Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2024
Феликс Чечик — родился в Пинске (Беларусь). Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Лауреат «Русской премии» (2011) и международной премии им. И.Ф. Анненского (2020).
***
Ничего уже, возможно,
из себя не представляя,
облако плывёт творожно:
и ни обло, и ни лаяй.
Облако не стало тучей
и уже не станет страхом, —
станет встречей неминучей
Одиссея с Телемахом.
Так плывёт — без всяких лоций,
без ветрил и без компаса, —
и на землю не прольётся,
напугав людей напрасно.
Облако — плыви, как детство,
надо всем и надо всеми,
чтоб вернулись наконец-то
к Пенелопам Одиссеи.
Чтоб ветра не голосили,
чтобы колосились злаки:
от Итаки до России,
от России до Итаки.
***
Когда представится такая
возможность, а она представится,
возьмём две водки, три «токая»,
чтобы как следует преставиться.
Но перед этим, перед этим,
зла не держа, не зная боли,
за всё, что сделали, ответим
и, что не сделали, тем более.
Покамест льдинкой не растаяли —
мы будем взвешены, конечно:
скорее Каины, чем Авели,
рыдающие безутешно.
И уничтоженно-спасённые,
не став для будущего миной,
летим — отныне невесомые —
совсем как аисты над Пиной.
***
Видит возвратившийся из рейса
сон о неисправных тормозах,
или мальчик сварки насмотрелся
до кровавых зайчиков в глазах.
Эти позапрошлого детали, —
выше гор и полноводней рек,
пустоту собою залатали,
понаделав в небесах прорех.
И у выхода тире у входа —
счастья перезревший самосуд…
Два пакета пожелтевших фото
грузчики на мусорку снесут.
***
В ритме вальса,
налетавшись от души,
растворялся
мотылёк в ночной тиши.
Тихо-тихо, —
от начала до конца.
Мотылиха
прихорашивается.
Крылья-плечи
отутюжены не зря.
Место встречи
у ночного фонаря.
Скисло тесто?
Бесконечно — вновь и вновь:
смерти вместо —
однодневная любовь.
***
Время катится-мчится,
отключив тормоза,
невзирая на лица
и не глядя в глаза.
Раньше медленно, в гору,
кое-как, не спеша,
и просила дать фору
у мгновений душа.
И пощады просила,
умоляя — быстрей,
а незнания сила
была топливом ей.
— Ну, давай же, давай же, —
сколько можно уже:
по бетонке и даже
на крутом вираже!
И назад не смотрела
или по сторонам,
оставаясь без тела,
уподобившись снам.
Ничего не случится:
хоть пурга, хоть гроза!
Невзирая на лица
и не глядя в глаза.
В поле — скатерть-дорожка
и огней полоса,
а по ней «неотложка»
прямо на небеса.
***
Вопросом на ответ,
мотающим на ус:
кладбищенских конфет
неповторимый вкус.
Не плакать, не просить
в кладбищенской тиши,
а просто подсластить
отсутствие души.
***
Вставанием — из астрала
вернувшегося — почти!
Того, что в зубах застряло, —
хватило на год почти.
Явился и запылился…
Но звёздную пыль стряхнул,
увидев родные лица,
услышав безмолвия гул.
Он тише воды осенней
и ниже воды на треть,
уставший от воскресений,
любовью поправший смерть.
Рутина его попрала,
обыденность погребла…
Вернувшийся из астрала
на время не держит зла.
Он держит бездымный порох
и сердце своё сухим,
живя на земных просторах
и не подчиняясь им.
И, видя большое в малом,
как астры в ночном саду,
он станет самим астралом
у вечности на виду.
***
С.З.
Переполняется сердце виной
и безнадёгой душа, —
это как в теннис играть со стеной,
смэшами стену круша.
Это — сначала смешно, а потом
неврастенический плач:
в пух превратился железобетон,
в прах превращается мяч.
Это дешёвых сравнений кошмар,
дурка метафор ночных;
это страна и Победы, и нар,
вдруг примирившая их.
Это — страна? Это — я, это — ты, —
мы, а не кто-то другой…
Наш пятисетовик до темноты
выбелен вьюгой-вьюгой.
Так и живём, будто корку жуём,
мякиш отдав старику,
вооружившись сапожным ножом,
как повелось на веку.
***
Как птичка-невеличка, —
лети через моря!
Мгновенно, словно спичка,
сгорела жизнь моя.
Не напевала — пела,
летела изо всех
сквозь оболочку тела
каких-то тридцать сек.
Она не отсырела:
и капелькой огня
кого-нибудь согрела,
но только не меня.
***
Чистота эксперимента
мне всего важнее. Да.
Нет ни Лета и ни Брента, —
Припять-Пина навсегда.
Чисто-чисто, тихо-тихо
там, а видится, как тут,
где лосёнок и лосиха
зоревую воду пьют.
Тихо-тихо, чисто-чисто
тут, а видится, как там,
чтоб однажды возвратиться
в Нюренберг или в Потсдам.
И когда вернёмся снова,
не вернувшись никогда,
как покойников елово,
примет пинская вода.
***
В.Г.
Каштаны смотрят в Пину,
ночной листвой шурша.
Вторую половину
читаю не спеша.
А в переулках Пинска
безлюдно и темно.
И половина списка
уже на дне давно.
Не думаю о бреде, —
уже не тут, а там,
где столько лет на рейде
буксир «О. Мандельштам».
Разрушенная Троя.
Уродливость Елен.
И белый сон Дальстроя,
не вставшего с колен.
***
Музыку одолжил у дождя,
хрупкость у сентября,
бедным рифмовником изводя
лишь самого себя.
И не чей-то, и сам не свой, —
резанный без ножа,
стал в октябре жёлтой листвой
на раз-два-три кружа.