Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2023
Ася Михайлова (1994) — родилась и живет в Москве. Окончила магистратуру «литературное мастерство» в НИУ ВШЭ. Рассказы публиковались в антологии «Афиша.Daily» и сборнике издательства «Есть смысл» «Бу! Леденящие душу сказки про буллинг!». В «Урале» печатается впервые.
1919 г. Тайга
Как будто и не было ничего больше. Ни вчера, ни завтра, один только снег и уходящие в небо ели. Первые дни Алексей еще чувствовал врагов за спиной, и таежная тишина казалась ему спасеньем. Теперь же страх, дышавший прежде в затылок, обступил его со всех сторон. Смерть была повсюду: в морозе, в чужом голоде и в его собственном — припасы давно закончились. Лыжи увязали в свежем снегу, тело, не привыкшее к борьбе, просило пощады. От холода мучительно ныли зубы. Хотелось есть и спать. Временами Алексей думал, не повернуть ли назад? Представлял, как дома ждет его мать, корит себя за то, что отправила сына прочь. Потом вспоминал выстрелы, дико вытаращенные глаза, белки, нездорово желтые, и быстро розовеющий снег. Возвращаться было нельзя, за спиной надежды не осталось.
Они встретились на четвертый день. Алексей не увидел его, не услышал — почуял. Олень стоял совсем близко, мордой зарылся в снег в поисках еды. Алексей не ел больше суток и, доставая ружье из-за спины, уже предвкушал вкус парного оленьего мяса. Он прицелился. Руки дрожали, как и тогда, но не из-за страха убить — от жадного нетерпения. Прогремел выстрел. Олень упал не сразу, рванулся прочь, разбрызгивая кровь. В одну сторону дернулся, в другую. Алексей не спешил, берег силы, знал, как непросто разделывать тушу. Когда Алексей подошел, олень был еще жив. Дрожал, вращая испуганно глазами, стонал почти по-человечьи. Алексей добил его одним ударом, а потом прижался к теплой, пахнущей зверем шее и впервые с того дня заплакал. Он плакал из-за сестры, из-за матери и из-за себя. Плакал, потому что знал, что их дом разграбят и изуродуют. Потому что не спал толком уже которые сутки, а когда забывался, снова видел эти проклятые желтые глаза. И больше всего на свете Алексею хотелось спрятать лицо в складках маминой юбки, как в детстве, чтобы она потрепала его по волосам, назвала Алешенькой, а он вдыхал бы тихонько душноватый запах ее духов, позабыв обо всем на свете.
Туша быстро остывала на ветру, надо было приниматься за дело.
Ночь трижды сменилась на режуще белое утро, когда, проснувшись от жестокого грудного кашля, Алексей понял, что на этом все. Он нехотя встал, едва ворочая тяжелым телом. Пошел. Несколько раз порывался скинуть лыжи, вытянуться спокойно на мягком снегу, глядя на подпертое высокими елями небо, и отпустить, все отпустить. Но так и не смог. Шел вперед на трусливом упрямстве. Когда начало темнеть, Алексей почувствовал, что у него поднимается температура. Упрямиться оставалось недолго. Вскоре стемнело окончательно, и идти дальше стало невозможно. Плохо соображая, что делает, Алексей по привычке начал копать снег. Когда яма была готова, он завернулся плотнее в шубу, замотал лицо и улегся спать, подозревая, что больше не проснется.
Разбудил его странный утробный вой. Алексей очнулся в полной темноте, дернулся, потянулся за ружьем — и не нашел его. Попытался сесть, зашелся в приступе кашля. Было вокруг что-то тревожаще неправильное. Алексей откашлялся, сплюнул горькую мокроту, едва справляясь с вновь подбирающимся сном. И, уже засыпая, понял, что ему больше не было холодно. Во второй раз Алексей проснулся от того, что кто-то аккуратно сжал его плечо. Он открыл глаза и нашел себя в небольшой, залитой мутноватым светом комнате. На деревянном потолке кругами расходились тени от керосинки, трещала печка, почему-то резко пахло сеном.
— Проснулись наконец-то! А я уж думала… — Повернувшись на голос, Алексей увидел сидевшую рядом с ним женщину лет тридцати с простым приятным лицом. — Сесть сможете? Помогу вам, давайте…— предложила она, откидывая со лба светлую прядь.
С неожиданной легкостью она помогла ему приподняться, подложила под спину пуховую подушку.
— Меня Марией зовут, — продолжала она, как ни в чем не бывало. — Я вам поесть принесла, хотите?
Она протянула ему кружку восхитительного горячего бульона и хлебный край. Алексей сделал несколько жадных глотков. По желудку разлилось долгожданное тепло. Алексей, забыв о смущении, оторвал зубами кусок сероватого, но мягкого хлеба и с наслаждением проглотил его. Быстро покончив с едой, он спросил:
— Где я?
— Я вас в снегу нашла, тут недалеко. Вы обморозились совсем, в себя не приходили. Я вас на санях еле дотащила. Уложила вот у себя в бане, все боялась, что вы не проснетесь. В дом уж, простите, побоялась. Но вы ведь меня не обидите? — запросто спросила Мария. — По лицу вижу, вы человек порядочный.
Снег болезненно розовый, звон в ушах после выстрела…
— Не обижу, — поспешно ответил Алексей. — А вы одна живете?
— Только я и Зорька, — Мария показала рукой куда-то в сторону. Алексей повернулся и увидел виновницу своего недавнего пробуждения: в углу бани на груде сена спала корова. — Она у меня тут зимует, — проговорила Мария и отвела глаза.
«Прячет», — понял Алексей.
— Вы сами откуда? — спросила Мария.
— Из Бодайбо, — ответил Алексей и тут же пожалел, что не соврал.
— Это же дней десять пути, не меньше… Что вас в тайгу-то зимой понесло?
— Мне в Иркутск надо. Меня там ждут, — это была почти правда. В Иркутск уже два года как перебрался школьный товарищ Алексея, Игорь. Его последняя надежда.
— Нет, до Иркутска вы такой не дойдете. Да и дороги все замело.
Это Алексей и сам понимал. Не понимал он только, что ему теперь делать.
— Вас как зовут? — спросила его Мария.
— Алексей.
— Вы можете остаться здесь, Алексей, пока вам не станет лучше.
И он остался. Дни тянулись один за другим. Стылые, снежные, белые. Скоро Алексей перебрался в дом Марии, спал на диване возле ее небольшой опрятной кухни. Мария жила одна с тех пор, как год назад умер ее муж. Он оставил ей приличное хозяйство, которое теперь, правда, поистаскалось. Она освоилась жить самостоятельно, но, когда Алексей достаточно окреп, с благодарностью приняла его помощь. Алексей брался за любую работу, чтобы занять руки, чтобы думать поменьше, чтобы не оглядываться все время через плечо. Одной ночью, особенно холодной, пробравшейся зимней стужей в дом, несмотря на протопленную печь, Мария вышла к нему из спальни в ночной рубашке, позвала с собой. С тех пор Алексей каждую ночь спал у нее. Так и жили бок о бок, и хотя Алексей давно уже поправился, оба оттягивали момент расставания.
«Свела же нас судьба!» — любила повторять Маша. Алексей отмахивался. Судьба, если бы даже и была такая вещь, не свела бы умную, добрую Машеньку с Алексеевым грехом. Уберегла бы. От желтых глаз уберегла, от крови, которой было так много, от лица матери, враз побелевшего, и ее быстрого шепота: «Отче наш, иже еси на небесех…»
Алексей проснулся, сел на кровати. Проверил, не разбудил ли Марию. Та спокойно спала рядом. Он прожил с ней почти три месяца, но так и не рассказал, от чего бежал. Не рассказал, что за человека она пустила в свой дом, в свою постель. Он не удержался, коснулся ее горячей щеки. Маша улыбнулась сквозь сон. Алексей целовал ее губы с сеткой морщинок по углам, которые так ему полюбились, и знал, что скоро ее оставит.
1922. Иркутск
Игорь ждал его на перроне, как и всегда свежевыбритый, в светло-серой шинели, в начищенных до блеска сапогах. Еще в начале революции Игорь перешел в Красную армию военным специалистом, теперь же служил в ГПУ. Но Алексей знал, что за плотно закрытой дверью кухни после пары стаканов водки Игорь неизменно ругал сквозь зубы новый режим, а своей позицией пользовался, чтобы по мере сил помогать таким, как Алексей. Два года назад Игорь встретил исхудавшего, напуганного школьного друга, выслушал его путаную историю и без лишних вопросов помог сделать документы, найти жилье и работу на железнодорожной станции. А после остался Алексею другом, единственным в Иркутске, знакомом Алексею с детства, но ставшем теперь чужим. Встречи с Игорем были единственной радостью в мрачной процессии одинаковых Алексеевых дней. Он томился одиночеством, задыхался в своей крошечной темной квартире. Соседей избегал, на станции знакомств тоже не заводил: как ни старался Алексей скрыть старые привычки, выдававшие в нем «бывшего», его сторонились, чувствовали чужака. Сам Алексей мало думал о прошлой жизни, иногда только, проведя целый день, уставившись в металлическое брюхо поезда, перемазанный маслом и сажей, окруженный грохотом машин, он вспоминал с тоской свой лес. Вспоминал, как тот оживал во время лесозаготовок, наполнялся шумом пил и говором «лесных» рабочих, насквозь пропитавшихся запахом свежей древесины. Вспоминал, как каждую весну сотни бревен ровными колоннами начинали свой путь по Ангаре. Вспоминал Алексей и долгие часы в тишине своего кабинета и шелест плотно исписанных страниц в конторской книге. Но самым тяжелым на станции была даже не сама работа, а то, что через нее проходили поезда со ссыльными. Алексей всегда с содроганием смотрел на эти мрачные, забитые уходящими жизнями вагоны и знал, что в одном из них однажды мог оказаться он сам.
Вот и в тот день ждал своей очереди у опустевшего к вечеру перрона состав.
— Ну, Алексей Петрович, — в штуку раскланялся с ним Игорь, — куда сегодня держим путь? На Большую или на Тихвинскую?
Алексей улыбнулся, хотел было пожать протянутую руку, но в этот момент взгляд его зацепился за крошечное окошко одного из вагонов. И там, в этом окошке, он увидел знакомое лицо. Не объясняя ничего другу, он бросился к вагону.
— Эй-эй, товарищ, вы куда это? — окликнул его уставший средних лет мужчина в форме. — Нельзя туда.
— Мне… — беспомощно начал Алексей, но провожатый не дал ему договорить.
— Сказано вам: нельзя. Куда вы лезете?
— Леша, — услышал он голос Игоря, — чего ты?
Алексей обернулся к нему, растерянный.
— Игорь, там, в вагоне, Маша…
— Та самая? — коротко спросил Игорь.
Алексей кивнул. Он оказался вдруг переполнен каждой одинокой ночью, мучительно прожитой после их расставания, ее запахом, остававшимся какое-то время на старых вещах Машиного мужа, перешитых для Алексея ее старательной рукой.
Игорь посмотрел на женщину у окна, на сопровождающего, затем сказал твердо:
— Иди домой. Я разберусь.
Алексей попытался протестовать, но Игорь настоял, и Алексей, то и дело оглядываясь, отправился к себе.
Игорь пришел к нему поздним вечером мрачный, встревоженный и сразу перешел к делу.
— Маша твоя никакая не вдова. Хотя, может, уже и вдова, кто ее знает. Она была замужем за золотопромышленником, он бежал за границу еще в восемнадцатом году. Она с тех пор и скрывалась на мызе. Видимо, кто-то из старых знакомых на нее донес, — объяснил он.
Алексей плохо понимал, какое все это имеет значение. Его волновало только одно.
— Но сделать ведь что-то можно? — спросил он.
— Можно, уже делается. Леша, я тебе ничего не обещаю, сам понимаешь, дело какое. Но попробую ее перевести под свое ведомство. Скажу, что про мужа еще хотим расспросить. А там разберемся как-нибудь. Ты сам, главное, не дури. Не предпринимай ничего. Знаешь, что будет, если в тебе засомневаются. Не выберемся оба.
Алексей слушал молча, кивал. Готовился ждать
На следующий день поезд двинулся дальше. Алексей с ума сходил в неведении. Каждый день порывался пойти к Игорю, но не решался. Через силу ходил на работу, едва ли не бежал домой в надежде, что там его дожидается Игорь. Тот же объявился только на третий день. Привычно прошел на кухню, плотно закрыл за собой дверь и только потом заговорил:
— Мария Лаптева расстреляна при побеге.
Алексей замер, но, прежде чем он успел осознать сказанное, Игорь продолжил:
— Да тише ты, тише. Это по документам. Жива твоя Маша. Жива, слышишь? Отсидится пару дней, а потом приведу к тебе, — с улыбкой сказал Игорь.
Алексей не удержался, сгреб друга в объятия.
— Игорь, я не знаю, как мне тебя…
— Не надо ничего, лишнее, — отмахнулся тот. — Ты ее только береги теперь.
Маша сидела в крошечной Алексеевой комнатке на застеленной кровати, кутаясь в темно-зеленое шерстяное одеяло, пока Алексей ставил на горелку чайник. Он хотел расспросить ее о муже, о заключении, о счастливом спасении, но не решался. Молчание все длилось, пока Маша вдруг не заговорила сама. Вкрадчиво, медленно.
— Знаешь, Леша, когда Зорьку забирали, я так плакала, как будто с ребенком прощалась… Одна была радость, что ты ушел. Что я тебя за собой не утянула.
Алексей отвернулся. Он хорошо знал, что случилось бы, останься он у Маши. Картина прожитого им уже однажды уставилась на него знакомыми желтыми глазами.
Маша тем временем встала, подошла к нему со спины, положила голову на плечо. Волосы на ее макушке щекотно коснулись его шеи.
— Ну что, и теперь скажешь, что судьбы нет?
— Совпадение это, а не судьба, — ответил решительно Алексей. — Завтра придет Игорь, он тебе достанет документы, билеты, уедешь куда-нибудь!
— Куда мне ехать-то? Смешной ты.
Алексей не ответил.
— Леша, ну что ты глупый такой.
Она вдруг обняла его крепко, потом развернула к себе с силой, вечно удивлявшей Алексея, потянулась, поцеловала. Долго целовала так, как мечталось Алексею, что будет она его целовать, с самого их расставания.
— Я тут остаюсь, с тобой. Ты, может, в судьбу и не веришь, зато я — очень.
Алексей не нашелся, что ответить. Они зажили вместе. Тайга отступила.
Работал Алексей исправно, вскоре получил небольшое повышение. Денег стало больше, хватало уже и на излишки. По вечерам его ждал свежий хлеб — Маша подружилась с соседкой-хлебопечкой, приносила ей муку, а вечером забирала горячие булки. Ходила на базар, приносила домой мороженые молоко, рыбу, ягоды. Алексей и забыл уже обо всем этом, два года почти ел одну картошку. На стенах появились какие-то картинки, на столе — кружевная салфетка. Вечера вновь наполнились разговорами.
Через год Маша забеременела, и они с Алексеем перебрались в квартиру побольше, где полы даже — роскошь почти немыслимая — паркетные. Со смехом вспоминали прежнюю бедность, холодные прогулки по парадным улицам. То, как однажды Алексей купил разрумянившейся, счастливой Маше антоновское яблоко в овощном магазине. Ниночка родилась вскоре после Нового года, в крутой январский мороз. Алексей и не заметил, как она стала ходить, и это ее он теперь баловал гостинцами на Большой улице, водил кататься на карусели на площади. Нормальная жизнь, казалось, восстанавливалась. Каждый вечер Алексей спешил по холодным улицам домой, издалека высматривая свет в родных окнах, знал, что там его ждет спокойствие и счастье.
Редкими же ночами, когда тайга и неизменный желтый взгляд все же настигали Алексея, он тихо, чтобы не разбудить жену, шел на кухню, курил там в приоткрытую форточку и позволял себе надеяться, что прошлое так и останется прошлым.
1930 г. Иркутск
Вечер выдался темным до слепоты, и только тусклые станционные фонари подсвечивали желтым разгулявшуюся метель. Алексей, подняв ворот пальто, торопливо шел по опустевшему перрону, загребая носками свежий снег, когда его вдруг окликнули:
— Домой спешишь, Алексей Петрович? Я уж буду по-простому, ничего? Как-никак старые знакомые.
Алексей обернулся. Перед ним стоял невысокий худой мужчина в потертой рабочей куртке и низко надвинутой на лоб кепке.
— Вы обознались, наверное, — коротко ответил Алексей. Он хотел уже пройти мимо, но его плечо сжала чужая рука.
— Хватит тут дурочку-то валять мне, — мужчина сплюнул табак под ноги. — Холмогорцевский ты, знаю тебя, помню. Работали на вас, Алексей Петрович, не забыли.
Алексей замер. Уличный холод весь разом пробрался вдруг под его пальто и куда-то еще глубже. Он еще раз посмотрел в лицо мужчины, на этот раз внимательно, смутно припоминая неприятные черты.
— Ты мне это брось, теперь же сам знаешь, какие порядки. Два слова, и вы, товарищ инженер, конечны.
Алексей медлил, потом спросил тихо:
— Что вам нужно?
— А что всем надо? Денег, — улыбнулся тот широко.
— Нет у меня никаких денег…
— Есть-есть. Теперь-то, правда, поменьше будет, чем раньше. Но пальто вон хорошее, квартирка недешевая. Есть.
Алексей покачал головой. Он смотрел на происходящее, словно со стороны, столько лет он ждал этого, а теперь не мог поверить, что оно и правда происходит.
— Сколько? — спросил он без интереса, почти инстинктивно. Потому что нужно было спросить.
Рабочий ответил с наглой развязностью. Алексей неожиданно для себя рассмеялся.
— Шутите вы, что ли? Откуда у меня? У нас дочь маленькая, мы сами ели концы с концами сводим…
— Я когда на отца твоего работать начал, поменьше был твоей девчонки. Не мое дело, откуда достанешь. А не достанешь, тебе же хуже будет. Я-то помню, как вы пропали из Бодайбо. И трупы помню, которые нашли от вашего дома недалеко. Прикопанные…
Подтаявший красный снег знакомо проступил сквозь черноту, прошлое кисло дышало Алексею в лицо.
— Молчите! Молчите, — перебил он. — Будут вам деньги.
— Четыре дня тебе сроку, понял? Здесь же буду тебя ждать, к полуночи. И не дури, Алексей Петрович, узнаю.
Рабочий вразвалочку пошел прочь от вокзала, а Алексей остался стоять в смутной темноте. Алексей смотрел вслед удаляющейся фигуре, а потом одним вдохом принял решение и направился следом.
1919 г. Бодайбо
Алексей сразу понял, что ждет его дома. Сразу, как увидел, что входная дверь приоткрыта. В холл намело снега, и теперь он скрипел под ногами. Алексей прислушался: шум доносился из комнаты сестры. Он взял отцовское ружье, еще не понимая, что именно будет делать, и побежал наверх. В комнате их было трое: Лиза, мама и чужак с пистолетом. Лиза, заплаканная, испуганная, увидела Алексея первой. Потом повернулся и незнакомец. Увидев ружье в руках Алексея, он поднял оружие, и в тот же момент сестра бросилась на него. Все смешалось: то, как чужак толкнул Лизу, ее разбитый об угол стола висок, его выстрел — мимо, выстрел Алексея — в цель. Мать не кричала, стояла в углу комнаты и молилась.
«Отче наш, иже еси на небесех…»
Алексей подошел к умирающему, заглянул в лицо. Белки у него были нездорово желтыми, с рябью лопнувших сосудов. Он пытался что-то сказать, но губы двигались беззвучно, между ними натягивались только ниточки кровавой слюны. Он дернулся, захрипел последний раз и затих. К сестре Алексей не подходил, не мог осознать, что неизящно лежавшая в углу фигура и есть Лиза. Паника нарастала и нарастала и не могла найти выход. Время, ему нужно было время, чтобы понять, как быть и что делать дальше. Но времени не было. Алексей услышал голоса — кто-то подходил к дому. Он отмахнулся от газовых, вздутых зимнем ветром занавесок, не опуская ружья, вышел на балкон и увидел, как к дому подходит отряд из шести человек. На этот раз Алексей не мешкал, поднял спокойно ружье, прицелился. Снег заалел.
Сколько раз Алексей ни пытался вспомнить, что было потом, не мог. Помнил только, как мать собрала ему сумку, достала лыжи и сказала: «Беги, меня не тронут, кому я такая старая сдалась». И он почему-то поверил, он почему-то ушел.
1930 г. Иркутск
Алексей сквозь метель пробирался домой. Ему казалось, что редкие прохожие нарочно обходят его стороной. И хоть он и убеждал себя, что среди разгулявшихся после революции грабежей и убийств никто не обратит внимания на еще одно тело, все равно боялся, все равно прятал взгляд.
«А снег в этот раз был не розовый», — подумалось ему. Снег в этот раз был черный.
Подходя к дому, Алексей проверил окна их квартиры. Увидев, что свет не горит, он почувствовал облегчение: Мария и Ниночка уже спали. Он быстро поднялся на свой этаж, тихо открыл дверь, снял побеленное метелью мокрое пальто. Делал все механически. Тщательно вымыл руки. Проверил край рукава — не запачкал ли? Только потом зашел в спальню. Лег. Алексей думал, что проворочается до утра. А сам заснул, как только голова коснулась подушки, провел всю ночь без сновидений.
Утром он проснулся уставший, почти больной, но виду не подал. За завтраком сидел хмурый, расстроил даже Ниночку. По дороге на работу купил газету, чтобы проверить некрологи на первой странице. Взгляд цеплялся за рекламу каких-то спектакликов в Малом театре, зубных врачей и запоздалое: «Кофты! Лучший подарок к Рождеству! Только в “Японском магазине!”», но никаких сообщений о мертвом железнодорожнике он не нашел.
Одно морозное утро сменялось другим, вчерашняя передовица сегодняшней — жизнь притворялась нормальной. Вечера же снова проходили в бесконечном ожидании звонка в дверь. Узнают. Придут. Все ему припомнят, все. Вымаранное прошлое открылось, кровило. Стаяло нанесенное за эти годы время. Дни слиплись в ледяное ожидание конца.
Алексей редко соглашался на ночные перегоны, но в тот вечер отчего-то согласился. Не хотел идти домой, боялся смотреть дочери в глаза. До станции было еще далеко. Алексей достал папиросу, вышел в тамбур. В лицо ему ударила темная ночная метель. Он курил, всматриваясь куда-то вперед, словно хотел высмотреть городские огни. За спиной лязгнула дверь. Алексей обернулся. К нему вышли трое рабочих в низко надвинутых на лоб кепках, молча обступили его. Их лица в темноте были почти неразличимы. Поезд несся вперед по заснеженным рельсам. Холод, такой знакомый, трепал почти дружески волосы. Алексей знал, что случится дальше.