Город как пространство для жизни и полигон для бизнеса
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2024
Валентин Лукьянин (1937) — публицист, литературный критик, историк науки, автор множества книг, посвященных истории и культуре Екатеринбурга, а также статей и исследований, опубликованных в различных российских изданиях. В 1980–1999 гг. был главным редактором журнала «Урал», истории которого посвящена его книга «“Урал”: журнал и судьбы» (2018). Неоднократный лауреат премии журнала «Урал». Лауреат премии им. Почепски (2024), присуждаемой за лучшую публикацию в журнале «Урал».
…В сущности говоря, эти железнодорожные короли заняли такое положение в значительной степени благодаря случайностям, своему уму, и в известной степени пройдошеству.
С.Ю. Витте
«Так документы ж есть!»
Во времена достопамятные, когда руководство Екатеринбурга ещё делало вид, что, принимая «судьбоносные» для города решения, оно интересуется мнением горожан, было в обычае организовывать «публичные слушания». Был я тогда моложе, мобильнее и — что поделать: неистребимое «совковое» воспитание — доверчивее, так что случалось, такие демократические игрища посещал. Запомнилось, как однажды в Доме работников культуры (нынешний Дом писателя) обсуждали животрепещущий на тот момент вопрос, в каком конкретном месте построить храм, посвящённый святой Екатерине. Что организаторы на самом деле не собирались что-то для себя выяснять, а хотели только галочку поставить, стало очевидно сразу. Зал стоял пустым, но ристалище провели почему-то в фойе: человек сто, а то и полтораста набилось в непросторное помещение, всё время все на ногах: толчея, шум-гам — попробуй что-то обсуждать всерьёз. Микрофон брали штурмом, разговор шёл беспорядочный и, насколько помню, не протоколировался. Да если б и протоколировался, какой был бы в том смысл? Сотня (пусть даже и две) жителей полуторамиллионного города, случайно оказавшихся в этой возбуждённой толпе, никак не могли договориться между собой, а как из этого потока спонтанных суждений можно было вывести «общественное мнение»? Нулевой результат был вполне предсказуемым, и, возможно, по этой причине из неглупых всё-таки ответственных чиновников не пришёл никто, даже и безответственные не были замечены. Церковь же, казалось, более всех заинтересованную в строительстве храма, представлял какой-то молодой «батюшка» — неизвестно почему, кем и с какими полномочиями туда посланный, но бойкий и горластый. Прорвавшись к микрофону, он возопил: «Ну, нельзя же городу без храма в честь своей небесной покровительницы!» Я не утерпел: «А почему вы решили, что Екатерина Александрийская — покровительница нашего города?» Он, похоже, такому вопросу даже удивился: «Так все же знают». Но для пущей «убедительности» добавил: «Есть же документы!»
Вот последней фразы ему лучше б не произносить! Ибо документы на самом деле есть, но если бы этот энтузиаст сподобился сам их прочитать, то вряд ли решился бы высказаться столь опрометчиво. Впрочем, он мог обойтись и без документов: достаточно было заглянуть в труды авторитетных историков. Совершенно ведь однозначно сообщает С.М. Соловьёв, что «в 1723 году в честь императрицы (курсив мой. — В.Л.) основан был город Екатеринбург»1. В.О. Ключевский столь же категоричен: «Город был назван в честь императрицы Екатерины I»2. Легко доступен любознательному читателю и документ, на который, конечно, опирались и Соловьёв, и Ключевский: письмо генерала-строителя Вилима де Геннина императрице Екатерине от 12 июня 1723 года (оно много раз публиковалось в печатных изданиях и на разных сайтах выложено и в интернете). В нём, в частности, говорится: «И около оных заводов заказал крепость делать, чтоб башкиры, наши соседи, не могли ее разорить. А оную крепость и завод осмелился именовать до указу Катериненбурх, а заводы — Катериненбурские, в память высокославного имяни Вашего величества». И после этого у вас остаются сомнения?
Строго говоря, Екатерина (уж точно не святая) в тот момент монархической правительницей (и, стало быть, «Первой») ещё не была, а императрицей титуловалась как жена императора Петра I. Но именно как к жене императора и обращался к ней Вилим Иванович, в самых льстивых выражениях уговаривая согласиться на присвоение её имени строящемуся городу. Зачем ему это было нужно? И это «не бином Ньютона» для того, кто заглядывал в «документы»: деятельный европеец на русской службе строил казённый завод и город при нём на землях, где полновластным хозяином привык чувствовать себя Никита Демидов. Тульский кузнец, ставший всесильным магнатом, конкурентов не терпел — пусть даже в этой роли выступала казна — и умел с ними расправляться. В неизбежном конфликте с ним Геннина мог поддержать лишь царь, но Демидов был креатурой Петра, и царь ему благоволил. И вот в голову хитроумному немцу (или голландцу? На этот счёт сведения о де Геннине разнятся) пришло, что стоит попробовать в отношениях с императором заручиться поддержкой его жены, которая, ходили слухи, имела большое влияние на мужа. Вот такая мыслилась — и по-умному «конструировалась»! — покровительница горнозаводской столицы Урала.
Ну, а святая Екатерина из египетской Александрии — при чём тут она? Казалось бы, вполне обоснованно можно ответить: ни при чём. Она была канонизирована почти триста лет спустя после того, как, считается, была обезглавлена по приказу императора Максимина. Тогда же для пропаганды её святости монахи написали её житие, в котором, однако, нет ничего достоверного3. Нет даже полной уверенности в том, что молодая женщина с таким именем и такой судьбой на самом деле существовала: высказывались резонные предположения, что в мифологизированном образе Екатерины обобщены смутные воспоминания (ибо надёжных документов у авторов её жития не было, а что там в коллективной памяти за триста лет сохранилось?) о разных исторических фигурах.
Одна из версий мне даже импонирует: будто бы прообразом святой Екатерины стала жившая примерно в то же время в Александрии Гипатия — умница, красавица, математик, астроном, философ; ей посвятил свою замечательную повесть «Диофантовы уравнения» уральский писатель А.П. Ромашов4. Правда, Гипатия была заметно старше верной (за что и канонизировали) «невесты Христовой», и голову ей на эшафоте не отрубали. Её растерзали раннехристианские фанатики при попустительстве епископа Кирилла Александрийского. Между прочим, Кирилла позже тоже канонизировали, как и Екатерину, а Гипатию возвести в ранг святых даже не пытались, ибо, по христианским понятиям, она была язычницей. Однако, как свидетельствуют историки, которые «в теме», житие великомученицы Екатерины будто с Гипатии списано.
Но кто бы ни послужил прообразом святой из египетской Александрии, естественно было приписать ей желание покровительствовать наукам, студентам, влюблённым (ибо, если верить «официальной биографии», то есть житию, всё это так или иначе в её жизни было); но с чего бы вдруг она озаботилась судьбой горнозаводской столицы, основанной почти полтора тысячелетия спустя после гибели поклонницы Христа в местах, удалённых от её родины на многие тысячи километров? Да она о них, при всей приписываемой ей учёности, скорее всего, даже не слыхала.
Между тем связь между уральским промышленным городом и его «небесной покровительницей» всё-таки существует, причём она даже просматривается «невооружённым глазом», можно сказать — лежит на поверхности. Дело в том, что будущая русская императрица, как вы знаете, от рождения звалась Мартой Скавронской; этнические корни её по сей день достоверно не выяснены, а по вере она была лютеранкой. Ей было уже за двадцать, когда её крестили в православную веру. А крещение, по церковным понятиям, — это как бы второе рождение (а по значимости даже первое, потому что главное). При крещении даётся имя, а если «крещается» (для обозначения торжественного ритуала и слово в церковном лексиконе припасено не обиходное) взрослый человек — он даже может получить для новой жизни новое имя. Кстати, всем российским императрицам, немкам по происхождению, пришлось креститься в православную веру, при этом они стали Александрами, Мариями, Екатеринами, а с именем, данным при рождении, им пришлось распроститься.
Но имя, полученное при крещении, было не просто «словом, которым зовут, означают о́собь, личность» (Даль); это был знак препоручения человека «небесному покровителю» — святому, день чествования которого (он записан и в святцах, и в церковном календаре) совпадет с днём рождения «крещаемого»5. По этой причине день рождения и день именин в дореволюционной России были практически синонимами. Но в атеистические советские времена у моего некрещённого поколения начало популярной басни Михалкова: «В день именин, а может быть, рожденья…» — вызывало недоумение.
Так или иначе при крещении в православие бывшей Марте назначили «небесную покровительницу», а посвятить «покровительнице покровительницы» храм в строящемся городе было для де Геннина решением понятным и логичным. Но означало ли оно, что святая Екатерина обязана была после того «по совместительству» покровительствовать и городу, названному в честь её «подопечной»? Вот тут у меня большие сомнения, а «документов», которые бы их разрешили, нет и, по-моему, быть не может. Можно разве что сослаться на прецеденты. Существует в мире практика: если город хотят поручить небесному покровителю, так его соответственно и называют. Например, Сантьяго (таковых в разных странах наберётся больше десятка — в Испании, на Кубе, в Чили, в Мексике и др.), Сан-Себастьян, Сан-Сальвадор, Сан-Ремо, Сан-Франциско, Санта-Крус, Санта-Клара, Сан-Паулу, Санкт-Петербург, наконец. Не знаю, зафиксирован ли в мире хоть один случай, когда бы «небесный покровитель» реально помог городу, ему посвящённому. Но у Екатеринбурга даже и приставки «Сан», «Санта», «Санкт» никогда не было, и, между прочим, храм в честь святой Екатерины кафедральным в горнозаводской столице тоже не был (то есть глава местной церковной общины во все времена проводил свои богослужения не в нём).
Идея же объявить александрийскую великомученицу покровительницей уральской столицы (равно как и городов, названных в честь Екатерины II) родилась совсем недавно, уже в 1990-е, по причинам отнюдь не религиозным, а скорее политическим. «Святые» для бенефициариев ельцинско-гайдаровских реформ и «лихие» для остальных бывших советских граждан годы приучили тех и других не доверяться естественному ходу событий, а надеяться на чудо: вдруг да выпадет джекпот или невесть откуда явится справедливый правитель, наведёт порядок. Но поскольку в справедливости земных властей постоянно приходится разочаровываться, особая надежда возлагалась на «небесного заступника»: уж он-то распорядится по-божески.
Сознанием, не считающимся с реальностью и уповающим на чудо, легко манипулировать, чем издавна пользовались и пользуются по сей день разного рода «деловые люди» — от уличных напёрсточников и незабвенного «партнёра» Лёни Голубкова до вполне себе респектабельных политтехнологов. «Батюшка» с публичных слушаний про «небесную покровительницу» не сам и придумал: такой же аргумент я ещё раньше слышал от архиепископа Викентия (нынче митрополит в Ташкенте), только владыка, умный же человек, на «документы» не ссылался и не скрывал, что видит свою цель в восстановлении и приумножении церковной инфраструктуры, существовавшей в Российской империи до революции 1917 года, а для того будто бы все средства хороши.
Интересно обо всём этом поразмышлять, но это увело бы от основной темы моих заметок. Однако тему свою я пока что чётко не обозначил, и, думаю, пора уже это сделать.
Заметки мои не о возрождении и строительстве храмов в Екатеринбурге, как мог предположить читатель по первому сюжету. И даже не о противостоянии «истовых ревнителей веры» подавляющей массе горожан, которым это не очень нужно, — хотя эпизод такого содержания стал одним из знаковых в новейшей истории Екатеринбурга, и теперь наш город знаменит в мире не только тем, что здесь без суда и следствия казнили Николая II и его семью и что здесь начинал свою партийную карьеру будущий демократический «царь Борис», но и баталиями весны 2019 года по поводу «храма-на-драме».
На этот раз сесть за компьютер меня побудили события, связанные с противостоянием строительного бизнеса (впрочем, также и бизнеса в других ипостасях) сложившемуся порядку жизни горожан. Противоречия между бизнесом и городом обострялись по разным поводам, потом приглушались, как тлеющие уголья под слоем пепла, но спустя недолгое время то там, то здесь вспыхивал новый костерок, и теперь уже понятно, что это не отдельные эпизоды, а неустранимая грань нашего нынешнего общественного устройства, и потому она требует по отношению к себе более пристального внимания.
У этого сюжета есть богатая предыстория, много сегодняшних вариаций на эту тему и, думаю, исключительно важная роль в перспективе — в трансформации нынешней России в Россию, которую мы когда-то обретём (только какой она будет?). Ибо «проламывание» бизнесом сложившейся ситуации в свою пользу, изъясняясь высоким штилем гегелевской философии, — «не отдельное произвольное деяние и… не простое случайное происшествие, а действие, вплетающееся в общую картину данного века и национальных черт»6. А если сказать проще, в этом сюжете проявилась родовая черта второго российского капитализма, благодаря которой он нынче стабилен, как советская власть при Брежневе, но так же, как «развитой социализм», может в одночасье и схлопнуться.
Однако не буду торопиться с обобщениями, а просто для затравки напомню одну уже довольно давнюю, но, как оказалось, вовсе не забытую горожанами историю. Речь о том, как «реставрировали» торговый центр «Пассаж».
Но чтобы этот сюжет был понятней человеку, прежде с ним совсем не знакомому, стоит, мне кажется, коснуться его предыстории, рассказать о его действующих лицах, высказав при этом и некоторые, назову так, попутные соображения.
«Олигархи» и предприниматели
Думаю, не многие горожане в своё время обратили внимание, что 1995 году в Екатеринбурге была зарегистрирована девелоперская компания «Общество Малышева, 73», а учредили её люди, в то время практически никому за пределами узкого круга сопричастных не известные, — И.В. Заводовский и К.Ф. Погребинский. Оба лишь годом раньше окончили планово-экономический факультет Уральского экономического университета (УрГЭУ), причём учились они на одном курсе, даже родились примерно в одно время — в марте 1969 года, так что в момент учреждения «Общества» тому и другому было всего-то по 26 лет.
«Фирм», подобных учреждённой ими, в то время появлялось без счёта, однако существование их было эфемерно: возникали и лопались, как пузыри на луже во время сильного дождя, и тут же забывались. Но экономическая погода за прошедшие десятилетия менялась не раз, между тем «Общество Малышева, 73» продолжало работать и успешно работает по сей день, а его учредители и владельцы принадлежат нынче к экономической элите нашего мегаполиса.
В интернете их порой называют «олигархами», имея, конечно, в виду большие деньги, которые крутятся в их девелоперских проектах. Но, на мой взгляд, это слово к ним совершенно не подходит. Во-первых, не к месту здесь корень «арх», означающий «власть», поскольку Заводовский и Погребинский, насколько я знаю, никогда политикой не занимались и сейчас к тому не стремятся. С властью они предпочитают дружить, а не соперничать, и у них получается. Во-вторых, древнее слово «олигарх» вошло у нас в 1990-х в широкий оборот не в исконном своём значении, а чтобы обозначить совершенно конкретный тип людей — «эффективных собственников», разбогатевших на мародёрском разграблении «социалистической собственности». Но когда фавориты гайдаровско-чубайсовских реформ жировали у «общенародного» (и потому как бы ничейного) пирога, Заводовский и Погребинский были ещё студентами даже не выпускного (а то ли четвёртого, то ли вовсе третьего) курса. Студентами же они начали конвертировать свои теоретические знания в поначалу совсем не масштабные, но всё же доходные деловые проекты; не тщились надувать и без того чудовищно разросшийся «финансовый пузырь»7, а в меру своих сил и возможностей развивали реальную экономику. При этом деньги зарабатывали, видимо, приличные, что позволило им довольно быстро наращивать экономические мускулы.
Что же помогло начинающим предпринимателям не только выстоять в той форсмажорной обстановке, но даже успешно развиваться? Соблазнительно предположить, что в УрГЭУ учат лучше, чем в Гарварде; в каком-то смысле, пожалуй, так оно и есть. Но ведь не все выпускники этого достойного вуза оказались столь успешны, как герои моего сюжета, и это значит, что основная причина успеха молодых девелоперов более зависела от их природных задатков.
Тут, однако, оговорюсь: мне не довелось встречаться ни с тем, ни с другим по делу или хотя бы в каких-либо «тусовках», все мои сведения о них — только из интернета. Источник, конечно, не очень надёжный, а всё-таки, сопоставляя разноречивые «блоги» и «посты», можно сделать вывод, что в эффективно работающем тандеме И.В. Заводовский играет роль идеолога и стратега, а за какие грани совместного дела отвечает К.Ф. Погребинский, из интернета понять трудно, да для моей темы это не очень и нужно. Так что дальше буду говорить только о Заводовском.
Игорь Вениаминович, несомненно, отличается ярким нестандартным мышлением.
Вот пример. «Общество Малышева, 73» потратило серьёзные деньги — 815 миллионов рублей — на строительство выхода из станции метро «Геологическая». Выход был не первым, а то ли четвёртым, то ли пятым — смотря как считать; так что революцию в транспортной системе города эта новостройка не произвела. Между тем ленточку разрезал мэр города, и пресса широко осветила событие. С мэром понятно: он воспользовался случаем, чтобы на достойном примере восславить плодотворное сотрудничество городских властей и бизнеса. Общественность по достоинству оценила щедрый и практичный подарок. Но что побудило дарителя раскошелиться? В разговоре с журналистами Заводовский отнюдь не настаивал на своём бескорыстии, он просто и доходчиво объяснил, в чём его выгода. Оказывается, она в том, что построенный на его деньги выход из метро ведёт прямо в торговый комплекс «Гринвич» (который тоже построен «Обществом Малышева, 73», и Заводовский значится его владельцем), причём в самый дальний от главного входа угол комплекса, который до того был тупиковым, так что у многих покупателей уже недоставало интереса и даже сил, чтоб там побродить. А пассажиры из метро, с ещё не притуплённым покупательским инстинктом, не только наполнили эту часть комплекса: они ведь пошли к выходу через все остальные торговые ряды, заметно повысив посещаемость «Гринвича» в любой его части.
Заметьте: никто не понуждает пассажиров, выходящих из метро, заниматься «шопингом», никто не мешает им отправиться по своим делам просто по улице. Просто для многих путь через «Гринвич» получается короче. А психология «шопинга» такова, что спонтанных покупок совершается, возможно, даже больше, чем спланированных заранее. Поэтому какой-нибудь «иностранецъ Иванофф» тратит бешеные деньги на рекламу, чтобы заманить в своё «торгово-развлекательное» (потому оно и развлекательное, чтоб туда заманить!) заведение лишнюю сотню потенциальных покупателей, — вовсе не рассчитывая, что каждый из них непременно что-то купит. Но кто-то же купит, и тем реклама окупается. А «Гринвичу» такая реклама без нужды — хотя, в принципе, Заводовский не против рекламы, он просто более разумно ею пользуется. С открытием нового выхода из метро посетителей в «Гринвиче» стало больше примерно на 100 тысяч человек в месяц. А всего их туда приходит около полутора миллионов — примерно столько же, сколько жителей в городе (по крайней мере, так было до ковида и санкций, но, кажется, и сейчас он не пустует). В будущем же, рассуждает Заводовский, екатеринбургский метрополитен непременно будет развиваться (хоть пока что денег у города на это нет, а федеральные власти скупятся), и тогда поток людей из метро через «Гринвич» может возрасти до 350 тысяч.
Пропустить естественный поток пешеходов через торговый центр — это, конечно, не изобретение, которое можно запатентовать: в сущности, торговая улица любого крупного города может рассматриваться как прообраз этой идеи, да и сам Игорь Вениаминович рассказал журналистам, что видел нечто подобное в Москве, на станции «Охотный ряд». Наверняка видел нечто подобное и в европейских городах — там это практикуется чаще.
Но одно дело — стихийно сложившаяся практика, и совсем другое — вычленить из пёстрой реальности движущий нерв, встроить его в новые системы. Идея, удачно реализованная в «Гринвиче», закономерно послужила Заводовскому толчком к созданию совсем уж головокружительной концепции комплекса «Золотой» — торгово-транспортно-пересадочного узла на юго-востоке городской территории. Тут и автовокзал, и просторная парковка для автомашин, владельцы которых заедут в город попутно, следуя откуда-нибудь из Сибири в Москву или Крым или в обратном направлении, и остановка городской электрички, и конечные станции всех городских видов транспорта, включая действующую линию метро. Даже автобусы-экспрессы из аэропорта будут сюда приходить. А ядром этого конгломерата станет торговый центр, сопоставимый по масштабу с «Гринвичем». Но если «Гринвич» лишь «подпитывается» пассажирами из метро, то «Золотой» будет заполняться по преимуществу пассажирами всех видов транспорта, за исключением разве что морских круизных лайнеров и космических челноков, каковых здесь не предвидится. Однако и редкий из коренных жителей города не соблазнится хотя бы из любопытства приехать разок-другой в этот «потребительский рай» специально — на общественном или личном транспорте. Всем любителям «шопинга» будут обеспечены здесь максимальные удобства и необозримый ассортимент. Трудно даётся Заводовскому реализация этого замысла: то ковид, то санкции, — но дело движется и, не сомневаюсь, будет успешно завершено.
Однако в интервью по поводу «Золотого» девелопер признавался, что после завершения этого мегапроекта «Общество», вероятно, перестанет строить торговые помещения, ибо таковыми Екатеринбург обеспечен нынче «под завязку», а завоёвывать другие мегаполисы у строителей и владельцев «Гринвича» и «Золотого» желания нет: это значило бы переходить дорогу тамошним патриотам и энтузиастам: зачем, если так много не сделанной ещё работы у себя дома? К тому времени, когда это говорилось, у возглавляемой Заводовским компании уже был серьёзный задел в жилищном строительстве: жилья в России всегда не хватало, и этот сегмент рынка представлялся бездонным. Нынче ситуация не выглядит столь очевидной: пройдитесь по «бойким местам» Екатеринбурга: там и там торчат недостроенные высотки, а ещё больше полунебоскрёбов достроенных, но «не распроданных». Дело, конечно, не в том, что жилья в городе наконец-то хватает — как торговых заведений. Очевидна иная причина: упал платежеспособный спрос. Но за ней стоят другие экономические причины, обсуждать которые здесь не место.
Так или иначе, я уверен, что Игорь Вениаминович, с его нестандартным мышлением, выход из трудной ситуации непременно найдёт, потому что он, при всех своих миллиардах, не олигарх, прикарманивший то, что создавалось трудом миллионов, а предприниматель в традиционном российском смысле, умеющий зарабатывать.
Хотя точно ли он — предприниматель? Журналисты, пишущие о Заводовском, практически всегда называют его бизнесменом, и я не знаю случая, чтобы он возразил. Но, скорее всего, и для журналистов, и для него самого это просто привычная норма словоупотребления, над которой они не задумываются — как и все мы в подобных случаях. Тем более что в современных словарях русского языка эти два слова, как правило, подаются как синонимы: и так и этак может быть назван человек, самостоятельно занимающийся доходной деятельностью, а не работающий по найму. Однако речевая практика тоньше отражает реальность, нежели отфильтрованные в словарях нормы.
Предприниматели и бизнесмены
Помню давний случай, когда я, ещё не вполне освоившийся тогда с новым речевым этикетом в России, которая снова стала капиталистической, невзначай обидел предпринимателя, назвав его бизнесменом. Однако сегодня скорее бизнесмен обидится, если назвать его просто предпринимателем. Ещё бы: это же означает, что игнорируется его элитарный статус. Ибо у нас (да, вероятно, и во всём «цивилизованном» мире) лететь в самолёте «бизнес-классом» совсем не то, что тесниться в «эконом-классе»: и кресла просторнее, и тапочки выдают, и коньяк приносят. И в гостиницах (пардон, конечно же, в отелях!) «бизнес-класс» означает повышенный комфорт (понятно, что и цена при этом не «бюджетная», не каждому по карману). Даже «бизнес-ланч» — это не какой-нибудь бутерброд на бегу для нищебродов…
Конечно, никто (пока что?) прямо не говорит, что бизнесмен — это «белая кость» в окружении быдла, однако выловил я недавно в интернете утверждение, будто предприниматель — это «недоразвитый бизнесмен»: «Потому что ему не хватает масштабности мышления, очень сильных лидерских качеств и навыков управления большим количеством людей». Цитата подлинная, но ссылку давать не стану: мысль эта в определённых кругах расхожая, к тому ж её аргументация в той заметке сильно отдаёт нарциссизмом, ибо эталонный образ бизнесмена автор, сам — бизнесмен, живописует, явно сидя перед зеркалом.
Но будь этот самодовольный персонаж (как и его «братья по бизнес-классу») хоть бы на уровне ЕГЭ знаком с историей российского предпринимательства, то, возможно, до него дошло бы, как нелепо выглядит его надувание щёк на фоне деятельности подлинных предпринимателей — творцов российской промышленности последних десятилетий XIX и начала ХХ века, построивших крупнейшие в Европе и технологически самые совершенные для той поры металлургические и машиностроительные предприятия, связавших сетью железных дорог неуютные, но исключительно богатые ресурсами территории империи в единое экономическое пространство; усилиями этих «недоразвитых бизнесменов» российская экономика не только шагнула вперёд, но по темпам развития вырвалась тогда на первое место в мире. А какими успехами могут похвастаться нынешние «продвинутые» бизнесмены? Разве что включением в рейтинг журнала «Forbs»…
Нет, бизнес и предпринимательство только в словарях — синонимы, а в реальной жизни это два разных варианта экономического поведения, и влияние их на экономику страны в определённых ситуациях даже противоположно. Так что вопрос о том, кого называть, а кого не называть бизнесменом, отнюдь не праздный и не второстепенный.
В поисках его решения давайте ещё раз копнём словари.
Слова «бизнес», «бизнесмен» англоязычные, американского происхождения; русский язык позаимствовал их сравнительно недавно. В дореволюционных словарях Даля и Павленкова их нет; в популярнейшем советском словаре Ожегова бизнесмен — это «человек, занимающийся бизнесом, предприниматель; тот, кто делает бизнес на чём-н.». А «бизнес», по Ожегову, это «предпринимательская, экономическая деятельность, приносящая доход, прибыль». Вполне нейтральное определение, а всё же есть примечательный нюанс: цель бизнеса — не общественно значимый результат, а доход, прибыль для себя. Этот момент жёстко акцентируется при определении «бизнеса» в 4-томном академическом «Словаре русского языка», изданном уже на исходе советских лет — в 1981 году: «Деловое предприятие, ловкая афера и т. п. как источник личного обогащения, наживы». Вы скажете: всё понятно, частное предпринимательство противоречило советской идеологии. Противоречило — да, но не в этом дело: в той или иной степени оно всегда противостояло и противостоит общественным интересам.
Вот убедительный пример в подтверждение тому. Ещё в конце позапрошлого века министр финансов С.Ю. Витте командировал своего старшего друга и единомышленника (так сам Витте его называл) Д.И. Менделеева на Урал с поручением найти разгадку «малой подвижности уральской железной промышленности» в последние перед тем десятилетия, и великий экономист (а не только великий химик, как, наверно, вам запомнилось из школы) уже в самом начале своего обстоятельного отчёта о поездке сформулировал главный вывод, который потом подтвердил огромным массивом конкретной информации: причина в том, что нынешние собственники уральских промышленных предприятий, в отличие от «начинателей» петровских времён, «на Урал стали глядеть только — как на источник доходов, и вся жизнь там уложилась в рамки доходных статей»8. Если перевести это утверждение на современный язык, — уральскую железную промышленность создавали предприниматели, но они со временем выродились в бизнесменов, и вот результат.
Думаю, такой вывод был не только понятен, но и убедителен для министра. Витте знал и ценил энергию частной инициативы, по максимуму её использовал, однако нимало не заблуждался относительно частных интересов. В лекциях по экономике, читанных им наследнику российского престола в 1902 году (такой статус тогда принадлежал Михаилу Александровичу, младшему брату Николая II, его к роли «хозяина земли русской» готовили всерьёз), он, к примеру, объяснял, что некоторые важнейшие потребности общества «или совсем не могут быть удовлетворены частными хозяйствами, или удовлетворяются ими недостаточно <…> например, государство строит железную дорогу в такой местности, где новый путь долгое время не может служить источником дохода, однако имеет общекультурное значение, развивает хозяйственную деятельность на обширной площади и поднимает благосостояние населения»9. Эта проблема для державника (как принято сегодня выражаться) Витте всегда была ключевой. При этом он никогда, насколько я мог заметить, читая его труды, не взывал к патриотическим чувствам или к социальной ответственности предпринимателей, ибо трезво понимал, что это бесполезно. Однако его хозяйственная политика, по сути, принуждала их к патриотизму с помощью экономических мер. Он умел так виртуозно переплести частные интересы вокруг государственного дела, что промышленные воротилы чувствовали себя комфортно в этой связке, неслыханно богатели — для того им создавались оптимальные условия, — но в то же время вместе, общими усилиями с максимальной эффективностью работали на развитие экономики страны10.
Такая стратегия была проста по смыслу (хотя требовала исчерпывающего знания экономической ситуации и неординарных организаторских способностей от руководителя) и независима от идеологических установок, поэтому фактически она была положена и в основу государственной политики по восстановлению народного хозяйства уже Советской России после Гражданской войны (в аппарате наркома финансов Г.Я. Сокольникова даже работали чиновники из министерства Витте), и успех был выдающийся: уже к середине 1920-х годов заработали заводы, наполнились магазинные полки; ещё почти никем не признанная «молодая страна большевиков» уверенно утверждалась на международном рынке с легендарным своим «золотым червонцем»…
Уже лет двадцать пять ломаю голову над вопросом: почему наши «младореформаторы» не ухватились за этот спасительный и плодотворный опыт, а потянулись за американцами, у которых всё другое — и природные условия, и экономическая история, и менталитет?
Где-то в середине 1990-х простой и обескураживающий ответ на него я получил в приватном разговоре с академиком Н.Н. Красовским. Попеняв, что в какой-то публикации журнала «Урал» Е.Т. Гайдар был назван высокообразованным экономистом, Николай Николаевич заметил тоном, каким говорят об очевидностях, не требующих доказательств: «Он же недоучка». Доктор экономических наук со многими публикациями в авторитетных изданиях — и «недоучка»? Это плохо укладывалось в голове. Но позже мне встретились в интернете рассуждения о Гайдаре академика Н.Н. Моисеева: в сущности, та же оценка, только обоснованная достаточно развёрнуто и предметно11. В конце концов и сам я добрался до оправдательно-претенциозного сочинения Е.Т. Гайдара «Государство и эволюция» и при этом убедился, что хоть стратег «шоковой терапии» прилежно прочитал труды западных экономических светил, но об отечественной экономической истории, о теоретических работах С.Ю. Витте, Д.И. Менделеева и их сподвижников он имел самое смутное и даже превратное представление. Не знал родных корней, не знал России — какая уж тут учёность?
Однако, с другой стороны, нельзя сказать, что Егор Тимурович не ведал, что творил. Он весьма грамотно вычистил из научно-практического обихода ключевые понятия, на которых держалась экономическая стратегия С.Ю. Витте: «народное хозяйство», «политическая экономия», — под предлогом, будто бы это наследие советской экономической «псевдонауки» (доктором которой он сам, между прочим, являлся). На зачищенном им понятийном пространстве вы не встретите «гражданина страны» — он заменён «налогоплательщиком»: патриотизм успешно монетизирован. Исчезли созидательные цели, определяемые потребностями общества, — они заменены созданием «рабочих мест»: каждый должен выживать в одиночку.
Но, между прочим, «рабочие места» — это и охранники (их сейчас у нас, по данным из интернета, 525 человек на 100 тыс. населения: по этому показателю мы уверенно выбиваемся в мировые лидеры, впереди нас только Венгрия, Бразилия и ЮАР), и курьеры, которые, видимо, повышают ВВП тем, что развозят на велосипедах, самокатах, а кто и пешком пиццу, прочую «еду» и всякие несъедобные вещи, купленные «налогоплательщиками» через интернет. Число курьеров, по данным из того же источника, стремительно растёт, чему, несомненно, способствует телереклама, персонажи которой — вы обратили внимание? — всё время жадно и вдохновенно что-то жрут и жрут и жрут и жрут12…
Коробейники на самокатах — видно, самая востребованная вторым российским капитализмом «профессия»: в стране их уже больше миллиона, но, оказывается, «бизнесу» их всё ещё мало. Между прочим, как я с удивлением узнал из интернета, значительная доля этих ударников капиталистического труда, если только не половина, — специалисты с высшим образованием. Те самые, которых так не хватает на промышленных предприятиях, в школах, в лечебных учреждениях. И если в охранники на мизерную зарплату идут всё больше неудачники, которые не смогли найти более достойную работу, то курьеры предпочитают это занятие работе по дефицитной специальности, которую они осваивали в течение четырёх-шести лет (а на учёбу курьеров работодатели отводят один день!), по той причине, что на колёсах они зарабатывают больше, нежели им платили бы в школе, больнице или в заводском цеху. И условия труда — где ещё такие найдёшь: всегда на свежем воздухе, всегда в движении и никаких стрессов.
А ещё есть и такое трудовое поприще — рекламные листовки раздавать прохожим. Кто-то в маскарадном наряде медведя, крокодила Гены, зайца, жирафа, но в последнее время больше в обычной одежде. Чаще молодёжь, а встречаются и вполне зрелые по возрасту люди. Не знаю, много ли им платят, но тоже ведь — «рабочие места»…
Бывшие советские люди, которые ещё помнят, что «человеку по работе воздаётся честь», воспринимают согласие поработать «зайкой» на людном перекрёстке как следствие какой-то житейской катастрофы, альтернатива — разве что на паперть. Но популярные артисты в рекламных роликах, даже и сам генеральный подрядчик «перестройки», рекламировавший пиццу, своими примерами убеждают, что стесняться тут нечего: деньги не пахнут. Так что для читателя помоложе такие виды «самореализации», увы, уже в порядке вещей. А по мне, так хоть раздатчик рекламных листовок, хоть «звёзды экрана и мюзиклов» вправе сами решать, как им зарабатывать на хлеб с маслом, а вот организаторам нынешней российской экономики при виде дипломированного инженера или учителя, предпочитающего развозить пиццу на самокате, нежели идти на завод или в школьный класс, стоило бы краснеть от стыда.
Такой ли результат ожидало общество от социально-экономических реформ 1990-х годов? Люди, близко знавшие вождя «младореформаторов», уверяют, что был он человек бескорыстный и неподкупный, верный рыцарь идеи, — охотно верю. Но созданная в соответствии с этой идеей экономическая система своими «невидимыми руками» разрушила механизмы, которые прежде (и до революции, и уже в советское время) связывали достоинство человека с тем, что он умеет, и помогали концентрировать усилия всех участников «народного хозяйства» на решении масштабных задач, определяющих будущее страны. Выживать-то сегодня можно, особенно если ради куска хлеба вы готовы поступиться своим человеческим достоинством, а уж если у кого есть силы и хватка, но нет избытка щепетильности, тот может и неплохо (в материальном плане) выживать. Но возможность сделать рывок, чтобы занять достойное место в ряду мировых экономических лидеров, страной утрачена; при нынешнем экономическом укладе — практически навсегда.
Безграничные просторы для «бизнеса» и тесные рамки для настоящего предпринимательства — кому выгоден такой результат гайдаровских реформ? «Олигархам» — разумеется, заокеанским кураторам — безусловно (хоть нынче все они против нас ополчились), а вот в чём была выгода экономической катастрофы для самой России — никто за тридцать лет даже и не пытался объяснить. Вот вам и причина появления второй — конспирологической — версии: будто бескорыстный внук двух выдающихся советских писателей на самом деле служил не отечеству, а нашим исконным противникам.
Так какая же версия верна — «недоучка» или «агент»? Это пусть читатель сам для себя решает: вопрос за рамками моей темы. Мне же было важно показать, что предприниматели, создававшие промышленную мощь дореволюционной России, и бизнесмены, фавориты экономического строя России послесоветской, — это «две большие разницы».
При всём при том я вовсе не считаю, что предприниматели и бизнесмены — люди «из разного теста». Природные предпосылки в обоих случаях вполне одинаковы: сообразительность, энергичность, непременно в определённой степени авантюрность. Те и другие убеждены (но это уже, конечно, не от природы, а от воспитания), что извечный принцип «своя рубашка ближе к телу» — естественный мотив человеческого поведения, а иная мораль — надуманна и фальшива, так что ею можно пренебречь, те и другие стремятся получить прибыль, что тоже естественно. Однако прибыль одних нередко оборачивается убытком для других, и это становится причиной социальных конфликтов. Читатель постарше хорошо помнит сентенцию из Марксова «Капитала» о том, что нет такого преступления, которое бы не мог совершить капиталист ради большой прибыли. Строго говоря, Маркс лишь процитировал газетную статью мало кому у нас известного английского профсоюзного активиста Томаса Джозефа Даннинга, но это значит, что перед нами не чисто логическое умозаключение теоретика, но обобщение реального опыта.
И Маркс, и Даннинг были противниками капитализма, тем объясняется резкость их суждений. А Витте капитализм в России строил и потому наиболее активным его первопроходцам покровительствовал, но при этом насчёт их моральных качеств не заблуждался. В частности, о железнодорожных магнатах, которые выполняли самую важную на начальном этапе индустриализации страны работу, он, подводя итоги своей деятельной жизни, вспоминал: «Так как железные дороги имели значительную часть своих капиталов, гарантированную государством, а у иных дорог и весь капитал был гарантирован государством, то, в сущности говоря, эти железнодорожные короли заняли такое положение в значительной степени благодаря случайностям, своему уму, и в известной степени пройдошеству»13. Он говорил о железнодорожных королях, потому что они в те времена были главными фигурами в развитии народного хозяйства страны, но его наблюдения и оценки в равной степени справедливы и по отношению к машиностроителям, энергетикам, разработчикам недр, да и неважно к кому ещё. В сущности, С.Ю. Витте вывел формулу предпринимательского успеха в любой отрасли и в любые времена: счастливый случай, природный ум, «пройдошество». Трудно сказать, что тут важней; наверно, в жизни бывает так и этак. Очевидно опять-таки, что одно с другим тесно связано: без знания предмета и сообразительности счастливый случай не распознать; без «пройдошества» не всегда удаётся им воспользоваться. Так или иначе, трезво оценивая отличительные свойства своего «контингента», Витте умел соединить этих энергичных, но не безупречной морали людей в одной упряжке и увлечь их работой на благо отечества.
А нынешние чиновники, не пожелавшие воспользоваться опытом «царского» министра, выстроить деловые отношения с предпринимателями не умеют, «бизнес» их по всем статьям переигрывает, подчиняет своим интересам. Он же, по-моему, толкает их в болото коррупции, и это чрезвычайно серьёзная, но особая тема для размышлений, и я её в этих своих заметках касаться не буду.
Как совершить беззаконие, не нарушив закон
Теперь, я думаю, пора возвратиться к истории с «реконструкцией» «Пассажа», главный герой которой И.В. Заводовский — предприниматель, несомненно, выдающегося таланта, однако не такого масштаба, чтобы заметно влиять на экономическую погоду в стране; он вынужден к ней приспосабливаться и по этой причине порой ведёт себя как заурядный бизнесмен.
История эта давняя и, казалось, позабытая, но я кликнул в Яндексе: «реконструкция пассажа екатеринбург» — и компьютер выдал целую подборку публикаций, не только напоминающих о том, что было когда-то, но приуроченных к сравнительно недавнему (два года назад) десятилетию этого события (которое, стало быть, вошло в анналы города).
Начинается подборка с апологетической статьи на портале «ura.ru», из которой следует, что хоть преобразование самого знаменитого в советское время свердловского магазина и велось на фоне кем-то нехорошим организованных протестных акций, в конечном итоге всё было сделано правильно — на пользу городу и на радость горожанам. И архитектура «великолепна», и магазин — «красавец» (а торговые его площади увеличились вследствие «реконструкции» в десять раз!), и юные горожане в летнюю жару «обожают купаться» в фонтанах на месте бывшего сквера перед его главным фасадом, обращённым к проспекту Ленина. Автор косвенно намекает на знаменитую историю с Эйфелевой башней: шедевр инженерной мысли поначалу многие парижане категорически не приняли, а Мопассан даже уехал в знак протеста из «обезображенного» города; но прошло не так уж много времени — и ажурное стальное чудо стало общепризнанным символом французской столицы. Вот к тому и клонит автор публикации о замечательном «новом Пассаже»: «Невозможно уже представить наш город без этого места».
В лихом творении журналистского пера есть моменты и бесспорные, но есть и такие, о которых даже и спорить-то неприлично. Шикарный магазин в самом центре мегаполиса — это, безусловно, замечательно; удобная внутренняя планировка — кто возразит? Детишки, резвящиеся среди фонтанных струй, — просто умилительно. Но назвать этот архитектурный кич «великолепной архитектурой»?! (Кстати, это почти плагиат архитектурного решения магазина на Бродвее, Нью-Йорк, только там девять этажей, а тут шесть.) А растения, вроде бы упрятанные в ржавые жестяные коробки (или их там уже нет, усохли?), — неужто столь выдающийся шедевр садово-паркового искусства, что местные озеленители ничего равноценного придумать не могли, и потому паркоделов пришлось выписывать аж из Голландии?..
Между прочим, хоть уничтоженный сквер в официальном реестре памятников не значился, заметной городской достопримечательностью он был точно. Первоначальный облик придал ему архитектор-градостроитель С.В. Домбровский — петербуржец, окончивший ещё до революции столичную Академию художеств и набиравшийся профессионального опыта в Одессе, Киеве, Варшаве, занимавшийся перепланировкой Ярославля, восстановлением дворца-музея и парков в Павловске. В Свердловске он проработал четверть века — с 1927 года до своей кончины в 1953 году. В энциклопедии «Екатеринбург» о нём говорится: «Внёс ключевой вклад в развитие градостроения и планировки города». Сквер у «Пассажа», созданный им, на протяжении десятилетий разрастался и в чём-то переделывался для удобства горожан. Не всегда там чувствовалась рука добросовестного дворника — так это вопрос к городским властям. Но вот любопытная деталь. Правдами или неправдами, но «реставраторам» посредством сноса удалось-таки получить согласие городской Общественной палаты на снос здания-памятника, однако при этом официальные выразители общественного мнения твёрдо поставили им условие: только сквер не троньте! И те клятвенно заверили: ни-ни!14 Но не только всё переделали на свой «голландский» вкус, но и для расширения площади торгового балагана территорию сквера урезали, наверно, наполовину. Такое вот «пройдошество», оказавшееся на поверку беззастенчивым враньём.
Однако если вам гримасы вкуса создателей нового «Пассажа» всё же нравятся, — это ваши проблемы, не стану вас переубеждать, ибо меня в этой истории интересует другое: как такая «реставрация» вообще стала возможной?
Дело в том, что старый «Пассаж» ещё по советскому закону 1978 года «Об охране и использовании памятников истории и культуры» был признан историческим памятником и с принятием нового федерального закона в июне 2002 года, регулирующего правоотношения в этой сфере, статус памятника не утратил15. В том и другом варианте закона используется термин «реставрация», при этом он не определяется — видимо, за очевидностью смысла, — но трактуется в полном соответствии с языковой традицией, зафиксированной в авторитетных словарях. Например, 4-томный академический «Словарь русского языка» определяет «реставрацию» как «восстановление в первоначальном виде чего-л. обветшалого или разрушенного». В других словарях почти слово в слово говорится то же самое, никаких разночтений в толковании этого слова не существует. И вполне обоснованно в ныне действующем законе неоднократно подчёркивается (например, в статьях 33, 42, 52 и др.) необходимость обеспечения при ремонте, эксплуатации, а тем более при реставрации памятников «неизменности облика и интерьера». Так что, к примеру, увеличить в процессе «реставрации» торговые площади «Пассажа» в 10 раз (что вызвало простодушный восторг журналиста) с соблюдением закона — это всё равно что протащить верблюда через игольное ушко: чудо библейского масштаба. Я уж не говорю о преобразовании аскетического по своему облику здания в гигантский кич-балаган.
Однако главное чудо заключается в том, что И.В. Заводовский сумел именно таким образом «отреставрировать» памятник, не вступив в конфликт с законом!
Формат журнальной статьи, да и заявленная мною тема не позволяют раскапывать глубинные корни этой фантастической истории, так что начну с того, что лежит на поверхности: с публикации 6 декабря 2007 года на интернет-портале «66.ru» заметки о том, что «Общество “Малышева-73”» купило по цене, которая не разглашается, но известно, что «чуть ниже рыночной», два торговых здания в самом центре Екатеринбурга: ЦУМ и «Пассаж»16. Не названный автор заметки выразил удивление, что предыдущий владелец этих заведений решился их продать, хотя незадолго перед тем не собирался этого делать. В то же время цену «ниже рыночной» автор никак не прокомментировал. Но, как мне кажется, причина в обоих случаях одна и та же, и в заметке она вполне проясняется: тесно вписанные в среду городского центра здания не позволяли «делу» развиваться с размахом. Негде устроить парковку — а как без неё крупному торговому центру? И как развернуть на этих скромных по нынешним меркам площадях достойную центра мегаполиса структуру торгового пространства? А менять объём здания-памятника нельзя, и никто не хотел вступать в конфликт с законом. Но И.В. Заводовский изначально был мастер решать неразрешимые задачи, и препятствия, отпугивавшие конкурентов, его только раззадорили.
Прежде всего он, не торопясь посвящать общественность в свой замысел, втихаря готовил юридическую базу для радикальной перестройки памятника без возможных осложнений, связанных с выходом за рамки правового поля. Сам ли нащупал слабые места в новой версии закона «Об объектах культурного наследия» или призвал на помощь искусных манипуляторов от юриспруденции (спрос на таковых нынче велик, а спрос рождает предложение), — так или иначе стратег «Общества Малышева, 73» сумел добиться (лишь ему и чиновникам известными средствами) решения Росохранкультуры, в котором предметом охраны признавалось не здание «Пассажа», несущее в себе память о важнейших событиях бурного века, а всего лишь два торцовых фасада, фрагменты полов на вспомогательных лестницах и некоторые элементы декора17. Это выглядело издевательством над здравым смыслом, но позволяло юридически безупречно снести историческое здание, сохраняя лишь его восточную стену в качестве символа законопослушности собственника. Бог весть на каких подпорках и растяжках держалась она на протяжении трёх лет, пока крушили всё остальное, рыли котлован и возводили новодел, ничего общего не имеющий со зданием, подвергнутым «реконструкции». И сейчас на глаз трудно определить, то ли это на самом деле обломок старого «Пассажа» вмонтирован в новое монструозное сооружение, то ли прежний фасад просто «нарисован» (как «нарисован» он и на южной, и на западной стене архитектурного «шедевра»: там уж точно нет ни камушка от оригинала). Теперь эти рельефы на стенах — тоже своего рода символы. Символы бизнес-морали, для которой закон — что дышло. Наглядные свидетельства того, что талантливое пройдошество всегда сильнее любого закона, изваянного нашей замечательной Госдумой.
Но поладить с законом, пожалуй, легче, чем переломить общественное мнение, а ссориться с общественностью для стратегически мыслящего строителя и владельца торговых комплексов невыгодно. Чем может обернуться такой конфликт, можно судить хотя бы по тому факту, что, если верить интернету, довольно большое число горожан по сей день обходят «новый Пассаж» стороной, потому что этот новодел создавался с циничным пренебрежением к исторической памяти и здравому смыслу. Предвидя изначально отрицательную реакцию горожан на свои действия, Заводовский организовал широкую кампанию по внедрению в общественное сознание представления, будто историческое здание, которое он задумал снести, сохранения и не заслуживает, это всего лишь «серый архитектурный хлам». Не берусь судить о том, как он вербовал сторонников, но сторонники у него нашлись. Причём не случайные люди с улицы, а фигуры, к которым прислушиваются. Колумнист «Уральского рабочего», на протяжении нескольких лет привлекавший внимание читателей бойким пером и нетривиальными суждениями, вдруг озаботился тем, что центр Екатеринбурга обезображен наличием столь непрезентабельного здания: «Читатель, вы когда-нибудь замирали в восхищении, любуясь на это здание?» Известный поэт, он же профессор-лингвист и, что в данном случае особенно важно, член городской Общественной палаты, увидел в старом «Пассаже» «метафору жуткого времени, когда уничтожали людей. Эту метафору, это ужасное здание, можно было бы оставить, и пусть оно стоит на хрен пустое. Но я бы предложил снести»18. Видимо, коллеги по Общественной палате прислушались к его авторитетному мнению: 23 из 25 её членов проголосовали за снос.
Прозвучали в медиапространстве и другие радикальные суждения в том же духе.
В отличие от беспардонного «батюшки», ратовавшего за строительство храма «небесной покровительнице города», но писем Вилима де Геннина не читавшего, процитированные интеллектуалы были люди просвещённые и потому обязаны были знать (я думаю, и знали, но по причине, разгадывать которую не стану, сделали вид, что не знают), что страстно порицаемый ими «архитектурный хлам» — одно из самых легендарных зданий нашего богатого архитектурными раритетами города. Во всяком случае, ни одна книга, касающаяся архитектуры Екатеринбурга (в том числе и те, что изданы, когда этого здания уже не стало), не обошлась без фотографии старого «Пассажа», сопровождаемой обычно хотя бы кратким комментарием. Столь устойчивое внимание к этому сооружению не может быть объяснено иначе, как его неординарными архитектурными особенностями.
Начать хотя бы с того, что спроектировал и построил его Константин Трофимович Бабыкин — выдающийся архитектор, чьё имя так или иначе связано с появлением в городе по меньшей мере полутора десятков зданий, и поныне определяющих лицо Екатеринбурга. Он же создал уральскую школу архитекторов, и большинство работающих сейчас в городе архитекторов — его ученики и ученики его учеников.
Возможно, авторство Бабыкина не покажется вам столь уж весомым аргументом в пользу сохранения памятника; в конце концов, и у великих мастеров случаются проколы. Но вот вам аргумент, который отвергнуть трудней: «Пассаж» был не просто отдельно взятым зданием, которому позволено быть более или менее удачным, но звеном архитектурной истории. В его облике отчётливо просматриваются черты конструктивизма, хотя последний утвердится как направление мировой значимости лишь 8-10 лет спустя после того, как началось сооружение здания, которое со временем стало «Пассажем». «Протоконструктивизм» бабыкинского здания наглядно свидетельствовал о том, что новаторский стиль не занесён в нашу страну шальным ветром из какой-нибудь Голландии (как железные коробки перед входом в «новый Пассаж»), а рождался именно здесь, питался хмельными соками переживающей новое рождение страны, и вот его корни — смотрите! Городу тем более важно было сохранить «Пассаж», поскольку Екатеринбург известен в мире не своей амбициозной и безликой «фужерной» (как удачно выразился Э.Э. Россель) архитектурой, а как не имеющий аналогов в мире «заповедник конструктивизма». Вот с этого здания конструктивизм и начинался!
Ещё одна веская причина признать особую ценность старого «Пассажа» как памятника просматривается в самой истории его строительства: каркас соорудили в 1916 году, а потом стройку надолго заморозили из-за Гражданской войны и тотальной разрухи, однако в 1925 году реанимировали и завершили в авральном темпе. Почему здание вдруг понадобилось так срочно? Дело в том, что после экономического коллапса, вызванного катастрофическими событиями, связанными с разрушением «старого мира», страна перешла к нэпу — как тогда пообещали, всерьёз и надолго. Чтобы возродить и подтолкнуть к развитию почти угасшую экономическую жизнь Урала, в Екатеринбурге летом 1922 года была учреждена Товарная биржа. Екатеринбург тогда осваивался в роли губернского города: губерния, центром которой он стал, была образована 15 июля 1919 года — да-да, в самый день освобождения Екатеринбурга от Колчака, хотя, кажется, эти два события между собой не связаны. А в ноябре 1923 года была образована Уральская область, намного превосходившая по территории (а тем более по природным богатствам) все страны Западной Европы, вместе взятые, только многократно меньше населённая и крайне запущенная в хозяйственном отношении ещё с дореволюционных времён и вовсе разорённая в годы Гражданской войны. Роль екатеринбургской Товарной биржи при создании Уральской области безмерно возросла и усложнилась, а подходящего помещения для неё в городе не было. Вот тогда и вспомнили про долгострой на углу Главного проспекта и торговой Успенской улицы в Екатеринбурге: лучшего места для столь важной организации не придумать, и рабочие площади подходящие, и внешний облик без затей — не потребует дорогих материалов и тщательной отделки.
Кстати, очень любопытный момент: здание проектировалось под казармы — отсюда строгая функциональность, чёткость линий и соразмерность объёмов. Но эти же качества — разумно, просто, дёшево и быстро — пришлись очень даже кстати и для начального периода становления советской экономики. И конструктивизм, между прочим, возник в СССР на базе этих же принципов. Вот так и случилось непреднамеренное попадание бабыкинского проекта в эстетику грядущего конструктивизма.
А что касается другого, нежели изначально планировалось, назначения — сам же Бабыкин очень быстро доработал проект в нужном направлении, и строители воплотили его в сталь, бетон и стекло всего за девять месяцев. Рекордный по тем временам срок.
В 1925 году в Свердловске, официально провозглашённом уральской столицей, строили уже много общественно значимых зданий, признанных впоследствии памятниками, но здание Товарной биржи стало, как пишут в книге, изданной к 300-летию Екатеринбурга, «ключевым событием 1925 года». Его сдачу в эксплуатацию приурочили к празднованию 8-й годовщины Октября, усилив тем самым пропагандистский эффект, заключённый как в его назначении, так и в его быстрой достройке. «Таким образом новая власть обозначила конец “переходной эпохи”»19.
Товарооборот в рыночной экономике можно уподобить кровообращению в биологическом организме. «Пламенный мотор» свердловской Товарной биржи не только помог оживить уральскую экономику, но как бы возвратил ей молодую энергию. Как установил историк С.П. Постников: «Товарооборот увеличился с 210 млн руб. в 1924/1925 г. до 573 млн в 1927/1928 г. и на порядок превысил соответствующие показатели дореволюционного Екатеринбурга»20.
Но руководители страны, вступившей в непримиримый конфликт со всем «старым миром», понимали, что этого недостаточно: не догоним своих противников — и нас сомнут. Знаменитая эта сентенция была высказана позже, в 1931 году, но экономическая политика в стране велась с учётом этой альтернативы уже с середины 1920-х годов. Поэтому нэп, вопреки изначальным намерениям, продлился недолго: естественный экономический процесс был заменён жёстким администрированием, государственное планирование лишило смысла существование Товарной биржи, и в январе 1930 года она была упразднена.
Но проблема использования здания, построенного специально для неё, решилась даже не в тот же день, а, думаю, намного раньше: в него вселился созданный ещё в 1925 году проектный институт «Уралгипромез», который сыграл ключевую роль в превращении Урала в «опорный край державы», ибо занимался он проектированием новых и модернизацией старых металлургических заводов. Погружаться в богатую историю этой замечательной организации, которая, неоднократно трансформированная, существует по сей день, здесь не место, и я отмечу лишь, что именно в здании, спроектированном и построенном К.Т. Бабыкиным, рождался, как гласят предания, проект Магнитогорского металлургического комбината (там же, по утверждению многих источников, первоначально размещалось и управление строительством), в нём же проектировались Уралмаш, нижнетагильский Уралвагонзавод и другие первенцы советской индустриализации.
А когда быстро растущему Уралгипромезу и на площадке упразднённой биржи стало тесно, для него изыскали новые помещения, а «здание биржи» (таковым оно останется в истории города) передали городскому управлению торговли. И вот тогда-то (кажется, это случилось в 1934 году) в нём был устроен универмаг «Пассаж». На протяжении более полувека этот роскошный по тем временам магазин был парадным символом своей отрасли в Свердловске — как ГУМ в Москве или Гостиный двор в Питере. Конечно, ассортимент товаров был в нём советский, но там чаще «выбрасывали» всевозможные «дефициты» и строже контролировали качество, так что покупки, сделанные в «Пассаже», всегда были желанны и добротны; думаю, некоторые из них до сих пор исправно служат в домах екатеринбуржцев постарше.
Как видите, в истории здания старого «Пассажа» нет ни одного штриха, который можно было бы истолковать как «метафору жуткого времени, когда уничтожали людей»; напротив, в Екатеринбурге, пожалуй, и не отыщешь второго здания, которое вызывало бы столь позитивные воспоминания о времени надежд и великих свершений. И.В. Заводовскому извинительно было ничего этого не знать: в УрГЭУ истории города не учат, а собственная юность экономиста пришлась на время бесславного угасания, а потом и целенаправленной демонизации СССР. Но блистательно провёрнутая им афера («пройдошество», если воспользоваться осторожным словом Витте, а на деле, как вы видели, доходило до беззастенчивого вранья) с «реконструкцией» незаурядного памятника истории, которой он цинично пренебрёг, — выразительный пример того, как манкуртизм превращает талантливого предпринимателя в заурядного бизнесмена. А с интеллектуалов, подыгравших дельцу, спрос моральный: они вполне могли не знать историю здания, но тогда почему встряли в ситуацию, в которой были некомпетентны? А если знали, но по какой-то причине решили поддержать неправое дело, то тем самым запятнали свою репутацию.
С чиновников же, допустивших противозаконную «реставрацию», спрос особый. Если они не знали истории здания, — значит, были недостаточно компетентны для должности, которую занимали: им по штату было положено её знать. А если знали, но не остановили беззаконие, — причина могла быть лишь одна из двух. Либо не смогли найти управу на бизнесмена — и тогда возникает вопрос: а кто в городе хозяин? Либо от своего попустительства имели какую-то выгоду (тоже вполне вероятное предположение), и в этом случае нужно искать управу уже на самих таких чиновников.
Закон есть? Закон…
Бабыкинский «Пассаж» сносили стратегически грамотно.
Уже имея документы на снос, выдержали «технологическую паузу» продолжительностью более четырёх лет: торговля в магазине была прекращена, здание, отключённое от всех коммуникаций и обнесённое высоким глухим забором, планомерно ветшало, действительно превращаясь в хлам, защищать который уже смысла не будет. Естественный и знакомый процесс; точно так же когда-то пришло в полную негодность и в конце концов было снесено здание Уральского горного института, которое начали строить по проекту питерских архитекторов братьев А. и Е. Бернардацци за восточной границей Екатеринбурга в 1916 году. В том случае, правда, никто в сносе не был заинтересован, дворец знаний мог стать украшением города, но последовал вынужденный перерыв, в котором, увы, винить было некого. А когда был учреждён политехнический институт и возникла неотложная нужда в учебном помещении для него, восстанавливать из руин не достроенный в своё время корпус горного института стало уже «себе дороже»: дешевле было новый Втузгородок построить, что и сделали.
Сносить «Пассаж» начали ранним утром 8 марта 2012 года — тоже «военная хитрость». Понимал ведь Заводовский, что хоть юридически операция подготовлена надёжно — она противозаконна по сути, и лучше провернуть её по-тихому. Поэтому день был выбран нерабочий, а точнее — самое начало дня: потенциальные защитники памятника ещё спали, и поднять общественность против варваров на экскаваторах и бульдозерах было проблематично. Закон тоже спал. Или делал вид, что спит. Ибо с ним заранее договорились.
Какие-то протесты всё же были, но большого скандала удалось избежать.
На смотрины «нового Пассажа» накануне его официального открытия были приглашены высшие чиновники города, а самым почётным гостем стал, конечно, А.М. Чернецкий. Ему «реставраторы» были особенно благодарны: будучи мэром Екатеринбурга, он не воспрепятствовал сносу здания-памятника и тем самым явился главным гарантом «законности» нарушения закона, а теперь своим присутствием на церемонии уже в статусе члена Совета Федерации РФ — высшей законодательной власти страны — как бы подтвердил, что противозаконный акт был совершён в своё время по закону.
На фотографии, появившейся после смотрин в интернете, Аркадий Михайлович запечатлён рядом с И.В. Заводовским на ступеньках якобы той самой лестницы, сохранение которой стало условием разрешения Росохранкультурой снести выдающийся памятник как «архитектурный хлам»21. С самого момента сноса «Пассажа» ломал я голову: что за чудо-лестницу они там нашли, где она находилась? Может, в какой-нибудь подсобке, куда обычному посетителю торгового заведения хода нет? Из подписи под фотографией наконец-то узнал, что была она, оказывается, у всех на виду, и я её хорошо помню (наверняка помнят и многие горожане, даже если они гораздо моложе меня): вела от главного входа в здание (со стороны улицы Вайнера) на второй этаж. Но если поверить, что именно на ней запечатлелись для истории Заводовский и Чернецкий, то категорически вам заявляю: эта лестница даже внешне не более похожа на ту, что была признана «объектом сохранения», чем сам «отреставрированный» «Пассаж» на снесённое историческое здание.
Так это бы ещё ладно; гораздо интересней, что та самая якобы уникальная (почему и взятая под государственную охрану), а на самом деле ничем не примечательная лестница в старом «Пассаже» сама была недавним новоделом! Я хорошо помню её предшественницу: ступени из мягкого, видимо, камня были настолько исшарканы за более полувека подошвами посетителей, что стали волнистыми, как недавно уложенный асфальт в начале нынешнего проспекта Ленина22. Приходилось подниматься и спускаться по ней осторожно, чтобы не оступиться. Но где-то во второй половине 1980-х годов (более точно дату не помню) та лестница сломалась. Нет, истёртые ступеньки, вероятно, могли бы ещё худо-бедно послужить, но какие-то несущие конструкции рухнули под тяжестью толпы, рванувшей наверх за дефицитами. Так или иначе, вход на второй и третий этажи универмага от главного входа закрыли на несколько месяцев; магазин выручало, что было ещё два входа с восточной стороны здания, да ещё какая-то малоприметная дверь со стороны сквера; ими и пользовались. Однако лестницу со стороны улицы Вайнера в конце концов восстановили и главный вход открыли. Новая лестница была, в принципе, такой же ординарной, как и прежняя, только ступеньки ровные — конечно, их заново вытесали из камня; никто же не думал тогда, что вскоре их объявят «объектом сохранения». Стала ли оттого лестница архитектурным раритетом, даже более ценным, нежели само здание? Очень подозреваю, что её таковым «назначили» — с тонкой издёвкой над невразумительным законом. Так что фотография со «смотрин», призванная подтвердить, что «реставрация» сделана законно, на самом деле наглядно продемонстрировала уровень «уважения» к закону властей, допустивших такую «реставрацию».
Однако представить незаконное законным — не единственный урок, который можно извлечь из «реконструкции» «Пассажа». Мне показалось ещё очень показательным, что, прежде чем двинуть на здание экскаваторы и бульдозеры, его подвергли, если можно так выразиться, ускоренному старению. Особых мер к тому принимать не понадобилось: просто позволили похозяйничать в нём природным стихиям, и те исправно выполнили свою миссию.
Руинирование зданий, оставленных без присмотра, — как генерал мороз во время войны: собственной стратегии и собственных целей этот фактор не имеет, но кому-то может сорвать блестящий стратегический замысел, а кому-то послужит чем-то вроде свежей армии из резерва, который казался истощённым. Главное — ему не предъявишь претензий, что он покусился на объект, который «охраняется государством».
Кстати, а что значит это расхожее выражение?
«Охраняется государством» — это как?
Помню, на одном очень запущенном деревянном здании в советском ещё Свердловске висела мемориальная доска с надписью, что, дескать, это памятник, и он «охраняется государством». А какой-то шутник приписал ниже несмываемой чёрной краской: «пока не сгниёт и сам не рухнет». Поёрничал, конечно, но мрачная шутка получилась житейски актуальной по сей день. Смысл её не в том, что «береги не береги…».
Государство не может уберечь строение от дождей и морозов — это так. Но дом, у которого есть хозяин (а не временный постоялец или безответственный собственник), стихийному разрушению меньше поддаётся. Хозяин вовремя заметит изъян и, пусть даже будет совсем не при деньгах, всё равно извернётся и сумеет крышу, к примеру, подлатать, щель заткнуть, чтоб не дуло, случайно разбитое стекло заменить. И на большой ремонт долго не придётся раскошеливаться, если всё время следить за домом хозяйским глазом.
Опять-таки элементарная логика подсказывает: если государство берёт на себя охрану памятника — это не значит, что оно поставит возле него сторожа с берданкой или всякий раз, как возникнет нужда, будет присылать маляра с ведёрком краски или плотника с топором. Его задача проще и трудней: обеспечить, чтобы у каждого дома, взятого под свою опеку, был не фиктивный, а реальный хозяин. С него и спрос. Иной чиновник мне возразит: а где его взять-то, настоящего хозяина? Но этот вопрос я бы переадресовал к самому этому чиновнику: не можешь сам — уступи место тому, кто с этим справится. А если и такой не находится — надо разобраться, всё ли у нас в порядке со священной коровой собственности.
Однако оставим общие рассуждения и рассмотрим конкретный пример вопиющей бесхозяйственности в сфере, весьма важной для физического и духовного здоровья общества.
Архитекторы, проектировавшие здание больницы в Зелёной роще, принадлежали к числу наиболее видных зодчих, работавших в советское время в столице Урала.
Георгий Александрович Голубев приехал в Свердловск в 1926 году, а с 1936-го по 1949-й был главным архитектором города. Он не только вершил здесь градостроительную политику, но и сам проектировал дома. Так сложилось, что горожане (не только у нас — во всём мире) обычно не знают, кто построил даже очень примечательные здания, среди которых и в которых живут. Парадоксально, но не обидно: так же точно народ не знает авторов народных песен. А будь иначе — имя архитектора Голубева было бы по сей день на слуху, ибо он построил в Свердловске не только много узнаваемых зданий, но и перестроил весьма ординарную ещё дореволюционную постройку торгового назначения в нынешнее здание городской администрации — да, это самое: со шпилем и башней с курантами, визитная карточка города.
Соавторами Голубева (по проекту больничного корпуса в Зелёной роще) были Иван Алексеевич Югов и Николай Иванович Жеманов. Югова в трудах об архитектуре Свердловска чаще вспоминают как создателя комплекса корпусов больницы № 23 (на Эльмаше), Жеманов проектировал дома по Ленина, 41 и на Карла Либкнехта, 23. Первый — на углу с улицей Толмачёва, через дорогу от почтамта; горожане постарше помнят его по гастроному, занимавшему два нижних его этажа (и описанному, между прочим, в романе Никонова «Весталка»). Во втором нынче размещается Архитектурная академия.
Но любопытно ещё, что внук архитектора Югова (тоже Иван Югов, но Владимирович) через родовую линию Удинцевых связан родственными узами с Д.Н. Маминым-Сибиряком, и сегодня, насколько я могу судить, он самый активный хранитель и пропагандист литературного наследия уральского классика. А профессора Олега Николаевича Жеманова, сына архитектора, хорошо помнят все, кто так или иначе соприкасался с изучением и преподаванием философии в нашем городе в 1970–1990-е годы; я тоже был с ним достаточно хорошо знаком.
Вспоминаю об этих, казалось бы, второстепенных для темы моих заметок подробностях, потому что на самом деле они не так уж и второстепенны. Ибо город — это не конгломерат каменных или бетонных коробок для жилья и прочих нужд, а сложно организованная (а ещё более самоорганизованная) жизнь. Решусь уподобить её дёрну на лужайке: он прочен переплетением корней, а выруби лопатой кусок дернины да разомни его той же лопатой или сапогом — и очень скоро трава, которая придавала ему прочность, пожухнет, завянет и превратится в безжизненный клочок сена… Это одна из причин беречь историческую память города.
Однако возвращусь к легендарному больничному зданию. Строилось оно с 1932 по 1938 год, в его архитектурном облике органично сочетались функциональное совершенство конструктивизма и скромные, но очень уместные здесь элементы неоклассики. Это был красивый дом, уж им-то точно можно было погордиться и перед гостями города.
Под стать зданию было и лечебное учреждение, размещённое в его стенах: многопрофильная клиника и по оснащённости медицинским оборудованием, и по уровню квалификации персонала признавалась одной из лучших в стране. Там в своё время работали самые крупные медицинские светила Свердловска: А.Т. Лидский, Д.Г. Шефер, Б. П.Кушелевский, Е.С. Кроль-Кливанская и др. Здание исправно несло свою многотрудную миссию на протяжении полувека: побывало и эвакогоспиталем, и научно-практической базой Свердловского медицинского института, и больницей скорой медицинской помощи (что-то в духе знаменитого «Склифосовского»). На исходе 1990-х готовилось открытие в нём уникального центра антисептической медицины, аналогов которому не было в стране. Уже приобрели соответствующее оборудование и подготовили персонал; кажется, и дату торжественной церемонии открытия назначили. Но церемония не состоялась: чуть ли не накануне в больницу нагрянула комиссия из областного Минздрава, мэрии, из каких-то ещё надзорных органов, которым не положено возражать, осмотрела здание, объявила его аварийным и закрыла на капитальный ремонт.
Ремонт на самом деле был ему нужен: за десятилетия интенсивной эксплуатации здание сильно обветшало. Но к тому, чтоб всё враз остановить и радикально обновить, ни медицина города не была готова (ибо куда было девать сразу более тысячи пациентов, которые одновременно размещались в её палатах?), ни денег (вспомните про дефолт 1998 года). И всё-то насчёт ремонта было решено «по закону», всё понятно, за исключением одного: а точно ли без капитального ремонта зданию грозила неминуемая и скорая катастрофа?
Я не специалист в строительных делах и от категоричных суждений воздержусь. Однако не только специалисты — вся общественность города знала, что в аварийном состоянии пребывали тогда у нас едва ли не тысячи зданий (между прочим, и по сей день их осталось немало, да и сотни прежде прочных за это время обветшали).
Кампания по переселению жителей из аварийных бараков, на живульку смётанных на окраинах Свердловска во время эвакуации 1941–1942 годов, раскручивалась ещё при секретаре обкома КПСС Б.Н. Ельцине. Бараки строились как времянки при неотложной нужде хоть в какой-то крыше над головой, а прослужили по тридцать–сорок, а то и по пятьдесят–шестьдесят лет. Вот их сносить следовало как можно быстрей, иначе не миновать беды. Их и сносили, местные власти даже не раз рапортовали, что последний барак в Екатеринбурге снесён, но я обратился к интернету, чтобы уточнить, когда это случилось, — и оказалось, что это были ложные сигналы: желаемое выдавалось за действительное. А снести последний барак собираются только сейчас, причём называют разные адреса.
Ещё одна категория ветхого жилья в нашем городе — деревянные и полукаменные особнячки дореволюционной постройки. Ещё лет сорок–пятьдесят назад их было очень много. В «застойные» советские времена они сносились целыми кварталами, ибо мешали перестройке бурно развивающегося городского центра. У каждого из них была история, атмосфера, шарм, и краеведы против их сноса бурно протестовали. Однако сами жители раритетных строений протесты озабоченной общественности не очень поддерживали. Любоваться домами-экспонатами хорошо со стороны, а жить в них — при печном отоплении, с «удобствами» во дворе и водоразборной колонкой за полквартала — было очень некомфортно. Разумного способа сохранить эту живую историю никто по сей день не придумал, и постепенно почти все такие памятники извели: что-то сгинуло в пламени «случайных» ночных пожаров, что-то было просто заброшено и догнивало без должного хозяйского присмотра… На месте идиллических мещанских домиков, вокруг которых лет тридцать назад кипели страсти, сейчас строится «Екатеринбург-сити», причём ещё недавно на границе будущей «витрины города» красовался дивный аншлаг: «УГМК строит историю Екатеринбурга». Да, когда-то эти амбициозные стеклянно-бетонные сооружения станут историей, но будут ли наши потомки ею гордиться?
Но если с бараками и полудеревенскими усадебками в центре мегаполиса — с огородами, утренними петухами, соловьиными трелями в зарослях сирени и бабушками на лавочках у калиток — всё более или менее ясно, то как быть с десятками крупных зданий, составляющих мировую коллекцию конструктивизма? Практически все они построены в столице Урала примерно в те же годы, что и больница в Зелёной роще, — по тем же технологиям, из таких же не очень надёжных материалов, — и в конце века пребывали в аварийном состоянии. Вокруг некоторых тоже возникали конфликтные ситуации: закрыли, к примеру, клуб Дзержинского в Городке чекистов, поторапливали даже обком КПСС и облисполком поскорее выезжать из «серого дома» на площади Труда: как бы, дескать, хилые деревянные перекрытия не рухнули вместе с нерушимой властью. «Полунебоскрёб» для них строился на территории, расчищенной от неуместных в большом городе кварталов с садами и огородами, но стройка затянулась: Б.Н. Ельцин публично объяснял (случилось мне самому при том однажды присутствовать), что, мол, неэтично выситься зданию обкома партии посреди большой деревни. Но совершилось: перестали «крутить кино» в популярном клубе, куда мы бегали студентами, переселился в 23-этажный «зуб мудрости» ельцинский обком, — и что же: власти сразу кинулись спасать (или тем более сносить) оставленные ими аварийные здания? Не исключаю, что там и там что-то подлатали-подкрасили, но несущих опор точно не тронули; вселили туда и туда новые организации и о недавних страшилках как бы забыли. В бывшем клубе Дзержинского, в частности, разместили отделы историко-краеведческого музея, изгнанные церковью из храмов Александра Невского в Ново-Тихвинском монастыре и Вознесения Господня на Вознесенской горке. Скелет мамонта переселился в бывший клуб Дзержинского, панорамы с чучелами лисиц, оленей и волков тоже там, а для знаменитого Шигирского идола отведена даже отдельная комната. А перед главным входом в здание установлен бюст О.Е. Клера — основателя Уральского общества любителей естествознания, на базе которого возник музей. Значит, музей в здании, признававшемся аварийным, размещён не временно, а навсегда.
Отнюдь не заброшен и бывший Дом Советов на площади Труда; там сейчас размещается десятка полтора разных, в том числе и весьма солидных организаций, но проблемы безопасности для них вследствие ветхости 90-летнего здания, насколько я в курсе, не обсуждаются.
Так что аварийное состояние дома на деле — не приговор, а предупреждение. Десятки конструктивистских зданий в Екатеринбурге, получив такие предупреждения (и посильные меры всё-таки приняв), успешно служат по сей день, а ведь прошли уже десятилетия.
Думаю, не меньше шансов продержаться на своём ответственном посту ещё лет пятьдесят или сто имело и здание больницы в Зелёной роще. Конечно, я не настаиваю, что стопроцентно прав в этом вопросе, однако в 1999 году, когда здание больницы поставили на капитальный ремонт, тогдашнего мэра А.М. Чернецкого не раз посещали делегации авторитетнейших медиков. Медики точно знали все грани ситуации — и медицинскую, и строительную, и экономическую. В конце концов, по тем якобы опасным полам и лестницам они же сами десятилетиями ходили и готовы были ещё многие годы ходить — особого риска в том не видели. Эти компетентные люди настойчиво уговаривали Аркадия Михайловича отменить непродуманное решение. Но мэр был непреклонен: нельзя, мол, тянуть, раз решили — надо делать. Пять лет (такой почему-то предполагалась продолжительность ремонта) как-нибудь перебьёмся, зато потом город получит медицинский центр, которому позавидуют столицы. На чём была основана его уверенность: деньги в городской казне вдруг появились? Нет, денег по-прежнему не было и не предвиделось. И точно не было у мэра реального плана разрулить эту ситуацию. Рачительный хозяин на его месте так не поступил бы. Поставить больницу на капитальный ремонт без крайней на то нужды, не располагая для того необходимыми средствами и без продуманного плана, — это было стопроцентно политическое решение, основанное на гайдаровско-чубайсовской вере в частный капитал: только позови — придут и сделают.
Но либерально-экономическая идеология и в этом случае подвела: не пришли и не сделали. Вкладывать большие деньги в проект, не сулящий им дохода, новоявленные капиталисты, разумеется, не захотели. (Об этом, между прочим, за сто лет до того предупреждал С.Ю. Витте, читать которого наши «младореформаторы» и зависимые от них чиновники не соблаговолили.) И проект, недальновидно поддержанный А. М. Чернецким, «завис»; надежда, что какое-то чудо всё-таки произойдёт и через пять лет обновлённая больница откроется, «умерла предпоследней», ибо вслед за тем предстояло ещё «умереть» и самому зданию-памятнику. Конечно, Аркадий Михайлович не пожелает это признать, но факты убеждают: именно его решением был запущен процесс уничтожения одного из самых масштабных и ярких памятников истории и культуры в Екатеринбурге.
Когда власти города осознали, что возродиться больнице как лечебному учреждению уже не суждено, её и ликвидировали официально. Персонал рассеялся (кто-то нашёл другое «рабочее место», кто-то ушёл на пенсию, а один зав. отделением от отчаяния, увы, даже повесился). Оборудование растащили, разворовали, а неохраняемое здание освоили бомжи, наркоманы и прочие искатели экстремальных приключений.
На протяжении последующих двадцати лет (!) власти города пытались найти «бизнесмена», готового в соответствии с либеральными теориями взять на себя ответственность за возрождение памятника, который сами они сохранить не могли. Пытались продать здание, назначили отнюдь не заоблачную для сооружения такого объёма цену — 400 миллионов; правда, с условием, что после реставрации за счёт нового владельца это будет всё-таки больница. Покупателей предсказуемо не нашлось. Потом цену снизили почти вдвое и условия смягчили: устраивайте, мол, там что хотите — хоть элитное жильё, хоть гостиницу или торгово-развлекательный центр, но только чтобы внешний вид остался прежний: памятник всё же. Но и таким предложением никто не заинтересовался. А что — это трудно было предвидеть? Поставьте себя на место капиталиста: вам предлагают «отстегнуть» четверть миллиарда рублей, чтобы получить в собственность большое, красивое, но ветхое здание. После того вы должны вложить ещё примерно два с половиной миллиарда (такая сумма чаще всего фигурировала в интернете при обсуждении ситуации с больничным корпусом; как её подсчитали, не знаю, но она мне кажется реалистичной), чтобы это здание отреставрировать и каким-то образом привязать к рынку — иначе как компенсировать огромные расходы? Да будь вы хоть трижды «социально ответственным» бизнесменом и патриотом, находясь в здравом рассудке и твёрдой памяти, на такую сделку вы точно не пойдёте.
У городских властей, не читавших Витте, едва наскреблось денег, чтобы обнести брошенное на произвол судьбы здание забором из рифлёной жести, а средств на консервацию и охрану уже не нашлось. И начался триллер в голливудском вкусе протяжённостью в два десятилетия — с убийствами и самоубийствами, с бомжами и наркоманами, с пожарами и привидениями. Уже не раз сменилось руководство города, а положение больницы становилось всё безнадёжнее да и нетерпимее: от «заброшки» веяло бедой. Честно говоря, я не понимаю, почему о давней трагедии на перевале Дятлова написаны десятки книг, а на драматические события, происходившие совсем недавно в центре мегаполиса практически у всех на виду, — столь же загадочные, не менее драматичные и заключающие в себе бездны социально-психологического смысла, — сочинители остросюжетной прозы глаз не положили. Эй, мастера бестселлеров, дарю тему!
Сам-то я пишу не роман и даже не «журналистское расследование», а просто пытаюсь выстроить в осмысленном порядке факты, которыми переполнен интернет. Поэтому погружаться далее в подробности этого триллера резона не вижу, а сразу перейду к финалу.
Финал получился грустный.
Quod licet Jovi, non licet bovi
По прошествии двадцати лет «успешного» руинирования больничного корпуса чиновники ещё раз попытались обхитрить бизнесменов, выставив на торги проблемную «заброшку» с символической стартовой ценой в 1 (один!) рубль, но с «обременением»: вместе с разрушающимся больничным корпусом покупатель должен был за 62,7 миллиона приобрести участок земли (площадью 3,3 гектара), на котором тот корпус стоял: должно же хоть что-то перепасть казне. Бизнесмены, однако, на уловку не повелись, они правильно сообразили, что участок территории по невообразимо низкой цене (раз в десять, навскидку, ниже рыночной!) — это всего лишь «наживка», а «обременением» на самом деле является здание-памятник, который по закону нельзя сносить и перестраивать на свой вкус. Пусть его и отдают практически даром, но на его реставрацию в соответствии с требованиями закона понадобятся уже миллиарды, а компенсировать их потом будет невозможно. Это и есть истинная цена сделки, она и отпугивала потенциальных покупателей, которых, конечно, участок соблазнял.
Камнем преткновения, как видите, оказались «охраняемые законом» руины. При этом покупатели отнюдь не заблуждались насчёт того, что выражение «охраняется законом» в отношении памятников имеет у нас примерно такую же силу, как «если что, бог вас накажет», и знали примеры, а может, и сами такой опыт имели, как в деловых вопросах усыпить бдительность всевидящего бога, а тем более — закона. То есть такая преграда никого бы из них не остановила, но тут случай особый: очень уж крупным и слишком на виду был объект притязаний, а потому велик риск вляпаться в неприятную историю.
Но есть риск — и риск. Можно очертя голову ринуться в авантюру: авось повезёт! — однако в этих случаях «смельчаку» по законам нынешнего российского рынка точно придётся вместо шампанского пить валокордин. Нет уж, бизнесмену, который собирается рискнуть, полезней вспомнить реплику из старого анекдота: летать не можешь, так что ж ты выпендриваешься? Говоря без экивоков, в бизнесе оправдывается лишь такой риск, который всесторонне обеспечен и даже, может быть, хорошо проплачен.
В начале 2022 года на памятник, от которого городские власти уже и не чаяли избавиться, покупатель нашёлся. Конечно, верхнепышминского миллиардера И.А. Алтушкина23 привлекло именно «обременение», но главное — «охраняемые законом» руины не отпугнули, потому что он «рисковал» не на авось, а, скажем так, умел летать.
Имя Игоря Алексеевича Алтушкина засветилось в медиапространстве сравнительно недавно — пожалуй, лишь с того момента, когда он выразил желание сделать подарок родному городу — построить храм во имя святой Екатерины в акватории городского пруда. До того он делал свои капиталы, избегая публичности: как гласит одна из главных заповедей «религии» денег — деньги любят тишину. Однако появился он не «вдруг»: окончил УрГЭУ (как и Заводовский, только, кажется, года на два раньше), первые деньги сделал на сборе лома цветных металлов и перепродаже его Уральской горно-металлургической компании; на этом поприще он познакомился и сблизился с мэтром медного бизнеса А.А. Козицыным, стал его ближайшим сотрудником, а потом и компаньоном. Но, поднаторев в менеджменте, стал самостоятельной фигурой, основал Русскую медную компанию, прослыл «медным королём России» и занял место (где-то рядом с Козицыным) в третьем десятке (из двухсот) богатейших людей России по версии журнала «Forbs».
Идея Алтушкина построить храм на воде, если верить слухам, была изощрённой бизнес-композицией, рядом с которой выход из метро через торговый центр смотрелся бы как простенький фортепианный этюд Карла Черни для тренировки детских пальчиков в сравнении, скажем, с искромётной «Фантазией-экспромт» Шопена. Но не будем обсуждать слухи, тем более что, слава богу и небесной заступнице Екатерине Александрийской, «не срослось»: принимать красивый подарок горожане наотрез отказались. Думаю, такой афронт чувствительно ударил по самолюбию бизнесмена, привыкшего всегда и везде быть успешным. Начались поиски другого места для категорически не нужного городу храма; на первый взгляд участники провалившейся операции просто пытались сохранить лицо, но, похоже, эта суета всё-таки имела скрытый смысл: больших расходов не потребовала, а позиции бизнесмена Алтушкина как патриота города в глазах чиновников упрочила. Потом как-то всё это заглохло — возможно, и потому, в частности, что энергия Игоря Алексеевича переключилась на новый объект: подвернулся ему вот этот участок с «обременением» и пробудил в нём борцовский дух: все потенциальные покупатели не рискуют заняться этим «сыром в мышеловке», а он, Алтушкин, — «не все», а персона из рейтинга журнала «Forbs»!
А собственно, что позволяет человеку думать, что он — «не все»? Это смотря по тому, что за человек. Кому-то для того хватает драных джинсов, кто-то обзаводится татуировкой на видном месте, а то и кольцом в носу. Но для человека, окончившего советский вуз, а потом сделавшего головокружительную карьеру при втором российском капитализме, неповторимая уникальность — это либо недоступный другим уровень креативности, либо особый социально-экономический статус, ибо «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку».
В креативности И.А. Алтушкина сомнений быть не может, даже одна идея храма на воде (если действительно он её предложил), хоть и не была реализована, свидетельствует о неординарности его мышления. Однако в истории с больницей в Зелёной роще Алтушкин, насколько я могу судить на основании информации из интернета, ничего нового по сравнению с тем, что думали и предлагали его «братья по бизнес-классу», предложить всё-таки не смог. Статус памятника, в котором пребывали достопочтенные руины, мешал ему ровно так же, как им всем. Опытному глазу даже без экономических расчётов было видно, что снести руины и построить на их месте что-то новое обойдётся гораздо дешевле, нежели реанимировать историческое строение, а потом втиснуть в него нечто доходное. И никто не мог придумать иного выхода из положения, кроме как лишить проблемное здание статуса памятника, и тогда всё остальное образуется как бы само собой. Нельзя даже сказать, что все это понимали, но не знали, с какой стороны начать, но тут пришёл Алтушкин… Да нет же, гораздо раньше такой подход пытался реализовать А.Э. Сердюков — если помните, был в 2007–2012 годах в России такой министр обороны.
В то время власти Екатеринбурга ещё лелеяли надежду найти социально ответственного капиталиста, между тем здание разрушалось. История была скандальная, дело дошло до федерального правительства. И тут явил свою креативность министр-бизнесмен. В полном соответствии с «законом Витте» Сердюков усмотрел в объекте, с которым не могут управиться свердловские власти, «счастливый случай». Он тут же написал премьер-министру страны официальное письмо с предложением исключить проблемное строение из списка памятников и снести, а площадку передать Министерству обороны, которое на освободившемся месте построит новый военный госпиталь. Дёшево и сердито. Премьером же у нас тогда был В.В. Путин, и он предложение Сердюкова по каким-то причинам не поддержал. Наверно, тем объясняется, что в последующие лет десять посягать на заброшенный памятник в Зелёной роще никто не смел, хотя делать вид, что «ситуация под контролем», у властей уже недоставало сил.
Однако и поправить положение власти не могли, потому что за годы бездействия статус памятника не раз подтверждался разными приказами и экспертизами. Последний раз паспорт объекта культурного наследия (по документам он проходил как «Клиническая больница скорой помощи. Комплекс») был обновлён в июле 2020 года. То есть хочешь не хочешь, а неси крест. Ситуация казалась безвыходной, тянуть дальше с решением вопроса было уже невмоготу, и чиновники пошли, что называется, ва-банк: раз не получается сохранить — всё-таки надо снести. Для бизнесменов, давно положивших глаз на изрядный кусок территории рядом с ухоженным парком, причём почти в самом центре города, такое решение было очень даже «в масть». Интересы власти и бизнеса идеально совпали — совсем как при строительстве выхода из метро через торговый центр. Правда, очевидно и принципиальное отличие: вы только представьте себе мэра, разрезающего ленточку перед экскаватором, идущим громить стены одного из самых почитаемых памятников истории и культуры в городе! Нет, это точно был не тот случай, который следовало афишировать.
Операцию провернули по-тихому и не без примеси «пройдошества». Вот тут, возможно, Алтушкин по уровню креативности превзошёл экс-министра Сердюкова.
Некое ООО «Альтернатива» (профиль — «аренда и управление имуществом», в штате один человек, выручка за 2020 год 0,0 руб.) заказала специализированной организации по экспертизам такого рода, работающей, как я понял, под эгидой Министерства культуры РФ, экспертизу, на основании которой здание больницы можно будет исключить из реестра памятников (именно такая цель и была поставлена заказчиком!).
Конечно, у любого человека в здравом уме и твёрдой памяти сразу возникает вопрос: а этот (в смысле «человек-ООО») как тут оказался? Но загадки тут нет; вы же понимаете, что для власти заказывать такую экспертизу значило бы расписаться в своём «неполном соответствии»: она обязана была охранять, а не смогла. Заказывать экспертизу бизнесменам было бы тоже не с руки, ибо даст кому-то повод поискать, нет ли тут сговора с чиновниками, чтобы сбить цену. И закономерно появляется третья сторона, которая ничего покупать или строить не собирается, возможности у неё не те. И название неприметное (я в интернете нашёл едва ли не дюжину «Альтернатив» — такая вот скудость фантазии), и штат — меньше не бывает: некому выбалтывать «коммерческие тайны», и терять нечего. Интерес же к памятнику у неё чисто платонический: а это точно памятник? И никто не вправе запрещать такое любопытство, ведь у нас даже в Конституции записано: «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом» (ст. 29, п. 4). И вы, читатель, вполне можете удовлетворить собственное любопытство в этом роде, если готовы потратить на то весьма серьёзную (судя по объёму работы, требующей высокой квалификации) сумму.
У «человека-ООО» нужная сумма, к счастью, нашлась (или ему её предоставили для этого случая настоящие интересанты), и его конституционное право было уважено. Для удовлетворения дозволенного Конституцией любопытства была незамедлительно создана экспертная группа из трёх высококвалифицированных специалистов (двое из Москвы, а один из Саратова — видимо, чтоб исключить даже подозрения в предварительном сговоре), и в самом конце апреля 2021 года знатоки погрузились в нелегкую работу.
Сообщалось, в частности, что 8 мая губернатор Свердловской области Е.В. Куйвашев объяснял А.А. Козицыну (УГМК) порядок проведения экспертизы. 8 июля (экспертиза шла уже два месяца, но до окончания её было ещё далеко) Е.В. Куйвашев на выставке «Иннопром-2021» в Екатеринбурге встретился с премьером М.В. Мишустиным и передал ему письмо с просьбой ускорить выведение здания больницы из госреестра. А 4 августа 2021 года на портале «е.1» появилась информация: «В сентябре выйдет постановление, согласно которому здание заброшенной больницы будет выведено из реестра памятников»24.
Ну, в последнем-то случае журналисты, всегда и везде стремящиеся поспеть первыми, явно поторопились: постановление нельзя было принять, пока не будет закончена экспертиза, но даже и экспертиза сама по себе ничего не решала, она ведь только готовила информацию для инстанций, принимающих решения. Но в главном журналисты не ошибались: запущен процесс, в итоге которого можно не сомневаться. И он завершился хоть и позже срока, предсказанного журналистами, но с предсказанным ими результатом.
16 сентября итоговый документ ударного труда экспертов («Акт») был рассмотрен и одобрен Министерством культуры РФ, а 1 октября размещён на сайте министерства (он и сегодня доступен для просмотра, и я этой возможностью воспользовался).
Очень впечатляет, что это не бумажка, которую можно скомкать и выбросить в урну, а фолиант на 526 страницах: главы, параграфы, таблицы, графики, фотографии — прямо-таки монография! Правда, нет ни одной ссылки на архивные документы, в которых отражена работа в проблемных стенах упразднённого лечебного учреждения на протяжении шести десятков лет.
Думаю, однако, что это не упущение трудолюбивых и ответственных знатоков, а такую они изначально получили установку: всерьёз в историю не соваться, иначе трудно будет обосновать выводы, ради которых экспертиза и заказана. Они и не совались, поэтому с выводами у них всё в порядке: «Объект не связан с историческими событиями, которые могли бы повлиять на его общую видовую принадлежность»; «Объект не имеет исторического значения для региона» (Акт. С. 525).
Были и другие «заказные» оплошности, их нетрудно заметить даже и не вооружённым (специальными знаниями) глазом. Например, об архитектурном облике памятника говорится: «Распространенный тип общественной застройки» (Акт. С. 526). Ну хоть бы одну фотографию привели или даже словесную отсылку, позволяющую убедиться, что — да, подобные строения ещё где-то существовали. Но нет ни фотографии, ни ссылки.
Зато тщательно описаны многочисленные «деструкции», плесень, следы подтёков и прочие изъяны (появившиеся, замечу попутно, вследствие двадцати лет прозябания корпуса без хозяйского присмотра и во власти природных стихий).
Всё, что осталось от больницы-дворца оценивается экспертами в баллах. Это очень старая идея — поверять алгеброй гармонию: будто бы при этом достигается объективность оценки. Возможно, в этой связи читатель сам вспомнит про ЕГЭ; по мне, так даже интересней — из Ильфа и Петрова: «Поднято ярости масс — 3». Однако раз настаивают — пусть будут баллы. Только я не стал брать на веру конечную оценку, вынесенную экспертами, а попытался пройти по их следам. Обратился к кандидатской диссертации С.В. Зеленовой, на которую они опираются25, воспользовался «защищённой» в ней схемой. У меня без всякой натяжки вышло 123 балла, у экспертов всего 41; такая вот «объективность». Но, по Зеленовой, объект, оценённый в 123 балла, следует отнести к разряду «особо ценных». А 41 балл: «Рядовой Объект, имеющий определенную ценность на территории региона». Надо заметить, что этот «непроходной» балл эксперты трактуют достаточно «толерантно»: мол, если хотите его у себя сохранять — ради бога, но большого смысла в том нет, тем более при его плачевном физическом состоянии.
Однако для властей вопроса сохранять или не сохранять не было: они же экспертизу устроили с целью поиска оснований для исключения здания из реестра охраняемых памятников, другой результат был им не нужен. Губернатор даже просил премьер-министра ускорить этот процесс — опять-таки не ради того, чтоб определиться, а чтоб избавиться.
В общем, даже удивительно, что, когда Акт, одобренный уже и Минкультом, принесли М.В. Мишустину для принятия окончательного решения, премьер не сразу подписал постановление, которое от него с нетерпением ждали свердловские власти и бизнесмены. Почему его перо зависло над бумагой, которую от него с нетерпением ждали? Ведь не должен же был он сам прочитать этот том: одного взгляда на фолиант, завершающийся «баллами», было вполне достаточно, чтоб убедиться, что предложение проработано заявителями «на высшем научном уровне». Тем не менее Мишустин тянул ещё больше трёх месяцев! Может, так много времени потребовали какие-то согласования? Или кто-то некстати напомнил премьеру, что когда-то подобное ходатайство (хотя, конечно, не так фундаментально обоснованное) сам В.В. Путин отклонил?
И то и другое вполне вероятно, но, скорее всего, его всё-таки беспокоило, что с помощью установленных законом процедур совершается дело, в сущности, противозаконное. Ибо требование закона однозначно: «Исключение объекта культурного наследия из реестра осуществляется в случае полной физической утраты объекта культурного наследия или утраты им историко-культурного значения» (ст. 23, п. 2). А тут здание, хоть и сильно обветшавшее (по вине тех, кому невтерпёж его снести), стоит, и его историко-культурное значение никуда не делось. Оно не только в том, что два видных врача когда-то трудились в его стенах (Б.П. Кушелевский и А.Т. Лидский упоминаются-таки в Акте), а в том, что практически вся свердловская медицина вызревала здесь (тут следует называть десятки имён!), а во время финской и Великой Отечественной войн эта больница была крупнейшим в стране эвакогоспиталем, здесь прошли исцеление около 90 тысяч раненых фронтовиков, здесь разрабатывались методики лечения, распространявшиеся потом по всей госпитальной сети страны…
Да и не так уж безропотно принимает наша якобы терпеливая общественность решения властей. «Пассаж», правда, отстоять не смогли, тут своим «пройдошеством» бизнесмен упредил протестные акции, но храм мнимой покровительницы города ни в акваторию городского пруда, ни в сквер возле театра драмы не пустили. И по поводу намерений снести больницу в Зелёной роще протестов — весьма обоснованных! — было много. Акт, выложенный на сайте Министерства культуры, никого не убедил.
Особенно обстоятельную критику этого документа представил И.В. Югов (да, внук того И.А. Югова, что проектировал здание больницы) в письмах В.В. Путину и М.В. Мишустину. Иван Владимирович скрупулёзно изучил ситуацию и очень предметно показал, что почтенные специалисты даже не пытались обсуждать варианты сохранения памятника, а полностью сосредоточились на поставленной перед ними задаче: обосновать возможность исключения памятника из госреестра. И настаивал: Акт экспертизы надо признать недействительным и решать проблему по закону.
Сначала он обратился к президенту в надежде, что тот ещё помнит, как когда-то, будучи премьер-министром, отклонил «простое решение» министра-бизнесмена. Оказалось, не имеет значения, помнит или не помнит, поскольку чиновники из президентского аппарата обременять ещё и этой проблемой перегруженного государственными делами адресата не стали, а сразу переслали письмо туда, где, по их мнению, знают, как ответить. По логике вещей, надо бы в правительство, но почему-то решили — лучше в Министерство культуры, то есть туда, где операция с исключением памятника из госреестра разрабатывалась и велась до победного конца. Конечно, «унтер-офицерская вдова» сама себя высекать не стала и ответила И.В. Югову, что, мол, эксперты правильные, их выводы не вызывают сомнений, «основания для несогласия с заключением государственной историко-культурной экспертизы у Минкультуры России отсутствуют». При этом ни один довод автора письма не был рассмотрен по существу.
Не удовлетворившись вежливой отпиской, Иван Владимирович сразу же написал второе письмо — на этот раз нынешнему премьер-министру, раз решение вопроса в его компетенции. Не буду вдаваться в детали; главное — практически с тем же результатом, хотя ответ писали в других ведомствах другие люди.
Как видите, система работала исправно, и любые попытки помешать лишению здания больницы статуса памятника не срабатывали. Так что хоть и с некоторой задержкой, но прогноз журналистов из портала «е.1» сбылся: 14 января 2022 года премьер-министр подписал распоряжение об исключении здания больницы в Зелёной роще из госреестра.
И, стало быть, И.А. Алтушкину, который как раз с этого момента явился общественности как главный (или единственный?) владелец участка с заброшенной больницей, никаких креативных чудес не понадобилось: вопрос о сносе был уже решён, и никаких альтернатив в перспективе не просматривалось. Думаю, в тот момент он и почувствовал себя Юпитером, которому дозволено то, что не дозволено разного рода «быкам»: у него были большие деньги, надёжный альянс с властями и полная свобода действовать не так, как велит закон, а так, как сам он сочтёт нужным.
В принципе, он мог в тот же день направить к окончательно приговорённому памятнику экскаваторы, бульдозеры и самосвалы — и всё было бы уже «по закону». Однако он не стал этого делать: умный же (как и предусмотрено формулой Витте) человек! На первой же после покупки участка пресс-конференции он о сносе не говорил, а даже на голубом глазу заверял журналистов, что до конца 2023 года исторический корпус будет как новенький. При этом чиновники радостно ему поверили и сами стали тиражировать этот оптимистический прогноз на собственных встречах с журналистами — впрочем, привнося нюансы собственного измышления: то ли корпус, сохранив его объём и внешний облик, перекомпонуют изнутри; то ли он будет всё-таки частично снесён, но взамен утраченной части воздвигнут чудо света медицинского назначения, которому столицы позавидуют. И ещё музей там создадут, в котором будут представлены не только Кушелевский и Лидский, но вся замечательная история знаменитой больницы.
В общем, перспективы совместными усилиями обозначили хоть и несколько «несфокусированные», зато самые вдохновляющие; даже и фирму уже называли, с которой якобы договорились о разработке проекта воссоздания медицинского мегацентра. Фирма, конечно, не доморощенная, а немецкая — больше доверия к обещаниям создать нечто экстраординарное, что заставит общественность забыть об утраченном памятнике. Ну, а раз планы грандиозные, то и скорого результата не ждите.
Не знаю, велись ли на самом деле переговоры с немецкой фирмой, сделан ли был хоть один шаг к мерцающей в головокружительной высоте цели, успел ли миллиардер на реализацию этих планов затратить хоть один рубль, как случилось форсмажорное обстоятельство. А если воспользоваться формулой Витте — очередной «счастливый случай», враз сделавший эти хлопоты и расходы ненужными: то, что ещё кем-то упорно считалось памятником, сгорело! Вообще-то горело заброшенное здание регулярно, только в роковом для него 2021 году — пять раз, а всего за 22 года бесхозного существования — чуть ли не раз тридцать. И в середине августа 2022 года — уже, казалось, и гореть там больше нечему, а через полгодика ожидалось начало работ по восстановлению — полыхнуло от подвала до небес! Видел я снимки в интернете: такого «последнего дня Помпеи» раньше здесь ещё не бывало. Памятник окончательно ушёл в область воспоминаний, и защищать стало нечего.
Завершить затянувшийся триллер было уже делом техники. И техника (экскаваторы, бульдозеры, самосвалы) возложенную на неё миссию в декабре 2022 года выполнила исправно.
Дело прошлое? Не скажите
Бабыкинский «Пассаж» снесли уже больше двенадцати лет назад, больницу в Зелёной роще — ещё и двух лет не прошло, но ни того, ни другого памятника уже не возвратишь. И иной читатель скажет мне то ли с сочувствием, то ли с осуждением: «Какой смысл кулаками махать после драки?» С таким упрёком я, однако, не соглашусь.
Во-первых, драки-то никакой и не было. Бизнесмены в полном согласии с чиновниками дела эти провернули спокойно, уверенно, ни от кого не прячась, а главное — ни в чём не нарушив закон. Вас не устраивает такой закон? Но это уже другая тема.
Во-вторых, нет никакого «после»: два эпизода, о которых я здесь напомнил, лишь наглядно показали «технологию» — как бизнесмены в альянсе с чиновниками вершат в Екатеринбурге градостроительную политику. А практика эта началась задолго до истории с «Пассажем», по мере развития рыночной демократии приобрела широкий размах и сносом больницы в Зелёной роще отнюдь не завершилась.
Напомню тем, кто забыл (а может, и не знал), что примерно через два месяца после того, как был снесён «Пассаж», на газоне справа от главного входа в библиотеку Белинского энтузиасты защиты города от варварских «реконструкций» устроили «кладбище снесённых домов»: за низкой металлической оградкой несколько рядов голубых кладбищенских пирамидок. Только на фарфоровых овалах, где обычно воспроизводят лики усопших, были напечатаны фотографии снесённых примерно за полтора десятилетия зданий-памятников, а при них QR-коды, по которым можно было выйти на описания истории этих домов26. Идея «некрополя» принадлежала Эдуарду Кубенскому — архитектору, писателю, издателю и, я бы ещё добавил, — оригинальному философу. Эдуард Александрович сличил официальные списки екатеринбургских памятников истории и культуры, утверждённые в разные годы — с начала 1990-х до 2008-го, — выявил «недостачу», сходил посмотреть, что́ возникло на месте зданий, будто бы охранявшихся законом; так сложился сюжет инсталляции. Фотохудожник Н.Ю. Боченин, ныне покойный, помог Кубенскому найти фотографии утраченных домов (в основном он же сам их и снимал в минувшие годы), но, к сожалению, нашлись не все: только 47 из примерно 60; тем ограничилось число пирамидок, ибо «надгробий» без фотографий решили не делать. Другие друзья и знакомые автора идеи, оценившие замысел, помогли его реализовать. Горожане поминальную акцию восприняли с полным пониманием, у многих пирамидок даже появились цветы. А властям города столь наглядная демонстрация пренебрежения ими законом, конечно, не понравилась, но пустить новоявленный «погост» под бульдозер в те времена было затруднительно: скандал разразился бы грандиозный. Настояли-таки на том, чтоб убрать «кладбище» с людного места, и ещё какое-то время оно смущало умы, находясь уже в Харитоновском саду. Теперь следы того «некрополя» можно найти лишь в интернете, «открытое пламя» пригасили. Но это не значит, что реальные утраты больше не в счёт. А они не просто «были», они постоянно множатся.
Пройдитесь нынче по улицам исторического центра: только в местах, где я чаще всего бываю по каким-то надобностям, «дозревают», на глазах превращаясь в руины, никак не меньше десятка домов, явно мешающих девелоперам; по всему городу их, может быть, и сотни. Судьбу их легко предсказать. Но, как правило, в большинстве своём это обывательские особнячки со следами былого шарма; их жаль, но, честно говоря, я и представить не могу, как и кем они могут быть сегодня спасены. Реставрировать их ради прежнего назначения неподъёмно дорого, а конкуренцию по комфорту с современным жильём они и после реставрации не выдержат. Приспособить для небольших бизнес-контор? Но, думаю, мелким предпринимателям дешевле и удобнее арендовать пару комнат в каком-нибудь «бизнес-центре». Ко всему прочему, непросто вписать эти «золотинки» в нынешнюю стеклянно-бетонную бездушную городскую среду. Так что с невосполнимыми архитектурными утратами нам, видимо, нужно научиться мириться, как миримся мы (иного выбора просто нет!) с уходом из жизни дорогих нам людей. И, может быть, честнее иногда не продлять на десятилетия (знаю такие примеры) агонию старинных особнячков, вызывающую подозрение, что вокруг них идёт подковёрная борьба денег и влияния, а определять их судьбу гласно и решительно. Если это будет ещё и умно, и в интересах городского сообщества — общественное мнение точно одобрит такие перемены.
Но даже и о людях, которые смертны, а порой «неожиданно смертны», говорят: «слишком рано ушёл», «неоправданные потери» и т.п. Мне кажется, эти выражения можно с полным правом употребить и в отношении особо значимых для города зданий, которые, в отличие от людей, можно ведь и «реанимировать», и «омолаживать»: продлять их жизнь не на годы — на века. С учётом таких возможностей «реконструкция» «Пассажа» и снос больничного корпуса в Зелёной роще — это, если прибегнуть к медицинской терминологии, откровенная эвтаназия. К сожалению, этот способ прекращения жизни памятников в нашем городе после всё-таки довольно рискованных опытов И.В. Заводовского и И.А. Алтушкина стал едва ли не штатной операцией — как, к примеру, в медицинской практике удаление аппендикса. И сейчас, когда пишутся эти заметки, ещё один именитый «пациент», введённый в «искусственную кому», дожидается предрешенного ухода в «мир теней».
«Пациент» этот масштабом и известностью соперничать с «Пассажем» и больницей, пожалуй, не может, хотя в принципе принадлежит к той же категории главных городских достопримечательностей, с утратой которых город теряет заметную частичку своего имиджа (да и души). История его «жизни» и, кажется, неминуемой уже «смерти» подобна тем, о которых я рассказал выше, но тем нагляднее отличия, позволяющие заметить, как меняются отношения власти и бизнеса в границах действия «формулы Витте».
Однако вот эта история — вкратце.
В середине января 2023 года в новостях интернета появилась информация, что компания «TEN-девелопмент» купила участок для застройки в центре города. Как можно было понять из разъяснений журналистам генерального директора компании Ю.А. Романовича, купили девелоперы этот участок впрок, не имея определённой цели, — просто подвернулся счастливый случай: самый центр города, рядом с ими же построенным и им принадлежащим торговым заведением «Limerance», причём очень дёшево. А что они там будут строить — обдумают без спешки: то ли расширят свой же «Limerance», то ли воткнут очередной «элитный комплекс» (кажется, все девелоперы, а вслед за ними власти тем и живут, что ублажают «элиту», а до нас с вами им дела нет). В общем, не сомневайтесь: выберут самый выгодный вариант.
Только вот в чем загогулина (как любил выражаться Б.Н. Ельцин): строго говоря, купили девелоперы не участок, а шестиэтажный дом (улица Воеводина, 6), который до того принадлежал ДОСААФ. Бывшая советская организация, видимо, плохо вписалась в рынок, дом свой на должном уровне содержать не смогла и с 2018 года вовсе его забросила. Двери заколочены, стёкла выбиты, наружные стены разрисованы пачкунами, претендующими на статус хоть и уличных, но художников. С годами ситуация всё более напоминает больницу в Зелёной роще, разве что красный петух по высоким этажам ещё не пробежался. Да он Романовичу и ни к чему. Сразу после удачной покупки Юрий Алексеевич в интервью журналистам сделал важный превентивный ход: дескать, памятником дом не является, вот заключение экспертов, так что сносить его можно в любой момент, разве что органы государственной охраны культурного достояния потребуют экспертизу, что в процессе сноса не пострадают находящиеся рядом объекты. Но и тут оборотистый топ-менеджер, который, несомненно, принял во внимание опыт старших коллег по бизнесу, заблаговременно «соломки подстелил». Он не стал ждать, когда заключения экспертов у него потребуют чиновники или, не к ночи будь помянут, прокурор; он сам их заказал в соответствующих организациях. Ну, а, как известно, «кто девушку ужинает, тот её и танцует». Так что все нужные бумаги для сноса купленного по дешёвке здания у «TEN-девелопмента» в порядке, и дело сейчас лишь за хорошей бизнес-идеей. Да, и вот ещё в чём задержка: как посетовал Романович в разных интервью, не хватает кадров в строительной отрасли. (Замечу от себя: «кадры» развозят пиццу на самокатах, в результате, как видите, что-то сносится не так быстро, как хотелось бы бизнесменам. Нет худа без добра.)
Ну, а пока на обречённый дом не навалились бульдозеры — сообщу немного информации для платных экспертов и опирающихся на их авторитет чиновников. Прежде всего дом этот проектировался не сам по себе: это одно из зданий конструктивистского комплекса Дома обороны, который строился в «столичном» тогда Свердловске в 1933–1934 годах. Здание из комплекса — это важно иметь в виду для понимания его значения для истории культуры города. Заметной особенностью свердловского конструктивизма было распространение принципа функциональности с организации бытовой или рабочей среды для отдельного человека или семьи на общественное назначение зданий и архитектурных комплексов. Городок чекистов, Медгородок, Дом юстиции, Дом промышленности, Дом спорта, Дом контор, Дом связи; вот и Дом обороны органично вписывается в этот ряд. Причём общая тенденция в каждом конкретном случае требовала особых творческих решений в соответствии с назначением зданий. Вот почему в словарной статье о Доме обороны в недавно изданной энциклопедии «Екатеринбург» отмечено: «Объёмно-планировочное решение Д[ома] о[бороны] свидетельствовало о поиске автором новых архитектурных форм, связанном с процессом эволюции конструктивизма»27. Проще говоря, этот комплекс — не просто образец архитектуры стиля, выделяющего наш город среди других городов мира и привлекающего туристов и специалистов, но звено эволюции этого стиля — как бабыкинская Товарная биржа. Без этого звена общая картина лишается логики и полноты. При этом никто не посмел бы обозвать этот комплекс «архитектурным хламом»: проект, разработанный выдающимся архитектором Г.П. Валёнковым, получил в своё время первое место на Всесоюзном конкурсе28.
В 1934 году Уральскую область расформировали. Свердловск утратил «столичный» статус, сократился бюджет города, да и прежний размах был уже не нужен. В результате остались недостроенными Дом промышленности, гостиница «Большой Урал»; даже не успели начать строительство грандиозного Синтетического театра. Вот и комплекс Дома обороны не был тогда достроен, а много позже одно из всё же построенных в глубине квартала зданий комплекса было даже снесено. Однако и сохранившиеся два здания Дома обороны не только оставили заметный след в истории города, где ковалась победа в Великой Отечественной войне (на эту тему можно было бы написать отдельную статью), но и вошли в число главных раритетов екатеринбургского «заповедника конструктивизма». Правда, горожане и приезжие больше обращают внимание на то здание комплекса, что выходит овальным торцом к улице Малышева, ибо на плоской крыше этого торца закреплён спортивный самолёт (не модель — настоящий, хоть, конечно, и разукомплектованный). Однако в только что цитированной энциклопедии «Екатеринбург» говорится: «Доминантой комплекса служило общежитие, вост[очным] фасадом обращённое к р. Исети». И ещё в этом авторитетном издании сказано, что комплекс «Дом обороны» — памятник истории и культуры областного значения. Заметьте: не дом с самолётом на крыше — памятник, а весь комплекс, доминантой которого было как раз то самое здание по Воеводина, 6, над которым нависла угроза уничтожения. Между прочим, и само по себе здание прекрасно скомпоновано, это конструктивизм в ярком проявлении.
Если «эксперты», оплаченные Ю.А. Романовичем, этих фактов не знали (во что верится с трудом, хотя в наше время и такое возможно) — значит, никакие они не эксперты. А если знали, но «станцевали» в пользу бизнесмена (при явном попустительстве городских властей), то нужно искать более жёсткие слова для оценки их работы (пожалуй, те, что напрашиваются, — не для печати). А игра с понятиями, посредством которой статус памятника переносится на одно здание комплекса (его, дескать, и надлежит охранять), а другое, оказывается, можно сносить, — это фокус из того же шоу, где историческим раритетом объявляется ничем не примечательная лестница-новодел, а историческое здание, где она недолго прослужила, сносится как «архитектурный хлам».
Постскриптум к этому сюжету. Статья была уже не только практически дописана, но и передана в редакцию журнала, когда в интернете появилось сообщение: дескать, по настоянию общественности здание на Воеводина, 6 взяли под охрану29. Благая весть! Но, как следует из этой же публикации, ещё не взяли, а только согласились взять, и процесс включения в государственный реестр охраняемых объектов продлится предположительно около года. Кроме того, меня насторожило, что при этом комплекс «Дом обороны», давно уже числящийся в том реестре, даже не упомянут, судьбой здания охранное учреждение озаботилось как бы впервые. За этим угадывается желание замаскировать свой недавний, боюсь, что преднамеренный просчёт. Ну и, наконец, за предстоящий год мало ли какие ещё «пройдошества» родятся. Так что ничего из того, что я написал выше о реальной угрозе этому памятнику, я решил не менять.
Хозяева и приказчики
Во времена «разгула демократии» случилось мероприятие, немыслимое сегодня: мэр города (им был тогда А.М. Чернецкий) устроил встречу с представителями городской интеллигенции, чтоб обсудить с ними вопросы, будоражившие общественное мнение. Едва ли не самым острым оказался вопрос об амбициозном екатеринбургском небоскрёбе, только что достроенном и ещё не имевшем имени (а сегодня это «Высоцкий»). Чернецкого спросили: как мэрия допустила строительство такого монстра, который совершенно не вписывается в городскую среду? Слушая ответ Аркадия Михайловича, я ушам не верил: «А что мы могли поделать? Участок принадлежит застройщику, собственник что хочет, то на нём и строит». Вот такую неожиданную слабость продемонстрировал один из самых «сильных», как по сей день считается, мэров России.
Поначалу я принял это его объяснение за отговорку, но, оказывается, это была «сермяжная правда». Непродолжительное время спустя состоялся круглый стол в «Институте человека»30, где тоже обсуждались конфликтные ситуации в градостроительной сфере, и начальник Управления государственной охраны объектов культурного наследия в своём выступлении на этом собрании пожаловался на «бесправие чиновников в вопросах градостроительства»: мол, «из их компетенции изъят “частный сектор”, а «мера их вмешательства в “деловую жизнь” строго ограничена законом»31.
Удивительное дело: с чего бы такой пиетет закона по отношению к «священной корове», растоптавшей экономику страны? Тем более что ещё руководители «России, которую мы потеряли» частнособственнические инстинкты и амбиции хорошо знали и оценивали трезво: в вопросах хозяйственных С.Ю. Витте вынужден был (и умел!) их обуздывать, принуждая (не уговорами, не административными мерами, а экономическими рычагами) частный капитал заниматься решением общенародных задач. А частных застройщиков даже задолго до Витте принуждали (тут уж точно «власть употребляя») считаться с общим интересом. Ещё император Александр I утвердил «образцовые фасады», которыми были обязаны руководствоваться застройщики во всех городах империи32. Дело не в том, что самодержавие выстраивало всех и вся во фрунт, а в том, что город един для всех, кто в нём живёт или его посещает, и не следует допускать, чтобы эта общая среда обитания пострадала от чьих-то неумеренных амбиций, помноженных нередко на дурной вкус. «Образцовые фасады» были разработаны лучшими российскими архитекторами, ассортимент их был богат — рассчитан на любые запросы и кошельки (четыре тома талантливых эскизов!), так что застройщики особо не противились, осознав в таком порядке свою выгоду и свой интерес: меньше надо тратиться на архитектора, а при этом не только собственное жилище, но вся окружающая городская среда становятся приятней для глаза и души. Кстати, и поныне облик старинных русских городов (там, где он в какой-то мере ещё просматривается) покоряет слаженностью и достоинством.
Нынешний же либерально-рыночный (до сих пор!) закон никаких норм, отражающих общий интерес горожан, девелоперам не предписывает. По сути, он им разрешает смотреть на город «только как на источник доходов», укладывая жизнь «в рамки доходных статей» (узнаёте суждение Д.И. Менделеева о главной причине деградации уральской железной промышленности?). При этом вступают в силу другая экономика и другая эстетика. К примеру, тот же И.В. Заводовский в одном из интервью рассуждает: «Я вообще сторонник несколько вызывающих вещей. Хороший проект — тот, о котором говорят, и рекламы мало не бывает. Острое название, необычный внешний вид — дразнящая составляющая в облике привлечет людей, а значит — и прибыль». В общем, неважно, чтó о тебе говорят, а важно, что — говорят. А когда журналист высказывает сомнение по поводу архитектуры «Гринвича» и «Пассажа», Игорь Вениаминович даже раздражается: «Я скажу так: вам не нравится, а мне нравится. Я устал слушать различные мнения разных структур, что надо, а что нет. Никогда не будет единого мнения…»33 Стало быть, он строит, как хочет, сообразно своему вкусу, подкреплённому только мешком денег, и закон ему не препятствует.
В таком духе все они рассуждают — и Алтушкин, и Романович, и полтора десятка не названных здесь, но рвущих удила бизнесменов, зарабатывающих на строительстве «сот» для нашего «человейника». Под влиянием их небезупречных вкусовых предпочтений меняется облик нашего города. Произвольности перемен способствует и утрата ориентиров — домов-памятников, которые худо-бедно поддерживали извечный дух города, но, увы, мешали бизнесменам «зарабатывать деньги».
Город — живой организм, он не может не меняться. Разным был Екатеринбург–Свердловск в прошлом: начинался как город-завод, город-крепость, быстро превратился в горнозаводскую столицу «громадной площади, — от него зависели нынешние губернии Пермская, Оренбургская, Уфимская, Вятская, Казанская и вся Сибирь» (Мамин-Сибиряк). Наступили иные времена, и он в силу естественных предпосылок и государственной надобности явил себя «работником и воином», как бы заново родился «из воли Урала, труда и энергии» (Маяковский). А потом нас постигла война — с первого дня Отечественная, а по итогам — Великая, и в таком повороте истории заслуга Свердловска особенно велика: он опять принял на себя роль лидера Урала, кующего Победу, — стал, по присловью Евтушенко, «Сталинградом нашего тыла». И к каждой новой ипостаси город должен был приноровиться: строились предприятия и общественные заведения, перестраивались дома и улицы, развивалась инфраструктура, вырастали новые районы, по количеству жителей и промышленному потенциалу сопоставимые с дореволюционным Екатеринбургом (а теперь они его нередко в разы превосходят). Так не резонно ли рассудить: страна вступила в новую фазу своей истории — значит, и городу суждено в очередной раз обновиться? Снести производственные и жилые строения, где так неуютно теснилась суровая ушедшая эпоха, заменить, фигурально выражаясь, «синий воротничок» на белый, понастроить на расчищенных производственных площадках стеклянно-бетонных офисников и элитных жилых высоток, создать комфортную инфраструктуру для «культурного потребления» — живи и наслаждайся!
Логично — хотя и не аксиома. Тем не менее я бы спорить не стал, если б нынешние перемены не происходили так… Задумался в поисках подходящего слова: сумбурно? безалаберно? непоследовательно? Близко, но не то. Бесхозяйственно — вот! В городе множество собственников, у любого пустыря есть свой владелец (нередко и не докопаешься, по какому праву), а вот хозяина, как читатель мог убедиться, в городе нет.
Речь не о жёсткой руке, а о «властном распорядителе» (В.И. Даль), который мог бы не только команды сверху выполнять и следовать инструкциям, но понимал бы, как в собственном жилище что можно временно подлатать и потерпеть до лучших времён, а что надо переделывать срочно, чтоб потолок на голову не рухнул; на что не стоит тратиться вовсе, а на что обязательно нужно поднакопить или взять взаймы. В более «тесном» городском смысле: что нужно начальству, которое повыше, чтоб получить одобрение от начальства, которое ещё выше, а что насущно необходимо самому городу; дать ли возможность человеку с деньгами заработать ещё больше денег или позаботиться о том, чтобы горожанам жилось душевней и уютней?
Чиновник-то есть, а хозяина нет, и, если приведённых примеров иному читателю не хватило, чтоб в том убедиться, их можно добавлять и добавлять без счёта.
Ну, разве хозяин допустил бы, чтобы гигантские деньги тратились на территории города так бессмысленно, как на спортивное сооружение, называвшееся прежде Центральным стадионом, а теперь, вопреки нормам русского языка и непонятно, в угоду кому: «Екатеринбург Арена»? (Кстати, «Урал Опера Балет» — такое же косноязычие. Конечно, и «Ельцин Центр» — не по-русски, хотя в единственном этом случае калька с «американского», может быть, и оправдана.) Ладно, в случае со стадионом распоряжение спустили сверху, а мэрии пришлось просто подсуетиться, купившись тем более на щедрые посулы. Не своим умом решали — вот и получили многомиллиардный «чемодан без ручки». Поделом.
А ещё одно очень заметное сооружение никто городу не навязывал — сами польстились. Я имею в виду далеко не впечатляющий по этажности и высоте небоскрёб в районе железнодорожного вокзала — вначале он назывался «Свердловск», потом «Призма», а теперь «он никто, и звать его никак»: многолетняя «заброшка» по своему состоянию уже напоминает больницу в Зелёной роще. Начали строить это диво ещё в 2004 году; кажется, году на пятнадцатом довольно вялых, с передышками, работ вдруг обнаружилось, что разрешения на строительство этой «призмы» никто не давал, оно велось самовольно. Почему этот вопрос не возникал раньше, а тут вдруг возник, можно только догадываться. Предположительно — не удалось застройщику «договориться» с чиновниками. Но, так или иначе, самовольство должно быть наказано, и мэрия через суд добилась решения о сносе 36-этажного «байстрюка». Но распорядиться всегда легче, нежели сделать дело. Снести такую махину стоит ещё дороже, нежели демонтировать внешние трибуны на «Екатеринбург Арене»: их планировалось разобрать за ненадобностью сразу после четырёх матчей футбольного чемпионата в 2018 году (ради которых стадион и перестраивался — это по-хозяйски?!), — но они и по сей день стоят. Вот и «Свердловск Призма» стоит и, надо полагать, ещё не одного мэра перестоит, ибо «эффективный собственник», строивший здание, давно обанкротился (как недавно сообщил интернет, даже и умер уже), а у мэрии не только денег нет, чтобы снести, но нет и соответствующей расходной статьи в бюджете. Займутся — и сами же «преступят».
Думаю, отсутствие в городе заботливого и правомочного хозяина подтверждается и неисчислимым множеством зданий-памятников, которые сносить закон запрещает, а содержать не умеем. Они придают городской среде вид неухоженный, неряшливый; их всё равно раньше или позже снесут, но с большими репутационными потерями. Конечно, оправдание есть: на достойное содержание такого числа памятников (их в городе больше восьмисот!) у городской казны просто денег нет, а бизнесу брать их в аренду невыгодно.
Но это неправда. Деньги в городской казне всё-таки есть, только распорядиться ими по-хозяйски нынешний мэр не может. Думаю, не потому что ситуацией плохо владеет или как организатор не тянет. Просто «своевольничать» ему не позволяют рамки должностных полномочий. Он же по должности (а не по характеру) не хозяин, а «менеджер». Так нередко и говорят, даже с пиететом: сити-менеджер! Это слово звучит пафосно, но, если точно перевести его на русский язык, оно означает «приказчик». Приказчик — фигура, конечно, тоже влиятельная: приказы отдаёт, и кто-то должен их выполнять, — но не самостоятельная. Как толкует В.И. Даль в своём словаре, «прикащик» — это «поверенный по делам, уполномоченный от хозяина». Хозяин же, которому служит «прикащик», называющийся сегодня «сити-менеджером», — бизнес, который сам, по природе своей, никогда не бывает социально ответственным. Разве что авторитетно попросят (а лучше, как удавалось Витте, принудят). Так что и от «сити-менеджера» не ждите заботы о городе, о благе горожан (даже если об этом говорится при каждом удобном случае); это просто не входит в его служебные обязанности.
К примеру, мэр А.В. Орлов распорядился недавно сменить бехатонную плитку на пешеходной улице Вайнера на гранитную. По какой причине? Оказывается, бехатонную двадцать лет не ремонтировали — износилась. Прямо-таки как «историческая» лестница в «Пассаже», которую свезли на свалку и забыли, ошибочно взяв потом под государственную охрану новодел. Но с плиткой на Вайнера, заверяю вас, всё в порядке (я довольно часто на этой улице бываю, потому что живу недалеко). А вот гранитную плитку (за 150 миллионов, как сообщает всезнающий портал «е.1») уложили к 300-летию Екатеринбурга на Плотинке — и уже следующей весной она «поплыла»: где-то сломалась, где-то встопорщилась, и по указанию того же А.В. Орлова её стали перекладывать заново. Мэр обвиняет уральский климат, но разве на улице Вайнера (всего-то метров двести от Плотинки) он другой? Рачительный хозяин радовался бы, что хорошо уложенная бехатонная плитка держится лучше, чем плохо уложенная гранитная, а сэкономленные бюджетные деньги израсходовал бы на реальные нужды города.
Кажется, многим «сити-приказчикам» перманентное перекладывание плитки на тротуарах в центре показалось удобным способом освоения городского бюджета. Москвичи даже придумали шутку, что Собянин ищет клад, зарытый Лужковым. Московский градоначальник находчиво отшутился: дескать, да, клад, но этот клад — растущие доходы города от туризма. Правда, при этом не пояснил, почему туристы предпочитают свежеуложенную плитку той вполне исправной, что лежала тут раньше. Однако применительно к Екатеринбургу собянинская шутка выглядела бы и вовсе абсурдной: привлекают туристов тротуарной плиткой, снося при этом памятники конструктивизма, ради которых те приехали.
Эту б энергию да в мирных целях!
Однако вдумчивый читатель мне резонно возразит: даже если переключиться с перекладывания тротуарной плитки на поддержание памятников, денег на это благое дело в городской казне всё равно не хватит. Что ж, готов с ним согласиться, но замечу в свою очередь, что настоящий хозяин обустраивает город не только (а может, и не столько) за счёт средств городского бюджета, во все времена скудных, но обязательно опираясь на поддержку со стороны «народного хозяйства», как выразился бы Витте (а для нынешних бизнесменов этого понятия как бы и не существует, в чём виноваты наши экономические стратеги). Да будет известно читателю, что «народное хозяйство» — это не коллективная собственность, а всё, что существует и работает на территории города, кому бы оно ни принадлежало. Это не механический конгломерат никак друг от друга не зависящих «бизнесов», а более или менее активно проявляющаяся общность. Мысль в общем-то простая и понятная, но можно провести параллель с бытовым соседством: масштабы другие, а общие закономерности просматриваются.
Когда в городе общего лада нет, то каждый владелец доходного дела «пиарится» (иногда тратя на это немалые деньги) по своему разумению, демонстрируя при этом толщину кошелька и вовсе не факт, что хороший вкус, а пользы городу не принося никакой.
Тут, пожалуй, к месту будет упомянуть удачливого екатеринбургского бизнесмена А.М. Симановского, который по щедрости душевной подарил городу к 300-летнему юбилею медиаэкран на улице Вайнера. Улица пешеходная, и над ней на два квартала на узорчатых, с позолотой, опорах растянули сеть, оснащённую мириадами точечных светодиодных светильников, и на этой огромной площади над головами гуляющих с помощью цифровой техники показывают разного рода светомузыкальные шоу. На открытии этого аттракциона мэр города А.В. Орлов заявил, что с появлением медиаэкрана улица стала одной из самых красивых в стране. Возможно, он решил польстить богатому горожанину, но хуже, если на самом деле так думает. Ибо с XVIII века и по сей день самое популярное и наиболее соответствующее житейскому опыту определение красоты — «единство в многообразии». Многообразия в облике улицы Вайнера, застроенной в разные времена разностильными зданиями, как говорится, через край, а вот самомалейшие потуги добиться в этой ярмарочной сумятице хотя бы призрачного единства медиаэкраном разрушены начисто. Да и сама новинка — не такая уж диковинка: загляните в интернет и убедитесь, что производство подобных мегаигрушек разного формата поставлено уже на поток, они установлены в 194 городах страны, и фирма-изготовитель принимает новые заказы. Платите по прейскуранту — и вам поставят, хоть бы на вашу дачу.
Словом, публика, фланирующая по «екатеринбургскому Арбату», немного поглазев на медиачудо, всё-таки подарок бизнесмена не очень оценила. Многие сочли, что оставлять его здесь надолго не следует. То ли по сведениям, то ли по предположениям интернет-журналистов, Александр Моисеевич обиделся на такую реакцию, и на сайте принадлежащей ему компании «Сима-ленд» появилось сообщение, что медиаэкран куда-то вскоре перенесут, «лишь бы он не ссорил горожан». Но, видимо, мэру не хочется терять «самую красивую улицу», так что сооружение тешит его вкус уже второй год.
Тем временем огорчённый, но неистощимый на пиар-затеи владелец «Сима-ленда» сделал вторую попытку осчастливить город подарком: в одно «прозрачное осеннее утро» 2023 года ранние прохожие обнаружили под медиаэкраном на улице Вайнера пятиметровую пластмассовую фигуру льва с позолоченными гривой и гениталиями. Что тут скажешь: эпатажно, «круто»; наверно, сам даритель считал, что и остроумно. Ну и, конечно, в немалую сумму это изваяние ему обошлось, но он же щедрый. Какой-то части горожан лев понравился, что не удивительно: в стране за последние десятилетия очень много делается для снижения планки вкуса. Мнение других довольно точно выражено в одном из многочисленных «комментов» в интернете: «Безвкусица, отсутствие культуры, нравственности, уважения к жителям, позёрство и дешёвые понты. Вот что это такое». А третьи запустили петицию с требованием эту пошлость убрать. Лев не продержался на «самой красивой улице» и недели, и как ночью его поставили, так ночью и увезли, после чего в интернете появилась «утечка» из компании «Сима-ленд», поясняющая суть скандала: «Авторы идеи понимали, что это понравится далеко не всем жителям. Но главная цель достигнута — про льва написали местные, федеральные СМИ и Telegram-каналы».
Вроде бы курьёзная история, но она наглядно показывает, как ведёт себя в городском пространстве так называемая экономическая элита, непоколебимо уверенная в своём праве «зарабатывать деньги» на чём угодно и как угодно и не то что не контролируемая «сити-менеджментом» в своём «самовыражении», но и не сомневающаяся в том, что «сити-приказчики» во всём её поддержат.
А я, рассказывая об этом, вспоминаю давнее народное присловье: эту бы энергию да в мирных целях! И ведь это не формула речи, а напоминание о том, что реально было и вообще-то должно быть в нормальном обществе. Я имею в виду, что если во главе города оказывается настоящий хозяин, то он это неуёмное тщеславие может сублимировать, монетизировать и обратить в ресурс, позволяющий реализовать самые смелые проекты, которые меняют самый дух города.
В казне денег нет, а город развивается
Для примера можно вспомнить историю появления в городе первого театра. Д.Н. Мамин-Сибиряк коротко коснулся её в знаменитом очерке «Город Екатеринбург». Театр был выстроен, как отметил писатель, «на средства Рязановых и Кº», но инициатива принадлежала «всецело генералу Глинке: генерал пожелал, и театр был выстроен»34. Нынче эта история, расцвеченная интересными подробностями, излагается во многих изданиях. Хорошо её представила в трёхтомнике «Екатеринбург. История культуры», приуроченном к 300-летию Екатеринбурга, историк города Т.П. Мосунова, обратившая, между прочим, внимание на то обстоятельство, что «в год открытия театра в городе проживало около 15 000 человек, при этом зал был рассчитан на 625 мест. Если учитывать современные пропорции, то для такого же соотношения зрителей и театральных кресел потребовалось бы помещение на 62 500 мест, то есть два стадиона Екатеринбург-Арена»35.
Похожей была история строительства оперного театра. Оперные спектакли ставились ещё в театре, построенном по инициативе генерала В.А. Глинки, потом их привозили сюда гастролирующие труппы. В начале 1870-х годов в городе сложился любительский музыкальный кружок, который дерзал представлять публике не только самодеятельные концерты, но и оперные постановки. Со временем он перерос в фактически профессиональный коллектив, ставивший ежегодно по два оперных спектакля. Но в городе не было сценической площадки, подходящей для полноценной постановки оперы, и на рубеже ХХ века влиятельные горожане всерьёз заговорили о том, что Екатеринбургу нужен свой оперный театр. Практические шаги в этом направлении сделали, уже вступив в новый век: объявили всероссийский конкурс, выбрали подходящий проект и, пожалуй, впервые осознали, как много средств потребует его воплощение. Если, по примеру Т.П. Мосуновой, сопоставить тогдашний уездный Екатеринбург с нынешним мегаполисом, то резонно приравнять тогдашнюю мечту об оперном театре с нынешними надеждами на вторую линию метро. А тут война с Японией, а тут 1905 год. Какой театр, если империя трещит по всем швам? И неисполнимая мечта о театре была оставлена до лучших времён.
Лучшие времена всё не наступали, но в сентябре 1908 года главой Екатеринбурга избрали А.Е. Обухова. Освоившись в этой должности, Александр Евлампиевич манны небесной ждать не стал и счёл строительство Нового театра (таково было первоначальное название этого зрелищного заведения) своей главной задачей. В городской казне денег на такое «излишество» не было, зато первостепенных нужд — на десятилетия работы: улицы не мощены, канализации нет, водопровода нет, общественного транспорта нет. Богатые заводчики и коммерсанты, конечно, есть, но «административный ресурс» у главы уездного города размером в половину нынешнего Каменска-Уральского, конечно, несравним с властью «царя и бога уральского хребта» Глинки. Однако самая всепокоряющая власть — это власть духоподъёмной идеи, которой А.Е. Обухов, несомненно, обладал и сумел должным образом ею распорядиться. Всего двух лет хватило, чтобы на Щепной площади (тогда это был, по воспоминанию театрала-современника, каменистый неровный пустырь почти на окраине серого деревянного города) возвысился «чертог искусства»36, и он великолепием своего архитектурного облика и совершенством внутреннего устройства установил городу новую, более высокую планку притязаний и как бы указал направление дальнейшего развития. С появлением оперного театра Екатеринбург заметно повысил свой статус культурного центра, и этот уровень остался у него навсегда.
Одного этого деяния было бы достаточно, чтоб А.Е. Обухов занял почётное место в истории Екатеринбурга. Однако, успешно справившись с этой задачей, Александр Евлампиевич тут же замахнулся на новую высоту: взялся за воплощение в жизнь опять-таки давно назревшей идеи — занялся созданием в городе первого вуза, Уральского горного института. Создать высшее учебное заведение оказалось на порядок трудней, нежели построить здание оперного театра, к тому же с подписанием указа о его учреждении, хорошо продуманного и со всеми ведомствами согласованного, император Николай II почему-то долго тянул и изволил начертать своё имя под этим документом ровно за неделю до начала Первой мировой войны.
Но и в условиях войны градоначальник Обухов не опустил руки: и ректора нашёл (в Петрограде; специально за тем туда съездил, целое расследование провёл), и «отцов города» расшевелил, и с великой помпой — при участии самых именитых и состоятельных граждан города, журналистов, чиновников, даже губернатор из Перми специально приезжал, — летом 1916 года организовал церемонию закладки первого камня в фундамент учебного корпуса. К слову, церемония была устроена не ради показухи, а для мобилизации сил, обладающих необходимыми для большого дела ресурсами, и эта акция оказалась весьма эффективной. Дальше уже многое зависело от ректора: преподавательские кадры изыскать, разработать учебные планы, найти оборудование для лабораторий, книги и журналы для библиотеки, набрать студентов. И профессор П.П. фон Веймарн, ректор и строитель, занимался всем этим ответственно и профессионально, едва ли кто-то другой сумел бы справиться с этими задачами лучше, нежели он. А поскольку работа по созданию вуза шла теперь успешно и уже не требовала непосредственного участия главы города, Обухов переключился на другие проекты, первостепенно важные для города: занялся водопроводом и трамваем.
Увы, ни ректор, ни градоначальник не в силах были противостоять историческим катаклизмам. Рухнула монархия, рушился фронт, рушился привычный общественный порядок… Учебный корпус достроить не успели, торжественный (на этот раз очень скромно обставленный: не было нужды мобилизовать общественность) акт открытия первого в Екатеринбурге вуза провели в читальном зале только что отстроенного архитектором К.Т. Бабыкиным здания для библиотеки имени В.Г. Белинского (нынче там «Крапивинка») — ровно за неделю до 25 октября 1917 года…
События первых послереволюционных лет всё смешали. А.Е. Обухов и П.П. фон Веймарн вслед за армией Колчака эвакуировались на восток (не вместе, у каждого была своя судьба), а потом за границу; оба в эмиграции и умерли. Но созданный их трудами вуз, претерпев многие метаморфозы, не просто остался в истории города — можно сказать, от этого корня проросла вся вузовская система, сложившаяся в столице Урала, а сегодня это 29 учреждений высшего образования (впрочем, в это число включены и филиалы ряда иногородних вузов, для которых здешняя почва оказалась плодородной).
А о трамвае и водопроводе городу пришлось забыть на целое десятилетие. Их построили уже в советском Свердловске в конце 1920-х, предметно доказав, что история не дробится сменой властей и режимов на независимые отрезки; её поток един в своей сути и в конечном итоге пробивается сквозь все завалы, образовавшиеся вследствие социально-исторических катастроф.
Преемственность исторического процесса можно усмотреть и в том, как детище Обухова, Свердловский оперный театр, уже орденоносный и академический, реконструировали на 70-м году его существования.
Заботу и ответственность за эту «реновацию» взял на себя тогдашний первый секретарь обкома КПСС Б.Н. Ельцин. По властной энергии, в нём заключённой, Борис Николаевич напоминал генерала Глинку — он и повёл себя, как некогда главный горный начальник: собрал на совещание руководителей самых могущественных предприятий Среднего Урала и сказал: «Надо!» И никто ему не возразил — не потому, что Ельцин умел надавить, а потому что все понимали: действительно надо.
Хозяин — не должность, а миссия
Несколько историй из прошлого не отражают всей сложности коллизии.
Прежде всего, конечно, повседневная жизнь города (если он даже несопоставим по населению и экономическому потенциалу с полуторамиллионным нынешним Екатеринбургом) далеко не исчерпывается тем, чтобы что-то построить или учредить. Вряд ли это утверждение нуждается в пояснениях.
С другой стороны, и генерал В.А. Глинка, и упомянутый здесь Б.Н. Ельцин вовсе не были градоначальниками. Между прочим, за почти двадцать лет пребывания Глинки в должности главного начальника горных заводов в Екатеринбурге сменилось восемь «городских голов», и все по социальному статусу — купцы. Среди них трое Рязановых, каждый — фигура сама по себе. Но идея строительства первого городского театра шла не от кого-нибудь из них, а вот деньги — от них в первую очередь.
Не был градоначальником и Ельцин, и сама идея реконструкции оперного театра шла, думаю, не от него. Что здание и всё его убранство, наружное и внутреннее, а тем более оборудование нуждаются в серьёзной реконструкции, чувствовал и рядовой зритель, когда, придя на спектакль, усаживался в скрипучее деревянное кресло, на котором слово «рядъ [такой-то]» было вырезано ещё с дореволюционным «ером», рассматривал декоративную лепнину на стенах, ложах, потолке с остатками облупившейся бронзовой краски, потускневший хрусталь люстр. Но рядовой зритель просто не мог знать, как поизносилось и устарело оборудование сцены, какая теснота за кулисами, как не хватает репетиционных и складских помещений. Между тем Борис Николаевич в театре бывал не только в качестве зрителя: там ведь проходили (как в Москве — в Большом) и разного рода крупные, многолюдные официальные мероприятия, и первый секретарь обкома являлся ни них, выражаясь театральным языком, протагонистом. Так что за кулисами он тоже бывал.
Замаячивший на ближнем горизонте 70-летний юбилей дирекция театра и соответствующие чиновные инстанции сочли хорошим поводом, чтобы добиться выделения средств на реконструкцию здания и всей его «начинки». Но средства на такую операцию требовались огромные, выкроить их из городского бюджета не представлялось возможным. Поэтому инициаторы обновления театра (думаю, не один человек, а небольшая, но представительная делегация) отправились со своей идеей не к председателю горисполкома (хотя эту должность тогда занимал выдающийся руководитель — П.М. Шаманов), а к первому секретарю обкома: у Б.Н. Ельцина был и административный ресурс, сопоставимый с властными полномочиями генерала Глинки, и сильные позиции в Москве, и репутация руководителя, который если обещал, то непременно сделает. И Борис Николаевич не просто «проникся», но и взял на себя руководство всей операцией. Но раз уж сам взялся — вставал вопрос престижа (то ли области, то ли её руководителя): театр должен был стать даже лучше, чем был в самом начале.
Так и произошло: по проекту архитектора А.Е. Заславского здание было существенно расширено в служебной части (при самом бережном отношении к архитектурному стилю и первоначальному облику!), с большим тактом перепланированы рекреационные помещения для зрителей, а зрительный зал приобрёл небывало праздничный вид: мягкие кресла, изготовленные в Венгрии, сверкающий хоровод люстр чистейшего хрусталя, новый занавес и сусальное золото на лепнине (первостроители театра могли себе позволить лишь бронзовую краску). Ну, и усовершенствована вся сценическая машинерия, которая не на виду у зрителя, но благодаря ей спектакль становится более динамичным и зрелищным.
Театр был закрыт на реконструкцию с марта 1981 года, а 28 декабря 1982 года в обновлённом зале был дан торжественный концерт в честь окончания работ. Зрительный зал в тот вечер был заполнен участниками реконструкции — мастерами уникальных ремёсел, перед ними с благодарственной речью выступил главный триумфатор этого события Б.Н. Ельцин. Однако первый спектакль на обновлённой сцене (опера Андрея Петрова «Пётр Первый») состоялся лишь месяц спустя. Этот факт сообщается в источниках, к которым я обратился, нейтрально — будто такая пауза в порядке вещей. Но случилось мне через несколько дней после торжественной акции по поводу окончания большого ремонта зайти в театр по какой-то надобности — наверно, деловую встречу кто-то назначил — и при этом даже заглянуть за кулисы. Огляделся там и оторопел: какие-то не до конца ещё освобождённые от заводской упаковки агрегаты, штабеля досок и груды строительного мусора, полы не постелены, передвигаться приходится по временным дощатым настилам… Да уж, поторопились с рапортом о завершении работ — получилось как-то очень уж по-советски. Так Б.Н. Ельцин и был почти идеальный руководитель в рамках советской системы. На том и сломался, став президентом. Но это так, к слову.
Между тем председатель горисполкома П.М. Шаманов, который реконструкцией оперного театра практически не занимался, двумя-тремя годами позже принял самое деятельное участие в создании на месте полузаброшенного участка в центре Свердловска культурного комплекса «Литературный квартал». Идея родилась в Объединенном музее писателей Урала, однако Павел Михайлович не только высоко её оценил, но и помог сделать первые, причём очень значительные, даже решающие шаги к её реализации. К сожалению, Шаманов умер, когда работа над обустройством Литературного квартала была ещё далека от завершения, но эстафету помощи созданию уникального комплекса подхватил его преемник — последний советский градоначальник тогда ещё Свердловска Ю.В. Новиков. А завершить создание квартала-памятника помогал уже в послесоветские времена мэр А.М. Чернецкий.
Кому помогал? Этот вопрос кажется мне особенно интересным в рамках моей темы. Ибо душой и «властным распорядителем» проекта была Лидия Александровна Худякова, тогдашний директор Объединённого музея писателей Урала. У неё не было ни денег, ни административного ресурса; никто не обязан был ей помогать, никто не мог заработать на помощи ей. Но у неё был ресурс, который не получается вместе с должностью и не выдаётся в кредит, а нарабатывается десятилетиями работы: репутация. Источником репутации Л.А. Худяковой были предшествующие назначению на должность директора литературного музея тридцать лет работы в партийных органах. Она знала, к кому стоит обратиться с проблемами Литературного квартала, а те, к кому она обращалась, знали, что это важно не для неё лично, а для города, и можно не сомневаться, что задуманное будет сделано ответственно и добросовестно, по-хозяйски. И для благого дела находились средства (их передавали руководители предприятий), и срабатывал административный ресурс (у градоначальников), и благодаря тому десятилетиями деградировавший без хозяйского присмотра участок территории в центре мегаполиса шаг за шагом превращался в уникальный оазис истории культуры Урала — в одну из самых притягательных достопримечательностей нынешнего Екатеринбурга.
А теперь пора поставить ключевой вопрос: можно ли в рассказанных мной историях усмотреть хотя бы контуры социально-экономического механизма, применение которого позволило бы в своё время спасти бабыкинский «Пассаж», больницу в Зелёной роще, десятки менее известных зданий, которые в нашем городе нередко бесследно пропадают в одну ночь — и концы, как говорится, в воду? С другой стороны, а нужно ли вообще в наше несентиментальное время защищать историческую память города, воплощённую в дома, улицы и другие достопримечательности?
Не удивляйтесь такому повороту темы. Проблема защиты памятников истории и культуры потому и существует, что отношение к этим объектам у разных людей и общественных сил не просто разное, но нередко диаметрально противоположное, доводящее до столкновений за гранью закона. Причём сталкиваются не мнения, не вкусы, а глубинные социально-экономические интересы ценой в миллионы, а то и в миллиарды рублей. Отсюда и вытекает вопрос: а, собственно, кому и зачем нужно и кому совсем не нужно сохранять и даже «омолаживать» эти ветхие строения и сооружения?
Боюсь, что мой ответ не каждого читателя устроит; лишь тот со мною согласится, для кого город — не конгломерат разнородных объектов, каждый из которых сам по себе, а социальный организм, с которым все мы, горожане, сращены душой и памятью. Если лишить нас этой исконной связи — город для нас уже не город, а просто населённый пункт, и мы в нём — случайные обитатели, квартиранты.
Однако для некоторых персонажей, упомянутых в моём очерке (назову их так, как они сами себя предпочитают называть: бизнесмены), историческая память и самый дух города — пустые звуки, окаменелости едва ли не эпохи палеолита, они только мешают им реализовать какой-нибудь прибыльный «бизнес-проект». Причём в правоте своей они не сомневаются, поскольку и сами легко обходятся без таких «сантиментов», «вещественных знаков невещественных отношений», и сторонников у них (расшифрую для наглядности: поклонников кич-архитектуры типа «нового Пассажа» или пластмассового льва с позолотой в некоторых местах, которым осчастливил земляков неистощимый на эпатажные выдумки бизнесмен Симановский) находится немало.
Случилось мне когда-то побывать на исторической родине бизнеса — в Соединённых Штатах, и там резко бросилось в глаза, что и в больших, но особенно в малых городах почти не ощущается присутствия исторической памяти. Чистенькие, аккуратные, несколько «инкубаторские» (даже в богатой Санта-Барбаре) дома и коттеджи без явных примет времени, будто только вчера сданные под ключ. Функционально и уютно — «чего ж вам боле»? Там даже и градоначальника не нужно — достаточно шерифа.
Так что вопрос о сохранении объектов, несущих в себе историческую память, логическому разрешению не поддаётся, это мировоззренческий вопрос. Поэтому я никому ничего доказывать и не стану, однако рассчитываю на сочувственное понимание тех, кто видит разницу между «созданием рабочих мест» и развитием отечественной промышленности; зарабатыванием денег доставкой пиццы на самокате или раздачей рекламных листовок на бойком перекрёстке — и погружением в работу, которой предшествовали годы учёбы и в которой видится смысл жизни. Иными словами, разницу между монетизированным «раем» для «культурного потребителя» и полноценной человеческой жизнью.
Очевидно, что проблема сохранения исторической памяти и самого духа города актуальна не для всех, а лишь для тех, кто ценит возможность жить по-человечески. Ни «сити-приказчик», работающий в интересах бизнеса, ни даже шериф, оберегающий особнячки, воплощающие «американскую мечту», от покушений со стороны криминала, в том не заинтересованы.
Тут вся надежда на хозяина города (который может называться по-разному, да и, вообще-то говоря, не обязательно является главным в городе начальником). Хозяин не прислуживает кому-то, а разумно и ответственно ведёт хозяйство, то есть заботится о том, чтобы город был удобен и приятен для тех, кто связал с ним судьбу. Да-да, и для старожилов, ностальгирующих по временам, когда, к примеру, бабушки прогуливали их в коляске в том сквере, который мешает нынешним бизнесменам осчастливить город каким-нибудь «крутым» торговым комбинатом, и для самих тех бизнесменов, которым предлагается заработать даже больше, но иным, более плодотворным для растущего города способом.
Вы спросите: а такое возможно? Для «сити-приказчика» — нет, для истинного хозяина города — иного и быть не может, потому что он не администратор, а мозг и душа своего хозяйства. Хозяин — не должность, а миссия!
И тут неизбежно возникает последний, но он же ключевой вопрос: а такой хозяин в наших реальных условиях в принципе возможен? Ведь глава города не материализуется из эфира; с помощью записанных в уставе города «демократических механизмов» его избирает из числа имеющихся в наличии чиновников «демократически» же избранная Городская Дума. И никакой мистики.
Да, это так, но ещё на пороге Нового времени Френсис Бэкон разделил опыты на плодоносные и светоносные. Я не предлагаю рецепт, я хочу, чтоб вы, читатель, более реально представляли себе ситуацию.
1 Соловьёв С.М. Сочинения. В 18 кн. Кн. IX. История России с древнейших времён. Т. 17–18. — М.: Мысль. 1993. С. 469.
2 Ключевский В.О. Сочинения. В 9 т. Т. 4. Курс русской истории. Ч. 4. — М.: Мысль, 1989. С. 111.
3 Это не моё предположение: в интернете о Екатерине Александрийской выложено много материалов; для любопытствующего читателя — нескучное чтение.
4 Повесть опубликована в журнале «Урал», 1981, № 4 и сыграла заметную роль в жизни журнала тех лет.
5 Что не все младенцы, «крещаемые» в один день, получают одинаковые имена, объясняется просто: «небесное воинство» столь многолюдно, что на каждый день приходится несколько претендентов на покровительство — есть из кого выбирать.
6 Гегель. Соч. Т. XIV. — М., 1958. С. 237.
7 С того времени запомнились цифры, характеризующие мировую экономику (российская тогда только ещё готовилась сделать самоубийственный прыжок в омут глобального рынка): на один доллар, работавший в сфере реальной экономики, приходилось 50 долларов, обращавшихся в финансовой сфере. Деньги делались из денег, плодя финансовых авантюристов, но не принося пользы обществу.
8 Менделеев Д.И. Уральская железная промышленность. 1899. — СПб., 1900. — Факс. издание. — Екатеринбург, 2006. С. 8.
9 Витте С.Ю. Конспект лекций о народном и государственном хозяйстве. Часть 1. — М., 2016. С. 36.
10 Более предметно я рассказал об этом в очерке об одном из самых знаменитых российских предпринимателей второй половины XIX века Петре Ионовиче Губонине (Урал. 2023. № 8).
11 Академик Н.Н. Моисеев об «эре Гайдара» | Газета «Ракурс» | Политика, политические обзоры и комментарии (rakurs-art.ru)
12 Синтаксическую конструкцию я, как вы, вероятно, заметили, позаимствовал из классики, а в справедливости утверждения вы легко убедитесь, посидев полчасика перед включённым телевизором.
13 Витте С. Ю. Избранные воспоминания. — М., 1991. С. 78.
14 Этот сюжет подробно и с картинками изложен в интернете: «Пассаж»: эволюция и революция. Вековая хроника жизни здания / ФОТО | Деловой квартал DK.RU — новости Екатеринбурга.
15 См.: Свод памятников истории и культура Свердловской области. — Екатеринбург: «Сократ», 2007. С. 99.
16 ЦУМ и «Пассаж» в Екатеринбурге проданы. Старейшие магазины купило «Общество «Малышева, 73» — Новости — 66.ru.
17 См.: Уральский рабочий. 2012, 15 марта. См. также: Перестройка «Пассажа» — это узаконенное преступление — Недвижимость Екатеринбурга (66.ru).
18 Я цитировал эти высказывания в статье, опубликованной ещё в ту пору, когда вопрос о сносе «Пассажа» был в центре общественного внимания: Лукьянин В.П. Сносить — не сносить? // Вестник УрО РАН «Наука. Общество. Человек». 2012, № 4. Там есть и необходимые сноски, и имена, и фотографии.
19 Екатеринбург. История культуры. Т. II. Скульптура. Живопись. Архитектура. — Екатеринбург, 2022. С. 182.
20 «Былое» (приложение к журналу «Родина». 1998, № 77).
21 Фотографию эту можно увидеть в упомянутой выше интернет-публикации: «Пассаж»: эволюция и революция. Вековая хроника жизни здания / ФОТО | Деловой квартал DK.RU — новости Екатеринбурга.
22 Пока писалась эта статья, асфальт по распоряжению мэра перестелили, авось ровным он достоит до выхода номера журнала с этой статьёй в свет.
23 Честно говоря, интернет не даёт точного ответа: один он купил или в содружестве с другими владельцами крупных капиталов: А.А. Козицыным, А.М. Симановским (называются и другие фамилии). Но если это был и коллективный замысел, И.А. Алтушкин в ряду предполагаемых партнёров обычно называется первым, он же и даёт пояснения в интервью журналистам. Так что буду говорить всё-таки о нём.
24 Заброшенную больницу в Зеленой Роще Екатеринбурга начнут восстанавливать осенью, работы будет выполнять немецкая компания — Е1.ру (e1.ru).
25 Диссертация на тему «Формирование системы критериев оценки историко-архитектурного наследия в России», скачать бесплатно автореферат по специальности ВАК РФ 18.00.01 — Теория и история архитектуры, реставрация и реконструкция историко-архитектурного наследия (dissercat.com).
26 См.: Кладбище домов «Екатеринбург. Хроника утрат». На память. EkMap.ru.
27 Екатеринбург: энциклопедия: в 2 т. Т. 1. — Екатеринбург, 2023. С. 300.
28 См.: Екатеринбург: Наследие конструктивизма. — Екатеринбург, 2009. С. 81.
29 В Екатеринбурге взяли под охрану бывшее здание ДОСААФ на Воеводина, 6 — 5 августа 2024 — Е1.ру (e1.ru).
30 По сути, это был очень представительный дискуссионный клуб, которым на протяжении примерно двух десятилетий руководил академик В.А. Черешнев.
31 Вестник УрО РАН «Наука. Общество. Человек». 2011, № 2. С. 17.
32 Собрание фасадов, Его Императорским Величеством Высочайше апробованных для частных строений в городах Российской Империи. 1809–[1812] года. Части І–V. — [С.-Петербург, 1809–1812].
33 Игорь Заводовский: «Мы закончим раздел рынка торговли в Екатеринбурге». — РБК (rbc.ru).
34 Город Екатеринбург. Сборник. Второе, репринтное издание. — Екатеринбург, 1998. С. 40. Для тех, кто, может быть, не в курсе: генерал В. А. Глинка — с 1837 по 1856 год главный начальник горных заводов, «царь и бог Уральского хребта».
35 Екатеринбург. История культуры. Т. I. Музыка. Театр. Кино. — Екатеринбург, 2021. С. 81.
36 Этим выражением, заимствованным из оперы Вагнер «Тангейзер», передала свое первое впечатление от театра певица М.Г. Ростовская-Ковалевская, певшая в Екатеринбургской опере в первом сезоне. См.: Эбергардт С.С., Порска В.И. Наш оперный. — Екатеринбург, 1998. С. 101.