Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2023
Сергей Золотарев — родился и живет в г. Жуковском. Учился в Государственном университете управления. Печатался в журналах «Арион», «Новый мир», «Урал», «Новая Юность», «Новый берег», «Интерпоэзия», «Гвидеон» и др. Автор книги стихотворений «Книга жалоб и предложений» (2015, «Воймега»). Лауреат премии «Нового мира» (2015).
1
может я сегодня не по теме
предлагаю взгляд со стороны:
яблоки как крылья для паденья
дереву летящему даны
говорят с земной орбиты Хабблом
можно зафиксировать момент
как при взмахе с одиноких яблонь
тысячи срываются комет
только не хвосты у них а ядра
тянущие ветви к гаражам
потому в углу любого кадра
спаянные цепи каторжан
горестно позвякивают в звеньях
падалицы прущей на убой
и вот в это самое мгновенье
дерево взлетает над собой
2
в детстве пел мне отец, разбавляя металл
исполненья — отсутствием слуха
в детство пел мне отец, и я детством впитал
этой песни простой заваруху
и всю жизнь за рекой обхожу стороной
и с вечерней зарею не очень:
Ты конек вороной передай дорогой,
что я честно погиб за рабочих
Он упал возле ног вороного коня
и четыре того вертикали
затоптали надежды воскресного дня,
чтобы новые пятки сверкали
в раннем детстве читали мне сказки, где дед
что-то тянет, но дело не в репе:
на всю жизнь, где сверкнет металлический свет —
Это белогвардейские цепи
он тянул свое время и внучку и мышь
из земли, повторяя молитву,
ибо там в глубине узелком корневищ
Завязалась кровавая битва
дед последний из выживших кавалерист.
он и репки тянул одеяло,
чтобы ангелов сотня на свой страх и риск
На разведку в поля поскакала
3
безумное желание проспать
однажды всё — и рейс свой и работу
пропасть с радаров века и попасть
в спокойную еврейскую субботу
огни огни и вместо беготни
неясный голос чудного наречья
как-будто говорящий — мы одни
и нет ни расставания ни встречи
не пропасть между нами но один
случайный пропуск занятый сипящим
как голос иудея настоящим
прозрачным но и прочным как хитин
и если ты березовые ногти
обрежешь — ты окажешься нагой
для вечности и смазанная дегтем
отправишься стоять одной ногой
в беспамятстве, что в памяти другой
так дерево лишенное коры
смолою нетерпенья зарастает
и прошлое, минуя мирозданье,
с грядущим составляет контуры
4
хорошо бы на месяц в Диканьку
с чортом в небе ворующим искорки
как бабульки цветы на Ваганьково
искренность неискоренима
чтоб меня посадила Солоха
к трем другим в это душное спертое
положенье где все не так плохо
коли есть измеренье четвертое
чтобы плавали в слезном секрете
и держали (как в розовой ванночке
держат кончики пальцев) при свете
подноготную месяца панночки
5
ты нервно вышла покурить
табачный эйдос черный айкос
дрожит как паутины нить
во влажных каплях
ты можешь просто объяснить?
не ногти а такая мякоть
как будто пальцы могут плакать
как будто сами капли рук
скопившись девочкой на шаре
перебирают этот круг
его вращая
земля ему конечно пухом
он сможет через стерженьки
пушинок внутреннее ухо
настроить на твои шаги
ты куришь как привыкла плакать
и шмыгать носом как моргать
пузырь соломинка и лапоть
бегут друг другу помогать
6
темно во чреве у кита
кровать не та еда не та
сиди и жди когда метафора
о Воскресении Христа
исторгнет собственного автора
ну а пока вода вода
и кит изнанкою позавтракав
сквозь сок желудочный плывет
мир понимая как живот
7
поезда проходят мимо
а могли бы жить как все
продавая недвижимым
свою белку в колесе
оставаясь на приколе
что-то ладить и крутить
брать тележку в чистом поле
и в безумии катить
предлагать свои таланты
что-то требовать взамен
и смотреть как дарят ханты
манси на восьмое марта
жир тюленьих цикламен
после смерти надышаться
бесконечною прямой
у всего большие шансы
кроме вечности самой
а у этих при движении
вместо баюшки-баю
позвонки глотают шейные
злую голову свою
8
бежит цепляет — сударь, сударь!
протягивает из ладош
пустую человечью утварь
и ты оттуда достаешь
плач, вывернутый смехом внутрь
и пропадаешь ни за грош
не вы случайно обронили?
тут не подходит или — или
вопрос звучит в старинном стиле:
не вы процентщицу — того?
а сам запретное в утиле
распространяет вещество
ты — ну упрямиться и плакать
ах, он и сам такой же лапоть
да ну его!
иди, брат, с нами в христарадцы!
и ты по стойке — рад стараться, —
вдруг отвечаешь — вашество!
и так стоишь пока из сердца
реакцией на дихлофос
не выползут все словоерсы
задрыгав лапками из слез
9
желтый цвет довольно внятен
через оптику окна
посмотрите сколько вмятин
оставляет желтизна
тут и там её щербинки
эту книгу для слепых
я читаю без запинки
за доступность возлюбив
глаз подушечками пальцев
водит-видит в самый раз
но у избранных страдальцев
перепонки между глаз
и они толкаясь всею
зрительною пятерней
всего-навсего глазея
тащат мир как загребной
остальные же равняясь
понимают со спины
что волна всего одна из
форм всемирной желтизны
что придется лечь на весла
ребер выгнутых своих
и покинуть этот взрослый
мир пошитый на двоих
огрызнувшись: да пошел ты!
сунув теплые носки
и какой-то кислый желтый
плод восточный от цинги
10
человек погружается в кресло
с шумом и резко
он садится по шейку
он ложится на дно
захлебнувшись акриловым пледом
и живет заодно
в перископе его — Киселев
говорит… но не будем об этом
человек освещенный закатным светом
телевизора видит созвездья слов
выползающие на берег
без своих смысловых панцирьков
обнаженные от приливных истерик
человек еще долго потом выбирает гендер
холодильнику финскому и тогда
представляет коктейль из оленя с Гердой
с одиноким кубиком льда
но решает — пусть будет ливанским кедром
(с понтом Герде нельзя говорить о смерти
Кая в смысле его души
впрочем речь идет о клинической смерти
и он долго штрихует потом на конверте
индекс вечности словом ПИШИ)
человек хватается чайной ложки
что лежит тяжела
как говорится в лёжку
как придонная камбала
укрытая маскировочным илом
вот уж видно действительно прикормила
человека кружащего у стола
его дня тяжелая черепаха
опускается в Марианскую впадину паха
там живая гадина животного страха
не способна существовать —
лишь продавленная кровать
вот из этой невыносимой бездны
он один различает ему любезный
звук канализационного стояка
дом многоэтажный многоподъездный
тяга его велика
спит жена защищенная силой храпа
и старик выбирает себя из драпа
словно невод с тоской
на безрыбье его золотая баба
спит владычицею морской
звук ногтей ее чешущих ночью кожу
так похож на морской прибой
ну а вместе они похожи
на желанье не быть собой
и жена его сумасбродна
и собака его больна
потому-то так ему соприродна
эта новая в нем волна —
в темноте в тишине до утра без сна
ждать сливающегося г-на