Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2024
Анна Попова — родилась и живет в Рязани. Училась в Рязанском государственном университете имени С.А. Есенина и Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова. Доктор исторических наук, занимается изучением истории судебного ведомства, преподает историю. Печаталась в журнале «Юность», «Смена», выпустила ряд исторических детективов про следователя Петра Железманова.
Купи себе селедку на Привозе
и морочь ей голову.
Чем заняться в субботний день? Это сейчас данный вопрос имеет намного больше вариантов ответа, чем было у наших бабушек и дедушек в конце 50-х годов ХХ века. Про интернет с его возможностями — играми, книгами, чатами — даже и не слыхивали. Вздумай кому произнести похожее слово, застыдили бы за использование неподобающих выражений, особенно будь рядом женщины и дети. Телевидение тогда существовало скорее теоретически, чем практически. То есть теоретически оно уже было, даже вещало. Только у большинства жителей Молдаванки денег на такую новинку не было, как, впрочем, и у других жителей Советского Союза. Хоть и была Одесса портовым городом, что порой давало возможность ее жителям весьма задешево приобретать некоторые заморские штучки, до телевизоров дело не доходило. Если только приобрести хороший транзистор или, проще говоря, радиоприемник. И новости можно послушать, и музыку. А под нее можно отплясывать и устроить дискотеку где угодно, хоть прямо во дворе. Впрочем, слово «дискотека» было не в ходу (опять же как бы за такое ругательное слово не получить от старших), просто танцы, и все. Понятие «фитнес» тоже вызвало бы осуждение, хотя многочисленные спортплощадки и стадионы были к услугам советских граждан, в отличие от современных фитнес-центров, практически бесплатно и никогда не пустовали.
Обитатели одесских двориков даже в субботу старались подняться рано. Лучше, пока еще не наступил полуденный зной, переделать домашние дела или хотя бы их часть. Постирать, прибраться, приготовить поесть. Времени это все требовало немало. Ибо навороченная бытовая техника, без которой не обходится ни одна современная хозяйка, была только в проектах. Одесситки в этом плане ничем не отличались от жительниц других советских городов, за тем исключением, что многие домашние дела можно было делать под открытым небом, во дворе: с мая по конец сентября на улице было тепло. Между стиркой и готовкой обсуждали новости, проверяли уроки у детей, благо их тут же во дворе можно посадить делать уроки за большой общий стол.
А вот в полдень лучше забиться в тень, поспать или замереть с книжкой или газетой (чтение было в чести как у детей, так и у взрослых, особливо любили сказки, только дети читали их в книжках, а взрослые в газетах), обсудить новости. Новости были разных сортов и включали в себя события как в соседнем дворе («Манька вроде как за Яшку замуж собралась»), так и мирового масштаба («Ой, войны бы не было»).
Этот страх новой войны преследовал всех переживших Великую Отечественную всю жизнь. И жители одесского дворика на Болгарской улице не были исключением. Они тоже сполна хлебнули в лихую годину. Дядя Фима помогал партизанам, потеряв в годы оккупации жену и дочь, а также подорвав свое здоровье в катакомбах. Теперь вынужден был оставить любимую учительскую работу и делать расчеты в качестве надомного бухгалтера. Старая немка Матильда с малолетним племянником Витькой тоже пережила оккупацию. Родители Витьки — молодые комсомольцы — погибли, обороняя Одессу. Васько, который сейчас на углу в будке чинит сапоги, воевал на разных фронтах в разведроте. Марк Моисеевич, зарабатывающий на жизнь игрой на скрипке в ресторане на Мясоедовской, служил минером. Его жена успела уехать перед сдачей Одессы в эвакуацию в дальний сибирский городок, где, с трудом приспосабливаясь к местному климату, целыми днями работала на швейной фабрике на пошиве обмундирования для Красной Армии. Прошла фронт и тетя Сима — буфетчица одной из закусочных на Привозе и по совместительству гражданская жена Васько. Вместе с мужем (другим, с тем, с которым состояла в законном браке и от которого были взрослые сыновья) она тоже ушла на фронт санинструктором. Вместе стояли на палубе корабля и со слезами на глазах смотрели на родную Одессу, когда советские войска были вынуждены сдать город и эвакуироваться морем в Севастополь осенью 41-го. Вместе защищали Крым. А потом война их разлучила. Симу ранило, и ее в последний момент перед сдачей Севастополя летом 1942 года успели эвакуировать на Большую землю. А ее муж так и остался там. Пропал без вести на 35-й батарее. После ранения Сима уже не могла служить санинструктором. Попросилась на фронт хоть кем, хоть в «мыльный пузырь»1 . Определили на полевую кухню. Так и прослужила остаток войны поваром, дошла до Берлина. Во вражескую столицу она въехала не на танке, а на полевой кухне, и вкус ее каши запомнили не только бойцы Красной Армии, но и голодные берлинские дети. Уже после войны она сошлась с Васько и, не думая о формальностях, родила дочку, радуясь новому женскому счастью.
В это июньское субботнее утро 1958 года во многих дворах Молдаванки занимались хлопотливым, но очень вкусным делом: варили варенье. Вы таки любите варенье? В Одессе варенье любят все. В целом Одесса без покушать — это не Одесса. Одесская кухня разнообразна и интернациональна, она соединяет традиции разных народов, способна усладить любой желудок разной степени капризности и достатка. Варенье было довольно доступным удовольствием. Ибо главным составляющим кроме сахара были ягоды и фрукты, а их в теплом одесском климате было предостаточно. Начинала сезон клубника. Нет, самые первые ягоды не спешили класть в варенье, ими наслаждались, смакуя наступление лета. Уже потом, когда наступало некоторое насыщение, приходило время мелких ягодок. Но для варенья они самое то. Перед варкой ягоды надо помыть и очистить от плодоножки. Для этой работы в семье объявлялась мобилизация: детей отрывали от их традиционных летних забав и сажали чистить ягоды. Ну и шо с того, шо часть съедалась при чистке? Вам таки жалко за эти пару килограмм? На Привозе этих ягод горы. Потом очищенные ягоды окунались в море кипящего сиропа. Нет, их возражения никто не принимает. Подумаешь, что горячо. Так надо. Впрочем, кипеть долго варенью не давали, его выключали, накрывали полотенцем и ждали, когда остынет. А потом опять ставили на огонь. Зачем делать себе нервы такими сложностями? Очень просто: после двух, а лучше трех сеансов ягоды становятся сильными и не распадаются. Вы будете есть их зимой целенькими и ароматными. После клубничного варенья наступал черед варенья из черешни. Рядышком гордо выступает и вишня. Черешня и вишня — они как родные сестры: очень похоже как по виду, так и по повадкам. Они созревают примерно в одно время, предлагают себя в компот и на варенье. И обрабатывать их для варенья надо одинаково. Вы за какое — с косточками или без? Тут дело на любителя, но если без косточек, то опять нужна тотальная мобилизация младших членов семьи: чистить черешню или вишню от косточек. Кто как умеет, можно булавкой, можно специальными щипчиками. Делать это лучше прямо во дворе, а то потом даже потолок надо отмывать. Ребенка? А шо его отмывать? Сам в море искупается. Варенье из абрикосов не такое хлопотное. Легким движением руки вы разделяете ягоду на две половинки и вытряхиваете косточку. Впрочем, для особо трудолюбивых есть эксклюзивный вариант: косточки поколоть и ядрышки добавить в варенье. А тут еще на подходе малина, ежевика. В августе начинается парад персиков. Они своими румяными боками на прилавках Привоза дразнят всех проходящих и своим видом, и запахом. Кажется, они даже напевают: «Мы хотим в компот. Мы хотим в компот». Но они не возражают и против варенья. Вы пробовали варенье из персиков? Это же сказка! Почти как из абрикосов, только еще вкуснее. Собственно, что компот, что варенье делать из персиков очень просто. Только в первом случае вам надо разделить сочные плоды на половинки, а во втором их надо будет еще нарезать на ломтики. Но это не очень сильно усложняет жизнь, килограмм персиков превращается в килограмм долек минут за пять-семь. Впрочем, и тут можно использовать семейную мобилизацию. Только вы помните, что покупать надо с запасом? Было смешно ждать от детей, что они не отправят килограммчик, а то и немножко больше себе в рот. Словом, у хорошей одесской хозяйки в шкафу всегда стоял строй красивых баночек с вкуснейшим содержимым. Им потчевали гостей, баловали детей, наслаждались сами. Тем более что в описываемые времена большинство населения жили весьма скромно и на магазинные конфеты траты выделяли очень осмотрительно.
Варили в этот вечер варенье и во дворике на Болгарской улице. Матильда вынесла и поставила на общий стол керосинку, медный таз, в котором готовился сироп, наготове в решете стояли ягоды черешни. Они были не чищены. Во-первых, в этой семье предпочитали варенье с косточками. Во-вторых, проводить мобилизацию можно было только среди очень ограниченного контингента: племянник Витька был единственным родственником женщины, и сейчас он шатался незнамо где. Кроме пожилой немки во дворе хозяйничала Фаня.
— Доброго вечера! — И вам не хворать! — поздоровались женщины.
— Шо вы скажите за погоду? — Разговор за погоду всегда и везде самый универсальный и самый естественный. С ним можно начинать и соседскую беседу, и вербовку вражеского агента.
— А шо за нее говорить? — вполне разумно возразила Фаня. И в самом деле, зачем? От этого погода не изменится. — Жара.
Словом, надо было переходить к более практическим вопросам.
— Мотя, вы таки варите варенье из черешни? — вроде как все очевидно, но почему бы не спросить?
— Да, Витенька очень любит варенье из черешни. Зимой будем пить чай с вареньем, — в ответе Матильды сочилось предвкушение удовольствия.
— Ваш Витенька делает вам нервы своим безответственным поведением, а вы ему варите варенье, — спустила соседку с небес на землю Фаня.
— Вы же знаете: он сын моей покойной сестры. Они с мужем погибли при обороне Одессы, а мы с Витенькой вместе пережили румынов. Это вы были в эвакуации, а мы здесь, — ответ женщины содержал легкий упрек. И в самом деле, сколько можно повторять очевидное?
— Я там тоже не прохлаждалась, шила на фабрике гимнастерки с утра до вечера, — ответ Фани тоже содержал общеизвестный в этом дворе факт. Но все его неоднократно приходилось повторять.
— Вам повезло дождаться Марка с фронта, — еще одна дежурная фраза. Неужели и так не ясно, что Фане повезло? Ее супруг во время войны служил сапером, а саперы, как известно, ошибаются только один раз. Повезло или не повезло в этой войне Симе? Ее вывезли, раненую, из настоящего ада на Большую землю и спасли ей жизнь, даже руки-ноги целы. Но супруга она не увидела больше. Вначале ждала, надеялась, даже не решалась окончательно впустить новое женское счастье: расписаться с Васьком, сыграть свадьбу. А потом привыкла жить с новым мужчиной, невзирая на формальности, но совместную фотографию с первым супругом бережно хранила. От Васько не прятала, он все понимал.
Кстати, Фаня тоже занималась готовкой. Во двор она вышла, держа в одной руке разделочную доску и нож, а в другой сжимала свернутую газету, из которой выглядывала селедочная голова. Женщина собралась готовить форшмак, эту знаменитую классику одесской кухни, которая как никогда олицетворяла небогатые 50-е годы. На разносолы денег у большинства не было, а вот приготовить незамысловатый, но очень вкусный паштет из обычной селедки мог себе позволить практически каждый. Очистить селедку от костей, перемолоть в мясорубке, добавить немножко замоченного в молоке белого хлеба, зеленое яблочко и порубить в это все крутое варенное яйцо — много усилий и денег не надо. Зато можно и на белый хлебушек намазать, и на черный, а можно и так съесть, прямо вилочкой оправляя в рот. А если еще достать из шкафа заветный графинчик и налить в рюмочку грамм пятьдесят… Форшмак готовили во всех одесских домах. У каждой хозяйки были свои фирменные изюминки, делающие это блюдо незабываемым. Правда, сама селедка, выглядывавшая из газетного свертка в руках Фани, явно не прониклась своим великим предназначением стать основой для самого одесского блюда и смотрела на мир грустными глазами.
У тети Симы были другие виды на это утро: она решила постирать, соответственно соорудив во дворе модель стиральной машины 50-х годов: на лавку было установлено оцинкованное корыто универсального назначения — в нем купали малышей, летом в жару плескалась детвора, которую одну не пускали на море, стирали белье. В это корыто была пристроена ребристая, много видавшая на своем веку стиральная доска, рядом примостилось ведро с кипятком.
Разве могут три женщины, да еще одесситки, собраться вместе и молчать? Естественно, обсуждение текущих дел продолжалось.
— Вы будете делать форшмак? — Вопрос тети Симы имел цель разнообразить рутинное утро такой же рутинной беседой.
— Таки да.
— А у вас есть зеленое яблоко?
— Тетя Сима, вы немножко больны, раз в июне спрашиваете за зеленое яблоко? Положу луковичку. Будет в самый раз.
— Сима, что слышно за цены на черешню на Привозе? Она таки будет падать? Сегодня было немножко больно, — у Матильды к тете Симе, которая работала на Привозе буфетчицей, были свои вопросы.
— Зато бычки были дешево. Вари варенье из них или из одуванчиков — они бесплатные, — дала более чем простой совет работница общепита.
Фаня положила разделочную доску на стол и приступила к работе. Острым ножом она вспорола брюшко рыбы и вывалила внутренности на газету. Женщина решила, что от самых очевидных тем пора перейти к более интригующим. А самая интригующая тема для женщин всегда одна — взаимоотношение полов. Это проблема всегда занимала и будет занимать первое место в дамском разговоре, будь то светские салоны или трущобы больших и малых городов.
— Вы таки слышали за Рахель? — спросила Фаня.
— Это с Мясоедовской улицы?
— Да, за нее.
— А шо за нее надо было слышать? — В голосе тети Симы было полно равнодушия. Но обмануть оно могло только самого несведущего в дамских темах человека. Очевидно, что новость за Рахель могла оставить тетю Симу равнодушной если только на смертном одре.
— Немножко сошла с ума. Она бросила своего мужа и ушла делать роман с любовником, — пояснила Фаня.
— С любовником? — возмутилась тетя Сима.
— Да, с ним. Но это не есть главное.
— Шо еще?
— Главное — это сам любовник. Он моложе Рахель на 15 лет!
— А он служит или где? — Естественно, тете Симе требовались подробности.
— Кажется, служит. В парикмахерской.
— В мужской или женской? — Для Матильды было важно именно это.
— Конечно же, в женской. Там они познакомились. У них сделался роман, вот она и бросила своего мясника.
Конечно, бросить мужа — это уже само по себе преступление, но бросить мужа, который являлся рубщиком мяса на Привозе, — это преступление в квадрате. В голосе Фани было столько возмущения, что казалось, что она сейчас лично побежит воспитывать Рахель за аморальное поведение. Однако бежать женщина никуда не собралась, все свое негодование она выместила на селедке, которой с остервенением одним движением руки была отрезана голова и отодвинута в сторону.
Выражение селедочной морды стало еще более грустным. Но перечень испытаний, выпавших на ее долю, не был исчерпан — на стол прямо перед приоткрытым селедочным ртом шлепнулся кусок пены: тетя Сима с таким энтузиазмом жамкала простынь о стиральную доску, что пена, как снаряды, летела во все стороны.
— Сима, вы бы не могли делать вашу стирку немножко потише, а то во дворе скоро не останется места, где можно было бы присесть, чтобы вы не уляпали пеной, — попыталась дипломатично остановить усилия соседки Фаня.
— Убиться веником — я ей мешаю! — Сима была крайне возмущена поведением Рахель, но выплеснуть его она еще не успела, поэтому нерастраченное возмущение полетело в ближайшую цель. — Таки сама от меня отойди подальше, а то развонялась своей селедкой, нормальным людям во двор выйти тяжко.
— Не делайте людям смешно, сами развонялась мылом, моя селедка совсем не пахнет, — попыталась вступиться за честь несчастной рыбки Фаня.
— Купила селедку, так и морочь ей голову, а не нормальным людям. Сейчас с соседнего двора прибегут узнать, где на Привозе такую вонищу продают.
— Они поинтересуются узнать, кто так воняет хозяйственным мылом, — отрезала Фаня. Доля справедливости в этих словах была: особого выбора моющихся средств у хозяек тех лет не было, стирали в основном хозяйственным мылом, а оно и в самом деле было весьма духовитым. Но такая мелочь не могла смутить Симу.
— Что же мне, не стирать теперь, раз такая нежная, — шлепки пены продолжали лететь, зона обстрела расширялась. Фаня была вынуждена отодвинуть селедку и орудия кухонного производства на самый край стола. Однако уходить с поля боя побежденной не хотелось.
— Тетя Сима, не делайте людям смешно, сами развонялась мылом, селедка совсем не пахнет, — попыталась выступить за справедливость Матильда.
— Мотя, у вас варенье подгорает! У вас скоро не варенье, а карамель будет. — Замечание тети Симы содержало зерно истины: варка варенья не допускает оплошностей. Матильда поспешно убавила огонь и зашкрябала половником в тазу, карамель ей и в самом деле не нужна.
— Когда постираете, сделайте за милость — не вешайте свое белье на мою веревку — выпустила Фаня очередную стрелу.
— Нет, мне это нравится, сама двинулась мозгами и не помнит, где ее веревка, так я еще виновата, — Сима всплеснула руками, и шлепки пены достигли даже самых отдаленных уголков двора. — Лучше не делайте моду самой вешать на мою веревку!
— Таки это я вешаю на вашу веревку? Мне это начинает нравиться, — Фима была так возмущена, что даже перестала потрошить несчастную рыбу.
Впрочем, Сима тоже прекратила стирку, наскоро вытерла руки, она прошла к той части двора, где были натянуты веревки.
— Вот ваша веревка, а вот моя, — доказывала Сима, теребя то одно, то другое приспособление для сушки белья.
— Вы точно еще умом двинулись, это моя веревка, — не отступала Фаня, вцепившись рукой именно в ту веревку, которую тетя Сима только что назвала своей. Вдруг за спиной раздался негромкий кашель.
— Я дико извиняюсь, но это моя веревка, — послышался негромкий голос. Обе женщины изумленно обернулись. Во дворе стоял дядя Фима. С ним обычно старались не спорить. Во-первых, как человека больного, его обычно жалели, понимая, что орать на их уровне бывшему партизану не позволяют больные легкие, во-вторых, дядя Фима практически всегда был таки прав! И на данный момент обе женщины неожиданно поняли, что и в самом деле обе теребили веревку именно своего одинокого соседа, а не свою собственную. Однако тогда актуальным встал другой вопрос:
— А где тогда моя веревка? — Его обе женщины произнесли практически одновременно.
— Серафима Львовна, таки вот она! — подергал дядя Фима одну из веревок. — Я помню, как ее Васько натягивал.
Дяде Фиме можно было верить. Во-первых, потому что он и в самом деле всегда был прав, так как обладал замечательной памятью математика. Во-вторых, веревка была натянута на совесть, явно к процессу натягивания были приложены сильные руки сапожника. И было ясно, что ответ на заданный вопрос получила только тетя Сима. А Фаня продолжала находиться в неведении, поэтому от нее последовало уточнение:
— Я интересуюсь знать, где тогда моя веревка?
И опять дядя Фима оказался кстати:
— Таки она оборвалась у вас пару недель назад, и вы вместо того, чтобы купить новую, вешаете белье на мою веревку, — негромко констатировал сей печальный факт дядя Фима.
Фаня напрягла мозги и была вынуждена признать правоту бухгалтера.
— На Привозе не было веревки, — робко оправдывалась она.
— А шо, у нас сделалась эпидемия самоубийств, и веревки теперь выдают по карточкам? — ехидно поинтересовалась Сима.
— Там была, но только не бельевая, — продолжала робко оправдываться женщина. С Симой вообще спорить тяжело, а уж если у нее в руках оказался такой козырь…
Однако та оказалась сегодня достаточно великодушна.
— Повесишь белье — будет бельевая, — у тети Симы был сегодня вечер бесплатных и универсальных советов.
Может быть, Фаня и нашлась бы, чем парировать, но в этот момент во двор вошел милиционер. Белая гимнастерка с портупеей, начищенные сапоги, фуражка придавали ему более чем серьезный вид. Однако держался он не как представитель власти. Вид его был совсем не начальственный, и, хотя он по привычке поднес руку к козырьку, было видно, что привели его не служебные вопросы. Да и реакция жителей двора была соответствующая. Никто не сделал изумленное лицо, никто не испытал робости, припоминая реальные и призрачные грехи и грешки. Встретили сотрудника правоохранительных органов довольно дружелюбно.
— Здрасте вам, уважаемый Фрол Егорыч! — вытирая руки передником, сказала тетя Сима. Фаня тоже кивнула работнику правопорядку, как старому знакомому.
— Вы до Фимы? — спросила Матильда. Пожалуй, она была единственной, у кого этот гость вызвал небольшое напряжение. Фрол Егорыч служил местным участковым. В этом дворе его знали хорошо по нескольким причинам. Во-первых, тогда участковые много ходили по участку и разговаривали с людьми, бумаг писали они меньше, на жителей участка времени оставалось больше. Во-вторых, Витька-балбес, который сейчас ухитряется даже делать план на заводе, ранее не раз давал поводы для визитов. Драки, мелкие кражи становились для них малоприятным основанием. Фрол Егорыч приходил, убеждал, разъяснял, предлагал помощь. В-третьих, сам милиционер имел и свой интерес в этом дворе. Дело в том, что он учился в школе. Да, да, взрослый человек учился в 9-м классе обычной средней школы. В то время в этом не было ничего необычного. Война, сложности послевоенного времени помешали многим получить образование. Вот и приходилось уже взрослым людям садиться за парты. Было много таких и среди сотрудников милиции. Понятно, что совмещать службу и учебу было нелегким делом. Порой даже капитаны и майоры, имевшие на своем счету немало задержаний коварных преступников, терялись от заковыристых задачек по математике. В этом плане Фролу Егорычу очень повезло: дядя Фима, являясь опытным учителем математики, охотно и безвозмездно объяснял участковому сложные формулы и теоремы. И это было не зря: ученик пришел отчитаться:
— Сдали экзамен, Фрол Егорыч? — сообразила Фаня.
— Сдал, перешел в 10-й класс, — радостно подтвердил работник правопорядка и обратился к дяде Фиме:
— Спасибо вам большое, вот ваш учебник по математике. Очень вы мне помогли с этими задачками.
— Я таки говорил вам, что математика — это не фунт изюма. Она требует уважения, — не удержался бывший учитель от небольшого наставления, но было видно, что он очень рад за своего ученика и руку пожимает милиционеру очень искренне. — Желаю вам в следующем году закончить десятилетку.
К поздравлениям присоединились и женщины. Они все обступили участкового, поздравляли его и поглаживали по плечам. Момент ликования прекратился с появлением того самого Витьки, который успешно избежал мобилизации на домашние работы по консервированию. Выглядел молодой человек, как в самые бурные дни своей молодости: один глаз был подбит, волосы растрепаны. Увидев это, Матильда вскрикнула. Фрол Егорыч сразу сделал официальное лицо:
— Гражданин Блюхер, здравствуйте. Опять драка?
Однако молодой человек отнесся к вопросу легкомысленно:
— Никакая не драка. Так, мелочи жизни, асфальт поднялся.
Матильда решила не обострять ситуацию и поспешила вставить:
— А Витенька даже план делает.
Сам молодой человек своими производственными успехами хвастаться не спешил. Его обоняние учуяло, что летняя готовка входит в самую вкусную стадию, зрение безошибочно опознало свою керосинку и свой тазик, накрытый своим полотенцем. Поэтому он поспешил удовлетворить любопытство, приподняв полотно. Этот маневр не ускользнул от внимания его тетушки, поняв, что зимние запасы под угрозой, она поспешила потянуть молодого человека за рукав рубашки.
— Вот, Витенька, Фрол Егорыч учится, скоро десятилетку закончит. Тебе тоже можно пойти в вечернюю школу? — Ее фраза имела двойную цель: провести воспитательное мероприятие и обеспечить сохранность лакомства. Однако результат был минимальный:
— Не капай мне на мозги! И что это мне даст, кроме ничего? Мало мне эта математика делала нервы? — Аргументы Витьки не отличались изысканностью.
— Балбес ты. Образование всегда помогает, особенно верхнее. У меня образования нет, я спину над машинкой гну, а вон Марк на скрипке выучился играть, и работа у него легче, — к воспитательному мероприятию присоединилась Фаня.
— На скрипке пиликать — много ума не нужно, — парировал юный оболтус.
— Так иди и пиликай, коль такой умный, — Сима вспомнила, что у нее сегодня ударный день по раздаче бесплатных советов.
Однако Витька меньше всего хотел пиликать на чем-либо. Сейчас его больше всего занимал тазик с вареньем. Он снова поднял полотенце над тазом и попытался зачерпнуть ковшом содержимое. Естественно, это не ускользнуло от внимания Матильды, что подвинуло ее к решительным действиям: отбирает у него половник и отодвигает племянника от тазика:
— Куда полез? А зимой что будем с чаем есть? Сейчас остынет, я его в банки буду разливать.
— Ну хоть чуть-чуть попробовать? — заканючил оболтус.
— Ладно, если останется, то немного налью в вазочку, — смилостивилась Матильда.
Идиллию вечера нарушило появление Васько. Он вбежал во двор решительным шагом, и вид был встревоженный:
— Вы слышали за Рахель? — спросил он.
Женщины удивленно переглянулись. Отношения между полами — это их епархия, мужчины обычно такие вопросы не обсуждают. Может, это другая Рахель?
— Которая бросила мясника и ушла к парикмахеру? — решила уточнить Фаня.
— Да за то уже вся Молдаванка говорит, — махнула рукой Сима.
Однако оказалось, что Васько был на самой передовой фронта новостей:
— Я не за то! Их квартиру сделали!
— Как сделали? — ахнула Матильда.
— Так сделали! Вынесли все ценное. И сервиз, и пальто с меховым воротником, и несколько платьев, ейного мужика костюм, а еще туфли почти новые были. Лодочки. Красные такие, с бантиком.
— Обворовали? Ну что ты за напасть! Уже третья кража за месяц! — возмутился Фрол Егорыч. Лицо его сразу преобразилось, с него сошла довольная улыбка, губы плотно сжались. Он поспешно надел фуражку и поправил портупею.
— Фрол Егорыч, а ты кудой смотришь? Выясни за то! — вопрос Васько звучал вполне логично.
— Я выясню, крепко выясню! — прорычал участковый и поспешно направился на улицу.
Жители этой маленькой коммуны испуганно проводили его взглядом. Но хозяйственные хлопоты сами себя не справят. Поэтому все вернулись к ним. Васько поднялся к себе: его ждал обед. Матильда свернула в рулон полотенце, подхватила им горячий таз и унесла в дом. Сима вернулась к стирке. Витька крутился рядом, бесцельно слоняясь по двору, периодически останавливаясь и посматривая на небо. Но на нем ничего не было, даже облака в этот солнечный день спрятались от испепеляющей жары.
Тетя Сима продолжала жамкать белье с новой силой. Но вид молодого человека, который временами превращался в застывшую статую, занимал ее воображение. Поэтому через некоторое время она все же возобновила разговор:
— Ты долго будешь делать сон стоя?
— Тетя Сима, я вот тебя спросить хотел, — голос Витьки звучал то ли загадочно, то ли неуверенно.
— Ну, спрашивай.
Однако Витька молчал, мечтательно посматривая в небо, но там ничего особого не происходило. Даже облака не пытались строить небывалые картины. Их просто не было в этот абсолютно ясный день.
— Ну, спрашивай, шо молчишь, как невеста перед алтарем, — подхлестнула соседа Сима. Она сама была женщиной решительной и нерешительных не любила.
— Вот как раз за невесту, — оживился Витек. — Ты какие духи любишь?
Вопрос был задан, конечно, интересный. Советские женщины послевоенной поры не были особо избалованы творчеством парфюмерной промышленности. Духи «Красная Москва» были главным хитом советских парфюмерных фабрик. Но Одесса город портовый. На Привозе из-под полы можно было приобрести что-то поинтересней «Красной Москвы».
— Да ну тебя. Какие духи? Куда мне душиться? На Привоз? Так там рыба вся передохнет от этих духов!
— Ну все же? — Витька иногда тоже умел быть настойчивым. — Какие духи ты хочешь? Не из наших, а из ихних…
Тетя Сима с удивлением посмотрела на парня, который вдруг стал интересовать импортными товарами, задумалась, потом стала припоминать:
— Вот слышала, вроде какие-то военные есть?
— Это как?
— Ну, название у них такое, военное!
— Атака? Взрыв? — начал гадать Витька.
— Нет, простое, что-то из обмундирования.
— Неужто галифе?
— Ааа, вспомнила, «Шинель»! — обрадовано воскликнула тетя Сима. — Мне в Берлине медсестра одна дала понюхать. «Красная Москва» мелко плавает.
— Не «Шинель», а «Шанель», дорогая Серафима Львовна! — раздалось сверху.
Матильда вышла на галерею и пристраивала на перилах большой матрас для сушки. В сфере парфюмерии, в силу более солидного возраста, который позволял помнить ТЕ времена, у нее опыта было чуть поболее. Поэтому она могла дать соседке консультацию.
Не будем смеяться над тетей Симой, что духи известной мадам Коко Шанель она обозвала приземленным военным словом. Где ей, простой женщине, было познать тонкости французской парфюмерии? Это жены партработников и капитанов дальнего плавания имели доступ к предметам роскоши. Тетя Сима была далека от островков советского шика, которые в Советском Союзе были только для избранных. Зато шинель сама несколько лет проносила, вначале все четыре военных года, да и после войны тоже: из этой же шинели было сооружено что-то наподобие гражданского пальто.
— Ну, пусть будет «Шанель»! Мне-то што. Мы их «Шанелей» не видали, — согласилась Сима.
— Да, и цена на них… Очень больно. Нет у нас таких денег, — у Матильды были свои аргументы пояснить, почему ей нет дела до буржуинских ароматов.
Однако к разговору о духах оказался неравнодушным Васько. В честь жары в комнатах окна были распахнуты, и все происходившее во дворе было слышно в комнатах. Разговор он понял по-своему:
— Витек, ты что, жлобская морда, клинья к моей жене подбиваешь? — рявкнул он на весь двор, спускаясь во двор по лестнице.
Габариты у Васько были внушительные. Высокого роста, широкие плечи, к тому же мощная физическая сила делали его незаменимым как в разведке (когда нельзя стрелять, но очень надо нейтрализовать противника), так и в уличном конфликте. А Витькино детство пришлось на военные и послевоенные голодные годы. Разница в весовых категориях была налицо: сказывалось полуголодное детство, и поэтому он походил на бычка на мелководье — тощий, нескладный и с большой головой. Куда ему против Васька? Поэтому он сразу стушевался и сделала попытку покинуть двор. Но разве от бывшего разведчика так быстро ускользнешь? Васька сгреб ладонью воротник Витькиной рубашки и прорычал:
— Запомни, шкура, если за тебя, к моей жинке руки простирающего, шо узнаю, — я тебе не токмо второй фингал поставлю для симметрии, я тебя утоплю в лимане, пусть рыбы тебя едят.
Для наглядности он потряс парня и показал ему кулак. Потом он сгреб своей большой ладонью рубашку на плече Витьки, и наметившиеся прореха явно стала увеличиваться. Но треск разрываемой материи немного охладил дух ревнивца, и он отпустил свою жертву. К одежде в то время привыкли относиться бережно. Тетя Сима отнеслась к сцене равнодушно. В этой паре она явно была руководящей и направляющей силой. Поэтому если у Васько и возникал приступ ревности, то направить его на жену он явно не решался, а вот сама женщина даже немножко гордилась такими минутами — значит, она чего-то стоит. Вот она не очень спешила вмешиваться. Зато вмешалась Матильда, которая продолжала пристраивать матрас на просушку. Увидев, какая угроза нависла над ее любимым племянником, закричала:
— Васько, пься морда, какой гэц тебя укусил? Опять шмурдяк пил?
Абсолютным трезвенником Васько не был. В запой не уходил, но пропустить рюмку-другую мог. Особенно вечером в пятницу. Особенно под традиционный борщ тети Симы. Но сегодня он был трезвый.
Поэтому он просто постарался объяснить ситуацию:
— Я этому босяку все ноги выдерну, если он опять будет делать манеру на чужих жен смотреть!
— Здрасте вам через окно! Местами ты порешь такую чушь, что можно подумать, тебя выпустили из сумасшедшего дома!
— Без второго слова говорю — я не токмо глаз подсвечу, я убью, если шо! — пробурчал Васько и побрел в дом — есть хотелось. Сима не поспешила домой кормить мужа: в этом плане она могла быть уверенной, что он сам найдет суп на столе и поест. Ей надо было закончить стирку. Витька тоже скрылся с поля боя: он снова пошел шататься по улицам родной Одессы. Появился он только к вечеру, когда спала дневная жара. И появился он не один. Во двор он вошел в сопровождении молодого парня. И парень выглядел немного странным. Нет, дело было не в том, что одет он был несколько изысканно: дорогая рубашка, тщательно отутюженные брюки, новые ботинки. И даже не в том, что он держал в руках книгу. Как уже было сказано, чтение было довольно распространенной формой проведения досуга в то время. Просто молодой человек очень по-хозяйски осматривал двор, так осматривает дом хозяин перед покупкой. Гость не просто обошел все пространство двора, потревожил кота, который мирно спал на табуретке, но даже заглянул за простыни, развешанные тетей Симой утром. Именно она и первая среагировала на появление незнакомца. Нет, нельзя сказать, что посторонние во дворе не бывали.
Визит человека, который не жил в данном дворе, был делом обычным. Во-первых, каждое утро во двор приходили торговцы. Даже во времена советской плановой экономики в 50-е годы в Одессе еще жил дух частной предпринимательской инициативы. Дядя Яша приносил свежий улов: бычки и сардинки, которые только недавно плавали в море, оказывались в руках хозяек, даже не успев толком сообразить, что поменяли морскую стихию на воздушную. Тетя Маня приносила молоко и творог. Молоко еще было теплым, его только пару часов надоили. Дядя Митько затаскивал во двор точильный станок и громовым голосом произносил: «Ножи точить!» И все хозяйки собирали ножи и ножницы и спускались вниз, чтобы привести столь необходимые предметы в порядок. Еще время от времени заходил старьевщик. Вот он уже обычно приходил ближе к вечеру: днем дети были в школе, а именно в расчете на них у старьевщика было припасено много забавных штучек, например, шариков на резинке, которые давались в обмен на старые вещи. И надо было присматривать за детворой, чтобы не соблазнились обменять старую, но еще вполне нужную вещь на такой красивый, но совсем бесполезный шарик, резинка которого к тому же имела обыкновение обрываться в первые час или два. Во-вторых, к Фане приходили клиенты. Но их всегда выделял кулек под мышкой, где была свернута ткань или вещь, которую требовалось починить.
Поэтому поводы задавать вопросы были.
— Шо потерял? — вопрос тети Симы был простой как веник, но ответа не последовало. Молодой человек продолжал осматривать двор, потом повернулся к Витьке, который тоже вопросительно смотрел на парня.
— А что? Вполне подходит, — небрежно бросил незнакомец. Лицо Витьки расплылось в улыбке. А вот выражение лица женщины стало еще более суровым.
— Шо забыл тут? — Ее голос налился металлическими нотками. Имея солидный жизненный опыт — фронт, многолетняя работа на Привозе с разнообразной публикой, она привыкла решать некоторые жизненные проблемы вот так: слегка напрягая голосовые связки и добавляя суровое выражение лица. В некоторых случаях, особых, выпадаемых не очень часто, можно было подпереть руками бока. Учитывая габариты женщины, это производило впечатление.
— Я натуру ищу, — наконец произнес молодой человек. Выражение лица тети Симя смягчилось. У человека и в самом деле проблема: потерял нужную вещь, а она брови хмурит. Нехорошо. Женщина даже повела глазами, пытаясь помочь найти пропажу. Но никакой натуры рядом не было. И вообще во дворе не валялись никакие неопознанные вещи. Ну, если только рыжий кот. Поэтому пришлось задавать уточняющие вопросы:
— Шо, шо ищешь?
— Натуру, — повторил мужчина, продолжая улыбаться так широко и сладко, что казалось — на землю посыплется сахарный песок.
— А ты ее точно здесь потерял? — спросила женщина, окидывая взглядом двор. — Вроде не было у нас никогда у никого натуры, — протянула она, разведя руками. А потом добавила, подозрительно прищурив глаза и подперев бока руками: — И за тебя первый раз видно.
Тут в разговор вступил Витька:
— Темная ты, тетя Сима. Читать надо больше. Натура — это место, где снимают кино, — с долей превосходства извлек он.
— Кино? — ошарашенно переспросила тетя Сима.
— Да, кино! Я кинорежиссер. Меня зовут Кириллом, — он протянул женщине руку и пожал ее. Та изумленно слушала, а молодой человек продолжал:
— Мы планируем снимать экранизацию романа Катаева «Белеет парус одинокий». Мне надо найти двор, в котором мы будем снимать, как революционеры отстреливаются от охранки царского правительства.
— Наш двор очень такой… коло… коло… — с видом знатока попытался вставить свое слово Витька.
— Колоритный, — выручил его Кирилл.
— Вот, вот, — поспешил подтвердить юный оболтус.
— Вроде я за твоих друзей все знаю, это кто? Ты его где взял? — теперь вопросы тети Симы были адресованы своему юному соседу.
— Мы только сегодня в магазине познакомились.
— В отделе вино–воды? — ехидно уточнила женщина.
— Ну прям, в книжном.
— Врешь? И книжку купил? — удивилась тетя Сима.
— Пока нет, не смог выбрать, — Витька даже глаза потупил.
— Аааа, ну, вот и не делай нам смешно, — рассмеялась женщина, однако у Витьки появился союзник:
— Вы зря не верите своему соседу. Мы и в самом деле встретились в книжном магазине, где этот интеллигентный молодой человек искал сборник стихов, — произнес Кирилл. Понятно, что тете Симе ничего не оставалось, как замереть с изумленным лицом, а Витька получил возможность посмотреть на соседку с выражением некоторого превосходства, мол, съела?
— У меня случилась неприятность, я забыл на пляже свой экземпляр романа Катаева и зашел за новой книгой в магазин, где и встретил вашего соседа. Я рассказал о нашем замысле и сказал, что мне нужно подобрать натуру. Вот он и вызвался мне помочь, — пояснил кинорежиссер, при этом его улыбка могла соперничать по степени сладости даже с леденцами на палочке и тазиком варенья, вместе взятыми.
— Меня будут снимать в фильме, — наконец Витька выдал главный предмет своей гордости. Однако кто поверит сразу человеку с репутацией оболтуса?
— Иди кидайся в навоз! Кому ты нужен в этом кино? — произнесла Фаня, которая как раз в это время спускалась по лестнице вниз во двор.
— Напрасно вы так. Из этого молодого человека получится хороший рабочий-революционер. Изможденный царским режимом и с горящими глазами, в которых так и горит решительность бороться с ненавистным царем до конца, — поспешил восстановить справедливость Кирилл.
Дальнейшее обсуждение темы кино остановило появление во дворе Матильды. Вернее, предмета, который она несла в руках. Это была небольшая металлическая вазочка для варенья. Женщина аккуратно и даже бережно поставила сей предмет на стол, появление которого сразу стало понятно Витьке. Варенье! Матильда сдержала обещание и часть продукции своего консервного цеха налила в вазочку. Молодой человек сразу бросился к столу, однако от его резких движений драгоценный сосуд чуть не опрокинулся.
— Не лезь, испортишь дорогую вещь, а потом я всем принесла, вот осталось чуть-чуть, остальное разлила по банкам, — испугалась тетушка.
— Да ладно, что ей сделается, варенья мало. Не могла больше оставить? — У Витьки были свои жизненные интересы.
— Она старинной работы, ее беречь надо.
— Ну, так налила бы варенье в банку, больше бы уместилось бы, — молодой человек на все смотрел с точки зрения потребления варенья.
— Хватит. Остальное на зиму.
Конечно, Витьку можно понять. Разве можно не любить варенье из черешни? Вот оно налито в вазочку, темное, тягучее, всем своим видом напоминая, что лето самое яркое время года. Берешь ложечкой очень аккуратно, чтобы не пролить ни капли, и подносишь ко рту. Чуть горьковатый пряный вкус сиропа дарит первое наслаждение. Далее следует второе: зубы погружаются в крупные мясистые ягоды, которые лопаются во рту, радуя своим вкусом.
— А меня в кино будут снимать! Это кинорежиссер с киностудии! — наконец племянник сообщил своей тете главную новость дня.
— На одну минуточку, да? — Матильда уж замерла от изумления.
— Именно так, — поспешил на помощь кинорежиссер. — Я кинорежиссер, меня зовут Кирилл, мы готовим экранизацию романа Катаева «Белеет парус одинокий».
Лицо пожилой немки расплылось в улыбке. Неужели ее непутевый племянник, по которому ранее участковый заходил несколько раз в месяц, стал человеком? И вся Болгарская улица, да что там улица? Молдаванка, а может быть, даже вся Одесса узнает ее мальчика как артиста кино! Поэтому она была готова пожертвовать самым дорогим:
— Варенья не желаете? Сегодня только сварила, — она протянула незнакомцу вазочку.
Гость проявил интерес к предложению, подошел к женщине, снял крышечку и заглянул вовнутрь. Однако от дегустации его отвлекло появление других жильцов двора. Напомним, в жару в одесских дворах окна всегда держали открытыми, и поэтому о надвигающейся кинематографической славе их соседа узнали все. Первым появился Васько.
— Что за кино? — на ходу задал он вопрос.
— У нас во дворе? — к нему присоединился Марк.
Кинорежиссеру пришлось отвлечься от вазочки с вареньем.
— Да, самое настоящее. Будем снимать у вас, — заверил он.
— А меня снимете? — спросил Васько. И как оказалось, не зря.
— Ооо, из вас получится замечательный сотрудник царской охранки, мы наклеим вам вот такие усы! Будете сниматься с винтовкой наперевес! — радостно закричал режиссер, увидев Васько.
— За шо меня в охранку? Ейтового охломона в рабочие, — сапожник с возмущением ткнул пальцем в сторону Витьки. — А меня в охранку. Он на заводе-то работает без году неделя, а я трудовой человек, всю жизнь работаю.
— Таки это же кино, понарошку, — стал уговаривать его Марк. — А для меня роль найдется?
— Он у нас на скрипке играет, — поспешила вставить Фаня, которая тоже спустилась во двор и вмиг осознала, что она может быть женой не только музыканта, но и артиста кино.
— Это просто замечательно, мы тоже обязательно найдем ему роль, — радостно пообещал незнакомец.
— Таки вроде уже есть такой фильм «Белеет парус одинокий», — неожиданно раздалось сзади. Можно было даже не сомневаться, кто произнес эту фразу: во-первых, дядю Фиму всегда можно было узнать по тихому, немножко сиплому голосу, во-вторых, кто еще во дворе знал все? В-третьих, данная фраза сопровождалась очень знакомым металлическим звуком. Можно было не сомневаться, что рядом находится дядя Фима, — именно такой звук издавался брегет бывшего партизана — карманные часы знаменитой швейцарской фирмы. Часы дяди Фимы были самым настоящим историческим раритетом: когда-то они принадлежали его отцу — профессору Новороссийского университета. До революции профессора неплохо зарабатывали, поэтому такие часы были негласным подтверждением высокого социального статуса человека. Дядя Фима не был профессором (увы, пятый пункт не пускал его в университет ни до войны, ни после), однако часы как практически единственное напоминание о прошлой жизни у него сохранились. Ими гордились все члены этой маленькой дворовой коммуны, ведь у них был дядя Фима с самыми настоящими часами фирмы «Брегет». Даже про этот двор на улице Болгарской так и говорили: «Это где дядя Фима с брегетом».
Незнакомец немного опешил, потом посмотрел внимательно на дядю Фиму с подозрением, но, видимо, не смог пропустить мимо, что все жители двора тоже смотрят на дядю Фиму, причем смотрят-таки с доверием.
— Так мы снимем новый, еще более интересный, на две серии. Вы не будете спорить, что подвиг бесстрашных рабочих и матросов, отчаянно боровшихся против эксплуатации царским режимом, может быть увековечен не раз? — пошел в наступление режиссер.
Дядя Фима развел руками. Спорить с этим аргументом в то время было не принято.
— Мы просто обязаны отразить это все в фильме! — Выпалив эту тираду, незнакомец поспешил повернуться к тете Симе (каким-то шестым чувством он понял, что именно она является главным организатором жизни двора):
— А теперь покажите мне ваш двор, мне надо подняться наверх и прикинуть точки съемки.
Под руководством женщин он поднялся по лестнице, которая вела в квартиры на втором этаже, и стал осматривать двор оттуда, складывая пальцы рук окошечком, как это часто делают фотографы и операторы.
— Так, просто замечательно, — проговорил он, крутясь на лестнице и галерее. Потом немного замялся и произнес:
— Вот только…
— Что? — чуть ли не хором вопросила женская часть двора.
— Чуть побольше бы обзор, словом, было бы неплохо с камерой отойти чуть подальше, но вот тут стенка, — растерянно похлопал он стенку из ракушечника.
Все члены этой маленькой дворовой коммуны замерли! Неужели у них не получится войти в историю отечественного кинематографа? Неужели они так и не внесут вклад в увековечивание памяти рабочих и матросов революционной Одессы?
Тут режиссер не очень смело произнес:
— Вот только если…
— Шо? — чуть ли не хором произнесли все будущие артисты.
— Если попробовать снимать не отсюда, а из комнат, из окна, если, конечно, хватит освещения. Но, в принципе, можно поставить дополнительный софит и подсвечивать кадр, главное, чтобы электричество было…
— У нас есть электричество, — так же хором ответили все присутствующие и стали наперебой приглашать гостя в комнаты, показывать, какой вид открывается из окна, где находится розетка и прочие вещи. Делу кинематографа рады были содействовать безмерно, высказывали готовность передвинуть шкаф, снять фотографию со стены. Правда, гость старался быть скромным:
— Ну, зачем вы будете двигать этот шкаф? Он таки, наверное, очень тяжелый? Вам придется вытаскивать все вещи!
Но его пресекали с решительной пролетарской сознательностью:
— Да таки шо там вытаскивать, у нас вещей почти нема, вот побачите, — Васько все же примирился, что в фильме ему придется встать на сторону реакционных царских сил.
Так же охотно все сообщали, кто и когда будет дома, чтобы помочь съемочной группе в организации творческого процесса. Даже были готовы отложить завтрашние планы субботнего дня и остаться дома, не ходить на работу или на прогулку в парк имени Шевченко, как планировали на следующее утро жители двора. Стояла прекрасная весна, в выходные в парке всегда было многолюдно и весело. Однако режиссер горячо убеждал, что не надо таких жертв, завтра все могут отправляться по своим делам, а съемки будут проводиться в другой день.
Словом, засыпали все в счастливом предвкушении всесоюзной славы.
Однако следующее утро выдалось уже не таким радужным, как хотелось. Началось с малого. Матильда обнаружила, что исчез матрас, который был выложен на просушку на перила. Когда женщина обнаружила, что на подоконнике нет спальной принадлежности, то первым делом она посмотрела вниз. Вполне логично было предположить, что матрас просто упал. Но на земле ничего не лежало. В этом пожилая женщина убедилась, когда спустилась вниз. Естественно, когда из своих квартир к местам общего пользования стали выходить соседи, то всех их ждал соответствующий вопрос. Однако никто ничем помочь не мог. Про матрас (пардон, за матрас) не слышали и не знали.
— Витька своего спроси, — посоветовала тетя Сима. Это было логичнее всего. Но тут возникла новая проблема: молодого человека в его комнате (так высокопарно можно было назвать небольшой закуток с окном, куда ничего больше, кроме кровати и небольшой тумбочки, не входило). Не было его и во дворе. Матильда начала гадать, куда мог подеваться ее непутевый племянник, ничего путного в голову не приходило, и тут ее позвала тетя Сима:
— Мотя, таки не ваш матрас тут лежит?
Действительно, в том углу двора, где висело белье, лежал матрас. Матильда сразу его узнала — именно его дали ей родители много лет назад в приданое.
— Оооо, — вздох разочарования вырвался из уст Матильды. — Шо это?
Конечно, матрас, который можно была назвать жемчужиной приданого, поизносился со временем, он поистрепался, выцвел. Ведь на нем не только спали. Им закрывали во время бомбежек хрупкие вещи. А однажды даже затыкали окно, когда стекло было выбито взрывной волной. Но на ткани в мелкий синенький цветочек не было красных непонятных разводов!
Матильда вытащила матрас на середину двора и стала его вертеть во все стороны, стараясь понять происхождение разводов. К этому занятию присоединились другие жители двора. Стали выдвигаться разные версии:
— Похоже на вино!
— Нет. Вино темнее.
— А может, клубника?
— Таки сошла уже!
— Может, дети краской измазали?
Эта версия требовала немедленной проверки. Детей во дворе было трое восьмилетняя дочка тети Симы и Васько и двое мальчиков-подростков Фани и Марка. Однако они клялись всеми клятвами, что не прикасались к матрасу тети Моти.
Тогда Фаня, чтобы окончательно отвести от подозрение от своих детей, выдала:
— А может, это кровь?
— Таки ви за меня думаете, шо я завела в шкафу кур, а шоб было удобнее скрывать их присутствие, потрошу их прямо на кровати? — возмутилась старая немка.
— А шо, удобно, как раз кровь впитает, — обронил Васько. Он даже не предполагал, какие лично для него могут быть последствия.
— Так, может, ты как раз и Витьке морду начистил? Вот у него кровь и пошла! — неожиданно предположил Марк.
— Перестаньте сказать глупости! — изумился Васько.
— Таки ты давеча сам обещал ему по морде надавать!
— Здрасте вам через окно! Нужен он мне как зайцу стоп-сигнал!
— А ты не баклань! — строго проговорила Фаня. Бакланить на чисто одесском языке обозначало «кричать». Глагол получил название от манеры поведения бакланов — страшно крикливых и скандальных птиц (многие живущие там, где нет моря, принимают их за черных чаек).
— Говори, что у тебя вечером с Витьком вышло! Ты его часом не прибил?
— Ага, щас разбег только возьму! Спросите его — я его пальцем не тронул!
— Вот на минуточку и спросим!
— Вот и спросите!
Спросить самого Витька было самым простым способом разрешения этого спора, но проблема заключалась в том, что молодого человека нигде не было. Ни в комнатах, ни во дворе, ни в деревянном сооружении в углу двора его не было.
— Кто его видел в последний раз? — спросил соседей Марк.
Выяснилось, что все видели Витька только вчера вечером. Все, кроме дяди Фимы. Дяди Фимы вообще не было во дворе. Он сегодня еще не выходил из своих комнат. Чтобы спросить за Витька, к бывшему партизану отправилась Фаня. Через минуту она появилась во дворе, вся всполошенная:
— Дядя Фима заболел! Лежит бледный и хрипит.
Дни, проведенные в катакомбах, где даже в самую сильную жару температура не поднималась выше 10 градусов, а влажность стояла стопроцентная, нанесли непоправимый урон легким бывшего учителя. Периодически с ним случались ухудшения, порой ему бывало так плохо, что он не мог даже подняться с кровати. Так случилось и сегодня, тайна старого матраса и непутевого племянника Матильды были забыты. На повестке дня были более важные вопросы: надо было спасать дядю Фиму, для чего был развернут специальный штаб. Естественно, руководила его работой тетя Сима — неофициальный глава этой маленькой коммуны и бывший санинструктор.
— Васько, беги в аптеку, — командовала она.
И сапожник тотчас покинул двор.
— Фаня, поставь воду греться и приготовь грелку!
И женщина бежала к плите.
— Матильда, таки шо там с вашим травяным отваром?
И пожилая немка отправлялась к шкафчику, где у нее хранились пакетики с травяными сборами.
Впрочем, себе она тоже нашла занятие: никто лучше нее не готовил в этом дворе, поэтому, раздав указания, она отправилась на кухню варить куриный бульон: больного надо покормить. Можно было бы сказать, что дверь комнаты дяди Фимы постоянно хлопала, так как соседи все время заходили к нему в комнату, принося лекарство, отвары лекарственных трав, грелку, горячий бульон или чтобы просто подбодрить добрым словом, но это было бы искажением истины: дверь и в самом деле постоянно распахивалась и закрывалась, но делали это все более чем аккуратно, чтобы лишние звуки не беспокоили больного.
Естественно никто не пошел на прогулку в парк, тетя Сима, которая традиционно работала и по выходным (когда же еще делать покупки, как не в выходные?), заявила, что берет отгул, Васько тоже сказал, что дырявые сапоги советских тружеников подождут. На работу (и то вечером) было приказано идти Марку, он играл на скрипке в ресторане, и ему было трудно пропустить рабочий день, особенно в воскресенье, когда посетителей было больше всего. Но можно было не сомневаться, что от этого уход за больным партизаном не будет менее качественным. В этой суете даже не сразу заметили, что во дворе появился вчерашний визитер — режиссер из киностудии. Тот не спеша, по-деловому оглядываясь, вошел во двор и, насвистывая песенку, уверенным шагом направился к лестнице, которая вела на второй этаж. В руках у него был небольшой чемоданчик типа саквояжа, с которыми ходят врачи. Неожиданно на его пути оказалась тетя Сима. Она только что вышла из комнаты дяди Фимы, которого кормила куриным бульоном.
— Таки ви? — удивленно спросила она.
Казалось, что режиссер тоже удивился:
— Вы дома? Вы же вчера собирались идти в парк?
— Таки не я собиралась. Я выходная по понедельникам. На Привозе самый народ в воскресенье.
— Но вы же дома?
— Таки мы все дома. Мы все дома, у нас дядя Фима заболел.
— И поэтому никто не пошел в парк?
— А шо, надо таки бросить его одного умирать? — Последнюю фразу тетя Сима произнесла не просто с недоумением, но даже с некоторой угрозой. Было понятно, что всем, кто не признает принципов товарищества и взаимовыручки, несдобровать. Режиссер это понял и быстро пошел на попятную:
— Нет, конечно. Это было бы не по-советски, только советские люди могут вот так отложить все свои планы и остаться у постели больного товарища.
— А ви за шо тут? — неожиданно спохватилась тетя Сима. И в самом деле, что тут делать режиссеру, если дома никого быть не должно?
— Я прошу прощенья, просто я хотел еще раз посмотреть натуру. Мне надо сделать некоторые измерения.
Молодой человек открыл чемоданчик и достал из нее рулетку.
— Шо? — не поняла Сима.
— Измерения, — пояснил режиссер. — Нам нужно изготовить некоторые декорации, чтобы ваш двор выглядел более бедным, чтобы было натуральнее, ну, как во времена царизма. Вот я должен измерить. — Эти слова гость сопровождал практическими действиями: он измерял расстояния между дверным косяками и делал записи в блокноте.
— И за шо вам сдались эти декорации? — Голос тети Симы звучал устало. Сегодня она уже не испытывала восторга по поводу съемки фильма в их дворе. Говорить о кинематографической славе хорошо, когда все остальное хорошо, а когда жизнь подкидывает практические проблемы, то тут не до славы.
— Вы не понимаете. Нужно, чтобы все было натурально, как в книге. Пролетарский писатель, который с малолетства познал тяжкий труд и нужду, опасный моряцкий промысел, показал, как в домах обездоленных людей, задавленных тяжким трудом и эксплуатацией, рождается и крепнет идея освобождения народа от угнетения. Разве мы не должны отразить это в фильме и донести до трудовых масс подвиг наших предков?
Тетя Сима махнула рукой, мерь, мол. Тот крутился на галерее, делал измерения, складывая пальцы «окошечком», прикидывая кадр, заглядывая в комнаты, заходил в них, выглядывал из окон, но внимания на него уже почти никто не обращал. Через некоторое время он попрощался и покинул двор.
День и вечер прошли в тревожных хлопотах, спать легли в тревожной надежде, что завтрашний день принесет облегчение. Но наутро стало еще тревожнее. И причиной усиления этой самой тревоги стало появление во дворе участкового милиционера Фрола Егорыча.
Нет, первоначально его появление во дворе никого не напрягло. Как уже говорилось, этого сотрудника правопорядка здесь часто видели. Поэтому тетя Сима поприветствовала визитера, как обычно:
— Здрастье вам, Фрол Егорыч! Вы до Фимы? Болен он.
Однако когда милиционер приложил руку к козырьку и произнес: «Здравствуйте, граждане!», то все поняли, что сейчас к ним пришел именно милиционер, настолько официально звучало приветствие.
— А шо так официально? Где у нас случилось? — удивилась тетя Сима.
— Гражданин Петренко дома?
Этот вопрос женщину удивил еще больше, обычно ее гражданский муж милицию не интересовал. Сам Васько тоже, услышав свою фамилию, сильно удивился, поэтому отреагировал так, как положено было реагировать на подобные вещи в Одессе:
— Кто за меня спрашивает? Фрол Егорыч, тебя какой гэц укусил?
— Я по официальному поводу. Гражданин Петренко, где вы были позавчера с 10 утра до 12 дня? — остановил панибратство участковый.
— В будке сидел, обувь починял. А за шо ты спросил? — продолжал удивляться Васько, в одночасье превратившийся в гражданина Петренко.
— В районе Молдаванки в последние две недели произошли четыре квартирные кражи, — наконец начал разъяснять ситуацию Фрол Егорыч.
— И шо с того? Где те кражи и где Васько? — Понятно, что тетя Сима никак не могла оставить эту ситуацию без внимания. Но милиционер продолжал наступать:
— Мы опросили всех потерпевших и нашли у них общую деталь.
Логично, что оба супруга воскликнули практически хором:
— Какую?
— Все они чинили обувь у вас, гражданин Петренко, — пояснил Фрол Егорыч.
— И што с того? — не сдавался Васько.
— Вы вчера очень точно указали пропавшие вещи из квартиры одной потерпевшей и даже упомянули украденные туфли. Вы знали, что туфли были красного цвета, — в голосе участкового появилось еще больше металла.
— Ну, сказал. И шо за то? — отбивался сапожник.
— И добавили, что они почти новые. Откуда вы это могли знать? — наступал работник правопорядка.
— Я туфли ейные чинил. Я многим чинил. Я единственный мастер на квартал. — Возражения подозреваемого не были лишены логики. Но с логикой было в порядке и у милиционера:
— Поэтому нельзя исключать, что общение со своими заказчиками вы использовали для сбора информации о них, а потом передавали эти сведения ворам, то есть являетесь наводчиком.
Этот аргумент очень не понравился тете Симе:
— Убиться веником! Нашли преступника.
К соседям присоединяется Матильда:
— А получше версии у вас нет?
Другая версия нашлась у Васько, и он поспешил ее озвучить:
— У меня есть. Я тово, видел, как Витька утром выходил со двора на Мясоедовской, где кражу сделали.
Понятно, что это уже очень не понравилось Матильде:
— И шо с того? — взвизгнула она.
— Так он эту квартиру и сделал, — закончил изложение своей версии сапожник.
Матильде пришлось вступиться за своего племянника в очередной раз:
— Замолчи свой рот, Витенька не мог этого сделать!
Понятно, что тетя Сима просто не могла не поддержать версию своего гражданского мужа:
— Ну да, хороший, сколько раз на кражах попадался.
— Да какие там кражи: компот и немножко груш, — Матильда продолжала вести оборону.
— Ну не скажите, к нам вот в отделение лектор из областного управления приходил. И рассказывал за одного деятеля по кличке Владэк, тоже начинал с компота и груш, — отвлеченно заметил участковый.
— И шо? — спросило сразу несколько голосов.
— И ничего, сейчас во всесоюзном розыске за серию крупных краж, нам его фотографию показывали, — развел руками милиционер. Возможно, эта профессиональная ассоциация, а также разговор о молодом человеке разбудили у Фрола Егорыча повышенный интерес к личности Виктора Блюхера. Вполне логично, что последовало требование позвать данного гражданина, но соседи предъявить его не смогли.
— Так его с вчерашнего утра никто не видел. Наверное, взял ноги в руки с краденым, — предположил Васько.
На шум из комнаты вышел Марк, но его рассуждения только ухудшили положение Витьки:
— И я за то подумал, — признался скрипач.
Матильда чуть не плакала:
— Тьфу вам под ноги, раз вы такие слова говорите, Витенька — очень хороший мальчик.
Однако у соседей были свои аргументы:
— Подозрительно, что его уже столько времени нет дома. И опять подрался с кем-то. Уж не с подельниками? — предположил музыкант.
— Вот, вот, небось уже задал деру с украденными вещичками, — поддержал его Васько.
С ними согласился и сам Фрол Егорыч:
— Вполне логично. Не дома же ему соседям украденные вещи продавать. Вот и подался куда-нибудь в Николаев или Бердичев.
Матильда, уже не скрывая слез, утверждала, что в Николаеве у них никого нет. Однако Фрол Егорыч просто не имел права принимать такие заверения на слово и был обязан предупредить, что если кому известно о местонахождении гражданина Блюхера, то немедленно надо сообщить в отделение милиции.
— Иначе это будет рассматриваться как укрывательство и соучастие, — закончил он.
И тут Матильда неожиданно сразила всех своей версией:
— Это его Васько убил!
Понятно, что все были ошарашены таким предположением и буквально хором прокричали:
— Чего?
— Его Васько обещал в лимане утопить! — настаивала немка.
— Мозгами двинулась? — Тетя Сима никак не могла допустить такого обвинения в адрес ее мужа. Пусть и гражданского, но очень любимого.
Однако Фрол Егорыч отнеся к новой информации очень внимательно:
— Серафима Львовна, но что вы можете сказать за конфликт между Виктором Блюхером и этим гражданином?
Сима обиженно надула губы, но отрицать очевидное не стала:
— Ну, поцапались они слегка, муж немножко приревновал меня к Витьке, тому вздумалось меня за духи спросить.
Самое главное, что и другие соседи не отрицали этого эпизода, дружно поддакивая, что да, конфликт был, чуть не подрались, что на почве ревности. Да и сам Васько не отрицал сей факт:
— И шо за то? Ему можно клинья к чужим женам подбивать? Я ему так и сказал: еще раз подойдешь — в лимане утоплю. Да я ему не токмо глаз, я ему ноги и руки сделаю отдельно, если шо!
Фролу Егорычу осталось только уточнить:
— А может, вы уже сделали?
Однако у Марка все же зародились ростки сомнения:
— Уважаемый Фрол Егорыч, вы думаете, шо Васько сделал нехорошо Витьке? И на матрасе его кровь?
Для милиционера вопрос про матрас был новостью. Он потребовал объяснений. И они таки были ему даны, более того, скрипач нырнул под лестницу и вытащил перед всеми этот злополучный матрас.
— Это ихний матрас, Матильда выложила его на просушку, но он пропал, и мы нашли его за сараем, — пояснил он милиционеру.
Фролу Егорычу осталось только уточнить, что пятна появились одновременно с пропажей гражданина Блюхера. Ему дружно подтвердили эту информацию. И вывод участкового был более чем неприятный:
— Очень подозрительно, возможно, и в самом деле гражданину Блюхеру сделали нехорошо. Очень нехорошо, вон сколько крови пролилось.
Происходящее дальше напоминало перебранку на Привозе в ее классической форме:
— Да не трогал я его! — отбивался Васько.
— Да тебе его пришибить много ума не надо! — настаивала Матильда.
— Шо он тебе сделал? Ты себя видел? Где он и где ты? — выговаривал соседу Марк.
— Где ты думал, когда его лупил? — вносила свою лепту в общий хаос Фаня.
Самым решительным оратором оказалась, по своему обыкновению, тетя Сима:
— Закройте свой рот! Ловите ушами моих слов! Кто видел, как Васько бьет Витьку?
Все замолкли. Тетю Симу привыкли слушаться, так как она в этой маленькой коммуне обладала самым решительным характером.
— Если Васько убил Витьку, то шо вы скажете за труп? Где он? — И этот аргумент тети Симы был весьма уместен. Однако у Матильды нашелся ответ:
— В лимане утопил!
Однако Фрол Егорыч сообщил, что в последнее время утопленников пока в лимане не находили.
— Вот именно, что «пока», — хмыкнул Марк.
Новая волна гомона захватила двор, на этот раз его остановил Фрол Егорыч:
— Стоп, слушать сюда! — рявкнул он.
Все послушно замолчали.
— Трупа гражданина Блюхера пока не обнаружено, поэтому рано говорить об убийстве. Хотя я могу допустить, что он скрылся, так как у него образовался конфликт на почве ревности с соседом. Допускаю, что имело место рукоприкладство, но еще не факт, что дошло до убийства.
— Все слышали? — победно изрек Васько.
Однако участковый остановил его:
— Но подозрения в причастности к краже гражданина Блюхера остаются в силе. На этом основании еще раз напоминаю о необходимости сообщить в отделение милиции, если он появится. Думаю, что гражданин Блюхер будет объявлен в розыск.
— Ах, Фрол Егорыч, я вас уважаю, но тьфу вам под ноги, — изрекла Матильда. Кажется, даже от ее губ что-то слетело на землю.
Но тот не обратил на это внимания. Он повернулся к Васько:
— А вам, гражданин, следует находиться по месту жительства до выяснения всех обстоятельств. Иначе обретете пачку неприятностей.
— А как я буду работать?— изумился Васько. — Еще не хватало из-за беспутного соседа остаться без хлеба насущного.
— На работу ходить можно, а вот из города вам уезжать нельзя, — милостиво разрешил участковый и добавил: — И матрас я заберу.
Все сделали удивленные лица.
— За пятна узнать, экспертизу сделаем, — пояснил работник правопорядка и удалился с матрасом.
Витька, который мог бы дать ответы на вопросы, так и не появился ни сейчас, ни к утру. Но это было даже не самым главным: дяде Фиме стало еще хуже, он сильно ослаб, тяжело дышал, кожа приобрела синюшный оттенок. На этом фоне загадка с матрасом и отсутствие юного оболтуса, который и ранее пропадал со двора, вообще уже никого не волновали.
— Надо позвать врача, я могу сходить, — предложил Марк Моисеевич.
Все посмотрели на скрипача с уважением, так как поняли скрытый смысл его слов. Марк работал в ресторане, где бывали разные люди. Посещение точек общепита подобного уровня было тогда делом дорогим, и позволить его себе мог не каждый, но среди разношерстной публики встречались и такие, которые могли помочь пригласить не просто врача, а наиболее известного в этом в городе.
— Пусть выпишет каких-нибудь лекарств, пусть даже самых дорогих, — закивала головой Сима. Все опять дружно согласились, но одновременно стали мысленно прикидывать свои заначки. Никто из жителей этого двора не мог похвастаться хорошим благосостоянием, все жили очень скромно, серьезных сбережений не было ни у кого. Откуда брать деньги на дорогие лекарства?
— Я могу продать свою вазочку, — неожиданно предложила Матильда.
— Я правильно подумала за ту самую вазочку, которая из серебра и сохранилась в память о вашей маме?— уточнила тетя Сима.
— Она самая, — подтвердила Матильда.
— Неужели вы готовы ее продать? Вы таки сами говорили, что ваша мама не продала ее даже в годы Гражданской войны, — всплеснула руками Фаня.
— А вдруг дядя Фима умрет?
Вазочка для варенья, которой очень дорожила Матильда, и в самом деле была дореволюционного изготовления. Однако она была не из серебра, а из латуни и посеребренная, без драгоценных камней и дорогих приемов обработки металла она стоила весьма скромно и могла украшать стол даже не очень состоятельных людей. Но сделана вещица была с большим вкусом, по краю шел узор, изображающий различные фрукты. Самая главная ценность этой вещи была не в материальной стоимости: для Матильды вещь была дорога памятью о маме, которая получила эту вазочку в подарок от своей хозяйки (когда-то матушка Матильды служила в одном богатом доме экономкой). Революция прогнала хозяйку, сделала мать Моти свободной от эксплуатации наемной государственной служащей в какой-то конторе.
В годы Гражданской войны, когда всех жителей Одессы мучила проблема добычи пропитания, на черный рынок в первую очередь были снесены платья и некоторые тарелки с чашками. Мама Матильды трезво оценила, что вазочку стоит сберечь для еще более тяжелых времен. Тяжелые времена предполагались чисто гипотетически, с прочной уверенностью, что они никогда не наступят. О том, что это случится в сорок первом, когда на улицах родного города будут вывешены флаги со свастикой, никто догадываться не мог. Но когда эти тяжелые времена все же наступили, вазочка уже перестала быть просто атрибутом стола, она стала ПАМЯТЬЮ. Памятью о маме, которой уже не довелось увидеть военные годы. Под влиянием этого торговые характеристики тоже пережили трансформацию: из посеребренной вазочка стала серебряной, изготовленной не на фабрике поточным способом, а чуть ли не самим Фаберже. Поэтому даже угроза голодной смерти не заставила женщину расстаться со своим раритетом.
— Не надо ничего продавать, память надо хранить, — остановил женщину Марк. С одной стороны, он понимал чувства соседки и видел, что вещь и самом деле представляет для нее огромную ценность. Не столько материальную, сколько эмоциональную. С другой стороны, как человек, который зарабатывал на жизнь в ресторане и видел на посетителях настоящие сокровища, он хорошо понимал, что дорогая для его соседки вещь — банальный ширпотреб и много денег за него не выручишь.
— Если деньги потребуются, то я найду у кого занять, — заверил всех Марк. Среди клиентов ресторана были большие поклонники мастерства маэстро с Молдаванки, и они могли ему одолжить некоторую сумму.
Однако деньги не потребовались. Врач, которого привел скрипач, осмотрел больного, заботливо поправил одеяло, погладил сухую руки и молча вышел из комнаты. Там на лестнице столпились женщины, тревожно теребя носовые платки. Несколько пар глаз вопросительно уставились на светило медицины (а он и в самом деле был светилом).
— Ну, шо скажете за диагноз, доктор? — прервал молчание Марк.
— Он ведь был в отряде и долгое время провел в катакомбах? — попытался врач оттянуть самый неприятный момент.
— Да! Вы сможете помочь ему?
— Может, нужно какие лекарства достать? Пусть самые дорогие. Может, в больничку? — вопросы сыпались со всех сторон. В них была надежда на спасение. Врач помолчал еще некоторое время, но молчать бесконечно нельзя.
— Понимаете, медицина не всесильна. Все необходимые лекарства вы и так уже купили. Даже за самые большие деньги медицина вам больше ничего предложить не может. Если только еще колоть камфару для поддержки сердца и надеяться, что организм справится.
— А мои отвары? — надеждой спросила Матильда.
— Поите, — вяло одобрил врач. — Хуже не будет.
— Шо, никакой надежды? — охнула Фаня.
— Надежда есть всегда, — утешил ее дежурной фразой врач.
— Ну, может, все же в больничку, — прогудел басом Васько, который еще с фронтовых дней привык относиться к медикам как к богам: если донесли раненого до госпиталя, он просто обязан выжить.
— Если настаиваете, я, конечно, могу похлопотать, — ответил врач.
— Да если ему в этой больничке только камфару будут колоть, то лучше дома пусть будет, я могу ему уколы делать, — решительно произнесла тетя Сима и, повернувшись к врачу, заверила:
— Я смогу, я же служила санинструктуром. Дома мы его домашненьким покормим, лучше пусть здесь, чем на казенной кровати… — Тетя Сима так и не решилась произнести самое главное страшное слово.
Врач кивнул головой, достал блокнотик с бланками, на которых стал писать рецепт, потом объяснил, что и как делать, и, тяжело вздохнув, покинул двор. Васько опять отправили в аптеку. Остальные, чуть помолчав, стали расходиться по комнатам. Страшный признак смерти заглянул в этот тихий дворик. Все тут с ней встречались, и не раз. Тетя Сима не могла даже сосчитать, сколько раз она видела мертвых красноармейцев, которым так и не смогла помочь. Не раз видели смерть товарищей и Васько, и Марк. У Матильды тоже не стерлись в памяти жесткие сцены расправ, которые творили захватчики в оккупированной Одессе. Даже Фане, которая провела самые страшные годы в эвакуации, не раз приходилось хоронить подруг. Однако привыкнуть к смерти просто невозможно. В тревожном ожидании все разошлись по своим комнатам. Только Фаня осталась дежурить у постели больного. Первоначально на эту роль претендовала тетя Сима, все же бывший санинструктор, но портниха проявила твердость:
— Идете спать, вам же завтра на работу, а у меня сейчас только один заказ, я могу и завтра покемарить.
Последним аргументом стало клятвенное обещание немедленно позвать, «если шо».
На следующее утро все выходили из комнат со смешанным чувством: с одной стороны, теплилась надежда, так хотелось услышать, что дяде Фиме стал получше, с другой — боялись услышать самое страшное. Самого страшного не произошло, дядя Фима чувствовал себя не хуже, хотя и улучшения не наблюдалось. Однако беспокойства добавил новый визит участкового. Милиционер фактически вбежал во двор и потребовал Виктора Блюхера.
— Таки он и не появлялся, — развела руками тетя Сима.
Тогда Фрол Егорыч позвал гражданку Блюхер, именно так, «гражданку Блюхер», а не Матильду Франковну. Надо ли говорить, что все во дворе поняли, что ничего хорошего это не сулит.
— Вам знаком этот предмет? — миллионер выложил на стол мужскую кепку. Впрочем, тогда все кепки были только мужскими, женскими могли быть шляпки и шляпы. Поэтому ничего странного, что пожилая немка даже не стала уточнять гендерную принадлежность данного предмета.
— Ну, кепка, — с некоторым недоумением произнесла она.
— А чья она? — настаивал работник правопорядка.
— А я знаю? — формулировка и интонация ответа были классическими для одесского общества.
— Думаю, что знаете, — с интонацией, которая не обещала ничего хорошего, ответил Фрол Егорыч. — Возьмите и посмотрите, что написано на подкладке.
Матильде пришлось взять предмет мужского гардероба в руки и ознакомиться с надписью на подкладке. Надпись оказалась удивительно знакомой.
— В. Блюхер, — прочитала она.
Естественно, у ее племянника не могло не быть этого головного убора. В то время даже в летний зной мужчины и многие женщины старались с непокрытой головой на улицу не выходить. Во-первых, не все квартиры были обласканы коммунальными удобствами. Многочисленные доходные дома в центре города, как и в Петербурге, стали коммуналками, в которых далеко не всем повезло быть обладателями ванны. Кому не повезло, приходилось довольствоваться общественной баней или устраивать помывочный пункт дома с помощью ведер, тазиков. Поэтому не всегда все могли похвастаться идеальной прической на голове. Плюс еще головной убор защищал от солнца. Но не только. В силу указанных коммунальных удобств, а точнее неудобств, актуальным был вопрос борьбы с паразитами. Поэтому лучше, если голова будет прикрыта. Кроме того, кепка выполняла и другие функции. Ею можно было бить о землю в качестве решающего аргумента. Надвинутая на глаза кепка предупреждала, что с владельцем этого предмета лучше не связываться. В данном случае кепка грозила превратиться в доказательство по уголовному делу.
— Так это Витина кепка. Я сама это вышивала, — радостно воскликнула Матильда. — И козырек слегка надорван. Я не успела пришить. Вы где ее нашли?
Однако Фрол Егорыч резко убавил ее радость:
— Это не я нашел, а следственная группа. В квартире в Банном переулке. Ту, которую обокрали сегодня ночью. Взяли много ценных вещей: патефон, меховую горжетку, несколько платьев.
Понятно, что визит участкового уже давно вызвал интерес у всех обитателей двора, и уже все жильцы этой маленькой коммуны охнули от данной новости. Впрочем, эмоции резко отличались:
— А я за шо говорил? Вашему Витьке давно на Чумку надо было, — хлопнул по ноге Васько. Понятно, что это не могло не возмутить Матильду:
— Замолчи свой рот и не говори этих глупостей. Витя — хороший мальчик, он не мог сделать ничего плохого.
— Но просто так его кепка не могла оказаться в чужой квартире, — вполне резонно заметил Марк.
— А может быть, он ее просто потерял? — попыталась придумать более благоприятную для непутевого соседа версию Фаня.
— Ага, в обокраденной квартире. Случайно совсем. Не делайте нам смешно, — тетя Сима традиционно поддерживала гражданского мужа.
Итог обсуждения подвел Фрол Егорыч:
— Если учесть, что его видели и в этом дворе, и на Мясоедовской, где раньше тоже была кража, то подозрения в адрес гражданина Блюхера стали совсем сильными.
Матильда снова вернулась к самой трагической, но обеляющей ее племянника версии:
— Этого не может быть. Васько, это ты его прибил, а кепку выбросил, вот все и думают про моего мальчика нехорошо.
Понятно, что это снова вызвало новый раунд споров:
— Не говорите этих глупостей, он мне нужен как зайцу стоп-сигнал, — пробасил на весь двор Васько.
— Но красные пятна на матрасе имеют место быть, — Марк опять взывал к фактам.
— Так это, может, курицу резали, — поддерживала мужа тетя Сима.
— Происхождение красных пятен еще не выяснено. Матрас находится на экспертизе. Трупа гражданина Блюхера пока не обнаружено, поэтому рано говорить об убийстве. Мы объявляем его в розыск. Еще раз напоминаю, что, в случае появления его по домашнему адресу, следует сообщить мне, — резюмировал Фрол Егорыч и направил к выходу.
Понятно, что с его уходом споры не прекратились сразу, но на них много времени не было: тетя Сима поспешила делать укол дяде Фиме, при этом она обнаружила, что закончились отвары из трав, которые заваривала Матильда. Понятно, что немка вытерла слезы и поспешила вытащить свои пакетики. Однако Марк и Васько сошлись на мысли, что лучше держать ухо востро: что-то неладное творится во дворе. Поэтому спать укладывались, предварительно выглянув в окна и настроившись не терять бдительности: мало ли что? И оказалось, что не зря.
Ночью во двор проникла фигура. На юге темнеет рано и сильно, поэтому лица было не видно. Фигура поднялась наверх и проникла на кухню одной из квартир. Там она, не зажигая света, стала шарить по шкафам. Искать что-либо в темноте дело неблагодарное, поэтому итог был закономерен: на пол с грохотом упала вначале одна кастрюля. Соответствующий звук говорил, что к ней присоединилась тарелка, и ее судьба была более грустной: разбившись на мелкие кусочки, она навсегда выбыла из рядов кухонной гвардии. Причем, похоже, кухонная утварь рухнула на ноги незнакомца, так как раздался вскрик, и фигура появилась опять на галерее. В руках у нее был зажат кусок хлеба, который она энергично жевала. Естественно, поток звуков не мог не привлечь внимания и разбудить жильцов дома.
Все женщины двора выбежали во двор, кинулись в погоню за фигурой. Естественно, руководила захватом тетя Сима. Она даже прихватила большую простыню, чтобы связать противника. И хоть незнакомец оказался достаточно шустрым, двум женщинам (понятно, что от Матильды был толк только в звуковом сопровождении) удалось накинуть на фигуру простынь и повалить ее на землю. Фигура отчаянно сопротивлялась и пыталась вырваться. Однако вырваться от тети Симы было практически невозможно, на ее стороне был не просто решительный характер, закаленный фронтом и общением с клиентами на Привозе, но весьма солидный вес массивной фигуры. К тому же ей на помощь пришел Васько, имевший опыт подобных захватов на фронте, который нанес сокрушительный удар по фигуре под простыней. Фигура перестала брыкаться, но громко запищала. Писк жильцам показался знакомым, и все протянули руки к простыне, чтобы посмотреть добычу, но тут их отвлек голос сверху:
— Я дико извянюсь, но какой гэц вас всех укусил, чтобы делать такой бардак ночью?
Дядя Фима! Наверху стоял дядя Фима и негромким голосом упрекал своих беспокойных соседей за неподобающее поведение. При этом, выходя на лестницу, он включил в комнате свет, и теперь во дворе стало значительно светлее: свет проникал из окна и из двери. Увидев своего соседа, все радостно ахнули: организм, поддерживаемой камфорой, и в самом деле смог справиться, болезнь отступила, страшная дама с косой, дежурившая у входа в этот одесский дворик, отправилась восвояси. На радостях все даже отвлеклись от свей добычи, чем воспользовался пленник: он выбрался из-под простыни и встал в полный рост. Однако, по логике, он должен был пытаться сделать ноги, но неизвестный тоже поднял голову и посмотрел на бывшего партизана:
— Дядя Фима, здрасте вам. Вы таки мне скажите, шо за гэц всех укусил? Вы таки шо на меня накинулись?
И тут все присутствующие повернулись к ночному гостю, которого уже легко можно было разглядеть и узнать.
— Витька? — сообразил первым Васько. — Живой! Смотрите все сюда, живой он! Не убивал я этого бездельника! И не бил!
— Ага, не бил! А щас кто мне в глаз засветил? — запищал Витька, потирая ушибленное место. Можно было догадаться, что и второй глаз завтра у молодого человека будет иметь сиреневый цвет.
— Ну, так это сейчас! А раньше не бил!
— Витенька, родной! — кинулась к племяннику Мотя, обнимая и поглаживая свою кровинушку и бросая укоризненные взгляды на Васько, который посмел сделать ее мальчику больно.
— Ты шо здесь? Тебя же ищут! — перешел к более практическим вопросам Марк.
— Кто ищет? — не понял Витек.
— Милиция!
— А за шо меня искать? У милиции сделался бардак, и они теперь ищут честных граждан? — обалдело спросил парень.
— А вот не надо было брать манеру по чужим хатам шарить, — включилась в разговор тетя Сима.
— А кто шарил?
— Ты шарил, — Васько подтвердил свои слова внушительным подзатыльником.
— Я шарил? Ты немножко двинулся мозгами, шо за меня такое говоришь? — изумленно произнес молодой человек, окидывая всех присутствующих непонимающим взглядом.
— А кто квартиру в Банном переулке почистил? Кто горжетку пригрел, а кепку оставил? — спросил Марк.
— Какую горжетку? Какую кепку? — неожиданно вопрос задали сразу два человека: Витек и дядя Фима. И только тут жители двора на Болгарской поняли, что самый умный человек в их дворе (а авторитет бывшего учителя математики в этом плане не оспаривал никто) пока не в курсе последних событий. Ведь он был болен, и никто не рассказывал ему ни про исчезновение Витьки, ни про странную трансформацию матраса и кепки в вещественные доказательства, ни про визиты участкового. Поэтому все стали наперебой объяснять события последних двух дней. Витька тоже слушал с интересом, но, в отличие от дяди Фимы, он активно комментировал рассказ:
— Мне это очень нравится! Я никакого патефона не брал!
Однако убедить сразу соседей в невиновности не получалось.
— Сколь раз тебе говорить, что чужое нельзя брать? — наступал Васько, попутно пытаясь отвесить очередной подзатыльник своему юному соседу.
— Отродясь у нас во дворе воров не было, — вторила ему тетя Сима. Подзатыльники она никогда не отвешивала, но даже в полутьме было видно, что она взглядом готова пригвоздить к месту нарушителя морального кодекса двора.
— Горжетка — это не плюшка, за нее точно на Чумку пойдешь, — скрипач продемонстрировал, что разбирается не только в музыке.
— Может, ты думал, что ты сможешь перешить эти платья на продажу? — ехидно вставила Фаня. Как портниха, она легко могла шутить на тему перешить или перелицевать. Витька слушал этот поток вопросов, даже не успевая поворачивать голову в сторону автора реплики. В такой переплет он попал впервые.
Но молодой человек продолжал отбиваться:
— Да не брал я ничего. Я шо, немножко больной по квартирам шарить?
— Я немножко не понимаю, за шо вы на него кричите, — дядя Фима всегда довольно критично относился к своему юному соседу, но справедливость для него была превыше всего, вот и сейчас он не мог понять, что стало поводом для упреков. — Спрашивается вопрос: почему вы за него так решили?
— Так кепку нашли! В той самой квартире в Банном переулке, — уже с меньшим запалом объяснила Серафима Львовна.
— Я интересуюсь знать, за шо все решили, шо это мое? — изумился Витька.
— Таки там твоя фамилия, я сама ее вышивала. И у нее еще козырек надорван, я его пришить не успела. Милиция нам ее показывала, — напомнила ему его тетя. Однако у молодого человека было что сказать в ответ:
— Мало шо она показывала. Я за ту кепку могу сказать, шо я ее не ношу. Я же новую купил. Как раз когда получка была. А шо? Я трудовой человек, могу себе позволить.
— Тоже мне трудовой, без году неделя на заводе, а все туда же, — Васько опять прошелся по любимой теме.
Но все остальные спрашивали другое:
— А как тогда твоя кепка попала в квартиру, которую немножко обокрали? — несколько голосов сразу задали этот вполне логичный вопрос.
— А я знаю? — отбивался Витька.
— Молодой человек, а может быть, вы заходили во двор в Банном переулке и там потеряли кепку? — Дядя Фима опять попытался повернуть разговор в более конструктивное русло.
Все замолчали и в ожидании посмотрели на своего непутевого соседа. Тот замер, копаясь в извилинах своей памяти и силясь вспомнить траектории своих передвижений. И надо сказать, что даже Васько искренне ждал объяснений, которые бы подтверждали невиновность его соседа. И они таки последовали.
— Ну, таки я и в самом деле был. Только я уже в другой кепке был.
— Но во двор вы все же заходили? — настаивал дядя Фима.
— Заходил. Я этому режиссеру дворы показывал, — медленно произнес Витька.
— Зачем? — раздалось несколько голосов.
— Ему натура нужна. Несколько дворов. Чтобы снять по книге пролетарского писателя фильм о борьбе рабочего класса… — пояснил юный любитель кино. Этот ответ вызвал непонимание у дяди Фимы:
— Какого пролетарского писателя?
— Ну, которой эту книгу написал. Как там ее. О, вот: «Белеет парус одинокий», — пояснил парень недоуменным тоном. Как можно не понимать такой простой вещи? Однако оказалось, что можно.
— Вы уверены, что эту книгу написал пролетарский писатель? — В голосе дяди Фимы слышалась доля ехидства.
— Ну да! Как он же, как Максим Горький, много страдал, ходил в море… — попытался прочитать лекцию парень, но был остановлен репликой своего образованного соседа, произнесенной таким тоном, что сразу становиттся понятно, что двойка в дневник обеспечена:
— Это вы сами решили, или сказал кто?
— Режиссер этот сказал, когда я ему двор показывал в Банном переулке, — попытался отстаивать рубежи Витька. И тут он получил поддержку с совсем неожиданной стороны.
— Он и мне за это сказал, — сказала тетя Сима.
— Серафима Львовна, это когда он ухитрился? Я этого не слышал, — удивился дядя Фима. Все с недоумением посмотрели на своего неформального лидера. И в самом деле, для многих эта информация была новостью.
— Таки он еще раз приходил, на следующий день, когда вы были немножко при смерти, — пояснила женщина.
— Ну, а в квартире на Мясоедовской ты не был? — несколько язвительно спросил Васько, намекая, что достоверно невиновность молодого человека еще не установлена.
— Почему не был? Был! — ошалело возразил парень.
— Тоже дворы показывал?
— Нет, я по другому делу там был.
— Или шо ты там делал? — практически все жители двора хором потребовали подробности.
— Да ничего не надо было, — пожал плечами их юный сосед.
— Ну, ты туда приходил? Зачем? — настаивал бывший партизан. И по его тону было понятно, что он готов верить словам своего непутевого соседа. Наконец соседи услышали главное:
— Да это не мне надо было. Я с Варюхой приходил. Ей книжку надо было отдать. Подружка там ейная живет, вот мы вместе и ходили книжку эту относить.
— А Варюха — это кто? — почувствовала новую интересную тему для разговора тетя Сима.
— Ну, это дивчина одна, — потупил глазки молодой человек, и по тому, как это было сделано, члены маленькой коммуны поняли, что они накануне великого события.
— Красивая? — уточнил Васько.
— Ага, — опять глядя вниз и ковыряя носком туфли землю, кивнул головой молодой человек. И жесты сказали больше, чем слова.
— «Наш Костя, кажется, влюбился…» — вкрадчивым голосом пропел Марк строчку из знаменитой песни. Как представитель искусства, он не просто хорошо знал знаменитые народные произведения, но относился трепетно к вопросам любви. Витек продолжал молчать, что красноречиво подтверждало, что сюжет известной песни случился и в этом дворике. Среди зрителей этой сцены началось небольшое оживление, все были рады за своего непутевого соседа.
— Так для нее за духи спрашивал? — немножко виновато спросил Васько, поняв, что повода для ревности не было.
— Для нее, — кивнул молодой человек.
— Он, наверное, и синяк получил, когда эту девушку от хулиганов защищал, — горделиво выдвинула предположение тетя Мотя. Вот! Племянник ее не какой-нибудь там хулиган, а настоящий рыцарь.
— Ну, ты уж не стесняйся, расскажи за то, — подбодрила «рыцаря» Фаня.
— Да нет, там не так было. Варе надо было отнести книгу, мы пошли вместе. А там эта девица, такая расфуфыренная, стала хвататься за подарки, шо ейней маме новый хахаль сделал, и даже чуть капнула духов заграничных Варе на руку, — пробубнил влюбленный.
— А ейная маманя — это не Рахель случайно? — сообразила Фаня.
— Ну, она. А шо? — удивился Витька.
— А ничего, — оборвала его любопытство Серафима Львовна. — Ну, а дальше что?
— Мы вернулись к ней домой, вошли во двор, а там мамка ее стала спрашивать за запах. Она рассказала за подружку, — продолжил говорить молодой человек.
— А глаз тебе ее маман подсветила? — с насмешкой уточнила тетя Сима.
— Да нет, — махнул Витька рукой. — Сосед ее нарисовался, Мишкой зовут. Вот он к Варе и стал подкатывать, мол, хочешь, я тебе такие же духи достану. Ну, я стал объяснять, шоб не лез. Ну, тут он мне дал, а я ему. А Варе сказал, что я ей сам духи куплю.
— Но духи — это больно дорого, — ахнул Марк.
— А я сказал, шо у меня жмет карман, — легкомысленно похвастался Витька, даже не осознавая, что сейчас пожинает плоды своего поступка.
Далее позиции членов маленькой коммуны разделились. Одни, естествено это был Васько и его супруга, опять повторяли: «Вот и пошел квартиры чистить, чтобы духи купить», другие ахали в духе, что нельзя давать обещания, которые нельзя выполнить, но лучше всех выступил, как всегда, дядя Фима:
— Я должен сказать, что не этот молодой человек сделал квартиру на Мясоедовской, — уверенно заявил он.
Спросить с дядей Фимой было не принято, ведь он всегда был прав, но все-таки Васько аккуратно возразил:
— Но это надо доказать.
— Обязательно, а то Витеньку посадят в тюрьму, — по-своему поддержала соседа Матильда. Она смотрела на бывшего партизана с огромной надеждой, словно ожидая от него волшебных слов, которые снимут с ее племянника все некрасивые подозрения. И они таки последовали:
— Я знаю, что надо делать. Но пока вашему племяннику надо сидеть у себя в комнате и не делать никакого шума. И вообще всем не надо делать шума и держать язык за зубами, — заверил дядя Фима.
Во дворе привыкли, что бывший партизан никогда не ошибается. Уже поэтому ему привыкли верить. Естественно, все во дворе замолчали и повернулись к дяде Фиме. Все соседи собрались в тесный кружок и стали слушать, что скажет дядя Фима, говорил он очень тихо, так что даже на расстоянии метра не было ничего слышно.
Следующее утро началось как обычно: Васько и Сима отправились на работу, Фаня стучала в комнате на машинке, Марк Моисеевич отрабатывал гаммы на скрипке, дядя Фима у себя в комнате прилег на кровать отдохнуть (болезнь еще давала о себе знать). По двору прохаживался только серый кот, ища местечко поуютнее и попрохладнее, чтобы погрузиться в дневной сон. Неожиданно по двору скользнула тень: это Витька, пригибаясь, юркнул в деревянное строение во дворе — конспирация конспирацией, а физиологию не обманешь. И по закону подлости только за Витькой захлопнулась дощатая дверь, во двор снова зашел участковый. Он нес матрас. К нему спустились Фаня и Марк Моисеевич. Однако не они нужны были представителю органов правопорядка:
— Добрый день, а гражданка Матильда Блюхер дома?
Мотя, услышав, что прозвучала ее фамилия в официальном формате, вышла на балкон, увидев сотрудника милиции с ее семейной реликвией, она всплеснула руками и поспешила спуститься во двор.
В этот момент дверь деревянного строения приоткрылась, и показалась Витькина голова. Еще бы чуть-чуть, и находящийся на нелегальном положении молодой разгильдяй оказался прямо перед глазами работника правопорядка. От провала его спасла Фаня: пока ее муж отвлекал участкового вечными разговорами о погоде, женщина успела добежать до туалета и прихлопнула дверь. Витька ойкнул, так как, похоже, получил дверью по лбу, и скрылся.
— Гражданка Блюхер, я пришел, чтобы вернуть вам вашу вещь, — Фрол Егорыч протянул Матильде матрас.
— Спасибо. Вы имеете шо-то сказать за Витеньку?
— За Витеньку я сказать ничего не могу, кроме одного: пятна на матрасе не являются кровью вашего племянника, — пояснил участковый.
— А чьей? — удивился Марк.
— Ничьей. Это вообще не кровь.
— А шо? — буквально хором спросили все во дворе. Вопрос не озвучил только серый кот, который таки нашел место для сна и уже успел задремать. Но общий возглас трех двуногих заставил его поднять голову и с укоризной посмотреть на людей. Неужели так трудно дать животному поспать? Видимо, упоминание экспертизы заинтересовало и узника дощатого строения: он сделал попытку выглянуть на свет божий снова, но опять резкое движение женской руки заставило его вернуться обратно.
— Варенье, — скучным голосом пояснил участковый.
— Какое варенье? — не поняла Мотя. Такая простая версия происхождения пятен ей в голову не приходила.
— Эксперт сказал, что из черешни, — пояснил участковый. — Вы делали варенье из черешни?
Женщина кивнула головой.
— А ваш племянник любит это варенье?
Опять риторический вопрос. Как можно не любить варенье из черешни? Не любить варенье из черешни — это все равно что не любить свежий воздух, простор и свободу. Особенно молодому человеку, чьи годы выпали на войну и послевоенные годы, где конфеты были редкостью даже в более обеспеченных семьях. По лицу женщины стало понятно, что она охотно верит в виновность своего племянника в несанкционированном употреблении варенья, и ей не приходило в голову пересчитывать банки. Тем более что подобные эпизоды имели место неоднократно. Видя реакцию женщины, участковый сделал жест руками, который обозначал, что эта загадка двора благополучно разрешена. Однако оставались другие вопросы.
— Значит, Васько не убивал Витьку? — Фаня произнесла эту реплику не затем, чтобы получить прямой ответ на поставленный вопрос (про Витьку ей и так было известно), она хотела узнать о дальнейших планах работников правопорядка относительно ее молодого соседа. Но ничего нового жители дворика не услышали:
— Не знаю, возможно, не убивал, — согласился милиционер. — Но если это так, то это еще раз подкрепляет версию о причастности гражданина Блюхера к квартирной краже. Тем более что на его совести варенье.
— И шо за то? — возмутилась Мотя. — Подумаешь, мальчик захотел сладкого! Это не значит, что он вор!
— А варенье воровать можно? — удивился участковый.
— Таки это наше варенье! — Женщина со страху смогла встать на путь правовых понятий и была права: варенье и в самом деле принадлежало всем членам семьи и несанкционированное его употребление не могло рассматриваться как кража.
Это было так, но участковый имел шо сказать:
— Если он жив, то зачем скрывается? Логично предположить, что он скрывается от ответственности за кражу.
— Мало ли у него дел! — воскликнула Матильда.
Однако Егор Фомич не принял этот аргумент и повторил официальную фразу о необходимости заявить в органы милиции, если гражданин Блюхер появится. Услышав свою фамилию, Витька опять выглянул на свет, на этот раз резвость и сообразительность пришлось проявлять Марку: он подхватил матрас из рук милиционера и с помощью него закрыл Фрол Егорычу обзор в ту сторону двора, где находился туалет. И только после того как голова парня опять скрылась за деревянной дверью, он понес раритетную вещь к стене и бережно поставил ее там.
Однако милиционер не спешил уходить, он проводил глазами матрас, потом чуть потоптался на месте и решительно направился к деревянному строению. По одесской традиции в каждом дворе не просто имелся колодец или колонка и туалет, они имели публичное назначение, то есть воспользоваться этими удобствами имел право любой человек с улицы. А уж представителю власти вообще не пристало стесняться. Фаня замерла у него на пути, но милиционер решительно обогнул ее и протянул руку, чтобы открыть дверь. Понятно, что женщина не имела ни малейшего повода ему помешать. Еще секунда, и маленькая тайна двора на Болгарской будет раскрыта. Ситуацию спас дядя Фима, именно в этот момент он появился в окне и произнес:
— Здрасте вам, уважаемый Фрол Егорыч. Вы бы не могли зайти ко мне? У меня есть пару слов до вас.
Дядя Фима пользовался огромным авторитетом не только у себя во дворе, но и на всей улице, поэтому участковый поспешил на зов.
Этим воспользовалась Фаня: она приоткрыла дверь туалета и сделала знак Витьке покинуть это помещение и бежать в дом. Молодой человек и сам был рад покинуть свое убежище, тем более что последние минуты показали его ненадежность. Однако на его пути возникла новая преграда: тетя Мотя. Одно дело защищать своего племянника от милиционера, другое дело — семейное следствие и суд. Мотя поняла, что Витька в очередной раз не утерпел, твердо зная, что немного наивной в практических вопросах тетушке не придет в голову пересчитывать банки в комоде. Ночью он вытащил одну баночку и вышел с ней на балкон, чтобы никто не помешал получить наслаждение, в принципе, преступный замысел молодого человека вообще распространялся даже не на целую банку, а всего на несколько ложек. Остаток планировалось поставить обратно в буфет на задний ряд до следующего приступа желания срочно употребить сладкое. Однако оказалось, остановиться не так просто, к тому же сладкая банка проявила свое коварство и с остатками варенья выскользнула из рук. Куда именно, догадались? Конечно, часть варенья упала прямо на матрас. Витька, сообразив, что совершил двойное преступление (уже упоминалось, что матрас был семейной реликвией), поспешил скрыть улики. Но попытки замыть матрас успехом не увенчались, темные пятна проглядывали даже при свете, который падал во двор от уличного фонаря. Поэтому Витька решил, что матрас лучше спрятать. Весь этот расклад поняла и Мотя. Поэтому путь к дому молодой человек проделал, увертываясь от полотенца, которым его охаживала любимая тетушка.
Следующее утро на Болгарской начиналось странно. Во дворе ничего не происходило: никто не вышел стирать во двор белье, никто не готовил на примусе ароматное варенье, мужчины не забивали во дворе козла, женщины не обсуждали последние новости. Это было странно, обычно жизнь в одесском дворе не прекращается ни на минуту. А уж в воскресенье она просто била ключом, соединяя хозяйственную жизнь с культурной и просветительской. Однако во дворике на Болгарской стояла тишина, только серый кот прохаживался из угла в угол, сильно недоумевая по поводу отсутствия прочих обитателей двора. Неожиданно на пути зверя, совершавшего очередной круг патрулирования двора (надо же кому-то за порядком присматривать), появились две фигуры. В одном из них легко угадывался недавний гость — тот самый режиссер, который обещал снять всех жителей в новой версии экранизации повести «Белеет парус одинокий». Второй был в этом дворе впервые, но оглядывал окна квартир хозяйским взглядом.
— Ты точно уверен, что дома никого нет? — спросил режиссер своего спутника.
— Точно. Они своего соседа — дядю Фиму, который сильно болен, повезут в Лузановку за город лечиться. Там вроде доктор сильно знающий живет.
— Все поехали?
— Да вроде все собирались, мало ли что.
Мужчины уверенно прошли на второй этаж, подергали дверь. Она была закрыта, но один из визитеров нагнулся к замку, поковырялся там какой-то палочкой, и дверь распахнулась. Через минуту послышались реплики: «Пошарь в этом шкафу», «Что у них патефон ободранный такой? Ну, ладно, пластинок много, вместе сбудем», «Платья пакуй». Однако скоро в потоке фраз стал чувствоваться накал эмоций:
— Ты говорил, что вроде кольцо дорогое должно быть?
— Говорил за кольцо. Только нет его.
— А у кого оно было?
— Вроде у этой, ну, которая шьет.
— Таки нет его. Платья только недошитые.
— Ну, таки портниха тут живет.
— Понятно, шо портниха, только как их, недошитые, сбывать теперь? Ты вроде говорил, шо тут из бывших живут? Где украшения, серебро столовое?
— У старика часы солидные были, вроде как брегет. И варенье бабка ставила на стол в вазочке из серебра старинного. Вот я подумал, что если это есть, то и остального много, что они мне еще не показали, когда я комнаты якобы для съемки проверял. Из бывших они. Не зря за кольцо с красным камнем разговор был
— Да и мне этот парень сказал, что у него деньги есть. А где они? Часов нет, старика, наверное, с брегетом в Лузановку повезли. Ладно, давай собирай, что есть, и пошли.
Во двор мужчины вышли с двумя узлами, кроме того, один из них нес небольшой квадратный чемоданчик. Это был патефон. Однако покинуть двор они не смогли. Неожиданно огромная простыня, которая сушилась в углу двора, отодвинулась, и в центре двора оказался Васько, вид у него был грозный. У него в руках не было никакого оружия, он только с серьезным видом начал разминать руки. В этот момент из-за белья вышла тетя Сима, ее вид тоже рекомендовал быть осторожнее с этой женщиной, в руках у нее была скалка, и она ритмично похлопывала ею по ладони. Ее муж перестал разминать руки, и одна рука, сложенная в кулак, стала ударять по ладони другой. Муж и жена действовали слаженно, удары в ладони шли единым ритмом. Звук издавался глухой, но очень красноречивый. Незнакомцы в ужасе отступили и сделали шаг назад к лестнице, но тут из-под нее появился Марк. По своим физическим данным он уступал Васько, но в глазах скрипача плескалась такая уверенность, что сразу становилось видно фронтовое прошлое музыканта. Скрестив на груди руки, он спокойно, но в то же время очень уверенно наступал на незнакомцев. В результате они бросили вещи и попытались отступить в сторону, но неожиданно из-за матраса, который был прислонен к стене, показался Витька. Парни в панике бросились к выходу из двора, надеясь прорваться. Но тут отворилась дверь туалета, и из него вышел участковый, окончательно перекрыв пути к отступлению. Незнакомцы замерли, изображая немую сцены из пьесы Гоголя и картину Репина «Не ждали» одновременно. Тишину нарушил участковый:
— Граждане, похоже, что у вас случился большой гембель: вы задержаны, — объявил он официальным тоном. Потом он посмотрел на задержанных и неожиданно изрек:
— Таки это сам Владэк! Его вся советская милиция по всей стране ищет, а он у нас нарисовался!
С парня, который совсем недавно вполне удачно смотрелся в образе работника киноиндустрии, слетел весь лоск, лицо стало злым, взгляд колючим. Впрочем, внимания заслуживал и второй участник преступления.
— Здравствуйте, товарищ Михаил, — Витька шутливо приподнял кепку. Однако гость не был рад такому приветствию. Наоборот, увидев молодого человека, он отступил на шаг назад и потупил взор.
— Михаил? — переспросила Сима. — Так это ты нашему мальчику глаз подбил?
— Собрались три придурка в два ряда, — выразил свое отношение к пришедшим Васько, продолжая делать недвусмысленные жесты руками. Незнакомцы покосились на него и снова попытались отступить на пару шагов, но отступать было некуда.
— Решили, шо самые умные на этой улице? — спросил Марк.
— Кончилась ваша лафа, — добавил Витька, радостно отбивая элементы «яблочка».
Незнакомцы затравленно молчали, переводя взгляды то на одного, то на другого мужчину.
— Молодые люди, вы, наверное, имеете вопрос, почему вам не удалось найти колечко с красным камешком? — раздалось сверху. На лестнице из слухового окна на чердаке появился дядя Фима. Потом из него выбралась Фаня, она помогла пожилому человеку слезть по прислоненной к нему лестнице, сзади его поддерживала Матильда. Все трое начали спускаться по лестнице, женщины бережно поддерживали бывшего партизана. Фаня даже сняла с его плеча перышко голубя, которое прилепилось к одежде.
Задержанные в изумлении уставились на математика. Один из воров, тот самый, который представлялся кинорежиссером, не сдержался и удивленно воскликнул:
— А как вы за то узнали?
— Пара пустяков! Как же мне не знать за то, когда я сам выдумал это колечко.
— Как выдумали? — Изумление незваных гостей было огромным. Они даже не поняли, что окончательно себя выдали.
— Ну не одним вам делать сказки, — язвительно заметил Фрол Егорыч.
— А кто делает?
— Вы делаете сказки, — продолжал обличать участковый. — Кто назвался кинорежиссером?
— А что, я не могу им быть? — обиженно продолжал отбиваться незнакомец, хотя было видно, что он понимает, что выдать попытку кражи вещей за подбор натуры не получится.
— Купите себе селедку на Привозе и ей морочьте голову, — ликующе произнес Витька. От радости он был готов пуститься вприсядку, понятно, что конкурент на любовном фронте теперь уедет далеко и надолго.
— Да какой из тебя режиссер! Иди кидайся в навоз. У тебя на морде лица написано, шо тебе только на Привозе бычками торговать.
У тети Симы всегда были правильные аргументы, правда, они вызвали возражения у дяди Фимы:
— Нет, уважаемая Серафима Львовна. Морда лица тут ни при чем. Вы же сами сказали, что этот гражданин назвал автора книги «Белеет парус одинокий» пролетарским писателем?
— А шо, не так? — удивилась женщина.
— Он и мне так сказал, — признался Витька, подозревая, что сейчас огребет.
И в этом он не ошибся. Дядя Фима, как бывший учитель, еще раз объяснил за пользу образования:
— Ловите ушами моих слов: Катаев родился не в семье рабочих, он и был этим мальчиком Петей Бачеем, которого он описывал в своей книге. Его отец работал учителем, а мама рано умерла. К сожалению, я был болен и не слышал ваших глупостей, а то сразу понял бы, что вы не тот, за кого себя выдаете.
— Вот, слышали! — назидательно обратился Витька к задержанным, надеясь остаться в стороне от упреков в собственном невежестве, но не тут-то было.
— Виктор, конечно, ваши мозги не фонтан, вы, молодой человек, могли бы поработать над своим образованием. Тогда бы вы не привели воров в свой дом, — бывший учитель математики не мог не использовать воспитательного момента.
И его поддержали соседи!
— А я за шо говорил? — хлопнул парня по плечу Марк.
— Когда вы сказали, что показывали дворы своему новому знакомому, который выдавал себя за режиссера, но не знает элементарных вещей, то я сделал мысль, что все это представление с выбором натуры имело одну цель: проверить, что лежит в шкафах, и стоит ли лезть в ту или иную квартиру, — продолжал рассуждать дядя Фима.
— Так мы же ему сами все показывали и даже шкафы открывали! — сообразила Фаня. Остальные тоже в долгу не остались. Возгласы возмущения сыпались со всех сторон:
— Взяли манеру обманывать честных людей, да за такое ноги бы повыдергивать, — пробурчал Марк.
— Это тогда глаз на мою вазочку положил? Думал, тебе кицык счастья улыбнулся? — ругалась Матильда.
— Естественно, ведь вы ему сами фактически продемонстрировали. Хотя я и сам содействовал этому криминальному элементу: достал при нем свой брегет, — с сожалением заметил бывший партизан.
Тетя Сима тоже проявила способность к аналитическим действиям, подводя резюме всему сказанному:
— Вот он и пришел на следующий день, чтобы нашим добром поживиться. Думал, нас дома нет, но мы не пошли в парк, так как вы заболели.
— Я тоже так думаю, но от воровства им пришлось отказаться, так как из-за моей болезни все были дома, а пришлось довольствоваться только кепкой нашего молодого человека, которую потом и подбросили в обкраденную квартиру в Банном переулке, — завершил построение картины преступления дядя Фима.
А у Фрола Егорыча было свое резюме, уже с правовой точки зрения:
— Вы, граждане, совершили преступление, которое на языке уголовного кодекса называется кражей. Точнее, вы совершили серию краж. В Одессе за последний месяц имело место несколько краж, и везде к жильцам незадолго до сего неприятного факта приходили с киностудии искать натуру для различных фильмов. Авторитет искусства так велик, что на вопрос работников уголовного розыска о посторонних все дружно отвечали, что таковых не было: ну никак не вязался образ работника киностудии с кражей и вообще с посторонними. Работник киностудии — какой же он посторонний? Кино у нас же народное! Хороший ход, ничего не скажешь.
Среди жильцов дворика опять прошла волна возбуждения, возмущенные крики сопровождались попытками надавать тумаков хитрым работникам ножа и топора. Однако Фрол Егорыч остановил эти поползновения:
— Спокойнее, граждане. Не одни вы попали впросак. Когда мы опрашивали пострадавших, то про сапожника и других соседей вспоминали все, а вот про кинорежиссера никто. Спасибо дяде Фиме, он подсказал и придумал план, как поймать этих мазуриков.
— Я интересуюсь знать как? — не сдержал любопытства Марк. Впрочем, оно мучило и всех остальных. Да разве дядя Фима будет вредничать и не поделится со своими соседями этой маленькой тайной?
— Очень просто, я предложил распространить по Молдаванке слух, что в субботу 21 июня меня увозят на лечение в Лузановку, так как там живет очень опытный врач, который помогает в безнадежных случаях, и со мной поедут все, и дома никого не будет. А еще добавить, что для моего лечения хотели продать старинное дорогое кольцо, но потом передумали.
— Вот его и искали эти мазурики? — догадалась Фаня.
— Как и мою вазочку для варенья, — Мотя могла простить многое, но только не покушение на дорогую ей вещь.
— Да, это была приманка. Вот они и попались, — согласился дядя Фима. А участковому осталось добавить:
— Мы только не знали, что у этого лжережиссера имеется подельник. Который Михаил. Но теперь все стало на место.
И тут все узнали, о чем совещались участковый и бывший партизан, когда Витька прятался в отхожем месте. Во-первых, дядя Фима рассказал сотруднику милиции про лжекинорежиссера и постарался убедить работника правоохранительных органов, что Витька вряд ли замешан в кражах. Во-вторых, он предложил план выявления всего состава преступной группы, суть которого была стара, как вся история разведки. Пустить дезу, привлечь приманкой, устроить засаду. Это вечные схемы, но опыт показал, что они старинные, но не устаревшие, срабатываюсь всегда и везде. Сработали и сейчас.
Васько подошел к дяде Фиме и пожал ему руку:
— От разведки партизанскому движению.
Казалось, все стало ясно, но вопросы еще были. Да у кого! У самого дяди Фимы, который знал все:
— Я интересуюсь знать, где был Виктор все эти дни? Зачем он сделал нервы своей тете и нам всем заодно?
Вопрос был повторен уже властью в лице участкового.
— И в самом деле, — спохватился он. — Гражданин Блюхер, может быть, вы все же дадите ответ на этот вопрос?
— Да, я, я, я, — замялся молодой человек, но от ответа уйти было нереально: соседи его просто не отпустили бы. Пришлось признаваться:
— Я грузчиком в порту работал по ночам.
— И за шо?
— Я деньги хотел заработать за покупку духов.
Конечно, молодому оболтусу, не имевшему образования, не состоявшему в комсомоле, зато имевшему несколько приводов, заграничные рейсы не светили. Поэтому он не мог привезти в подарок своей девушке импортные духи из-за границы. Но в Одессе можно было, не будучи моряком, стать владельцем импортных товаров: из-под полы продавалось все! Моряки, возвратившись из рейсов, через знакомых начинали реализовывать иноземные диковинки. Всегда можно было найти дядю или тетю, которые подскажут другого дядю или тетю, у которого или которой друг его друга недавно вернулся из рейса и совершенно случайно привез товар, совсем ему не нужный. Ну, вот не пришлись у него в семье по душе никому буржуинские духи. Наша «Красная Москва» гораздо лучше. Понятно, что убыток должен быть компенсирован солидной денежной суммой. Именно так и попало произведение мадам Шанель в дом Рахель, которая сбежала от рубщика мяса к парикмахеру. Хорошие прически хотят иметь все, в том числе и жены капитанов дальних рейсов. Вот у одной и оказался лишний флакончик, который успешно монетизировали. А вот Витьке пришлось срочно искать место, где можно было приложить свою физическую силу и заработать нужную сумму денег, чтобы купить духи у перекупщиков.
Такая готовность жертвовать отдыхом и сном ради любимой девушки была одобрена жителями двора. Да и сама мысль о свадьбе всех обрадовала. Ситуация с ворами уже отошла на задний план, на первый стало выходить домашнее событие. Участковый вызвал подмогу и вместе с коллегами увел воров в отделение.
А во дворе продолжали обсуждать главную новость: предстоящую свадьбу. Мужская часть двора похлопывала новоявленного жениха по плечу, жала руку, а женская обнимала и даже тайком утирала слезы.
А Витька дал еще один повод для радости: неожиданно он объявил:
— А еще я решил. Осенью я опять пойду в школу. Закончу десятилетку.
Дружный гул одобрения был ему ответом. Все постарались и тут оказать ему поддержку:
— Давно за то говорил, — пожал ему руку Марк.
— Умничка! — погладила его по плечу Фаня.
— Надо за шо объяснить — подходи, — пообещал дядя Фима, видимо прикидывая в голове, что придется немало потрудиться, вкладывая в голову этого «гения» теоремы и законы Ньютона.
На этой волне выяснилось, что радость может быть многослойной. Васько, хлопнув молодого соседа еще раз по плечу, подошел к тете Симе. Обняв ее за плечи, он предложил:
— А давай мы тоже?
— Шо тоже? Ты за шо? В школу предлагаешь поступить?
— Не-а, я за другое. За свадьбу.
— За какую свадьбу?
— За нашу свадьбу. Давай распишемся.
— За шо?
— Как за шо? Мы столько лет вместе, у нас дивчина растет.
— Да ладно за глупости говорить, — отмахнулась тетя Сима и направилась в сторону лестницы, которая вела на второй этаж. Но ее остановили другие женщины двора:
— Сима! Ты шо? Он правильно говорит, — произнесла Фаня.
— Сима, вы немножко не правы, — более категорично вторила ей Матильда.
— Я тоже думаю, шо сильно не правы, уважаемая Серафима Львовна, — негромко добавил дядя Фима.
И к его голосу во дворе было принято прислушиваться. Дядя Фима таки всегда был прав! Словом, минут через пять все опять повторилось: мужчины жали руки Васько и хлопали его по плечу, женщины обнимали тетю Симу и утирали слезы. И буквально за пять минут в прошлом остались все неприятности последних дней: болезнь дяди Фимы, попытка кражи, а впереди были события, более радостные и понятные каждому, — две свадьбы в одном дворе. Будут ли они в один день? Да это не принципиально, главное, что никто не останется в стороне от этой радости, она будет всеобщей, как являются в этом дворике все радости и беды. И пусть первых будет больше, чем вторых!