Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2024
Сергей Щавинский — родился в г. Балтийске Калининградской обл. Учился в Ленинградском институте культуры и Северо-Западном институте печати. Был корреспондентом и главным редактором различных специализированных изданий. В 2003 и 2016 гг. под псевдонимом «Сергей Ёжкин» выпустил в Петербурге книжки своих иронических стихов и афоризмов: «Ё…» и «Дабл Ё». Живет в Санкт-Петербурге. В журнале «Урал» публикуется впервые.
Сосед
В соседней парадной нашего дома поселились новые жильцы — мать с сыном. Оба высокие, грузные, какие-то неловкие и, как мне сразу показалось, смешные и непрактичные. Мать, пожилая женщина, заметно хромала, сильно заваливаясь при ходьбе на один бок. Сын — мужчина зрелого возраста, был какой-то странный, не просто большой, а громадный, словно нависающий над тобой, с отсутствующим взглядом и бубнящий что-то себе под нос.
Они заехали в давно пустовавшую двухкомнатную квартиру на втором этаже. Фактически эта квартира соседствовала с моей, только находилась на другой лестнице. Но мой кабинет и одну комнату их квартиры разделяла стена, причем, по всей видимости, не капитальная, потому что слышимость между нашими квартирами была отличная. Когда мать с сыном разговаривали, я хорошо слышал это и мог разобрать многое из их речи.
Более того, я слышал любой шум в той комнате, даже поскрипывание кровати, стуки, кашель и практически любые громкие звуки. Было ощущение, что нас разделяет только тонкая перегородка, хотя мы и жили в разных квартирах, которые находились на разных лестничных клетках.
Я часто видел, как эта старая женщина ходила в магазин с тележкой, сильно хромая и наваливаясь на одну сторону. А еще я видел, как она выходила на балкон и занималась там цветами — на прежде пустом убогом балконе теперь появились ящички и горшки с настурциями и петуниями.
Я решил не торопиться заводить с новыми соседями отношения и предоставить событиям самим развиваться, как получится. Подозреваю, что, видя меня, они даже не догадывались, что моя квартира находилась через стенку. Они тоже не стремились завязать знакомство со мной.
Периодически я видел на улице то ее, сильно хромающую, то его, идущего, как косолапый медведь, своей тяжелой, нечеловеческой походкой.
Прошло какое-то время, год или больше, и я стал замечать, что давно не встречал эту женщину и не видел ее на балконе. И тогда я понял, что ее не стало, она умерла… Как-то быстро это случилось после их заселения в наш дом.
Мой странный сосед остался один. А мне казалось, что он — человек совершенно не приспособленный к обыденной бытовой жизни, тем более что жил со своей мамой.
Знаете, если мужчина живет всю жизнь с мамой — это диагноз. Это такая особая картина жизни, и, надо сказать, не очень привлекательная. По многим причинам. Он всю жизнь держится за маму как за спасательный круг. Мужчина не представляет, как можно жить самостоятельно. И кроме того, как он обходится без женщины?.. А этот сосед, судя по его внешнему облику, явно давно не общался с женщинами.
Соседа я встречал только по пути в магазин, до которого от нас было полтора квартала. И жители нашего дома ходят в этот магазин по одной и той же улице. Поэтому мне казалось, что больше он вообще никуда не ходил.
Когда я встречал его, шедшего навстречу по улице, мне даже становилось немного жутко — такое мрачное впечатление он производил. Грязная, давно не стиранная одежда, отросшая борода и во всем запущенный вид, почти как у бомжа. Наверное, он знал, что мы соседи по дому, он смотрел на меня, но никогда не заговаривал со мной, и мы проходили мимо друг друга.
Я по-прежнему слышал его присутствие за стеной, особенно ночью, когда не спал или просыпался, я слышал, что сосед тоже не спит, ходит по своей квартире или шумно ворочается в кровати… Удивительно, но мне даже стало казаться, что мы с этим совершенно незнакомым человеком живем в унисон, как одно целое, в каком-то одном биоритме…
Порой я задавал себе вопросы: кто он такой? чем занимается? как зарабатывает деньги? на что живет? Сосед явно нигде не работал… Может быть, он работал дома, сидя за компьютером, в удаленном режиме?.. Но его дремучий вид что-то не напоминал продвинутого айтишника. А может быть, он был писателем — сидел дома и писал какую-то большую книгу? Но в мои представления о писателях он тоже никак не укладывался — мне казалось, пишущие люди должны иметь более благородный, цивилизованный вид, ведь это работники интеллектуального труда, особая каста творцов.
Как-то в начале лета, когда уже затихал день, я выглянул в окно и увидел, что мой сосед через наш двор направился куда-то явно не в сторону магазина. Ну, пошел и пошел, подумал я. Хотя все-таки интересно, куда? Про какого другого человека я бы не задумался. Но уж слишком загадочной фигурой оставался для меня этот сосед.
Дня через два, примерно в такое же время, я снова увидел его идущим из двора в том же неизвестном мне направлении.
Может, на работу устроился каким-нибудь охранником, подумал я. И любопытство стало раздирать меня еще больше. Я подумал, что, если еще раз увижу, пойду за ним. Может, пойму, куда он направляется и что там делает.
Так и случилось. На следующий день, примерно в то же время, сосед опять двинулся прочь от нашего дома. Недолго думая, я натянул джинсы, накинул легкую ветровку, выскочил во двор вслед за соседом и быстро пошел через двор по диагонали. На улице, уже вдалеке, увидел уходящую грузную фигуру соседа.
Я немного его нагнал, но оставался на значительном расстоянии. Сосед шел средним шагом, не оглядываясь и ни на кого не обращая внимания, что было для меня кстати. Так мы прошли несколько улиц и вышли на окраины. Здесь располагались какие-то хозяйственные постройки, на вид иногда заброшенные или совсем бесхозные. И улица здесь просматривались лучше. Шли мы уже больше получаса, и я стал думать, зачем за ним увязался, долго ли мы будем еще так идти…
Но тут как раз он свернул в ворота и прошел на территорию огороженного большого участка какого-то хозяйства или предприятия. Видно было, что он перекинулся парой слов с охранником в будке и своей грузной походкой направился в глубину двора.
Я подошел почти к самым воротам, но соседа уже не было видно. Наверное, он прошел куда-то в глубь территории или вошел в одно из двухэтажных зданий серого кирпича. Пойти за ним я не решился, и меня все равно остановил бы вахтер, потому что сказать мне было нечего — я даже не знал имени своего соседа. Я еще немного пооколачивался вокруг, прошел в одну сторону, в другую, но соседа за ограждением нигде не увидел. Пришлось возвращаться домой. По пути я смотрел на неказистые здания промзоны и прочел на одном из них, что это — Промышленная улица. Подумал: наверное, к этой территории можно зайти с другой стороны. Но на этот раз решил больше не продолжать свои поиски.
На следующий день, опять же часов в пять, я отправился по знакомому уже маршруту. Но с Промышленной улицы свернул в небольшой проулок, который ее пересекал и по которому, по моим расчетам, можно было пройти к территории того же неизвестного мне хозяйства с другой стороны. Вдоль дороги тянулось ограждение, сделанное из профильных металлических листов. Я стал искать в нем какую-нибудь щель или дырку и наконец такую брешь нашел. Но за ограждением ничего, кроме пары грузовых машин, которые, видимо, стояли здесь давно на приколе, я не увидел. Пошел дальше, пройдя еще метров сорок, я нашел новую грубую щель между отогнутым листом ограждения — видимо, кто-то поработал здесь железякой. И, заглянув туда, недалеко от ограждения я сразу увидел массивную фигуру своего соседа, который стоял под навесом у большой каменной глыбы. Рядом с ним был еще один человек, они переговаривались и что-то обсуждали. А вокруг лежали большие гранитные камни, но меньших размеров.
Глыба представляла собой почти трехметровый гранитный монолит. Видимо, он уже был грубо обработан с разных сторон, но в целом представлял собой еще нечто бесформенное. Мой сосед вместе с напарником стояли на невысоком стеллаже, на котором лежала болгарка с большим диском и перфоратор с длинным сверлом. Наконец сосед взял в руки болгарку, а его напарник поднял шланг, из которого потихоньку шла вода. Он направил струю на камень, а сосед включил болгарку. Раздался резкий вой, но звук тут же изменился, потому что сосед уже направил ревущий диск в верхнюю часть гранитной глыбы. Большой алмазный круг болгарки врезался в гранит и стал медленно продвигаться в глубину камня. Но он прошел не очень глубоко. Сосед вынул болгарку из распила и начал пилить рядом. Он еще несколько раз проделывал такую же работу, а его напарник только немного перемещал шланг с водой.
Я недолго постоял, посмотрел на этот процесс, повернулся и пошел обратно. Я удовлетворил свое любопытство, понял, чем занимается мой сосед. Конечно, работа у него была тяжелая, но можно сказать, что все-таки творческая.
Его история перестала для меня быть загадкой, и на некоторое время я забыл про соседа и не отслеживал, когда и куда он отправляется из дома. Но прошло, наверное, недели полторы или две, я стал вспоминать про соседа, и мне стало интересно, что же там у него получается.
В один безветренный июньский вечер я снова отправился на уже известную мне окраину города. Унылый пейзаж вокруг не вдохновлял, только любопытство вело меня все дальше и дальше. Наконец показались знакомые строения. Я нашел ту самую рваную щель в листах забора и, прильнув к ней, увидел за ограждением фигуру соседа у того же массивного камня. Только гранитная глыба изменилась и уже приобрела какие-то, пока еще совершенно непонятные очертания. Мой сосед стоял с большим зубилом и молотком и бил по камню, обрабатывая верхнюю часть монумента. С угрюмым и сосредоточенным видом он иногда почти ложился на камень и, казалось, сливался с ним.
Конечно, мне было интересно, что же в результате получится, и на протяжении нескольких летних недель я еще не один раз приходил туда и наблюдал за процессом создания каменной скульптуры. И я видел, как из бесформенной глыбы постепенно стали вырисовываться большие сложенные крылья птицы, как будто устремленные вниз. Их очертания становились все более рельефными и выразительными.
Как-то во время моего наблюдения пошел дождь, но соседа это не останавливало — он был под навесом и продолжал работать со всей своей силой и напряжением. Я, конечно, промок до нитки и вернулся домой, будто после морского шторма.
Дома я по-прежнему слышал за стеной, как по ночам сосед подолгу тяжело ворочался в кровати, не спал, видимо, мучился какой-то бессонной мукой, которая не покидала его. Наверное, всю первую половину дня он отдыхал, а напряженно работал в конце дня, до того, как стемнеет.
Я так же встречал соседа на улице по дороге в магазин, и мы все так же, не здороваясь, проходили мимо друг друга.
Но как-то я поймал себя на мысли, что уже несколько дней не слышал в соседней квартире никаких звуков. Может, мой сосед закончил работу и уехал в отпуск?
Я решил снова сходить на Промышленную улицу, посмотреть, в каком состоянии работа, и, возможно, понять, что с моим соседом. Но когда я пришел туда и прильнул к бреши в заборе, то на привычном месте уже ничего не было. Вокруг по-прежнему лежали большие гранитные глыбы, но место, на котором прежде стояла каменная скульптура, было пустым.
Какое-то чувство беспокойства охватило меня. Казалось бы, какое мне до него дело, кто мне этот сосед? А с другой стороны, он же был моим самым близким соседом, и на слух я был свидетелем его домашней жизни. Можно сказать, что наши кровати стояли рядом, хоть их и разделяла стена…
Во дворе я спросил другого нашего соседа, балабола Сашу, который жил как раз в той соседней парадной, вечно околачивался на улице и со всеми обязательно перекидывался хоть парой слов.
— Виталий-то? Так его недели полторы уже отвезли в больницу. Тут как-то вечером приезжала «скорая», и его на носилках вынесли. А ведь он тяжелый, зараза! — И Сашка привычно и беззаботно засмеялся. Он смеялся по любому поводу.
— И что известно о нем?
— Да я не знаю… В квартире тишина, свет не горит.
Интрига нарастала. Что с соседом? Что с его скульптурой? Для чего или для кого он ее делал?
Теперь, когда я ложился в кровать, я все время прислушивался, вдруг что-то услышу. Но никаких звуков за стеной по-прежнему не раздавалось. Так, по моим подсчетам, прошло уже недели три или больше.
Как-то я долго не мог заснуть, все ворочался, но сон не шел. А я по себе знаю: если не заснуть, то это надолго. Читать тоже не мог, глаза не слушались, мозг не воспринимал строчки. Но под утро все-таки меня сморило, и я отключился. Мне снится, что где-то, непонятно где, в совершенно пустынной каменистой местности впереди идет мой сосед, а я — за ним и хочу его догнать. Но чем больше усилий я прилагаю, тем дальше уходит сосед. Я очень хочу догнать его, но он все дальше и дальше… И тут до меня доходит, что мы идем по Марсу, и я понимаю, что никогда не смогу вернуться без своего соседа на Землю. Меня охватывает настоящий ужас — и я тут же просыпаюсь.
Да что же это такое, думаю я, теперь он начинает мне сниться! Надо все-таки как-то узнать, что с ним…
Но обстоятельства развиваются сами собой, и я не прикладываю к этому никаких усилий. На следующий день тот же Сашка, увидев меня, сообщает:
— Ты спрашивал, что с Виталиком. Говорят, что он умер в больнице на операционном столе, то есть уже получается, недели три назад. То ли у него был холецистит, то ли перитонит, черт его знает… Год назад умерла его мать, а теперь и он сам отправился вслед за ней.
— А чем он занимался? — спросил я.
— А хрен его знает! Все больше дома сидел…
Ну что ж, этим заканчивается любая жизненная история, немудрено рассудил я. Но поздним вечером, когда ложился в кровать, вопреки логике, я поневоле прислушивался к тишине за стеной. А вдруг там кто-то зашевелится, вдруг он появится там, в своей квартире?..
Наступила осень, и я стал забывать про соседа и его работу. Телевизор я не смотрю, только утром, когда делаю зарядку, или параллельно, когда делаю что-то по дому. Как-то в такой момент шли новости. Вслед за унылыми событиями официальной хроники, которые не вызывали никакого интереса, сообщают, что в Ставропольском крае поставили монумент в память о погибших в разбившемся здесь два года назад пассажирском самолете. Собралось много людей, они выстроились со скорбными лицами, почти у всех в руках цветы, кто-то плачет. Монумент стоит под белым покрывалом. Но вот к памятнику подходят руководитель края и представитель МЧС, они берутся за шнуры от белого полотна и стягивают его со скульптуры…
Я был поражен и не мог найти слов… Это была та самая каменная скульптура, которую создал мой сосед. Она возвышалась на большом постаменте и была чрезвычайно выразительна — большие сложенные крылья обреченно устремлены вниз и летят на свою погибель…
Новостной сюжет был короткий. На пару минут я застыл перед экраном. И вдруг в какой-то момент мне показалось, что среди участников открытия я увидел своего соседа, его заросшую косматую голову. Камера быстро перешла на других людей, но мне показалось, что это был он… А может, мне просто очень хотелось, чтобы это был он, чтобы он оказался жив и увидел свое творение как памятник, созданный его руками.
Дутые шарики
Юра Вепрев, светловолосый молодой человек с простым открытым лицом и каким-то почти неуловимым, не городским обликом, окончил институт культуры в те далекие годы, когда мы еще носили белые рубашки с галстуками, а советская власть морочила людям голову про развитой социализм.
Юра был человеком своего времени, умеренным ура-патриотом, воспитанным на книгах Аркадия Гайдара, Бориса Полевого и стихах Николая Тихонова. «Гвозди бы делать из этих людей», — любил повторять он крылатые слова поэта. Но Юрий был покладистым человеком и, начав свою деятельность в большом, известном в Ленинграде Дворце культуры, сразу же проявил себя как добросовестный и исполнительный работник, готовый делать все, что требует начальство, районный отдел культуры и райком партии.
Он попал в отдел массовых мероприятий и должен был заниматься организацией и проведением разных праздников, по большей части к официальным датам, и праздничных концертов. Отдел был небольшой, в нем работало три человека, и все приходилось делать самим: писать сценарии праздников, быть ведущими на мероприятиях, дежурить в игротеке среди неугомонных детей во время новогодних каникул, помогать трем полупьяным рабочим сцены, которые всякий раз кобенились и работали так, словно делали одолжение, или помогать ставить свет на сцене перед очередным торжественным мероприятием.
При этом работники отдела были едва ли не самыми низкооплачиваемыми в учреждении, хотя и у всех служителей сферы культуры зарплата больше походила на пособие по безработице.
Юра относился к такому типу людей, у которых от природы был образ мыслей работников Дома культуры. Общаясь с ними, приходишь к выводу, что ничего с этим поделать нельзя и от этого праздника жизни некуда деться.
Директором Дома культуры был Виктор Алексеевич Музин, крепкий, коренастый, излишне самоуверенный мужчина в возрасте за пятьдесят, который всегда смотрел на собеседника немигающим взглядом. До этой работы он имел теплое место в руководстве городской профсоюзной организации на площади Труда, но за какой-то прокол был перемещен на должность директора ДК. Персональная машина здесь ему уже не полагалась. А до этого он ездил на «Волге», и привычка иметь служебную машину и персонального водителя не давала ему покоя. По своим каналам он приобрел для дворца списанный из какой-то воинской части «газик» с потертым брезентовым верхом, который в народе называли «козлом». Водителю было неудобно ставить «козла» среди служебных «Волг», когда он привозил своего директора на очередное совещание руководителей учреждений культуры, над ним подсмеивались коллеги-водилы. Но Музину было все равно — главное, что у него был персональный автомобиль.
Дворец культуры был памятником советского конструктивизма. Он обладал всеми признаками этого стиля: был сильно вытянут по скучному, мрачноватому фасаду и с одной стороны имел характерную башенку, которая возвышалась над всей линией здания на несколько этажей. Во Дворце культуры было много помещений для культурной кружковой деятельности и большой зрительный зал с глубокой, вместительной сценой.
Еще в институте Юрий читал в одном из учебников по режиссуре массовых мероприятий, что до войны во время какого-то праздника на сцену этого Дворца культуры выезжал… танк. А когда начал здесь работать, он стал мечтать повторить этот впечатляющий режиссерский ход — у него просто все зудело от желания сделать это. Периодически он ходил к Музину и рассказывал ему о своей идее, заронив у того мысль, что они могут навсегда прославиться в культурной истории Ленинграда.
В городе наступила ранняя весна, а с ней стало стремительно распространяться и весеннее настроение. Кондовый директор уступил наконец постоянным напоминаниям Вепрева и для проведения праздника в честь 8 Марта для особо отличившихся женщин района разрешил срезать сваркой старые двери арьерсцены, которые с трудом и не полностью открывались, и заменить их на легкие и более удобные ворота. Въезд на сцену любой автомобильной техники был открыт!
В кульминационный момент праздника, на радость Юре, на сцену выехала машина скорой помощи с сиреной и мигалкой. Из машины вышли веселые люди в белых халатах с добродушными лицами и, взяв микрофоны, объявили ошеломленным женщинам: «Не волнуйтесь! Сегодня мы пришли поздравить вас и пожелать всем женщинам в этом зале доброго здоровья!» У зрительниц в зале отлегло, все заулыбались и расслабились…
Праздник удался, а так как въезд на сцену с улицы теперь стал доступным, то и на других праздниках стали использовать эту возможность. По замыслу Юры, во время проведения районного пионерского праздника под песенку «Катится, катится голубой вагон» на сцену выехала раскрашенная тротуароуборочная машинка с несколькими прицепами, на которых находилось множество детей. Они держали в руках надутые гелием разноцветные шарики и в конце своего выступления по команде выпустили их прямо на сцене. Получилось очень эффектно!
Но шарики, взлетев вверх, прилипли к потолку над сценой на высоте колосников, и достать их оттуда было уже невозможно. Ну, улетели шарики — и улетели! Подумаешь, висят себе там на потолке. Что с ними делать, никто не знал и никто не стал ломать голову из-за этих шариков. Они же никому не мешали, и из зала их не было видно… Но со временем, постепенно сдуваясь, шарики стали опускаться над сценой — и иногда в самый неподходящий момент.
Через несколько дней во Дворце культуры должно было пройти торжественное заседание партхозактива района, какие тогда регулярно проводились к праздникам, на котором должен был выступать, назовем его, Лев Николаевич Кочетков, большой партийный начальник — второй секретарь Ленинградского обкома КПСС. В зале сидят причесанные и прилизанные партийные работники и вся верхушка района. Все слушают, все, как один, смотрят на сцену. Никто не позволяет себе отвлекаться и даже перекинуться парой реплик с соседом. Это и естественно — весь зал хорошо просматривается, и такие вольности никто не может себе позволить.
И вот во время доклада секретаря обкома в зале стали раздаваться еле слышные смешки, постепенно переходящие в осторожный ропот и даже сдержанный смех. Кочетков, стоя на трибуне, не мог понять причину оживления в зале, но зрители стали замечать, как сверху медленно опустился один полусдувшийся шарик. Он представлял собой какой-то комок неопределенной формы оранжевого цвета, непонятно как висящий в воздухе. Через пару минут появился другой шарик, уже зеленый. Постепенно они опускались все ниже и висели сзади над столом президиума…
В зале заметно оживились. Однако обстановка не позволяла собравшимся расслабляться, все-таки на трибуне стоял второй секретарь обкома — не шутка.
Сидевший в первом ряду директор Музин, пригибаясь, выскочил из зала, помчался за сцену и там стал шепотом истошно кричать неизвестно кому: «Вы что, охренели?! Немедленно сделайте что-нибудь! Надо эти шары убрать!» И, подскочив с диким лицом к испуганному Юре, который находился за кулисами только для того, чтобы вовремя дать отмашку на включение гимна, набросился на него: «Вот к чему приводят твои режиссерские выкрутасы! Мейерхольд, понимаешь ли! Ты понимаешь, какой это скандал?! Детский сад! Шарики у них, понимаешь, ли!..»
Юра не знал, куда себя деть, разводил руками и говорил то ли себе, то ли Музину: «Виктор Алексеевич, ну разве можно было такое предположить?!»
За кулисами тоже было некоторое оживление — все смотрели на шарики и тихо потешались, но никто не мог ничего сделать, а двое рабочих сцены только пожимали плечами. Музин с болью смотрел на ярко освещенную сцену и еще больше бесился от своего бессилия.
Но как выяснилось, это были еще не все сюрпризы, которые должны были произойти в этот не самый счастливый для директора день.
В любом театре или Дворце культуры есть свои кошки. Они живут и плодятся под сценой, а питаются во всем сценическом пространстве, где их каждодневно подкармливают добрые билетерши и уборщицы, да и пожарные от нечего делать.
Когда зал более-менее успокоился и привык к жалкому виду шариков, которые опустились уже совсем низко, на сцене появилась облезлая кошка. Сосредоточив все внимание на шариках, никто не заметил, как она вышла из-за кулис на сцену. «Куда!!!» — раздался какой-то отчаянный крик-шепот со стороны сцены… Но когда кошка, не торопясь, направилась на авансцену, села у рампы и стала преспокойно умываться на виду у всего зала, было уже поздно… На нее пытались шикать из-за кулис, но ведь сильно не пошикаешь во время выступления второго секретаря обкома партии.
И снова в зале начались смешки и оживление. Наконец кто-то с переднего ряда встал и рукой сделал резкий жест в сторону кошки, отгоняя ее со сцены. Та испугалась и припустила за кулисы. Естественно, это заметил и выступающий секретарь обкома, но отнесся к происшествию снисходительно, показав рукой, мол, что поделаешь, мы же понимаем…
Но после заседания скандал был грандиозный. Музин в тот же день вызвал Юру в кабинет и распекал его так, что стены трещали:
— Ты что думаешь, мы тут в игрушки играем! У нас — Дворец культуры, мы на передовой идеологической борьбы! Этот случай моментально разнесут по всему городу!..
Чтобы ликвидировать оставшиеся на потолке шарики, пришлось одолжить у военрука ближайшей школы пневматические винтовки. И тогда рабочие сцены, у которых жизнь не отличалась особым разнообразием, словили кайф, превратившись в снайперов, и при свете прожекторов отстреливали шарики на двадцатиметровой высоте.
Музин приказал извести во Дворце культуры всех кошек. Бедолаг отлавливали, а кому-то пришла в голову идея их вытравить. Забившиеся в самые потаенные места сцены отравленные кошки потом «напоминали» о себе еще целый год — и это было не смешно.
А Юра вскоре ушел из Дворца культуры в городское управление по делам туризма. Шла перестройка, началась приватизация государственных организаций, и, благодаря родственным связям жены, ему удалось приватизировать целую турбазу на берегу большого красочного озера под Лугой. Они с женой поселились в этом благодатном месте, и Юра Вепрев из городского жителя окончательно превратился в сельского.