Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2024
Луна пробивается сквозь облака,
цветы со своей тенью резвятся…
Чжан Сянь, XI в.
Доводилось ли вам разгадывать игрушку — химеру вещи? Не понять, за какой её хватать бок, с любого места она начинается. Но, повертев её, охладеваешь, — это вроде как чашка без дна, у неё нет оборотной стороны, и для питья она непригодна. Я, конечно, очень обобщаю, когда говорю — нет, подлинные вещи не таковы, у вещей есть иная сторона, тень, они бывают непроницаемы и ранимы, и в качестве настоящего момента, в качестве сейчас, могут драматически напоминать человека, как чёрное зеркало. «Вещи жгут и в своём огне распадаются, погасая в пепел», — писал Алексей Ремизов. Бывает и так, что огонь истлевает сам. Моргает лампа, опадает свеча, рассыпается лучина. Такой огонь становится похожим на вещи. А ещё огонь будто зовёт обратно, — стоит, кажется, вещам зажмуриться, они видят вечность, от которой ушли не так далеко. Возможно, что-то подобное имел в виду Юрий Казарин, когда говорил (а поэт, разумеется, говорит) о цветущей ветке:
Но ветвь, протянутая мне
из темноты, где умирала
она в цветах и в белизне, —
одна без пламени пылала:
себя несла и подавала
своей неведомой родне —
огню в огне.
О внутреннем жаре или глубине (innig) вещей упоминает в «Дуинских элегиях» Рильке, а Чоран самое рождение поэзии приписывает «скрытой агонии» слов родного языка… Одно из чудес поэзии — в её отношении к общим местам. Если проза, скажем, требует известного постоянства и предсказуемости для того, чтобы её целостность была очевидна и куда-то вела, то стихотворение может быть всей литературой в миниатюре, её микрокосмом. Свободно определяя понятия или же определяясь между ними, поэтическая речь способна понятия оживить. Вот и отношение к тени в стихах чрезвычайно раскрепощённое. Если, например, художественная сила «Тени» Евгения Шварца происходит из нашего ожидания, Тень — противоположность героя, одновременно бесконечно далёкая и близкая, то в рамках стихотворения подобная предсказуемая установка выглядела бы слишком тяжеловесно. Оказывается, тень может быть чем и кем угодно, неизменно лишь её тесное сообщение со светом, что бы это ни значило. Она приходит и уходит безо всякого веления этики или морали, и разрешает конфликты она ничуть не хуже, чем могла бы их создавать. У Юрия Казарина, кстати, есть и такое интересное стихотворение:
Всё, что уходит во тьму,
превращается в слово.
Кружится голова.
Приближается шорох созвездий.
И снова исчезают слова.
Словно ты умер. На месте утраченном этом,
непроходимое, дрогнет растенье твоей пустоты
непроницаемым светом
глухонемой красоты.
Да, тень может быть иным берегом, когда спасительно различие, но и мостом она может быть. Кроме того, тень неизбежно скрывает что-то, в ней пребывающее, но точно так же скрывает она и отсутствие того, что лишь могло бы в ней находиться. Само по себе это простое открытие способно многому научить, даже не становясь метафорой. Действительно, «глухонемой красотой» обладает не тень, но слово. Бескрайний физический космос тоже в тени, но прозрачен для света, для слов и для смысла. Во всяком случае, человек менее проворен, чем тень и свет, оттого приносит она вести из мест, где нас ещё нет, а возможно, никогда и не будет.
Какой ни поднимешь камень —
оголишь
тех, кто нуждается в его защите:
нагие,
они снова бросаются в хитросплетения.
Какое ни срубишь дерево —
мастеришь из него
ложе, на котором
снова собираются души,
как будто не сотрясён был
и этот
эон.
Какое ни скажешь слово —
ты обязан за него
погибели.
(Пауль Целан. Перевод Алёши Прокопьева)
Утекающий свет раздвигает анфилады. Капля тени падает в переполненную бочку, разрывая предмет на этажи и пролёты. Тень может будить воображение и симпатию не потому, что мы слишком хорошо её знаем, но потому, что позволяет нам не знать, позволяет видеть, словно впервые, и смотреть на то, как видишь. Неужели услышанное слово — тоже тень? Есть такая тьма, которой не вижу, как не вижу обратную сторону Луны. Протягивая в неё руку, я надеюсь кого-то коснуться.
таня с ваней шли по дну
вечером с учебы
он любил ее одну
лишь ее еще бы
таня с ваней шли по ул
не прочесть названья
ваня глупо утонул
утопилась таня
не горели фонари
не дрожали лужи
он светился изнутри
а она снаружи
(Вячеслав Попов. По дну)
Мне кажется, что романтик — это совсем не тот, кто безоговорочно доверяет возникшему чувству (таких людей до поры называют как раз бесчувственными), но тот, кто ставит себя на одну доску с чувством. Не присваивает его, но молчит, говорит и живёт с ним на равных, вот как у Вячеслава Попова. Удивительно, что именно тень позволяет здесь это рассмотреть, безмерные её чаши уравновешены. Люди утонули в тени и светятся, внутренний свет равен внешнему, вместе они несокрушимы. Индусы верили, что в пучине океана скрывается истинный огонь. Алексей Ремизов, о котором я уже вспоминал выше, годами искал и находил сокровенное в глубинах ночи: «[Это дыхание] не приходит к нам извне, оно в наших мыслях: это сновидение темнейшей глубины, это плавучая речь, из которой рождаются раздумья, раздумья, завершающиеся самоосознанием». Тень настолько прочно ассоциируется с глубиной, что и самая лёгкая догадка о тени, например, о несовершенстве, уязвимости поверхности, способна обернуться интуицией потусторонней глубины. Применительно к одушевлённому это может парадоксально означать свет.
у этого человека на лице нет морщин
одни только трещины
при этом человеке все мы молчим
при нем все трепещем мы
говорить при нем не то чтобы грех
но как-то не смеется
он трещинами робко смотрит на всех
сквозь трещины светится
(Вячеслав Попов. Трещины)
Светящееся бессмертие — древний и прочный образ в глазах мечтателя, мистика или сновидца. Союз мглистой глубины со временем — точный и послушный инструмент поэта и художника. Так, например, детство оказывается в естественных пределах досягаемости, если достаточно оттенено. «Пламень слова. Таким было детство моё. // Алый месяц ищу в тайных гнёздах лесных». Ищет светящийся месяц поэт Ален Боске, который закономерно считал, что заново рождается именно в «глубинах слов». «Для самого себя будь сном // О красных колосьях и дыме… // И ты никогда не состаришься», — в том же духе рассуждает Жан Руссело (1913—2004). Ещё больше вверить тени готова Кларибель Алегриа (1924—2018). Порыв, которым она делится в своей первой книге «Кольцо молчания» (1943), обескураживает:
Моя тень неизменно печальна
и не знает улыбки.
Когда бегаю по лугам,
наблюдает за мной серьёзно.
Это она, та, что ищет суть мирозданья
и её превращает в песню.
Это она, что страдает и просит прощенья.
В тишине за мной следует её голос,
и я иногда убегаю.
Не хочу её слушать.
Тень, моя грустная тень,
ты прости мою радость.
(Кларибель Алегриа. Моя тень. Перевод Жанны Тевлиной)
Тенью оказывается и сама (взрослая) жизнь, и даже поэтический дар в сравнении с чистой радостью. А значит, тень всё-таки помогает эту радость обнаружить. Юная Кларибель Алегриа нашла оригинальное прочтение известной формулы Рембо: «Я — это другой». И тень здесь материал не случайный, её невероятная пластика имеет большую поэтическую историю. Не случайно и «одинокий человек» Толкина оживает при встрече с «Невестой-тенью». В восьмом веке Ли Бо зазывал свою тень и Луну на весёлую пирушку, а потом так же запросто расстался с ними «до встречи — той, что между звёзд, // У Млечного пути». В «новом полдне сбывшихся прозрений» расстаётся с тенью и Антонио Мачадо. Не теряя художественной достоверности, тень для поэтов не только обретает любое значение, но и легко меняет его по ходу дела. Отчего это так? Мне нравится универсальный ответ Ива Бонфуа: «…ведь поэзия больше всех желает покончить с различными формами обмана, для чего и поднимает внутри каждой словарной единицы то восстание мысли против устоявшихся видов дискурса, которое можно назвать речью». В каждой точке рождается речь и поэзия, тонет, ветвится, уходит ввысь, слушает в пустоте собственный голос.
Всё, что воздух услышал от птицы,
он расскажет тебе и траве
перед тем, как опять раствориться
в невозможной своей синеве.
Здравствуй, воздух. Я небу послушный,
но тяжелый, чтоб было трудней
отделять от лазури воздушной
шум неведомой речи твоей.
(Юрий Казарин)
Есть, вероятно, особенное творчество в прощении, в принятии сторон жизни, которые отвергал. Но раз уже и поэт может стать тенью поэзии, впору задуматься о том, чтобы вовсе пренебречь различием, избавиться от тьмы и тяжести. Может ли тень иметь положительный смысл в таких обстоятельствах? Скажем, быть лёгкой и чистой, просторной и доброй? Есть вещи, которые повсюду назовут чистыми, но миг их краток. Чистая свежая скатерть, новая салфетка, протёртое стекло лампы. Другая чистота — и не чистота вовсе, а тот поступок, которого она ждёт и вольна ждать, сколько случится. В ярком свете кружатся неосязаемые пылинки, признать, увидеть иногда это тоже поступок.
«Утверждение пылинок»
тело монастыря
когда я его увидел, он был пуст, тих,
и не было никакого раздражения
время имело форму, но достигало бестелесности
старушка монахиня сидела на веранде и дремала
её тень — это её дом
рядом с монастырём, внутри, шли вместе,
свободно старушка монахиня и её сон
и, конечно, не имели никакого раздражения,
послеобеденные лучи солнца косились на неё
в луче света плясали пылинки
ворота стояли нараспашку, открытые к горам,
водам, людям
сколько людей смогут понять,
что тень человека есть его собственный храм
(Пань Мяобинь. Утверждение пылинок. Перевод Д. Р. Валеевой)
…Доводилось ли вам разгадывать игрушку — химеру вещи? Она находит жизнь ребёнка и стережёт её или ждёт годами, сотнями лет. Ведь время — это уже форма пренебрежения обстоятельствами. С известного отдаления все наши вещи — игрушки, а жизнь — игра. Лишь слегка не замкнутый круг, тень между ночью и днём, перевод между словом и молчанием. Марк Гринберг (1953–2023) оставил нам такой перевод из Ива Бонфуа (1923–2016).
На камне, покрытом
Пятнами мха, зыблется
Тень. Как будто
Танцуют нимфы.
И стоит скользнуть
Лучу солнца, их косы
Вспыхивают: золото
В тёмном сосуде.
Жизнь приходит к концу,
Жизнь не исчезает.
Так играет ребёнок
Среди бесчисленных грёз.