испуган. Там, на горе, за калиткой, перевязанной бинтом, находилось что-то действительно страшное. Неужели Малявка не слышит? Или слышит — и всё равно лезет? Назло и чтобы показать, какая она смелая.
Когда Лев выкатился из-под последнего мандаринового дерева, он увидел жест из своего сна: белая рука, тянущаяся к забинтованной калитке, и смуглая рука, перехватывающая её на лету.
— Пусти! — взвизгнула Малявка.
Дёрнулась раз, другой.
— Скажи своей сестре… — начал Артём, оборачиваясь ко Льву.
Наивный. Лев — последний человек на свете, кого она послушается.
— Поня-я-ятно, — протянула Малявка самым вредным из всех своих голосов. — Ты просто хочешь со мной за ручку подержаться, да?
Дальше произошли две вещи. Первое: Артём вспыхнул и выпустил её руку. Второе: Малявка одним движением сдёрнула со скобы хлипкий бинт и выскочила за калитку.
— Лови её! — крикнул Артём, бросаясь вверх по горной дороге.
Лев, тяжело пыхтя, устремился следом. Он чувствовал себя самым несчастным существом на Земле. А может, и во всей Солнечной системе.
Глава семнадцатая, где черепаха оказывается правдой,
а избушка на курьих ножках — курятником
Малявка умела бегать очень хорошо. Даже лучше, чем нырять, доводить окружающих и прикидываться принцессой. Если бы она просто бежала, они бы почти сразу потеряли её из вида. Но просто бежать Малявке было скучно. Поэтому на каждом повороте она останавливалась и кричала: «Да тут под каждым кустом по колдуну!» Или: «Куда это ты так спешишь, опять хочешь за ручку подержаться?»
После каждого такого выкрика Лев обмирал от ужаса, ожидая, что Артём сейчас психанёт и бросит его одного. Но Артём сжимал челюсти, почти как Саныч, и пёр дальше, яростно колотя резиновыми шлёпанцами придорожную пыль.
Лев сошёл с дистанции в первую же минуту. Плечи, шею и руки как будто заполнила раскалённая лава, не дававшая дышать. Ноги болтались где-то отдельно, сами по себе, и получалось это у них не очень.
Иногда Малявка вспоминала и о нём и кричала что-то вроде: «Бедный старичок, возвращайся в своё инвалидное кресло!»
Но Лев с помидорными щеками и чёлкой, прилипшей ко лбу, был настолько жалок, что издеваться над ним не представляло никакого интереса. И она делала это так, для порядку, чтоб не особо расслаблялся. Как строгий хозяин дёргает поводок смирного пса, который и не думает никуда рыпаться.
Лев сипел, хрипел, а в голове билась одна мысль: «Хорошо, что Артём здесь».
Артём тоже был уже безнадёжно далеко. Лев, схватившись за бок, куда будто воткнули нож, перешёл на тяжёлый шаг. И дал себе немного оглядеться.
Ничего страшного видно не было. И от этого делалось ещё страшнее.
Заросли пыльной ежевики. Высохшие коровьи лепёшки. Узкие разломы в каменистых склонах, уходящие вертикально вверх. Наверное, в дождь по этим ущельям скатываются с вершины мутные потоки, от которых речка внизу выходит из берегов.
Над одним из таких разломов висела гирлянда аленьких цветочков, оплетённая каким-то вьющимся стеблем. Точно мост, по которому ночью гуляет королева фей.
Слева зеленели сады и торчали крыши гостевых домиков. У кого-то на веранде махала рукавами белая рубашка. Лев вздрогнул и провалился обратно в свой страх, из которого пытался выбраться, разглядывая окрестности. Рубашка будто хотела задержать, предупредить о грядущей беде.
У кого-то во дворе заголосил петух. Его позывной подхватили другие. Петушиная почта, подумал Лев. Откуда это? Вот бы петухи передали Мелику, храпящему в своей комнате, что здесь происходит. Ку-ка-ре-ку, sos, на помощь!
Может, правда сбегать за Меликом, раз уж он всё равно отстал? Но тогда Артём подумает, что он его бросил. Оставил одного расхлёбывать то, что натворила Малявка.
А что она, собственно, натворила? И что вообще происходит? И правда ли это настолько ужасно, что надо вмешивать взрослых? Что он вообще знает об этой горе, кроме дурацких россказней про колдунов. Так Артём и про дедушку-призрака, живущего в саду, тоже болтает.
На горизонте уже появилась полоска моря, светившаяся каким-то трудно уловимым цветом. То ли бирюзовым, то ли молочно-голубым. Берег загибался, подобно подкове. Гора находилась ровно посередине, а на правой ветви подковы росли одинаковые белые многоэтажки — Пицунда. Где-то там сейчас гуляет Ника, наслаждаясь отсутствием детей. Может, даже ест мороженое.
Это злило и вместе с тем почему-то успокаивало. Лев смотрел на море, представлял себе красный сарафан Ники, её хрипловатый голос и длинные загорелые пальцы, держащие вафельный стаканчик.
И тут он увидел объявление, примотанное железной проволокой к стволу дерева, усеянного жёлтыми сливами. Буквы выгорели, но всё равно читались.
Осторожно!
Средиземноморская черепаха!
Лев похолодел. Черепаха из баек Артёма оказалась правдой. Может, и колдуны тоже не выдумка? Почему объявление призывает к осторожности?
Он остановился и прочитал продолжение, набранное мелким шрифтом.
Вымирающий вид!
Занесён в Красную книгу.
Истребление карается законом.
От слов «истребление» и «карается» веяло сказочной жутью, но всё остальное звучало вполне обычно. С выцветшей фотографии печально смотрела средиземноморская черепаха. Она как будто говорила: «Что вы тут все носитесь и вопите? Я вот вообще вымираю. И ничего».
Лев устыдился собственной слабости и ускорил шаг.
За поворотом он увидел Малявку и Артёма. Они стояли перед очень странным сооружением, будто вышедшим из мультфильмов Миядзаки.
— Это избушка на курьих ножках? — кричала Малявка. — Там и живёт твой колдун?
Домик висел в воздухе, опираясь на четыре чёрных бревна, как на ходули. Двери видно не было. Только маленькое окошко под самой крышей. Прямо за ним качалась на чёрном проводе ослепительно яркая лампа.
— Это же «глаз дракона»! — догадалась Малявка. — Где свет горит и днём и ночью. А что тут на самом деле?
Артём осторожно шагнул к ней.
— Не подходи! — взвизгнула Малявка.
Тот застыл, как укротитель, подкрадывающийся к тигру.
— Отвечай! — приказала Малявка. — Что в этой лачуге?
Обычно из Артёма истории лились рекой, только тронь. Но тут он медлил. И Лев понимал почему. Если сейчас впарить Малявке очередную байку, она крикнет: «Фу, враки!» — и умчится дальше. А если сказать всё, как есть, фыркнет: «Пфф, скукотища!» И тоже убежит: искать что-нибудь поинтереснее.
Лев вдруг понял, что выход один: рассказать правду про гору. Про то, почему сюда опасно ходить. Он уже собирался предложить это Артёму, как тот произнёс:
— Это курятник.
— Бе, — скривилась Малявка. — Нашёл чем удивить!
— А почему… — начал Лев.
— Старичок! Домой! — скомандовала Малявка и сорвалась с места.
— Почему сюда нельзя? — всё-таки договорил Лев, поймав за футболку уже полетевшего вслед за ней Артёма.
Тот притормозил, посмотрел на Льва с пугающей серьёзностью и выдохнул:
— Плохие люди. Очень плохие. Опасно.
— Вы, оба! Идите домой! Хватит за мной таскаться! Без вас разберусь!
— Скажи ей! — взмолился Артём.
Льва поразила беспомощность, звучавшая в его голосе.
— Да я… Она меня… Лучше ты! — забормотал он.
— Домой, старички! Решать сканворды! — с упоением вопила сверху Малявка.
Губы у неё почернели от ежевики, косички растрепались. Выглядела она совершенно дико. Как первобытный человек, загоняющий мамонта.
Малявка вошла в раж и теперь ни за что не остановится. Только если сломает ногу или попадёт под камнепад. Скупые слова Артёма про «очень плохих людей», самого Льва напугавшие почти до обморока, её точно не убедят. Малявке надо во всех подробностях расписать, чем они занимаются и чем это угрожает лично ей. Хотя её даже бабушкины страшилки про маньяков, ворующих детей, не особо впечатляют.
«Я этому маньяку покажу парочку приёмчиков, навсегда бросит маньячить, если выживет», — говорит она, молотя воздух злыми кулачками.
А бабушка отвечает, что слабоумие и отвага ещё никого не доводили до добра.
Лев собирался ещё подумать о бабушке. Или о Нике, которая идёт по Пицунде в красном сарафане, доедая третье мороженое. Или даже о Саныче… хотя нет, не о нём…
И тут произошло нечто невозможное. Нет-нет-нет! Лев не хотел верить собственным глазам. Даже протёр их, будто надеялся удалить ужасное изображение. Но, увы, глаза упрямо видели то, что видели.
Артём на всех парах летел вниз.
— Струсил! — радостно вопила Малявка. — Струсил, как страус!
— Стой! — хотел крикнуть Лев, но из пересохшего горла вылетел только невнятный сип.
Артём пронёсся мимо, его белая футболка последний раз мелькнула на фоне ежевичных кустов — и скрылась за поворотом.
Глава восемнадцатая, где Лев и Малявка говорят на рыбьем языке,
а Ника доедает десятое мороженое
Сумерки густели быстро, как обойный клей. Южный день угасал со скоростью света в кинотеатре. Ещё чуть-чуть — и начнётся кино. Фильм ужасов, судя по всему.
Лев надеялся, что без Артёма Малявке станет скучно переться в гору. Но она продолжала идти вверх. Правда, уже не бежала. И не орала. Видимо, даже она начала выдыхаться.
Лев стоял, ловя ртом воздух, и смотрел ей вслед. Малявка споткнулась, ругнулась и остановилась, разглядывая коленку. Потом покосилась вниз и принялась с преувеличенным старанием дуть на ссадину. Лев, которому секунду назад казалось, что он не сможет больше сделать ни шага, переставил неподъёмные ноги и немного приблизился. Он чувствовал себя так, будто идёт по Юпитеру, где сила тяжести в два раза больше земной. Даже в два с половиной.
Малявка подняла голову и посмотрела на него в упор. Лев сумел не отвернуться, хотя обычно прятался от прямых взглядов. После бега гортань жгло огнём, словно он высыпал в рот пакет жгучего перца, который обожала Ника.
Лев не мог выжать из себя ни звука. Поэтому сказал одними глазами:
«Хватит уже, пойдём домой».
Малявка ответила тоже молча:
«Я не могу повернуть назад».
Взгляд у неё был печальный и даже немного испуганный.
«Я никому не скажу», — беззвучно пообещал Лев.
Она покачала головой, громко вздохнула, выпрямилась и, прихрамывая, пошла наверх.
Через пару шагов Малявка обернулась, и её глаза сказали:
«Я не обижусь, если ты тоже уйдёшь».
«Вот ещё!» — возмутился Лев и поплёлся следом.
Море уже почти растворилось в сумерках. Белые многоэтажки Пицунды теперь походили на призраки. Расплывчатые светлые столбы на фоне тёмного неба.
Там на набережной ярко светят фонари и играет музыка, смеются и громко разговаривают нарядные люди, пахнет едой из уличных кафе. И Ника в красном сарафане доедает уже, наверное, десятое мороженое.
А здесь — безлюдная горная дорога и жуткая живая тишина, наполненная теми, кто притаился до поры.
И маленькая фигурка, упрямо бредущая туда, куда нельзя, и тоже почти уже не различимая в темноте.
Лев ускорил шаг. Малявка, наоборот, пошла медленнее. На очередном повороте они поравнялись.
— Пожалуйста, — попытался Лев.
Губы шевелились, а голоса не было. Но она поняла. И яростно замотала головой.
— Зачем? — так же по-рыбьи спросил он.
Малявка резко пожала плечами и вздёрнула подбородок. А Лев будто бы услышал сразу кучу всего. Обрывки несказанных фраз роились вокруг её растрёпанной головы роем комаров.
«Надоело… я не маленькая… докажу… покажу… не верю в сказки… уехала без меня… пусть ей будет стыдно… если я сдамся, то это буду уже не я… проигрывать нельзя… быть слабой нельзя… бояться нельзя… до самой вершины…»
И даже:
«Хорошо, что ты со мной…»
Но это ему, наверное, почудилось.
На следующем повороте он взял её за руку. И она не вырвалась.
Глава девятнадцатая, где ничего не происходит,
но всем очень страшно
— Смотри, колючая проволока, — прошептал Лев.
— Интересненько, — бодро протянула Малявка.
— Тише ты!
— Думаешь, это колдун так охраняет свои владения? — она упорно не хотела понижать голос. — Видать, магия у него совсем дохлая, если колючка нужна.
Они сидели на большом валуне и уже отдышались настолько, чтобы говорить словами, о чём Лев сильно жалел. Потому что говорить с Малявкой — это сложнее, чем карабкаться на гору в темноте. Тут надо быть каскадёром. Или заклинателем змей.
— Думаю, что если кто-то спрятался от людей на самую вершину…
— Это ещё не вершина!
— …и обнёс свой участок колючей проволокой, то он, мягко говоря, не хочет, чтобы другие знали, чем он тут занимается. А значит, занимается он чем-то плохим.
— Хватит меня пугать!
— Я знаю, что ты ничего не боишься. Не уверен, комплимент ли это…
— Чего?
— В общем, ты уже всё доказала. Пойдём обратно.
— Пфф! Очень надо что-то тебе доказывать!
— Тогда вернёмся!
— Иди. А я дойду до вершины.
— А потом?
— Ничего. Песню там спою. Или прокукарекаю.
— А дальше?
— Фу! От твоих вопросов всё сразу такое скучное! Зануда!
— Ок, я зануда, но что ты собираешься делать после кукареканья?
— Да не буду я кукарекать! Чего ты пристал ко мне с этой фигнёй?
— Хочу узнать, какие у тебя планы.
— Отстань! Если трусишь — беги домой! Как твой дружок!
Лев тяжело вздохнул. И правда почувствовал себя ужасно старым. Перебранка с Малявкой высосала последние силы, которых и так уже не оставалось. Но был в этом и плюс: бояться он тоже устал.
Монотонно, как лампа в больничном коридоре, зудели цикады. Равнодушно дышали высокие деревья, чьи кроны уже слились с тёмным небом.
Малявка соскользнула с валуна и поплелась наверх. Лев посмотрел на неё и увидел, что она — маленькая. А что вредная, злая и ядовитая, — не увидел. Хотя это никуда не делось.
Он сполз с камня и потащился следом.
Вскоре в темноте за колючей проволокой проступил прямоугольный силуэт какого-то строения. Рядом горел фонарь. Поэтому Льву удалось хорошо разглядеть резиденцию колдуна. Хотя разглядывать было особо нечего.
Голые бетонные стены без окон. Невыразительная металлическая крыша. Тяжёлые ворота с засовом и висячим замком.
Лев невольно представил, каково сидеть внутри этого бетонного гроба, зная, что ты заперт на замок размером с твою голову. Он поспешил отогнать эту картинку. Но она уже прочно въелась в мозг.
Чтобы выгнать её из головы, Лев представил Нику в красном сарафане. Чёрную корову, тянущую язык к инжиру. Чёрного котёнка, прыгающего за завязкой купальника. Муми-маму с тёплыми носками в сумке. Бабушку с фарфоровой чашечкой, где колышется очень крепкий кофе, похожий на нефть. Леонида, их литератора, который предлагает перевести на русский строчку «Что за комиссия, Создатель» — и получается «ну и трабл, ОМГ»…
Но легче не стало.
— Помнишь фильм, где какую-то тётку на лесопилке грохнули? — прошептала Малявка.
— Нам же его запретили! — выдохнул Лев, радуясь, что она всё-таки перешла на шёпот.
— Пфф! Мы с Ангиной на другой же день в туалете на айфоне досмотрели.
Ангина — это Малявкина подружка Ангелина. Они знакомы с яслей. Малявка как привыкла тогда звать её неправильно, так и продолжает.
— Похоже на ту лесопилку, согласись? Тут наверняка тоже кого-то замочили.
— Давай домой, а?
Малявка впервые заколебалась. Лев перестал дышать, боясь спугнуть её сомнение.
— На вершину. А потом домой.
— А что, если нас заметят? Оттуда…
— Да там и нет никого, — не особо уверенно возразила она.
— Вон джип стоит.
Малявка схватила Льва за запястье и так сжала, что он чуть не вскрикнул. Глаза у неё блестели, как у самой настоящей сумасшедшей.
— Нельзя отступать! — прошипела она, от её разгорячённого лица несло жаром, как из открытой духовки. — Осталось чуть-чуть! Камон! А то так и будешь всю жизнь всего бояться!
— Это ты типа лечишь меня от трусости? Может, придумаем другой способ…
Но она уже бросила его руку и пошла вверх.
— Давай лучше я завтра с пирса прыгну?
— Давай, — она даже не обернулась. — А сейчас — на вершину.
— Послушай…
И тут произошли две вещи. Первое: механические ворота в заборе заскрежетали и медленно поползли в сторону. Второе: внизу послышалось урчание мотора.
Глава двадцатая, где Лев и Малявка пойманы колдуном,
а Мелик опять угоняет машину
Ворота открывались ужасно медленно. Лев, а тем более Малявка сто раз успели бы добежать до ближайшего поворота или хотя бы спрятаться за деревом. Но они оба стояли как заговорённые и, не мигая, глядели в растущую тёмную щель. Может, правда колдовство?
Наверху, на той самой вершине, куда так рвалась Малявка, замычала корова. Обычно этот звук успокаивал. Что плохого может случиться в мире, где мычат коровы? Но сейчас мычание было тоскливым и жутким, как завывание реанимации.
Из ворот вышел высокий человек. Лев перестал дышать.
Человек нёс опасность. Излучал её во все стороны, как аварийная АЭС — радиацию. Исходящая от него угроза словно застилала глаза. Ни Лев, ни даже Малявка потом не смогли вспомнить, как он выглядел. Страх окружал человека плотной, непроглядной стеной.
Он сделал шаг и, не говоря ни слова, схватил обоих за шкирку, как котят. Одежда, накрученная на железные кулаки, натянулась и затрещала. И это был единственный звук. Сами дети даже не пикнули.
Наверху ещё тревожнее замычала корова.
Человек молча дёрнул, и Лев с Малявкой, едва удержавшись на ногах, попятились к воротам. Руки его обжигали холодом даже сквозь ткань.
Ещё один рывок, и они окажутся внутри. На участке, огороженном колючей проволокой и бетонным забором. И никто в целом мире не будет знать, где они и что с ними происходит.
Из-за поворота вынырнул свет фар. Он прыгал и метался — вверх-вниз, вправо-влево, будто плясал какой-то безумный танец. Мотор клокотал и захлёбывался, надрываясь на крутом подъёме, а сквозь надсадное рычание двигателя раздавалось другое, хорошо знакомое.
Мелик что-то бешено кричал, высунувшись чуть ли не по пояс в открытое окно. Рядом белела футболка Артёма.
«Не бросил! — Льву стало жарко в сердце. — Побежал за подмогой!»
Машина затормозила у ворот, Мелик выскочил, продолжая кричать по-абхазски, и тут же положил горячие ладони на плечи Льву и Малявке.
Слова изливались из него, как водопад.
Высокий человек молчал, не выпуская пленников.
И постепенно водопад стал иссякать. Мелик говорил уже не так громко. И часто замолкал, будто оставляя место для ответа, которого всё не было. Интонация из требовательной сделалась просительной.
И даже горячие ладони, лежавшие у них на плечах, казалось, похолодели и обессилели. Вот сейчас высокий человек снова рванёт к себе добычу — и руки Мелика безвольно соскользнут вниз, как две сухие лианы.
И когда Лев уже потерял всякую надежду на Мелика, тот с неожиданной силой дёрнул их к себе. И случилось чудо — железные клешни колдуна разжались. Дети стукнулись носами в пропахшую табаком клетчатую рубашку, а в следующую секунду оказались уже перед распахнутой дверцей машины.
Малявка запрыгнула внутрь с быстротой белки. Лев двигался с непреодолимой медлительностью, как в кошмаре. Он даже испугался, что его сейчас парализует в шаге от спасения. Но тут тяжёлая рука Мелика с такой силой треснула его по спине, что он на секунду оторвался от земли и влетел в салон, больно стукнувшись о костлявые коленки Малявки. Дверца у него за спиной оглушительно грохнула, и машина сорвалась с места.
— Артём! А-а-артём! Ты помнишь? Смотри у меня…
Привычный окрик Мелика, призывающего сына не забыть, что он его любит. Такой привычный, что Лев не сразу сообразил, почему голос удаляется и звучит извне. Только снова треснувшись о стекло на крутом повороте, Лев глянул на водительское место и с ужасом увидел, что оно пусто.
Он хотел закричать. Но, разумеется, не смог. Как и положено в кошмаре. Лев с облегчением ухватился за эту мысль.
Я просто сплю. Ничего на самом деле не происходит.
Но тут Малявка пронзительно завизжала прямо над ухом:
— Поверни обратно! Не смей бросать его!
Она рванулась к передним креслам. И при этом так больно наступила Льву на ногу, что думать, будто всё это сон, стало совершенно невозможно.
— Предатель! Всегда всех бросаешь! Вернись! — вопила Малявка.
Машина снова сделала крутой вираж, Лев завалился на бок — и с этого ракурса разглядел, что за рулём сидит Артём. Просто он маленького роста, и его с заднего сиденья не видно. Малявка колотила его, не разбирая, куда.
— Уйми свою сестру! — крикнул Артём, неотрывно глядя на дорогу. — А то мы свалимся в пропасть!
Лев дёрнул Малявку на себя, и они оба полетели назад, а потом, повинуясь очередному повороту, — вбок. Так что он всем весом придавил сестру к сиденью.
— Пусти! У меня сейчас кишки изо рта полезут!
— И отлично, — ответил Лев, не узнавая свой голос. — Может, хоть так замолчишь.
— Ты тяжёлый, как синий кит!
Малявка пару раз пихнула его локтем. А потом вдруг перестала вырываться. Через минуту Лев с изумлением почувствовал, что её тело стало мягким и тёплым. Малявка спала. Как можно уснуть, спасаясь от колдуна? Уму непостижимо! Сначала Лев обрадовался, что больше никто не выкрикивает гадости. Но в тишине нестись вниз по горной дороге оказалось ещё страшнее.
— Ты умеешь водить? — ляпнул он первое, что пришло в голову.
Глупо, конечно, но всё лучше, чем молчать.
Артём покосился на него и невозмутимо ответил:
— Не умею. Первый раз руль держу. Ай, куда крутить-то?
Они опять завалились на бок. Лев стукнулся затылком обо что-то твёрдое, он уже ничего не соображал от паники.
— Шутка, — спокойный голос Артёма вернул его в реальность. — Меня дядя Алхас учил. Он у нас гонщик.
— А машина откуда? У вас же нет.
— У соседей взяли.
— Они хоть знают?
— Некогда было.
— А это не угон?
Артём хмыкнул и махнул рукой.
— За руль держись! — в ужасе завопил Лев.
— Я и одной могу.
— Не надо!
— Ладно, не буду. И про угон не волнуйся. Тогда Па у незнакомых взял. А тут — соседи. Хотя, конечно, нехорошо брать без спросу. Придётся, думаю, Фатиму им отдать. Они армяне, съедят.
Лев собирался спросить, при чём тут армяне, но из него вылетел совсем другой вопрос:
— Тот человек на горе, он кто?
Артём тяжело вздохнул.
— Меньше знаешь — крепче спишь.
— Неправда! Я вообще не усну, если не узнаю!
— Правда. Я вот не знаю. И тебе не советую.
Но Лев не мог остановиться. Ему было жизненно необходимо, чтобы в этой безумной истории появилась хоть какая-то понятная точка. Пусть даже взятая из самых страшных бабушкиных страшилок.
— Он торгует оружием?
Артём молчал.
— Торгует детьми?
Молчание.
— Наркотиками?
Машина влетела в поворот, Лев повалился на Малявку, и она, не просыпаясь, больно лягнула его по лодыжке.
— Он злой колдун? — отчаянно выкрикнул Лев, чувствуя, что у него начинается истерика.
Такое часто случалось с ним в детстве. Но с тех пор он уже совсем забыл это мучительное, но в чём-то приятное ощущение беспомощности перед надвигающейся бурей.
— Угадал, — кивнул Тёма. — Колдун. Только — никому.
— Само собой, — непослушными губами пролепетал Лев.
Истерика откатилась вглубь.
Лев, разумеется, был уже слишком взрослым, чтобы верить в колдунов. Даже Малявка в них не верила. Но она-то вообще в три года заявила, что дед Мороз — это Ника, и не надо морочить ей голову, а подарки лучше отдавать деньгами. Малявка и есть Малявка, что с неё взять.
Так вот, Лев тоже давно разуверился в существовании магии. А тут — он, конечно, не поверил, но… Надо же было хоть за что-то зацепиться, чтобы не сойти с ума.
Высокий человек, живущий на горе, — колдун.
Конечно! Кем же ещё ему быть.
Это многое объясняет. Почти всё. Если постараться.
Глава двадцать первая, где начинается всемирный потоп,
но Артём говорит, что это обычный дождик
Только когда машина с бульканьем затормозила у мостика, подпёртого ржавым буем, Лев вспомнил про Нику. Сейчас она устроит. А Саныч добавит — про железную дисциплину и трудовые наказания. Впрочем, на Саныча плевать.
Но Ника… Ника в бабушку. Они обе умеют за минуту придумать тысячу ужасных историй. Интересно, что она уже успела себе вообразить? Что они с Малявкой корчатся в зарослях, укушенные ядовитым бражником («недаром он их так боялся»)? Что они свалились с инжирного дерева и сломали все кости, какие только есть в теле? Что исхитрились утонуть в речке, которая им по колено даже в самые ливни?
Но даже Ника с её фантазией не додумается до колдуна, живущего на горе. И сейчас Лев её удивит. По-настоящему. Удивлять Нику даже приятнее, чем смешить. А удаётся ещё реже.
Он с трудом растолкал Малявку. Та проснулась в отвратительном настроении, как всегда, когда просыпалась не по своей воле.
В такие моменты Лев обычно вспоминал сказку, где изо рта у заколдованной принцессы вместо слов выпрыгивали отвратительные жабы. А сейчас ему вдруг подумалось: может, Артём так невозмутимо терпит все её выходки, потому что надеется расколдовать? Мечтает, что Малявка станет обратно принцессой и перестанет плеваться жабами? Он даже захотел предупредить беднягу, что этому не бывать: она с рождения такая. Но не успел — Артём умчался возвращать машину.
Ругающаяся Малявка ворвалась в сад как цунами. Калитка оглушительно грохнула у неё за спиной. В ответ в горах тоже что-то громыхнуло. Колдун запустил в Мелика магическим шаром?
Лев помчался к домику, чтобы удивить Нику, пока Малявка его не опередила.
На дорожке из разбитых тарелок он врезался в сестру, бегущую обратно.
— У тебя глаза на попе? — возмутилась она.
И добавила фразу, сплошь состоящую из слов, за которые лишают конфет. Будто выстрелила из гранатомёта целым выводком жаб. Принцесса, как же.
— Кстати, если маленький львёнок бежит спрятаться под бочок к любимой мамочке, то там никого нет!
А вот это было похуже выводка жаб.
— Как это нет? — глупо переспросил Лев.
Но Малявка уже унеслась в сторону кухни, распевая, что «хочет жрать» — как тролль, как йети, как тираннозавр…
В горах опять загремело. Внезапный порыв ветра толкнул Льва в спину с такой силой, что он чуть не упал. Это было похоже на удар Мелика, которым тот катапультировал его в машину.
Как там Мелик? Один на один с колдуном.
Вдруг вся гора на секунду вспыхнула на фоне чёрного неба. Снова бабахнуло. Ещё громче.
Грохнула калитка. Наконец-то! По дорожке застучали резиновые шлёпанцы. Нет, Ника такие не носит. В кухне включился свет. Раздались голоса Малявки и Артёма. Снова громыхнуло. И свет погас. Ветер швырнул Льву в лицо тревожный запах ночных цветов и обрывок ругани:
— Включи немедленно!
— В грозу всегда отрубается.
— Ну, сделай что-нибудь!
— Только ждать, пока пройдёт.
— Дядя Мелик обязательно бы починил! А ты его бросил!
Деревья в саду зашумели, будто хотели заглушить эти ядовитые слова.
Не может быть, что Ники нет дома. Это Малявка назло соврала. Скорее всего, Ника просто лежит лицом к стенке, поссорившись с Санычем, который отчалил на очередном плоту. Или запугала себя страшными историями о погибших детях — и опять же лежит бревном и не может отреагировать на чудесное возвращение этих самых детей.
Лев бросился к домику. Ветер злобно захлопнул дверь в комнату Ники. И снова широко распахнул. И с ещё большей злостью захлопнул. Наверное, колдун с горы наслал джинна-невидимку, чтобы запугать их до обморока.
Лев окаменел. И всё-таки необходимо добраться до Ники.
Гора вспыхнула и погасла. Загрохотало так, будто рядом выстрелила Царь-пушка. Которая вообще-то не стреляет.
Лев сделал вдох. Выдох. Сведённые мышцы слегка смягчились — и он смог переставить ногу. Потом другую.
Вдох. Шаг. Выдох. Шаг. Вспышка. Гром. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Шаг. Дверь.
Когда Лев оказался наконец на веранде, у него было такое чувство, будто он преодолел несколько галактик. Рука привычно нашарила выключатель у входа. Щелчок. Темнота. Чёрт, гроза же. В этом мире во время грозы куры падают в обморок и не несутся, а электричество гаснет, даже если на проводах висит кирпич.
— Ника, — позвал Лев и сам не услышал своего голоса.
Ветер со злой меткостью швырнул дверь прямо в него. Лев еле отскочил.
— Мама! — заорал он во всё горло.
Но снова не услышал себя, так как над головой опять взорвалось.
Лев храбро поймал взбесившуюся дверь — точно остановил на скаку мустанга — и вбежал в домик.
Обшарил широкую кровать. Потом зачем-то шкаф — будто Ника могла там прятаться. Подумав, провёл рукой под кроватью и даже залез туда целиком. Упёрся в стену. На этом комната кончилась.
Вдох. Выдох. Есть ведь ещё вторая. Что мешает Нике лежать лицом к стене на Малявкиной или его собственной кровати?
Через полминуты Лев убедился, что Ники нет нигде. Но не успел придумать, что с этим делать, как произошли две вещи. Первое: на веранду, топая и ругаясь, вбежали Малявка и Артём. Второе: с неба обрушился ливень, моментально заглушивший даже визгливые требования Малявки накормить её немедленно.
Хотя слово «ливень» было слишком маленьким. Оно не вмещало и малой доли того, что происходило на самом деле. Больше бы подошло «всемирный потоп» или «конец света», но Лев не мог сейчас думать о подборе слов. Даже чтобы отвлечься.
Никогда ещё их домик не казался ему таким ненадёжным. Океаны падали на крышу, грозя раздавить её, как скорлупку. Льву чудилось, что он не слышит — услышать тут было невозможно ничего, — но чует по вибрациям, как ломаются доски и прогибается толь.
Сейчас их смоет и унесёт вниз, в открытое море. Вместе со всей этой непроизносимой деревней, чёрными коровами и инжирными деревьями. Вместе со старичками, сидящими в саду на раскладушках, медовыми колечками, нанизанными на черенок лопаты, дикими лошадьми, пасущимися в развалинах бывшего рыбзавода.
А заодно смоет и Пицунду, которую они видели с этой проклятой горы. И Нику в красном сарафане, доедающую двадцатое мороженое. И Саныча, который, скрываясь под волной высотой с те белые многоэтажки, будет бубнить, что это всё фигня, в детстве в походах ему довелось пережить и не такое…
А вдруг это стихийное бедствие наслал колдун? За то, что они нарушили его покой, а потом сбежали от наказания? Как там Мелик? Один на один…
В комнату вбежали две маленькие тени. Дверь хлопала как заведённая. Но даже этого не было слышно. Только грохот воды становился то громче, то… ещё громче.
Артём придвинул к двери столик, довольно тяжёлый из-за наваленных на него Малявкиных камней с так называемыми сердечками. Лев подумал, что надо помочь. Но тот уже и сам справился.
При вспышке молнии Лев увидел, что Малявка лежит поперёк своей кровати, раскинув руки и приоткрыв рот. Лицо у неё было совершенно безмятежное, будто она спала под атласным балдахином на ложе из лепестков роз. Лев в очередной раз позавидовал этой сверхспособности — мгновенно засыпать в любых обстоятельствах.
Молния опять осветила её. Без сердитой складки между бровей, без ядовитых жаб, срывающихся с губ, Малявка и правда походила на принцессу. Кажется, Артём тоже так считал. По крайней мере, он переложил её на подушку и укрыл одеялом с такой осторожностью, будто она была вазой, которую выдули в Ривенделле эльфийские стеклодувы. А может, просто боялся разбудить и огрести.
Вспышка. Артём уже у двери.
— Нет! — завопил Лев. — Не уходи!
Он прыгнул, наугад вцепился во что-то живое и сжал пальцы с такой силой, будто висел над пропастью.
— Отпусти, больно! — проорал Артём ему в ухо. — Плечо сломаешь!
Но Льва заклинило. Как бульдога, который не может разжать челюсти, сведённые на добыче.
— Да не ухожу я! Слышишь?
Но Лев уже ничего не слышал. И не видел. И не чувствовал.
Пока в рёбра не прилетел спасительный удар локтем. Лев задохнулся, выпустил Тёму и каким-то чудом пришёл в себя.
— Я хотел дверь укрепить! — прокричал Артём. — А то разлетится в щепки.
— Это цунами?
— Обычный дождик! Я сначала думал, камнепад, а это у тебя зубы стучат! В шкафу должны быть одеяла. Сейчас найду.
Вскоре Лев сидел внутри одеяльного кокона, обняв колени и вжавшись спиной в ненадёжную деревянную стену, за которой бушевал «обычный дождик».
Артём, в таком же коконе, пристроился вплотную — иначе разговаривать не получалось. Лев чувствовал его тепло сквозь два одеяла. И это слегка успокаивало. Самую малость.
— Мы как индейцы, — крикнул Артём. — Не хватает только трубки мира!
— Где все?
— Твои застряли в Пицунде. Маршрутки в грозу не ходят. Сидят где-нибудь в ресторане «Абаата». Шашлык жуют.
Артём втянул слюну так, что Лев даже услышал.
— А Мелик?
— Скоро придёт.
— А колдун?
Лев вспомнил пересохшие русла ручьёв, которые видел по дороге наверх. Теперь они переполнены грязной водой, стремительно несущейся вниз. Представив себе это, Лев почему-то чуть не взвыл от ужаса. Хотя, казалось бы, в этой истории многое было гораздо страшнее.
— А что колдун? — Артём пожал плечами. — Па сам колдун. Если хочешь знать правду.
Лев судорожно ухватился за эту мысль, как утопающий за брошенный спасателем оранжевый круг.
— Мелик — колдун? Разве колдуны пьют чачу? Да ещё и в семь утра?
— Так это для отвода глаз! Чтоб никто… Вот ты догадался? Нет. Значит, работает.
— Но он же…
— У него даже чёрный кот есть!
— Котёнок.
— Тоже для отвода глаз! Так-то в Дымке знаешь сколько силы!
— А Мелик сильный?
— Обижаешь! Вон какую грозу устроил!
— Это он?
— А то кто же!
— А он сильнее того, с горы?
Артём ответил, но в этот момент громкость всего, и без того стоявшая на максимуме, увеличилась ещё в несколько раз. Грохот грома, грохот низвергающейся с высоты воды, грохот двери о край стола, грохот Малявкиных камней, падающих на пол.
Артём соскочил с кровати, снова придвинул стол вплотную к двери, и стало на одно деление тише.
— Кто это был? — беспомощно, как ребёнок, спросил Лев. — Джинн-невидимка?
— Да, — легко согласился Артём. — Но ты не бойся. Он на нашей стороне. Принёс донесение. Вот послушай…
Он поднёс к глазам что-то круглое и прочитал:
— Победа одержана. Всем спать.
Лев, конечно, видел (молнии мелькали, как фотовспышки в Каннах), что у Артёма в руках один из разрисованных Малявкой камней. Но спорить не стал.
— Ложись, — скомандовал Артём, опять усаживаясь на кровати. — Накройся с головой. И слушай. Я тебе расскажу историю о любви Этери и Раинди…
У Льва перед закрытыми глазами проплыли две золотые тени в светящихся плащах.
— Этери была очень доброй, — продолжал Артём тоном столетнего сказителя. — Но фигурой похожа на репу…
— Что?! — вскинулся Лев.
— Да, — невозмутимо кивнул Тёма. — Репу на тоненьких ножках, покрытую чёрной шерстью…
— Её… заколдовали?
— С рожденья бедняжка Этери была страшна, как дэв, и добра, как ангел… А Раинди был так красив, что, если бы он сейчас вошёл в эту комнату, здесь стало бы светло как днём… Все влюблялись в Раинди, и Этери влюбилась…
Лев представил себе старую-старую бабу Зою, которая сидит на раскладушке в саду суровой Мадины и рассказывает эту историю маленькому Артёму, положившему голову ей на колени.
Лев так подробно увидел всё, будто сам оказался рядом. Чехарду света и тени на подоле чёрного платья, веснушчатые руки, подрагивающие на светлой макушке внука. Эмалированную миску с ягодами шелковицы. Ос, лениво кружащих над ней.
И Дымок был тут. Спал в тени под раскладушкой, вытянув вперёд все четыре лапы.
Лев вдруг почувствовал, что страшно устал. Опустился на тёплую землю, ткнулся лбом в баб-Зоины колени — и его понесло куда-то прочь, как кипарисовую шишку, упавшую в речку Тсанигварту, которую местные жители зовут Туалетной. Это культурно выражаясь.
Глава последняя, где всё неожиданно кончается
Лев проснулся и не открыл глаза. Он отчётливо помнил, что там, во внешнем мире, что-то сильно не так. Хотя не мог пока вспомнить, что именно. Лёжа с закрытыми глазами, Лев понял две вещи. Первое: он в комнате один. Второе: уже утро, а может, даже и день. Зажмуренные веки светились оранжевым — на улице вовсю жарило солнце. Солнце? Лев резко вспомнил вчерашний всемирный потоп. А вслед за ним и весь этот ужас про запретную гору и колдуна, поймавшего их за шкирку, как щенят.
Лев усиленно проморгался, но солнце никуда не делось. Всё было как всегда: коровы мычали, речка Тсанигварта бодро журчала.
— Артём! А-а-а-ртём! — донеслось с хозяйской веранды, и мир окончательно встал на своё место. — Где Дымок?
«У него даже чёрный кот есть», — вспомнил Лев и усмехнулся.
Это ж надо такое придумать: Мелик — колдун.
Это ж надо в такое поверить.
Но ведь Мелик здесь, он вернулся, значит, как-то справился с тем, с горы…
Лев ещё с минуту посмотрел на эту мысль, повертел её так и эдак, как придирчивая хозяйка персик на рынке, и со вздохом отложил в сторону. При свете дня стало окончательно ясно, что их вчерашнее приключение не имеет ничего общего с магией.
Но кто он тогда, тот страшный человек с горы? Лев ещё раз вздохнул и сказал себе, что этого он, вероятно, никогда не узнает. И может, оно и правда к лучшему.
Он немного посидел с этой новой мыслью. И понял, что так гораздо страшнее, чем раньше, когда мрачный жилец вершины был всего лишь злым колдуном.
А ещё Лев понял, что не может оставаться один. Это было странно. Обычно в одиночестве он чувствовал себя спокойнее, чем с людьми.
Он выскользнул из домика, почему-то стараясь не шуметь. Но едва шагнул на дорожку из битых чашек, у соседей истошно завопил петух. Лев дёрнулся и споткнулся о железное ведро. Обычно там лежали очистки для Фатимы, а сегодня стояла мутная дождевая вода, в которой одинокой ладьёй плавала дынная корка.
Ведро с грохотом опрокинулось, поток хлынул по дорожке. Артём и Малявка, стоявшие в тени инжирного дерева, отскочили друг от друга.
— А мы уезжаем! — выпалила Малявка, пряча что-то в карман. — Прямо сейчас! Иди скорей собирай свои грязные носки! А то опять будешь ныть: не ждёте, не любите…
Малявка пребывала в своём обычном злобном настроении, значит…
— Ника вернулась? — с облегчением вырвалось у Льва.
— Кофе пьют на веранде, — кивнул Артём. — Сейчас за вами дядя Алхас приедет, довезёт до Пицунды. А за мной — дядя Саша, который ногу потерял. Я в Сухум уезжаю. На троллейбусах кататься.
Лев тяжело вдохнул и со свистом выдохнул. Слишком много новой информации.
— Через час до него дойдёт, — фыркнула Малявка. — Мы успеем в речку камнями покидаться. Бежим?
Она потянула Артёма за руку и заглянула в глаза. Малявка часто развлекалась тем, что отбивала у Льва друзей. Но сейчас в её повадках было и что-то ещё. Что-то необычное. Мягкое. Как будто даже ей немного грустно расставаться.
— Кто последний до моста, тот вонючий йети! — крикнула она и вихрем понеслась вниз по дорожке.
— Стой, принцесса! Не надо никуда бегать!
Спустившийся с веранды Мелик поймал Малявку в широкую ладонь, как регбист ловит несущийся на него со скоростью поезда мяч.
— Эй! — возмутилась она. — Я на речку.
— Набегалась уже вчера. Иди съешь грушу на дорожку, — он легко подтолкнул Малявку, и она тут же оказалась на веранде.
— Не хочу я ваших груш! — завопила принцесса. — Я на речку хочу.
— Сочные, медовые, Мадина прислала.
Мелик снял тёмные очки и устало потёр кулаком один глаз. Под вторым красовался лиловый фингал.
— Дядя Мелик, ты упал, что ли? — поинтересовалась бестактная Малявка.
— Зачем упал? Ежевику кушал, испачкался, — Мелик надел очки и осторожно потряс головой, будто проверяя, не звенят ли внутри отвалившиеся детали.
— Ты её глазами ел, что ли?
Тут с веранды скатилась Ника, уже на первой кофейной скорости. Она подхватила Малявку и полетела к их домику.
— А мы вчера…— начал Лев.
— Пять минут на сборы! — крикнула Ника, и Льва обдало сквозняком с запахом кофе.
— Я уже давным-давно всё ей рассказала! — хихикнула Малявка, весело болтая ногами в воздухе. — Спать надо меньше!
— Я твоей сестре дал камень с дыркой, — сказал Артём, ставя обратно ведро Фатимы. — Это «куриный бог». Чтобы всё хорошо было. Если что — сообщай петушиной почтой.
— В Пицунде нет петухов, — вздохнул Лев.
— В Сухуме тоже, — вздохнул Артём. — С тех пор как у дяди Сандро корову арестовали, которая на балконе жила, никто не заводит.
У калитки посигналила пыльная машина.
— Это за мной!
Артём рванул вниз по дорожке.
— Стой! — крикнул Лев. — А как же…
Неужели он сейчас убежит, и они больше никогда…
— Чего? — Артём затормозил так, что, казалось, резиновые подошвы его шлёпок задымились.
— А чем закончилась история Этери и Раинди? — неожиданно выпалил Лев, хотя собирался сказать что-то совсем другое.
— Да ничего интересного, — отмахнулся Артём. — Они поженились. Нечего даже рассказывать.
И он побежал дальше.
— Артём! А-а-артём! — рявкнул Мелик чуть тише, чем обычно.
— Я за сумкой! — Артём юркнул в дом.
— Да ничего, — пробурчал Мелик себе под нос. — Уезжай уже скорее. Сил нет, надоел как. Правда, Леон? — спросил он, поймав изумлённый взгляд Льва. — Лев, Леон. У меня так отца звали. Он был поэт. И тоже всё время врал, как Артём.
— Он не врёт. Он сочиняет, — несмело произнёс Лев, не умевший возражать взрослым, тем более таким громогласным.
— А потом он ушёл из дома, и больше его никто не видел.
— Как это?
— Злые люди увели.
Из домика выбежал Артём с перекошенной спортивной сумкой на плече.
— Молния сломалась, — объяснил он.
Мелик махнул рукой. Машина у калитки опять погудела.
— Тебе мать новую купит. Она теперь богачка, да? В своей турфирме, поди, уже миллион заработала?
Мелик усмехнулся с таким понурым видом, что у Льва заныло сердце. И вдруг воодушевился:
— Хотя нет! Ты на рынок сходи! Там в обувном ларьке Адам работает. Скажешь, что от меня, — за полцены починит. До старости будешь с этой сумкой ходить.
Машина зашлась визгом.
— Да чтоб тебя, чёрт безногий! — выругался Мелик. — Беги, Артём. Всё б тебе языком молоть, а дядя Саша вон как с цепи сорвался, на работу торопится.
Артём кивнул и пошёл к калитке. Чуть медленнее, чем обычно. Лев нерешительно двинулся следом.
— Артём! — окликнул Мелик. — Ты помнишь?
Тот кивнул.
— Ну, ладно. Не забудь смотри.
Мелик вздохнул и, потерянно оглядевшись по сторонам, наткнулся на ведро.
— Пойду Фатиму покормлю напоследок. Она сегодня тоже переезжает.
Он подхватил пустое ведро и, не оборачиваясь, полез в дебри сада.
Лев догнал Артёма, и они вместе спустились к машине.
— У нас в Сухуме собирают деньги на памятник Марадонне, — заговорил Тёма тем же тоном сказителя, каким начинал историю про Этери и Раинди. — Как, дядь Саш, много уже собрали?
Низкорослый мужчина, нервно топтавшийся возле открытой водительской двери, плюнул себе под ноги. Артём залез внутрь, открутил окно и быстро-быстро затараторил:
— Его поставят у того фонтана в горсаду, в котором Марадонна утонул, когда ловил золотых карпов…
Машина тронулась.
— Утонул? Тот самый Марадонна? — изумился Лев.
— Конечно, тот самый. Городской сумасшедший. Его весь Сухум любил. А он любил футбол, — кричал Артём из окна, пока машина вброд переезжала реку. — Памятник в натуральную величину. А в руках — карпы…
Машина с рёвом выбралась на противоположный берег.
— … покрытые настоящим золотом!
Она резко набрала скорость и скрылась за поворотом.
Лев остался у опрокинутого ночным ливнем моста, не веря, что история закончилась.
Из-за поворота появилась машина.
«Вернулся?» — на секунду обрадовался он.
Но это была другая машина. Та, на которой им предстояло ехать в Пицунду.
Когда они выехали из деревни с непроизносимым названием, где впереди стояло несколько согласных, а дальше — сплошные буквы «а», Малявка обернулась ко Льву и, хищно оскалившись, сообщила:
— А ты нарушил обещание. Обещал, что прыгнешь с пирса. А сам не прыгнул!
— Да мы даже на море не были! — возмутился Лев.
— Соврал! Соврал! — не слушала Малявка.
Он привычно бесился. Она привычно издевалась. И это привычное вытесняло из сердца что-то слишком большое и взрослое, с чем они оба пока не хотели встречаться. Саныч привычно зевал, стукаясь лбом в окно. Ника привычно щебетала с водителем.
— А вот и спрыгну! — кипел Лев.
— Ставлю сотню, что струсишь!
— Что я слышу! — обернулась к ним Ника. — А кто обещал бабушке не играть в азартные игры?
— Ты! — хором крикнули они.
— Я? — удивилась Ника. — Ну ладно. Тогда слушайте сказку. В одной самой обыкновенной деревне жил самый обыкновенный колдун…