Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2024
Павел Кошелев (1997) — родился в Северодвинске (Архангельская обл.). Учился в Рязанском радиотехническом университете (не закончил). В настоящее время учится во ВГИКе (сценарно-киноведческий факультет). Публиковался в журналах «Дружба народов», «Новая Юность», «Волга».
Рабочий день начинался вечером, сразу после отбоя. Я следил за тем, чтобы детишки вели себя тихо. Детишками назывались в том числе трудные подростки из Мурманска. Они не спали до четырех утра и сильно трепали мне нервы. И все-таки обязанностей у меня, ночного, было гораздо меньше, чем у обычных, дневных вожатых. А свободы больше. Но если уж речь зашла о свободе, то самая козырная работа была у спасателей.
Эти загорелые парни в панамках и солнцезащитных очках сидели целыми днями в тени спасательной будки, покуривали ганджубас, слушали клубную музыку и зевали, не прикрывая ртов. Когда психованные уставшие вожатые приводили детей купаться, спасатели рассчитывались на камень-ножницы-бумага и отправляли проигравшего в воду. Тот лениво стоял в ней по пояс и отливал, обеспечивая своим присутствием безопасность. А ночью спасатели разводили костер, выкручивали динамик на полную и принимали у себя в гостях тех, кто готов был пожертвовать сном ради того, чтоб на время стать ближе к шумным волнам, крупным кубанским звездам и беззаботным спасателям — явлениям одного порядка.
Я в это время следил за тем, чтобы так называемые дети не бросались из окон и не беременели новыми детьми. Самых невыносимых заставлял писать на имя директора лагеря объяснительные, которые никому не показывал, а просто складывал в свой рюкзак. Они писали: «курил на карнизе», «нарушал дисциплину, потому что выспался днем», «лежала под одеялом у Степы», «сломали кровать», «преносим свои извенения». Я рассчитывал когда-нибудь это перечитать, вспомнить и посмеяться. Но пока что мне было не до смеха, я еле справлялся со своей работой.
— Не будете спать — попрошу медсестру, чтоб она лошадиный транквилизатор вам в задницы всем вколола, — громко говорил я, намеренно вызывая всеобщий хохот. Дети не уважали меня, но любили. Это можно было считать педагогическим достижением, потому что не уважали они совсем никого, а любили очень немногих.
Чтобы успокоить нервы, я открывал в коридоре окно и глубоко дышал морским воздухом. Иногда замечал, как мои коллеги пугливо перелезали через забор наружу или же возвращались от спасателей обратно в лагерь. Я не завидовал им: я знал, чья утром настанет очередь отдыхать, а кто, проклиная все, выйдет на передовую. А еще я помнил, что скоро у меня должен быть выходной.
— А зачем тебе выходной? — спросила начальница, когда время пришло. Я ответил, что мне нужно выспаться. — Можно подумать, ты ночью не высыпаешься, — съязвила она. Начальница знала, что с четырех до шести утра мне порой удается прилечь на диванчике в коридоре, она видела это по камерам. Но выходной все-таки подписала. Я был свободен до следующего утра и решил забить на свой жалкий законный сон между завтраком и обедом, как и на сам обед. Больше всего я боялся бездарно провести этот день, который уже начался.
Первым делом я выпил пива из пластикового стакана на рынке. Потом на простом городском автобусе поехал в поселок Сукко. Много ходил в тех местах пешком и дважды купался: сначала в море, затем в Кипарисовом озере.
Когда я вернулся в город, было темно и тихо. В прилегающих к пляжу забегаловках сторожа улыбались своим телефонам. Пустынный пляж показался жутким, но море шумело успокоительно. К тому же я видел вдали теплый свет нашей спасательной будки. Сняв кеды, я шел на него по непривычно холодному песку.
Спасателей работало трое.
У первого, главного среди них, были подозрительные посиневшие татуировки на пальцах и не менее подозрительное прозвище Козырь. Второго — губастого, с тупым и враждебным взглядом — звали Бабуин, свое прозвище он не любил, но идеально ему соответствовал. Третий — кудрявый и тихий — был просто Толик.
Я поздоровался с ними и вынул три полторашки из рюкзака. Козырь поморщился снисходительно и крикнул через плечо:
— Танюх! Прогуляйся с гостем до магазина, тут даже мне одному маловато.
— О, Ночной, — выйдя из спасательной будки, удивилась мне светловолосая, в джинсовых шортах Таня. — Ты-то здесь как?
У меня к ней был тот же вопрос. До недавнего времени Таня работала вожатой. Ее уволили сразу после того, как в один из дней она поругалась с начальством, попросту высказав им в грубой форме все то, что другие боялись высказывать. Никто от нее такого не ожидал. Маша, которая работала с ней на одном отряде, говорила, что Таня часто делала по большей части безобидные, но диковатые, необъяснимые вещи. Маша называла это милым словом «чудить». После увольнения Таня спокойно, с улыбкой собрала рюкзак и ушла, как будто нисколько не расстроилась.
— Мне зарплату не дали, — объясняла мне Таня по пути в ночной магазин. — Сказали, что только через неделю смогут меня рассчитать. И торчи, в общем, эту неделю где хочешь. А денег на хостел нет. Хорошо, хоть придурки эти меня приютили. Живу теперь прям на море. Это даже не первая береговая линия, а нулевая. Нулевая береговая.
— Классно.
— Чего тут классного? — рассмеялась Таня. — Они лезут ко мне и ссорятся постоянно. Плюс поесть приготовить негде. И от Бабуина воняет…
— Тогда не классно, — согласился я.
И Таня мне улыбнулась.
— Но вообще по утрам там бывает очень красиво, — задумчиво признала она.
Обратно мы возвращались по самому берегу, не спешили. Волны поднялись мощные. Они пеной захлестывали нам ступни. Таня при этом по-девчачьи визжала и оглядывалась на меня. Мы вслушивались в низкий, как будто бы горловой грохот моря, дополняемый звонкой перкуссией бутылок в моем рюкзаке.
Когда мы вернулись, — Бабуин лежал животом на песке, а Козырь сидел на нем сверху, заломив ему за спину руку.
— Все? Успокоился? — спрашивал он с одышкой.
Таня при виде этого так на меня посмотрела, как будто сказала: «ну вот, полюбуйся какие они дикари».
— Ребят, вы чего, ну хватит! — пыталась утихомирить их полноватая добрая Маша, бывшая напарница Тани, которая здесь появилась, пока мы ходили в магаз. Она пришла отдохнуть от своих подростков и никак не ожидала, что снова придется разнимать чью-то нелепую драку.
Толик, давно к такому привыкший, не обращал внимания: он сосредоточенно разливал по стаканчикам и стаканам всякое.
— Ты успокоился? — не унимался Козырь, — Я тебя, обезьяна, спрашиваю!
— Да, — процедил Бабуин сквозь свои аномально острые зубы.
Бабуина другие спасатели недолюбливали. Это сильно бросалось в глаза. Причем как-то сразу, по одному его взгляду было понятно, что, видимо, недолюбливать есть за что.
Козырь его отпустил, поднялся и нервно сплюнул. Толик уже всем налил и сидел теперь на шезлонге с гитарой, задумчиво перебирая струны. Таня и Маша обнялись. Бабуин скрылся в спасательной будке и громко захлопнул дверь.
— Ты умеешь лабать, Ночной? — спросил меня Козырь, чтобы хоть чем-то нарушить напряженное молчание, которое сохранилось даже после того, как мы выпили.
— Я недавно играю. Непонятно, умею уже или нет.
Мою скромность Козырь не оценил:
— Аккорды знаешь? Песни знаешь? Вот и сыграй от души что-нибудь. Пока Толик не запел опять про яхту и парус.
В руках у меня оказалась гитара. Я разыгрался немного и запел про холодную постель, пьяную соседку и любовь, которой нет больше. С песней не прогадал. Это был Розенбаум. Пока Маша и Толик насмешливо переглядывались, а Таня отстраненно курила, Козырь — я это краем глаза заметил — слушал внимательно и еле сдерживался от слез. Прямо как моя мама, по просьбе которой я эту песню и выучил, — скажет «сыграй», а сама чуть не плачет, смешная.
Когда я допел, мне похлопали в основном иронично, а Козырь долго жал руку, искренне выражая свою благодарность, и под конец спросил, умею ли я играть что-то из «быстрого» блатняка; я уверенно ответил «не умею», хоть и не совсем понимал, что он имеет в виду. Таня тем временем, отобрав у меня гитару, вовсю настраивала колонку, чтоб задушить в зачатке этот унылый бардовский фестиваль. Маша по-свойски сидела у Толика на коленях и о чем-то с ним перешептывалась. Возможно, они «встречались», а возможно, им все же хватало мудрости, чтобы никак это не называть.
— Бабуин! — позвал Козырь. — Выходи, мириться будем. Мне песню хорошую спели, я добрый теперь.
Бабуин наружу не торопился. Козырю пришлось несколько раз повторить свое приглашение и даже заглянуть, проверить все ли там с ним в порядке.
Потом он все-таки вышел. Поставив музыку фоном, мы много смеялись, говорили о чем-то глупом и постоянно друг друга перебивали. И всем нам на первый взгляд было супер. Вот только Бабуин, очевидно, таил обиду, а Толик сокрушался, что в такой шторм нельзя покататься на спасательной лодке, а Маша волновалась, что на утренней планерке от нее будет пахнуть водярой, а Козырь то и дело порывался включить «свою» музыку, и мы осаживали его все вместе для общего нашего блага. А Таня еле заметно вдруг изменилась, она казалась мне непонятно из-за чего напряженной: не грустной, не молчаливой, а именно напряженной. И напряжение это передавалось мне. Выходит, никому из нас не было по-настоящему хорошо. Да и часто ли так бывает, чтобы по-настоящему? И все-таки небо было высоким и звездным, а море близким. И лето едва началось. И хотя по большому счету все это ничего не значило, оно обнадеживало все тем же неведомым образом, которым обнадеживает всегда.
Через пару часов я стал вырубаться, потому что не спал накануне. Мне предложили прилечь в медпункте, стоящем вплотную к будке спасателей. Я лег на кушетку, укрылся тяжелым шерстяным одеялом и, вдыхая аптечный запах, совсем недолго, пока оставался в сознании, слушал волны и голоса.
Через какое-то время сон мой стал очень тревожным, потому что на улице в полную мощь заиграл тот самый «быстрый» блатняк, который так сильно хотелось услышать Козырю. Оборона с моим уходом ослабла, и он добился-таки своего. Музыка то прерывалась, то снова начинала играть. Она была совершенно дикой. Такой, которую можно услышать только случайно, сев в прокуренную машину самого худшего из всех возможных таксистов. Но она почти не мешала мне — таким уставшим я был. Я лишь то глубже погружался в сон, то снова всплывал на его поверхность.
Не знаю, сколько так продолжалось, прежде чем Бабуин разбудил меня окончательно, грубо подергав за плечо.
— Освобождай помещение, у нас тут дело есть.
— «У нас»? — переспросил я сонно.
Он пришел не один.
Светлые волосы Тани были растрепаны, тушь размазана, рот был полуоткрыт. Бабуин крепко держал ее за руку. В ответ на мой вопросительный взгляд она стыдливо произнесла:
— Все нормально.
И еще раз:
— Ночной, все нормально, уходи.
И я вышел наружу.
Холодно было, как ночью, даже еще холоднее. Едва наступил рассвет. Волны уже успокоились, вода была гладкая как стекло. Машу и Толика не было видно, они, очевидно, заняли будку спасателей. Козырь сидел на белом пластиковом стуле и спал, опустив подбородок на грудь. Рядом с ним громыхала большая колонка. Звук разносился по всему пляжу, а может, и дальше. Уже не шансон. Простая электронщина: танцевальная и безликая. Она заглушала все посторонние звуки. И хоть я их и не слышал, — мое воображение против моей же воли их создавало и накладывало поверх прямой бочки, вплетало стоны в мелодию кислотного синтезатора.
Минут через пять Таня вышла и села прямо на пороге, закутанная в то самое одеяло, которым я укрывался. Закурила простую крепкую сигарету с оранжевым фильтром. Ни на меня, ни тем более на спящего Козыря она не смотрела. Только вдаль, в сторону горизонта, как будто надеясь увидеть там что-то большое и настоящее, способное все изменить мгновенно и навсегда. Я поднялся с шезлонга и пошел по направлению ее взгляда.
Подойдя ближе к берегу, я почти его не узнал. Из-за ночного шторма первые метров пятнадцать являли собой густую склизкую массу, состоящую из темно-зеленых водорослей с частыми вкраплениями мертвых медуз. Солнце еще не успело нагреть и сгноить это все, но водоросли уже воняли. Я сел на корточки и опустил туда руки, словно безоговорочно принимая то, что море дарило мне этим утром.
На планерку я пришел вовремя. Сидели мы, как всегда, по периметру помещения у стен. Начальница за столом по центру.
— Перед традиционным разбором полетов нам нужно решить один важный насущный вопрос: кто поедет сопровождающим на экскурсию?
Все молчали. Никто не хотел шататься весь день в такую жару, бесконечно пересчитывая по кепкам детей и боясь, что кто-то из них убежит, потеряется в незнакомом городе. Обводя нас взглядом, начальница остановилась на мне.
— Ночной вожатый поедет. Он у нас с выходного вернулся: хорошо выспался, полон сил и энергии. Так ведь, ночной вожатый?
Я пожал плечами. Мне нечего было ей возразить. Чья-то рука с сочувствием похлопала меня по спине.
Через час я сидел в автобусе, держа в руках пакет с экскурсионным сухим пайком. Детям уже не терпелось поехать, но водитель куда-то ушел. Рядом со мной посадили серьезную, чересчур рассудительную девочку лет восьми из младшего отряда.
— Ночной вожатый, а где вы были вчера?
— Отдыхал.
— Я скучала по вам. И не только я. Мы все по вам очень скучали.
— Правда? — недоверчиво спросил я.
— Правда-правда. Вы смешной и добрый. А вчера вас какая-то злая вожатая подменяла. Не отдыхайте больше, ночной вожатый.
Я усмехнулся и достал из пакета бутылку газированной воды.
— А еще я давно хотела спросить у вас, — не унималась девочка. — Когда вы спите? Просто ночью вы работаете, и днем я вас тоже вижу.
— Честно? — перешел я на полушепот. — Никому не расскажешь? Тогда слушай. У меня очень редкое психическое заболевание, которое заключается в том, что я не сплю. Во-об-ще.
Девочка от удивления зажала руками рот. Автобус поехал.
— Нет, ну я, конечно, могу иногда поспать. В автобусе вот, например. Но недолго, совсем чуть-чуть, понимаешь? Поэтому меня на эту работу и взяли. Никто им больше не подошел, — сказал я с тяжелым вздохом и отхлебнул из бутылки.
Девочка сидела ошарашенная. Ей хотелось еще что-нибудь у меня спросить, но она ничего теперь не могла придумать.
В передней части автобуса, возле водителя, стояла экскурсоводша. Она тихим, унылым голосом произнесла в микрофон:
— Мы с вами совершим обзорную экскурсию, а затем поднимемся по канатной дороге и сходим в зоопарк.
— А там обезьяны будут? — поинтересовался Денис, хулиган с обманчивой внешностью ангела.
— Будут, — кивнула экскурсоводша. — Самые разные.
— Даже с красными жопами? — невозмутимо уточнил Денис.
Все засмеялись, и я улыбнулся тоже.
Смущенная экскурсоводша начала монотонно рассказывать про окружающие пейзажи: «посмотрите направо, посмотрите налево». Я предсказуемо задремал.
Через полчаса меня разбудили. Автобус был полупустой, и я бы с радостью в нем остался, но все выходили, и мне нужно было с ними.
В глаза мне ударил солнечный свет. Мы стояли возле обрыва, чуть в стороне от трассы.
— Вот и наша первая остановка, — объясняла экскурсоводша. — Предлагаю обратить внимание на то, какой живописный вид открывается с этой возвышенности.
Могла бы просто молчать, не делать лишней работы. Все и так смотрели только туда, восхищаясь и фоткая это слоистое море, эти скалы и чаек, эту линию берега и город, кажущийся оттуда игрушкой.
— О, смотрите, дельфины! — закричал хулиган Денис, тыкая в необъятное море пальцем.
— Где они? Где? — спрашивали дети наперебой.
Дельфинов было трое.
Похожие на глюки от недосыпа, они синхронно выныривали из воды, погружались обратно и тут же выныривали снова. Солнце играло бликами на их скользких огромных спинах.
— Никого там нету, — сказала моя автобусная соседка. — Сколько можно врать?
— Да вон они! — крикнули мы с Денисом и вразнобой рассмеялись.
Но дельфинов уже не было видно. В очередной раз нырнув под воду, они больше не показывались никому.
Точно так же бесследно тем утром исчезла Таня. Ее искали и не нашли. Зарплату она так и не забрала.