Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2024
Незабываемая прогулка
Никогда не забуду эту прогулку.
Тот день был особенным. В больших семьях случаются такие дни, когда все как-то особенно добры и расположены друг к другу. Как будто над семьёй пролетает тихий ангел и осеняет её своим крылом: папа приветлив, мама весела, братья и сёстры не дерутся и не обзываются — всем как-то по особому хорошо друг с другом, и хочется чтобы этот день не кончался никогда.
Люстра под розовым абажуром освещала круглый стол в центре комнаты ровным мягким светом. За окнами притаился тёплый майский вечер. Форточки были широко открыты, и через них в комнату проникал свежий майский воздух, пропитанный ароматом сирени. Кот Барсик сидел на одной из форточек, демонстративно развернувшись к нам задом — всем своим существом он был там — на улице, в комнате оставался лишь его хвост, мерно раскачивающийся из стороны в сторону. По радио звучала тихая классическая музыка, тикали ходики, наполняя дом спокойствием и уютом.
Мы сидели за круглым столом и пили чай с вишнёвым вареньем без косточек. С нами был ещё дедушка — мамин папа, который приехал погостить из Воронежа. Он приезжал к нам редко, и каждый его приезд был для меня как праздник. Я очень гордился своим дедушкой, прошедшим три войны, трижды раненным, но всё-таки выжившим несмотря ни на что.
За столом текла размеренная беседа о всяких житейских мелочах, и вдруг папа сказал:
— А не пойти ли нам прогуляться?
Все охотно согласились. Я как самый младший в семье был особенно рад, что не надо ложиться спать, что можно продлить очарование этого майского вечера, гуляя по вечернему городу со своей семьёй, да ещё и с дедушкой, которого я так любил, а он так редко приезжал!
Но у мамы были на этот счёт другие взгляды.
— Вика, — обратилась она к самой старшей сестре, которая заканчивала уже первый курс политехнического института, — ты же всё равно будешь к экзамену готовиться — уложи, пожалуйста, Андрейку спать, пока мы гуляем.
От такой несправедливости у меня перехватило дыхание. Горький комок полез к горлу.
— Я тоже хочу с вами! — попытался я отстоять свои права.
Понимая, что дело может закончиться слезами, мама решила не обострять ситуацию. Она шёпотом перекинулась несколькими словами с сестрой и потом уже громко обратилась ко мне:
— Хорошо, но на улице сейчас холодно, а твои теплые вещи мы уже спрятали. Пойдите с Викой найдите их и одевайтесь, а мы тебя подождём.
Я с радостью побежал вслед за сестрой в другую комнату, где стоял большой платяной шкаф. Вика открыла дверцу и стала неторопливо рыться в стопках тёплых вещей. От нетерпения я подпрыгивал на месте, лез старшей сестре под руку, пытаясь ускорить процесс — мне казалось, что всё делается ужасно медленно. А вдруг, пока мы здесь возимся, все уже уйдут!
— Слушай, никак не могу найти твою куртку, может быть, ты дома останешься? — через несколько минут, которые показались мне веками, спросила Вика.
Я опешил от такого поворота.
— Давай я вместо куртки два свитера надену — вот же они лежат! — предложил я.
— Мы всё равно теперь не успеем,— возразила сестра, — они, скорее всего уже ушли, давай я тебе лучше книжку почитаю!
— Как ушли? — не поверил я, — Ты меня обманываешь, они должны меня ждать!
Я распахнул дверь комнаты и выскочил в зал. Дверь в прихожую была открыта, но в прихожей никого не было.
— А где же они? — удивился я.
— Они не дождались, — ответила сестра, — но ничего, сейчас всё равно уже очень поздно. Завтра пораньше пойдут — и погуляешь вместе со всеми.
— Но я не хочу завтра, я хочу сейчас, — сказал я и горько заплакал.
— Не плачь, — успокаивала меня сестра, — таких прогулок у тебя впереди целый миллион!
— Нет, — отвечал я, — такой больше никогда не будет.
Я представлял себе, как все они — мама, папа, дедушка, братья и сёстры идут под золотыми фонарями мимо цветущих кустов сирени в сторону волжского обрыва, лёгкий майский ветерок обдувает их лица, они о чём-то разговаривают, шутят, смеются, а меня с ними нет. Я почти физически почувствовал моё пустующее место рядом с ними, и мне стало ужасно жалко себя, что меня там нет, и их, что они остались без меня, да и вообще всех людей на свете — и слёзы обиды сменились слезами жалости.
Вика стала гладить меня и успокаивать. Я очень любил свою самую старшую сестру, она была мне как вторая мама, поэтому я понемногу успокоился, хотя всхлипы ещё долго сотрясали меня: и когда я ложился в постель, и когда слушал свою любимую книжку — сказки Андерсена.
Наконец я заснул, и мне снилась вечерняя улица, моя семья, дедушка, только во сне я был вместе с ними и чувствовал от этого нестерпимое счастье.
Разумеется, после этого случая было много других семейных прогулок, но я их совсем не помню, а вот ту, несостоявшуюся, запомнил на всю жизнь. Она даже снилась мне по ночам только с тем отличием от реальности, что во сне я в ней всё-таки участвовал и крепко держал деда за руку. Я оказался прав в споре с сестрой — такой прогулки больше никогда не было. Другие были, а такой не было. Всё в нашей жизни случается только один раз — и больше никогда не повторяется.
Хотя нет.
Через много-много лет, в другой жизни и в другой стране, когда я сам стал дедушкой и приехал навестить своих внучек в Америку, произошёл такой случай.
Сын с женой и старшими девочками засобирались вечером на прогулку. Младшей Верочке тогда только-только исполнилось четыре, и невестка сказала:
— А ты, Верочка, оставайся с дедом, он тебе почитает книжку и уложит спать.
Верочка так расстроилась и стала так горько плакать, что я упросил невестку взять и меня и её на общую прогулку.
Мы шли вшестером по вечерней улице одноэтажного американского городка, горели звёзды и фонари, в воздухе пахло, ну не сиренью, конечно, а какой-нибудь бугенвиллией, если только она умеет пахнуть. Верочка цепко держала меня за руку, и я на физическом уровне ощущал поток счастья, который поднимался от её маленького тельца через её руку, и затем через мою руку доходил до моего сердца.
Я шёл и не мог избавиться от навязчивого чувства дежавю. Где же всё это уже было со мной? Где всё это могло быть, если раньше я никогда не бывал в этом маленьком американском городке?
И тут я вспомнил. Конечно же это было со мной тысячу раз в моих снах, только в этих снах вместо Верочки был я, а вместо меня — мой дедушка, а вместо сына с женой — мои папа и мама. Но ведь это не главное. Главное — что это и была та самая несостоявшаяся прогулка, которая, наконец, состоялась.
Полёт на спине у бабочки
Океан небытия обступает меня со всех сторон.
Я слышу шум его тяжёлых волн в ушах, я ощущаю ту тонкую грань, которая отделяет меня от этого страшного и великого хаоса.
Там — вечная тьма, но во тьме время от времени вспыхивают искры. Сначала робко, едва-едва, дунь — и задуешь, но вот они всё разгораются, разгораются, и вдруг из моря хаоса возникает новый мир, новая человеческая личность.
Ясно отдаю себе отчёт в том, что я — всего лишь вспышка в безмерном океане хаоса. Вспышка, которая может погаснуть от любой случайности, и даже если случайности не произойдёт — всё равно погаснет. И меня никогда больше не будет, и никогда больше не будет моего мира.
Очень трудно, почти невозможно установить тот момент, когда я впервые выплыл из океана хаоса. Произошло это явно не сразу. Сначала это были робкие попытки, подобные попыткам доисторических рыб выйти на сушу. Сначала подъём из бездны, затем яркий свет, глоток свежего воздуха — и снова спуск в глубины небытия.
Малыш живёт между двумя безднами и ещё не умеет отличать одну от другой, реальность от небытия, сон от бодрствования.
От этой легендарной эпохи моей жизни сохранилось одно чудесное воспоминание: я сижу на спине огромной бабочки, два огромных бабочкиных крыла находятся справа и слева от меня. Бабочка машет этими крыльями — и летит. Я крепко держусь за ворсинки на её спине, чтобы не упасть, но страха не испытываю — только восторг.
Я до сих пор не могу точно ответить себе на вопрос: я правда летал на спине у бабочки, или мне это только снилось? Разум взрослого человека однозначно заявляет, что это был сон, но фокус в том, что этот сон имеет ту же степень достоверности, что и реальные воспоминания.
Всё, что я помню из той поры, имеет ту же яркость, насыщенность и объективность, что и сон о бабочке.
Вспоминая своё раннее детство, я смутно вижу дом на окраине малороссийского городка, утопающий в зелени черешен, яблонь и абрикосов. Вижу большую комнату с сервантом, диваном, венскими стульями и круглым столом в центре. Вижу хрустальную посуду и фарфоровые статуэтки в серванте (лошадка и птичка), швейную машинку с колёсиком сбоку и педалью внизу.
Я выхожу из дома и вижу маму, которая стирает бельё при помощи рифлёной доски. На маме лёгкое летнее платье без рукавов, и я хорошо вижу её смуглые руки в пузырьках мыльной пены по локоть. Мама смотрит на меня и о чём-то спрашивает. О чём? Наверное, о чём-то очень важном, но сейчас я не могу вспомнить, о чём. Я отвечаю, и мама счастливо улыбается.
Я вижу старших брата и сестру, которые шепчутся между собой, подозрительно поглядывая на меня, не услышу ли случайно? Не разболтаю ли? Они в вечном поиске чего-то захватывающего, интересного, но и опасного — вот только меня до этих тайн не допускают, а мне смертельно обидно.
Мама просит брата с сестрой взять меня с собой в посадку. Посадка — это полоса деревьев на другой стороне дороги, пробегающей мимо нашего дома, — место наших игр и прогулок.
Брат с сестрой недовольно переглядываются, но берут меня за руки — и мы выходим за калитку. Пёс Трезор радостно виляет нам хвостом и бежит за нами, но его удерживает металлическая цепь.
Прежде чем перейти дорогу, мы смотрим направо и налево, как научили родители. Видим летящий в клубах пыли грузовик, уважительно пропускаем его мимо, долго смотрим вслед, как он всё уменьшается, уменьшается и наконец исчезает за подъёмом дороги. Меня очень волнует, почему такой большой грузовик вдруг стал таким маленьким и я пытаюсь выяснить это у брата с сестрой, но они только отмахиваются и стремглав несутся через дорогу. Я — за ними.
Дорога вымощена булыжниками, и я как всегда спотыкаюсь об один из них, и опять обдираю коленку — поверх подживающих корок от предыдущих ссадин. Конечно реву. Рёв делает своё дело — брат с сестрой ласково успокаивают меня, лишь бы рёв не услышала мама и не сорвала многочисленные планы на эту прогулку. Брат со взрослой опытностью срывает подорожник, разминает его во рту и прихлопывает к моей коленке.
— До свадьбы заживёт, — со знанием дела говорит он, и я успокаиваюсь, хотя не очень понимаю, о какой свадьбе идёт речь.
Потом мы с соседскими девчонками и мальчишками весело играем в разрывные цепи, в салочки, в «птички на веточке», в «гуси-гуси-га-га-га». Конечно, играют в основном ребята постарше, а я кручусь под ногами, проявляя самую бешеную активность, в общем-то, конечно, мешаю играть, но от меня беззлобно отмахиваются, и я ужасно злюсь, что у меня не получается так же хорошо, как у «взрослых».
Вот тут-то я и замечаю свою бабочку. Она сидит на ярко-жёлтом цветке, вся такая изысканная, радужная, перламутровая, я даже и слов-то таких ещё не знаю, но у меня перехватывает дух от невозможной красоты и грации её королевских крыльев.
Я подхожу к ней всё ближе, ближе, и чем ближе я подхожу, тем больше становится бабочка. Происходит та же метаморфоза, которая только что на моих глазах произошла с грузовиком, только наоборот. В какой-то момент бабочка становится значительно больше меня ростом, и я осторожно вскарабкиваюсь на её мохнатую спину, как вскарабкивался на спину большого строительного «козла», оставшегося в саду после строительства дома.
Бабочка осторожно, чтобы не уронить меня, отрывается от цветка и взмывает в небо. От ощущения полёта сердце ухает в какую-то внутреннюю пустоту, но при этом совсем не страшно.
Я смотрю вниз и вижу наш дом под шиферной крышей, маму над тазом мыльной пены у крыльца, мальчишек и девчонок, играющих в «ручеёк» в посадке. Вижу поле пшеницы за посадкой, лес за полем пшеницы, дорогу, по которой, словно проворные муравьи, бегут туда-сюда грузовики.
Дорога вьётся между небольшими домиками, утопающими в зелени садов. Я вижу дома всех соседей, во дворах гуляют петухи и куры, собаки спят у своих собачьих будок, кошки греются на солнышке.
Сделав несколько кругов над нашей улицей, бабочка опускается на ту же полянку, откуда начала свой полёт, садится на тот же цветок, я аккуратно сползаю со спины и бегу к ничего не заметившим детям.
Мама зовёт обедать. Мы неохотно прекращаем игру и идём в обратный путь через посадку и дорогу — к своей калитке.
Я пытаюсь рассказать брату и сестре о том, что со мной только что произошло, но они только отмахиваются и смеются.
Так я и не рассказал об этом случае никому: ни братьям, ни сёстрам, ни отцу, ни матери. Всё равно не поверят!