Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2023
Сергей Ив. Иванов — детский писатель, драматург, редактор. Автор циклов радиопередач «Приходящие дяди» и «Петербургские диковины» на «Радио России», цикла книг «Детский курс…», других познавательных и художественных произведений для детей. Лауреат премии им. С. Маршака (2016). Живёт в посёлке Невская Дубровка под Петербургом.
Школьная учёба занимает от девяти до одиннадцати лет человеческой жизни. Это примерно одна седьмая часть всего срока существования среднего индивидуума. Не так уж мало. Между тем писатели почему-то не уделяют достаточно внимания этому периоду жизни большинства разумного человечества.
Нет, произведений о школьной жизни вообще-то много, но почти все они рассказывают лишь о том, что происходит между уроками, после уроков, во время прогулов, на выходных или на каникулах (эта тема особенно привлекательна). Именно в эти краткие моменты школьники общаются с гостями из будущего, пришельцами-гуманоидами, ужасными монстрами и дивными эльфами. Однако если подсчитать, сколько часов в день школьник проводит на уроках и за уроками, и вычесть из суточного графика сон (когда мы всё равно ничего не соображаем), то получится, что основная часть жизни в этом возрасте занята именно учёбой, а не каникулами или переменами. В то же время, повторяю, литература такому виду жизнедеятельности внимания почти не уделяет. Если, конечно, не считать учебников.
Данная повесть призвана исправить этот недочёт. Но сначала рассмотрим несколько научных фактов.
Знаете ли вы, что наша планета Земля непрерывно движется вокруг Солнца со скоростью примерно 107 000 километров в час? Какой самолёт, какой поезд или ракета может выжать такую скорость? Ни одно существующее транспортное средство (и даже никакие проектируемые) не может передвигаться со скоростью 107 000 километров в час, то есть около 30 километров в секунду. Еле-еле к этому рубежу приближаются автоматические межпланетные станции, запущенные в сторону Юпитера, Сатурна, Урана, ― и набирают они такую скорость за долгие годы полёта, пользуясь гравитационным полем больших планет.
Но эта скорость — ерунда в сравнении с той, которая придана Солнцу. Оно мчится сквозь нашу галактику, преодолевая за секунду 217 километров. А вместе с ним летит в ту же сторону Земля, а на ней ― мы с вами.
Ещё на порядок выше скорость самой галактики, которая тоже куда-то несётся в нашем скоплении галактик, а вместе с ней Солнце, а вместе с ней Земля. И даже если мы сидим на стуле, или на диване, или вообще спим в кровати, ― мы всё равно мчимся в космосе со скоростью Земли, Солнца и галактики. У нас нет ни минуты покоя от этого движения. Не говоря уже про медлительное суточное вращение каждого города, деревни, села вокруг земной оси ― со скоростью 800 километров в час на нашей шестидесятой параллели! Представьте себе ― пока вы сидите на уроке или спите дома, вы вместе с партой или кроватью передвигаетесь ежечасно на 800 километров! Запросто перемещаетесь на расстояние, равное расстоянию от Петербурга до Москвы с гаком!
Мы не замечаем этого движения. Мы думаем, будто уютно устроились в своём гнёздышке в гостях или дома на диване… А на самом деле мы мчимся изо всех сил и по пути, естественно, встречаемся с самыми разными явлениями и телами ― точно так же, как мимо пассажира поезда проносятся то деревья, то дома, то прохожие, то лошадь, то корова, то рыбаки, то моряки.
Множество всяких вещей встречается на пути нашего космического полёта. Только большинство их мы не замечаем. В основном потому, что на чёрном фоне ничего не разглядеть, кроме того, что ярко светится… А ведь во Вселенной, как считает современная наука, гораздо больше «тёмной материи», чем светящейся. Звёзды расположены на огромном расстоянии друг от друга, между ними ― пустота. Однако эта пустота заполнена невидимыми объектами, может быть, очень маленькими (атомами), а может, и здоровенными. В своём полёте сквозь Вселенную Земля неизбежно будет сталкиваться с телами, состоящими из «тёмной материи». Но поскольку «тёмную материю» никто до сих пор не пощупал и не взвесил, а само её существование подтверждается только вычислениями (которые могут быть ошибочны), никогда нельзя с полной уверенностью утверждать, произошло такое столкновение или только померещилось.
Итак, сейчас я, не вычёркивая ни одного учебного предмета из школьной жизни1, одновременно расскажу, как мы с друзьями спасли нашу школу, родной посёлок и всю планету от последствий одного из таких предполагаемых столкновений.
Об этих исторических событиях до сих пор мало кому известно. Дело в том, что мы, главные участники событий, обещали раньше срока не разглашать важную государственную тайну. Теперь сроки прошли, и можно наконец обо всём рассказать. И, может быть, мои современники, которые ещё живы, а также их далёкие и близкие потомки отдадут должное своим спасителям.
Речь вовсе не обо мне, я не ищу благодарности, но усилия моих товарищей ― и безропотного Капитанова, и находчивого Степанова, и меланхоличного Губенкова, и других героев, должны быть оценены по достоинству. Прошу помянуть добрым словом также и незаметных тружеников старшего поколения, которые сделали немало полезного вместе с нами и отдельно от нас, ― историчку Дарью Алексеевну, преподавателя начальной военной подготовки Егора Васильевича, трудовика Олега Олеговича и даже директора Марину Константиновну, с распоряжений которой и началась, собственно, эта история.
Нервы Марины Константиновны
Прежде Марина Константиновна преподавала математику. Она вела уроки в параллельном классе, и мы до её перехода в директоры виделись с ней только на заменах.
В качестве директора Марина Константиновна сразу завела новые порядки ― придумала систему регулярного контроля успеваемости, создала наглядный график колебаний этого уровня, внедрила еженедельные линейки с политинформацией и некоторые другие усовершенствования. После её молчаливого предшественника, Павла Наумыча, такая бурная деятельность выглядела непривычно, но, в принципе, ничего странного мы не замечали.
Однако в сентябре нового учебного года с директрисой что-то произошло. Тогда мы ещё не знали, в чём дело, и думали, будто у директрисы просто расшатались нервы.
Это стало заметно с первых же сентябрьских линеек. Как-то раз наш класс «перешёл черту» на уроке истории. Ничего особенного не произошло, просто Губенков позволил себе вполголоса усомниться в положительном результате революции, а Пыркусов из любви к бузотёрству его поддержал. Эти заявления были классифицированы историчкой Дарьей Алексеевной как нарушение дисциплины. Она побежала к директорше жаловаться на наше поведение, а нам велела построиться в рекреации на экзекуцию.
Такие проработки на линейке были нам не впервой. И Марина Константиновна начала нас отчитывать сперва в стандартной манере, постепенно повышая голос. «Как вы можете в такое время, как сейчас…», ― начала она новый абзац и вдруг замолчала, глядя в потолок.
― Плафоны, что ли, пыльные? ― спросила простодушная историчка. ― Так эта пыль ещё от предыдущего директора осталась. Может быть, позвать Олега?
― Не стоит, Дарья Алексеевна, ― отвечала директриса и перевела взгляд на высокие окна рекреации, выходившие на школьный сад.
― Хотя, впрочем, позовите, ― сказала она. ― Пусть вместе с техничкой повесит глухие шторы на все окна.
― Темно же будет, ― возразила Дарья Алексеевна.
― Ничего, если протереть плафоны, станет светлее, ― сказала Марина Константиновна и только тогда вспомнила о нашем классе. Она вновь повернулась к нам, хотела что-то сказать и неожиданно зарыдала.
― Что с вами? ― всполошилась историчка. ― Я принесу воды!
― Не надо, ― остановила её директриса. ― Ничего страшного. Сейчас я возьму себя в руки. И вы тоже возьмите, ― обратилась она к нашему классу. ― Пусть в это сложное время каждый возьмёт себя в руки и выполнит то, что от него потребуется! Я верю в вас, мои дорогие! Идите в класс и учитесь как следует, родные мои, не обижайте Дарью Алексеевну!
Такая манера обращения, да и само содержание речи директора показались нам чем-то небывалым. Вместо того чтобы хорошенько пропесочить Пыркусова и Губенкова, Марина Константиновна обратилась к нам, словно к братьям и сёстрам, и никого не наказала даже вызовом родителей.
Тогда-то самые проницательные из нас и осознали, что в мире или, по крайней мере, в школе случилось нечто из ряда вон выходящее.
Дальнейшее поведение Марины Константиновны только укрепляло нас в этом подозрении. И без того порывистая, директриса начала передвигаться по школе с удвоенной скоростью, за считанные секунды пересекая громадную рекреацию второго этажа. По лестнице она поднималась, словно на лифте, а сбегала вниз так быстро, словно спрыгивала с верхней площадки без парашюта. Сохранив привычку заглядывать по очереди во все классы хотя бы раз в день, она теперь успевала только открыть и закрыть дверь. Пока класс соображал, что надо вставанием поприветствовать директора, дверь уже захлопывалась, и поочерёдный стук захлопываемых створок удалялся по коридору. Звучало это так, словно кто-то играл в домино на передвижном столе, который быстро катился по коридору.
Вскоре по приказу директора во всех коридорах и кабинетах принялись вешать новые плотные шторы, которые не разрешали отодвигать. День и ночь окна были занавешены, классы освещались электричеством. Обитатели крайнего ряда у окна были недовольны ― теперь им не удавалось поглазеть на природу и общество. Я сам, между прочим, сидел на этом ряду, страдая от повышенной затенённости и отсутствия зрелищ. Такая обстановка дополнительно нервировала моих одноклассников, да и другие классы тоже кипели возмущением.
Нервозность возрастала не только у нас, но и у преподавателей. А волнение завуча и вовсе кончилось переломом. Дело в том, что завуч старалась повсюду сопровождать Марину Константиновну и не отставать от её темпа. Но Марина Константиновна была высокая дама с хорошо тренированным телом (её муж, который вскоре появится и в нашей школе, преподавал физкультуру в ПТУ), а завуч обладала хрупкой комплекцией. Естественно, ей было не угнаться за директрисой. Мы частенько слышали цокот маленьких каблучков по школьному коридору, когда Марина Константиновна обходила свои владения. С каждым днём дробный стук всё учащался и учащался, пока не раздался грохот. Сперва завуч сломала один каблук, потом другой, а затем, к сожалению, сломала ногу и надолго попала в больницу. Выписали её, когда вся эта история уже закончилась, и хотя перелом ― штука болезненная, он спас завуча от многих и многих хлопот, выпавших на нашу долю.
Более нервным стал и военрук Егор Васильевич. Не раз он вбегал в наш класс посреди урока и хватал первых попавшихся парней, чтобы они помогли выкопать ему «щель» в школьном дворе или стрелковое гнездо на стрельбище, расположенном возле поселкового кладбища.
Пострадали от непонятной суеты и мои одноклассники. Многие, особенно девочки, тоже сделались нервными. Даже Артёмова, когда я просил у неё стирательную резинку, протягивала карандаш, а когда просил карандаш ― совала стирашку.
Фраза, пущенная директором ― «Разве можно в такое время?..», стала на разные лады повторяться и учителями, и учениками.
― Как ты можешь в такое время играть на уроке в крестики-нолики? ― спрашивала Пыркусова Дарья Алексеевна.
― Разве я могу в такое время отвлекаться? ― твердила Ольга Давоян, когда я спрашивал у неё совета на контрольной.
― Разве допустимо в такое время не уступить девочке очередь в столовую? ― спрашивала Артёмова, оттесняя одноклассников на пути к обеду.
― Какое всё же такое время? ― пытался выяснить у этих попугаев неугомонный Степанов.
― Ты что, сам не знаешь? Это всем известно! ― пожимали плечами девочки.
Конечно, ничего им не было известно. Что-то знала только Марина Константиновна, военрук и ещё, возможно, трудовик Олег Олегович.
А ещё, несомненно, те незнакомые люди, которые пару раз приезжали в школу и о чём-то совещались с директором. В руках у незнакомцев были чёрные дипломаты, а в них, скорее всего, находились какие-то приборы.
Телескоп и провода
Олег Олегович временно совмещал должность трудовика, школьного завхоза и рабочего по зданию. Этот молодой парень раньше работал на заводе, но Марина Константиновна переманила его в школу. Олег Олегович с небольшой бригадой из старшеклассников стриг пришкольные тополя, вешал скворечники, гонял голубей с чердака, вставлял разбитые стёкла и заказывал материалы для ремонта.
В первой половине дня Олег Олегович вёл у мальчиков уроки труда, а вечером и между уроками управлялся по хозяйству. Бригада помощников трудовика имела переменный состав, в неё предметники отдавали Олегу Олеговичу тех, кого не жалко отпустить с уроков. Поэтому там могли оказаться и закоренелые отличники, которым заранее выставили пятерки в четверти, и заядлые двоечники, и те, кто по какой-то причине раздражали в данный момент педагога. Раз где-то в октябре в такую бригаду попали и мы с Губенковым.
Возле раздевалки уже топтались семиклассники Подоляков и Огородов и старший товарищ Миша Пахомов. Все стояли в куртках, и я подумал, что нас поведут собирать листья, но Олег направился на второй этаж, оттуда вывел на площадку под чердачным люком. Туда вела сомнительная железная лестница с огромными пролетами между перекладинами. Наверное, такие большие промежутки нужны были для того, чтобы младшие школьники физически не смогли залезть на чердак. Даже мне страшновато было лезть по вертикально висящей на изрядной высоте от площадки железяке. Но все послушно, один за другим, вскарабкались на чердак, куда нас заманивал Олег Олегович, поднявшийся первым. В руках у него были какие-то мешки. Он раздал перчатки и фанерные лопаты, применявшиеся зимой для расчистки снега, и велел собрать в эти мешки голубиный помёт, толстым слоем укрывавший чердачный пол в нескольких местах. Губенков, конечно, принялся возмущаться. Наверное, он рассчитывал на массовый бунт, но бунта не случилось ― пацанам нравился Олег Олегович, а некоторым даже уборка голубиного помёта нравилась больше, чем урок русского языка.
Едва отдышавшись и осмотревшись, я сразу заметил странную штуку, торчавшую в слуховом окне. Этого окна не было видно ни с улицы, ни со двора, поэтому я и не замечал прежде, что из него торчит какая-то труба.
Подойдя поближе, я убедился, что на крышу выходит нечто вроде перископа, но снизу к нему прилажен школьный телескоп из физического кабинета. Рядом стояла мелкокалиберная винтовка «тозовка». С помощью таких винтовок мы поражали мишени на уроках НВП.
Заглянув в окуляр, я ничего не увидел. То есть увидел кусок серого осеннего неба, и больше ничего.
― Чего это такое? ― спросил я у Олега Олеговича.
― А, это Егор Васильич смастерил, ― сказал трудовик.
― Зачем же? ― спросил я.
― Откуда мне знать, ― пожал плечами трудовик. ― Наверное, к «Зарнице» готовится.
Сроду у нас в школе не проводилось «Зарниц», к тому же для таких мероприятий не требуются телескопы. Но я сделал вид, будто объяснение меня удовлетворило, и пошёл дальше грести гуано (которое, кстати, как мы потом узнали, увёз к себе на огород для удобрения тот же Егор Васильевич).
В то время программа стратегической оборонной инициативы (СОИ) ещё только разрабатывалась администрацией американского президента Рейгана, но Степанов всегда был в курсе технических новинок, особенно военных. Вот Степанов и решил, будто Егор Васильевич готовится к отражению вражеской атаки из космоса. Например, рассуждал Степанов, если боевой «космический челнок» попытается совершить манёвр и нырнёт с орбиты вниз как раз в районе нашей школы, мы должны будем открыть по нему беглый огонь. Конечно, не из мелкашек «тозовок», а из серьёзного оружия, припрятанного в надёжном месте.
Мне версия Степанова казалась неубедительной. Возможно, из автоматов можно случайно сбить низко летящий самолёт или вертолёт, однако скорость «шаттла» даже во время «нырка» такова, что мы не успеем и глазом моргнуть, как он уже вынырнет обратно.
― А что остаётся делать? ― отвечал на мои возражения Вовка. ― Представь себе, вот территория страны. Ну, где-то стоят системы ПВО, где-то зенитки. Но на остальной территории никаких систем ПВО нет! Зато в каждом населённом пункте есть школы. Остаётся натренировать школьников, чтобы они были готовы по первому сигналу расстрелять вражеский челнок. Шансы невелики, но по теории вероятности они существуют. Предположим, пуля попадёт в двигатель или на стыке коммуникаций… Ведь и самолёты иногда падают, столкнувшись с птицами.
― Ты ещё про детские сады вспомни! ― заметил я.
― Не вижу ничего смешного, ― обиделся Степанов. ― У тебя есть какая-то другая версия происходящего?
Версии у меня не было. Я предложил не делать скороспелых выводов и сначала собрать как можно больше информации.
― Конечно, директриса всё знает, ― сказал Степанов. ― Не зря она приказала окна шторами завесить.
Разговор этот мы вели со Степановым в школьной раздевалке, окна которой были, как и все остальные, плотно занавешены. Но как раз в этот момент к нам подошёл Олег Олегович, за которым пара адъютантов тащила огромную деревянную стремянку.
― Ну-ка, орлы, ― обратился трудовик ко мне и Степанову, ― поучаствуйте в полезном деле. Приказано снять с окон светомаскировку.
― Почему? ― спросил Вовка.
― Да кто его знает, почему? Вроде бы эффекта от принятых мер нет, ― сообщил Олегович.
Окна в раздевалке мы от штор освободили и еле отбились от трудовика, который собирался с нашей помощью снять шторы и в рекреации второго этажа. Сообщив Олеговичу, что торопимся на занятие библиотечного кружка, мы побыстрее покинули школу. Но, видно, трудовик нашёл каких-то других помощников, потому что наутро со светомаскировкой было покончено по всей школе.
Зато к концу уроков мы обнаружили загадочное оживление на школьном дворе. В самом тёмном углу двора возле щели, выкопанной по приказу военрука, остановился грузовик. Олег Олегович, военрук и шофёр вытащили из его кузова прожектор и дизельный генератор. Генератор затащили в физкультурный зал, из которого был выход во двор. Прожектор установили на деревянные козлы, которые мы ещё накануне заметили в столярной мастерской, направили прямо в зенит и включили.
Новые версии
― Обратите внимание, пацаны, ― сказал Степанов, обращаясь к нам с Губенковым на перемене, ― что директорша то развешивает маскировку, то сама же её нарушает. Какой мы можем сделать вывод с помощью незабвенного метода дедуктики?
― Какой? ― спросила Артёмова, которая как раз проходила мимо.
― Не дедуктики, а дедукции, ― поправил я. ― И что же говорит тебе дедукция?
― Очевидно, что сперва директорша пыталась спрятать школу от вражеского космического челнока. Потом она велела военруку, наоборот, освещать прожектором эти объекты или объект, когда он появится над школой.
― А почему же он тогда и сейчас горит? ― спросила Артёмова.
― Проверяют.
― Сколько же можно проверять? ― воскликнула Алка. ― Если хотите знать моё мнение…
Она сделала паузу, ожидая нашей реакции, но, поскольку реакции не последовало, продолжала, как ни в чём не бывало:
― Этот объект не прилетит, потому что он и так постоянно висит над нами начиная с сентября. Висит и треплет всем нервы. Теперь пытаются его отпугнуть прожектором. Наверное, тоже ничего не получится.
― Если он над нами, почему мы его не видим? ― спросил Губенков.
― Может, он невидимый. Или находится очень высоко. Откуда я знаю?
― Как он может висеть над одной точкой и не падать? ― спросил Губенков. ― Это что, вертолёт? А где звук двигателя?
― В принципе, если речь идёт о космическом объекте, находящимся на орбите, звук двигателя мы не услышим, ― объяснил я.
― Так Земля ведь вращается! ― возразил Дима. ― Как эта штука может над нами неподвижно висеть?
Губенков слабо разбирался в космонавтике, и Степанов ему объяснил:
― Если объект расположен на геостационарной орбите, высчитанной соответствующим образом, он будет всегда находиться в проекции над одной и той же точкой. Так размещают спутники-шпионы.
― Не знаю, шпион или не шпион, ― сказала Артёмова, ― а только над школой что-то нависло. Сердцем чувствую.
Сердцем-то все чувствовали. Не только учителя, но и школьники входили в школу и выходили из неё, пригибаясь. Да и по самой школе передвигались, с осторожностью поглядывая на потолок. Даже на уроках на нас как будто постоянно что-то давило.
Но сердце ― инструмент ненадёжный. А объективную картину нам не желали показывать. Наверное, считали, что детская психика может пострадать от столкновения с жестокой реальностью. Хотя гораздо сильнее она страдала от незнания этой реальности. В головах наших появлялись самые странные идеи и образы, а ещё более дикие образы возникали, когда мы начинали обмениваться своими предположениями.
Как-то раз Дарья Алексеевна не явилась на урок по семейным обстоятельствам, и класс минут на двадцать оказался предоставленным самому себе. Конечно, все (за исключением Добрыниной и Злобиной, которые ничем в жизни не интересовались) пустились в обсуждение нависшей над школой опасности. Вот тут-то фантастические версии посыпались как из рога изобилия.
― Я думаю, дело в инопланетянах, ― доказывала Артёмова. ― Я читала про такой «зонд Брэйсуэлла». Инопланетные цивилизации посылают к соседним звёздам автоматические корабли, которые ищут планету, населённую разумными существами, и приближаются к ней. Но кто знает, чем эти аппараты напичканы? Может быть, они являются автоматическим оружием? Вот Марина Константиновна и боится нападения.
― А почему этот Брэйсуэлл летает именно над нашей школой? ― спросил Петя Колокольцев, наш формальный и отчасти неформальный лидер. ― Чем наша школа и даже посёлок так уж выделяются?
― А я знаю, чем выделяются, ― сообщила Ольга Давоян. ― У нас успеваемость хорошая. В волейбольном соревновании наши ребята выиграли. И ещё говорят, что наш посёлок самый зелёный, то есть здесь много зелёных насаждений.
― Какая разница инопланетянам, где какая успеваемость? ― рассмеялся Пыркусов. ― Им что, оттуда видно мой дневник?
Он помахал своим непривлекательным снаружи и унылым внутри дневником перед лицом Давоян, и она поспешно уткнулась в собственный дневник, как будто проверяя, все ли домашние задания выполнила.
― Насчёт зелёных насаждений тоже ерунда, ― добил Ольгу Степанов. ― Это только маскирует наш посёлок в сравнении с другими и совсем не объясняет, почему мы оказались в центре внимания. Если инопланетяне обнаружили среди кустов нашу деревню, почему они не заметили соседние мегаполисы? А если заметили, то почему прицепились к нам? Да и вообще листва уже опала.
― И главное, как мы узнали, что они к нам прицепились? ― задал резонный вопрос Колокольцев. ― Визуально ничего особенного не заметно. Никаких проявлений инопланетного вмешательства нет.
― Кстати, никто не знает, что творится в других школах, ― сказала Артёмова. ― Может быть, везде то же самое?
― Мы с Колокольцевым были перед каникулами на совете актива в райцентре, ― сказала Ольга Давоян. ― Когда мы рассказывали ребятам, что у нас творится, никто не поверил.
― Возможно, школа просто стоит на пути у пришельцев, ― предположил Колокольцев. ― Допустим, под школой в толще земли лежит что-нибудь для них ценное, нужное. Какие-нибудь ресурсы или контейнер с материалами.
― Не, не контейнер, ― выступил Пыркусов. ― Там какой-нибудь ихний астронавт закопан тыщу лет назад, вот они за ним и прилетели.
― Не надо, Дима, я покойников боюсь! ― взвизгнула Макарова.
― А чего нас бояться? ― процитировал Пыркусов старый анекдот. Макарова шлёпнула его учебником, и он сразу притворился серьёзным, поднял указательный палец и прошептал:
― Про покойников я пошутил. На самом деле они прибыли за Колокольцевым. Он у нас главный активист, ценный кадр.
― Да почему вы думаете, что это обязательно инопланетяне? ― возразила Бочарова. ― Может, что-то совсем другое. Какое-то физическое явление. Пучок заряженных частиц из глубин вселенной.
― А я думаю, никакой угрозы вообще нет, поэтому и невозможно понять, что происходит, ― выступил Андрей Бурденко. ― Всё это учительская хитрость. Они хотят, чтобы мы были зажаты со всех сторон и не рыпались. Вот и выдумали неведомую опасность. Вспомните, вся эта истерика и массовый психоз начались на линейке, когда наш класс прорабатывали. Директриса тогда думала-думала, чем бы нас пронять, и придумала ― пусть они испугаются неведомой угрозы, присмиреют, перестанут хулиганить. А мы и повелись, поверили. Я всегда говорил ― учителям нельзя доверять!
Но циничная версия Бурденко не была принята большинством присутствующих. Ведь учительский террор существовал издавна, а массовый психоз начался только в этом году. Что-то принципиально изменилось. То ли на земле, то ли на небесах.
― А может, просто у Марины Константиновны не все дома? ― предположил Боровиков. ― Не выдержала нагрузки на новой должности, и привет!
― Это было бы слишком просто, ― заметил я. ― Когда мы водили к ней Капитанова, директор намекнула, что действует по приказу начальства. Значит, это не её фантазии.
― Опасный объект находится в параллельном пространстве, ― противореча сам себе, выдвинул новую версию Бурденко. ― Поэтому мы его не видим. Однако приборы чувствуют.
― Какие приборы? ― спросила Артёмова.
― Какие-нибудь, ― сказал Бурденко. ― У учёных спросите. Здесь недалеко какая-то географическая обсерватория.
― Геофизическая, ― поправил я.
― Да просто метеорит должен шарахнуть по школе, ― выступил доселе молчавший Цветиков. ― Высчитали траекторию, получилось ― попадёт куда-то в наши места, плюс-минус. Ну, всем директорам и дали указание повысить бдительность.
На это в общем-то логичное предположение Степанов так же резонно ответил, что от метеоритов и астероидов не защищаются с помощью светомаскировки и прожектора. Наверняка идёт борьба с какой-то разумной силой, которая, возможно, пытается вступить с нами в контакт.
Мы ещё долго блуждали бы во мраке неизвестности и гадали на кофейной гуще, если бы среди учителей не появилось слабое звено, выдавшее нам все тайны.
Новенькая
В начале второй четверти в школе неожиданно появилась новенькая, учительница математики Аэлита Геннадьевна. Именно новой математичкой директриса решила заткнуть дыру, образовавшуюся из-за отсутствия Дарьи Алексеевны.
Перебирая с одноклассниками разные версии, мы настолько увлеклись, что не заметили, как в класс вошла Аэлита Геннадьевна. Видимо, она уже несколько минут слушала наше обсуждение, потому что мы внезапно услышали от неё ответ на последнее предположение Степанова:
― Говорят, этот объект действительно излучает какие-то сигналы.
― Здравствуйте, Аэлита Геннадьевна! ― воскликнула Артёмова.
― Здравствуйте, ― ответила учительница.
― А что сейчас, история или алгебра? ― спросила Макарова.
― Дарья Алексеевна задержалась по семейным обстоятельствам, ― ответила математичка. ― Поэтому мы сейчас проведём алгебру, а третьим уроком вместо алгебры будет история. Садитесь на свои места, доставайте учебники и тетради.
Все нехотя разошлись по своим местам, но заниматься алгеброй ни у кого не было настроения, тем более что Аэлита проговорилась. Однако и выяснять детали напрямую было опасно ― учительница в любой момент могла оборвать интересный разговор.
Поэтому мы, не сговариваясь, применили обходной манёвр. Ольга Давоян вызвалась идти к доске. С примером она справилась быстро, но вместо того, чтобы вернуться за парту, как бы невзначай спросила:
― Какая же частота излучения у этого объекта? Наверное, очень высокая?
― Не помню, ― откровенно призналась учительница. ― Я же не физик. Вроде бы средняя такая частота.
― То есть она не опасная для здоровья? ― спросила Давоян.
― Это в точности неизвестно, ― отвечала учительница. ― Наверное, если бы была опасная, то школу бы эвакуировали. А если школа продолжает работать, значит, ничего страшного.
― Да ну, ничего страшного! ― возразила с места Марина Гладина. ― Третий месяц вся школа как в лихорадке, все что-то скрывают, таятся, какие-то окопы роют.
― Не знаю, ― пожала плечами Аэлита Геннадьевна. ― От меня ничего не скрыли, когда я сюда устраивалась, прямо предупредили еще в роно ― над Сосновской школой висит неизвестный объект с характеристиками коллапсара, однако прямой угрозы для жизни и здоровья пока нет. У меня выбора не имелось, других вакансий в середине учебного года не найдёшь, я и согласилась.
Нам стало ясно, что новенькую учительницу почему-то не предупредили о завесе секретности, которой Марина Константиновна окутала всё происходящее над школой. И, конечно, новенькая выболтала далеко не всё, что знала об этом факте. Оставалось совершенно непонятным, какими свойствами обладает объект и почему он повис именно над нашей школой. И Колокольцев собрался уже идти к доске решать следующий пример, чтобы выудить у Аэлиты очередной факт, но женское любопытство Светки Макаровой оказалось сильнее нашей научной любознательности. Она, не в силах своё любопытство сдержать, спросила, какое же форс-мажорное обстоятельство заставило Аэлиту Геннадьевну искать новую работу в середине учебного года?
― Что ты лезешь в личную жизнь человека, Макарова? ― прикрикнул на неё Колокольцев, который вообще-то симпатизировал Светке и даже в сентябре прогуливался с ней по аллеям.
― Ничего страшного, ― улыбнулась математичка. ― Секрета здесь нет. Просто на прошлом месте работы меня постоянно преследовали неприятности. Сначала метеорит пробил крышу школы, чердачное перекрытие и перекрытие второго этажа и грохнулся прямо на мой стол. Хорошо, что я в это время подошла к задней парте, чтобы отнять у одного ученика посторонний предмет. А через три месяца после этого случая, когда мы занимались уже в другом кабинете, в форточку залетела шаровая молния и взорвалась под моей кафедрой, пока я пыталась выгнать в дверь хулигана, срывавшего урок. Наконец, совсем недавно, на каникулах, в кабинет залетел шкаф.
― Так не бывает! ― воскликнула Марина Гладина.
― Случай, конечно, редкий, но вполне объяснимый. Я и зашла-то в кабинет случайно, чтобы забрать коробку конфет. А этажом выше какие-то работяги делали ремонт в кабинете. Им велели вынести старый шкаф на помойку. Но они выносить поленились, решили его выбросить в окно. Шкаф имеет большую парусность. Он спланировал, сделал вираж и, выломав оконный переплёт, влетел в мой кабинет. И надо же было мне именно в этот момент зайти туда за конфетами! После этого случая я решила больше не рисковать и перевестись в другую школу.
Рассказ Аэлиты Геннадьевны был, конечно, по-своему удивительный, но, когда вслед за ним прозвенел звонок и новенькая математичка убежала в учительскую, Макаровой от всех нас здорово досталось.
― Ты что, ― ругался Степанов, ― не понимаешь, какими важнейшими сведениями о происходящем прямо сейчас над нашей школой могла бы поделиться с нами новенькая, если бы ты не влезла с интимными вопросами?
― Предположим, не понимаю, ― отвечала Макарова, которую трудно было чем-то напугать. Однако Колокольцев всё равно сунулся её защищать, тогда и ему попало.
― Надо было идти к доске и брать быка за рога! ― толковал Колокольцеву Степанов. ― Вон Давоян не побоялась, а ты чего?
― Я, конечно, твоя подруга, ― заявила Макаровой Артёмова, ― но ты и в самом деле куда-то не туда повела разговор. Подумать только, мы впервые услышали, что это чёрная дыра!
― А что такое чёрная дыра? ― спросила Гладина.
― Я думала, это все знают. Серёгин, объясни неучам, ― попросила меня Алка.
Я подробно объяснил, что коллапсар, в просторечии чёрная дыра, это такой гипотетический космический объект почти бесконечной массы и плотности, который притягивает к себе абсолютно все тела, излучения и даже в некотором смысле само время, и всё это пропадает в бескрайнем внутреннем объёме коллапсара, который несравнимо больше его внешнего объёма. Я даже начал описывать процесс образования коллапсара как результат взрыва сверхновой звезды, но обнаружил, что большинство уже меня не слушает. Девчонки сбились в кучи по углам, обсуждая новость, а Маринка Гладина выскочила в коридор, и мы услышали, как она орёт на всю рекреацию:
― Девки, парни, ща я вам такое расскажу!
Правда выходит наружу
Новость, брошенная Гладиной, мгновенно облетела всю школу. И если население нашего класса было, в принципе, психологически устойчиво, что было результатом богатого опыта расследования тайн и загадок мироздания, а также общего культурного уровня, то остальные классы через несколько минут слетели с катушек. Секретные сведения о чёрной дыре, по наивности выболтанные новенькой учительницей, послужили катализатором настоящего бунта.
Уже следующие за этой переменой уроки были частично сорваны. Малышня из пятого «а», подростки из шестого «бэ», семиклассники и восьмиклассники требовали, чтобы уроки отменили, школу закрыли и учеников распустили по домам. До начальной школы новость дошла не сразу, а когда дошла, началка превратилась в «детский сад». Опасаясь ещё в силу малого возраста пойти на конфронтацию с учителями, мелочь принялась усиленно драться друг с другом, дёргать девочек за косы, плеваться из трубочек жёваной бумагой и творить другие безобразия.
Только выпускники и наш девятый сберегли благоразумное спокойствие и сохранили способность мыслить. Поневоле мы вынуждены были признать, что Марина Константиновна не так уж и ошибалась, сохраняя в секрете присутствие над нашей головой космического объекта.
Но теперь, когда джинн был выпущен из бутылки, сохранять секрет было уже не нужно и даже вредно. Мы поняли это сразу, а Марине Константиновне понадобилось несколько дней на перегруппировку. За это время путём перекрёстных опросов ей удалось выяснить, кто первым выболтал тайну, и Аэлите Геннадьевне, я думаю, пришлось пережить несколько самых тяжёлых минут своей жизни в кабинете Марины Константиновны. Она вывалилась оттуда одновременно бледная, красная и зелёная и немедленно ушла на больничный.
Покончив с Аэлитой, Марина Константиновна принялась закручивать гайки во всех классах по очереди, используя в каждом случае наиболее подходящие методы: где-то вызов родителей, где-то многочасовые «классные часы» или дополнительные трудовые повинности в ремонтной бригаде трудовика. Последняя форма воспитания использовалась наиболее часто, потому что школе в последнее время постоянно требовались рабочие руки. То нужно было погрузить на машину разбитый какими-то хулиганами прожектор, то засыпать щель, в которую уже упали в сумерках два учителя и один случайный прохожий, не считая малышни. Школьники с удовольствием отправлялись на воспитательные работы вместо уроков, а вот Олег Олегович, чувствовалось, уже начинал утомляться от навалившейся на него нагрузки. Ведь наступала зима, и ворочать обледеневшие глыбы ― совсем не сахар.
Ну а Марина Константиновна, наоборот, словно сбросила с плеч невыносимую ношу и стала немного спокойнее. Она уже не так быстро бегала по коридорам и во время линейки, на которой нам открылась полная картина происходящего, почти не смотрела в потолок, как делала это раньше.
Хотя всё равно я думаю, что решение сообщить школе правдивую информацию далось директорше нелегко. До последнего она рассчитывала справиться с проблемой своими силами, чтобы не отвлекать нас от учебного процесса. Но когда слухи просочились в народ, тут уж деваться ей, как говорится, было некуда…
На общую линейку Марина Константиновна привела своего мужа, учителя физкультуры. И супруг директрисы, оставшийся в анналах школы под звучной фамилией Ядров, сразу же принялся оказывать супруге поддержку. Именно он и развернул перед нами подробную и обстоятельную картину происходящих в небесах над школой явлений, а Марина Константиновна только поддакивала и одобрительно кивала.
Начала линейку, конечно, она сама, высказав нам немало упрёков за бесчинства, творившиеся во время недолгого бунта. Но она понимает, говорила Марина Константиновна, что мы поступали так не по злобе, а от юношеской беспечности, безалаберности, эгоизма и недостатка знаний, который она как раз сейчас и собирается восполнить. Тем самым Марина Константиновна и весь педагогический коллектив пресечёт, как она надеется, ложные слухи и домыслы, которые разошлись по школе.
― Прежде всего, ― сказала она, ― объект, который вызывает нашу тревогу, не является в буквальном смысле чёрной дырой. Всё гораздо сложнее, а подробнее вам всё сейчас расскажут.
Тут на арену вышел её муж-физкультурник, до сих пор скрывавшийся за довольно округлой, хотя и не очень высокой Дарьей Алексеевной.
Он надел очки, достал из кармана несколько бумажек, просмотрел их и, время от времени заглядывая в записи, начал своё выступление так:
― Физическое развитие советских школьников, увы, находится на чрезвычайно низком уровне. К концу обучения в школе почти девяносто процентов учащихся приобретают какие-либо хронические болезни: сколиоз, то есть искривление позвоночника, близорукость, гастрит и другие. Затем, в зрелом возрасте, происходит дальнейшая деградация организма нашего человека. Особенно это касается мужчин. Хорошо известно, что наш тридцатилетний мужчина по своему физическому состоянию равен шестидесятилетнему шведу. И если немедленно не предпринять меры, наша нация вымрет уже к середине следующего века.
Вступительная часть лекции физкультурника нам показалась не имеющей отношения к делу, но директриса покровительственно кивала своему мужу, и он, приободрённый этой благосклонностью, добавил:
― Надеюсь, мы успеем что-то исправить ещё на вашем поколении. Но для этого придётся как следует потрудиться. Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, а тем более невозможно восстановить потерянное здоровье.
Сделав это заявление, Ядров спрятал первую бумажку в карман и развернул следующую. Проглядев записи, он начал новую тему.
― Насчёт наступившей в школе паники мне поручили разъяснить вам, как на самом деле обстоят дела. Действительно, как отметила Марина Константиновна, неверно называть висящий над школой объект чёрной дырой, хотя специалисты отмечают, что по многим параметрам он подобен чёрной дыре, которая по-научному называется коллапсаром. Вам на физике или астрономии учитель потом объяснит, что это такое. Но данный объект специалисты называют несколько иначе ― «коллапсоидный псевдокортекс» или же «орбитальный энцефалоид». Его физические характеристики пока (он подчеркнул это слово и обвёл нас взглядом сквозь очки) не представляют непосредственной опасности для вашей жизни и здоровья.
― А откуда он взялся, этот объект? ― не удержалась любопытная Марина Гладина.
― Трудно сказать точно, ― ответил физкультурник. ― По всей видимости, прилетел из космического пространства. Или же наша планета в своём движении через пространство подцепила его гравитационным полем, и он как бы «сел» на постоянную орбиту.
Затем Ядров объяснил, какими характеристиками обладает «псевдокортекс». Действительность превзошла наши самые фантастические предположения. Оказывается, этот объект, находящийся на геостационарной орбите и постоянно висящей точно над нашей школой, излучает электромагнитные волны с той же частотой, что и обыкновенный человеческий мозг. Поэтому эту штуку и назвали «псевдокортексом». А коллапсоидным он назван потому, что по другим характеристикам похож на предсказанный теоретиками коллапсар, или чёрную дыру. В рассчитанной точке на орбите пока не обнаружили никакого более-менее крупного тела, значит, излучатель занимает чрезвычайно малый, точечный объём пространства, а это возможно лишь в том случае, если излучающий объект коллапсирует, то есть непрерывно сжимается сам в себя.
― А почему решили, что он висит над нашей школой? ― не выдержал Степанов.
― Об этом мне тоже поручено рассказать, ― ответил Ядров. ― Первоначально излучение от коллапсоидного псевдокортекса, или, проще говоря, энцефало-коллапсоида, было обнаружено приборами расположенной неподалёку геофизической обсерватории. Стали искать источник этого довольно мощного, хотя и низкочастотного излучения, подключились астрономы, астрофизики с радиотелескопом, но ничего не обнаружили. Позже выяснилось, что излучение орбитального энцефалоида, или псевдокортекса, покрывает лишь весьма ограниченную площадь земной поверхности, примерно совпадающую с границами нашего района. При этом территория, подверженная излучению, представляет собой геометрически точный круг. С помощью элементарных подсчётов и замеров была определена и высота нахождения энцефалоида над земной поверхностью. Она составила (физкультурник заглянул в бумажку) 28 374 километра. Но самое главное ― интенсивность излучения увеличивается по направлению к центру этого круга и достигает наивысшей величины точно над данной школой.
Выступление Ядрова слушали внимательно, но на этом месте в рядах началось бурление и брожение. Шёпот и возгласы слились в монолитный протестный шум, заглушавший попытки физкультурника продолжить свой рассказ. Тогда дело вновь взяла в свои руки Марина Константиновна.
― Тихо! ― прикрикнула она. ― Ничего страшного не случилось. На крыше нашей школы специалистами установлен датчик, который постоянно замеряет уровень излучения и посылает данные в соответствующие службы. Но нам известно, что уровень излучения колеблется. Учёные исследуют, с чем это связано. Предварительные выводы таковы. Обнаружено, что в дни, когда в школе проходят контрольные и самостоятельные, частота излучения объекта уменьшается и приближается к нулевой, а в выходные или каникулы она, наоборот, увеличивается, достигая на пике частоты гамма-ритмов головного мозга человека и даже превышая её. Таким образом, учёными обнаружена обратно пропорциональная зависимость между интенсивностью работы нашей школы и интенсивностью излучения орбитального коллапсоида. Учитывая, что мы не знаем, какой максимальной частоты может достичь излучение и сделается ли оно опасным для учащихся и педагогов нашей школы, я призываю вас сделать всё возможное для снижения его активности, а для этого вам необходимо повышать успеваемость и работать с полной учебной нагрузкой.
На этом месте Ядров шепнул что-то на ухо своей жене, и она добавила:
― Кроме того, у нас в школе появился второй учитель физкультуры, чтобы увеличить качество вашей физической подготовки. Поскольку эта работа будет для нового учителя совмещением, девятому и десятому классам, которые он берёт, придётся приходить к нулевому уроку.
Тогда мы не поняли, как связана физическая нагрузка с повышением успеваемости, но перед первым же занятием, когда мы ждали у дверей школы проспавшего сторожа с ключами, Ядров всё нам объяснил. Оказывается, развитие головного мозга напрямую связано с физической нагрузкой. Особенно помогает для этого бег, которым Ядров в основном и заставлял нас заниматься. По его мнению, приобретённому в результате чтения научно-популярной литературы, наши далёкие предки кроманьонцы много бегали, преследуя мамонтов и другие объекты охоты, и таким образом нарастили свой интеллект, особенно кору головного мозга ― кортекс, в то время как их соседи по планете, неандертальцы, сидели у костров и мозгов себе не нарастили, в результате чего канули в Лету.
А линейка на этом была завершена, и все, насколько это было возможно, вернулись к обычным делам. Хотя заниматься ими после полученной информации было трудно, и вместо освоения программы на уроках начались беседы учеников с учителями насчёт услышанного.
Вскоре Марина Константиновна создала специальный совещательный орган ― школьный совет по коллапсоидному псевдокортексу. В его члены директор назначила нескольких учеников и учителей, выбранных ею по каким-то своим соображениям. Туда, например, сперва не входила историчка Дарья Алексеевна. Зато были приглашены учительница физики Мила Ивановна, биологичка Нонна Павловна, англичанка и учительница немецкого, Олег Олегович, военрук, новый физкультурник Ядров, школьный комсорг Жора Таёжный, а из нашего класса ― я, Губенков и Ольга Давоян. Мечтал попасть в этот совет и Вовка Степанов, но его кандидатура, предложенная мною, была отклонена директором.
План действий
На первом заседании совета Марина Константиновна предложила всем нам подумать о том, как уменьшить возможную опасность от энцефалоидного коллапсоида. Ведь излучение загадочного небесного объекта зависит напрямую от того, что происходит в нашей школе, и в периоды наибольших учебных нагрузок излучение коллапсоида приближается к нулю. Таким образом, продолжала директорша, мы своей учёбой защищаем от излучения не только собственную школу, но и все окрестности в радиусе двадцати двух километров, а это два посёлка и около десятка деревень с совокупным населением порядка десяти тысяч человек.
Мы наморщили лбы, но оказалось, что у Ольги Давоян и Жоры Таёжного, двух главных активистов, уже выработан план действий. Наверное, директорша заранее попросила их составить список предложений.
Предложения этой парочки заключались в следующих пунктах.
Первое. Еженедельно в каждом классе проводить контрольные или самостоятельные работы по алгебре, геометрии, физике, химии и русскому языку, а также писать сочинения по литературе и сдавать тесты по иностранным языкам. В тех классах, где ещё не изучают геометрию, физику и химию, давать двойные контрольные по математике и два сочинения по литературе каждую неделю.
Второе. Срочно подтянуть отстающих, чтобы они не списывали на контрольных, а работали собственной головой, тем самым усиливая общий поток мозгового излучения, идущий от нашей школы в пространство.
Третье. Увеличить количество факультативов по точным и естественным дисциплинам, открыть кружки «Занимательная математика», «Занимательная геометрия», «Занимательная арифметика», «Занимательная физика», «Занимательная органическая химия» (и такая же «Занимательная неорганическая»), а также факультатив по черчению.
― Всё это хорошо, ― недовольно покачала головой учительница английского языка Мила Ивановна (тёзка физички), ― но мне кажется чрезмерным уклон в сторону точных дисциплин. По-моему, в этом перечне не хватает гуманитарных предметов. Почти совершенно упущены из виду литература, история, рисование, музыка, не упомянут мой факультатив «Зарубежная литература». Мне кажется, нам нужно воспитывать разносторонне образованного человека, а не однобокого специалиста, подобного, как писал Козьма Прутков, флюсу.
― Речь сейчас идёт не о воспитании, ― заметила директорша, ― а об организации своего рода заслона против излучения коллапсоида, несущего потенциальную опасность. Я уже объясняла на педсовете, что частота излучения коллапсоида совпадает с частотой гамма-ритма человеческого мозга, который наиболее ярко проявляется на энцефалограмме именно в моменты решения сложных математических задач.
― Но предложения наших младших товарищей действительно необходимо дополнить, ― выступил Ядров. ― И прежде всего физкультурой. Повторю вам доказанный научный факт ― кора головного мозга развивается лишь при повышенных двигательных нагрузках. Кстати, они нормализуют и энцефалограмму мозга. Уходит тревожный бета-ритм мозга, который производит стрессы и другие напряжённые душевные состояния. Нормализуя нашу энцефалограмму, мы тоже работаем над спасением школы, посёлка, нашего генофонда и всей планеты.
― Конечно, ― благосклонно кивнула Марина Константиновна. ― Обратим дополнительное внимание на уроки физкультуры.
Английская Мила Ивановна с лёгким презрением посмотрела на Ядрова, а физическая Мила Ивановна, добрейшей души человек, мягко сказала:
― Не слишком ли большая нагрузка на наших ребят? Так много математики, так много контрольных, и вдобавок физкультура. А ведь им ещё надо делать домашние задания, гулять, отдыхать, спать.
― Надеюсь, они выдержат! ― сказала директорша. ― Во всяком случае, постараются. Это ведь инициатива самих ребят, так что мы обязаны её поддержать.
Олег Олегович долго молчал, но в конце концов высказался и он.
― Вот вы тут говорите про физкультуру и про всё такое, про алгебру. Но ни слова не сказали про уроки труда, а это, между прочим, одновременно и физкультура, и творчество, и математические вычисления! Попробуйте сделать табуретку своими руками! Одной пилы недостаточно. Надо ещё умом соображать.
― А военное дело почему не упомянули? ― с обидой обратился Егор Васильевич к Жоре Таёжному. ― Уроки НВП, между прочим, ещё никто не отменял. Нам нужно вырастить защитников Родины, ведь этот эллипсоидный коллапсар может быть не последним опасным гостем с небес. Нужно уметь отражать нападение по всему фронту.
Было бы странно, если бы не высказалась и наша могучая биологичка Нонна Павловна. Все выступали с места, но она встала и, монументально возвышаясь над Мариной Константиновной, заявила:
― Можно эти детские предложения принять. Они, конечно, многого ещё не понимают. Я и сама буду нажимать на ботанику, зоологию, но особенно анатомию и общую биологию. Пусть они у меня не рассчитывают, что будут какие-то поблажки. Прежде гербарии по ботанике ученики делали по желанию, для дополнительной пятёрки. Теперь это будет обязательно.
― Какие же гербарии, Нонна Павловна, зимой? ― удивлённо пожала плечами англичанка.
― Ничего, ― сказала биологичка. ― Пусть постараются. Могли ведь летом запасти необходимые препараты. Кроме того, существуют вечнозелёные хвойные растения. В каждом доме есть комнатные цветы. А также я активизирую сбор лекарственных растений. Во время оттепели можно собирать берёзовые почки и ольховые шишки.
Больше Нонне Павловне никто не возражал, и директор закрыла на этом заседание совета по коллапсоидному псевдокортексу, отдав распоряжение воплощать предложения Давоян и Таёжного с учётом пожеланий выступивших педагогов.
Действия по плану
Даже мы, принимавшие участие в совещании, не ожидали, что принятый план начнёт внедряться с такой быстротой. Марина Константиновна досрочно вызвала с больничного Аэлиту Геннадьевну. Именно ей поручили организацию математических факультативов. Пожилая Марина Павловна нашла за ночь какое-то пособие с упражнениями повышенной сложности и обречённо диктовала нам внеплановый диктант, не надеясь, что кто-нибудь, кроме Бочаровой или Давоян, его напишет.
Перед литературой она успела проверить большую часть тетрадей и с радостью сообщила, что недооценила наши силы, ― хорошие и отличные отметки получили не только Давоян с Бочаровой, но и Макарова, Губенков, Колокольцев, я и даже Бурденко, который списал диктант у меня.
Но, как и следовало ожидать, слабая часть класса ― Бентешина, Злобина, Добрынина, Алёша Капитанов, Гладина, Пыркусов и Тимошин — получили пары. Кубышкин на первый урок не пришёл, поэтому двойки не получил.
Затем была математика, где Аэлита, наоборот, постаралась найти для нас самую лёгкую контрольную, по материалам предыдущего года. Но прошлогодний материал мы помнили ещё хуже, чем современный. Давоян с Бочаровой и Артёмова ещё справились, а парни, за исключением Губенкова, Колокольцева и Боровикова, поголовно не сдюжили.
Химия вообще прошла безрезультатно. Учительница дала новый материал, который никто не понял, и тут же потребовала выполнить проверочную работу. Уже прозвенел звонок, а большинство не написало ни строчки, не считая исходной формулы.
Обалдев от нагрузки, мы с удовольствием сколачивали на труде какие-то ящики. Девочки тоже весело щебетали за стенкой, строча швейными машинками. Однако налаженное было настроение перечеркнула биологичка, которая придиралась к каждой запятой в устных ответах и требовала от нас такого знания анатомии, какого не имеют и профессора хирургии.
― Ну, это ничего, ― рассуждал Степанов, когда мы в компании Бурденко, Губенкова и Артёмовой шли из школы. ― Это не страшно, что мы не написали. Смысл ведь не в этом, правда? Главное процесс, а не результат. Ведь излучение этого коллапсоида падает, когда совершаем мозговое усилие! Ему не важно, пару ты получил или пятёрку с плюсом!
Однако вскоре выяснилось ― результаты на излучение псевдокортекса тоже влияют. В день, когда на нас внезапно свалилась такая нагрузка, приборы показали, что интенсивность излучения энцефалоидного коллапсоида почти не уменьшилась. А это значило, что орбитальный псевдомозг отлично чувствовал, думаем ли мы на самом деле или ничего не соображаем.
После этой неудачи Марина Константиновна собрала второй совет.
― Я не отрицаю свои ошибки, ― сказала она. ― Видимо, мы поставили телегу впереди лошади. Прежде чем писать внеплановые контрольные, нужно подготовить к ним учащихся. Подтянуть отстающих, дать повторно материал. В общем, приступить к делу планомерно, и тогда у нас, надеюсь, появится результат.
― Вы же знаете мою любимую поговорку, ― возразила биологичка Нонна Павловна. ― От осины не родятся апельсины. Я тридцать лет работаю в школе и знаю, например, что у детей, которые не справляются с программой, родители были такие же. Я биолог и понимаю, что такое наследственность. Мы не сможем ничего сделать с большинством отстающих. Возьмите этот в принципе неплохой девятый класс. Никому не удастся сделать отличников и даже хорошистов из таких, как Капитанов, Гладина, Злобин или Добрынина. А ведь другие классы ещё хуже.
― То есть мы будем заниматься дискриминацией? ― нахмурился Жора Таёжный. ― Будем делить школьный коллектив на овец и козлищ?
― Законы генетики ещё никто не отменял, ― заявила биологичка. ― Начиная с открытия Менделя началась новая эпоха в науке.
― Мендель, между прочим, был монах, ― сообщил неизвестно для чего Губенков.
― Что ты этим хочешь сказать? ― спросила биологичка.
Губенков не соизволил ей ответить, только высокомерно поджал губы и отвернулся.
― Предлагаю в каждом классе создать пары «сильный–слабый» и регулярно проводить занятия по подтягиванию, ― сказал Жора Таёжный.
― Сколько вам нужно времени для того, чтобы провести полное подтягивание в старших и средних классах? ― спросила директриса.
― Недели две, ― сказала Ольга Давоян.
― Управимся дней за десять, ― постановил Таёжный.
― Прошу вас всемерно помогать нашим активистам, ― обратилась Марина Константиновна к учителям. ― Пусть на уроках дети работают в парах и подтягивают друг друга. Пары должны быть предметными. Назначьте ведущими тех, кто силён в вашем предмете. Пусть ведущие чередуются. Подтягивающий по одному предмету на другом уроке может стать тем, которого подтягивают.
― А как быть с теми, кто ни по какому предмету не силён? ― спросила англичанка. ― Хоть я и не всегда соглашаюсь с Нонной Павловной, но в данном случае согласна. Например, у Алёши Капитанова сильное заикание, это органическая проблема.
― Капитанов просто очень запущенный ребёнок, ― сказала физичка.
― Мы возьмёмся и за Капитанова, ― пообещала Давоян.
Утром Давоян явилась с отпечатанным на машинке списком пар почти по всем предметам, кроме труда, биологии и физкультуры. По её словам, в большинстве классов этой ночью была проделана такая же работа, а в тех, где ночью составить списки не успели, судорожно стряпали их на переменах. Наш класс оказался в лидерах ещё и потому, что Давоян помогала её соседка Наташа Бочарова, а дома у Ольги был телефон, по которому она до позднего вечера связывалась с одноклассниками и обсуждала, кто по какому предмету берётся стать «буксиром». У меня телефона не было, поэтому назначение меня буксиром для Капитанова почти по всем предметам оказалось неожиданностью. Но деваться было некуда, остальные тоже получили свою долю нагрузки. По счастью, вторым «буксиром» Капитанова назначили Вовку Степанова.
Несколько дней подряд мы со Степановым неотлучно занимались натаскиванием и тренировкой Капитанова. Вокруг происходило то же самое ― лентяев и отстающих, слабосильных и тугодумов пытались превратить в отличников и гениев. В каких-то парах повышение умственного уровня происходило гладко и быстро, а другие ― впрочем, таких оказалось меньшинство ― не смогли сразу добиться успеха.
Триумф Капитанова
Капитанов чудовищно отставал по всем предметам. Он медленно соображал, часто болел, не успевал схватывать материал на уроке и не справлялся с домашними заданиями, на которые без всякого успеха тратил всё свободное время. Кроме того, давать устные ответы ему мешало заикание, поэтому Алёшу редко спрашивали, а когда спрашивали, ставили поскорее тройку и сажали обратно.
И всё же в конце концов к финалу второй четверти нам со Степановым кое-что удалось сделать. Успех пришёл к нам благодаря планомерности и последовательности действий, а также разделению обязанностей. Я взялся делать с Капитановым домашние задания, заучивать формулы, а Вовка развивал устную речь Капитанова. То есть я занимался заполнением капитановской головы, а Степанов, наоборот, извлечением её содержания.
В ходе первых же практических занятий у Вовки выработалась определённая система работы с подопечным. Что-то Степанов заимствовал из Цицерона, что-то из Демосфена, а кое-что изобрёл самостоятельно.
Сначала Степанов научил Капитанова орать. Вовка логично предположил, что издать непроизвольный крик любому человеку легче, чем сделать членораздельное высказывание.
Сознавая сложность и запущенность проблемы, Вовка действовал постепенно. Сперва по дороге из школы он просто совал Капитанову за пазуху снег и сосульки. Капитанов махал руками, ёжился, шипел и плевался, но не орал. Зажим ещё сохранялся. Потом Вовка потащил Капитанова на прогулку по крышам сараев и как бы невзначай столкнул его с самого высокого места в снег. Алёша упал молча и, только когда спустился Степанов, пообещал его в следующий раз сбросить головой вниз, и не с сарая, а со своего двухэтажного дома. Но ругался он, всё так же заикаясь.
Степанов не сдавался. Он начал заниматься с Алёшей лыжным спортом. Поначалу они катались вдвоём по ровному полю круг за кругом на небольшом расстоянии друг от друга. Потом Вовка проложил лыжню в лес и как-то однажды, будто ненароком, сильно ушёл вперёд. Он рассчитывал, что Капитанов растеряется, испугается одиночества и начнёт его звать, а Степанов не отзовётся сразу, чтобы заставить Капитанова повысить голос. Но Степанов так и не дождался этих криков. Через мучительно протянувшиеся четверть часа Капитанов, весь в поту, молча догнал его и упал без сил на снег.
Тогда Вовка скорректировал маршрут лыжных прогулок и как будто невзначай вывел Капитанова к крутому берегу реки. Здесь он предложил Алёше полюбоваться широким простором, огнями на противоположном берегу, звёздами и планетами, а когда тот начал любоваться, сильно толкнул его в спину.
Это, конечно, было рискованно. Алёшка мог сломать лыжи, руки, ноги или шею. И тогда Степанов никогда не простил бы этого себе. Но в тот момент, как рассказывал потом Степанов, ему показалось, что у Капитанова за спиной крылья.
Капитанов, однако, не спланировал, а покатился с почти вертикального обрыва вниз, на речной лёд, и, пока катился, непрерывно орал.
Когда радостный Степанов догнал Капитанова, тот попытался избить Вовку лыжными палками. Степанов начал отступать, сразу же оторвавшись от преследователя, а Капитанов кричал ему вслед разные обидные слова и гнался за ним до самого дома, так что даже Пыркусов, живший на соседней улице, спрашивал потом у Степанова, из-за чего была драка.
Это был несомненный успех, но успех требовалось закрепить. Поэтому Степанов не оставлял в покое Капитанова даже в школе ― подкладывал ему кнопки на сиденье, делал подножки на физкультуре (но только если рядом были маты), щекотал посреди урока и тому подобное. Для Степанова эти тренировки часто кончались неприятностями, его отправляли к директору за нарушение дисциплины, но он сумел объяснить Марине Константиновне, что мучает Капитанова ради его же блага. И действительно, одного сурового взгляда Степанова стало достаточно, чтобы Алёша, выйдя к доске, начинал отвечать громко и чётко. Время от времени он пытался заикаться, но Степанов показывал ему кулак, и речь к Капитанову возвращалась.
Но всё равно у Алёши, даже почти излеченного от заикания, оставалась какая-то каша во рту. Чтобы добиться чистоты произношения, Степанов прибег к способу Демосфена, слегка модернизировав его. Как известно, великий оратор Демосфен произносил речи, держа во рту морскую гальку. Моря у нас не было, поэтому Вовка покупал кулёк ирисок или конфет-подушечек и заставлял Капитанова набить ими рот, а потом отвечать какой-нибудь параграф.
Я сам как-то раз попробовал сделать такое упражнение и понял, что оно гораздо труднее, чем тренировки Демосфена. Ведь конфеты вкусны, и если греческому оратору хотелось просто выплюнуть гальку, то конфеты хочется сосать, не отвлекаясь ни на какие выступления. Тем не менее Степанов требовал, чтобы ни одна конфета не была проглочена. Когда Алёше это удавалось, он получал какую-нибудь награду, например, новую магнитофонную кассету или пачку импортной жевачки. Благодаря таким приёмам Капитанов с каждым днём говорил всё громче и чётче. Правда, иногда он слишком уж повышал голос во время ответа, а это нравилось не всем учителям.
Но мало было научить Капитанова говорить без запинки. Требовалось ещё, чтобы он говорил по делу, чтобы в его голове были нужные знания.
Казалось, моя задача была легче, чем стоявшая перед Степановым. Тот имел дело с расстройством организма и стал для Капитанова настоящим целителем. А мне оставалось только привести в систему обрывки имевшихся в голове Капитанова знаний, построить между этими островками надёжные мосты, соединить острова и мосты друг с другом и создать каталог.
В первые же дни выяснилось, что Капитанов путается в таблице умножения, не может выделить приставку и суффикс, отличить подлежащее от сказуемого, смешивает русский и английский алфавиты. Я бился с ним по каждому базовому предмету, однако успеха так и не достиг. Едва вроде бы Алёша запоминал что-нибудь, наутро он уже ничего не помнил, и «шестью шесть» у него оказывалось 63, а «пятью пять» ― 55. Если он запоминал, на какой вопрос отвечает подлежащее и на какой сказуемое, то забывал, какими линиями их подчёркивать. А если помнил линии, забывал части речи.
Более-менее успешно справлялся он с предметами гуманитарными и естественными, требовавшими устных ответов. Лучше всего шла история, хотя дат он по-прежнему не помнил. Но Дарью Алексеевну так поражала его новая способность чисто и громко изъясняться, что она ставила ему двойные пятёрки за каждый ответ, независимо от содержания. Благодаря прекрасной новой дикции он выезжал на географии и на литературе, по-прежнему страдая на алгебре и геометрии.
Однако и Капитанова всё-таки настиг звёздный час. Произошло это почти случайно. Прорыв случился в библиотеке, на моих глазах. Капитанов увидел лежавший на столе учебник по алгебре и началам анализа для 10-го класса и не смог от него оторваться. Я уже получил все нужные книги, обсудил с библиотекаршей новинки научно-фантастической литературы и дальнейшие планы работы библиотечного кружка, а Капитанов сидел за кухонным столом (в школьной библиотеке стояла мебель, производимая нашей мебельной фабрикой, которая делала только кухонные гарнитуры) и взахлёб глотал знания.
― Пошли! ― тащил я его домой, но он упирался и отказывался уходить, пока не дочитает.
― Этот учебник списан, можете его спокойно забрать, ― разрешила библиотекарша, и Капитанов поспешно сунул книгу в сумку.
На следующий день Алёша притащил этот учебник в школу и изучал его на каждой перемене, пытаясь решать некоторые задачи. Я в этом материале ещё не разбирался и не знаю, верно или неверно он их решал. Решающим фактором стал момент, когда он раскрыл книгу прямо на алгебре, и её содержание попало на глаза Аэлите Геннадьевне, проходившей по рядам. Она сперва споткнулась, обнаружив несвойственные программе девятого класса формулы и термины, а затем поперхнулась, когда подняла глаза на владельца учебника и распознала в нём отстающего Капитанова.
― Это что у тебя такое? ― спросила Аэлита.
― А-алгебра и н-начала ан-нализа, ― снова начал заикаться застигнутый врасплох Капитанов. Наша со Степановым работа вот-вот могла пойти насмарку.
― Зачем он тебе? ― задала новый вопрос Аэлита.
― Ин-интересно, ― дрожащим голосом ответил Алёша.
― Что тебе интересно?
― Всё, ― признался Капитанов. ― Интегралы, экстремумы, формула Лагранжа…
― Лагранжа? ― растерялась новенькая математичка. ― Кому ещё известна формула Лагранжа? ― обратилась она к классу.
Класс, разумеется, ответил молчанием, только Ольга Давоян осторожно подняла руку.
― Вы знаете? ― спросила математичка у Давоян.
― Только слышала, собиралась разобрать на днях, ― честно ответила Ольга. Она готовилась поступать в серьёзный вуз и основательно изучала алгебру с репетитором.
― Вот видите, Давоян только слышала, а Капитанов уже знает эту формулу! ― воскликнула математичка. ― Удивительно! Потрясающе! Ставлю вам авансом пятёрку, Алексей. В знак уважения к вашим будущим заслугам!
На следующих уроках, как мы заметили, все учителя поглядывали на Капитанова с уважением. Наверное, Аэлита в учительской рассказала о неожиданном увлечении Капитанова. А когда я надоумил Лёху положить на биологии перед собой монографию Дарвина «Вокруг света на “Бигле”», в учительской заговорили и о его успехах в биологии. Затем я дал Капитанову почитать на уроке физики сборник научных статей о проблемах современной астрофизики, и он поразил сердце добрейшей Милы Ивановны. Она поставила ему сразу три пятёрки.
Так за пару недель Капитанов постепенно вышел в хорошисты почти по всем предметам. При этом он честно читал все учебники и научные книги, которые я ему подсовывал. Понимал он в них что-нибудь или нет, не знаю. Во всяком случае, и в дружеских разговорах, и в ответах на уроках, и даже в сочинениях по литературе он стал активно использовать новую для себя лексику: словечки типа «производная», «интеграл», «гомологический ряд», «термодинамическая функция» так и слетали с его языка. Если учесть, что худо-бедно мы смогли повысить его базовую грамотность (Капитанов уже знал наизусть примерно половину таблицы умножения и десяток правил грамматики), он достиг сравнительно больших высот на общем фоне отстающих. Больше того, литераторша Марина Павловна отважилась отправить его на районный конкурс чтецов классической поэзии, и он там, выучив «Прощай, немытая Россия» Лермонтова, занял почётное третье место!
Вся школа торжествовала по этому поводу, а большой фотопортрет Капитанова появился на доске почёта рядом с Давоян, Таёжным и Наташей Бочаровой.
И только с физкультурой у Капитанова не ладилось. Честно говоря, наш класс вообще не сумел пока найти общего языка с Ядровым. Кто был виноват, мы или учитель, сказать сложно.
Первым же своим действием, то есть внедрением в расписание нулевого урока физ-ры, Ядров уже посеял семена конфронтации. Никому не хотелось вставать раньше обычного на целый час и тащиться по морозу в пустую, гулкую от холода школу. Кроме того, Ядров разрешил девочкам нашего класса заниматься физкультурой с Алексеем Анатольевичем после всех уроков. Он считал, что девочек и мальчиков нужно физически воспитывать отдельно, поскольку организмы у нас разные. Вообще-то в советской школе раздельное обучение отсутствовало, но Ядров воспользовался своим родством с директрисой и сделал девочкам поблажку.
Не то чтобы мы так уж жаждали заниматься вместе с девчонками, но немного завидовали им, имевшим дополнительный час сна в сравнении с нами. Некоторые парни дерзили Ядрову, спорили с ним, однако он относился ко всем одинаково и только Капитанова выделял.
Капитанов плоховато бегал, недалеко прыгал, медленно лазил по шведской стенке, долго надевал лыжи и всегда имел самый низкий результат. Когда мы занимались вместе с девочками, на их фоне Лёха выглядел более-менее, но в мужской команде оказался слабым звеном. И Ядров помимо общей лекции о спасительной роли физкультуры всегда читал отдельные нотации Капитанову. Дошло до того, что Алёша начал снова на его уроках заикаться, утратил приобретённую недавно зычность голоса и вообще рисковал вернуться к прежнему невзрачному состоянию.
Напрасно мы со Степановым подбадривали его на забегах, скандируя «Давай-давай, Лёха!», и помогали надевать лыжи. Ядров строго следил за тем, чтобы каждый воспитанник действовал самостоятельно и сам отвечал за результат. Поэтому он запретил нам эти крики и помощь, и мы могли лишь бессильно наблюдать за неудачами Капитанова.
Только гораздо позже, когда история с энцефалоидным коллапсоидом подходила к концу, Капитанов совершил прорыв и на физкультурном фронте. Весной на школьной спортивной площадке Капитанов взял предельную среди одноклассников высоту на перекладине. Издав какой-то нечеловеческий вопль, он так сильно оттолкнулся, что, как мы потом узнали, оторвал ударом пятки подошву у собственного кеда. Но всё это было гораздо позже, а тогда спортивные неудачи Капитанова сильно портили нам настроение.
При этом в общем и целом результаты подтягивания Капитанова оказались едва ли не лучшими на общем фоне.
Конец первого полугодия
Взять хотя бы пару «Жанна Бруй ― Маринка Гладина». Жанна согласилась подтянуть Марину, не представляя, чем ей это грозит. А в результате Гладина понизила успеваемость Жанны. Дело в том, что простодушная Жанка решила найти подход к Гладиной и разделить её увлечения. Увлечение у Гладиной было одно ― болтаться по улицам до позднего вечера или сплетничать на переменах. Сплетничать Жанна не умела, могла только выслушивать болтовню своей подопечной и одобряюще хихикать, а прогулки по морозу кончились для Бруй сильной простудой. И хотя за свои козни Гладина подверглась от класса соответствующему воздействию, здоровья Жанне это не вернуло. Когда она выписалась из больницы, то не смогла сразу нагнать программу и нахватала двоек.
На время болезни Жанны к этой Гладиной прикрепили Вихареву. Прогулками Вихареву, конечно, было не напугать, здоровье у неё лошадиное, но и её Гладина замучила своей хитростью. Например, она сообщала Вихаревой, что будет ждать её для дополнительных занятий дома, а сама пряталась в школьной библиотеке. Или говорила, что встретится с Вихаревой на занятии факультатива по английскому, а шла в кружок «Юный химик».
Однако Вихаревой всё же удалось пересилить хитроумную тёзку. Она завела во всех кружках и факультативах своих агентов, которые, едва Гладина появлялась там или сям, бежали в учительскую и звонили Вихаревой домой, и та настигала подопечную в любом укромном месте.
Настигнув жертву, Вихарева вела её в ближайший открытый кабинет и там делала с ней домашнее задание. Таким нелёгким способом удалось добиться неплохих результатов по текущим оценкам Гладиной, хотя на контрольных она по-прежнему отказывалась соображать.
Или взять пару «Губенков ― Кубышкин». Кубышкин почти ежедневно прогуливал уроки, а Губенков, со своей стороны, делал вид, будто никакого поручения ему не давали. Когда они всё-таки случайно встречались в классе, Губенков обычно спрашивал у Кубышкина: «Ну как, будем подтягиваться?» — «А как же!» ― весело отвечал Кубышкин, и они расставались до следующей случайной встречи.
В паре «Пыркусов ― Бурденко» вообще непонятно было, кто кого подтягивает. Учились они оба примерно одинаково, да и в характере было много общего. Оба любили поваляться на диване перед телевизором, потолкаться на дискотеке, поржать на перемене и вели себя как родные братья. Отличия в их менталитете можно было обнаружить разве что при близком знакомстве. Я долго сидел с Бурденко за одной партой, пока его не пересадили к Капитанову, поэтому, конечно, знал индивидуальные особенности его характера.
Пыркусов был более жизнерадостный, а Бурденко являлся скорее флегматиком. Может быть, поэтому по большинству предметов Пыркусов должен был подтягивать Андрея, а не наоборот. Хотя благодаря своему дедушке, который на войне служил радистом, Бурденко неплохо знал некоторые разделы физики, да и с грамотностью у него было получше. Зато почерк хуже, поэтому оценки по русскому они получали примерно одинаковые. Такое близкое подобие отнюдь не помогало их взаимному обучению. Встречаясь у кого-нибудь дома, они начинали занятие со споров, кто будет учеником, а кончали на диване перед телевизором с бутербродами в руках.
Однако самой проблемной парой оказались Цветиков и Злобина. Давоян сделала большую ошибку, объединив не только двух существ разного пола, но ещё и настолько несговорчивых. У Цветикова и так-то, в связи со спортивными тренировками, был довольно жёсткий график. А после начала кампании по повышению успеваемости времени у него совсем не осталось. Поэтому он требовал, чтобы Злобина приходила к нему на консультации в строго отведённое время. А у Ленки именно в это время всегда находилось какое-то срочное дело ― то её отправляли в магазин за хлебом, то она уезжала в город за новым пальто, то проваливалась в лужу и так далее. Пару раз Цветиков даже прогулял свою секцию, чтобы подладиться к Ленкиному графику. Но она всё равно находила способы избежать занятий ― или отправлялась с мамой на примерку нового платья, или убегала в кино, на которое ей якобы доставался бесплатный билет. Когда Лёха наконец плюнул на это дело и занялся своими, Ленка, наоборот, начала его донимать с требованием с ней позаниматься, но всегда предлагала такие часы, когда у Цветикова была уже назначена тренировка, консультация или факультатив.
К концу первого полугодия пришло время подводить итоги предпринятых усилий. Четвертные контрольные и самостоятельные были написаны в среднем чуть лучше, чем обычно. Отмечались отдельные улучшения у некоторых одноклассников.
Однако всё это были лишь формальные, журнальные показатели. Все мы ждали научных данных об излучении коллапсоида, которое имело строгую чёткую корреляцию с мощностью совокупных умственных усилий нашей школы.
На следующем совете мы узнали, что все наши усилия в течение почти полутора месяцев ослабили интенсивность излучения коллапсоида всего на тридцать процентов. Это, конечно, само по себе немало, но если сравнивать энергию, которую мы затратили на одного только Капитанова, с этими результатами, то, конечно, радоваться было нечему.
― Более того, ― усугубила Марина Константиновна, ― по-прежнему график интенсивности энцефалоида остаётся неровным. В начале учебной недели и в дни, когда проводятся проверочные работы, оно ослабевает. Но к концу недели космическое излучение нарастает, а это означает, что вы к концу недели перестаёте соображать. В воскресенье же, когда в школе никого нет, оно делается настолько сильным, что датчик, бывает, перегорает. Вот и сейчас, например, мы не имеем сведений за три последних дня, поскольку специалисты увезли перегоревший датчик на ремонт и до сих пор не вернули обратно.
― Тридцать процентов ― это вовсе неплохо, ― возразила физичка Мила Ивановна. ― Как вы знаете, КПД паровоза не более девяти процентов.
― Конечно, ― сказала Марина Константиновна, ― не так уж мало. Однако что мы будем делать, когда наступят зимние каникулы? Ведь за это время излучение коллапсоида может достигнуть критической величины!
И тут со своим неожиданным и смелым предложением опять высунулась Давоян.
― А давайте мы не будем уходить на каникулы!
― Ну, нет, ― фыркнула англичанка Мила Ивановна. ― Детям требуется отдых. Тем более после такого интенсива.
― Младенцев можно и отпустить, ― согласился Жора Таёжный. ― Насчёт шестого и седьмого не знаю. Но восьмому отдыхать некогда ― надо готовиться к экзаменам2, и старшеклассники пусть остаются на страже. Можно не проводить, допустим, уроки труда, физкультуры, ещё какие-то не особо важные, а русским с алгеброй и языками пусть занимаются ежедневно.
― Как раз физкультуру надо усилить, ― возразил Ядров. ― В обычное время подростки не успевают приобрести необходимые навыки. Предлагаю на каникулах давать ежедневные уроки физкультуры, тем более что у меня будут каникулы в ПТУ.
Выступил и трудовик.
― Прошу всё-таки не забывать о моём предмете. В мастерских работы накопилось очень много. Не говорю уже об уборке, там два ящика с опилками надо куда-то девать. Но есть ещё несколько запланированных занятий, о которых меня просили ребята. Поэтому прошу разрешить провести один-два урока по кузнечному делу, по кожевенному, по каменотёсному и даже по портняжному. Мужчинам часто приходится обслуживать себя вдали от дома, в армии или в походе, кроме того, иногда для шитья нужна мужская сила ― например, если приходится подшить паруса, починить брезентовую палатку и так далее.
― Ну, я думаю, можно разрешить… ― ответила Олегу директриса.
― Ну, не знаю, ― пожала плечами англичанка. ― Как-то всё это… неожиданно. Что скажут в роно и вообще родители?
― В роно нас поддержат, ручаюсь. С родителями необходимо провести разъяснительную работу. Это обязанность классных руководителей, ― сказала Марина Константиновна и выразительно посмотрела на англичанку.
― Ничему это не поможет, ― отмахнулся Губенков. ― Если энцефалоид ― проблема научная, пусть учёные им занимаются. Если военная проблема ― для этого существует министерство обороны. Наше дело ― учиться себе потихоньку, и всё.
― Вот и будешь учиться, ― ответил ему Жора Таёжный. ― Всё по твоей заявке. Все каникулы.
― Я вижу, доклады закончились, вы уже перешли к диспутам. Это, уважаемые, в кулуарах.
И Марина Константиновна закрыла совет.
Своё отношение к новости учащиеся проявляли по-разному. Кто-то орал, что вообще на каникулах в школу не пойдёт. Другие жаловались, что родители уже взяли отпуск, купили билеты на ёлку, в театр, цирк и санаторий. Третьи глухо роптали. Примерно половина, уже натренированная первым полугодием, вообще отнеслась к нововведению спокойно.
В ответ на протестные реплики Марина Константиновна сказала на линейке:
― У кого билеты горят, надо принести от родителей заявления. У кого здоровье требует отдыха, несите справки от врача. А кому просто лень учиться, об этом мы поговорим с вашими родителями. Первого января, так и быть, отдохнём, а со второго будьте любезны за парту.
В результате на каникулах пришли почти все. Конечно, были недовольные и протестующие, в том числе среди родителей. Например, батя Бентешиной и мама Злобиной ходили к директору и добились, чтобы их детей освободили от дополнительных занятий. Бочарова и Колокольцев уехали в зимний лагерь комсомольского актива. Но в общем уже второго января школа гудела и гремела, как обычно. Даже, может быть, громче обычного, потому что учащиеся одновременно чувствовали себя и на уроках, и на каникулах. Кто-то притащил в класс апельсины, кто-то мандарины, шёл обмен конфетами и подарками. Артёмовой даже удалось уговорить Дарью Алексеевну посмотреть на уроке истории телевизор, который имелся в классе. И хотя фильм, выбранный Алкой, имел к истории очень относительное отношение (то ли «31 июня», то ли «Приключения Буратино»), историчка смотрела его вместе с нами и комментировала в предметном русле.
Большой популярностью начали пользоваться занятия Олега Олеговича. На его уроки кожевенного и портняжного ремесла приходили даже девочки.
Кузницу трудовик организовал в школьном сарае. Там было темно, но он кинул удлинитель, повесил лампочку, а мехи и кузнечный горн сделали сами, своими руками. Обустройство кузницы заняло почти все каникулы, зато вскоре Капитанов выковал там свой первый гвоздь, напоминающий железнодорожный костыль.
Впрочем, гвозди продавались во всех магазинах, а вот скобы для деревянного строительства были в дефиците. Олег Олегович с нашей помощью ковал их из кусков арматуры. Потом кузница перешла на изготовление лопаток-ледорубов для скалывания наледи на дорожках. А к лету мы изготовили кованую ограду для центрального входа на школьный двор.
Для разнообразия Олег Олегович иногда предлагал нам выковать что-нибудь экзотическое ― розу, старинный меч, подсвечник или подкову. Подковы, впрочем, ковались не для экзотики. Они находили применение на небольшой конеферме, существующей при мебельной фабрике. Заводу принадлежали две лошади, которые по будням возили со склада молоко в школьную столовую, весной и осенью ― палую листву на свалку, а на масленицу и рождество катали в санях детей по центральной улице. Полозья для саней тоже, кстати, мы перековывали в школьной кузнице.
Не меньше пользы было и от кожевенной и портняжной мастерской. Кожу мы сами не выделывали, покупали на складе, но зато научились шить из неё простейшие тапочки, делать ремни и ремешки для часов. Старшеклассники занимались более серьёзными вещами ― чинили сбрую для тех же фабричных лошадей, шили кожаные фартуки для школьных кузнецов и для работников других профессий (например, мясника дяди Юры из первого магазина), пошили даже несколько меховых жилетов для дворников. Впрочем, жилеты изготавливали не только кожевенники, но и портные, которые в основном занимались масштабными проектами: выполнили новый занавес для дома культуры, холсты для театральных декораций, лошадиные попоны, светонепроницаемые шторы для фотокружка.
Единственным одноклассником, кого не удалось заманить ни в одну мастерскую, оказался Игорь Николаев.
― Зачем я буду тратить время на ерунду? ― отвечал он. ― В программу это не входит, оценка в аттестат не пойдёт. Если я захочу колотить молотком по железяке, я и дома могу это делать.
Однако к середине января у многих уже стали появляться признаки усталости от взятого темпа. Ведь помимо трёх мастерских и десятка факультативов мы учились по каждому предмету, делали домашние задания, отвечали у доски, писали проверочные работы. Особенно навалилась на нас Аэлита Геннадьевна, которая, как выяснилось, только прикидывалась свойской девчонкой, ― вернувшись в школу после болезни, она уже не позволяла себе вести с нами досужие разговоры, наказывала за любой шум и смех, не допускала списывания и подсказок и требовала от каждого идеального знания алгебры и геометрии.
Накопившаяся усталость и природная хитрость, а также технический гений и привели Степанова к мысли, что добиваться успеха надо другим, техническим путём.
Обходной манёвр
Вовка Степанов учился более-менее. Мог бы учиться ещё лучше, если бы не имел такого количества увлечений, в основном технических и военно-исторических, которые и отнимали у него большую часть личного времени. Одно перечисление его увлечений может занять полстраницы. Например, в области военно-технической истории его интересовали танки, броненосные корабли, боевые самолёты и вертолёты, артиллерия и стрелковое оружие. Он собирал коллекции автомобильных эмблем и фигур, марок, спичечных этикеток, солдатиков, фарфоровые и пластмассовые фигурки животных семейства кошачьих, а также их фотографии, которые наклеивал в специальную тетрадь. Он собирал списки хоккейных и футбольных команд, занимательные факты из газеты «Труд», размещённые в рубрике «Коротко о разном», и даже начинал было вырезать карикатуры на иностранные темы из журнала «Крокодил», но быстро бросил это дело, поскольку приходилось помещать в коллекцию сразу половину журнала.
Для пополнения всех этих разнообразных собраний родителям Степанова, его родственникам и даже соседям приходилось выписывать множество журналов и газет. Не все из них Степанов потрошил сразу, многие поступали в обменный фонд. Поскольку интересы Степанова простирались и на издания, выходившие ещё до начала его сознательной жизни, он ежемесячно ездил в город, чтобы посетить магазин «Старая техническая книга», а также завёл знакомства среди старшеклассников и парней, которые уже отучились в школе. С ними он вёл сложные торги, осуществлял таинственные махинации и взаимовыгодные обмены, в ходе которых, например, натурально выполненная польская пластиковая фигурка индейца обменивалась на годовую подшивку журнала «За рулём», а та, в свою очередь, на какой-нибудь ветхий номер «Техники — молодёжи» 1939 года.
Когда Степанов развернул свою коллекционно-архивную деятельность, в нашей школе сразу упали показатели по сдаче макулатуры. Те, кто прежде, не задумываясь, освобождал шкафы и антресоли от старых журналов, теперь приберегали их на случай выгодного торга.
Другие экспонаты, вроде шильдиков ― фигурок, украшавших капоты автомобилей, ― Степанов добывал более рискованными путями. Подчас ему приходилось совершать трудоёмкие экспедиции за редкими экспонатами. Пару раз он пытался привлечь к своим походам и меня. Дело было весной, и мы с ним должны были спуститься в строительный котлован, посреди которого стоял приглянувшийся Вовке японский подъёмный кран «Като».
День был выходной, стройка не работала. Степанов взял с собой отвёртки и плоскогубцы, однако свинтить эмблему «Като» не удалось. Едва спустившись в котлован, мы сразу завязли в липкой грязи, которой было заполнено его дно, и до крана так и не добрались. Может быть, без меня Степанову везло больше, поскольку время от времени он показывал новый шильдик ― то «мерседеса», то «порше», то «бугатти». Эмблему «Москвича» снял со своей машины и подарил Вовке его дедушка, эмблемы «Жигулей» разных годов выпуска Степанов находил на свалке. Шильдик «КрАЗа» Вовке подарил шофёр Березин из пожарной команды, а «Колхиду» у заезжего грузина-дальнобойщика Степанов выменял на дубликат «мерседеса», эмблему которого грузин для престижа установил на свой седельный тягач. Но вообще Вовка часто жаловался, что данную коллекцию рано или поздно придётся завершать ― ведь количество автомобильных фирм ограничено.
Но гораздо больше сил, чем коллекциям, Степанов отдавал моделированию. Начинал он с простейших резиномоторных и стендовых моделей: тракторов из катушек, сборных пластиковых самолётов и танков. Потом перешёл на моделирование по чертежам. Я время от времени тоже занимался подобным творчеством, и иногда даже мы собирали модели по одним и тем журналам. Но у меня получалось нечто кособокое и хрупкое, а картонными моделями Степанова можно было гвозди забивать. Снаружи Вовка покрывал свои изделия лаком или водонепроницаемыми красками и запускал бумажные корабли в реке и в ванной ― им ничего не делалось. Из построенных Вовкой копий можно было собрать целый музей, если бы Степанов относился к ним бережнее. Но он периодически уничтожал их, если качество исполнения переставало его удовлетворять, а ещё чаще повторно использовал разные узлы и детали, для чего разбирал готовые изделия.
От самодвижущихся моделей Вовка постепенно перешёл к двигателям как таковым. Теперь он мастерил не машины, корабли и танки на основе готовых покупных электродвигателей, а сами двигатели ― электрические, карбюраторные и даже паровые. Для таких работ его крошечная мастерская в квартирной кладовке уже не очень годилась. Наиболее громоздкие изделия он изготавливал в тёмном сарайчике во дворе, где его родители держали кроликов и картошку, или у отца в заводском гараже. Но выносить готовые изделия через заводскую проходную было сложно, и, может быть, поэтому Вовка решил временно переключиться на радиотехнику. Собрать транзисторный приёмник или магнитофон можно и на кухонном столе. Правда, магнитофоны и приёмники Степанова не очень интересовали, их у него было полно и так, зато он увлёкся вопросом передачи энергии на расстояние с помощью радиоволн.
Я понял, что Степанова занесло в область псевдонауки, когда посланный его агрегатом «пучок энергии» прожёг в кухонном окне здоровенную круглую дыру, а одновременно и дыру в окне квартиры напротив. Только потому, что соседи Вовки находились на работе (сам Степанов болел гриппом и сидел дома), он не был уличён в хулиганстве.
После этой неудачи Степанов на некоторое время вернулся к невинным занятиям: пополнению коллекций и конструированию газогенераторного двигателя в картофельном сарае. Однако появление на орбите коллапсоида и излучение этого космического объекта навело Степанова на мысль использовать свои знания в помощь родной школе. Вернее, школьникам, поскольку Степанов загорелся идеей создать техническую замену для мозговых усилий учащихся. Ведь, рассуждал Вовка, коллапсоиду всё равно, каков источник гамма-ритма: живой ли это детский несозревший мозг или техническое устройство. Энцефалоиду, думал Степанов, наплевать на различие органического и неорганического, и если он реагирует на излучение живых мозгов, то он точно так же должен отреагировать и на ритмы излучения, которое генерируется техническим способом.
― Сама по себе техническая задача простая, ― объяснял мне Вовка. ― Странно даже, что никто до сих пор не додумался. Сколько можно экспериментировать с бедными школьниками, гонять их в школу на каникулах, перегружать заданиями и контрольными? Это же бесчеловечно! И главное, это бессмысленно в современную эпоху. Достаточно нескольких транзисторов, передатчика и антенны, чтобы выпустить в эфир точно такой же сигнал, да ещё и более мощный.
Первоначально Степанов решил использовать для осуществления своего проекта школьный радиоузел. Он находился в том же углу коридора, где сидела секретарша и размещалась оружейная военрука. Передачи вели школьные активисты, к которым Вовка не относился. Поэтому для начала требовалось проникнуть к аппаратуре и изучить на месте, чем здесь можно располагать.
Находчивый Степанов быстро придумал способ стать завсегдатаем радиорубки. Он предложил Давоян (а та предложила Жоре Таёжному, который в свою очередь предложил директору) выступить с циклом радиолекций о своём хобби: например, истории броненосных флотов.
Поначалу Марина Константиновна отнеслась к идее Степанова с недоверием ― Вовка не считался у педсостава надёжным человеком. Кроме того, до сих пор школьный радиоузел выступал только с короткими объявлениями насчёт изменений в расписании или отчётов за четверть. Это и понятно ― никакой учитель не одобрит долгую радиопередачу на своём уроке, а на перемене радио никто бы не услышал из-за шума. Однако Степанов сумел заручиться поддержкой исторички и уточнил своё предложение таким образом, чтобы его лекции звучали только на утренней политинформации (для неё отводилось 20 минут перед первым уроком), на тематических уроках истории и НВП, а в остальных кабинетах радиоточку3 бы в это время выключали.
В итоге Марина Константиновна попросила Степанова предъявить план радиолекций и список использованной литературы, Взамен ему вручили личный ключ от радиоузла, поскольку ответственной за это помещение физичке Миле Ивановне некогда было открывать и закрывать помещение по каждому требованию Степанова.
Получив доступ в радиорубку, Степанов в первый же день разобрался с нехитрой аппаратурой. Одновременно он приступил к чтению ежедневных радиолекций, а после уроков мастерил дома генератор электронного гамма-ритма.
Выступления Степанова первое время были, что называется, «на любителя». Он и у доски-то отвечал так, как будто из него тянут жилы под дулом автомата, ― то есть суетливо и одновременно тягомотно. Точно так же Вовка провёл и первые две-три передачи. Вот как, например, звучал в его изложении знаменитый бой у Доггер-банки:
― Русская эскадра, это, приближалась к отмели в Северном море, которая, ну, эта, называлась Доггер-банкой (смех выступающего), то есть в переводе, ну, «Рыбачья банка», а может, «Собачья», гы-гы, хоть банки тут, конечно, значит, ни при чём.
Больше всего выступления Степанова раздражали почему-то Игоря Николаева. Стоило зазвучать в динамике хрипловатому и торопливому говорку Степанова, Николаев морщился и бурчал:
― Был же нормальный вроде человек, собирал свои марочки, клеил модельки, а теперь выпендривается!
Даже когда примерно неделю спустя Вовкина речь стала более грамотной, Николаев не проявил снисходительности:
― Ну и чего он добивается этими выступлениями? Годовой пятёрки по истории? Ну и получит он её, а что дальше? В университет примут? Всё равно дорога ему в техникум. В лучшем случае начальником гаража станет. Так зачем человек корячится?
Говорил Николаев так, конечно, потому, что не знал истинных целей Степанова, не слышал о его планах и не понимал, для чего Вовка проник в школьный радиоузел. Однако с течением дней мне стало казаться, что и сам Степанов начал подзабывать, зачем начал эту эпопею с выступлениями. Когда я или Капитанов (который тоже был в курсе) спрашивали у него, когда он запустит свой генератор, Степанов отводил глаза в сторону и торопливо обещал, что со дня на день. Однако дни шли, выступления по радио продолжались, а генератор гамма-ритма, уже собранный, Степанов почему-то до сих пор не присоединил к передатчику. Наконец под нашим с Лёхой нажимом Вовка признался:
― Ведь если я закончу монтаж и запущу генератор, это дело может просечь директриса. Тогда она меня в радиоузел больше не пустит. А мне, понимаете, ещё столько нужно рассказать! До сих пор меня только вы слушали, и то от случая к случаю. Конечно, ― задумался он, ― если б меня пригласили на Всесоюзное радио или станцию «Маяк», слушателей было бы ещё больше… А лучше всего выступить по телевидению. Там бы я мог демонстрировать свои модели и макеты.
― В школе нет своего телевидения, ― сообщил зачем-то Капитанов общеизвестный факт. ― А на центральное и даже областное тебя никто не звал.
― А собственно, почему у нас нет своего телевидения? ― спросил Вовка. ― Телевизоры ведь почти в каждом классе стоят. А используют их пару раз в году, для показа учебных программ.
― Нет, потому что нет, ― отвечал Алёша. ― У нас много чего нет. Эрмитажа нет и теннисного корта. Ну и что?
Но Степанов уже, как я видел, закусил удила. Не прошло и пары дней, как он принёс директрисе рассчитанный проект организации школьной телестудии, для чего требовалось только купить хотя бы одну видеокамеру, а сам транслятор Степанов обещал собрать собственноручно.
― Ты бы сначала генератор гамма-волн запустил, ― говорил я ему. ― Ведь уже почти всё сделано.
― Погоди, ― отвечал Степанов. ― Будет и генератор. Мы его под шумок запустим, когда будем студию монтировать. Сигнал как раз прикроем дециметровым телевизионным диапазоном, никто и не разберёт, что мы тут излучаем и куда.
И действительно, в самый разгар телевизионной шумихи, когда он уже собирал телевизионный транслятор в специально отгороженном под телестудию углу слесарной мастерской, Вовка сумел запустить генератор гамма-ритма. Он не стал присоединять его к телевизионному передатчику, а просто вывел антенну через усилитель из окна слесарки. Олегу Олеговичу он наболтал что-то про необходимость приёма контрольной телевизионной таблицы, тот передал эти сведения директрисе, и номер сошёл с рук.
К тому времени Марина Константиновна добилась установки датчика излучения коллапсоида в своём кабинете, а немного позже аналогичный прибор появился и в школьном коридоре, около питьевого фонтанчика. Датчик в директорском кабинете был соединён с самописцем, и на бумажной ленте систематически отражалась интенсивность космического излучения. И с введением в строй Вовкиного генератора интенсивность излучения коллапсоида в области гамма-ритма стала заметно снижаться4. Возможно, это просто совпадение. Возможно и другое ― совокупная мощность общешкольного гамма-ритма превысила некое критическое значение. Ведь к концу февраля, когда был запущен излучатель Степанова, в школе примерно наполовину сократилось число отстающих.
А дальнейшее уменьшение космического излучения, которое происходило ежедневно, могло быть связано не только «глушилкой» Степанова, но и с последующими действиями педагогического состава.
Раскаяние Дарьи Алексеевны
На очередном совете по коллапсоиду, участники которого могли теперь вживую наблюдать за падением мощности излучения орбитального псевдокортекса, случилось нечто неожиданное. Нонна Павловна, учительница биологии, признала свои многолетние ошибки. А началось всё с невинных лирических рассуждений англичанки Милы Ивановны.
― Вы знаете, ― сказала она, пока все собирались с мыслями, рылись в портфелях и просматривали блокноты, ― у меня сегодня была бессонница, и я вдруг задумалась, а почему, собственно, этот коллапсоид появился именно над школой?
― Что вы имеете в виду? ― с неодобрением в голосе спросила директриса. Она давно подозревала англичанку в тайной оппозиции своей власти. Возможно, и в состав совета Милу Ивановну она ввела для того, чтобы держать перед глазами.
― Да нет, ― улыбнулась англичанка, ― не конкретно над нашей школой, а вообще над школой ― не над баней, не над заводом или киоском Союзпечати?
― Вообще-то, Мила Ивановна, фокус излучения определён довольно условно, ― ответил военрук. ― Возможен люфт плюс-минус сотня метров…
― Люфт не люфт, а всё-таки тут он, ― сказала англичанка, указывая пальцем в потолок. ― А это ведь отнюдь не случайно. В этом есть определённая логика, которую я как раз и осознала сегодня ночью, когда мне не спалось. Ведь коллапсоид это что? Это несостоявшаяся чёрная дыра, то есть тьма как таковая. А школа что такое? Это просвещение малолетних, то есть свет как таковой! И заметьте, как только мы занимаемся просвещением успешно, когда наши дети удачно справляются с контрольными и прочими испытаниями, излучение коллапсоида ослабевает! Вот даже сейчас, ― показала англичанка на самописец детектора излучения, ― мы видим, что стоило нам здесь и сейчас начать обсуждение, задуматься о чём-то, и гамма-ритм энцефалоида падает. Какой же мы можем сделать из этого вывод, друзья? А такой, что этот орбитальный псевдокортекс, если представить его метафорически, на что я как гуманитарий имею право, представляет собой как бы мрак нашего незнания, а школа, напротив, ― представляет собой как бы свет нашего знания, и чем больше наша школа излучает в пространство этого знания, тем слабее псевдокортекс излучает в ответ. Насколько я понимаю, в этом и состоит план ― так напрячь мозги детей, чтобы орбитальный псевдокортекс совсем исчез или улетел куда-нибудь на другую сторону земного шара?
― В общем, примерно так, ― сухо кивнула Марина Константиновна. ― Нельзя сказать, что именно в этом заключался план, но подобные мысли действительно звучали на обсуждениях в роно и в советах одного астрофизика, Псковского, который давал нам инструктаж ещё в октябре. Однако второй учёный, столь же уважаемый, по фамилии Новгородский категорически отрицал связь явлений, происходящих на земной поверхности, с явлениями, происходящими на орбите, а все совпадения советовал считать случайными.
― Только непонятно тогда, почему этот «мрак незнания» или «тьма глупости», как говорит уважаемая Мила Ивановна, притянула именно наша школа? ― пытался разобраться военрук. ― Если школа есть светоч разума, то тогда, наоборот, всякая нечисть должна кружить над объектами менее, так сказать, интеллектуальными ― стройками или детскими яслями.
― Если вы позволите мне ответить, ― промолвила англичанка, ― то мне лично здесь не видится противоречия. Ведь в любом знании заключена частица незнания, и наоборот, любое незнание потенциально содержит в себе перспективу знания. Следовательно, система «школа–коллапсоид» представляет собой, если представить её образно, как бы песочные часы, откуда просвещение ― в физическом эквиваленте гамма-ритма ― переливается туда и обратно, с орбиты на Землю и с Земли на орбиту.
― И долго оно будет так переливаться? ― мрачно спросил военрук, который за зиму заметно завял от невозможности полевой подготовки учащихся.
― Кто знает? ― загадочно улыбнулась англичанка. ― Можно только предполагать. Если этот объект однажды появился на орбите, то он точно так же может однажды исчезнуть. Не исключено, что это произойдёт тотчас после того, как все до единого ученики и педагоги включат свои мозги на полную катушку. Чего, разумеется, трудно всерьёз ожидать…
И вот тут-то вступила в действие крупнокалиберная артиллерия, то есть Нонна Павловна. Когда англичанка завершила своё выступление, поднялась могучая Нонна Павловна и заявила следующее:
― Какое право мы имеем требовать что-либо от учащихся, если сами не соответствуем требованиям? Почему до сих пор не обновлены наглядные пособия в моём кабинете? Я сколько раз уже оставляла заявку?! Мы преподаём детям сложнейшую науку эволюции по данным Дарвина, которые давно опровергнуты наукой! Плакаты, сложенные у меня в кладовке, видели ещё их дедушки и бабушки, ― показала биологичка на нас с Давоян. ― Да и тогда, честно говоря, таблица Геккеля была недостоверной подделкой. Но что поделаешь, если других наглядных пособий нет!
Марина Константиновна вспыхнула и ответила биологичке, что сейчас не время и не место обсуждать вопросы закупки наглядных пособий. Нонна Павловна хотела что-то возразить директрисе, и они, возможно, поругались бы, однако в дискуссию вступила историчка Дарья Алексеевна, которую в середине года решили всё-таки ввести в состав совета. Может быть, потому, что одновременно заболели физичка Мила Ивановна и учительница химии, в результате чего освободилось два места в совете. Поэтому на совещание пригласили помимо исторички ещё и словесницу Марину Павловну.
Дарья Алексеевна выглядела взволнованной. Она даже не сразу начала свою речь, хотя обычно за словом в карман не лезла. Но сейчас, поднявшись с места, историчка лишь молча кивала, глядя на Нонну Павловну. Затем она откашлялась и сказала:
― Товарищи, наша коллега попала в самую точку! Я давно чувствовала то же самое, только сказать не могла! Мы требуем от детей того и другого, чтобы их гамма-ритмы стали подобающими, чтобы они пошли в эфир и сбили наконец эту подлую штуку с орбиты! И я очень согласна с ощущениями уважаемой Милы Ивановны, с нарисованным ею образом борьбы света, силы просвещения, которые олицетворяем мы, то есть весь наш коллектив, с космическим мраком. Но, товарищи, о каком просвещении можно говорить, если мы сами зачастую даём нашим детям неверную информацию, недостоверные сведения?! Ведь рыба тухнет с головы. Если у нас самих, извините, тухлые гамма-ритмы, то почему мы думаем, что у наших детей они станут здоровыми и правильными?
На этом месте директриса попыталась было прервать историчку, предостерегая её от непедагогических высказываний в присутствии учащихся, но Дарья Алексеевна была неумолима.
― Эти подростки лучше нас понимают, что к чему, ― продолжала она. ― Именно они и развязали кампанию по наращиванию успеваемости и добились невиданных в истории нашей школы успехов. Они даже Капитанова сделали отличником!
― У Капитанова, простите, в году может выйти тройка по физкультуре! ― заметил молчавший доселе Ядров.
― До конца года далеко, ― отмахнулась Дарья Алексеевна. ― Он своё ещё наверстает. А вот наверстаем ли мы, уважаемые коллеги? У Нонны Павловны какая-то таблица просроченная. А у нас, историков, что?! У нас полная каша! У нас почти все факты подтасованы и перевёрнуты с ног на голову! Вот возьмём материал по началу двадцатого века. Открываем учебник, ― Дарья Алексеевна действительно открыла учебник, видимо, заранее подготовленный. ― И что мы видим? Мы учим детей, что в 1913 году в России выплавлялось 4,2 миллиона тонн чугуна, а в 1937-м ― 14,4 миллиона тонн. Прекрасно! Но мы скрываем от них, что даже к 1940 году в производстве зерна в расчёте на одного человека в год мы не достигли показателей 1913 года! И хотя возросло производство картофеля и куриных яиц, однако мяса в расчёте на человека в 1940 году производилось в два раза меньше, чем в 1913-м, а молока меньше на треть! Мы показываем учащимся только краешек сравнительной таблицы, где имеется рост показателей: по выработке электроэнергии и выплавке стали. А вторая половина говорит отнюдь не в пользу СССР!
― Откуда у вас эти данные, Дарья Алексеевна? ― холодно спросила Марина Константиновна.
― Из журнала «Коммунист», ― отвечала Дарья Алексеевна. ― Но дело не в показателях как таковых! ― продолжала она. ― Дело ведь в сути происходивших в отечественной истории событий! Взять хотя бы так называемое «освобождение женщин», эмансипацию, произведённую в ходе революции. От чего в итоге нас, женщин, освободили? От мужей, которые получили законное право с нами разводиться? От домашнего хозяйства, где можно вставать во сколько хочешь и не тащиться спозаранку на службу? От детей, которых приходится сдавать в ясли сразу после рождения, потому что, оставшись без мужей, вынуждены зарабатывать на хлеб сами?.. Да и с мужьями не лучше, ― добавила она, поглядев на директоршу и физкультурника. ― Вам хотя бы известно, что квалифицированный рабочий в том же 1913 году мог на годовой заработок, не отказывая себе ни в чём, построить собственный дом, купить корову, содержать жену и десяток детей? Что сейчас может такой же рабочий построить и купить?
― Факты, безусловно, интересные, ― отвечала директорша. ― Но у нас совсем другая тема заседания. К тому же собственный дом у вас и так есть, насколько я знаю.
― Муж построил, пока он был, ― вздохнула историчка. ― А строились-то пятнадцать лет.
― Тем не менее этот материал, отсутствующий в программе, нашим учащимся слушать незачем, ― повторила директорша.
― А вот этот вопрос следовало бы обсудить, ― отвечала Дарья Алексеевна. ― Наши ребята показали себя во второй и третьей четверти с самой лучшей стороны. Не пора ли и нам подтянуться?
Марина Константиновна обвела взглядом собрание. И Нонна Павловна, и англичанка Мила Ивановна, и Марина Павловна смотрели на неё так, словно были готовы встать и повторить предложение исторички. И под этими солидарными взглядами Марина Константиновна сдалась.
― Хорошо, ― сказала она. ― После того как отпустим наших юных коллег, мы продумаем изменения в учебном плане. Конечно, изменения будут самые незначительные. И вопрос закупки новых пособий тоже обсудим.
После этого мы заговорили о программе вещания школьного телевидения, уже налаженного Степановым. Школа пока не могла купить настоящую вещательную камеру, но тётя Губенкова, жившая в Германии, недавно прислала ему в подарок бытовую видеокамеру, и Степанов приспособил её для трансляции. Давоян и Таёжный накануне обратились ко мне с просьбой составить программу школьных телепередач (я считался специалистом, поскольку занимался в кинокружке при Доме культуры), каковую и представил на суд школьного совета.
За образец, за неимением другого, я взял сетку вещания государственного телевидения, добавив то, что хотел бы увидеть сам, но мне этого не показывали. Несколько пунктов подсказали Давоян и Таёжный. На собственном блоке настаивал Степанов, как имеющий право в любой момент вырубить трансляцию, а также Макарова с Артёмовой. Получился такой список передач:
Перед уроками. Утренняя политинформация (события в стране и мире). Анализ состояния футбольной и хоккейной лиги, график чемпионатов. Победители и побеждённые. Ведущий ― Владимир Степанов.
Первая перемена. «Дневник коллапсоида». Сводки с датчика. График успеваемости. Наши успехи и неудачи. Ведущая ― директор школы Марина Константиновна.
Вторая перемена. «История броненосных флотов». Ведущий ― Владимир Степанов.
Третья перемена. «Коллапсоид ― друг или враг?» Обзор научных и околонаучных гипотез. Ведущий ― Иван Серёгин.
Четвёртая перемена. «Как подготовиться к контакту с братьями по разуму?» Обзор новинок научно-фантастической литературы. Ведущие ― Иван Серёгин и школьный библиотекарь Жанна Владимировна.
Пятая перемена. Вечер бардовской песни. Авторское исполнение Макаровой, Артёмовой и Колокольцева, а также магнитофонные записи из их коллекций.
Также вне графика предлагались экстренные включения в течение дня: «Вести районных олимпиад», «Санитарная минутка», «Уроки молодого бойца» и некоторые другие.
В целом и предварительно совет одобрил мой проект, хотя было высказано немало замечаний.
Англичанка Мила Ивановна указала на отсутствие в сетке вещания уроков иностранного языка. «Дома по телевизору каждый день идут такие уроки, а в школьном телевидении не предусмотрены!» ― упрекала она.
На это я отвечал, что в школе и так круглосуточно учат иностранным языкам, зачем ещё по телевизору показывать? А если это необходимо, всегда можно переключиться на третий канал и смотреть эти телеуроки сколько угодно!
Следующую претензию предъявил наш активист Жора Таёжный.
― Почему это, ― спросил он, ― ведущими всех регулярных передач выступают только учащиеся девятого класса? Нет ли здесь коллективного сговора, или, как говорят за рубежом, лоббирования своих интересов? Разве в других старших классах мало талантливой молодёжи? А где начальная школа? Почему мы не видим среди программ художественной самодеятельности первоклассников, уроков труда для маленьких, соответствующих песен и стихов?
― Маленьким вредно смотреть телевизор, ― объяснил я активисту. ― Ну а если не смотреть на себя самих, зачем выступать? К тому же начальная школа находится в отдельном здании, и никто не станет тянуть туда кабель. А что касается нашего класса, то кому же ещё выступать, если именно наш класс выдал эту идею, и именно Вовка Степанов смастерил транслирующий узел? Если бы в другом классе нашёлся такой гений, он бы тогда и выступал. Это и объясняет, ― предупредил я следующие вопросы, ― почему Степанов ведёт сразу две передачи. Он это заслужил.
― Да, но ведь далеко не всем интересна такая тема, «Действия броненосных флотов»! ― не унимался Жора. ― Есть девочки, есть вообще люди с другими интересами.
― Знаешь, ― ответил я, ― на центральном телевидении есть передача «Сельский час». Кто-нибудь из присутствующих её смотрит?
Ответом мне было молчание.
― Ну, вот и эту нашу передачу можно не смотреть, ― закончил я. ― Никто не заставляет. Не хочешь смотреть на перемене школьное телевидение ― занимайся своими делами, носись как угорелый. А кто хочет, будет пополнять военно-морские знания и, может быть, пойдёт потом служить на флот.
― А вот это правильно! ― проявил со мной солидарность Егор Васильевич.
Однако, видимо, я чем-то сильно задел Таёжного и англичанку, потому что они не отставали и навалились на меня уже вдвоём.
― Но зачем же столько этой научной фантастики? ― всплеснула руками Мила Ивановна, и Жора из солидарности с ней яростно тряс головой. ― Для чего засорять нам головы всеми этими инопланетянами, коллапсоидами, летающими тарелками…
― Простите, Мила Ивановна, но коллапсоид ― это, как говорится, исторический факт, ― поправила англичанку историчка. ― И его сущность учёным до сих пор точно не известна. Он может оказаться и посланцем иной цивилизации.
― Допустим, ― сказала Мила Ивановна. ― Однако и одного коллапсоида достаточно. Зачем ещё загромождать эфир низкопробной литературой? Если так нужна жанровая беллетристика, взялись бы освещать новинки детективного жанра, который тренирует ум и, с другой стороны, не оторван от реальности! Или вот ещё у нас дети плоховато знают классику зарубежной литературы для детей ― «Винни-Пуха» Александра Милна, «Ветер в ивах», «Мэри Поппинс», произведения Фрэнсис Бёрнетт и Элеонор Фарджон… Можно посоветовать цикл Честертона об отце Брауне, а также малоизвестные в нашей стране произведения сказочника Толкиена…
Мила Ивановна увлеклась широкими перспективами, но, взглянув на директрису, чертившую что-то по линейке в амбарной книге, обиделась и смолкла. Марина Константиновна некоторое время в наступившей тишине продолжала чертить, а затем окинула взглядом совет и разрешила учащимся, то есть нам, его покинуть.
Окончание следует
1 Ну, почти ни одного (здесь и далее примечания Ивана Серёгина).
2 Действие происходит в 80-е годы ХХ века, когда в школах было 10 классов, а неполное среднее образование завершалось в 8-м классе экзаменами по базовым предметам.
3 Радиоточкой называли радиоприёмник-громкоговоритель, который получал сигнал по проводам.
4 Если рассуждать формально, датчик мог принимать и гамма-ритмическое излучение генератора Степанова, при этом общий совокупный уровень излучения с запуском генератора должен был увеличиваться, а не уменьшаться. Однако этого не произошло.