Вступление, комментарии, редакторская обработка, версия и публикация И. Дуардовича
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2024
В этом году мы отмечаем 115-летний юбилей Юрия Домбровского — писателя легендарного, прошедшего сталинские лагеря, автора дилогии о 1937 годе «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей», занявшего свое высокое место классика советской литературы, посвященной сложному периоду репрессий.
Недавно в «Редакции Елены Шубиной» были переизданы его романы. Таких масштабных переизданий Домбровского не было уже давно, по сути, вышло целое малое собрание сочинений. Однако не весь Домбровский еще был издан, что показали исследования последних лет и побочные находки, сделанные в процессе работы над биографией писателя. Конечно, все это в основном фрагменты, отрывки, кусочки, стихи, но все-таки они имеют значение и порой многое открывают и проясняют.
Например, мало кто знает об успехах Домбровского на поприще кинодраматурга, а это не только сценарий к фильму «Шествие золотых зверей» (1978), в основу которого легла одна из сюжетных линий «Факультета ненужных вещей» — украденное археологическое золото. Намного раньше им был написан сценарий к «Сказу о матери» (1963), вернее, переписан за других, менее удачливых сценаристов, причем переписан полностью, от начала и до конца. Чего стоит одна только финальная сцена — призрак или видение солдата, возвращающегося домой. Вот только среди авторов этого шедевра казахского кинематографа Домбровский нигде указан не был, хотя гонорар свой, конечно же, получил; в деньгах он нуждался постоянно, это и заставляло браться за чужую работу, а слава доставалась другим.
Публикуемый ныне неизвестный рассказ на самом деле изначально тоже был сценарием, а в нынешнем виде представляет собой его редакторскую переработанную версию. Это самая крупная из находок — наиболее объемное из непечатавшихся произведений, найденных в последние годы.
Задача переработать сценарий в рассказ может показаться амбициозной, ведь обычно все происходит наоборот — сценарии пишутся по романам, повестям и т.д. Однако после прочтения первых же страниц в архиве1 сразу стал понятен весь прозаический потенциал этой вещи: нужна была только редактура, местами совершенно незначительная, но местами и реконструирующая текст.
Сценарий был не окончен автором и брошен, очевидно, где-то на середине. И пусть рассказ такой же неоконченный, все-таки он хорошо читается, и о концовке его гадать не приходится, потому что в нем последовательно описываются исторические события времен Гражданской войны, а именно операция по доставке в казахские степи боеприпасов, медикаментов и денег под командованием чрезвычайного военного комиссара Степного края Алиби Тогжановича Джангильдина, казахского революционера и знаменитого путешественника2.
В рассказе можно увидеть важные параллели и с нашим временем, а мастерство Домбровского раскрывается в таких эпизодах, как, например, эпичное разделение отряда красных сразу после пересечения Каспия и высадки на берег: на тех, кто решил пойти с комиссаром дальше — в пустыню, чтобы исполнить миссию, и тех, кто, грубо говоря, хотел жить и поэтому решил вернуться. Или эпизоды, где грань реального истончается и размывается, времена перемешиваются, и караван с военным грузом превращается в восточную сказку, на секунды позволяя отстраниться от происходящего — забыть о войне.
Такая историческая основа для сюжета была выбрана Домбровским не случайно, ведь он задумал и начал писать сценарий в период популярности и расцвета жанра истерна — советского приключенческого кино (по аналогии с вестерном). В этом кино у советского зрителя был свой собственный Дикий Запад, а именно — Средняя Азия и Кавказ. Так, в те же шестидесятые годы были сняты фильмы: «Неуловимые мстители» (1966), «Измена» (1967), «Белое солнце пустыни» (1969) и другие.
Наконец, этот сценарий Домбровский писал в те же самые годы, когда был завершен и опубликован «Хранитель древностей» и была начата работа над его продолжением — «Факультетом ненужных вещей». Действие в этих романах, напомним, происходит в Казахстане — в Алма-Ате. В сценарии же мы оказываемся в казахских степях и в пустыне, которые Домбровский хорошо знал, ведь бывал там. Казахстан сыграл большую роль в судьбе писателя, так что прочесть сегодня его незавершенный сценарий в виде незавершенного рассказа — это еще одна возможность увидеть все его глазами.
Игорь Дуардович,
директор журнала «Вопросы литературы»
***
Ночь. Ставка генерала Дутова3. Только в одной его палатке ярко горит свет — видна большая косматая тень, отразившаяся на пологе палатки. На посту два солдата. Показывается чья-то быстрая фигура.
— Стой, кто идет? — кричит солдат.
Мгновение, и раздается звучный молодой голос: «Туркестан». Солдат подходит. Теперь видно, с кем он говорит. Это высокий стройный офицер лет тридцати. На нем все подогнано, все сидит, как влитое, на боку новая кобура.
— Плохо несешь караул, служба, — говорит офицер, — подпустил до самой палатки. Пакет генералу.
— Александров, — говорит в темноту солдат, и сразу появляется из темноты другой часовой. — Доложи. Вы, ваше благородие, и шагу не ступили бы, как мы бы вас сняли. У нас строго. Недавно одного расстреляли.
Появляется адъютант:
— От кого у вас пакет? — спрашивает он. — Генерал сейчас занят и поручил мне…
— Имею приказ сделать устное сообщение его высокоблагородию.
— Сдайте оружие!
Офицер отцепляет браунинг.
— Что в карманах?
Офицер вынимает перочинный нож.
— Прикажите!
— Идемте.
Палатка Дутова. Стол. На столе карты и стакан с очиненными карандашами. Рядом стоит начальник штаба. При появлении офицера Дутов грузно поднимается с места.
Офицер подносит руку к козырьку и четко рапортует:
— Капитан Маевский прибыл в ваше распоряжение из Астраханского военного округа.
Подает пакет. Дутов читает донесение и передает начальнику штаба. Тот читает и говорит:
— Здесь написано, что вы все доложите лично. Слушаем.
— Из Астрахани водным путем большевики доставляют оружие на полуостров Мангышлак. Зафрахтованы две шхуны, «Аббасия» и «Мидия». Везет оружие известный большевик Джангильдин. Пушки, пулеметы, гранаты, винтовки, патроны4.
Дутов недоуменно пожимает плечами.
— Странно, капитан, чтоб не сказать больше. Для чего пушки в Мангышлаке? Пугать коз?
— Груз будет направлен через астраханские степи на Актюбинский фронт.
— Бред! Чепуха! Это же…
— Две с половиной тысячи верст5, пятьдесят верблюжьих переходов.
— Чепуха собачья! И для этого вас…
— Позвольте, ваше высокопревосходительство, нам вы назвали имя командующего? — произнес начальник штаба.
— Джангильдин, Алиби Джангильдин. У него приказ Ленина6.
— Еще и Ленин… — продолжал с недоверием Дутов.
— Это авантюра, ваше высокопревосходительство, но это не чепуха. — возразил начальник штаба. — Джангильдин способен провести караван. Этот человек когда-то обошел пешком вокруг света7. Он все может. У него хорошо подвешен язык. Нашим агитаторам нечего делать, где выступает этот Алиби. Как ваше мнение, капитан?
— Всецело присоединяюсь к мнению вашего высокоблагородия. — сказал Маевский.
Дутов заходил по палатке.
— Так, так, так! И если это оружие действительно дойдет до Актюбинска…
— Фронт погибнет. — продолжил начальник штаба. — Красные товарищи там сражаются палками. Если им привезут мортиры…
— Так, так, так!
— Пятьдесят верблюжьих переходов — это два месяца. — пояснил Маевский. — Через два месяца Красная армия нависнет над Туркестаном. Дальше Ташкент, Бухара и Хива.
Дутов подошел к карте и посмотрел на нее, затем повернулся к начальнику штаба и спросил:
— Так, так, так, что же вы предлагаете, полковник?
— Караван с оружием дойти не должен. Его необходимо уничтожить, — сказал начальник штаба.
Некоторое время Дутов стоял, задумавшись над картой, и все молчали. Наконец он сказал:
— Так, так, так, хорошо, подумаем — утро вечера мудренее.
Дутов позвонил в колокольчик, и вошел солдат.
— Проводи его благородие в офицерскую палатку и устрой на ночь.
Маевский ушел, а Дутов и начальник штаба остались думать.
— Ну что же это, провокация?
— Не исключаю, но, скорее всего, авантюра, и самое скверное, что она может удаться. Я знаю Джангильдина. Он на все способен, казах-алашордынец8. Постойте, постойте, в Форт-Александровском9 полковник Кубеев. Что если…
***
Большевики готовились. В самом конце лагеря заканчивали осмотр и выбраковку верблюдов. Они стояли и лежали, огромные тяжелые животные, равнодушные ко всему, жевали свою обычную жвачку и совершенно не обращали внимания на людей, которые суетились вокруг них: щупали их ноги, лезли в рот, заставляли подняться и лечь. Осматривали их старики-аксакалы с желтыми иконописными лицами, с истовыми синеватыми бородками, в тюбетейках и малахаях (момент был торжественный). Отбор велся строгий, и все были серьезные и важные — ни улыбочки, ни крика, — говорили вполголоса, фразы быстрые, короткие.
Командовал пожилой казах в зеленой чалме10. У него был вид настоящего мусульманского святого, — ведь он побывал в Медине. К нему подошел начальник и молча кивнул на верблюдов — ну как? Тот скупо улыбнулся.
— Два не годятся.
— Остальные дойдут? — спросил начальник.
— Дойдут, ага. Эти всюду дойдут!
— Хорошо!
Начальник отошел, и раздался звук трубы — это было нечто вроде зори или побудки. Все встали и пошли, подтягиваясь к трибуне, сделанной из патронных ящиков, на которые был положен кусок красного полотнища с какими-то золотыми буквами. Люди толпились, переговаривались, кивали головами на море, а там на рейде застыли две шхуны.
На трибуну залез ординарец, и шум сразу смолк. Ординарец, любитель пушек, подтянут, строг, возвышен, — на груди его какая-то медная бляха на красном банте, солдатская фуражка набок.
— Товарищи бойцы! Славные орлы интернациональной бригады «Смерть капитализму» — солдаты, казаки, которые услышали голос пролетариата и поднялись бить белых, золотопогонных, чтоб им неповадно было пить нашу кровь. Еще одно усилие, и подвиг наш совершится под самым носом империалистических потаскух. Мы провезли по Каспию снаряды и оружие для наших братьев там, — и ординарец указал на степь, — что добивают последние остатки агентов капитала и белых бандитов в нашей стране! Вот оно, лежит в этих ящиках! — и он стукнул по трибуне кулаком. — Вот оно все, «максимы», винтовочки, патрончики-семидюймовочки, лимонки! Все это мы пустим в медный лоб гада!11 Теперь путь наш прямой, только вперед — за верблюжьим караваном, от колодца к колодцу, от аула к аулу12. На подмогу к нашим братьям, которые бьются и ждут нас, изнемогая от нетерпения и гнева. Ленин дал нам приказ, и мы умрем, но выполним его, и тогда взойдет заря пленительного счастья. Музыканты, интернационал!
Под аплодисменты, отирая лоб, ординарец сошел с трибуны. Аплодисменты стихли, и послышались трубные звуки — это трубач настраивался.
— Постойте! — раздался голос Алиби. — Я только два слова! Товарищ Аникеев правильно осветил: в ящиках на верблюдах мы везем оружие, везем нашим братьям, которые умирают там, за тысячи верст, а у них порой даже нет последнего патрона для себя. Все на врага, вот и все! А что такое попасть живому в руки нашему врагу, вы сами знаете. Так вот, мы везем и патроны, и пулеметы, и многое еще. Так это понятно! Идем по пустыне, вот она, смотрите, — властным движением он оборачивает всю толпу, и тут в его голосе прорывается бешеная, но сдерживаемая страсть, которая до сих пор только угадывалась. — Хорошенько смотрите!
Пустыня. Она, как оказалось, вплотную подошла к последним палаткам, но занятым людям не было до нее никакого дела, не замечая ее, они подпустили ее к себе. Теперь же она открылась им во всей своей библейской беспощадности — сухой зной, бесконечные барханы, неподвижные белые жесткие травы, похожие на кости, они словно оцепенели от зноя. Воздух дрожит над камнями, а на границе всего этого лежит верблюд и, закрыв глаза, жует свою жвачку. Однако он тоже как каменный.
Все это проплыло перед глазами затихшей толпы, а позади звучал тот же голос комиссара, который все набирал и набирал высоту:
— Вот по этим самым пескам с верблюдами!.. Два дня переход! Ни воды, ни хлеба! Но солдат знает, за что он идет! Ему говорят: «Пойдешь — не вернешься!» А он бессмертный, он возвращается! Батыр мерт болса, денесін далада қалдырмай, еліне алып келетін опалылығы!13
Толпа продолжала смотреть на пустыню, и смотрела она все дальше и дальше, устремив глаза в раскаленный горизонт, но везде все было одно и то же — пески: курай, взлетающие перекаты, поле, и над всем этим кружат коршуны.
— Так вот, кто не может или боится, пусть остается. Шхуны завтра уходят и всех перевезут обратно. Кто не желает идти — отходи! Направо, к берегу!
Толпа словно окаменела — вместе с травами и верблюдами. Слова Алиби были, как удар грома.
Аникеев хитро улыбался, прикоснувшись к кобуре.
Двое молодых парней выдвинулись вперед и в нерешительности посмотрели на Алиби. Вдруг они услышали чьи-то голоса из толпы, сначала один, потом другой:
— А может, налево?
— В штаб генерала Духонина?14
И сразу всю толпу словно взметнуло, и она загудела, как улей:
— Ишь ты, чего выдумал!
— Глупеньких нашел!
Алиби вздрогнул и обернулся.
— Ах, вот что! — сказал он почти болезненно и замахал рукой. — Нет, нет! Никого не испытываю! Даю честное партийное слово! Идите свободно!
И вот толпа разделилась. Левая сторона — все, кто остается. Они стояли спиной к пустыне и лицом к морю. Было их немало: молодые парни, старики-казахи, погонщики верблюдов, Аникеев, еще несколько таких же молодых ребят, а еще бойцы интернациональной бригады, резко отличающиеся от остальных. Все они напряженно смотрели на правую сторону, где к морю лицом, а к ним и к пустыне спиной стояли те, кто отплывает. Мешки, сумки, какие-то свертки одеял, котелки, чайники, а кое-где даже змеевик, — очевидно, остатки самогонного аппарата. Отплывающие стояли и ждали, насуплено и неподвижно, лишь иногда кто-то быстро оборачивался и сейчас же отворачивался, словно испугавшись чего-то острого и колючего15.
Подошел капитан и стал осматривать угрюмую толпу. Это был типичный капитан с Каспия, перс или азербайджанец. Усы щетиной, глаза маслинами, морская фуражка, кортик.
— Ну, господа отъезжающие, все вы тут? Пошли!
И две толпы двинулись. Теперь по морскому берегу. Впереди, как стадо, спешили, сгибались под тяжестью узлов, запинались, шли отъезжающие, а за ними широким фронтом, легко и свободно, точно молчаливо вытесняя их, двигалась цепочка — остающиеся. Их теперь было очень немного — остальные пошли готовиться к переходу. Но вот эта цепочка остановилась на уступе, и теперь все стояли и смотрели вниз, как отъезжающие толпились, и, спотыкаясь, теснились друг к другу.
Внизу были лодки и матросы на веслах. Со своими тюками и мешками отъезжающие лезли друг на друга, стараясь как можно скорее занять место. Происходила настоящая давка. Несколько матросов с веслами, ругаясь, полезли в толпу и стали зверски наводить порядок: били по головам, по лицу. Тюков и мешков оказалось слишком много, а матросы тоже торопились. У кого-то вырвут мешок и бросят прямо в воду, а тот, у кого вырвали, кричит.
Кучка оставшихся на уступе молча и сурово наблюдала все это, как вдруг появился и вышел вперед Алиби. В руках у него был пакет. Возможно, он хотел передать что-то капитану.
Отошла первая лодка, и кто-то крикнул: «Прощайте, братцы! Если что, не поминайте лихом!» Но никто им не ответил. «Шкуры!», — презрительно сказал Аникеев, сплюнул и отошел.
Первая лодка, за ней вторая, и вот осталась третья — последняя. И вдруг в толпе что-то произошло, и вырвался бешенный крик: «Пустите, пустите! А ну вас всех!» — и черный жиганистый парень бросился из толпы. Аникеев успел схватить его за руку со словами: «Иван, очумел!» — «А иди ты», — крикнул Иван и стремглав слетел с уступа, упал лицом на камни, расшибся, но тут же встал и, ковыляя, ревя и плача, бросился в воду, провалился в нее, всплыл и, барахтаясь, поплыл, крича: «Подождите! Подождите!».
Аникеев молча вынул револьвер, прицелился, и тут Алиби мертвой хваткой поймал и опустил его руку. Мгновение они смотрели друг на друга. Бешенство в глазах Аникеева начало гаснуть, и тогда Алиби, ничего не говоря и все так же сжимая его руку, сунул ее вместе с револьвером ему в карман и отошел.
И вот — поход. Идут, чинно покачиваясь, верблюды, нагруженные ящиками. Впереди, на первом белом, сидит старик в зеленой чалме, за ним идут погонщики — опять тюбетейки и шляпы из кошмы, кое-где малахай, — покуривая, то трубку, то собачью траву, то даже какие-то дешевые папиросы, идут бойцы. Лица их счастливые и даже, пожалуй, довольные. Идут они группами, переговариваясь. Песков пока еще нет, только выжженная растительность, твердая, как камень, земля, — идти по ней сравнительно легко.
Барабаш, Аникеев и еще один молодой парень едут рядом.
— Да, вот это называется сбрасывать балласт… — сказал Барабаш.
— Да комиссар понарошку — хотел проверить, кто чем дышит. Ну, конечно, зной, солнце, ни кусточка нет, но вот идем и ничего, — ответил ему Аникеев.
— Ничего, ничего…
Алиби подошел к Барабашу:
— Ну как тебе?
— Ничего, ничего!
— Дальше хуже, — пойдут пески. Вы ко мне поближе держитесь. Я в Сахаре хорошую практику получил.
— Ничего, ничего!
Мазар — большое и пышное при всей своей глиняной нелепости сооружение — глиняный купол, похожий на чалму, ограда, что-то вроде портала. Завидев это сооружение, проводник в зеленой чалме подъехал ближе, соскочил с верблюда, снял молитвенный коврик и встал на колени лицом к востоку. Следом подошли погонщики, каждый со своим ковриком, и тоже начали творить намазы. Эти несколько минут, отведенные на молитву, не смеет нарушать никто, и весь караван встал и ждал молча.
К Барабашу, спешившемуся с коня, подошел Алиби:
— Ничего не поделаешь, товарищ Барабаш, здесь чтимый святой, — зато будет что порассказать на родине. Этот старик был в Медине, а ведет наш караван — это чего-то стоит.
— О! Это очень-очень многого стоит. Мы с вами, товарищ Алиби, происходим от родственных народов. Наш великий Вамбери16 тоже ездил в Мекку, чтоб доказать это. И там он тоже молился, как этот старик, потому что был в одежде муллы.
— И как, доказал? — спросил Алиби с интересом.
— Это — нет, но я думаю так. Его книга переведена на все языки. А когда один человек почему-то очень интересуется родом другого человека, то это, пожалуй, показывает, что он разыскивает своих родственников, а?
— Пожалуй, так, товарищ Барабаш.
В это время в голове каравана что-то произошло — какой-то шум, сумятица. Несколько человек бросаются за мазар. Вдруг случилась короткая ружейная перестрелка. Но старики невозмутимо продолжали стоять на своих ковриках. Наконец все стихло, и привели двоих связанных — это были рослые молодые джигиты с дикими рысьими лицами. У одного был разбит глаз. Они, как молодые кони, фыркали, дрожали от бешенства и от сдерживаемого порыва.
— Вот! — сказал красноармеец Васька. — К каравану подъезжали в спину, щупали, окликнули — хотели ускакать. Я у одного лошадь подстрелил, другой сам к нему бросился на помощь. Братья-разбойники они. Не на тех напали!
— Помолчи! — перебил его Алиби и обратился к разбойникам. — Вы что за люди?
Схваченные молчали, и он повторил то же самое по-казахски. Один из джигитов что-то коротко ему ответил. Отчетливо прозвучала фамилия Кубеев.
— Что он говорит? Что он говорит? — забеспокоился Барабаш.
— Видишь, — сказал Васька. — Люди полковника Кубеева. Что за такой полковник?
— Ку-бе-ев, Кубеев… Я что-то… Кубеев. А что он сейчас?
— Да дать ему по морде да за мазар… и Духонину, пусть выкручивается…
Алиби сказал что-то короткое и показал себе на грудь.
— Что он? Что он? — снова спросил Барабаш, изнывая от бездействия.
Васька отмахнулся от него и обратился к Алиби:
— Товарищ начальник, разрешите.
Алиби вынул из бокового кармана какую-то бумагу, развернул и поднес к лицу джигита, и тот жадно в нее впился.
— Ах, значит, понимаешь, понимаешь по-русски и даже читать можешь. Развязать их!
— Как, их?! — усомнился Васька.
— Сейчас же!
Васька стихает и покорно развязывает веревки. Алиби делает знак, чтобы все отошли. Пленники стоят перед ним, переминаясь.
— Так вот — правду! Правду! Сейчас же! Не думая. Будешь думать, не поверю — пристрелю! Что за Кубеев?
— Стойте! — сказал на чистом русском один из джигитов, полез куда-то за пазуху и вынул конверт — маленький узкий конверт, который обыкновенно рассылали с визитными карточками. И в нем действительно лежала визитная карточка, а на ней крупно фамилия Кубеева — без подписей и титулов, одно только имя, повторенное еще раз арабским шрифтом, а на другой стороне несколько слов: «Тов. Джангильдин, я вышел вам навстречу и жду вас у колодца Джуз-терен. Начальник соединенных отрядов обороны, полковник Кубеев».
Прочитав, Алиби сунул конверт обратно джигиту.
— Ну и что значит эта филькина грамота?! Где он, этот полковник?
Джигиты сначала молчали, а потом ответили по-военному — оба разом — по-казахски:
— Ждет вас возле колодца Джуз-терен.
Алиби обернулся и крикнул Ваську, и тот мгновенно, словно из-под земли, появился возле него и вытянулся.
— Полковник Кубеев ждет нас возле колодца, — сказал Алиби, повернувшись спиной к джигитам. — Так вот, едем вот, оказывается, в гости, понял?
— Есть, товарищ верховный военный комиссар! — выкрикнул Васька. — А этих?
Глаза Васьки горели азартом, и Алиби повторил:
— Я же сказал, едем в гости!
— А, ну тогда вперед!
— Дурак! Васька! — взорвался первый джигит. — Вы же нас не обыскали! У нас же кинжалы! На, смотри! Какой же ты солдат?!
И тут Васька вдруг улыбнулся:
— Да он к вам спиной стоял! Чего же вы? Попробовали бы! — сказал он, кивнув на комиссара.
Быстрым сбивчивым шагом к Алиби подходит Барабаш и осторожно спрашивает:
— Ну что?
— Пока ничего, — пожал плечами Алиби. — Только лишнее осложнение нам.
— Приказать приготовиться? — уточнил Барабаш.
— Товарищ Барабаш, я уже сказал, в гости едем, — повторил Алиби, и Барабаш отошел в полном недоумении.
Наконец два джигита ехали впереди отряда, сначала молча, все о чем-то думая, а затем один сказал другому:
— А ты знаешь, он — человек.
— А наш? — ответил ему другой вызывающе.
Тот молча отвернулся.
И все-таки пулеметы поставлены на верблюдов, люди на конях вооружены, и на белесой лошади чуть дальше остальных ехал старик в зеленой чалме. Он перебирал четки, и глаза его были молитвенно полузакрыты. Степь, степь, степь… Что ты? Вперед!
***
Красным шаром закатилось огромное степное солнце, и наступила поздняя ночь. По пустыне полз караван, шли, покачиваясь, верблюды, позванивали их колокольчики. Полз караван при свете фонаря и самодельных факелов и казался чем-то особенно фантастическим, невероятным — каким-то видением, раскрашенной иллюстрацией к «Тысяче и одной ночи», кадром из сказочного фильма. Никто не спал в эту ночь — все ждали обещанной встречи.
И вот вдали возникло еще одно видение — багровое пламя костров, клубящийся дым и рядом какие-то черные тени, извивающиеся на песках. Все это казалось зрелищем преисподней.
Алиби с ординарцем вышли вперед. Алиби вынул трубу и посмотрел, но не разглядел ничего особенного.
Подошел Барабаш, и вдруг все увидели бешеные скачущие огни, которые становились все ближе и ближе, — мчались всадники с факелами. Затем послышался неясный выкрик, не то приказ, не то боевой клич.
Караван ощерился пулеметами и винтовками. Ничего не осталось от иллюстрации к «Тысяче и одной ночи». Это были снова люди в красноармейских шинелях, кожанках, бойцы иностранного легиона, пулеметные ленты, гранты, боевые кони.
— И грянет бой! — сказал Васька.
Всадники приближались, но Алиби ждал неподвижно, опустив трубу.
Однако боя не случилось. Всадники с факелами остановились, и с первого коня под руки свели старика, почтенного казаха, тоже в зеленой чалме, как и проводник каравана. Его вели под руки к Алиби. Приблизившись, старик отдал поклон.
— Алике-аксакал ждет дорогих гостей. Гость — дар Аллаха, сказал нам пророк. Мой брат Курбан знал, куда вести дорогих гостей.
Подошел проводник каравана, тот самый, который ехал впереди на белом верблюде, и старики обнялись.
— А где полковник Кубеев? — спросил Алиби.
— Он ждет вас у себя — Алике-ага. — ответил один из братьев-джигитов.
И снова полетели стремительно огни, — взметнулись факелы и понеслись, а там впереди кипели котлы, шла вовсю подготовка к пиру, и мелькали дружелюбные улыбки.
Утро. Окраина аула. Старухи скребут и моют пустые перевернутые котлы. Около колодца верблюды, погонщики, бойцы каравана наполняют бурдюки, поят лошадей.
Алиби и Кубеев прошли мимо и вышли в пустыню.
— Сколько человек в этом ауле? — поинтересовался Алиби.
— Сто тридцать два человека. — ответил Кубеев четко, по-военному.
— Не считая женщин?
— Конечно.
— Так и не считая стариков и больных?
— Безусловно.
— Так значит, еще сто тридцать пять кошек. Понятно. А что если я отпущу для самоохранения населению два десятка винтовок, а вас попрошу ехать со мной для усиления охраны каравана?
— Мой долг… — Кубеев как-то неестественно, как будто нарочно, не договорил.
— Да-да, в чем же ваш долг?
— Повиноваться приказу начальства! Сейчас мое начальство — вы, и я поеду.
— И сто пятьдесят вооруженных до зубов джигитов, с винтовками и лимонками, тоже поедут — заманчиво.
— Но я еще раз прошу вас учесть обстановку. Все воюют за власть, а до населения полуострова никому нет дела, кроме грабителей. То, что здесь происходило до нас, почище всякой турецко-армянской резни. Аулы горели день и ночь. День и ночь Хивинская граница была открыта, и каждый день уводили верблюдов, овец и женщин. Трупы навалами. В таких условиях и возник мой отряд. Теперь, слава Богу, сравнительно тихо, но если узун-кулак17 разнесет слух, что мы уехали с вами…
— Я же сказал, я дам населению винтовки.
— Ну, столько винтовок вы не дадите. А потом, в чьих руках они очутятся? Разве в ваших интересах это?
— Да-да, но вот вы сказали: воюете за власть… Ну а за какую вы власть?
— Я охраняю интересы населения. Я единственный, кому есть дело до несчастных соотечественников, а не до мировой революции, Алиби-ака.
— Вот как! А ведь мировая революция для того и делается, чтоб наши соотечественники перестали быть несчастными. Без нее у вас ничего не выйдет, сколько бы вы ни метались по степи с вашим отрядом. Аулы все равно будут гореть, девушек все равно будут угонять, и трупы так же будут валяться.
— Так пусть каждый и помогает себе. Почему казах должен умирать в Тамбове? Почему чехи, венгры, поляки, немцы?.. Что им у нас надо? Почему ваш ординарец сражается за Мангышлак? Он и видит его в первый раз.
— Почему Джангильдин по приказу из Москвы везет оружие русским? Пусть раздаст казахам. Так? Да нет, не получается так, товарищ Кубеев. Свобода на свете одна, как и правда тоже одна, других не бывает. Вот я за нее и иду. И она у меня великая на весь свет, а ваша маленькая, ее и на весь Мангышлак не хватает. В каждом ауле будет такая своя. И вождь в каждом ауле будет свой вместо бая, и получится у вас не свобода, а «анархия — мать порядка», поняли?
— Хорошо, мой приказ будет вам повиноваться.
Алиби дружески взял Кубеева под руку, и они пошли обратно. Вскоре они вошли в юрту, где уже шло прощание, — караван готовился к отбытию. Внутри сидели Барабаш, командир чешских отрядов, венгры, поляки, погонщики мулов — оба аксакалы в зеленых чалмах.
— Но все-таки я не пойму, причем тут чехи, поляки… — решил продолжить разговор Кубеев.
— Товарищ Дулемба, — начал Алиби, обращаясь к молодому высокому блондину с красивым длинным лицом, — вот наш хозяин спрашивает, почему вы здесь?
— Ну, во-первых, — прозвучал смешливый голос, — я не могу отсюда сейчас выехать, чтоб оказаться у себя. А во-вторых, я сидел год в варшавской тюрьме, потому что в России была империя. Если бы в России не была империя, я бы не сидел в той польской одиночке. Если теперь вернется империя, я опять буду сидеть в своей тюрьме. Вот я и бью моего врага вместе с вами.
— Понятно?
Кубеев ответил что-то по-казахски, а Алиби перевел:
— Он говорит: ну а если в Польше республика, что вам до Казахстана?
— Как, товарищ Кубеев?! Да когда освободится все на свете… Во Франции республика, но мой кузен — это по-вашему сродный брат — служил в иностранном легионе и был расстрелян за то, что не хотел жечь алжирские деревни. Но не делать этого можно только тогда, когда нет иностранных легионов, — вот почему я думаю, что и в этих степях сражаюсь за Польшу.
Кубеев что-то сказал по-казахски, но Алиби молчал. Кубеев снова сказал что-то гневное, и Алиби ему ответил:
— Здесь сидят гости, нельзя их оскорблять — говорите по-русски.
Кубеев сказал еще что-то, долгое и длинное. Алиби слушал его, а затем поднялся и сказал остальным:
— Хозяин нам желает доброго пути. Верблюды уже напоены, вода запасена. Поблагодарим хозяина за его последний тост и пойдем.
Все встали и вышли.
Караван выплывал за околицу. За ним бежали ребята. Они окружили трубача на маленькой белой лошади, а тот исполнял им зорю, и дети визжали от восторга.
За последней юртой стояли Кубеев и два пожилых казаха. Они смотрели на уходящий караван, и тут один из стариков сказал:
— Вы сильно рассердили его, Кубельке.
— Поговорили! — отрезал Кубеев.
В это самое время Алиби подъехал к Дулембе с вопросом:
— Ну как, товарищ Дулемба?
— Да, кажется, ничего, — пожал добродушно плечами поляк. — Только немного «анархии — матери порядка». Впрочем, на первых порах это бывает.
Алиби засмеялся, и лицо его сразу помолодело и подобрело, и сразу стало видно, что это очень добродушный человек.
— Эх, как трудно перепрыгнуть из XVII века в ХХ-й, — сказал он.
***
Они увидели удивительный город, огромный, белый, узорчатый, с необыкновенными куполами и колоннами. И снова караван на фоне этого города стал казаться сам себе нереальным, сказочным, очень далеким от всего того, что происходило еще совсем недавно.
Вдруг запел один из погонщиков свою длинную высокую древнюю песню караванных путешественников, вдруг ее подхватили откуда-то сзади, и дворцы и памятники впереди словно потеряли свои очертания и погрузились в мягкий туман.
И снова они ехали, и все дальше, лениво и беспечно, трусили небольшие киргизские лошадки. Русский парень добродушно и хитро покачивал головой, беседуя с товарищем.
— Пугал комиссар, ух, как пугал! Я-то сразу понял — заливает, а другие…
— Я на него смотрю, — отвечает другой, которому также не хотелось остаться в дураках, — а он губу прикусил, чтоб не рассмеяться, а те дураки на него вылупились и стоят моргают. Махнул я рукой и пошел кулеш варить.
Караван приготовился к ночлегу. Горели костры, на ночь разгрузили верблюдов. Они лежали, пережевывая свою бесконечную жвачку, а лошади в стороне уже спали стоя.
Около одного костра собралась компания казахов. Кто сидел, кто лежал, а старый казах пробовал домбру, тихо-тихо задевал пальцем струну и прислушивался к ее чистому тонкому звону. Молодой казах лежал на кошме18 с мечтательной улыбкой. Вдруг он поднял голову и сказал:
— Зря стараетесь, аксакал. Революция — тоев19 больше нет.
Старый казах опять тронул струну, сначала тихо, а потом погромче, погромче. Тонкая, почти только угадываемая мелодия возникла в степи, и около костра все подняли головы. Старик оглянулся на спящих и тихо-тихо, чуть ли не одними губами, пропел несколько музыкальных фраз.
К костру подошел человек в зеленой военной форме — это был кто-то из интернационального отряда. Некоторое время он стоял, прислушиваясь, потом спросил молодого казаха, что поет старик, а тот ответил смущенно и уклончиво:
— Да выдумщики все наши старики. Вот я ему сказал, что сейчас не до тоев, а он…
Глядя на подошедшего, старик улыбнулся и опять повторил, но погромче, только уже ему, ту же фразу.
Шайтаны построили город тут,
Шайтаны его день и ночь стерегут.
Но храброму путь не заказан нигде,
В огне не горит он, не тонет в воде.
Пройдя по дороге неведомой той,
Друзей созовет он на радостный той.
— Выдумщик! — повторил молодой казах, а старик продолжал петь.
Поблизости горел еще костер. Два человека, один в зеленой чешской форме, другой в серой сербской, рассматривали карту, вырванную из школьного атласа. Карта лежала на песке, и они наклонились над ней. Вот Каспийское море, вот отсюда они вышли, значит, находятся примерно вот тут и двигаются к Аральскому морю.
— Ну какой же в этом смысл? — спросил один, тот, что в серой форме, другого, в зеленой.
— Эх, если бы знать, где фронты! — ответил другой, продолжая смотреть карту и качая головой.
— Всюду. Сегодня приказали усилить посты. Смотри, горят костры — стоят посты.
И правда, костры горели, один, второй, третий — кто ходил, кто стоял, опершись на винтовку, кто держал винтовку наперевес. Около костра сидел подчасок20. Весь караван был замкнут в огненном кольце.
Вот пан Дулемба сидел и брился перед осколком зеркала, отвечая кому-то:
— Это еще ничего. А вот в варшавской одиночке мы каждый день брились стеклом.
Он макнул кисточку и обильно покрыл мылом щеки.
Вот Барабаш подошел к одному из постов и заговорил с солдатом.
— А, это вы, товарищ Шеметов! Ну как, товарищ Шеметов, ничего?
— Ничего, ничего, товарищ Барабаш.
— Ничего, ничего, ничего, — повторил он за солдатом, смеясь. — Ничего — великое русское слово. Сына своего научу ему. Холодно, дьявол! Скоро смена. Ничего, ничего…
И опять ночь. Костры. Люди. Верблюды и лошади. Именно за лошадями над бугром возникло еще одно странное видение, никем, однако, не замеченное, — малахай и чья-то рука. Затем второй такой малахай. И вот два человека ползли по-пластунски. Первая мысль: конокрады, однако они миновали лошадей и поползли куда-то дальше.
Васька прошел мимо костра. Стоял боец, наклонив голову, и не то задумался, не то задремал. Васька остановился перед ним:
— Казак, не спи во тьме ночной! — сказал он строго.
Молодой джигит поднял голову.
— Да нет, я не сплю, я так, что-то…
— То-то «что-то»! А написано: на всем скаку срежет саблею кривою разудалую башку.
— Да это про кого же?
— Вот опять «про кого же»! Ладно, днем придешь ко мне, покажу.
Около костра поляк кончил бритье. Аккуратно вылив котелок на землю, обмыл бритву и спрятал в футляр. Затем сказал поучительно:
— Anima sana in corpore sano21. Но здесь, кажется, не признают душу, однако в войсках побеждает все-таки дух, а не тело. Солдат, который бреется каждый день, не побежит даже перед «максимом». Здесь только один товарищ Алиби это понимает полностью.
Алиби не спалось. Он встал и вышел из палатки наружу. Поглядел на звездное небо, на Млечный Путь. На лице его появилась легкая задумчивая улыбка. К нему подошел Барабаш.
— Вспоминаете, товарищ Алиби?
Он молча кивнул, как бы боясь нарушить очарованье этой южной ночи, и вдруг небо мгновенно поменялось — вспыхнули зеленоватые крупные звезды Южного Креста.
— Вспоминаю, товарищ Барабаш, вспоминаю пальмы, море, звезды… — прервал молчание Алиби.
Тем временем два человека минули табун и продолжали ползти почти по открытому пространству. Круто обогнув один костер, они оказались перед навалом оружия. Это было что-то большое, грозное, прикрытое брезентом: несколько разобранных пулеметов, тюки, а из них высовывались дула винтовок, ящики друг на друге. Два человека посмотрели на все это и снова поползли: с этой освещенной стороны брать было ничего нельзя. Они свернули в темноту за штабеля, но там ходили часовые. Но вот, немного выждав, оба бросились к одному из тюков.
Раздались выстрелы, и тут же рядом что-то лязгнуло, а затем снова, вскочили и побежали солдаты, чехи, поляки, казаки, заржали и затопали лошади.
Но враг хорошо знал, как ему прийти и как ему уйти, взяв, что нужно22.
***
…На могильном холме стоял всадник.
Во весь опор несся прямо к нему конь Васьки. Васька вытягивал его плетью между ушей. Скорей, скорей бы донестись. Уже далеко позади стоял Алиби и смотрел.
Когда Васька доскакал, всадник слез с коня и встал, опустив руки по швам. Васька вынул браунинг, но всадник поднял и опустил руки, и тогда, подчиняясь неизвестно чьему велению, Васька тоже сошел с коня и пошел ему навстречу злыми волчьими шагами. Они сблизились до револьверного выстрела. Это был капитан.
— Здесь лежит женщина, которую я любил больше всего на свете, — произнес он, указав на холм. — И когда пришла самая страшная минута, я украдкой пришел ей на помощь. Задушил. Спас ее от позора, от страшной судьбы комиссарской шлюхи, от обезьяньих объятий и ласк вашего хозяина. Она так и осталась моей.
— Она ушла с комиссаром от тебя, — перебил его Васька.
— Ушла. Мы — звери. Иначе на земле ничего не выходит. Она была человеком. Но не людям выигрывать эту войну.
— Нет, именно людям!
— Стой! Еще одну минуту. Вы все равно все погибнете здесь! Все до одного! Через пять минут вас скосят наши пулеметы. Ты счастливый, потому что даже не узнаешь, что умер.
По степи разнеслась пулеметная трель. Васька невольно оглянулся, но тут же снова посмотрел на капитана.
— Ты счастливый! — сказал офицер и выстрелил.
1 Домбровский Ю.О. Сценарий о Гражданской войне. Разрозненные листы // Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ. Ф 2561. Оп. 1. Ед. хр. 16).
2 Рассказывали, что Сталин хотел, чтобы в Казахстане сняли фильм про Джангильдина, но сам Джангильдин убедил Вождя, что лучше это сделать про Амангельды Иманова, героя восстания 1916 года, произошедшего после того, как казахов начали призывать на Первую мировую.
3 Александр Ильич Дутов был атаманом Оренбургского казачества, поднял восстание против большевиков в Оренбурге. Убит в 1921 году.
4 Шхуны назывались «Аббасин» и «Мехли».
5 1 верста = 1,0668 километра, то есть 2667 км. В разных источниках пишут, что отряд Джангильдина прошел даже больше, называя то около трех тысяч верст, то около трех тысяч километров. В данном случае стоит больше доверять данным Домбровского.
6 Джангильдин действительно специально ездил в Москву.
7 В 1910–1912 годах он прошел пешком вдоль и поперек многие страны, совершив неполное (за исключением Америки) кругосветное путешествие.
8 От названия самопровозглашенного казахского государственного образования Алаш-Орда, существовавшего в 1917–1919 годах. Джангильдин, боровшийся за установление Советской власти, конечно, никаким алашордынцем не был.
9 Город на Каспийском море, на полуострове Мангышлак. Ныне называется Форт-Шевченко.
10 Зеленую чалму имели право носить те, кто совершил хадж, то есть паломничество в Мекку, а также прямые потомки Мухаммеда. К слову, в фильме «Белое солнце пустыни» у предводителя разбойников-басмачей Абдуллы такая же чалма.
11 Боевой груз был очень внушительный: около 2000 винтовок, 1 500 000 патронов, 24 пулемета, военное снаряжение и медикаменты, а также 68 миллионов рублей.
12 Караван состоял из 300 верблюдов и 600 лошадей.
13 В переводе с казахского: «Если герой умирает, он не оставляет своего тела в поле, а приносит его в свою страну!»
14 Николай Николаевич Духонин (1876–1917) — генерал-лейтенант, исполнял обязанности верховного главнокомандующего Русской армией в ноябре 1917 года. Отстранен от должности большевистским правительством и арестован. После ареста в Могилеве был убит революционными солдатами и матросами. Выражение «отправить в штаб Духонина» в годы Гражданской войны означало — приговорить к расстрелу, отправить на смерть. — Прим. Ред.
15 Сначала в отряде было 132 человека: русские, украинцы, казахи, немцы, татары и поляки.
16 Видимо, речь о венгерском востоковеде и путешественнике Арминии Вамбери.
17 Дословно «длинное ухо» — так на Востоке называют сарафанное радио, но только в отрицательном, недобром смысле.
18 Войлочный ковер из верблюжьей шерсти.
19 Пир или свадьба по-казахски.
20 Помощник часового.
21 В здоровом теле здоровый дух. Правильно это латинское выражение, принадлежащее Ювеналу, пишется так: «Mens sana in corpore sano». Но Домбровский, судя по всему, решил заменить слово «mens» на слово «anima» («дух» на «душу»), чтобы подчеркнуть религиозный и более активный нюанс этого понятия, который важен для персонажа.
22 Это тоже невыдуманный момент. Отряд Джангильдина подвергся нападению казахов-адайцев после того, как в одном из аулов комиссар имел неосторожность высказаться о неприемлемости для него национального момента как для представителя советской власти. В итоге была потеряна часть груза: несколько сотен винтовок и сотни тысяч рублей.