Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2024
Как шутил Александр Васильевич Суворов, в ином маленьком худе есть много добра. Там, где опасность, грядёт и спасение. Какие окна Овертона могут открыться для нас, когда закроются Windows?
Кстати, Window — буквально «глаз ветра», тот самый глаз, который открывали вилами старику Вию, чтоб winter is coming out побыстрее. В принципе, так же по-русски, «окно» — от «око». Всевидящее.
Возможно, прообразом его было северное сияние. Как рассказывал Кирилл Косыгин-Коянто, под северное сияние нельзя выходить, не покрывшись, иначе люди верхнего мира будут играть твоей головой в футбол. Что, собственно, и происходит.
Цифровая утопия стала очередным «это было навсегда, пока не кончилось». Кажется, что она берётся из воздуха. На самом деле это очень тяжёлая технология. Каждый из нас за год оставляет за собой терабайт следов, на Ютюб каждую минуту закачивается 500 часов видео. Чтоб всё это хранить и защищать, строятся банки данных и электростанции для банков данных. Вместе они могут отапливать небольшой город. К 2050 эти банки будут нагревать атмосферу, как все автомобили мира. Как любая тяжёлая технология, она начнёт рушиться под собственной тяжестью.
Исчезновение информации, исчезновение сайтов — то, что давно замечают пристальные филологи, — первые ласточки. В перспективе сеть исчезнет целиком. Как книга Маседонио Фернандеса в конце «Ста лет одиночества».
Эта технология совершает двойной удар: в голову и по печени. Люди подсаживаются на быстрый дофамин. В случае отключения интернета — 0,5 миллиарда людей просто умрут и потеряются.
Некоторые думают, что не так уж плохо, что нейросети всё захватят, раз уж они умнее нас. Как шутят в кругу письменных людей, когда писателей заменят нейросети, литература станет только лучше. Эта иллюзия от недооценки герменевтики читателя. Литературой занимаются в основном интеллектуалы-меланхолики, которые легко находят общий язык с машиной. Срединная литература достаточно алгоритмична, поэтому позволяет себя моделировать. Литература в общем похожа на нейросеть. Нейросети (НС) постоянно обучаются, и мы постоянно обучаем их. Если нейросети не смогут самоизолироваться от нас, они будут глупеть наперегонки с нами. Наша общая глупость однажды окажется решающим фактором, чтобы сеть была наконец где-то порвана.
К чему это я?
Недавно увлёкся лекциями Вадима Михайлина. Он говорит, что компьютерные игры, кино и книги, в принципе, заточены на одно — транслировать людям формы социального поведения, — «обучать». Игры это делают быстрее, чем кино, а кино быстрее, чем книги. Уже выросло поколение, которому скучно смотреть кино. Не Тарковского и Белу Тарра, а кино вообще. Понаблюдайте, как дети смотрят кино. Они одновременно разговаривают, жуют попкорн, играют в телефоны. Это очень похоже на то, как ходили в театр при классицизме. Пообщаться, других посмотреть и себя показать. Пьесы тогда знали наизусть и отвлекались на них только в ключевых моментах: монолог Гамлета, ария, ноги в 4-й позиции. Стендаль пишет, как Ла Скала стала ведущим оперным театром. Это было единственное здание Милана, которое отапливалось зимой. Плюс там были разрешены азартные игры. В ложах принимали интересантов, можно было есть, пить, заниматься сексом. Музыканты были в курсе и отдыхали, читая рэп-речетатив.
Игры, конечно, обучают быстрее, чем кино, а кино — быстрее, чем книга. Но есть один нюанс. В случае книги или мифологии язык записывается в ваших личных нейросетях, в головах вас и ваших близких, а в случае кино и игр этот язык записан где-то там. И когда это «где-то ещё» приказывает долго жить, вы остаётесь без языка.
Когда рухнет интернет, не факт, что у нас будет бумага для записей. Но писать можно не только на камеру. Можно записывать информацию прямо в мозг, в просторечии — запоминать, и в ландшафт — превращать землю в Святую Землю.
Есть концепция «мест памяти». Что такое места и что такое память?
Шерлок Холмс говорил о своём мозге как о шкафе с полочками. К нам лет 10 назад приезжал из Омска Олег Миллер с лекциями о мнемотехнике «дворец разума». Чтоб хорошо и быстро запоминать, надо развить пространственное мышление, потренировавшись на собственной квартире. И потом умственно прикреплять (ассоциировать) то, что нужно запомнить, с отдельными локациями квартиры. Ассоциации — те самые скрепы, которые мы так долго искали. Вашим личным банком данных может быть не только шкаф или квартира. Им может стать город целиком, вся земля. Часто такие банки данных, «дворцы разума», возникают спонтанно — мозг ассоциирует автоматически.
Раньше на границе между деревнями, на меже, пороли детей. Чтобы помнили, где граница. Если дети забывали, где межа, на границе устраивались традиционные побоища. Чтобы вспомнить всё.
У каждого из нас с определёнными местами связаны какие-то события, эмоции: в этом доме жил Комадей, здесь кого-то били, здесь мы пили пиво, тут мы увидели белку, там пробегал медведь, здесь сидела на дереве рысь, на этой улице родился Дмитрий Петрович Бак.
Если человек часто ходит пешком, он начинает непроизвольно вспоминать, и воспоминания прорастают в нём. Потом он организует индивидуальный тур по городу и начинает рассказывать старину мест вслух. Хитрость памяти в том, что мы вспоминаем не событие, а своё последнее воспоминание об этом событии. Память постоянно перезаписывается. Видеорегистратор фиксирует событие максимально отчуждённо. Это мёртвая память. Живая человеческая память постоянно редактируется.
Не случайно в знаменитом стихотворении Давида Самойлова (Я зарастаю памятью,/ Как лесом зарастает пустошь) диалектически противопоставлены единичность и множество.
И там, в пернатой памяти моей,
Все сказки начинаются с «однажды».
И в этом однократность бытия
И однократность утоленья жажды.
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит…
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег летит и пасть не может.
Лес и деревья — нормальная метафора мозга и его ветвящихся дендритов. Люди, которые гуляют и проводят туры по местам памяти, встречаются, обмениваются историями. Редактируют их взаимно. Ткётся тест. Далее происходит интересная вещь. Местами памяти (банками данных) становятся сами люди. Я знаю, что по определённым тропам памяти бродят определённые люди, которые могут рассказать.
С возрастом приходит понимание того, что места памяти — не навсегда. Дома сносят или обшивают сайдингом. Деревья срубают. Реки меняют русла. Медведи уже не так часто выходят на улицы. Люди умирают. Остаётся старина мест. Просто её ещё раз нужно переписать по отношению к новым ориентирам.
Есть ещё один нюанс. Наш мозг — та же нейросеть, а нейросеть — тот же мозг. Ловец человеков издалека видит ловца человеков. Gleich und gleich gesellt sich gern. Мозг ленив. Нужно уметь обмануть мозг, пока он не обманул нас. Против соцсетей мы дружим с мозгом, против мозга мы дружим с книгами, «дворцами разума» и Святой Землёй.
Мозг не помнит, мозг не может,
Не старается сберечь
То, что знают мышцы, кожа,
Память пальцев, память плеч.
Эти точные движенья,
Позабытые давно, —
Как поток стихотворенья,
Что на память прочтено.
Места памяти — не обязательно места. Это могут быть люди и животные. Или группа людей из любимой Пелевиным зороастрийской притчи. Когда поисковая группа осознаёт, что они все вместе составляют то, что они ищут.
Такая группа людей обычно структурирована, как фан-база «Роллинг Стоунз» в доцифровую эпоху. Кто-то ходит на все концерты, кто-то изготовляет фанатский мёрч, кто-то знает наизусть дискографию, кто-то выпускает фэнзин, кто-то знает наизусть все тексты, кто-то умеет их интерпретировать.
Как написано в Ригведе: ṛcāṃ tvaḥ poṣam āste pupuṣvān gāyatraṃ tvo gāyati śakvarīṣu | brahmā tvo vadati jātavidyāṃ yajñasya mātrāṃ vi mimīta u tvaḥ. — «Кто-то сидит, приводя к процветанию гимны. Кто-то поет мелодию к (стихам) шаквари. Кто-то — брахман — провозглашает знание происхождения (начал). А кто-то измеряет меру жертвоприношения».
В идеале это монастырь — фабрика памяти. Там, где собираются те, кто помнит, и вместе созидают «дворец разума».
Одним из таких консолидированных мест памяти стал для нас пансионат «Антариус» в посёлке Паратунка.
Как был устроен «Антариус»? Небольшие номера повышают социабельность, выгоняют погулять и пообщаться, как в Париже, стимулируя общепит. В столовой мы засиживались по два-три часа, как в парижском кафе.
Бассейн. Вода, живая и мёртвая, идеальный посредник, стимулирует обмен мнениями. Мы были окружены не только термальной водой. Рядом дышал океан. Шёл дождик системы «тундрячок», это когда сырость висит в воздухе. Очень полезно для кожи. Потом открывались вулканы, пекло термоядерное камчатское солнце, «глаз дня», который противостоит «глазу ночи» старика Вия, бога смерти и «шоковой заморозки».
Прогулки делились на краткие и продолжительные. Краткая прогулка позволяет перезагрузить оперативную память. Расширенная, больше трех километров, запускает общий кислород, — переписать то, что накопилось в оперативке, на ландшафт. Создать из уроков — урочища.
Конечно, был общий чат. Но лучше бы его не было. Отсутствие чата стимулировало бы общение, создало бы больше мест памяти в рамках пансионата.
Важны были записи с нашим оператором Гришей. Во-первых, под запись нужно повторить определённый текст, а повторять всегда полезно. «Повторение — мать учения». Во-вторых, этим достигалось отстранение. Можно было взглянуть на себя со стороны.
Чтоб показать себя со стороны, были встречи с читателями. Если бы таких встреч было больше, мы бы сформировали полноценную команду писательского стендапа. Чтобы книга была живой, а не мёртвой, мало писать. Необходимо читать, обсуждать и исполнять.
Что мы обсуждали в резиденции? Обсуждали мы камчатские древности, разрушение системы жанров, основы мифотворчества и автофикшн. Правда, Александр Рыбин предпочитал написание «аутофикшн», как «аутодафе». Александр производил «автофикшн» непосредственно от «нонфикшн», игнорируя корень слова, наверное, потому что он журналист. Чего больше в «аутофикшне» — поэзии или правды, вранья или подноготной?
У «аутофикшна» действительно есть точки соприкосновения с «аутодафе», «актом веры». Если человек умеет убедить кого бы то ни было в том, что он говорит правду (раньше это решалось судом божьим), то его «автофикшн» становится истиной. Похожим образом работает юридическая фикция, ритуал, который делает из слов вещи. «Никогда не было — и вот опять!» — кратчайшая формула мифа.
Есть некий мифогенный резервуар в расплавленном состоянии, как земное ядро. Есть точки прорыва на поверхность на месте разломов. Это действующие вулканы мифотворчества. И есть застывшие нарративы (идиотское слово): сказки, рассказы, застывшие языками лавы, или огромные горы шлака, потухшие вулканы эпоса.
Александр Рыбин полагает, что анархо-коммунизм и отсутствие классов у ительменов — следствие равенства полов. Я думаю, что «ительмены удачи» — это племена писателей древней палеоазиатской цивилизации, которые создали постоянную резиденцию на Камчатке. Было бы полезно, чтобы писательская резиденция на Камчатке вновь стала постоянной.
___________________
Публикация осуществляется в рамках проекта «Мастерские» Ассоциации союзов писателей и издателей России (АСПИР).