Пьеса-монолог
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2023
Оксана Бродовикова — родилась в Свердловске. Закончила ЕГТИ, семинар драматурга Н. Коляды. Номинант драматургических конкурсов: «Евразия», «Цех драматургов». Шорт-листы: «Евразия», «Вы.Мы.Слы», «Цех драматургов». В журнале «Урал» публикуется впервые. Живет и работает в Екатеринбурге.
Действующее лицо:
Толик
Вот сволочь, опять пьет сидит там, опять не работает. Посмотри-ка, а! Прямо под окнами не стесняется, скотина! Вот придет домой, я ему устрою! Не вздумай давать ему суп, когда я уйду на работу! Не для бездельников сварен! Что он там ест? Пирожок, что ли? Сегодня он ещё и закусывает, смотри-ка, смотри-ка, а! Ест прямо с бумажкой. Прямо с этикеткой от пирожка. Ну а что, ему не привыкать, с детства жрёт бумажки… Стыдобища! Тьфу, смотреть противно! Ууу, залил шары, ничего не соображает, сволота проклятая! Слышишь, Маша? Суп ему не давай! Слышишь, Маша?
Очень меня это забавило… то, что она на смешного зверька была похожа. Вот, скажем, если бы ты когда-нибудь видела, как ест ондатра, ты бы поняла, о чем я. Но это я так, к слову…Ты вот тоже милая такая, как панда, как белочка… нет, ты не такая, как все… Неизвестный науке зверь. Чебурашка… А говорят, идеальных не бывает. Врут. Вот смотрю на тебя, ну невозможно же так. Не бывает так. Идеальная.
Вот бы Маша такой была. А она какая-то вечно недовольная стала. Даже когда всё как надо, всё как она хочет — она всё равно прискребётся к чему-то. Думаешь, я злой? Сочиняю? Ну сама посуди, вот, например, кресло хотела — купил, дак нет, она долго не могла место для него найти, ворчала… Или вот на шопинг хотела — мы сходили. Это вообще отдельная песня, по-моему. Мне кажется, с того шопинга всё и началось. Да-да. Всё сложно, ничего не понятно. Интересно тебе? Рассказать? А что ещё остаётся…
Домой когда пришли после шопинга, я окно пошел закрывать. А у нее в хрущевке не все окна пластиковые. В ее комнате, где мы спали, старое окно, деревянное. И чтоб форточку закрывать, Маша поставила стул-стремянку возле окна. Короче, стою, как болван, на табуретке, смотрю в телефон. У меня два пропущенных от сына. При ней звонить — снова как будто я изменяю. Бред. Думаю, плевать. Начну просто звонить, не оправдываясь, не объясняя. Пусть злится. Я же сыну имею право перезвонить?
Не успел позвонить. Маша с пакетами магазинскими в комнату зашла. Ну что ты там замер? — говорит. Закрой окно. Дует. Не май месяц. Проветрили, и ладно. Или решил-таки прыгать? Погоди пока, не прыгай, ты еще завещание не оставил. Ха-ха. Ржунимагу. Как-то так ответил ей. Она — ноль внимания. Свое талдычит: «Давай примерь лучше то, что купили. Хорошо ведь пошопились, удачно».
Спустился со стульчика. Маша мне протягивает вещи, только что купленные. Не люблю я это всё: шопинги всякие, примерки. Но надеваю. Вроде вечер хороший, зачем его портить? Маша отходит подальше и смотрит на меня, любуется, как будто она художник и картину нарисовала. А я когда форточку закрывал, оттуда, знаешь, запах… Такой запах, как из детства… и у меня в голове сразу сотни воспоминаний, а я даже не знаю, запах чего это был. И я вот хочу это все сказать Маше, смотрю в ее глаза, а там… там пусто. Взгляд такой… ну, как будто забыли нарисовать блик, тусклый такой взгляд… и опять учит меня: «Толик! Футболку заправлять в эти штаны не надо. Выправи». И что во мне включилось? Я опять согласился: «Ну ладно, как скажешь…» Не знаю зачем, но я ей продолжаю рассказывать, что мне неожиданно вспомнилось детство… как я у прабабушки во дворе в бочку с водой забрался, а сосед меня сфоткал. Сосед мне никогда не нравился: старый, беззубый. Но фотографировал ходил всех. Задаром, просто так. У меня у мамы даже фотка есть, черно-белая. Я покажу тебе как-нибудь, говорю. А она: Такая ткань приятная. Смотри, как шуршит. — Ага, — говорю, шуршит…
Мне почему-то так важно, чтобы она не то чтобы поняла, но хотя бы послушала, что я говорю…
Вот ты вроде слушаешь, а непонятно, понимаешь ли. Ведь ты недавно в моей жизни. Но как будто мы с тобой уже сто лет как знакомы. Ты же помнишь тот день, когда ты вторглась в мою жизнь? Не помнишь? Зато я, кажется, помню… Прости, вторглась — это неуместное слово. Но я его в хорошем смысле употребил. Не обижайся.
В общем, Маша, конечно, не въехала в эти мои позывы к сближению, нукает мне своим дебильным учительским тоном: «Ну-ка, повернись ко мне задом, посмотрю на капюшон. Не, ну ты посмотри, как тебе идет эта курточка, не зря выбирали, прям другой человек! И к глазам подходит. Не то что раньше. Ходил, как с рынка».
«Другой человек»… Так меня это задело тогда! Короче, всё: моя жена — обычная училка. Пытаюсь отбиться и постоять за себя: не было такого, говорю, с какого еще «с рынка»! Маша вспомнила про рубашку, гавайскую… По ее словам, вечно мятую, с безумной расцветкой… Вот зачем она такая? Разве я на такой девушке женился? Хочу, чтобы мы посмеялись, отшучиваюсь: Да нормальная была рубашка! Все оборачивались! Посмотрела как на душевнобольного: Ага, и в обморок падали. Ну-ну-ну, тише. Разошелся. Пошутила я. Главное, Толик, что сейчас ты мужчина хоть куда». Я замолчал. Маша ничего не понимает. Кудахчет про красивые шмотки. Разозлился что-то. Спрашиваю: Маш, я тебе вообще нравлюсь? Я? Вот без этого всего? Маша остановилась. Посмотрела на меня. Тебе, говорит, что, плохо, что ли, живется? Что за вопросы? Чёрт, дура. Как вот она так умеет уходить от вопросов? Но я гну своё: Скажи мне, Маша, зачем я все это покупаю, зачем мне этот новый гардероб, новый образ? Если работаю я из дома. По барам я не хожу теперь? Зачем ты меня апгрейдишь?
Дальше, кажется, Маша сначала обиделась, какие-то доводы привела, я извинялся — классика. Потом даже поприставал к ней… Ой, ну тебе это не обязательно слышать. В общем, лежим в обнимку. Она что-то опять про ребенка начала. Типа, спрашивает, как я отнесусь, если… Я тут же вспомнил, что сыну не перезвонил. Сразу настроение испортилось. Думаю, почему не может быть, как раньше. Она бы смеялась над моими шутками и рисовала мне комиксы. У нее, знаешь, такая манера была раньше — что-то важное сообщать: рисовала мне комиксы. Про чебурашку и крокодила Гену. Так она мне когда-то призналась в любви. Творческая натура, в общем. И я спросил: а ты сейчас рисуешь комиксы? Ну да, тупанул, знал же, что она ответит, и она ответила: Толик, ну когда? Мы же как бурундуки в колесе. В инстаграм зайти некогда. То постирать, то приготовить, работа еще эта выматывает. Ты-то из дома сидишь, хорошо тебе. А у меня полжизни уходит на дорогу до работы.
Лежу, думаю, она специально сказала «бурундуки в колесе», а не белки? Или реально дура? Видимо, вслух сказал что-то вроде: ты какая-то другая стала. Как ты понимаешь, в ответ я услышал примерно то же самое. Оказывается, и я уже не мальчик.
В общем, она отвернулась к стене и уснула. Ребенка ей подавай. А я вот не уверен, что могу. Ну, в плане того, что смогу снова пройти это все. Сначала бытовуху эту, потом алименты снова. И у меня сын уже взрослый. В общем, я пошел на кухню, чтоб звонить сыну в ночи. Он в другом городе живет с матерью своей. Деньги он просил скинуть, чтоб девушке своей цветы купить. Как это мило, когда всё только начинается… А она: «родим». Я женился-то на ней для чего?
Утром все как обычно было. Она ушла на работу. Я остался дома. Из дома потому что работаю. В обед вспомнил, что подстричься хотел. Пошел в привычный свой барбершоп. Там мужики мужиков подстригают. Меня обычно стрижет такой огромный мужик, весь в татухах. Никогда в душу не лезет. Пришел, а его нет. Вместо него какая-то нимфа в балетной пачке. Я серьезно, что ты улыбаешься? Колготки розовые, волосы тоже. В брови серьга или кольцо, хрен поймешь. В общем, встала, смотрит. Ничего не говорит. Ну, я как-то зассал сначала, а потом думаю, что я, трус, что ли? Сел. Подстригла. Нормально так. Не хуже того мужика. Только когда голову мыла, я чуть не уснул — ручками своими мягкими такой массаж головы сделала, что я чуть не кончил. Ой, прости, ты ничего не слышала! Ну, всё как-то молча прошло. Весь процесс стрижки. Я домой пришел, сел сразу за работу. День быстро пролетел. Маша пришла, вся обвешана пакетами с едой. Чего, говорю, не сказала, я бы с тобой сходил в магазин. Она злобно посмотрела. Прошипела: Ты в телефон когда последний раз заглядывал? Я тебе 15 раз звонила.
Я в карман полез — нету телефона. Все обшарил — нету нигде. Вспомнил — в барбершопе на зарядку поставил. Вот дебил. Смотрю: время восемь уже. Прости, я телефон в парикмахерской забыл, кричу Маше в другую комнату. Маша молчит. Я схожу за телефоном, добавляю. Вдруг по работе еще что-то было важное. Маша — ноль эмоций. Добежал до барбера. Открыто. Захожу. Нимфа с моим телефоном сидит. Листает что-то. Выбесило меня это нереально. Вырвал у нее телефон из рук, нечаянно ноготь ей сломал. Она мне говорит: «Психуешь, как будто тебе от меня есть что скрывать. 18 пропущенных от Че. Че — это жена? Ревнует?» Я как бы в тон ответил ей: «За ноготь сорян. Не люблю, когда шарятся у меня в телефоне. Я же блокировал его, ты как смогла?» Она мне руку протягивает, бровь свою с кольцом приподняла, говорит так медленно: «Апполинария». Я пожал. Анатолий, говорю. Рука такая нежная. В общем, странная нимфа. Ничего не понятно. Вернулся домой. Включил телик. Маша ходит по комнате перед экраном туда-сюда. Вещи грязные собирает по комнате, чтоб стиралку загрузить. Молчит чего-то. Ну и я молчу. Ушла в ванную. Слышу, дверца стиралки с силой захлопнулась. Кричит: Я же просила стиральный порошок купить. Ты куда ходил? Не мог купить заодно? Ну, конечно, орать обязательно, думаю. Вежливо отвечаю: Но уже вечер? Срочно нужно? В ответ вежливости не дождался: Я же днем просила. Смс писала. Мне сейчас чем стирать?
Я стал смотреть в телефон, и правда смски есть. Бесит. Когда она права все время. «Че — это жена?» — спросила нимфа. Апполинария… Да нет, должен был я ответить. Жена — это Маша. А Че — ушла куда-то, умерла, что ли. Че больше не было. Моей славной маленькой чебурашки больше не было. Была вечно замученная и недовольная Маша. И я от злости взял и переименовал ее в телефоне из Че в Машу. Сразу как-то стало понятно, кто со мной живет. Точнее, с кем живу я. Стою, смотрю в зеркало на себя. А ничего так подстригла она… Маша опять со своим порошком: ты оделся? И тут я уперся. Вот знаю, что она права, что устала, а я дома просидел весь день. Но что-то стало жалко того мужика симпатичного в зеркале. Вообще-то я получаю больше. На работу ее никто не гонит. Много ли получает училка по ИЗО? Сто раз ей говорил, что может уволиться и поискать тоже что-то из дома. Тут я, конечно, приврал сам себе, сидеть дома обоим — это то еще испытание. Ну, в общем, я так-то тоже работал. А то, что телефон забыл, — ну явно же не спецом. И устать я тоже имею право. Еще и об кресло запнулся. Кресло никак не вписывается сюда, слишком огромное. Но Маша же просила — пришлось купить. Все время запинаюсь. Три года живу тут, а всё равно. В общем, я в ответ сматерился. Она рассвирепела. Молчу, потом вежливо отвечаю, что устал и не хочу. Я тоже устала. Это уже какая-то сирена со мной говорила, и мне это не понравилось абсолютно. Заорал, противным таким, срывающимся голосом заорал в ответ: Я не вещь, Маша! И не раб! Маша влетела в комнату, я по-скотски лежу на диване. Не пойдешь? — спрашивает. Не пойду, отвечаю.
Конечно же, я сходил. Потому что она устроила сцену. Пошла, такая, молча и сосредоточенно одеваться, чтобы сходить за этим вонючим порошком. Я молодец, конечно, принес ей самую большую пачку стирального порошка. Поставил перед ней. Стал технично собирать свой походный рюкзак. Надоело. Маша сначала не въехала, по ходу. Потом смотрю, губы поджала, ушла в кухню, что-то там стряпает. Оладушки мои любимые из кабачков. Ну и вот. Короче, такая сцена, как в кино. Я с рюкзаком в прихожей. Маша в комнате, в этом огромном кресле. Рядом с ней порошок этот. Хватит? Спрашиваю на пафосе. Я про порошок, конечно. Но она не поняла. Я вообще не знаю, как я женился? Может, пьяный был? Какой-то голос у нее писклявый стал, раздражающий: Я же что? Я все ради тебя, Толя. Думала, что ты меня о помощи просил, тянулся ко мне. Но мою железобетонность не сломить: порошка хватит столько, спрашиваю? На первое время. Потом куплю еще, когда-нибудь. Маша начала плакать: Не бывает «когда-нибудь». Я оладушки постряпала, из кабачков, Толя. Ты же любишь. Удивительно по-хорошему и я стал дальше говорить, спокойно: Я устал, Маша. Я тоже человек. Я не могу так. Тебе же надо, чтобы я хотел бежать за порошком! Именно ночью, и чтобы непременно испытал от этого удовольствие! Но так не работает, пойми, дорогая моя. Маша всхлипывает: давай кресло переставим. Или уберем, продадим. Давай. Места будет больше. Я весь такой непреклонный и благородный как бы, говорю, что это же подарок. Не надо ничего убирать. Потом она завела шарманку о том, что можно было бы продать ее хрущевку и взять в ипотеку новое что-то, побольше. Классика. Тут она запрещенку употребила: ты, говорит, к бывшей пошел?
Теперь понимаешь? Она как бы всегда ждала, что я ей изменю. Она сама этого хотела как бы. Все как-то подводила меня к этой мысли. Конечно, я не собирался ей изменять. И бывшая мне на фиг ни в одно место не уперлась. Но раз уж ссора, то я как-то немного назло ей стал говорить: «Маша. Я не могу так. Сын там, а я здесь, с тобой, играю в какую-то семью. А зачем мне играть в нее, если она у меня уже есть? Я каждый раз навсегда ухожу и каждый раз возвращаюсь. Зачем мне слышать двойную порцию упреков, если я могу просто жить там и выполнять функции отца, тогда вообще упреков не будет». Говорю и сам уже верить начинаю. Страшно даже. В общем, всё сложно. Но самое противное, что дальше Маша говорила в общем-то правду, а это сильнее всего меня бесит. Припомнила мне, что, когда я разбегался с бывшей, к ней приполз плакаться. Хотел, говорит, чтобы тебя пожалели, и я, дура, купилась на мужские слезы. Услышала где-то, что, если мужчина при вас плачет, значит, любит. А слезы-то были фальшивые, оказывается. Говорю ей, мол, ну вот видишь, я фальшивый, я мудак. Маша что-то свое продолжает… А сейчас, говорит, я не нужна стала? Залечил раны, и все? А мне куда вот это время? На тебя потраченное время куда? Вычеркнуть, отмотать? Это нечестно. Несправедливо. Я не этикетка тебе. Захотел и оторвал? Любит она, знаешь ли, считать года, чтобы не зря было время потрачено. Практичная, говорю же. Чувствую, что сильно ей обидно, но я уже разогнался. Она меня остановить пытается, а мне хочется противоречить. Короче, я сам себя распалил. Весь такой гордый, заявляю, что ухожу. А дальше.
Ну, вышел из дома. Дышу ночным воздухом, кровь бурлит. Минут пять прошло, а куда, думаю, идти, кто ждет-то? Ну и… Я не знаю, как это произошло. Я же даже не хотел ее. Ну, не смотри так пронзительно… Не веришь? Так, типа, все мужики потом говорят? Но я даже не помню, какого цвета у нее глаза были. И все как-то быстро и скучно произошло. Ну, вот такой я, мальчик-зайчик. Конечно, я купился на имечко и кольцо в брови, типа она такая вся неземная, интересная. Мы в итоге с ней в бар пришли. Я тогда еще поржал, что бар в том же здании, что и барбершоп, типа сама судьба. Пил много. Потому что страшно. Это как нырять в первый раз в реку, а там непонятно, что на дне — может, бутылки разбитые или тина. Ну, в общем, хорошо, что выпил и не помню ничего. Но это не оправдание. Измена-то была. Всё, думаю, теперь я как все. Как все нормальные женатые мужики, прошел боевое крещение. Ну а что, Маша могла бы и поласковее быть. А то у нее в голове слишком все практично: что купить, что продать. Никакой спонтанности. И сережки, мной купленные, носить перестала. Стричься стала, как все, — под каре. А раньше… Да. Я, конечно, обелился. Я хорошее оправдание нашел. Моя жена — серая мышь, училка и стерва. Ну, с этим и пошел домой. Что так смотришь? Да, некуда идти было. Да, так не уходят. Ну и с похмелья же был. Жалко себя было. Думаю, вот приду, она меня увидит такого, скандал устроит, выгонит сама теперь, и дело с концом. Тогда точно надо искать жилье и там развод оформлять.
Все сложно, ничего не понятно. В общем, тогда-то ты и появилась. В тот день… точнее, в то утро. Помнишь? Ты же ангел, должна помнить. Ты такая неземная. Какая у тебя нежная кожа… Тебя же трогать страшно… Но приятно! Ты такая теплая и пахнешь чем-то сладким…
Короче, пришел с левака. Спецом такой еще вонючий, весь в слезах и губной помаде. Готовый к расстрелу. Захожу домой. Шумно раздеваюсь. Маша не выходит в прихожку. Чо за нах, думаю. Ой, прости, ты ничего не слышала! Короче, захожу в спальню: Маша спит головой на письменном столе. На столе конверт открытый, в нем письмо какое-то. Точнее, письма, типа дневника. Она писала. И, видимо, давно. Я уж, конечно, как последняя тварь, еще и читать их начал.
Папа. Папочка мой любимый. Папа. Папа приходи в гости. Мне ремонт надо сделать папа. Мне 28 папа. Вот видишь папа я взрослая. Я помню папа как ты мне лисичку стеклянную подарил. Мне не нужен ремонт папа я сама ладно? Я стены шкурить ровно научилась. Папа у меня своя квартира как у взрослой женщины. Ты не спи в подъезде папа спи у кого-нибудь там. Там дует в подъезде папа. Не буду больше кодировать тебя папа не надо так избегать меня. Папа мама не виновата что так получилось. Я папа мамой была маме когда мама заболела. Папа не пить тогда было надо а ремонт делать чтобы мама могла после больницы после Широкой речки приехать в нормальную комнату. Папа какого хрена? Мне 33 папа. Ты где? Папа мы помнишь арбуз когда покупали ты мне всегда отрезал кусок самой первой. Папа. Я тебя не толкала тогда папа. Ты сам упал. Я папа сука возила тебя с ментами в буханке. А ты папа плакал. Хреновый ты папа после этого. Плакать папа не надо. У меня бессонница папочка мой любимый. Папочка мой любимый. Папа приходи в гости. Иди к черту папа. Ты помнишь папа я когда-то в детстве в гневе сказала что ты мне не папа пока ты пьешь эту водку вонючую. И ты папа пил и пьешь. И ты мне не папа папа. Ты папа не любишь что я такая боязливая и брезгливая и микробов боюсь папа. И потому что суп с волосом или жучком тоже только мне попадется. Я папа просто так живу как сама папа смогла. Я папа стала учиться жить заново как бы папа без микробов и руки мыть стала на один раз реже папа. И новости папа не стала слушать и читать и вникать. Но все таки мне папа сказали что у меня вирус. Это знаешь такая болезнь. Из-за болезни папа у меня одну почку вырезали. Но я вылечилась папа. Но папа мне нельзя как бы рожать. И тебе нельзя папа рожать было. Ты папа наверное тоже слышал про болезнь ты же папа не в тайге живёшь ты просто непонятно где живёшь. Я не знаю где это вообще. Я папа теперь отдельно живу от мужа. Мужа папа у меня нет. Не завёлся вот что-то новый муж. А тот бывший спросил умру ли я теперь ввиду болезни а я не умру папа потому что я какая-то не умирательная. Ты папа там маску носи и руки мыть не забывай. Вообще папа все болезни все-таки от микробов. Мне 35 папа. У меня кошка папа умерла на руках у меня. Она умирала два месяца а умерла за сколько-то минут папа в моих руках невесомая папа она была и выдыхала последний воздух из себя папа как-то совсем неправильно. Папа похоронить надо кошку. Папа я сама её. Я не смогла сама папа. Везла папа в автобусе кошку мертвую застывшую твердую холодную в сумке с вышитыми верблюдами. На сумке папа этикетка была до сих пор. Эту сумку я тебе привозила из Турции папа и чайник и полотенце тебе на хрен папа ничего не надо. Я папа себе оставила чайник а полотенце отдала маме. А сумку папа тогда Кунице. Кошка моя Куница ехала папа со мной в сумке с этикеткой мёртвая в автобусе в ветеринарку. Я заплатила папа чтобы ее кремировали с такими же мертвыми кошками. Их папа кремируют всех вместе. 38 мне папа. Ты папа не волнуйся теперь папа у меня муж есть. Он папа меня любит. Потому что делает все для меня…
Не дочитал. Заталкиваю письма обратно в конверт, вижу, на столе еще что-то лежит. Тест это, короче, двухполосочный. У меня земля ушла из-под ног. Короче, я в ахуе стою. Маша проснулась, конечно, от этого шуршания, поняла, что я прочитал письма. Я думал, она простая как три рубля. Что у нее в голове шопинг да стирка сплошная. Нет. Вру, знал, и про проблемы со здоровьем знал, про мужа бывшего, что ушел от неё, и про отца она говорила мне, что бросил их, потому что пил сильно. Знал, но забыл или игнорил просто. Она же мне еще в начале отношений рассказывала, как ее мать на отца ее психовала всю жизнь. Удивительная семья была, судя по всему. Он пил прямо во дворе на лавочке под окнами их девятиэтажки. То ли забывал по пьяни, что жена его видит из окна, то ли назло там бухал. Он пил. Она орала. Маша тогда еще сказала: «Я в маму пошла. Я не со зла. Но зато они живые были. Мама за ним до последнего ходила. А потом сама ушла. Она мне не разрешала его кормить, если он пьяный. Я слушалась и не кормила. Но потом, когда он трезвел, — кормила. Надо ведь кормить. Потому что он в детстве от голода съел огурец бумажный. У них в семье детей было много, а еды мало. Папа говорил, что все время есть хотелось. Он тогда взял и вырезал огурец с этикетки от банки с огурцов. И съел. Ему потом плохо было. Он про это маме рассказал, когда они уже женаты были. А она всё смеялась. А это ведь не смешно, Толя». Вспомнил эти ее слова, и так мерзко стало в глазах щипать. Включил мужика, стал строго с ней говорить: «Зачем ты пишешь ему? Он же бросил тебя». А Маша говорит: «Он же умер. Теперь-то можно». И не поспоришь. Но как-то обидно, что мертвому мужику она пишет письма, а я тут, и она со мной ничем не делится. Тьфу, думаю, эгоист, обидно ему… ты же только что вошкался с другой бабой. Пытаюсь отвлечь ее мысли, точнее, свои мысли… Неважно, короче. Спрашиваю: «Ты оладушки мне постряпала?» Сегодня, говорит, 7 лет, как папы нет. А сама смотрит мне в глаза. И я понял, что она заметила на мне все эти следы. Тогда я понял, что я не Маше изменил — а себе. Нам.
Я прошел мимо кресла, не задел его даже. Сел у нее в ногах. Стал плакать. Она по голове гладит. Мне ее жалко, себя жалко и тебя жалко. Чушь какую-то несу, говорю: прости меня. Напиши мне такое же письмо, Машенька, моя Че. А она таким мягким голосом возражает: «Нет. Ты же рядом, живой. Ты же не бросил меня».
Что-то такое настоящее сказала, то, чего я так хотел. А я в ответ… опять чушь: «Вещи-то новые я перед кем носить буду?» Она мне ни слова не сказала про измену. Вообще. Молчать вообще стала чаще. Даже не по себе было. И про бывшую больше не попрекала. Вообще другая стала. Думал, что наказывает меня так. Пытался на разговор вывести, но она тут же обнимала за шею и говорила, что любит. Наверно, ты так влияла. Сидела внутри нее, росла там. И отдавала ей свою силу ангельскую. Только скоро ты начнешь понимать всё, и я не смогу тебе это рассказать. А пока могу. Вот выпишут твою маму, и придет она домой. А я ей тортик там, ну, цветы ещё… испеку. Моя Че, моя Маша… Она знала, что ей нельзя с одной почкой рожать, что риск огромный, а пошла на это. Но ты не бойся, ее выпишут, потому что мама твоя не умирательная. Я перед ней раскаюсь по-настоящему, она меня простит. Ведь должен быть способ, чтоб она простила. И ты тогда будешь счастлива. Мы будем счастливы. Ты такая идеальная. Невозможно же так. Не бывает так. Нет, ты точно ангел. А ведь и Маша такой же ангел была. И папа ее, наверно, тоже смотрел и думал, какая же ты идеальная. Ангел.
Бревенчатый дом. Раннее утро. С печи слезает мальчик лет пяти. Ступает тихонько, чтобы не разбудить братьев и сестер. Мальчик достает из шкафа пустую стеклянную банку из-под соленых огурцов. Отклеивает этикетку с банки. Берет большие ржавые ножницы. Пару раз режет воздух, проверяя, как работают ножницы. Затем вырезает по контуру огурчик с картинки. На кухонном столе лежит нарезанный черный хлеб, он накрыт полотенцем. Мальчик берет тоненький кусочек хлеба и ест вместе с бумажным огурчиком.
КОНЕЦ