Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2023
Вера Мосова — родилась в Свердловской области, окончила филологический факультет Нижнетагильского педагогического института. Автор нескольких романов и повестей, опубликованных на платформе Ridero, в том числе трилогии из жизни уральской глубинки ХIХ века («Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», «Ходила младешенька по борочку» и «Суженый мой ряженый»). Живет в Екатеринбурге.
Размеренное сопение соседок по палате наводит тоску, открывать глаза совсем не хочется, но и лежать без движений уже надоело. Сквозь смеженные веки Ася долго смотрит на белый больничный потолок и, не выдержав этой давящей белизны, переводит взгляд на большое окно. Восход, съедая остатки предутренней серости, настойчиво раскрашивает небо. Порадоваться бы ему, но не получается. Новому дню суждено стать границей между Асиным прошлым и будущим. Нет, граница прочерчена еще месяцем раньше, жирной чертой синего цвета под подписью доктора районной поликлиники. И с той поры в голове настойчиво крутятся одни и те же слова из старого хита. Всплывают вновь и вновь, назойливо буравя сознание. «Призрачно всё…» И впрямь призрачно. Зыбко и неустойчиво. В один миг может обрушиться вся жизнь, а вместе с ней и нереализованные планы, надежды, мечты. Как оседающий после взрыва дом: этажи медленно наезжают друг на друга, опускаются все ниже, и вот уже взлетают вверх клубы дыма и пыли. И все. Руины. Руины ее жизни. «Есть только миг…» Всего лишь миг, взорвавший ее прошлое. И вся Асина жизнь, до обидного короткая, рухнула в одночасье. Все сорок лет. Оказывается, она ничего не успела за эти годы! Ни семьи, ни детей, ни своего угла. Абсолютно ничего. А ведь счастье уже призывно маячило впереди. И марш Мендельсона, по иронии судьбы выпавший именно на сегодня, и ипотека, на которую они с Даней наконец решились, но не успели оформить, — всё так и останется погребенным под руинами. Где-то там, теперь уже далеко позади. За чертой. А если это не черта вовсе, а точка? Финал всей жизни?
Нет, точку ставить совсем не хочется. И не хочется верить в реальность всего происходящего. Почему перст судьбы указал именно на нее, Асю? Почему она должна была угодить в эту юдоль скорби и печали? За какие такие грехи? Перед ней открылся совершенно другой мир, чужой и незнакомый. Изнанка жизни. Куда ни глянь — покрытые косынками или тонкими шапочками головы, а порой и пикантные ёршики начавших отрастать волос, и откровенно лысые макушки, чьи хозяйки не считают нужным скрывать свою беду. А от кого скрывать-то? Тут все такие: либо до, либо после. Больше похожие на неясные тени, чем на живых людей. Взгляды, направленные внутрь себя, впалые после операций груди, тихие, с трудом дающиеся шаги. В туалете и в душевой комнате нет задвижек, это на случай, если кому-то вдруг станет плохо. Зато в каждой палате есть круглая табличка, на которой фломастером выведено «занято». Изготовлена она, как правило, из обычной пластиковой крышки, украшена бумажными цветочками, тесьмой или кружевом. Нелепый плод творческих озарений пациенток, измотанных болью и тревожными мыслями. Странную эту вещь нужно всякий раз брать с собой и пристраивать снаружи на ручку двери. И никого не напрягает. Надо так надо. Все тихо и размеренно, без суеты и громких разговоров. Поначалу непривычно и даже пугающе. Но только поначалу. Больничная жизнь быстро и безжалостно всасывает новичков, подчиняя своему молчаливому распорядку и делая частью себя.
Ася прислушивается к звукам в коридоре. Отделение потихоньку просыпается. Неуверенные, шаркающие шаги пациенток и стремительные перемещения дежурной медсестры, постепенное нарастание голосов прибывающего персонала, и вот он, тот звук, которого она с тревогой ожидает, — жутковатый грохот каталок в коридоре. Теперь закрутится. Включится отлаженный механизм. Одних пациенток, накрытых тонкими простынками, совершенно нагих, с глазами, уже отрешенными от мира, станут увозить в неизвестность, других привозить. И так каждое утро. Поточный метод. Неожиданно распахивается дверь, и в палате появляется каталка — возможно, прибыли за ней. Но первой забирают соседку, немолодую молчаливую женщину из забытой богом и людьми деревенской глубинки. Значит, ещё около часа ожидания, а то и больше.
Предоперационный мандраж уже давно перешёл в стадию абсолютного равнодушия. Даже не равнодушия, а какой-то особой обречённости, тупой покорности судьбе. Как говорится, чему быть… А чему быть, она и сама прекрасно знает. Вспомнились мамины слова, однажды брошенные вскользь, но основательно засевшие в голове:
— А что хорошего может быть в твоей жизни? Ты же у меня невезучая с рождения!
И правда невезучая. В роддоме Асю уронили с каталки, когда везли на кормление, но как-то обошлось. В детском саду она сильно травмировалась, съезжая с горки, и с той поры на щеке остался небольшой шрам. А однажды девочку просто забыли на прогулке, и она около часа просидела в фанерном домике, не решаясь выйти из него, пока воспитательница не хватилась недостающего ребёнка. В школе и институте обычно не везло на экзаменах: как нарочно, попадали именно те вопросы и темы, которые она не любила, а потому и знала недостаточно хорошо. А вместо выпускного вечера Ася угодила в больницу с аппендицитом. Но главное невезение — это её личная жизнь. У сверстниц уже дети школьного возраста, а у некоторых даже студенты, лишь у неё никак не складывается. Все романы заканчиваются расставанием. Причины всегда разные, а финал один. Наконец она встретила Даню, искренне поверила, что судьба и ей улыбнулась, они уже два года вместе, и казалось, что это навсегда. Но предстоящее свадебное путешествие в Париж накрылось медным тазом, как выразилась лучшая подруга. В общем, вся её жизнь — сплошной облом. Она уже почти привыкла к этому. И даже смирилась — судьба такая. Даня порой называет её Обломовной. В шутку, конечно. Но ведь в каждой шутке есть…
Погруженная в свои мысли, она не услышала приближающегося звука каталки, пока ту не втиснули в распахнутые двери палаты. И завертелось: бесконечные коридоры, дверные проёмы, лифты. То вверх, то вниз, то влево, то вправо, из одного корпуса в другой, длинными коридорами и застеклёнными переходами. Каталку провожают сочувственные взгляды больных, тело слегка потряхивает на неровностях. Вот и операционный блок, остановка, ожидание перед дверью. На страхи уже нет сил. Будь что будет. Звук открываемой двери, и процесс пошёл: с каталки — на операционный стол, руки распяли, как на кресте. Укольчик сюда, катетер туда, сосредоточенный взгляд анестезиолога из-под маски.
Вскоре разбудили. Так быстро? Неужели уже всё?
Увы, операция отменяется, переносится на завтра, потому что во всём диспансере неожиданно вырубилось электричество. Вот это облом! Снова ждать? До завтрашнего утра? Снова готовиться, нервничать? Впрочем, с ней и не могло быть иначе. Она же невезучая. На отрешенном лице мелькает горькая усмешка. Всё как всегда. Досадно, однако. Хорошо ещё, что не успели разрезать. Стоп! А если бы успели, что тогда? Наверное, подключились бы к аварийной системе электроснабжения. Конечно, ведь уже начатая операция должна быть закончена. Наверняка в других операционных сейчас продолжается работа. А ей предстоит возвращаться в палату, пытка растянется ещё на сутки.
Пока рядом гремят инструментами, отключают приборы, убирают трубки и проводки, свет загорается вновь. Реплики персонала, как голоса за кадром. Надолго ли? И что делать? Продолжать? Или нет смысла? Вдруг снова погаснет? Но вот доносится решительная команда доктора продолжать работу. Больная готова, нет смысла откладывать. И снова трубочки, проводочки, чьи-то руки в перчатках, голоса…
Послеоперационный полусон-полуявь. Возникающие откуда-то лица соседок по палате, доктор, проверяющий пульс, шприц в руке медсестры. Асю о чём-то спрашивают, она что-то отвечает и снова проваливается в вязкое небытие. Всплывает недавний разговор с мамой. Она не просит, она требует. Дочь непременно должна помочь брату, тридцатилетнему лоботрясу, однажды по пьянке застудившему почки. Его может спасти лишь пересадка. Мама, я не готова к такому рискованному шагу! Я хочу выйти замуж, родить ребёнка. А как же вынашивать его с одной почкой, да еще в таком возрасте? Но для мамы это не аргумент. Кто тебе дороже: гипотетический ребенок, которого может и вовсе не быть, или родной брат, чья жизнь в опасности? Ты хочешь, чтобы твой племянник остался без отца? Мама, он давно без отца, уже, наверное, и забыл, как тот выглядит. А тебе обязательно надо добивать мать?! Напоминать об этой беде?! А вдруг после пересадки всё наладится? Вдруг Лёлик вернётся в семью?
Я должна посоветоваться с Даней! А что Даня?! Этот твой малолетка всё равно бросит тебя, не сейчас, так после свадьбы. Зачем ты ему? Пять лет разницы в возрасте — это немало! Сегодня ты ещё ничего, а пройдет пара-тройка лет, и он станет стыдиться тебя. От молодых жен мужики гуляют, а уж старая и вовсе никому не нужна! Мама напориста и не особо щепетильна в выборе слов. Она всегда горой стоит за сына, которого почему-то любит больше, чем дочь. Бьет наотмашь, давит на жалость, взывает к совести. Почему Ася должна делать выбор? Неужели нельзя как-то по-другому? Или все-таки надо согласиться на уговоры матери? Пожалуй, стоит посоветоваться с врачом. И вот уже вместо маминого лица седые усы старого доктора Абрама Иосифовича, его взгляд из-под очков. Деточка, вынашивать ребенка с одной почкой — огромный риск и для матери, и для плода. А что это тут у нас? Ну-ка, поглядим. М-да, что-то не нравится мне эта картинка. Срочно на узи! И полное обследование! И снова мамин голос. Недовольный и даже какой-то грозный. Я так и знала! Вечно с тобой что-нибудь случается! И именно сейчас, когда Лёлику срочно нужна помощь! Угораздило же тебя!
Господи! И это говорит родная мать! Почему она так несправедлива к ней?! У Аси ведь тоже непростой диагноз, может, даже и серьезнее, чем у Алексея. Почему же ей дочку-то не жаль? Почему, мамочка?!
Кто-то берет ее за руку, вызволяя из ватного забытья. Лёгкое поглаживание по ладони. Даня!
— Ты пришел! — одними губами, на выдохе.
На лице сочувствие на грани с растерянностью, в глубине глаз затаилась тревога. Жалеет. Да уж, вид у нее сейчас, наверное, тот еще. Как раз для отпугивания мужчин.
— Пришёл. Куда ж я денусь?! — Глаза лучатся теплом.
Конечно, куда он денется? Он не мог не прийти. Вопреки маминым пророчествам, вопреки всему, что так безжалостно встало на их пути. Только бы не расплакаться сейчас.
— Я поговорил с доктором. Операция прошла успешно. Всё будет хорошо. Ты вовремя обратилась. Есть надежда на полное выздоровление. Надо только верить в это.
— Я верю. Конечно, верю. Который час?
— Четырнадцать тридцать.
— Время нашей регистрации. Мы сейчас могли быть в загсе.
— А это мы ещё успеем, спешить нам некуда, штамп в паспорте абсолютно ничего не меняет, — глаза его говорят больше, чем слова, обволакивают теплом, утешают, вселяют надежду.
— Успеем, — глубокий вдох, пауза и шепотом на выдохе: — Я не смогу родить тебе ребенка.
— Мы можем его усыновить, это не проблема.
Благодарность. Огромная, невыразимая. Распирает изнутри, поднимается теплой волной. Хочется плакать и говорить что-то доброе, хорошее. Но слова, как нарочно, не находятся, ускользают, их невозможно ухватить, а слёзы — вот они, тут как тут.
— Не плачь, Обломовна моя! — Едва уловимая смешинка в родных глазах. — Все будет хорошо.
Конечно, будет. Она и сама хочет в это верить. Очень хочет. Но… Она ведь Обломовна.
Звонок от мамы. Доча, как ты? Я завтра приеду, ты сейчас отдыхай, в себя приходи. Врач сказал, что все хорошо. Возможно, даже химию делать не придется. Это же здорово! Вдруг ты еще сможешь донором стать? Теперь-то тебе уж точно не рожать.
Это она подбодрить пытается или добить?
Внимательный взгляд Дани.
— Может, тебе лучше отключить телефон? Хотя бы на время, пока в себя приходишь.
И тут же новый звонок. Алешка, брат. Сеструха, ты как? Ты там это, выкарабкивайся поскорее. Сильно страшно было? А не больно? Мне вот неожиданно свезло, представляешь, есть донорская почка! Так что тоже предстоит операция. Я сейчас в больницу еду. Маман еще не знает, тебе первой сообщаю. Мандражирую слегка, конечно.
Вот это новость! Наконец-то мама успокоится. Хотя бы прекратит допекать Асю с этой злосчастной почкой. Сына она всегда любила больше, чем дочь. Асиного отца мать оставила, встретив новую любовь, которая казалась ей тогда единственной и вечной. А вскоре после рождения Алешки новый муж трагически погиб, и вся ее нерастраченная любовь досталась сыну. Тогда Ася стала главной помощницей матери, разделив с ней и заботу о малыше, и ответственность за него. Причем воспринималось это как само собой разумеющееся. С нее, десятилетней девчонки, требовалась и почти материнская жертвенность, и безусловная любовь к брату. Все, что чувствовала мать, должна была чувствовать и Ася. Это не обсуждалось, не опровергалось, это стало данностью, которую следовало безоговорочно принять. Конечно же, девочка любила брата, хоть и пришлось ради него лишиться беспечных игр с подружками, веселых тусовок и прочих, соответствующих возрасту мелочей, из которых и состоит жизнь подростка. Ася всегда чувствовала в этом некоторую несправедливость, но не смела даже заикнуться матери о своих обидах. И до сих пор она не может освободиться от постоянно навязываемой необходимости опекать уже зрелого мужчину, с которым то и дело что-то случается.
Ее размышления прерывает тихий голос Дани:
— Аууу! Обломовнааа! Ты где? Опять глубокое погружение в свои несчастья?
— Нет, что ты! Наоборот! Я рада, что у брата все так удачно складывается. И мама наконец-то успокоится, перестанет меня донимать с этой почкой. Лишь бы прижилась.
Даня не отвечает, просто смотрит и улыбается. С легкой иронией. И с большой любовью. Ася даже знает, о чем он сейчас думает. И отвечает ему взглядом. Их немой разговор прерывает звонок телефона. Опять мама. Спешит сообщить, что она не сможет приехать к дочери в ближайшие дни. Будет дежурить у Лелика, ведь после операции ему нужен постоянный уход. Возможно, это затянется надолго. Жаль, что Ася сейчас не может ей помочь, придется справляться одной. В голосе досада, невысказанный упрек. Но Асе и озвучивать его не надо. Она все услышала без лишних слов.
— У меня есть для тебя сюрприз! — таинственно произносит Даня, явно с целью отвлечь ее от грустных мыслей. — Смотри!
И он показывает на телефоне фото забавного котенка невероятного окраса. Рыжие, черные и белые пятна, переходя один в другой, странным образом сочетаются в этом комочке всклокоченной шерсти. Желтоватые глаза смотрят настороженно.
— Таким я встретил его вчера возле мусорных баков. А вот это он уже одомашненный, — и Даня перелистывает картинку на дисплее. — Его зовут Пиксель.
Из Асиного мехового башмака выглядывает довольная мордочка того же самого котёнка, но уже помытого, явно сытого и вполне счастливого. Пиксель! Какая прелесть!
— В общем, поправляйся скорее, мы тебя ждём. С квартирной хозяйкой я договорился, она не против животных.
— Скинь мне эти фото, с ними я быстро поправлюсь, — дрожащий голос сквозь едва сдерживаемые слёзы и счастливая улыбка на бледном лице. — Приятно же, когда ждут.