Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2023
Сергей Луцкий (1945) — прозаик. В 1975 г. окончил Литературный институт им. А.М. Горького, работал редактором. Печатался в журналах «Юность», «Октябрь», «Роман-газета», «Урал», «Сибирские огни», «Зарубежные записки», «Наш современник» и др. Автор книг «Десять суток, не считая дороги», «Яблоко в желтой листве», «Ускользающее время» и др. Лауреат Всероссийской премии им. Д.Н. Мамина-Сибиряка. Произведения С. Луцкого переводились на украинский, удмуртский, арабский языки и язык дари (Афганистан). Долгие годы жил и работал в Ханты-Мансийском автономном округе. Сейчас живет в Подмосковье.
Случай с Олей Густешовой
В этом был свой кайф — с Игорем в такой день останется сидеть свекровь. Ольга не планировала, само вышло, и она, когда сопоставила, усмехнулась. Ваш счет, мадам. То, что свекрови к тому же придется отказаться от поездки на дачу, тоже было неплохо. Мелочь, но приятно, как говорится.
Что-то Ольге подсказывало, лишний раз дразнить гусей ни к чему, но она все же подняла трубку и набрала номер.
— Зинаида Викторовна? Доброе утро. Я Игоря предупредила, сегодня из школы его забираете вы.
— Оля, у меня хорошая память, — после секундной паузы ответила свекровь. И Ольга отчетливо представила ее сдержанно досадливое лицо, полную белую руку с перстнем, прижимающую к уху трубку.
— Так я могу на вас рассчитывать, Зинаида Викторовна? — как бы даже заискивающе и с благодарностью спросила Ольга.
— Вы всегда можете на меня рассчитывать, Оля, — ровным голосом сказала свекровь. — Всего хорошего.
Ольга еще посидела, удовлетворенно слушая гудки. Потом тоже опустила трубку. Лимитчица. Она, коренная москвичка!.. Разнеженный Славка как-то признался в постели, что так свекровь зовет ее. Сказал со смехом, но Ольга запомнила. Она не забывала таких вещей.
Она легко поднялась от телефона и, включив телевизор, принялась за уборку. Обычно убиралась по выходным, но сегодня особый случай, все обязано блестеть. Антон должен видеть, какая она хозяйка. Секс сексом, но когда мужику за тридцать, он начинает ценить налаженный быт. И на обед все будет тип-топ, на кухне размораживается индейка. Не пошлая курица, а настоящая индейка. Из духовки да под винным соусом!.. Ольга негромко запела, у нее было глубокое, волнующее меццо.
В начале двенадцатого она спустилась в магазин — оказалось, что в доме нет кетчупа. Это кстати. На днях видела в универсаме итальянский. Он вполне хорош, а в их универсаме дешевле, чем в коммерческих ларьках. В доме все должно быть на уровне, даже в мелочах. Антон наблюдательный, оценит и это.
День был солнечный, по-октябрьски золотой — в окнах на лестничных площадках обсаженный деревьями двор как на ладони, — и Ольга опять усмехнулась, чуть сузила глаза. Хорошо сейчас работать с граблями на солнышке, палый лист яблонь вокруг дачи чудесно пахнет, воздух свежий, голубоватый… Увы, мадам!
На втором этаже ставили металлические двери. Какая-то эпидемия с этими дверями, — можно подумать, все поголовно разбогатели, боятся, что ограбят. Двое молодых мужчин в клетчатых рубашках и комбинезонах — под западных рабочих — закрепляли притолоки, покрашенные блестящей черной краской. Один из мужчин окинул спускающуюся по лестнице Ольгу долгим взглядом. Ольга холодно посмотрела на него. И в ту же секунду ее словно током пронзило.
Да! Да!
Она почувствовала, как жарко и сладко дернулось внизу живота, как мгновенно потяжелели, сделав тесным бюстгальтер, груди. Черные усы, откровенный прямой взгляд, крепкое лицо с раздвоенным подбородком — ее тип. Мужчинистый мужчина, как говорили девки на прежней работе, в салоне. Жан Марэ, Александр Серов.
Не меняя выражения лица, она прошла мимо. Уж что-что, а владеть собой Ольга умеет.
В свое время у нее было несколько таких парней. С ними она действительно не знала проблем с оргазмом, минута — и готово. Но эти на вид крутые мужики для жизни не годятся. Вскоре оказывалось, что или здорово зашибают, или такие ничтожества, что противно. А один, майор из академии Жуковского, все время норовил сделать двустволкой. Отлично учился, пояс по тхэквондо, а как ложились в постель, начинал просить изображать мальчика. На Жана Марэ оказался похожим не только внешне.
В общем-то, когда у тебя появляется опыт, понимаешь, жить эмоциями нельзя. Замуж она вышла за Славку, хотя кончает с ним по большим революционным праздникам. Зато надежная семья. Для женщины это много значит. Есть, конечно, и к Славке претензии, иначе не закрутилось бы с Антоном, но по большому счету он не худший вариант.
Ольга подумала о муже почти нежно, даже с легким сожалением, будто они уже разошлись. Если серьезно, все в жизни случайно, в том числе близкие люди. Заменяемо — вот точное слово. Знакомишься с неплохим вроде бы человеком, каких в Москве сотни тысяч, начинаются отношения, привязываешься, но все, если без романтических соплей, — из тебя самой. Ты — главное. Будет другой человек — все окажется таким же, ну, с небольшими вариантами. Этот или другой, разницы особой нет, потому что основное ты сама. Однажды по телевизору Ольга видела сюжет, как шелкопряды вьют коконы. Им бросают сухие ветки, и каждая гусеница устраивается на той, что к ней ближе. Хотя веток этих куча.
У подъезда, толкая перед собой детскую коляску, гуляла Света с третьего этажа. На мгновение Ольга задержала шаг. Совсем ни к чему, что Света увидит ее, — все нормальные люди уже на работе. Она, конечно, не будет знать, к кому в подъезде идет Антон, но береженого бог бережет. Надо что-то делать. Широко улыбаясь, Ольга направилась прямиком к коляске.
— Как живете, как животик? — Она склонилась над ребенком, зачмокала губами. — Какие мы большие, какие серьезные!.. Не приставай к нам, тетка!..
Света смотрела на нее с недоумением. Что ж, понятно, Ольга не слишком подпускает к себе, подруг в подъезде у нее нет.
— Свет, ваши из деревни картошку в этом году привезут?
Соседка, все еще недоумевая, пожала плечами.
— Вроде обещали.
Она несколько раз пыталась поближе сойтись с Ольгой — то забежит денег на день-два перехватить, то сообщит, что в овощной дыни завезли, — но Ольга держала ее на расстоянии. Что у нее может быть общего с этой многодетной бабой? Двое в садик ходят, так ей показалось мало, третьего завела. Это по нынешним-то временам.
— Светик, большая просьба. Если будет возможность, мы купили бы мешок, а? Ладно?
— Хорошо. — Соседка опять пожала плечами.
— Ну, побегу. Опоздала — кошмар! Начальник холку намылит, точно. — Ольга сделала рукой в сторону коляски. — До свиданья, маленький!..
Пусть думает, что она из-за картошки подкатилась. Главное, чтобы видела, ее дома нет, ушла на работу. Если даже заметит Антона, его появление связывать с Ольгой не будет. А как уж она проскочит незамеченной обратно, это ее проблемы…
С гуляющими мамашами надо быть осторожной. Очень. Целыми днями ошиваются во дворе, все видят.
До обеденного перерыва в департаменте время еще оставалось, и ванну Ольга принимала не спеша. Приятно было лежать в пахнущей лавандой воде, расслабленным движением отводить от лица высокую легкую пену. Хорошо.
Однако настоящего покоя все-таки не было. Чем ближе к часу, тем муторней становилось. Ольга знала за собой эту особенность, вернее, слабость. С утра вроде бы ничего, все четко и ясно, никаких комплексов, а потом потихоньку начинал точить червячок, появлялась дурацкая неуверенность. Волей только держалась. И — логикой.
Она отлично понимала, что рискует, но в самом деле наступила пора пригласить Антона к себе. Конечно, лучше бы на нейтральной территории, но снимать квартиру ей не по карману, а Антон ни разу даже не заикнулся. Любовь в конторе для начала, может, и неплохо, но если хочешь серьезных отношений, нужно переводить на другие рельсы. Иначе, Ольга знала, закончится ничем, само собой сойдет на нет, а это в ее планы не входило.
И еще. Был в ее приглашении один момент, может, самый главный. Надо знать, как далеко Антон намерен зайти. Одно дело собачьи радости на работе, другое, когда замужняя женщина приглашает тебя домой. Это уже обязывает. А мужики, в общем-то, трусы. Надо было видеть Антона, когда она попросила отгул и сказала зачем. Опустил голову и принялся один за другим выдвигать ящики стола, будто там его ждало что-то необыкновенное. «Тебе неудобно, что Славка одноклассник?.. — стараясь, чтобы в голосе прозвучало легкое разочарование, спросила она. — На коллегии ты был без сантиментов. До сих пор помню, как врезал этим мафиози…»
Рассчитала она верно. В них столько мальчишеского, лишь подхвали, в лепешку расшибутся. А уж показаться трусом не бывает хуже. «Хорошо, — сказал Антон и поднял на нее усмешливые глаза. Он все понимал, человек неглупый, а все же делал, делал, как она хотела! — Приду, девушка. Все нормально».
И все же Ольга теперь сомневалась. Может, обычный ее бзик, вдруг накатившая неуверенность, а может, и нет. Каждый человек — ящик с двойным дном, что-то на виду, а еще больше скрыто. Чего, например, Антону стоит сказать, что как раз перед самым обедом его вызвало начальство? Или неожиданное совещание, и такое бывает. Да мало ли. Вычисляй потом, так ли на самом деле или благовидный предлог. Еще эта заноза — Вика, жена, тоже надо что-то делать. Антон с ней то сходится, то расходится, может, Ольга для него так, сбить охотку, и нынешнее положение его вполне устраивает.
Глухо — сквозь дверь — зазвонил телефон. Ольга потянулась к халату. Полногрудая, белокожая, еще стройная, она приподнялась над ванной, но тут же, улыбнувшись на себя, опустилась обратно. Рефлекс. Ее нет сегодня дома. Для всех, кроме Антона, она в Медведково, в местной командировке, вернется поздно.
Звонки оборвались, однако через минуту телефон зазвонил опять. Дублируют. Интересно, кто? Стараясь не намочить волосы, которые упрямо вылезали из-под шапочки, Ольга откинулась назад, удобнее устроила затылок на крае ванной. Нет никого дома, нет!..
А поначалу она на Антона не обратила внимания. Обычный мужик, уже с залысинами и брюшком, хотя со Славкой они одногодки. Славка их и познакомил на встрече выпускников. Ольга к таким мероприятиям относилась прохладно, в своей школе ни разу не была, да и зачем они, эти надоедливые «а помнишь?» от давно уже чужих друг другу людей? Но Славка ее потянул с собой. «Ты ничего не понимаешь! — Он крутился перед зеркалом, прикладывая к рубашке то один, то другой галстук. Ольга давно не видела его таким возбужденным. — У нас отличные ребята, в школе был самый дружный класс!.. И в бизнесе ребята могут помочь. А что, идея!» Ольга ничего не сказала, но про себя усмехнулась. Бизнесмен по трехпалым рукавицам…
Славкины одноклассники ее в самом деле удивили. Обнимались, кричали, перебивали друг друга, женщины пустили слезу. На столах одно шампанское, а вели себя, как здорово поддатые. Славка прыгал стрекозлом, цвел и пахнул — Ольга не знала, что он может быть таким. Мужчины сгрудились в кружок, согнулись, как хоккеисты перед матчем, что-то неразборчивое скандировали, потом запели про негра Томми саженного роста, которого линчевали за любовь к белой девушке, хоть кожа черная у нас, но кровь красна…
По всему было видно: этот работяга, этот в конторе где-нибудь сидит, этот из нынешних — смотрит как бы издалека, покровительственно, — но все дурили и бесились, как пацаны. «Оля, я здесь человек! — шептал Славка, глаза у него были сумасшедшие. — Ребята мои, девчонки!.. Оля, счастье!..» — и бил себя кулаком по коленке. Ольга немного даже обиделась — выходит, она счастья мужу не дала, раз он счастлив среди бывших одноклассников.
С Антоном они оказались рядом за столом. Когда он узнал, сколько Ольга получает (салон без работы, клиенты почти не ходят), предложил устроить к себе, в недавно организованный департамент. И устроил. Взял в инспекцию, в которой был замом начальника. Славка, тот только щеки умеет надувать: «Не боись, с моими связями ноу проблемс!..» Будто сам не убедился, как бывшие комсомолята шарахаются друг от друга. Не то что ей, ему помочь не захотели. Сообразительные ребята, одни из первых подались в бизнес. Славка у себя в райкоме промедлил, думал, Горбачев устроил великую провокацию, выявляет ренегатов. Дитя. У них вся семья с прибабахом. Это поначалу Ольга считала, что ей повезло — свекор кандидат наук, преподает, свекровь знает французский, что-то там переводит. Все ясно стало потом. Свекор, пока не умер, таскался, уже пенсионер, к себе в институт на партсобрания, после девяносто первого устраивали сходки на квартирах, клеймили, пели «Интернационал»… Свекровь, наоборот, оказалась демократкой, до октябрьских событий ни одного митинга в Москве без нее не обходилось — еще бы, дворянских кровей…
Славка после райкома долго не мог устроиться. С большим трудом взяли в фирму, которая занимается рабочей одеждой — комбинезоны там, рабочие рукавицы, халаты. Платят не много, меньше, чем она в департаменте получает, но не это хуже всего. Сломался ее благоверный. Может часами лежать на диване, изучает узоры на покрывале. Или вдруг вскочит, давай, мол, схожу в магазин, уберусь в квартире. Как-то даже белье постирал. Суетится, а все равно пришибленный. Тридцать два мужику, мог бы запросто вписаться в ситуацию, сейчас как раз такие делают деньги. Чего-то ему не хватило, хотя данные вроде бы…
Ольга глубоко вздохнула и поднялась из ванны. Скоро час, пора. И надо посмотреть, как там индейка в духовке.
Сегодня все должно быть на высшем уровне. Обязательно!
Антонов приход был смазан. Опять зазвонил телефон, и звонил так настойчиво, что Ольге сделалось тревожно. Однако она не шевельнулась, не отошла от окна, из которого видна была остановка. Нет ее дома, нет.
Трубку нельзя было брать ни в коем случае, все так, но времена, когда она ждала от жизни чудес и счастья, давно прошли. Вместе с не по-хорошему упорными звонками выскочила мысль, которая постоянно сидела в ней и которой она боялась, — что-то с Игорем.
Она подошла к телефону, минуту стояла, не поднимая трубки, потом все же не выдержала.
— Да.
— Наконец-то!.. Ты, мать, даешь, полчаса телефон обрываю! На горшке сидела?
Ольга узнала сразу: Женька Веселова, вместе работали в салоне. Первым порывом было обложить ее, но Ольга сдержалась.
— Вы ошиблись номером, — сказала она и положила трубку.
Нашла время звонить, идиотка!
Она знала, что Женьке нужно от нее, откуда эти звонки чуть ли не каждый день и долгий треп ни о чем. Веселова ушла из салона на год раньше ее. Тетка она активная, хабалистая, стала мотаться в Эмираты, торговала в Коньково и одно время звала Ольгу к себе — мол, человек с головой в этом деле не пропадет. Ольга не пошла. Поздно, челноки, кто первым среагировал, сливки сняли. А тут и работа в департаменте подвернулась. Угадала она точно — у Женьки начались неприятности то ли с налоговой инспекцией, то ли с рэкетом. Ей даже мебель пришлось продать. Теперь она искала нормальную работу, клещом впилась в нее. Ольга могла бы помочь, в хозу есть места, и отношения с бабами у нее там хорошие, но что-то подсказывало — не торопись. Повремени. Так будет лучше.
Ольга даже не сразу сообразила, что на этот раз звонят в дверь. А когда наконец поняла — нет, не телефон, — бросилась в прихожую. Но все равно осталось подспудное, тревожащее: почему звонят домой, если она на работе?.. Другие чувства перебили беспокойство. Потом, ладно.
В белом плаще, с дорогим букетом роз Антон смотрелся импозантно. Стоял у порога, улыбался и был несколько смущен. Ольга быстро впустила его, закрыла дверь и почувствовала, как пружина внутри ослабла. Пришел!.. И смущен. Хороший знак.
— Не откажите в милости. — Антон подал потрескивающий целлофаном букет и затоптался, снимая в тесной прихожей туфли. Он не знал, как себя вести, и от неловкости переигрывал. Похохатывал, преувеличенно внимательно рассматривал безделушки на трюмо, кивнул на поданные Ольгой шлепанцы: — Славкины?..
— Обижаешь, начальник. Ненадеванные, — в тон ответила Ольга.
Она опять чувствовала себя уверенно, хотя, в общем-то, все только начиналось. Спрятала лицо в цветы, вдохнула нежный, пахнущий молодостью запах. Дарили. Трезво подумала, что придется выбросить в мусоропровод. Славка не должен ни о чем догадываться, все еще так тонко.
— Я тебя такой еще не видел. — Антон удивленно смотрел на нее. Румянощекий, крепкий, словно гриб-боровик, он был по-своему симпатичен и восхищался, похоже, искренне: — Царица!.. Я не шучу.
Ольга, поправив складки на новом платье, не знала, куда девать руки. Она волнуется, встреча с мужчиной дома для нее не обычное дело, Антон должен это видеть. На него она не смотрела, но чувствовала, как в нем что-то быстро менялось.
— Я так не могу. — Антон не сводил с нее глаз. Он сглотнул и подался вперед, обнял жесткими руками.
Ольга хорошо знала, что это значит у мужчин.
— Ты хоть плащ сними…
Хорошо, что не вытащила индейку из духовки, стыла бы сейчас на столе.
Антон шепнул:
— Что-то не так?
— Все нормально.
— Я же чувствую.
— Все хорошо. — Ольга сосредоточенно прикрыла глаза, откинула на подушку голову и принялась с силой поддавать бедрами навстречу Антоновым движениям. — Сейчас, милый, сейчас… минутку… подступает…
Его не обманешь. Это Славка балдеет, когда она изображает негритянскую страсть, а Антон как-то хмыкнул: «Театр одного актера, девушка?..» Самое слабое место в их отношениях. На работе можно было свалить на обстановку, на то, что могут постучать в дверь, а здесь это не проходит.
Таскаешь, таскаешь свои травинки, разные зернышки, всякий нужный сор — муравей! Где улыбнешься, где пригласишь в комнату на чай, где дешево попадутся маслины, обязательно пару банок для него — вам случайно не нужно, Антон Сергеевич, а то я пожадничала, набрала вот. Или вдруг задумчиво скажешь, нет, мол, душевно близкого человека рядом. Славка, что Славка — вместе растим ребенка, все давно прошло. Хотя, конечно, по-своему дорог, все-таки муж. Что дорог — обязательно, она не профура и не собирательница скальпов. И все нужно мягко, на полутонах, не перегибать палку. Баб, которые откровенно бросаются на шею, мужики боятся. Сколько терпения, унижений и зависимости, кто бы знал!..
Ольга попыталась сосредоточиться, представить что-нибудь из «Калигулы». Антон нес глуповатое, постельное, бог с ним, верит, что женщина любит ушами. Она взяла его руку, просунула между вспотевшими животами — туда, вниз, к заветному.
— Девочка моя… — Антон погладил ее, нежно коснулся уже успевших сбиться волос на подушке. — Не получается, и ладно. Ты мне и такая нравишься, оставь.
Ольга не ответила. Нет уж, на такие штучки она не покупается. Подумает, фригидная. Фригидных мужики не любят. Оставалось одно средство, которое она открыла для себя недавно. Что-нибудь сильное, резкое, жестокое. Последняя коллегия, когда Антон врезал этим лощеным мальчикам из благотворительного фонда. Она тогда почувствовала почти то же, что и сегодня на втором этаже, где ставят дверь. После коллегии даже пришлось пойти поменять прокладку.
Так, Антоново разгоряченное лицо, жесткие слова, губы четко произносят каждую буковку, сила в борцовских крепких плечах, шее — и перетрухавшие молокососы, устроились, сволочи жидкие, у каждого счет за границей, на иномарках ездят. Антон их давит, размазывает по стенке, в нем сила, гнев, мощь, его не удержать, не запугать, киллеров не боится — бледные, глазки опустили, трещат куриные кости, дерьмо полезло, ничто не поможет, сволочи, подступает, дави их, Антон, дави, ничтожества, мразь, подступает, подступает, Антон, сволочи, сволочи, Антон!..
Она сама такого не ожидала. И так быстро. Вверху лопнуло множество огней, расцветило небо пронзительное счастье. И еще раз! И еще!..
Праздник, салют. Даже больно.
Ольга обмякла, руки соскользнули с Антоновой спины, голова обессилено завалилась набок.
— Однако!.. — Антон был приятно удивлен. Он грузно опустился рядом, просунул руку ей под голову и притянул к себе. — Умница моя. Мы с тобой дуплетом.
— А то, — слабо сказала Ольга.
Слава богу!..
Момент был самый неподходящий, умиротворенность и полная расслабуха, но именно тут ее осенило. Словно из кубиков с разноцветными боками — такими кубиками еще недавно играл сын, до сих пор где-то лежат на антресолях — вдруг сам собой сложился цельный рисунок. Женьку Веселову она в департамент устроит, ладно. Но сначала та должна помочь с Викой, Антоновой женой. Нужно сделать так, чтобы они разошлись окончательно. Как — не ее проблемы. Если Женька хочет работать в департаменте, пусть думает. Всю информацию она даст, а там Женькино дело. Женька ушлая, сумеет.
Все сошлось четко и жестко, едва ли не с металлическим щелчком.
От неожиданной удачи Ольге стало весело. Ее охватило нетерпение, захотелось сейчас же спросить Антона о жене (она ее как-то видела, Вика заходила в департамент — крашеная блондинка, ничего особенного). Но Ольга знала, теперь нельзя. Уткнувшись Антону в плечо и посмеиваясь, она стала рассказывать, как обвела сегодня вокруг пальца бдительную соседку, вернулась домой никем не замеченной.
У них должны быть общие истории, свои тайны, понятные с полуслова приколы. Это связывает прочнее секса. Антон должен считать, что отлично знает ее, что она перед ним как на ладони. Долгий, осторожный труд. Она терпеливый муравей.
— А как ты вернулась? — Антон по-прежнему обнимал ее, пресыщенного равнодушия не чувствовалось в нем. И Ольга опять порадовалась: похоже, действительно любит.
— А ты не обратил внимания на террасу вдоль четвертого этажа?
— М-м… Что-то такое есть.
— Это на случай пожара. Вдоль всего дома, есть выход на лестницу каждого подъезда… Ну?..
Антон пристально смотрел на нее, его губы расползались все шире и шире.
— Да ты коварная женщина!.. Вошла в другой подъезд, по террасе — и на свою лестницу?..
— Соображаешь, — Ольга польщенно улыбалась. — Сам понимаешь, мне гласность ни к чему, я не Горбачев.
Антон захохотал и принялся тискать ее.
— С тобой надо быть бдительным!
— Не тебе, — шепнула она. — Не тебе, милый…
Уже потом, думая обо всем случившемся, Ольга никак не могла вспомнить, кто из них первый услышал, как задергалась на цепочке дверь.
Выражение Антонова лица запомнила хорошо — мгновенная отчужденность, неприязнь. Наверно, подумал, что она его подставила. «Кто?» Ольга выскочила из постели и метнулась к двери в спальню, где они были, щелкнула задвижкой. Это Славка, ключ только у него. Почему?! Сам говорил, будет весь день занят, у них на складе инвентаризация!..
На какое-то время она потеряла голову. Это только в анекдотах смешно, когда муж приходит домой и застает любовника. «Одевайся, посидишь на балконе! — зашептала она и бросилась, комкая, собирать валяющуюся на паласе Антонову одежду. — Быстро! На!..» Глупо, конечно, и тоже из анекдота — прятать любовника на балконе. Позже Ольге будет неприятно вспоминать об этом. Антон усмехнулся и отстранил ее: «Не пори горячку». Он оделся и вышел в прихожую, где сквозь щель, что позволяла цепочка на входной двери, слышался сдавленный Славкин голос: «Оля, что случилось? Оля, открой!..»
Она щелкнула за Антоном задвижкой и принялась быстро одеваться. Глухое бормотание мужских голосов, возня, что-то упало, похоже, Славка рвался к спальной, Антон не пускал. «Ну, блядюга! Я тебе!..» Ожесточенное сопение, может, дерутся.
Ольга уже взяла себя в руки. Здесь ее не должно быть. Пусть мужчины разбираются сами. Она дождалась, когда немного затихло — кажется, Антон оттеснил Славку то ли на кухню, то ли в Игореву комнату, — и выглянула в прихожую. Схватила плащ и выскочила на лестничную площадку. Так, хорошо. Теперь за Игорем. Как бы дело ни повернулось, она его не уступит.
Сын у свекрови, и Ольгу словно обожгло — придется встречаться с этой сукой. То, что Славку навела свекровь, она ни на секунду не сомневалась. Где просчет, что она не учла?!
Из автомата у метро она позвонила матери. Трубку долго не брали.
— Мамун, это я. Сейчас с Игорем приеду, останемся ночевать.
— Случилось что? — хмуро сказала мать.
— Приеду, расскажу. А что у тебя? Голос какой-то…
— С читателем, паразитом, воевала! — заблажила, будто только и ждала Ольгиного вопроса, мать. — Оба ваучера, сволочь, пропил! Хотела сегодня отнести, туда-сюда, их и след…
— Мамун, потом, — холодно остановила Ольга. Хотя в семье она была младшей, мать и сестра подчинялись, признавали ее ум. — Читатель нажрался — вызывай милицию, скажи, хулиганит. Пусть среди бомжей посидит, подумает. Я сейчас приеду.
Мать сразу сбавила тон:
— Может, не надо милицию? Все ж не молодой, еще чего отобьют.
— Решай, как знаешь. Но чтобы мой ребенок пьяную морду не видел, — поняла?
Читателем в семье прозвали отца, тихого пьяницу. Раньше, когда еще жили в коммуналке на Каляева, мать стеснялась, что он в одиночку пьет, и на вопрос соседей, чего это целыми днями не слышно мужа, кивала на дверь их комнаты, со значением говорила: «Читает!» С тех пор и пошло это «читатель».
В квартиру свекрови Ольга позвонила с каменным лицом. Ни слова не говоря, быстро одела Игоря и лишь перед самым уходом, уже в дверях, неожиданно, остро взглянула, рассчитывая что-нибудь заметить в Зинаиде Викторовне. Уж она бы ей все тогда сказала!.. Но столбовая дворянка делала вид, что ей жалко расставаться с внуком. Придерживала на вислой груди халат, сладко пела:
— Игорек, не забывай бабушку, хорошо, дружок? Приезжайте с папой в воскресенье, в зоопарк пойдем.
Стерва! Где, где она прокололась? Неужели, когда Женьке Веселовой ответила, а эта набрала номер, было занято, и она что-то сообразила?..
В метро Ольга подумала, что документы дома оставлять нельзя. Славка, хотя в прошлом и комсомольский работник, бывает дурным, может с ними что угодно сделать. На Пушкинской она пересела и через полчаса, держа Игоря за руку, стояла перед своим домом.
— Игорек, иди к ребятам в песочницу. Я быстро.
Сын посмотрел на нее своими серыми глазами, удивленно взмахнул длинными ресницами.
— Я уже большой, мама… Домой не пойдем?
У Ольги мягко, как ласковый звереныш, повернулось в груди сердце.
— Ты побудь пока здесь.
Совсем ни к чему ребенку быть свидетелем того, что может произойти. От Славки можно ожидать сейчас любой выходки.
Однако то, что она услышала, осторожно повернув ключ, озадачило. В квартире пели пионерские песни. В первый момент Ольга подумала, что это радио на кухне, но потом поняла — нет, Антон и Славка.
Она ждала чего угодно, но то, что Антон еще здесь, более того, они вдвоем распевают песни, заставило растерянно остановиться. Из прихожей было видно, что постель в спальне все так же разбросана, на паласе валяются мужские носки. А на кухне между тем пели:
Птица крыльями машет,
За собой нас зовет.
Пионеры, друзья и товарищи наши,
Собираются в дальний поход…
— Старик, — вдруг отчетливо послышался Антонов голос, — я перед тобой виноват, старик! Я не имел права так поступать. Ударь меня, я сволочь!..
У Ольги все внутри оборвалось. Она сделала шаг к кухонной двери, задержала дыхание.
— Ты не виноват, Тошка! Любовь всегда права! — Это уже Славка. — Я пас. Вы любите друг друга. Я не буду мешать, я не эгоист херов — уйду!..
— Категорически возражаю! Дай мне по морде, старик.
— Я не эгоист! Любите друг друга. Я к матери уйду, квартира ваша!..
— Оля твоя, старик! Я виноват, извини, Оля — твоя жена…
У нее лицо пошло пятнами, она с силой толкнула дверь. За кухонным столом сидели, обнявшись, муж и Антон. Под остатки индейки подтекало пролитое шампанское, которое она приготовила к Антонову приходу. Здесь же высилась неизвестно откуда взявшаяся и уже пустая бутылка «Распутина».
Увидев Ольгу, Антон поднялся. Выглядел он не таким уж и пьяным, как можно было подумать по голосу.
— Я пойду.
— Нет, я пойду! — Славка ухватил Антона за плечи и попытался посадить на место. Крепкий Антон не садился. — Это я лишний!..
Ольга переводила злые глаза с одного на другого. То, что она сейчас услышала, было оскорбительно само по себе. Но за всем этим всплывало еще одно, намного хуже. Ее с д а л и ! Ее сдали о б а !.. Какое, к черту, благородство, какая порядочность. Просто оба от нее отказались!..
Она шагнула в прихожую, распахнула дверь на лестничную площадку и принялась срывать с вешалки и вышвыривать одежду.
— Пошли вон! Вон, козлы!
— Оля, ты не права. Мы, как интеллигентные люди…
— Вон!
Все так же в обнимку, задевая плечами углы и мебель, Антон и муж вывалились из квартиры. Ольга с остервенением захлопнула дверь. И остановилась, не зная, что делать дальше.
Красиво ее сделали, грамотно! Кто бы подумал!.. Недооценила, как недооценила!..
— У дороги чибис, у дороги чибис, — пели на лестничной площадке. Голоса постепенно удалялись в пролеты, становились гулкими, бубнящими. — Он кричит, волнуется, чудак. А скажите, чьи вы? А скажите, чьи вы?..
Даже сквозь дверь было слышно, что кто-то из поющих то ли смеется, то ли рыдает. Кажется, Славка.
Победитель получает всё…
Размышляя о несправедливости жизни (с возрастом — почти спокойно, без горечи), я натыкаюсь на роскошную тенистую зелень парка имени Низами, на крики смуглых болельщиков вокруг импровизированного ринга в одном из его уголков, на белый китель папы с орденскими планками, на мамино нарядное крепдешиновое платье, на раздавленные ягоды перезревшего тутовника вдоль дорожек парка, на их фиолетовые кляксы…
Это была одна из первых несправедливостей жизни, с которой я столкнулся. Пусть даже вчуже, меня не касавшаяся. Мне было лет семь-восемь, все впечатления прочным тиснением оставались в памяти. И хотя потом я сталкивался с несправедливостью и в более, скажем так, крутых проявлениях, запомнилась именно эта, первая.
Однако по порядку.
Домой офицеров отпускали неохотно даже по воскресеньям. Папин артиллерийский полк был расположен на одном из островов, прикрывавших вход в бакинскую бухту. Отсюда, видимо, и эти строгости, дополнительно накладываемые и на без того строгую армейскую жизнь. И если папа получал увольнение на воскресенье, для нашей семьи это было праздником.
Мне трудно представить жизнь ребят, у которых не было отцов. Хотя время шло послевоенное и у многих отцы не вернулись с фронта. Трудно, наверно, еще потому, что семьи офицеров и сверхсрочников жили обособленно в военном городке и с бытом гражданского населения почти не сталкивались. Как можно обходиться без особого запаха портупеи, которую папа снимал, переступив порог дома? Без запаха «Казбека» в роскошной коробке с черным всадником в бурке на фоне белых гор? Как не замирать от преданности и любви, когда папа мимоходом гладил полной своей ладонью твою голову? Как не отираться возле него весь воскресный день, вызывая недовольство мамы, которая тоже соскучилась по нему?..
С папой было интересно, он был веселый выдумщик. За живой предприимчивый нрав папа дал мне домашнее имя Коммерсант, брату Лене — Бухгалтер. Леня был бледный, тихий, переболевший малярией и действительно напоминал невзрачного конторского служащего. Воскресные летние вечера семья нередко проводила на самодельной скамейке возле нашего щитового дома, и папа, например, мог объявить конкурс между мной и младшим братом на лучшее исполнение стихотворения или песни.
На глазах тонул закат в недалеком Каспийском море, стояла редкая для Апшерона безветренная погода. Мы с Леней старались изо всех сил. Победитель премировался тремя рублями. Побежденного умный папа тоже одаривал тремя рублями, дабы не вызвать неприязни к брату и скрасить тому горечь поражения.
Но интересней всего были воскресные походы в парк культуры и отдыха имени Низами. В пору нашего детства это был едва ли не единственный зеленый островок, оазис в окрестностях военного городка. Всё остальное — асфальт, обширные проплешины песка и чахлые деревца, которые никак не могли по-настоящему прижиться в сухой, пропитанной нефтью земле, шары несомой ветром верблюжьей колючки.
В зеленом раю парка Низами легко было представить Тарзана, затаившегося в кронах высоких деревьев (фильм о диком человеке триумфально шел по стране), но рядом с нами был папа в своем белом выходном кителе с планками наград на груди, и мы ничего не боялись.
— Интересно! — сказал однажды папа, останавливаясь у входа в парк. — Первенство по боксу среди молодежи… Как, хлопцы, посмотрим?
На фанерном стенде для объявлений был прикреплен лист белой плотной бумаги. На нем изображались стоящие один напротив другого два человека в длинных трусах и с большими коричневыми кулаками. Смотрели они друг на друга, нагнув головы, исподлобья. Ноги у боксеров были полусогнуты, казалось, парни вот-вот начнут приседать, как во время физзарядки.
— Обычный мордобой, ничего хорошего, — осуждающе отозвалась мама. — Нечего им на это смотреть.
— Не скажи. Будущим мужчинам надо уметь дать сдачи. Как, хлопцы, пойдем?
Леня по причине малолетства собственного мнения не имел, а мне было интересно, хотя о боксе я почти ничего не знал. Однако большие коричневые кулаки впечатляли. Ребята в военном городке довольно регулярно дрались.
— Пап, а что у них такое на руках?
— Как — что? Специальные боксерские перчатки, пора бы уже знать!.. Фильм такой был, «Первая перчатка», не смотрел?
— Откуда им знать, фильм довоенный, — вступилась мама. И тут же опять недовольным голосом выразила свое отношение к боксу: — Ладно, пошли в парк, а то как прилипли!..
Первым делом была карусель. Мама волновалась, не стошнило бы меня или Лёню. Но, как правило, обходилось. Потом шел тир, в котором можно было выиграть приз. Однако цифры на «бомбах» (их сбрасывал самолет, скользящий по тросику и запускаемый точным выстрелом) никак не складывались в призовую сумму. «Жулик! — говорил папа о смуглолицем человеке, распоряжавшемся в тире, и уводил нас. Портить выходной ему не хотелось, и он добавлял едва ли не с восхищением: — Это ж надо так подобрать на бомбочках цифры, чтобы никто выиграть не мог!..»
— А не прогуляться ли нам, хлопцы? — наконец спрашивал папа, когда семья, пройдясь по парку и побывав едва ли не на всех аттракционах, опускалась на какую-нибудь из рейчатых лавок в тени. — Пусть мама пока почитает, не будем ей мешать. Я правильно, мама, говорю? — И едва заметно подмигивал нам.
Мы с Леней давно ждали этих слов. Но у мамы были причины с подозрением отнестись к папиным словам. Подняв от книги лицо (выходное крепдешиновое платье предполагало и книгу в руках, и тенистую скамейку, и послушных, воспитанных детей, как в любимых мамой книгах), мама испытующе смотрела на папу. И, выпадая из образа, на всякий случай грозила пальцем:
— Смотрите мне! А то после каждого воскресенья у них горло болит!..
— Ну что ты! — Папа в оскорбленном недоумении поднимал плечи с золотыми погонами на белом кителе. — Мы и близко к кафе не подойдем!.. Обещаем, хлопцы?
Мы с братом торопливо кивали, про себя опасаясь, что папа в самом деле выполнит обещание и мороженого нам сегодня не видать как своих ушей. По крайней мере, столько, сколько захотим. На открытой веранде кафе упоительно сладкое мороженое подавали в запотевших металлических вазочках. До сих пор чувствую пальцами холод этих блестящих гладких вазочек.
Пломбир был если уж не вершиной нашего воскресного счастья, то одним из его пиков. И пусть на следующий день у нас болело горло, и мама, ругая уехавшего ранним утром на службу лукавого папу, заставляла полоскать горло противной марганцовкой.
В тот раз все вышло по-другому.
— Сначала посмотрим бокс, — решил папа, едва мы отошли от рейчатой скамейки, на которой осталась мама с книгой. Он прислушивался к крикам и свисту со стороны летнего театра. — Бокс учит мужеству. Пошли! — И повел нас к сквозным решетчатым стенам недалекого летнего театра.
— А мороженое?.. — дружно заныли мы с Леней.
— Будет вам и мороженое. Но потом.
На сцене летнего театра большим квадратом были натянуты веревки (позже я узнал, что их называют канатами, а сцена была рингом), за веревками, как на афише при входе в парк, топтались два взрослых парня. Оба в майках и длинных трусах, на руках — большие коричневые перчатки, о которых я уже знал, что они боксерские.
Разница была лишь в том, что парни не замерли на месте, как на афише, а прыгали один вокруг другого, норовя ударить. Рядом с ними все время суетился какой-то человек в черных брюках, белой рубашке и с усиками, как у Чарли Чаплина. Это, объяснил папа, был рефери, то есть судья.
Болельщики на лавках перед сценой радостно вопили, если удар кого-нибудь из боксеров приходился в лицо или голову противника. «Врежь ему от души!», «Завали его!» и что-то еще, но по-азербайджански. В военном городке, когда ребята дрались, появлялись их матери или какие-нибудь другие тётки, стыдя и ругаясь, разгоняли драчунов. А здесь человек с чаплинскими усиками даже не думал стыдить и разгонять. Болельщики же бурно радовались каждому удачному удару и в азарте даже вскакивали на лавки.
У боксера в синей майке уже был разбит нос, кровь по губам стекала на подбородок. Видеть это было неприятно, а парня жалко. Когда судья что-то крикнул и, взяв его за локоть, повел в образованный веревками угол, я подумал, что драке под названием «бокс» конец. Но женщина в белом халате вытерла парню скомканным бинтом подбородок и нос, кивнув судье: можно продолжать. Тот, все так же держа парня за локоть, повел его в центр ринга. Там, нетерпеливо переминаясь, дожидался коренастый соперник в красной майке.
«Бокс!» — скомандовал судья и отскочил в сторону. Коренастый сразу же ударил, и его противник рухнул. Свист и восторженные вопли зрителей были, наверно, слышны во всех уголках парка.
Судья, наклонившись над лежащим, стал говорить что-то отрывистое и в такт взмахивал рукой. «Открыл счет, — сказал папа, не отрывая глаз от ринга. — Если сейчас не поднимется — нокаут, проиграл!» Мне показалось, что и на нашего обычно добродушного веселого папу подействовал общий азарт.
Лежащий боксер с трудом поднялся, принял стойку, даже попытался ударить противника в красной майке, однако ноги плохо держали его, и он промахнулся. «Всё, поплыл», — сказал папа с досадой. Красный боксер ударил точно, и синий опять упал. Судья и на этот раз начал считать, наклонившись над ним и взмахивая рукой. Но самое большее, что сумел сделать синий, это ненадолго встать на четвереньки. Потом опять заваливался на бок. Кровь из носа текла на доски сцены.
— Десять! — закончил считать судья. — Нокаут!
Раздвинув канаты, на ринге появились двое крепких парней и поставили на ноги упавшего. В их движениях и на лицах было презрение. Слабак!.. Судья взял проигравшего за запястье выше перчатки, с другой стороны к судье, пританцовывая и всем своим видом показывая, что готов еще раз как следует врезать, приблизился второй боксер. Судья взял и его за запястье. Зрители восторженно засвистели и принялись топать ногами по гулкому дощатому полу летнего театра.
Когда был объявлен победитель и перчатка красного взлетела вверх, на ринге появился какой-то человек в костюме и, несмотря на жару, в галстуке. В руках у него блестел кубок. Похожие стояли в уголке спортивных достижений нашей школы. Я уже знал, что завоевать кубок очень почетно.
— Так это был финальный бой, оказывается, — с некоторым разочарованием заметил папа, почти не слушая человека в костюме с галстуком. — Опоздали мы, к самому концу пришли. Жалко!..
Но меня поразило другое. Мужчина в костюме протянул кубок не тому, кто едва держался на ногах и был весь в крови, а боксеру в красной майке.
Я изумленно посмотрел на папу. Почему?.. Мало того что до крови побили, так еще кубок дали другому! Разве это справедливо? Разве честно?..
Парень с кубком, неуклюже зажав его в негнущейся перчатке, продолжал пританцовывать в боксерской стойке, время от времени выбрасывая вперед свободную руку, будто наносил удары. Зрители вокруг нас восторженно орали.
— А ты думал!.. — отозвался папа на мой удивленный взгляд. — Жизнь тетка суровая, слабых не любит. Умей быть сильнее, умей побеждать!.. — Он взял нас с Леней за руки и повел к выходу из зеленого театра. — Ну что, хлопцы, теперь по мороженому? А?
— Я не хочу, пап…
Отец наклонился ко мне, помолчал.
— Это пройдет, сынок, — негромко сказал он. — Так бывает. Думаешь, красного не били? Не валялся он на полу?.. Главное, собрать силы и подняться, дать сдачи. Привыкай к жизни, сынок, ты мужчина!..
Я молчал, едва не плача. Мне было обидно и горько.