Наталья Иванова. Чертополох и крапива: Литературная жизнь и ее последствия
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2023
Наталья Иванова. Чертополох и крапива: Литературная жизнь и ее последствия. — М.: Рутения, 2022.
Новая книга известного критика и исследователя русской литературы Натальи Ивановой, блестяще написанная и весьма «недобрая», не оставит равнодушным никого.
Эти заметки, близкие то дорожному дневнику, то запискам на манжетах, то мемуарной прозе, то эссе (видимо, именно это сама Н. Иванова называет гибридным жанром), много дают читателю — как далекому от литературной среды, так и погруженному в нее. По большей части книга посвящена «окололитературной либеральной московской тусовке», связанной с филфаком МГУ и журналом «Знамя», освещенной примерно с конца 70-х до наших дней. Присутствуют как очень известные (Е. Евтушенко, Л. Лосев, Арсений Тарковский, Ю. Трифонов и др. и др.), так и менее публичные имена (Г. Гачев, С. Чупринин, В. Лакшин, Г. Белая, Л. Аннинский и многие другие). Относительно емкая, с лаконичными главками книга представляется столь многонаселенной, что неопытный путешественник во времени легко бы сбился, кто на ком стоял, если бы не способность автора доходчиво и просто обозначить координаты. И предупредить:
Есть ли будущее у русской литературы?
Вряд ли на это ответят форумы, совещания и мастер-классы.
Но те, кто упорней, глядишь, чему и научатся.
А главное, некоторые задумаются: оно им надо?
И отойдут в сторону — не тратя на литературу ни сил, ни времени.
Ни жизни.
Видимо, предчувствуя, что любопытствующий может попросту испугаться такого объема концентрированных сведений о времени и о себе, автор очень выигрышно открывает повествование серией недавних экзотических путешествий исследователя-русиста (то есть себя) по Италии, Китаю, Америке, Франции и др. — естественно, в рамках рабочей надобности. Погулявший по Равенне и по Великой Китайской стене читатель пойман, очарован — и уже не так боится того отечественного литературного мира предперестроечного времени, который на него надвигается — в автобиографической повести «Ветер и песок». Являясь расширенной версией более раннего произведения «Такова литературная жизнь» (2017), текст пограничного жанра показывает нам Наталью Иванову в не совсем привычном амплуа. Здесь она не ученый-литературовед, тем более не педагог-дидактик, однако вовсе и не историк-популяризатор, как автор недавно вышедшей «Жизни советских писателей от оттепели до перестройки» А. Васькин. Скорее, перед нами досужие записки остроумной и независимой наблюдательницы, а то и участницы самой гущи литературных, а где и политических событий не таких уж давних лет.
Как я уже сказала, автор, несмотря на солидность тома и ожидаемые уроки (во избежание пресловутых «последствий»), и не думает кого-либо поучать. Напротив, сам представляется человеком, следующим исключительно собственным советам и чувствам, что приводит к самым разным результатам. Поражает смелость и даже провокативность некоторых наблюдений — ведь речь о вполне реальных, порой живых еще людях. Такая самобытная, рискованная позиция не может не привлекать в собеседнике — ибо книга всегда собеседник, даже если с ним не согласен.
Личностное начало исследовательницы, ошибочно принимаемое сперва за чувство превосходства, чрезвычайно выражено — она не из тех, кто подстраивается под эпоху и окружение, скорее, совсем напротив, смеет обо всем свое суждение иметь и пожинает ожидаемые плоды:
«…Разъяренный очередным моим отзывом о его литературном мастерстве Александр Проханов, как передавали наши общие знакомые, сказал: единственное, что он сможет для меня сделать, если настоящие патриоты возьмут власть, — прежде чем меня повесят на фонаре, не позволить надругаться».
Удивляет — на фоне в общем иронической, даже скептической интонации — образное начало некоторых заметок, почти граничащих с лирической прозой: «Должен говорить Андрей Битов. Он начинает ни с чего, видно, что нет у него никаких соображений. На парапете террасы, окружающей по периметру наш читальный зал, сидит воробей. Вот Битов увидел воробья и страшно обрадовался — воробей полетел, а Битов от него оттолкнулся и тоже полетел. Златоуст, прошуршало в зале. Говорил минут двадцать, и не помню о чем. Но чудо — было». В то же время от заблуждений по поводу чувствительности и благодушия автора быстро излечивают его едкие замечания. Секретарша чиновника не обременена умственной усталостью; литературное хозяйство потенциального объекта для изучения вызывает сомнения в наличии пищи для интерпретаций; молодая исследовательница предвкушает свое длинное будущее, тогда как автор недвусмысленно дает понять, что это исключительно заблуждение ее юности. Словом, читатель облегченно вздыхает, как офицеры кружка Сирано, привычно получившие в нос за неадекватные ожидания.
У Н. Ивановой получилась книга про публичное пространство: этим она и интересна массовому читателю. Ее герои — живые люди, весьма именитые, и далеко не каждый пишущий в стол и даже публикующийся в печати автор, имей он талант или его отсутствие, участвует в той самой жизни, которой посвящен труд Н. Ивановой. В этом парадокс и удивительное свойство автора — она не только активный участник, но и внимательный наблюдатель, она смотрит вокруг и играет в театре своего времени. Мы мало задумываемся о том, что не всякий творческий человек имеет публичную сторону в принципе, что образ известного лица — Е.А. Евтушенко или А.А. Ахматовой — такой же его продукт, как и тексты. Но именно с этим миром публичных личностей и образов и взаимодействует главное лицо книги, не забывая играть свою партию, — это и есть ее литературная жизнь. Которую, между прочим, вести энергозатратно, а временами — и морально нелегко.
Некий деятель мрачно пошутил, что только в России к литературе относятся так серьезно — за нее могут расстрелять, отправить на Соловки. К счастью, в такое ужасное время мы не живем, но, читая Наталью Борисовну, понимаем: даже «безобидные» позднесоветские годы были достаточным испытанием для человека со своим мнением и характером. Убежденческие битвы «на высоком уровне» так преобладают, что простодушный читатель хрестоматийно задумывается, есть ли у английской королевы ноги. В самом деле, мы узнаем о воззрениях автора, например, о ее неприязни к антисемитизму, сложном отношении к «густому патриотизму», уважению к китайскому трудолюбию и дотошности. Мы открываем, что она училась у крупного античника С.И. Радцига и стала невесткой советского классика А.Н. Рыбакова, поддержала в сложное время Ю.В. Трифонова и практически спасла собственную редакцию от выселения, добившись заступничества А.И. Солженицына. Погружаемся в подробности документооборота в «толстяках», кухню литпремий, связи политики и культуры, хитрости и тонкости литературного выживания при переменчивом идеологическом ветре. Однако о «низких» материях, о повседневной, «как у всех», жизни автора мы не узнаем почти ничего. Конечно, это не мелодраматическая повесть, чтобы требовать чувствительной прозы и эмоционального шторма. Но складывается впечатление, что даже в юности этот чрезвычайно серьезный человек жил исключительно своим делом, жертвуя беззаботной радостью. Как замечает сама исследовательница, вторичная литературная реальность стала для нее первичной.
Несомненная заслуга «Чертополоха и крапивы» — ее свобода, то есть существенный выход за рамки официального, в отличие от упомянутой уже книги А. Васькина. А также выход за пределы конкретного жанра, ограниченного времени, узкого мышления либерального или консервативного толка. Наталья Иванова, несмотря на то что ее карьера посвящена «толстякам», обрисовывает в статьях, приложенных к автобиографическому роману, и судьбы самиздата, и возвращенную литературу (впрочем, также попавшую на страницы журналов), и пути эмиграции.
От автора, работающего в русле академической школы, мы могли бы ожидать скептического отношения к перестроечным беллетризованным формам, «освобожденной» поэзии, новым веяниям. Но для Н. Ивановой литературой оказывается и то, что пишется для узкого круга, и переправляемое за рубеж или откладываемое до лучших времен. Такая несводимость области интересов только к «законной» либо «диссидентской» линии обогащает читателя разносторонней картиной, кстати, преподнесенной довольно безоценочно. Работа Н. Ивановой сглаживает грани, намереваясь соткать в некое единое полотно непохожих авторов — патриотических и либеральных, тайно пишущих и кулуарных, массовых и претендующих на элитарность. Конечно, такое горящее под пером поле не может быть названо еще систематизацией, но уже материалами к монографии об истории новейшей литературы — вполне. Тем более что сегодня, как мне объяснили, такое фиксирование по исчезающим тотчас следам — практически устоявшаяся традиция.