Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2024
Александр Лысенко (1951) — родился вблизи Донецка. С детства живет на Урале. В 1974 г. стал мастером по шахматам и посвятил им жизнь. Играл в финале России и полуфинале СССР. Долгие годы был тренером сборной Японии. В 2017 г. стал вице-чемпионом России среди ветеранов, а в следующем году в составе сборной страны стал чемпионом Европы среди ветеранов. Много печатался в журнале «64» и в др. шахматных журналах разных стран. Автор книги «Оценка позиции» (М., ФиС, 1990). Племянник академика Т.Д. Лысенко.
Скука
В марте 1965 года мне было 14 лет, и я имел первый разряд по шахматам. В весенние каникулы проходил турнир сильнейших юношей области, и, как в таких случаях всегда бывало, нам были положены талоны на питание. Часть талонов мы меняли на деньги в кассе, часть использовали по назначению — обычно ужинали в кафе «Ландыш». Расположено это кафе было на улице Володарского, рядом с клубом имени Свердлова. Нет уже давно ни клуба, ни кафе, а улица, носящая имя пламенного революционера, никуда не делась и всё так же выходит на Площадь 1905 года, являющуюся центральной в уральской столице.
И вот ужинаю в «Ландыше», а соседом моим по столику является благообразный мужчина лет шестидесяти, весьма интеллигентный и довольно спокойный. В нём заметно отсутствие энергии — вяло берёт вилку, вяло втыкает её в картошку, вяло отправляет в рот. Неожиданно для меня он вдруг заговорил: «А не представит ли для вас интереса, молодой человек, если я немножко вам расскажу о своей юности? То есть о том времени, когда мне было столько, сколько вам сейчас».
Я был воспитан в уважении к старшим и, хотя никак себе не мог представить, что он расскажет что-то интересное, сразу согласился. К моему удивлению, рассказ незнакомца меня захватил, и я с удовольствием слушал его. Ведь рассказывал он о 1917 годе — годе двух русских революций.
По мере того как мой сосед за столом рассказывал всё больше и больше, я чувствовал, что он переносится в те, очевидно, дорогие для него времена. В глазах его стал появляться блеск, и вялость его стала постепенно исчезать. Я больше всего из школьных предметов любил географию. Так получилось, что ещё в шесть лет, взяв у старшего брата, только что окончившего школу, «Атлас СССР» и «Атлас зарубежных стран», я очень серьёзно изучил их и знал наизусть столицы всех стран мира и много чего ещё. Историю я тоже любил, но не древнюю, а именно историю двадцатого столетия — две мировые войны и революции. Интуитивно чувствуя уже тогда, что история в учебниках не совсем точно описывает и отражает многие события, я очень любил слушать рассказы людей, лично их видевших, благо в середине шестидесятых их было немало.
От деда и отца я кое-что знал о дореволюционной жизни, революции и Гражданской войне. Некоторые вещи меня поражали. Когда выяснилось, что при царе можно было спокойно сказать: «Царь — дурак», и за это бы ничего не было, я несколько раз недоверчиво переспрашивал у дедушки: «Да неужели такое было возможно: ведь царь был навроде партийного генсека, а может, даже и повыше».
— Нычого бы тоби нэ було, — отвечал дед Денис на своём суржике. Постепенно до меня дошло, что в разные времена бывают разные порядки и разные критерии дозволенности как действий, так и слов. Информацию о том смутном времени я имел неплохую, но касалась она села Карловка под Полтавой.
Революционный год в одном из крупнейших уральских городов — это всё же что-то другое.
— И что же было самым незабываемым для вас тогда? — спросил я своего собеседника.
— Самым необычным, неожиданным и как бы упавшим с неба — была свобода, — уверенно ответил сосед. — Митинги, сплошные митинги один за другим. Люди как будто спешили выговориться.
— А чувствовалось напряжение? Ведь разные партии вели разную политику? — продолжал я задавать ему вопросы.
— Спорили, ругались, но врагами друг друга не считали поначалу. Общий враг был царь, но ведь его свергли, — получил я ответ.
Мой собеседник становился мне по-настоящему интересен, и я даже пытался предположить, кем бы он мог быть. Известно было, что он приехал в качестве тренера на соревнования из какого-то небольшого городка. Скорее всего, школьный учитель, а может, уже и пенсионер.
— Хорошо, а сами-то вы какой партии симпатизировали? — задал я очередной вопрос.
— Боюсь, что мой ответ вас удивит. Я симпатизировал партии анархистов и часто посещал её клуб, который находился на углу нынешних улиц Либкнехта и Первомайской.
Пока я переваривал его ответ и приходил в себя от неожиданности, он слегка улыбнулся, и лицо его как будто помолодело.
Об анархистах я знал тогда, что они плохие, а батька Махно прямо исчадье ада. О теоретиках анархизма Бакунине и Кропоткине представление моё было более чем смутным. И, конечно, если бы кто-нибудь мне сказал, что Махно был на приёме у Ленина в Кремле, то я бы очень сильно удивился.
— А знаете, чем партия анархистов привлекала таких, как я, школьников? — спросил мой сосед. — Дело в том, что они проповедовали свободу не только на словах, но и на деле. Нам, молодым ребятам, они давали махорку, и каждый мог курить от души.
Детям всегда нравится, когда их считают взрослыми, так что поведение тринадцатилетнего школьника в тот революционный год мне показалось вполне логичным.
— А вот какая история однажды приключилась с нашей юной компанией в 1917 году, — бодрым голосом сказал мой сосед по столу.
Я был весь внимание.
— Итак, было нас пять человек 12–14 лет, и были мы ещё довольно неопытны. Но в клубе анархистов были ребята и постарше — уже почти взрослые. Однажды с парой таких уже закалённых борцов за анархию мы вышли на прогулку. Проходили мимо здания нынешнего кинотеатра «Октябрь», как вдруг они говорят: «А давайте зайдём в ресторан пообедать». Нас было человек пять, но денег на ресторан не было ни у кого. «Пусть это вас не смущает, — сказали нам старшие товарищи. — Мы всё обеспечим. От вас требуется только одно: если мы что-то будем делать, то вы должны все наши действия копировать».
Итак, пошли мы в ресторан, сели, заказали, не спеша покушали. «Что же будет дальше?» — думали мы, немного нервничая. Но настоящих анархистов не смутить ничем. Два наших друга были абсолютно спокойны.
Тут я посмотрел на своего собеседника и увидел в его глазах весёлые искорки. Он перенёсся в то бурное, но страшно интересное время.
— И что же было? — спросил я его.
— А было так. Как только подошёл официант со счётом, наши спутники быстро встали, держа за ножку стулья и высоко подняв их. Мы быстро проделали то же самое. Официант замер на месте, а один из наших предводителей громким голосом сказал: «Мы члены партии анархистов. Платить отказываемся по принципиальным соображениям». И мы спокойно покинули ресторан, проходя мимо слегка ошалевшего официанта. Прошло сорок восемь лет, а кажется, что это было вчера….
Вот и весь рассказ. Когда я сидел тогда в кафе «Ландыш» с незнакомцем, для меня сорок восемь лет было просто немыслимой величиной. Казалось, что это было так давно… Сейчас с момента того разговора прошло почти шестьдесят лет, а мне кажется, что это уже никакая не непостижимая величина и 1965 год, в сущности, был не так уж давно: и корабль «Динамо» на месте, и серп «Исети» никуда не делся, и часы на башне горсовета всё так же отбивают время. Правда, горсовет уже стал городской администрацией, да и названия Свердловск больше нет. А что же мой собеседник? Его я больше не видел, но через какое-то время услышал о нём.
На каком-то турнире он часами сидел, наблюдая за игрой девочек, которых привёз на соревнования. Сидел, почти не двигаясь и не проявляя никаких эмоций. Судя по всему, лишь шахматы его как-то ещё интересовали. Страна вползала в застой, а он помнил насыщенную событиями революционную жизнь. И было в старости ему скучно.
Сталинское время
Волновался ли я, когда нажал на звонок обычной квартиры обычного дома на окраине Минска? Волновался не сильно, обидно было бы, если бы дома никого не оказалось. И когда в квартире послышались шаги, я просто обрадовался, не испытывая никаких других эмоций. Открыл высокий, крепкий мужчина шестидесяти лет, вопросительно посмотрев на меня.
— Меня зовут Александр, я сын Владимира Денисовича. Мама мне дала ваш адрес, чтобы я зашёл и передал вам привет, — с этими словами я достал свой паспорт и показал ему.
— Проходи, проходи, — сказал он с таким видом, как будто давно ждал меня.
Довольно быстро мы оказались на кухне, где быстро был накрыт стол и появилась бутылка водки. Худая, желчная жена хозяина пыталась поворчать на тему, что приходят какие-то люди от непонятно кого, вероятно, дети любовниц. Но мой новый знакомый цыкнул на неё, показав, что он меньше всего подкаблучник, и громко изрёк:
— Собирай лучше на стол, да побыстрее!
Сели мы вдвоём, жену он не позвал. Звали этого человека Алексей. Впрочем, в многочисленных разговорах, которые я слышал о нём в нашей семье, он был всегда просто Лёша. Что я знал о нём? Когда через год после окончания войны моего отца назначили директорам Никитовского ртутного комбината, что на Донбассе, его взор пал на молодою парня, только что пришедшего из армии. Лёша был механиком на аэродроме, но в ходе войны стал лётчиком. Был он отчаянно смелым и при этом весёлым, компанейским человеком — душой любой компании. В армии у офицеров бывают адъютанты. На гражданке такого понятия нет, но директору предприятия бывает нужен человек именно такого типа, который может выполнять разные поручения: иногда рутинные и мелкие, иногда важные и необычные. Понятно, что это должен быть не только толковый и энергичный человек, но и абсолютно надёжный. Алексей полностью отвечал этим требованиям. Постепенно он стал своим человеком в нашей семье и даже, бывало, качал меня в колыбельке, когда в мае 1951 года я появился на свет. Так что меня он знал. Впрочем, я его тоже. В 1962 году как-то Лёша встретился с моим отцом в Москве. Помню, что мы гуляли по Большому Каменному мосту, и они вспоминали жизнь на Донбассе. Как выглядел Алексей, я плохо запомнил, но впечатление сильного, надёжного человека оставил. Видно было, как он любит моего отца — в первые послевоенные годы они и были почти как сын с отцом. Лёша достойно прошел войну, но в мирной жизни он начинал всё с нуля. И быстро пошёл в гору: окончил какие-то курсы, стал полноценным инженером. Всё благодаря моему отцу.
Тем временем бутылка водки была выпита. С хорошей закуской это не страшно. Правда, на мою долю пришлось не более трети бутылки, по части водки — я не специалист. Появилась вторая. И тут на мою долю пришлось не больше трети, а может, и того меньше. Тем не менее я был красный как рак. Обычное дело и, видимо, наследственное. И мой отец, и я сам, и мой сын — все мы краснощёкие, и иногда даже без всякой выпивки. Мой сосед за столом вдруг радостно воскликнул:
— Вот теперь я узнаю, что ты сын Владимира Денисовича. Он как выпьет, всегда краснел.
Не скрою, что мне было приятно это слышать.
Прошло уже почти пять лет после смерти отца в конце 1981 года, и он стал как-то забываться, а вот сейчас опять вспомнился. Долго мы сидели на кухне и что-то друг другу рассказывали. Всё уже, конечно, забылось — почти сорок лет прошло. Но один рассказ Алексея не забылся. Слишком уж он был необычный. Итак, действие происходит в конце сороковых годов 20-го века. Сталинское время. Как представляется тем, кто сам тогда не жил, время максимально тяжёлое. Работа до одурения, еды мало, свободы нет и кругом тотальный контроль — муха не пролетит, комар не запищит и так далее. Ну и кругом, конечно, красивые плакаты с преобладанием красного цвета и, конечно, везде, где только можно, лик вождя и различные его цитаты и фразы. А кое-где плакаты белых и голубых тонов с летящим куда-то голубем мира с картины Пабло Пикассо. После войны, которая унесла миллионы жизней, думать о новой мог только идиот. На плакатах красные, голубые и белые цвета. Жизнь же максимально серая. Я тогда не жил и полностью подтвердить или опровергнуть всё это не могу. Но подозреваю, что реально к этой картине можно кое-что добавить, а что-то убавить. Вот рассказ Алексея.
— Послал меня как-то твой отец в Москву. Задача была простая: получить в Москве деньги для зарплаты рабочим. Взял с собой большой портфель, который в столице мне наполнили деньгами так, что я его с трудом закрыл. Путь домой пролегал через Сталино, то есть нынешний Донецк. Там была база снабжения, на которую я на минутку заскочил. Хотел на минутку, а получилось дольше. Когда купил какие-то мелочи, рабочий день базы закончился, и мы с директором базы сели немножко выпить. Опять же: хотели одно, а получилось другое. В общем, пили до глубокой ночи. При этом затеяли глупый спор, в котором он всячески принижал значение нашего комбината, а я его базы. В итоге, чтобы показать, какие мы крутые и можем всё, я купил у него новенькую «Победу», стоявшую тут же — во дворе. Не знаю, убедил ли я его в чём-то или нет, но результат этого события был налицо: мой портфель катастрофически похудел. Ну, конечно, управлять машиной я умел хорошо — это полегче, чем управлять самолётом. Всё же пару часиков я поспал и уже утром неторопливо поехал. В тот момент уже до меня стало доходить, что я наделал. В самом начале рабочего дня моя машина подъехала к заводоуправлению. Владимир Денисович из своего окна на втором этаже видел, как я выхожу из машины, но он, естественно, подумал, что это чья-то посторонняя «Победа», и приветливо помахал мне рукой. На полусогнутых я поднялся на второй этаж. По моему виду твой отец понял, что что-то произошло. Но надо отдать ему должное — самообладания он никогда не терял. Он даже не стал меня ругать, когда я ему всё рассказал. Ситуация выглядела, мягко говоря, тяжёлой. Завтра платить зарплату рабочим, а денег нет даже половины от нужной суммы. Ни слова больше не говоря, мы сели за стол и начали лихорадочно пытаться что-то придумать. Сверху на нас взирал с портрета вождь — сталинское же время!
Выход из этого затруднительного положения мы нашли на удивление быстро — директор знал, что его главбух копит деньги на новую машину. Твой отец вызвал его.
— Да, — подтвердил пришедший. — коплю и уже почти скопил.
Остальное, как говорится, было делом техники.
И рабочие деньги получили вовремя, и главбух остался доволен — ведь машины не всегда были в продаже, и, даже скопив необходимую сумму, можно было купить далеко не сразу.
Долго я обдумывал эту историю и пришёл и выводу, что, несмотря на разные портреты на стенах и разные плакаты, люди во все времена примерно одинаковы, и в любое время возможны самые разнообразные события.
Алексей проводил меня до такси. Поражался я ему. Он в свои шестьдесят лет выпил больше бутылки водки, и ни в одном глазу. От природы крепок до невозможности. Генетическое, наверное. Недаром его сын десять лет в команде мастеров минского «Динамо» играл. И мы расстались, чтобы никогда больше не увидеться и ничего не услышать друг о друге.
Русский хоккей
В Свердловск я попал шестилетним, в 1957 году, а до этого наша семья — отец, мать, старший брат и я — два года жила в Германии, где отец работал на руководящих должностях в советско-германском акционерном обществе «Висмут». После Германии привыкать к жизни в Советском Союзе было не очень легко: я там привык ко многим вещам, которых здесь не было. У отца там была служебная машина, и иногда мы с мамой путешествовали по красивым немецким городам. В советском Доме культуры в пять лет я играл в бильярд на таких классных столах, каких в Свердловске надо было искать и искать, привык в Германии есть цветную капусту, которой на Урале просто не было, и, конечно, ел бананы и апельсины, считавшиеся на новом месте невероятной роскошью.
Но адаптировался я довольно быстро. В Свердловске я нашёл такие вещи, которых не было в Германии. Шахматный кружок Дворца пионеров был прекрасным местом, где меня научили так хорошо играть, что в итоге я посвятил жизнь шахматам. Хотя в Германии мы жили в горах и снег там был не в диковинку, с уральской зимой тамошняя никак не могла сравниться. А где зима, там и лыжи, и коньки, и, что для меня оказалось главным, хоккей. С восьми лет я стал страстным болельщиком — и футбольным, и хоккейным. А последний был двух видов, как тогда называли — хоккей русский и хоккей канадский. Сейчас речь пойдёт о русском, или, как принято его звать за границей, бенди, или же просто хоккее с мячом. Вот тут мне очень сильно повезло: в те годы в этом виде спорта команда СКА (Свердловск) была сильнейшей в стране. Хотя если взять в целом период 1954–1976 годов, то по завоёванным титулам нашим армейцам не уступало московское «Динамо». Но в момент, когда я впервые попал на трибуну Центрального стадиона, а было это в конце 1959 года, команда СКА явно доминировала. В 1958–1962 годах она становилась чемпионом три раза. Вообще борьба СКА и «Динамо» составляла тогда главную интригу чемпионатов. Долгие годы никто другой и не становился чемпионом. Динамовцы имели красивый стиль игры — плели кружева комбинаций, при том что в команде всё было сбалансировано и почти не было слабых мест, они лучше свердловчан играли в воздухе, в этом плане немного напоминая шведов. Наши армейцы не были столь ровной командой, допускали провалы в обороне, но компенсировали это выполнением известного принципа «лучшая защита — это нападение». Приличное время команда проводила в нападении, причём атаки были быстрые, размашистые и, я бы сказал, отчаянные. И что мне особо нравилось у них, так это то, что, в отличие от индивидуально сильных, опытных профессионалов, для которых игра — это была работа, наши ребята представляли собой очень дружный коллектив, в котором были тоже индивидуально сильные игроки, но они именно играли. Играли с азартом, увлечением, ну почти как мальчишки во дворе. Иногда так увлекались, что забывали обо всём на свете, и в результате случались чудеса, как, например, однажды армейский хоккеист перехватил мяч после углового соперников и с этим мячом прошёл всё поле до ворот противника, забив такой вот необычный гол. Все ребята были неплохие, но как редкий, драгоценный камень блистал Николай Дураков. По итогам двадцатого столетия он был признан лучшим игроком русского хоккея в мире. После решающего матча чемпионата мира 1963 года в Стокгольме, когда советская команда победила шведов со счётом 8:0, король Швеции объявил Николая королём бенди.
Вспоминая мои посещения Центрального стадиона, понимаю, что, конечно, обстановка там была не столь комфортная, как на нынешних стадионах, но мне было хорошо. Когда на морозе проголодаешься, то даже жирный беляш, который можно было купить у разносчицы на трибуне, и тот казался вкусным. Ну а в мороз приходилось очень тепло одеваться, но я же постепенно становился уральцем, и мне уже всё было нипочём. Однажды летом 1963 года, когда я пришёл посмотреть на Центральном стадионе тренировку футболистов «Уралмаша», посчастливилось мне присутствовать на беседе болельщиков с оказавшимся там многолетним тренером наших хоккеистов Иваном Балдиным, который, кстати, несколько лет был и тренером сборной СССР. Одетый в зелёную полувоенную рубашку, Балдин произвёл на меня хорошее впечатление. Немногословный, немного задумчивый, он держал себя очень просто. Запомнилось почему-то, что, когда разговор с хоккея перешёл на политику, он, говоря о чём-то, сообщил, что слышал об этом по «Голосу Америки». В те годы в компании незнакомых людей не принято было говорить, что слушаешь такие радиостанции.
Я ещё долгие годы ходил на хоккей, но уже не на каждую игру, а только на важные встречи. А когда Н. Дураков перестал выступать, а случилось это в 1976 году, почти перестал ходить на стадион. Вроде хоккей ушёл из моей жизни, но он меня не отпускал. В 1991 году московский таксист очень удивил меня. Узнав, что я болельщик СКА, он признался, что долгие годы был фанатом «Динамо», но нашу команду очень уважает, и перечислил мне состав свердловчан в шестидесятых годах начиная с вратаря Шаклеина и кончая нападающими Атаманычевым, Измоденовым и Тарасевичем. Я тоже помнил этот состав почти весь. Уже в нашем веке, году примерно в 2008-м, разговорился я случайно с дедушкой одного ученика-шахматиста. Зашёл разговор об армейской команде. Решил похвастаться и перечислил состав. Какого же было моё удивление, когда собеседник, выслушав меня, сказал:
— Да. Всё точно, но вы забыли защитника Симонова.
— Как, вы, что ли, знаете весь состав?
— А как мне его не знать, когда я несколько лет помогал им носить сумки с инвентарём после тренировок, а этот самый Симонов — это братан мой старший.
Мы ещё немного поговорили, причём он полностью подтвердил моё предположение о том, что команда эта была очень дружная, где действительно один за всех и все за одного. Много я видел разных команд — и футбольных, и хоккейных, и волейбольных, и баскетбольных, — но второй такой не было. Это были дети войны, и они играли не за деньги, а за честь города, клуба и страны. А Николай Дураков, если кто его не видел на поле, знаете, кого он напоминает? Это хоккейный Лука Модрич — снуёт по полю как челнок и всегда оказывается в нужном месте.
В августе 2019 года мне несказанно повезло. Во время открытия шахматного фестиваля в ДИВСе я сидел на трибуне рядом с Николаем Александровичем Дураковым, и мы немного поговорили. Он оказался очень скромным человеком и, несмотря на все мои попытки поговорить о его хоккейных подвигах, переводил разговор на шахматы, которые он очень любил. Было ему тогда 85, но выглядел он прекрасно. До 90 он, однако, не дожил, успев всё же увидеть памятник, который открыли в его честь рядом с Екатеринбург-Ареной.
Нет сейчас в Екатеринбурге хоккея с мячом, и постепенно угасает память о легендарной команде СКА. Но полностью она никогда не угаснет. В Белграде у одной новой церкви я видел на мемориальной доске список жертвователей, фамилии и суммы. И вдруг приличная сумма, и добавлено, что жертвователь пожелал остаться неизвестным. Но добавлено ещё, Господь фамилию этого человека знает. Господь знает всё, что было в истории, и душа народа это знает, и ни один из сотен голов Николая Дуракова и его товарищей никуда не исчезнет…
Дворец шахмат
Бодрые марши были слышны издалека. Прохожие с любопытством заглядывали во двор, откуда доносилась музыка. Их взорам представал самый настоящий оркестр. Дело было 15 января 1983 года на улице 8 Марта в Свердловске.
Чем настоящая история отличается от фальсифицированной? Точностью и вниманием к деталям. Случись что-то такое, допустим, 15 октября 1982 рода, т.е. всего три месяца назад, то никто бы и не обратил внимания. А так все были удивлены. Потому что в начале 1983 года были запрещены празднества и банкеты. В середине ноября 1982 года, после смерти Л. Брежнева, пришёл к власти Ю. Андропов, и из каждого утюга стало раздаваться слово «дисциплина». Пошли проверки в кинотеатрах, когда какие-то скользкие личности со строгим видом выясняли у людей, почему они не на работе. Быстро прошло это турбулентное время, и хочется о нём забыть, но из истории ничего не вычеркнешь… Впрочем, жизнь устроена так, что фраза о том, что «муха не пролетит», всё же только декларация. В реальной жизни полностью закрыть дорогу мухам не получается.
Так и тут — запрет запретом, но для каких-то особо торжественных случаев было сделано исключение. И когда люди, проходивщие по улице 8 Марта, увидели входящих во двор особняка секретаря обкома Б. Ельцина, чемпиона мира по шахматам А. Карпова и сопровождающего его председателя Всесоюзной шахматной федерации В. Севастьянова, то всем стало понятно, что происходит что-то необычное. И в самом деле: шло открытие Дворца шахмат — прекрасного сооружения, состоящего из старого двухэтажного особняка и пристроенного к нему нового двухэтажного здания во дворе. С тех пор как в Свердловске в 1941 году был закрыт городской шахматный клуб, долгие годы шахматисты пытались добиться открытия нового. Помню, как на заседаниях областной шахматной федерации год за годом обсуждался этот вопрос, и ни на сантиметр подвижки.
Как же удалось это сделать? В сентябре 1979 года столицу Урала посетил А. Карпов. Был он тогда в зените своей славы. Сам Л. Брежнев его обнимал и целовал незадолго до этого. Какой вес он имел тогда в советском общественном мнении, видно из того, что, когда в 1978 году в Багио проходил матч Карпов — Корчной, к нему было приковано внимание всей страны. От шахматных кружков Дворцов пионеров и до… Один из тренеров А. Карпова, гроссмейстер Ю. Балашов, рассказывал мне, что, когда на Филиппинах проходила партия, к нему поступали звонки из Кремля. Члены Политбюро интересовались позицией и иногда даже предлагали какие-то свои ходы. А играть наверху умели: Д. Устинов был заядлым любителем шахмат, а В. Долгих так вообще играл в силу кандидата в мастера. А однажды, дело было в четверг — день заседаний Политбюро, звонившие сообщили ему, что остались по окончании работы, поставили на стол доску и анализируют отложенную в одной из партий позицию. Хотя анализ отложенной позиции — это всегда строгая тайна, и утечки информации очень опасаются, даже построили в Багио специальный дом, где анализировали, не опасаясь прослушки, но членам Политбюро отказать было невозможно. И Ю. Балашов поделился какими-то вариантами анализа. Утечки из Кремля можно было не опасаться.
Такой вот величины был тогда А. Карпов, и он был на равных даже с первыми секретарями обкомов. Поэтому встречу ему приготовили по высшему разряду. Главный зал Дворца молодёжи был заполнен оживлённой публикой, которая с нетерпением ожидала чемпиона мира. Но время шло, а долгожданный гость не появлялся. В то время существовало понятие «нелётная погода», и именно она была в тот вечер. А. Карпов и В. Севастьянов ждали вылета в Москве: они только что вернулись с конгресса ФИДЕ в Пуэрто-Рико и, не заезжая домой, планировали тут же отправиться в Свердловск. Однако погода спутала их планы. Поскольку всё мероприятие организовал обком партии, то, чтобы зрители не скучали, в зале стали крутить кино. Никто не расходился. Гости появились где-то в десять вечера. Торжественную часть пришлось сократить, но на вопросы зрителей чемпион мира отвечал обстоятельно. Так что сеанс одновременной игры, который он проводил, начался совсем поздно и затянулся далеко за полночь. Впрочем, А. Карпов по жизни «сова»: ложится редко раньше трёх и спит до полудня. Поэтому столь позднее время игры его не смутило.
Хотя до полудня поспать у него не получилось — утром должен был быть приём у Б. Ельцина. Пока чемпион играл, В. Севастьянов с обкомовскими товарищами удалились в какой-то «закрытый для других» буфет и там расслабились после долгих перелётов. Завершилось это всё историей, которую любит рассказывать А. Карпов. Дело было так. Утром чемпиона мира разбудили и сообщили, что никак не могут разбудить его спутника. Основная профессия у В. Севастьянова — лётчик-космонавт, и в космосе он побывал два раза. На здоровье такие люди обычно не жалуются — их организм адаптирован к всевозможным перегрузкам. Но тут, видимо, было слишком даже для него: многочасовой перелёт из Пуэрто-Рико в Москву, ожидание в аэропорту, перелёт в Свердловск и ночной банкет. Всё же А. Карпову удалось растормошить своего друга, и они на встречу с секретарем обкома успели вовремя. Обкомовские товарищи ему рассказали потом, что в процессе долгих попыток пробудить космонавта одному из них удалось добиться, чтобы он открыл глаза. Потом он немного приподнялся и, схватив за лацкан пиджака ближе всех к нему стоящего человека, удивлённо спросил:
— Ты мне скажи, откуда ты так хорошо говоришь по-русски?
Видимо, он находился в тот момент ещё в Пуэрто-Рико.
Приём у секретаря обкома прошёл успешно. Самое главное, что,узнав об отсутствии в Свердловске городскою шахматном клуба, Б. Ельцин пообещал такой клуб открыть. Однако, памятуя о том, что среди забот секретаря обкома шахматы находятся на одном из последних мест, А. Карпов сделал гениальный ход, после которого стало ясно: о своём обещании Б. Ельцин не забудет. В статье, помещённой в газете «Правда», знаменитый шахматист описал свою поездку и упомянул об обещании руководителя области. Теперь дело было в шляпе, и совсем скоро стройка закипела: к старому особняку пристроили ещё одно здание и всё прекрасно оформили внутри. Будучи профессиональным строителем, секретарь обкома не только интересовался делами на стройке, но и иногда приезжал посмотреть сам.
А как прошло открытие? Оно прошло прекрасно. После многочисленных речей состоялась процедура разрыва на кусочки газеты от 1979 года, где было сказано, что в Свердловске нет городского клуба и что он будет создан. Разрывали, понятное дело, не «Правду» (а то руки могли отсохнуть!), а местную газету. Вспоминая об открытии Дворца шахмат, думаю о том, что меня тогда удивило.
Народу на открытии было много, но желающих было значительно больше. Поэтому вход был по билетам. Б. Ельцин распорядился, чтобы почти все билеты были отданы шахматистам. Тогда я понял, что у нас в области необычный руководитель.
А Дворец шахмат работал долго и успешно, принимая многочисленные турниры вплоть до международных. Но сложилось так, что сейчас его здание занимает шахматная школа «Интеллект». Опять в городе нет главного клуба. Впрочем, через какое-то время он будет. В старом особняке на углу улиц Малышева и Горького совсем скоро начнётся ремонт.
А в бывший Дворец шахмат я иногда захожу. И, глядя на лестницу, ведущую на второй этаж, вспоминаю, как много лет назад, пропустив вперёд А. Карпова, здесь стояли Б. Ельцин и В. Севастьянов. Стояли и предлагали друг другу пройти. Лестница была узкая, и казалось, одновременно двоим не подняться. Всё же они, обнявшись, смогли пройти наверх вдвоём. Кто бы мог подумать, что через 13 лет, во время президентских выборов 1996 года, бывшие космонавт и секретарь обкома окажутся по разные стороны политических баррикад: В. Севастьянов будет активно поддерживать Г. Зюганова. Да, жизнь штука непредсказуемая.