Фантазия в двух частях по мотивам сочинений и писем Н.В. Гоголя
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2023
Наталия Анико — псевдоним, с ненецкого переводится «Опять женщина!» Печаталась в журналах «Урал» и «Юность».
Действующие лица:
Портрет Н.В. Гоголя работы Фёдора Моллера
Мария Ивановна Гоголь — 52 года
Её дочери:
Мария — 32 года
Анна — 22 года
Елизавета — 20 лет
Ольга — 18 лет
Помещицы:
Павлина Григорьевна Крапива — 63 года
Василиса Богдановна Пригрешная — 88 лет
Целестина Филипповна Стародивная — 45 лет
Меркурий Петрович Лихохват, помещик — 23 года
Аристарх Антонович Трилунный, чиновник из Петербурга — 47 лет
Трофим, слуга — 60 лет
Действие I
Последние дни лета. Гостиная в доме Гоголей. Четыре двери в другие комнаты. На стенах старинные портреты: Екатерина II, Григорий Потёмкин, министр Трощинский (дальний родственник Гоголей). В центре стол. Слева на высокой подставке портрет. Он закрыт цветным платком. Справа фортепьяно. Лиза играет негромко. Анна стоит рядом, в руках ноты. Маша читает книгу. Ольга у стола разбирает лекарственные травы. На авансцене Мария Ивановна, Крапива и Пригрешная.
КРАПИВА. Нет, вы не справитесь. Четыре дочери взрослые в одном доме: три девицы на выданье и одна уже вдова. Мне ли не знать! Семерых замуж выдала. И каждый раз как сражение выиграть. Муж покойный так и говорил: «Павлина, это Фермопилы! Павлина, это Карфаген!» Он в сражениях понимал: тридцать лет учителем истории прослужил.
ПРИГРЕШНАЯ. Про Фермопилы ничего не слышала, но скажу: нет ни греха, ни беды, что девицы замуж не выйдут. Девичья жизнь самая счастливая. Сёстры мои замужние уж как настрадались и давно на небесах. А я вот девятый десяток живу и каждому дню радуюсь. Утром проснусь: птицы поют, вишня цветёт, лепестки в окно летят. Бывает, и сомневаться начну. А я сейчас где? Уже в раю? Прислушаюсь. Повар с ключницей громче собак кричат. Собакам обидно. Они давай громче лаять. Звуки-то здешние. Ну, еще поживу, порадуюсь. Мы, Пригрешные, жизнелюбы.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Благодарю, что так понимаете мои семейные заботы. Но я пригласила вас не за этим. Маша, Анет, Лиза, Оля, садитесь к столу. (Все рассаживаются вокруг стола.) Мне нужен ваш совет. В моём доме происходит что-то необъяснимое. На Пахомия Тёплого приснился мне престранный сон.
ПРИГРЕШНАЯ. А сны на Пахомия Тёплого всегда сбываются.
МАРИЯ ИВАНОВНА. В том-то и дело. Снилось, что я перебираю клубки шерсти. Вдруг из корзины выпрыгивают два кота. Рыжие, неестественной величины. Начали они клубки катать и нитки путать. Я вскрикнула и проснулась. Котов нет, но клубки раскатились, нитки перепутаны.
МАША. Маменька, вы часто за работой засыпаете. Уснули, корзинку уронили. И потом, какие же сны не странные? Всегда странные.
АННА. И правда, маменька. Мне вот приснился полтавский судья с птичьим клювом и крыльями. Ну, встречу его, не буду же просить полетать немножко.
ЛИЗА. А мне снилось, что я — испанская инфанта Маргарита, а Никоша — испанский король. Я и сейчас помню южную ночь, ароматы лимона и лавра.
ПРИГРЕШНАЯ. Да, удивительные сны бывают. Такое приснится, что нам, девицам, и рассказать неловко. Ну, снится и снится, греха в том нет.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Не перебивайте меня, слушайте, что было дальше. Через неделю получаю от Никоши письмо. Письма от сына всегда такие любезные и приятные. Это же письмо удивило меня до крайности и даже напугало. (Читает письмо.) «Почтеннейшая маменька, посылаю Вам свой портрет. Писал его здесь, в Риме, художник Моллер. Все говорят, что сходство с натурой удивительное. Портрет этот никому не показывайте. Зашейте в холст, спрячьте. Благодарю Вас, очень благодарю за подарок Ваш — дюжину чулок. И хотя я совсем не ношу нитяных чулок, но как драгоценность, как труд рук Ваших буду беречь». Ну, это уже наше, семейное. Что же это всё значит?
ОЛЬГА. Мне кажется, скромность брата Никоши тому причина.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Но и это ещё не всё. Вчера вечером я шла со свечой мимо портрета. Вообразите, Никоша вышел из рамы. Он был совсем живой, тёплый.
КРАПИВА. Быть этого не может! Вам показалось.
МАША. В темноте, при свете свечи, с вашим, маменька, воображением, конечно, показалось.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Нет, не показалось. Да вы сами посмотрите. (Снимает платок. Все встают и долго рассматривают портрет.)
АННА. Удивительное сходство.
МАША. Да, велика сила искусства.
КРАПИВА. Вот только на портрете он улыбается, а я его запомнила молчаливым и мрачным.
ПРИГРЕШНАЯ. И я тоже. Бывало, ходит по саду, нос опустит, словно аист в печали.
ОЛЬГА. Я думаю, Никоша попросил художника написать его радостным, чтобы маменьку не огорчать.
КРАПИВА. Всё-таки сходство поразительное. Как живой, только что не говорит.
МАРИЯ ИВАНОВНА. В том-то и дело, что говорит. Вчера он вышел из рамы и заговорил со мной.
Слышится ГОЛОС. Дражайшая маменька! Живите как можно веселее. Да хранит вас бог от неприятностей и огорчений.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Вы слышите?
АННА и ЛИЗА (вместе). Может, показалось?
КРАПИВА. Конечно, показалось. Это вам материнское сердце подсказывает.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Да, материнское сердце за тысячу вёрст услышит. Сын — моя гордость. Его знает государь. В Петербурге Никоша жил на Невском, в бельэтаже. Государь приезжал к нему запросто. Они гуляли, беседовали как друзья. Теперь у Никоши денежные затруднения. Я надеюсь, что наш добрый государь стряхнет ему тысячи три с благодетельной руки своей.
ЛИЗА. Маменька, Никоша никогда не жил в бельэтаже. Квартиры снимал маленькие, недорогие. И с государем Никоша никогда не встречался.
АННА. Вы, маменька, мечтательница, фантазёрка. Вам бы романы писать и в журналах печататься.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Вам лишь бы спорить со мной. По советам и проектам Никоши много полезного делается. Вот начали железные дороги строить, как в Европе. Благодаря Никоше железная дорога скоро пройдёт через Миргород и Диканьку.
ПРИГРЕШНАЯ. Боже сохрани! Пропадут наши степи.
ОЛЬГА. Наши степи чудо как хороши! Когда мы с Никошей уезжали в степь, то, не выходя из брички, набирали огромные букеты цветов. А сколько в степи лечебных трав! Я по совету Никоши стала лечить крестьян. Никоша посылает мне травники. Оказывается, травы, которыми лечил ещё Авиценна, растут и у нас. Только называются иначе. У Авиценны — тарах-шакук, у нас — одуванчик. У Авиценны — лисан-ал-хамал, у нас — подорожник.
КРАПИВА. А я, признаться, не то что железных дорог, а этих новых дилижансов и почтовых карет не признаю. Что я — посылка, чтобы в почтовой карете ехать или в дилижансе с чужими людьми сидеть. Как хорошо, когда свои лошади и тарантас. Уложишь сундуки, подушки, домашние припасы и едешь хоть до Конотопа, хоть до Киева.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Не думала, что вы, Павлина Григорьевна, просвещённая женщина, вдова Петра Крапивы, поставите свой тарантас на нашем пути в Европу. А вот ещё почты. Никоша предлагает устроить наши почты, как в Европе.
АННА. Ничего у Никоши не получится.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Это почему же?
АННА. У нас народ очень читать любит. Может быть, самый читающий народ на свете. Если грамоте выучатся, остановиться не могут, читают всё подряд: книги, газеты, вывески. А что может быть интереснее чужих тайн? Никакой писатель не придумает. А полтавский почтмейстер большой охотник до такого чтения. И пока он, его жена и все чада и домочадцы не прочитают, ни за что почту не отправит.
СТАРОДИВНАЯ (быстро входит, почти вбегает). Я не опоздала? Наслышана, что у вас появился необыкновенный портрет.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Но от кого вы узнали?
СТАРОДИВНАЯ. Я от Софьи Семёновны, она от Мавры Афанасьевны, та от жены почтмейстера. А у неё всегда самые верные сведения.
АННА. Вот о чём я и говорила. Почта знает всё.
СТАРОДИВНАЯ (рассматривает портрет). Восхитительно! Бесподобно! Как велика сила искусства. Это писал гений.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Да, но и сын мой — гений!
ГОЛОС. Маменька! Не называйте меня гением. Скажите, что он добрый сын. Это для меня будет лучшая похвала.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Ну, теперь вы слышите!
АННА и ЛИЗА (вместе). Слышим, но ушам не верим.
КРАПИВА. Невозможно поверить.
СТАРОДИВНАЯ. А я совсем не удивлена. Сила искусства пределов не имеет. Очевидно, в Европе придумали способ общения на расстоянии через портрет. Николай Васильевич по-прежнему в Риме?
МАРИЯ ИВАНОВНА. Да, только иногда выезжает на немецкие курорты лечить нервы холодной водой.
КРАПИВА. И почему у нас так верят в заграничных докторов? Если богу угодно, то и наш сельский лекарь вылечит.
ПРИГРЕШНАЯ. И что же, у нас воды холодной нет?
СТАРОДИВНАЯ. Но всё дело в особом методе лечения. Он сейчас в Европе в большой моде, хотя известен с древних времён. Пишут, что Юлий Цезарь не покорил бы Галлию, если бы ежедневно не обливался холодной водой. А великий Архимед не открыл бы свой знаменитый закон. Если бы вода была тёплой, то он бы лежал спокойно в своей ванне. Но вода была так холодна, что Архимед с криком выскочил из ванны, и пришло озарение.
ПРИГРЕШНАЯ. Цезарь, Архимед — люди мне неизвестные, спорить не буду. Может, и помогла им холодная вода. А вот наши отцы и деды пили целебные настойки на анисе, золототысячнике, шалфее, зверобое от семидесяти семи болезней. Пили, и никаких нервов у них не было.
СТАРОДИВНАЯ. Нервы у всех есть. У писателей они тонкие, нежные. Будем надеяться, что Николай Васильевич поправит свое драгоценное здоровье.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Я каждый день молюсь о его здоровье. Мой сын и за границей служит отечеству нашему.
СТАРОДИВНАЯ. А вы слышали, Наполеон опять бежал со своего острова, вошел в тайные сношения с генералами и что-то замышляет.
МАША. Да ведь Наполеон умер.
СТАРОДИВНАЯ. Какой реприманд1. Давно?
МАША. Да лет двадцать назад.
СТАРОДИВНАЯ. Но дух Наполеона жив, призрак его бродит по Европе. Я думаю, что государь наш отправил Николая Васильевича в Европу разузнать, нет ли где измены и опасности для отечества нашего.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Вообразите, я думала об этом. Я что-то подобное предполагала. Наполеон, 1812 год, всё это на моей памяти. А недавно я читала роман «Рославлев, или Русские в 1812 году» и снова так живо представила те события. Ведь это Никоши сочинение?
МАША. Маменька, это господина Загоскина сочинение.
ГОЛОС. Маменька, не приписывайте мне чужих сочинений. Не судите никогда, моя добрая и умная маменька, о литературе. Вы в большом заблуждении.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Прости, Никоша. Когда я читаю что-то замечательное, мне кажется, это ты написал.
СТАРОДИВНАЯ. Но, возможно, здесь и другое. Знаете, какие разговоры не утихают в Петербурге? Конечно, вполголоса и только для посвященных. Но я тонкая дипломатка и всё узнала. Говорят, что Александр Благословенный не умер в Таганроге, а отправился странствовать по Европе инкогнито. И государь наш, Николай Павлович, передаёт ему послания через некую таинственную особу. Но что это за особа? А если это Николай Васильевич? У Александра Павловича больные ноги. Он не может обходиться без особенных чулок, и Николай Васильевич…
МАРИЯ ИВАНОВНА. Вообразите, я думала об этом. Я что-то такое предполагала. А недавно Никоша писал мне именно про чулки.
АННА. Маменька, Никоша писал про чулки, которые вы для него связали. Разве вы вязали чулки для государя?
МАРИЯ ИВАНОВНА. Но, может быть, это упоминание Никоши о чулках было тайным знаком, намёком на его миссию, а мы не поняли? Впрочем, и его литературные заслуги велики.
СТАРОДИВНАЯ. Да, Николай Васильевич прославил Диканьку, Миргород, Сорочинцы. Здесь его помнят.
КРАПИВА. Помнят-то помнят, но как? Недобрым словом вспоминают. Боялись его. Вдруг в книге опишет. До чего дошло, детей малых пугали: «Не шали, Гоголь в книгу запишет». Дитя и успокоится.
АННА. А больше других чиновники из Миргорода злы на Никошу. Ведь «Ревизор» и «Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» с них списаны.
ЛИЗА. Когда маменьке понадобилась какая-то бумага из канцелярии, ей, уважаемой помещице, даже сесть не предложили.
КРАПИВА. Кому вы это говорите? Я и сама знаю. Они шипели как змеи. Не было у нас, говорят, такого, чтобы свинья зашла в присутствие и схватила казённую бумагу со стола. Зайти-то она могла. С хлевом перепутала. Но чтобы бумагу утащить… Зачем? Свиньи у нас не голодают. Зачем это писать? Ведь государь мог прочитать. Кое-что Николай Васильевич перепутал. Написал, что Агафья Федосеевна откусила ухо у заседателя. Не так было. Не Агафья Федосеевна, а Матрёна Евстафьевна, и не откусила, а чуть-чуть надкусила, как яблочко. А впрочем, Николай Васильевич написал, что всякий знает и что я знаю и каждый день вижу.
АННА. Что же вы, и ведьм каждый день встречаете?
КРАПИВА. А где они, ведьмы? Помню, жила я ещё в родительском доме, тоже говорили, будто ведьма повадилась доить наших коров. Отец и дядя сговорились поймать ведьму. Притаились в кустах. В полночь идёт ведьма. Волосы распущены. Собакой лает, свиньёй хрюкает. Отец отступил, молитву творит. А дядя взмахнул саблей — ведьма на колени: «Дядечка, пощади». Глянули: Горпина Серко, соседка наша. Вот вам и ведьма. Сказки всё это.
ПРИГРЕШНАЯ. Не скажите, Павлина Григорьевна, на Сорочинской ярмарке все торговки — ведьмы. Поехала я как-то в Сорочинцы материи присмотреть. Какие там ситцы, какие батисты. Подходит ко мне торговка и говорит: «Купи чёрного козла». У меня, говорю, дома свой козёл, серенький. Козы его очень любят. А торговка так на меня посмотрела, что я ей все деньги и отдала. Привела на двор чёрного козла. Козочки мои беленькие, чистые голубицы, так и замерли. А чёрный козёл перемахнул через плетень, будто и не было.
ЛИЗА. Говорят, что ведьмы могут превращаться в кошек, собак, жаб, клубки и колёса.
АННА. Говорят, если женщина проглотит кусочек угля, у неё родится ведьма. Если семь поколений подряд в семье родятся только девочки, появится ведьма.
ЛИЗА. Но есть двадцать семь совершенно точных способов определить ведьму.
СТАРОДИВНАЯ. Что Василиса Богдановна в прошлом веке родилась, всем известно, а послушаешь её, кажется, что много раньше. Но, Анет, Лиза! Вы живёте в просвещённом XIX веке. Вы учились в Петербурге. Откуда у вас эти суеверия? Это же Средневековье! Que dira le mond! Что скажет общество, что скажет Европа!
АННА. Европа нас не заметит. Там о нашей Диканьке и не слышали.
СТАРОДИВНАЯ. И всё-таки вам сказочно повезло, что вы жили в Петербурге. Я люблю Петербург до безумия, до мании.
ЛИЗА. Да, мы были там счастливы и благодарны Никоше.
ГОЛОС. Я вас любил любовью брата, отца, матери.
ЛИЗА. Не обижайтесь, маменька, но Никоша всегда был для нас как мать.
АННА. Удивительно, какая у него была нежная заботливость о нас. Он терпел наши капризы, вытирал слёзы, забавлял, покупал игрушки, орехи, вишни в сахаре, даже кроил платья для нас.
ОЛЬГА. Никоша всегда был франтом. Помню его в жёлтых нанковых панталонах и голубом жилете с золотыми пуговицами. Лето, солнце и Никоша лучезарный.
СТАРОДИВНАЯ. А его плащ «Альмавива», а жилеты? Поэмы, а не жилеты. Зелёный бархатный, а по зелёному полю золотистые жуки рассыпаны. Или синий, тоже бархатный, в мелкую серебристую клеточку. Или желтый шёлковый в крупный черный горох. Я думаю, жилетов у него было дюжины три.
ЛИЗА. А когда мы выросли, Никоша покупал нам платья в модных магазинах, возил на литературные вечера, надеялся выдать замуж в Петербурге или в Москве.
АННА. Но ничего не получилось. Все видели в нас сестёр известного писателя и ждали чего-то необыкновенного. А мы так смущались, что казались им совершенными дурочками.
ЛИЗА. Нам было очень обидно. А теперь какие женихи? Даже в Диканьке, даже в Полтаве. Кругом только вдовы с дочерьми да их кузины и тётушки.
КРАПИВА. А я вот в наших краях семерых замуж выдала. Доченьки мои, ясочки, перепёлочки: Софийка, Надийка, Докийка, Марийка, Катруся, Ганнуся, Павлуся, Пентефрия и Лизимахия.
АННА. Девять.
КРАПИВА. Что девять?
АННА. Дочерей семь, а имён девять.
КРАПИВА. Пентефрия и Лизимахия — сиротки, воспитанницы мои. Я их тоже замуж выдала. Я бы и вам женихов нашла. Но ты, Анна, слишком дерзкая, строптивая.
АННА. Да, я не отличаюсь кротостью и терпением. Сгоряча могу наговорить лишнее. Не переношу людей бестолковых и всегда говорю всё, что думаю. Бываю зла и капризна.
КРАПИВА. А ты, Лиза, слишком нежная и мягкая. Семья — это государство, и жена правит в нём безраздельно и самодержавно. Мужья пусть на службе командуют: в департаментах, в сражениях, на кораблях. А ведь тебе, Лиза, я нашла жениха. Роман Подкова — солидный мужчина, майор в отставке. Чем не угодил?
ЛИЗА. Он же такой старый!
ПРИГРЕШНАЯ. Старость — не грех, не порок, а подарок человеку. Дай вам бог дожить до старости.
ЛИЗА. И ещё мне не нравится его фамилия. Я, Елизавета Гоголь-Яновская, буду Елизавета Подкова?
КРАПИВА. Подкова — фамилия солидная, основательная. Моя фамилия мне очень нравится. Муж мой, Пётр Крапива, грозой был для учеников. Боялись его, трепетали. Павлина Крапива звучит будто «Берегись, обожгу». И дочерей воспитала — истинные Крапивы! Приготовила их мужьям подарочки.
ПРИГРЕШНАЯ. Да, удивительные есть фамилии. Бывают такие фамилии, что нам, девицам, и сказать неприлично.
КРАПИВА. Фамилия на всем роду печать, не избавишься. Служил в Ромнах полицмейстер Степан Курочка. Хотел переменить фамилию. Не соответствует, говорит, должности: ни солидности, ни уважения, ни страха не внушает. Подал прошение на высочайшее имя. Переменили на Коршунов. А все по-прежнему зовут Курочкой. А в Лубнах пожарные служат — Полыхай и Заливай, тоже просят фамилии переменить. Говорят, сумятица на пожаре случается. Если и переменят, толку не будет. От своей фамилии не уйдёшь.
ЛИЗА. Теперь не до фамилии. Я, кажется, и на Подкову бы согласилась, но Никоша совершенно переменился. Он уже не хочет, чтобы мы вышли замуж.
АННА. Брат всегда высоко стоял над нами. Но теперь он поднялся ещё выше. Мы перестали его понимать.
ЛИЗА. Письма его полны наставлений, даже со страхом распечатываем письмо, и почти никогда не обманывает нас предчувствие.
ГОЛОС. Прочитавши один раз письмо, не думайте, что уже поняли смысл его, дождитесь более душевной минуты. В первую неделю Великого поста перечитывайте всякий день по одному разу, вникая в точный смысл его.
ЛИЗА. Уж мы вникали, вникали. Прежде было удовольствие ему писать. Теперь каждое слово надо взвесить. Не будет ли это пустяк.
АННА. И всем задания даёт. Я должна обливаться холодной водой и учить греческий. Но с кем я буду разговаривать по-гречески?
ЛИЗА. Я должна вести расходные книги, давать ему в письмах отчёт, и боже сохрани перепутать!
МАША. Наставлять Никоша любит. Статью написал «Чем может быть жена для мужа в простом домашнем быту» и даёт советы. Разделите деньги на семь куч. Почему не на пять, не на двенадцать? И что он может знать о семейной жизни, если сам не был женат?
АННА. Никоша хочет, чтобы мы устроили в нашем доме монастырь или странноприимный дом.
ЛИЗА. Мы не должны принадлежать себе, но всем страждущим, несчастным. И чтобы никто не покидал наш дом не утешенным.
МАША. Нет, покорно благодарю. Не хочу слушать скрип пера нашего знаменитого брата и приносить себя в жертву.
ОЛЬГА. А для меня это не жертва, а счастье. С самого детства я пыталась служить брату. Мне принадлежало великое право приглашать его к обеду. Я осторожно приоткрывала дверь в его комнату и торжественно произносила: «Маменька просят обедать». А какое наслаждение пришивать пуговицу к его жилету.
АННА. А я не хочу никому служить. Сбегу из дома и тайно обвенчаюсь, вот только не знаю, с кем.
ЛИЗА. А я поступлю в актрисы.
ОЛЬГА. Не верю, вы шутите, наверное. Никоша умнее нас, лучше нас, мы должны помогать ему во всем. Приют для страждущих должен стать смыслом нашей жизни.
ПРИГРЕШНАЯ. Приют — дело богоугодное. Грех его не поддержать.
КРАПИВА. Но, кажется, дождь собирается. Добраться бы домой, не то и нам придётся искать приюта.
СТАРОДИВНАЯ. Но мы непременно приедем завтра. Так хочется ещё раз посмотреть на этот замечательный портрет. (Прощаются и уходят).
МАША. Вот и уехали сплетницы. Надоели. Но без них ещё тоскливее. Хорошо Никоше поучать нас из Италии, где вечное лето. А у нас скоро осень, за ней бесконечная зима. Скрип дверей, тусклый свет сальной свечи, клубок шерсти. Холодно, одиноко.
МАРИЯ ИВАНОВНА. Скрип наших дверей Никоша воспел. А свечи у нас восковые и воск свой. Я его только пуд продаю, остальное в хозяйстве расходится.
МАША. И от восковых тоска.
АННА. Я сейчас и путнику страждущему была бы рада. Так скучно. А дождь всё сильнее.
Стук и крики: «Пустите переночевать! Сбились с дороги, промокли!» Шум за сценой. Свет гаснет.
Действие II
Дождь прошёл. Солнечное утро. Из одной двери выходит Трилунный, из другой — Лихохват.
ТРИЛУННЫЙ. Вчера мы даже не успели познакомиться. Трилунный Аристарх Антонович — чиновник из Петербурга. Вы тоже изволите состоять на государственной службе?
ЛИХОХВАТ. Я недавно оставил службу, ехал в своё имение. Вчерашняя гроза помешала. В темноте мы сбились с дороги, колесо отвалилось, коляска перевернулась.
ТРИЛУННЫЙ. Со мной та же история. Последнюю версту мы, кажется, плыли по воде.
ЛИХОХВАТ. Да, это скорее походило на кораблекрушение. Тьма египетская, реки вавилонские.
ГОЛОС. Скучно на этом свете, господа.
ТРИЛУННЫЙ. Мне никогда не бывает скучно. Постойте, это вы сказали «скучно»?
ЛИХОХВАТ. Нет, это вы сказали.
ТРИЛУННЫЙ. Но, кроме нас, здесь никого нет.
ЛИХОХВАТ. Разве что этот портрет. Удивительная работа. Как живой. Да, велика сила искусства!
ТРИЛУННЫЙ. Но где же хозяева? Есть здесь кто-нибудь?
Входит немолодой слуга.
ТРИЛУННЫЙ. Подойди поближе. Тебя как зовут?
ТРОФИМ. Трушко.
ТРИЛУННЫЙ. Это что же, имя или фамилия?
ТРОФИМ. По бумагам я Трофим Чуб, но с детства все зовут Трушко.
ТРИЛУННЫЙ. Ну, хорошо, Трушко, не скажешь ли, чей это протрет?
Трофим (подходит, долго рассматривает портрет). На барина нашего похож, Николая Васильевича.
ТРИЛУННЫЙ. И где же твой барин?
ТРОФИМ. Уехал.
ТРИЛУННЫЙ. Давно?
ТРОФИМ. С Мокия Мокрого шестой год пошёл.
ТРИЛУННЫЙ. Но кто-нибудь есть в доме?
ТРОФИМ. Барыня уехали в Диканьку. Мария Васильевна в саду книгу читают. Ольга Васильевна травы по утрам собирают. А барышни…
Не успевает закончить, открывается ещё одна дверь. Появляются Анна и Лиза.
АННА и ЛИЗА (вместе). А мы здесь.
АННА. Маменька уехала в Диканьку за каретником. Пока она вернётся, пока будут готовы ваши экипажи, придётся вам задержаться.
ЛИЗА. А мы будем вас занимать.
Входят Маша и Ольга.
ЛИХОХВАТ. Тогда не скажете, чей это портрет?
АННА. Это портрет писателя Николая Васильевича Гоголя, нашего брата.
ЛИХОХВАТ. Мы в доме писателя Николая Васильевича Гоголя? Неужели это не сон? Я мог погибнуть, но Гоголь спас меня.
ЛИЗА. Вы знакомы с нашим братом?
ЛИХОХВАТ. Нет, я никогда его не видел, но обязан ему жизнью.
ЛИЗА. Как романтично!
АННА. Непременно расскажите.
ЛИХОХВАТ. Боюсь, рассказ будет длинный. Род наш, Лихохватов, старинный, славный, но обедневший. Я единственный сын у маменьки, да ещё три сестры незамужние. Имение заложено-перезаложено. Но я по натуре беспечен, и бедность меня не тяготила. С детства я сочинял стихи, и к двадцати годам у меня скопилось два сундука поэм. Я верил, что они принесут мне славу и деньги. Маменька мои надежды разделяла. Я грезил Петербургом и близким успехом, когда на меня обрушилась беда. Она шла по саду, я навстречу ей по улице вдоль ажурной решётки. Ветер унёс платочек незнакомки, я поднял платок и протянул через прутья ограды. Глаза наши встретились. Ни одна красавица не сравнится с ней, Настасьей Львовной. Только сельская природа и благодатный воздух степей дают такое пышное цветение. Настуся не идёт, а плывёт, как облако в небе, а душа её такая небесная, что небеснее и вообразить невозможно.
ЛИЗА. Но почему же вы называете любовь бедой?
ЛИХОХВАТ. Причина проста: я беден, Настуся богата. В Ромнах и окрестностях нет человека богаче ее отца, Льва Григорьевича Оковитого. Как он поднялся, как разбогател на конопляном масле! Даже герб себе придумал и художнику заказал. «Лев в коноплянике». Подал на высочайшее имя, пока не утвердили. О женихах без приличного состояния и слышать не хочет.
ЛИЗА. Но истинная любовь не допускает расчёта, забывает о бедности.
АННА. Вы могли бы увезти Настусю и тайно обвенчаться.
ЛИХОХВАТ. Должен признаться, что я по натуре робок, даже трусоват. Все мужчины нашего рода были отважны и погибли в сражениях. Наверное, они растратили всю доблесть, отпущенную нашему роду. На мою долю ничего не осталось. Но если бы я решился на такой безумный поступок, на какие средства стали бы мы жить?
АННА. Неужели вы смирились?
ЛИХОХВАТ. Почти смирился. Выход подсказала Настуся: ехать в Петербург, напечатать поэмы. Слава моя и деньги должны смягчить каменное сердце Льва Григорьевича. В моём успехе Настуся не сомневалась. Она поклялась ждать и любить меня вечно. Вечность мы определили в один год. В Петербурге меня ждал жестокий удар судьбы. Ни один издатель не оценил и не напечатал моих поэм. Крылья мои опустились. Но оставалась робкая надежда. С рекомендательным письмом, которым предусмотрительно снабдила меня маменька, я решил начать карьеру чиновника. И снова жестокое разочарование. Очень скоро я понял, что карьера — это крутая лестница. По ночам мне снились сослуживцы с лисьими и волчьими мордами. Они толкали меня, я падал с лестницы и в ужасе просыпался.
ТРИЛУННЫЙ. Вы ещё очень молоды, и вам пока не дано понять, как устроена государственная машина, все её колёсики и винтики. Вам известно, что слово «чиновник» произошло от древнерусского «чин», что значит — порядок. Неукоснительно следуйте порядку. Наберитесь терпения, дайте срок. Настоящая служба после сорока лет только и начинается.
ЛИХОХВАТ. Но ни я, ни Настуся не можем ждать так долго. Я впал в жестокую тоску. Облако задумчивости пролилось дождём слёз. В отчаянии шёл я по берегу Фонтанки. Ноги сами привели меня на Семёновский мост. Пусть мутная вода поглотит меня.
ЛИЗА. Что же случилось дальше? Вы передумали? Вас вытащили из воды?
АННА. Вы говорили, что спас наш брат, но он давно живёт в Италии.
ЛИХОХВАТ. Знаете ли вы, какая вода в реках Петербурга? Нет, вы не знаете. Это не голубые воды Днепра, что манят в жаркий день, просто притягивают, а там уж и русалки подхватят. Я заглянул в мутную воду Фонтанки и в ужасе отшатнулся. Не русалки, а страшные водяные твари могут там обитать. Совершенно измученный, я поплёлся обратно. По недостатку средств я снимал комнату недалеко от Сенной. В собачьей конуре светлее и просторнее, чем в этой комнате. Неумолимое веретено судьбы тянуло последнюю нить, кольцо неудач стягивалось в петлю. Я искал верёвку, рылся в сундучке и вдруг под своими рукописями нашёл книгу. Её подарила мне Настуся. Я открыл книгу на странице, заложенной цветком гелиотропа. «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии», — прочёл я и окунулся в счастливый солнечный мир. Это было неописуемое блаженство. Серое небо Петербурга стало голубым, подул тёплый ветер, зашумели степные травы. Не помню, как уснул. Проснулся от стука в дверь. Принесли письмо от маменьки с известием, изменившим мою судьбу. Умерла наша дальняя родственница. Она завещала мне имение и значительный капитал. Почему она выбрала меня? Не знаю. Но колесо Фортуны покатилось мне навстречу. Уладив дела по наследству, я ехал просить руки моей Настуси. Вчерашняя гроза задержала.
ТРИЛУННЫЙ. Боюсь ответить на ваше гостеприимство неблагодарностью, но меня сочинения вашего брата вовлекли в историю, неприятную во всех отношениях. Даже рассказать неловко.
ЛИЗА. Неужели так неблагопристойно?
АННА. Тогда непременно расскажите!
ТРИЛУННЫЙ. Как-то я услышал перешёптывания и смешки за спиной. Оказалось, мои сослуживцы побывали в театре и почему-то решили, что героя пьесы автор списал с меня. Сорокалетний чиновник до сих пор не женат, всё и сходство. Но некий господин Подколесин хотел жениться. Только в последний момент одумался и выпрыгнул из окна. У меня же никогда не было намерения жениться.
МАША. Вы так не любите женщин?
ТРИЛУННЫЙ. Да, я не люблю женщин. Женщина вносит в жизнь мужчины беспорядок, хаос. Она словно оборотень, после свадьбы неземное существо превращается в злобную фурию. Если бы она входила в дом мужчины одна. Нет, за ней является целая шайка разбойников: торговцы тканями, ювелиры, кондитеры, галантерейщики. Им нет числа.
МАША. Вы говорите с такой страстью, будто сами пережили это.
ОЛЬГА. Но вы даже не были женаты!
ТРИЛУННЫЙ. Увы, я столько раз наблюдал, как честные чиновники становились взяточниками и казнокрадами из-за расточительности своих жён.
ЛИХОХВАТ. Не соглашусь с вами. Я состоял на службе менее года, но заметил, что взятки брали не только женатые, но и холостые, молодые и старые. Я слышал, что калужский губернатор, человек очень богатый, своё жалованье раздавал подчинённым. Но они продолжали брать взятки, не могли уже остановиться. Объясняли, что руки у них устроены таким образом, что имеют свойство вытягиваться так, что рука берущего руку дающего не минует. Природа. А против природы не пойдёшь. К тому же климат у нас суровый. А просторы отечества так необъятны, что все злоупотребления в них как-то сами растворяются. А наши канцелярии — это настоящие разбойничьи притоны. Человеку беззащитному в них и заглядывать опасно. Честность там презирают, ловким обманом гордятся. Служил в Курске чиновник. Легенды о нём ходили. За умеренную плату он в любом законе находил лазейку. К нему из других губерний приезжали на поклон. Благодетелем называли.
ТРИЛУННЫЙ. В чём-то вы правы, и государь наш огорчён, что не все ещё чиновники встали на путь исправления. Я убеждён, что именно у них самые зловредные жёны.
ОЛЬГА. Ваш взгляд на женщин и на мир так мрачен. Вы так ожесточены. Это бывает при больной печени. Вам надо пить отвар бессмертника песчаного и показаться врачу.
ТРИЛУННЫЙ. Я непременно последую вашему совету, Ольга Васильевна, но свой взгляд на женщин не изменю.
ЛИХОХВАТ. И напрасно. Женщину винить нельзя. Она послана в наш мир мирить и благотворить. Жена — хранительный талисман для мужа.
ТРИЛУННЫЙ. Вы, молодой человек, в большом заблуждении. Кто внушил вам эти опасные иллюзии?
ЛИХОХВАТ. Да вся литература, стихи, поэмы, романы об этом.
ТРИЛУННЫЙ. А вам не приходило в голову, как они похожи: женщина и литература, так называемая изящная словесность. Та и другая способны очаровать, лишить воли, заставить совершить поступки, которые вы сами никогда бы не совершили. Литература даже опаснее женщины. Я видел постановку «Ревизора» в театре и был потрясён. Зрители смеялись, не понимая, что над ними издеваются. Какое больное воображение породило этот скверный городишко и его обитателей? Это не комедия, а клевета на отечество наше! А «Мёртвые души», которыми зачитывается наше образованное общество? Все эти Собакевичи, Плюшкины, Ноздрёвы. Ведь это кунсткамера уродов! За такие сочинения автора следовало бы в кандалы заковать и в Сибирь или на необитаемый остров в Белом море, куда ворон костей не заносит. Но государь наш милостив без меры и даже благоволит госопдину сочинителю.
ЛИХОХВАТ. Но ведь сатира допускает преувеличение, сгущение красок. Сатира — это горькое лекарство для нашего больного общества.
ГОЛОС. Пилюля моя горька. Но вы должны проглотить её: она несёт вам здоровье.
ТРИЛУННЫЙ. Кто это сказал? Или мне опять послышалось?
АННА. Нет, не послышалось. Это новое европейское изобретение — общение на расстоянии через портрет.
ЛИЗА. Нам тоже казалось странным, но мы уже привыкли и перестали удивляться.
ТРИЛУННЫЙ. Быть этого не может!
ЛИХОХВАТ. Как не верить, если слышишь собственными ушами. Да, велика сила искусства.
ТРИЛУННЫЙ. Велика, но опасна. Вот вы сказали «горькое лекарство»? А если оно будет слишком горьким, слишком опасным и погубит больного? Я не аптекарь, но ещё врачи древности и средних веков предупреждали: «Не навреди».
ОЛЬГА. Лекарства и лекарственные травы бывают ядовиты: болиголов, белена, морозник чёрный. Но даже известные всем пустырник, горицвет, зверобой могут навредить, если не знать меру. Прежде чем приготовить отвар, я взвешиваю траву на аптекарских весах.
ТРИЛУННЫЙ. И вы совершенно правы, Ольга Васильевна. Взвесить каждое слово, прежде чем допустить к печати. И потом, всякому ремеслу надо учиться. А у нас гимназисты вообразили себя сочинителями. Но прежде сами попали под влияние так называемых властителей дум. Я прибыл в вашу губернию инспектировать учебные заведения. Вы, наверное, слышали о скандале в полтавской гимназии. Ученики пятого класса начитались стихов Байрона и по его примеру отправились в Грецию, чтобы присоединиться к восставшим.
МАША. Но ведь греков, кажется, освободили. И Байрон давно умер.
ТРИЛУННЫЙ. Да, призывы поэта дошли с опозданием, но дошли. И как объясняли сами гимназисты, их воспламенили. С такими властителями дум и до пожара недалеко.
ЛИЗА. Что же, гимназистам удалось добраться до Греции?
ТРИЛУННЫЙ. Нет, их остановили под Конотопом.
Маша: Но Конотоп в другой стороне.
АННА. Тогда при чем здесь Байрон? Разве лорд Байрон учил наших гимназистов географии?
МАША. А как быть с учителями? Наказывать. или благодарить. Побег всё-таки не состоялся.
ТРИЛУННЫЙ. Напрасно смеётесь. Дело крайне серьёзное. Речь идёт о преступном попустительстве опасному вольнодумству. А кто отравил эти незрелые умы? Господа сочинители.
МАША. Наш брат не всегда был таким. В детстве мы с Никошей верили, что в нашем пруду живут русалки, и сочиняли про них сказки. Потом, уже взрослым, он написал свои весёлые красивые истории про Рождество в Диканьке, майскую ночь и Днепр при тихой погоде. Но в Петербурге с ним что-то случилось. Радость жизни покинула его.
АННА. Он всегда жаловался, что низкое северное небо давит на него, нагоняет тоску. И ещё этот холод, холод.
ОЛЬГА. Может быть, в Риме он отогреется, и к нему вернутся здоровье и радость жизни?
ГОЛОС. О Рим, Рим. О Италия… Лето не лето, весна не весна, но лучше весны и лета. Что за небо, что за воздух!
МАША. А мне уже не верится. В Риме он написал «Мертвые души». От одного названия хочется перекреститься. Литература, по-моему, должна лечить душевные раны. Где женщине найти утешение? Конечно, в увлекательном романе или в стихах.
ОЛЬГА. Я тоже заметила, что стихи лечат. Конечно, прежде всего лекарства и молитвы. От лихорадки молитесь святой преподобной Фотинье. От зубной боли святому Мирону-Пустыннику. Но и стихи помогают. У меня есть старинный лечебник с рецептами в стихах.
Лука головками, часто втирая их тёртыми,
Сможешь лысой вернуть голове красоту, что утрачена ею.
Эти стихи больных успокаивают.
МАША. Да, гекзаметр удивительно успокаивает. Музыка и стихи — это лекарство для души.
ЛИЗА. И танцы. Мы так любим танцевать, вот только с кем?
АННА. Какая у нас бедность на кавалеров. Решительно все соседи — вдовы и девицы. Жил в Диканьке замечательный танцор, Тарас Семидуб, старый солдат. Всё нам про взятие Измаила рассказывал. В девяносто пять лет кадриль танцевал, только фигуры путал. Теперь, говорит, ноги не держат.
ЛИЗА. А давайте устроим танцы.
ТРИЛУННЫЙ. Я никогда не увлекался этим легкомысленным занятием.
ЛИХОХВАТ. А я увлекался, но от природы неуклюж.
МАША. Мы не предлагаем вам танцевать мазурку. Она для военных: лихость, прыжки, усы. Усы непременно. Но вальс — это так просто.
ЛИЗА. Брат присылает нам из Европы ноты самых модных вальсов.
Ольга садится за фортепьяно. Анна стоит рядом с нотами. Трилунный с Машей, Лихохват с Лизой танцуют вальс. Один круг. Потом Трилунный и Маша останавливаются на переднем плане. Лихохват и Лиза продолжают танцевать.
МАША. Вы любите стихи?
Когда б надежду я имела,
Хоть редко, хоть в неделю раз,
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить и потом
Все думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи.
Но, говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне все вам скучно.
ТРИЛУННЫЙ. Право, не знаю, что сказать. Я впервые в деревне.
МАША. Какой вы странный. Я же вам просто стихи прочитала.
Продолжают танцевать, меняются партнёрами. Лиза с Трилунным, Лихохват с Машей. Лиза и Трилунный выходят на передний план, останавливаются.
ЛИЗА. Маша, верно, вам стихи читала: «Когда б надежду я имела…»
ТРИЛУННЫЙ. Да, это её стихи?
ЛИЗА. Ах, что вы! Это господина Пушкина стихи. Неужели вы не знаете Пушкина? На каком свете вы живёте?
ТРИЛУННЫЙ. Я больше деловые бумаги читаю. Сочинения вашего брата — исключение. Я хотел понять, разобраться. Ведь ваш брат едва не погубил мою репутацию. Я до сих пор помню глумливое шипение сослуживцев за моей спиной: «Подколесин, Подколесин».
Опять меняются партнёрами. На первый план выходят Лиза и Лихохват.
ЛИХОХВАТ. Вчера я был в отчаянии. Каждая минута промедления на пути к Настусе казалась мне вечностью. А сегодня мне так хорошо в вашем доме, так легко на душе. Мы знакомы с вами несколько часов, а кажется, всегда были знакомы.
ЛИЗА. И у меня то же чувство.
Снова танцуют вальс. На первый план выходят и останавливаются Маша и Трилунный.
ТРИЛУННЫЙ. Ваша благорасположенность произвела во мне смелость. Я чувствую себя гусаром восемнадцати лет и готов танцевать даже мазурку. Но неужели Диканька действительно существует? Я думал, это сказочная, выдуманная страна.
МАША. Конечно, существует. Александр Благословенный посетил Диканьку. В память этого события поставлены чугунные ворота напротив почтовой станции.
Ольга перестаёт играть.
МАША. Вообразите, Аристарх Антонович не верит, что Диканька существует.
АННА. Вы должны непременно побывать там.
ЛИЗА. Скоро вернётся маменька. Мы пообедаем и отправимся в Диканьку.
АННА. Мы должны переодеться и сделать распоряжения. Не скучайте.
ЛИЗА. Вот коржики с маком (показывает на стол), вишнёвое варенье, грушевый квас. (Уходят.)
ЛИХОХВАТ. Какие приятные дамы.
ТРИЛУННЫЙ. Скажите еще: «Дамы, приятные во всех отношениях». Мы уже заговорили на языке этого сочинителя. Вам не кажется, что с нами происходит что-то странное?
ЛИХОХВАТ. Пожалуй, соглашусь с вами. Вчера мы ехали в разные стороны, и вдруг гром среди ясного неба, гроза. И мы оба оказались у ворот этого дома, как будто какая-то неведомая сила бросила нас сюда, к этому заколдованному месту.
ТРИЛУННЫЙ. Ну, уж это слишком. Средневековье какое-то. Мы живем в просвещённом XIX веке.
ЛИХОХВАТ. «Заколдованное место» — так называется повесть господина Гоголя. Я всегда думал, что это чистая фантазия. А вдруг он не выдумывал, писал прямо с натуры, и в окрестностях Диканьки творится всякая чертовщина.
ТРИЛУННЫЙ. Что-то в этом есть. Прошло всего несколько часов, а мы забыли о своих делах, разговариваем с портретом и не удивляемся, даже танцуем.
ЛИХОХВАТ. Может, Оленька нам волшебных травок подмешала? И всё это нам кажется?
ТРИЛУННЫЙ. Нет, это он, портрет.
ЛИХОХВАТ. Вы же не верите в силу искусства.
ТРИЛУННЫЙ. Я верю в его опасную силу и не удивлюсь, если господин сочинитель выйдет сейчас из рамы и скажет: «Позовите Вия».
ЛИХОХВАТ. Но что же делать? Бежать? Но как? Увидят дамы. Неловко.
ТРИЛУННЫЙ. Он нас чуть не погубил, он нас и спасёт.
ЛИХОХВАТ. Окно?
ТРИЛУННЫЙ. Вот именно. За этой дверью окно в сад. В саду нас не заметят. Добежим до Диканьки, найдём лошадей и разъедемся в разные стороны. Забудем всё, как нелепый сон.
ЛИХОХВАТ. Но он так смотрит, что у меня ноги к полу приросли.
Трилунный накрывает портрет платком. Оба скрываются за дверью.
Входят Мария Ивановна и её дочери.
ЛИЗА. А где же наши гости? Они только что были здесь?
ОЛЬГА. А где портрет?
АННА (снимает платок с портрета). Он с нами.
ГОЛОС. Не унывайте и будьте всегда светлы душой. Помните, что всё, что ни посылается, посылается от бога и для нашего счастья.