Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2023
Екатерина Перченкова — родилась в г. Жуковском Московской области. Историк, журналист, редактор. Стихи печатались в журналах «Урал», «Гвидеон» и др. Живет и работает в Москве.
***
навигация тонких теней. поперёк облаков —
расходящийся шрам, это след от моторки.
кто-то вышел и долго смотрел, безнадёжно трезвея,
на холмы, где огонь по сухому пригорку
опускался к воде, а потом замирал перед ней,
словно зверь перед зверем.
это в воздухе будто изъян, далеко отдающийся выстрел,
и теперь хорошо, словно что-то упало из рук,
словно жизнь, эта жуткая дура в свекольных румянах и медных монистах,
потеряла язык и утратила слух —
и теперь не нарушит гортанным своим, просторечным,
расщеплённым на лепет и плач, искривляющим крашеный рот,
ничего, ничего, пусть скорей без неё заживёт.
огородами ходит её немота, зацветает на дальних болотах,
прорастает ночными кострами, гуляет босой.
о, безграмотный дрозд, недалёкий камыш, неумелый трепещущий слёток,
что мы все перед этой зелёной грозой?
перед яблоней, вырванной вспышкой из сумерек над переправой:
ночевала одна, ничего до неё не болело,
но к рассвету такая вода поднялась,
что глядел в неё, видел внизу: начинает светиться справа,
в воде отражается слева,
то ли сердце; она всё смотрит,
начинаешь тонуть, а она всё стоит и смотрит,
а потом совсем отвернётся, уйдёт с переправы, руки не подаст.
***
ты помнишь, отменили провода:
сначала здесь, потом по всей вселенной,
но в непогоду долгая вода,
сходя с небес, служила им заменой.
ты помнишь, это было прямо здесь,
мы были кто со смены, кто с похмелья,
но слышали, как голосу с небес
звучал навстречу брат из подземелья.
о, мёртвых нет! они на том краю,
в своём раю, давно уже воскресли,
воистину воскресли и поют
на языке алисы и алексы.
они поют, а ты ещё немой,
на встречу и прощание разъятый.
голосовой помощник, боже мой,
сияющий, бессмысленный, крылатый!
скажи ему, что больше никогда:
нет времени тревожней и темнее.
а ночью поднимается вода
и обнимает остров, что умеет
сквозь слёзы плыть, над яблоней висеть,
за облаком, немыслимый, зелёный,
куда ещё не протянули сеть,
куда давно не ходят почтальоны.
***
сквозь непрозрачную поросль ветлы, где в прошлом году, говорят,
кого-то убили; сквозь щекотные камыши, похожие на пальцы русалок,
сквозь лопухи, огромные, пыльные и дырявые, как блюда на царском пиру,
сквозь одуванчики в человеческий рост и чёрные доски дачных пожарищ
шли домой, потому что садилось солнце.
ловцы кузнечиков, собиратели чёртовых пальцев, да будет лёгок ваш путь
посреди гаражей, где из чёрной дыры страшно дышит бешеная собака,
мимо частного сектора с чокнутым александром захаровичем
и его незаряженным дробовиком,
мимо вороньих слободок в цветных лоскутах и сладком дымке,
через овраг в низине, где поджидают точка росы и её запятая,
неразлучные сёстры в дырявых кроссовках. не останавливайтесь,
не прислушивайтесь к лепету и бормотанию: «промочила ноги, мамка прибьёт».
впереди ещё целая жизнь, стоит ли жить её с неизбывной печалью,
о поцелуе с привкусом пресной воды,
пыли и мелкой окраинной земляники?
когда вы покидаете мокрые травы и причаливаете к асфальту,
похожему на серый растрескавшийся континент,
отчего-то не по себе, и такое мучительное предчувствие
то ли большой беды, то ли конца света, то ли просто ремня.
не потому, что ходили к запретной плотине смотреть на песок и воду —
потому что сейчас вас меньше на одного.
а кто-то ещё говорил: «подумаешь, высохнем».
и ещё говорил: «да ладно, там неглубоко».
***
ключ на моей шее оказался легче воды,
и ничего не случилось. только короткое, бессмысленное
откровение: вот почему так убеждали не потерять его и не отдавать никому:
ключ от собственной двери, висящий на шее,
делает человека ответственным и серьёзным,
даже когда он не ходит в школу и не умеет включать газовую плиту,
делает человека удачливым и неуязвимым,
даже когда его наказали за порванные босоножки и позднее возвращение.
что ещё он мог бы открыть?
я никогда не думаю об этом. меня и так до сих пор преследуют
комары и стрижи, облака и призраки,
сладкая вата, шевелящийся тюль на окне,
бумажные феи, пенопластовые кораблики,
нарисованные звездолёты,
воздушные змеи, семена одуванчиков,
слишком лёгкие вещи.
***
лопочет: как хочешь меня назови,
не надо любви, я не знаю любви,
мне хочется имя, и тёплую кровь,
и место с живыми — иди приготовь.
неважно, сначала — куда понесёт;
пока ты молчала, я видела всё,
я видела всё, мне сошли за людей
разумные дети пустых площадей,
их долгие книги, их нежная дрожь…
прости, моя радость, но ты не сойдёшь
до самой конечной, пока не горит.
не слышу, приём, говори, говори…
не хочешь — не слушай.
о чём мне дышать
к тебе, погремушка, игрушка, душа,
за слабые всходы на стылой земле,
за мёртвую воду и призрачный хлеб,
за то, что живая, по плечи в снегу,
глядишь, как я видеть тебя не могу.
***
в эту сторону не смотри,
эту землю не трогай.
что там? — чужие монеты, бесплодные зёрна речи,
хрупкие плевелы, молодые проростки, белёсые червячки,
чёрные зубы дракона.
мы будем носить их в карманах, подвешивать на цепочки,
вытравливать кислотой до молодого железа,
до красного золота, назначать талисманами,
ждать, когда оживут.
в эту сторону не смотри:
там ночной перевозчик всё крутит свою киноплёнку.
перед глазами должны оставаться
два одинаковых кадра:
два герба в заржавелых колосьях,
две вечерних совы,
два растерянных лика Афины,
две морских черепахи,
потом никаких монет.
дальше будут две вспышки.
два окурка, две гильзы, два яблоневых цветка,
два поцелуя; последний — воздушный и горький,
как дым от горящей травы.
ни наконечников стрел, ни драконьих зубов.
из потревоженной пашни воскресает девочка с узелком,
где то ли яблоки, то ли гнилая картошка,
то ли последнее платье, весёленький ситчик в цветочек.
что ты молчишь, несмеяна, беглянка, кочевница,
что ты всё ходишь следом, заплаканная загадка,
осквернённая тайна?
не развязывай свой узелок.
он — на память.