Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2023
Евгений Чигрин — поэт, эссеист, автор 12 книг стихотворений (вместе с переведёнными на иностранные языки). Публиковался во многих литературных журналах, в европейских и российских антологиях. Стихи переведены на европейские и восточные языки. Лауреат премии Центрального федерального округа России в области литературы и искусства (2012), Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (2013), Горьковской литературной премии в поэтической номинации (2014), Всероссийской литературной премии им. Павла Бажова (2014), общенациональной премии «Золотой Дельвиг» (2016), Оренбургской областной премии имени Сергея Аксакова (2017). В 2021 году стал лауреатом премии «Литературной газеты» и ОАО РЖД «Золотое Звено» в номинации «Поэзия». По итогам 2021 года получил Международную литературную премию им. Эрнеста Хемингуэя журнала «Новый Свет» (Канада). Премия учреждена в 2015 году для поддержки авторов, пишущих на русском языке. Является лауреатом премии журнала Урал за 2021 год. Живёт в Москве и подмосковном Красногорске.
***
Шапокляк споткнётся, станет доброю,
Мы с тобой навряд ли добряки…
Жизнь в тебе взошла не булкой сдобною,
А сложилась грёзам вопреки.
Вот и вышли мы из бестиария,
Скинув шкуры, выросли в людей,
Наши двойники — поэт и пария
В плащиках из ветра и теней.
С каждым днём всё меньше света белого,
В нашей плоти распустилась ночь,
Я теперь живу, как под прицелами
Отморозков… И дворами прочь
Сколько раз брели под звёздным куполом,
Сколько раз горела изнутри
Ты, чтоб жить в каком-то там придуманном
Мире (нам другой не завезли).
Шапокляк, волнуясь, песню грустную
Допоёт и улыбнётся нам.
Мы почти прожили захолустную,
Двойников послав по городам.
Просигналит мир небесный — съедем мы,
Что-то ёкнет и — считай, в пути,
Станем и в могилах мы соседями,
Музыка услышится в груди?
Долгая дорога в дюнах
Мрачнею, забываю, что же было,
Что развело нас, что не разбудило,
Затмение не сняло с юных глаз?
В тела входило солнце, плыло лето,
Мерцала жёлтым в окна Андромеда,
Сатурн приметный выходил на связь.
Живые смехом унижали мёртвых,
Железный Август в сапогах потёртых
За рыбами ходил не в магазин.
Ему речные нимфы помогали,
В сеть попадали золотые твари.
Тянулись нити летних паутин.
…Вчера наступит завтра, послезавтра?
У дней прошедших не цветы азарта,
А парк, надевший осени парик.
Бегущая по дюнам к морю Марта…
С трудом заходят в сердце два-три кадра:
Из ниоткуда давний фильм возник.
Ты открывалась с рижским сериалом,
Размытой темой… Море над причалом
Бросалось зверем на латвийский порт.
Закат приправой красной мазал окна,
Входила в силу и слабела охра,
Что ни напишешь — подтасует чёрт.
Так кто был третьим в музыке сирени?
Бессильным взглядом не раздвинуть стены,
Пугать себя, как прошлого пиджак
Надеть нельзя: с лица сто масок снято…
Какие дюны? И какая Марта?
Мы мертвецы. На нас мешками страх.
«Мёртвый сезон»
…Банионис бросается в бездну,
Виски пьёт и танцует с одной
Под негромкую местную песню
Под какой-то германской звездой.
Резидент застрелил детектива:
В баре кровь и на улице кровь…
Тёмный план, и Селена, как слива,
В тёмно-синем. Любовь-не-любовь…
Под такую вот абракадабру
И целуется некий нагваль1
В кинозале. В финале декабрь у
Той зимы, что мороз и хрусталь,
А на булках сугробов три розы.
Что там дальше? — лишь «Мёртвый сезон»,
Яркий фильм, никаких мафиози,
Тут лазутчик, а там пинкертон.
Твой двойник, твой нагваль тот винтажный
Фильм досмотрит и вскоре её
Потеряет, и мир их, тогдашний,
Превратится в абсурд и враньё.
Эй, нагваль, не ахти в этом мире,
Так ли, дух-охранитель, не так?
Память выхватит, высветит шире,
Что там было когда-то и как?
Что-то было, не только соитье,
И на булках сугробов цветы
Распускались, как будто бы «ждите, —
Говорили, — до первой звезды…».
Не из фильма мы вышли?.. Из фильма,
Может статься, не выйти никак.
Память быстро докурит до фильтра.
Ты не куришь. Ты путать мастак.
***
Конечно, было больно узнавать,
Что смерть тебя накрыла в 38.
Представилось лицо, как хохотать
Любила в ту нетронутую осень,
Тот кинозал, где дождь смывает все
Следы… И память вышла из-за шторы
И резкость навела: отель, шоссе,
В прозрачной линзе призрачные горы.
Входил в твою некрашеную дверь,
Цветы в кашпо подсвечивали нишу.
Как будто лейкемия? Что теперь,
Ты смотришь сверху? Ничего не вижу.
Теперь ты кормишь ангела с руки
Взамен того, кто не родился, правда?
Холодный свет свивается в круги,
И темнота перетекает в завтра.
Старик
Старик не тщится с чистого листа
Сыграть сценарий жизни. До черта
Чертей кругом гуляет без оружья,
Скорей с оружьем, выстрелы слышны?
В любом ответе мысли сведены
К тому, что в голове враньё и стужа.
И верно, в январе у нас метель
Из бабочек белеющих, форель
Не разбивает лёд, хотя должна бы.
Мозги у старика наперекос,
И ладно бы случайный передоз…
Он слушает фаготы, лютни, гамбы,
И тёмной ночью увещает звук
Приладить крылья, улететь на юг,
Как в сентябре свалили божьи птахи,
Которым, будто в песне, Африкá
Нужна до смерти (мелется мука
На мельнице Господней…). Вьются страхи,
И тёмный город лезет к старику
В постель, а птица, что кукареку
Могла бы спеть, шершавых бесов выжить,
Не водится в застуженных садах.
Стоит столица на семи холмах
И черепах… На хоррор ночью крыши
Похожи вроде? Старику теперь
До фонаря, в какую скоро дверь
Его вперёд ногами. Будет скверно,
Когда в квартире залежится труп,
И черви поползут по кромке губ,
И падший ангел зашвырнёт в инферно.
***
Человек привыкает к тому,
Что всё больше в могильниках близких,
Лечит раны и смотрит во тьму,
На картинах импрессионистских
Видит жён и любовниц друзей:
Представляет, что видит такое,
Чем, скажи, не домашний музей?..
И все реже глотает спиртное,
Материт поликлинику, где
Есть рецепты, но нету лекарства,
И с ногами сидит на тахте,
Смотрит в книжку, а в книге полцарства
И какой-то чудак на коне,
Снег в окне розовеет, как хочет.
На тахте, как на Дантовом дне,
Сам с себя человечек хохочет,
Или плачет? Без Фрейда тут не
Разберёшь. Да не нужен нам Зигмунд!
Передвинется к правой стене.
«Скоро мысли весёлые стихнут,
А зайдут привидения, чтоб
Сесть на стул в коридорчике мозга,
Доложить о прибытьи по моб.
Тёмной силе, чьё имя громоздко».
Так он думает или не так?
Не приматам вникать в это дело.
…В сердце прячется смешанный страх,
На макабр зазеркалье стемнело.
***
Старым пнём прикинуться не сложно,
А тебе и плутовать не нужно:
Ты летал, но чаще всё оплошно,
И смотрел на вещи простодушно.
Вот и вышел в старики и дети,
Что одно и то же в этом фильме,
Раздувают твои жабры ветры,
«Юрай Хип» поёт о Копперфильде.
Та, что жизнь с тобою коротает,
Не летает, а взлетит и — финиш.
Кто об этом страшной ночью знает?
Те, кто за любой бесовский кипиш.
За луною выйдешь, как за смертью,
Нет, не так, — за жизнью, слиться с белым
Снегом и над этой колыбелью
Постоять, как в детстве, онемелым.
А потом, увидишь — не увидишь,
Улетают старики-собратья…
Тут, дружок, совсем не Гринвич-Виллидж,
Слева Ваня, а за Ваней Надя.
В лифт войдёшь, а в зеркале — ну ладно, —
Не скажу, что в зеркале. Не стоит.
Чёрт, не чёрт?! При шпаге. Склянка яда.
Маску снял: и точно — гуманоид.
Норвежское
«Деревня Сандвикен в снегу», —
Мне пишет Моне из загробья, —
Едва «голуаз» я зажгу,
Бог скинет созревшие хлопья.
Деревья — печальные ню,
И первые ню на деревне.
Я краешек неба нагну
К засыпанной белым харчевне.
Не видишь? Забыл написать?
Устал ли, глаза ли ослабли?
Последняя снята печать:
Видения, как дирижабли,
Висят, чтобы вышептать ночь
В слабеющем теле. Чтó тело? —
Когда из пугающих почв
С мольбертом приходит химера
И пляшет в припадке огня,
Которого нет на картине…
Но — красные домики сна,
Но — крыши, как горло в ангине…
Морозная дымка в тонах
Сенполии, проще: фиалки.
Всё тонет в норвежских снегах.
Всё прочее, милый, ремарки,
Пока я стою в облаках
По самое горло, по горло.
Два ангела держат в руках
Глаза мои, точно озёра, —
Слегка эликсиром протрут,
И зрячим я сделаюсь снова,
И ляжет на холст изумруд,
И море вздохнёт васильково,
Смешается свет, отразясь
От внешнего вида предмета,
И лилии, будто смутясь,
Прибавят молочного света…
Пока же — «Деревня в снегу…»,
Пока же — в загробье по горло,
Я ангелов здесь стерегу,
От Бога седьмая платформа.
Стихотворение, написанное после
Мане, который Эдуард,
Сопутник твой давно,
Хоть ты не сказочник, не бард
И не художник, но —
Близки тебе и «Завтрак на
Траве», и нагота,
В несытой зелени «Весна»
От неба до куста,
Сирени страсть и белизна,
Где в каждой ветке Тот,
Которым смерть и жизнь полна:
Спаситель в этом твёрд.
Он там, где облако висит
На нитках мулине
Незримых-зримых, где палитр —
От охры до кашне
Заката на крутых холмах
И леса, что вблизи,
Где смешан красный цвет и страх
В просветах бирюзы
Последней, выдержанной так
В предсмертной простоте,
Пока не выстелился мрак,
Не на холсте. Везде.
Ты тоже принял красоту,
Где чёрный часть того,
Что окружает и звезду,
И тянет в волшебство,
И даже в смерти — красота,
А в плаче прах и смех,
В смущённой музыке — дуда,
Всплакнувший человек,
И то, что там, за полотном
«Олимпии» нагой,
Где очищение огнём,
И кто-то есть живой.
***
В тех комнатах, которые исчезли,
Раздвину стены взглядом: ты и я…
Там жизнь сидит в зеленоватом кресле,
Читает смерть, как будто втихаря.
И ты ребёнка, что не смог родиться,
Баюкаешь и смотришь на меня.
Астролог на ток-шоу у певицы,
Хвост распустивши, говорит: «весна, —
Мол, до весны мы доживём и съедем,
Скорей, на Марс, там не стреляют, не…
Циклон не смотрит спятившим медведем,
И души не сгорают на огне…»
Всё то, что закавычено, мигает
По телику, и как он от вранья,
Нагревшись, не взорвётся, — верно, знает
Раздвинутая облаком стена.
Так кто был третьим, приходил незримым,
Без искры в сердце, пил на брудершафт?
Вопрос дурацкий, а закат с красивым
Лицом стоял, как Юра-космонавт
В тех комнатах? Да ладно. Будет. Что ты?!
И телик тот разбит. И сам ты кто? —
Бобёр очкастый из такой дремоты,
Что пахнет Азраилом, если что…
1 Здесь: двойник (прим. автора).