Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2024
Книжка единогласно (при одном воздержавшемся) признана чудовищной. Сколько ни носи кепок «I love NY», Нью-Йорк от этого понятней не станет.
Книгу пиарили как безумно смешную. Чтобы понимать этот юмор, нужно жить на Манхэттене. Уже в Бруклине он не понятен. Оптимисты могут себе представить издание «Моего года отдыха и релакса» с академическим комментарием, иллюстрациями и картами местности. Можно себе представить, как на стену дома героини вешают мемориальную табличку.
Книгу рекомендовала Евгения Некрасова1. Сергей Сиротин подробно усомнился в её достоинствах2. Мошфег плохо разбирается в фармакологии: таблетки, которые принимает героиня, и эффект от этих таблеток взяты с потолка. К тому же книга плохо переведена. Сергей Сиротин замечает, что в переводе книжки Мошфег много варваризмов. Варваризмы в языке, как совриск в искусстве и шум в музыке. Для отвода глаз.
Содержание книги — список сожранного, выпитого, проглоченного и посмотренного во время спячки. Возможно, этот список на фоне депрессии должен отражать внутренний мир хипстера, для которого потребление — и есть производство. Даже имени главной героини мы не знаем. Истребилось её имя из книг животных, как и она потребляет всё, что положено потреблять. Героиня — тело без имени.
Возможно, авторка решила, что об эмоциональном выгорании нельзя писать иначе, как уныло. Возникает вопрос: с какого перепугу Мошфег вообще еже писа, писа (написала то, что написала)? Мошфег работает в издательстве. Как говорил Павел Иванович Чичиков: «Сам служил, дело знаю». Работник издательства, который стал писателем, не такая уж редкая вещь: Владимир Маканин, Вадим Чекунов. Книга, повторюсь, чудовищно тягомотна. Субдепрессия Романа Сенчина по сравнению с выгоранием Отессы Мошфег — лезгинка.
Содержание в двух словах. Девушка работает в модной галерее. У неё есть подружка из польских евреев и молодой человек, финансист, трудящийся в башнях-близнецах. Так же как работа в издательстве подтолкнула Мошфег к написанию книг, работа в галерее современного искусства подталкивает её безымянную героиню к занятию акционизмом. Книгу можно рассматривать как буклет акционизма. В нём описаны три акции: перед увольнением из галереи героиня осуществляет акт дефекации на рабочем месте, затем хэппенинг в виде года прострации, которая отсылает к акино Андрея Вархолы (Энди Уорхола). Завершается всё одним из самых знаменитых произведений современного искусства — 11 сентября. Героиня смотрит запись падения башен на перемотке. Ей кажется, что она узнаёт в падающей женщине свою подругу.
Дефекация в галерее соотнесена с разрушением башен.
Год прострации — с руинами Ground Zero.
Таким образом её акция (не очень оригинальная) может рассматриваться не только как произведение искусства, но и как магический жест, о чём мечтают все рыцари совриска. В башнях-близнецах трудился на благо капитализма её абъюзивный бойфренд.
Акция становится ритуалом. Искусство становится культом. Народ должен принадлежать искусству.
Дерьмо, как известно, символизирует деньги, а башни-близнецы обозначали две палочки, которые перечёркивают знак $. Террористы сперва хотели атаковать атомный реактор, но потом поняли, что искусство важнее. Падение близнецов должно было запустить падение доллара, для героини Мошфег — убить её бойфренда. На самом деле они убили её подружку-еврейку.
Польский след привлёк моё внимание в первую очередь. В книжке упоминается «польское бренди», очевидно старка, и польская водка Belveder (бельведер — это тоже в некотором роде «башня»). Отсюда мы делаем вывод, что подружка главной героини, Рева, из польских евреев и, соответственно, могла сообщить ей, как называется то, что она сделала, по-польски. Nasrała.
От египтян из магазинчика, где она покупает кофе и мороженое — походы в магазинчик тщательно фиксируются в книге, — она могла узнать, что значит «насралла» по-арабски. Египтяне держат магазинчик не случайно. Египтянином был пилот боинга, влетевшего в Северную башню, Мухаммед Атта. По образованию архитектор, он очень не любил небоскрёбы. Переквалифицировался в акциониста и взял на себя совриск по сносу башен. Героиня, шатаясь в нарколептическом состоянии по Манхэттену, вполне могла пересечься с Мухаммедом Аттой.
Как поёт наш поляк Эдмунд Шклярский:
Будто я египтянин,
и со мною и солнце и зной.
И царапает небо когтями…
Кто? Конечно, небоскрёб.
Во время обсуждения была выдвинута версия, что «Мой год отдыха и релакса» — женский вариант «Бойцовского клуба». Героиня откроет в себе параллельную личность, и точно так же, как в «Бойцовском клубе», всё окончится взрывом небоскрёбов. Но в США, видимо, всё-таки нельзя сказать, что твой Тайлер Дёрден — это Мухаммед Атта. Поэтому героиня просто не помнит, с кем она общалась под таблетками. «Женщину нельзя понять, потому что она действует вне порядка символического».
Вернёмся немножко назад. Что продавала галерея? «Картины, написанные спермой, обезьянки, сделанные из лобковых волос со спрятанной в них видеокамерой (заплатив, посетитель может получить доступ к видеозаписям), чучела собак, которых превратили в осветительные приборы».
В этот ряд отлично укладываются и дефекация в галерее, и атака на башни-близнецы, и сама книга Мошфег, разве что они более опосредованно связаны с отмыванием денег. В книге описаны акции, и сама книга — это акция. Единство формы и содержания. Вроде изображений из слов, конкретной поэзии. Это книга, которую не нужно читать. Всё удовольствие от неё ты получаешь, покупая её. Книги ведь очень красиво издают сейчас.
Искусство восприятия искусства деградировало параллельно с умением читать. Дмитрий Гутов рассказывал про визит Агамбена в Москву. У Агамбена было два свободных часа, и он попросил Гутова посоветовать, на что обратить внимание. Гутов говорит: есть Филонов и Спас. Агамбен говорит: нет, я не успею, посоветуй что-то одно. Гутов говорит: Спас. И Агамбен сидел два часа перед Спасом, смотрел и запоминал.
Искусство нечтения тоже имеет историю. Игорь Дедков писал в дневнике во времена перестройки: «Клеевицкий жаловался, что все дела теперь приходится устраивать с помощью книг и преподносить книги строителям, автотранспортникам и т.д. Да и в Москву, сказал, приходится возить книги, чему я удивился». Книги когда-то считались неплохим вложением. Чтобы они впредь оставались таковым, их как раз не следовало читать — «они от этого портятся».
Единственное, что стоит между книгами и объектами искусства, — это тираж. Для книги тем лучше, чем больше копий, для объекта искусства — чем меньше копий. С неуклонным падением тиражей в обозримом будущем книги вольются в рынок совриска.
Совриск возник, когда генерал де Голль попросил американцев обменять доллары на золото, а те отказались. Хозяева денег поняли, что можно наделить ценностью практически всё, что захочешь, начался кризис перенакопления, и они были готовы вкладывать куда угодно. Этим же был вызван спрос на русские иконы, что вызвало мародёрство и контрабанду, описанную Трифоновым, Высоцким и Слуцким.
Церковки, что позабыты веком,
обдирает глупость или спесь.
Галич — весь и Углич — весь,
Север с тундрой и тайгою — весь —
все обобраны с большим успехом.
И палеонтолог не бывал
в розысках существ, давно подохших,
где козла ночами забивал
в ожидании икон
фарцовщик.
Красота похожа на гнев божий. Она вызывает синдром Стендаля: судороги, тошноту, потерю сознания, и напоминает эпилептический припадок. «Аура» падучей — «аура» произведения искусства.
Совриск — это тошнота и каргокульт: соломенно-глиняное отражение духа капитализма, чтоб нарастить активы после кризиса 70-х. Когда мусор продают как мусор, а не маскируют мусор под товар. Совриск создаёт мусор-шум. Совриск показывает нам хаос в нас самих. Учит нас жить на помойке и разбираться в сортах дерьма.