Олег Ермаков. Родник Олафа
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2023
Олег Ермаков. Родник Олафа. — М.: АСТ, РЕШ, 2021.
«Родник Олафа» порадует любителей романов приключенческих и исторических; события в нем происходят на территории Смоленского княжества в начале 13 века. По поводу названия: Олаф — это не имя, как может показаться на первый взгляд; имеется в виду древнерусская «олафа» — дар, награда.
«Не дадена тебе олафа глаголати?» — обращается к главному герою один из персонажей. Да, отрок Спиридон «немко» и может лишь порой свистеть по-сычиному, за что и получает прозвище Сычонок. Впрочем, имен и прозвищ у героя много: он и Василек (у него яркие васильковые глаза), и Карась Немко, и Клюся, и Пойко Рунки (Мальчик Тайна) — оказавшись в новом окружении, он почти всегда получает новое имя, так как не способен назвать свое настоящее. Сделать главным героем немого, пожалуй, определенный вызов (самовызов) для автора, ведь действие романа динамичное, диалогов много, а герой-то молчит, лишь кивает в ответ на некоторые вопросы. Повествователь при этом почти всегда на стороне героя.
В начале романа мы видим мальчика, который горд тем, что отец-плотовщик впервые берет его с собой на реку: они отправляются из городка Вержавска с двумя друзьями отца на плотах по речке Гобзе, а потом по более полноводной Каспле в Смоленск продавать дубовые бревна. Позже Спиридону доведется оказаться в монастыре Бориса и Глеба, находящемся непосредственно за городской оградой Смоленска. Его настойчивое желание обрести голос — «слово бы молвить, песнь спеть» — продолжает двигать сюжет: герой стремится встретиться с кудесником Хортом Арефинским, найти родник, обладающий волшебной силой (родник Олафа), блуждает по лесам, оказывается в ладье варягов на Волге.
«Родник Олафа» — роман-путешествие (рука не поднимается назвать его травелогом); Спиридон почти не задерживается на одном месте — он постоянно в движении по смоленским рекам (на плоту, на ладьях или в маленькой лодке-однодеревке), в пешем походе по лесам и болотам. Но это, конечно, и роман воспитания. Сколько лет Спиридону? На первых страницах кажется, что перед нами мальчик лет 11–12; однако на последних перед читателем парень лет 14–15. Действие же охватывает всего полгода — от холодной еще весны до начала осени. В том-то и дело, что именно эти несколько месяцев оказались (по авторской воле) в жизни Спиридона плотно насыщенными тяжелыми испытаниями и судьбоносными встречами; по сути, мальчик проходит несколько инициаций, например, когда ему приходится защищаться от зверя топором или хоронить погибших.
Новые обстоятельства вынуждают его быстро взрослеть, становиться самостоятельным, защищать себя и добывать себе пищу, и соответственно меняется его внутреннее состояние и отношение к окружающему, перед читателем «не отрок, а поживший пешеходец». Вот, потеряв спутников и чудом избежав смерти, Спиридон стоит под грозой, он не прячется (его мучит жажда), не страшится, готов постоять за себя: «И долго так стоял, хоть и страшны были удары грома и сверканье молний. Но и не столь уже могучи над ним, чтобы оковать. Что-то свершилось здесь, на верху Днепра и всего подлунного мира… И сердце Спиридона, сына Васильева, стало как-то не подвластно никому и ничему. …Али и подвластно, но не такожде, яко прежде. И стоял-то голый малец, сжимая в одной руце прочное копие с острым жалом, готовый сразиться хоть и с Волохатым».
Лишенный речи Спиридон очень внимателен и даже проницателен (что порой спасает его), но он (да и некоторые другие персонажи) поступает не всегда логично; несколько поступков главного героя иначе как предательством по отношению к тем, кто ему доверяет, не назовешь. Но что мы знаем про логику 13 века? Чувство вины, кстати, Спиридону тоже, похоже, совершенно не знакомо.
Странствия героя по древней Руси, внезапные повороты его судьбы, многократная смена имен и прочие трансформации не могут не напомнить сюжет «Лавра» Евгения Водолазкина, но, во-первых, в «Роднике Олафа» охват не всей жизни героя, а только ее полугодовой фрагмент, а во-вторых, приключенческий жанр здесь явно доминирует, при том что по драматизму событий роман Олега Ермакова «Лавру» не уступает (уступает как раз по накалу драматизма). Другая ассоциативная параллель из новейшей прозы, возникшая при чтении, — сказочный «Финист — ясный сокол» Андрея Рубанова, с которым сближает опять-таки мотив странствия и еще более — фольклорный и этнографический колорит текста.
Структурно роман состоит из пяти частей: «Вержавляне Великие», «Смядынь», «В горах Арефинских», «Забобона» и «Шелк да янтарь», каждая из которых делится на несколько глав. Начало четвертой части дает понять читателю, что весь роман — прозаическое изложение истории про юность Спиридона Вержавского, которую поет на княжеском пиру — на пиру князя Ростислава Мстиславовича в Смоленске — старый гусляр Ермила Луч. Причем Ростислав Мстиславович назван князем не только смоленским, но и киевским, что дает возможность датировать этот пир 1240 годом. В «Роднике Олафа» историческими являются не только топонимы (названия городов и рек), но и некоторые личности, как минимум князья Ростислав Мстиславович («миролюбивый и умудренный князь») и коварный Святослав Ольгович. Если кто увлекается исторической географией, то ему, наверное, было бы любопытно прочертить маршрут путешествия Спиридона, отследить историю названий посещенных им мест, — и вот, например Вержавск, родной его город, отправная точка пути, реально существовал и исчез лишь в 18 веке.
В «Роднике Олафа» активно присутствует, точнее даже, действует природа: лес, реки, ручьи, гроза, солнце, вода и огонь, костер, деревья, животные и птицы, ягоды и грибы — все это живое и принимает активное участие в происходящих событиях. Ермаков рисует не столько красоты, сколько силы природы и показывает естественное существование человека 13 века в природной среде (и порой мистическое с ней взаимодействие). Показывает, насколько значимо для путника наличие воды поблизости (поэтому путешествия вдоль рек, ручьев) и возможность развести огонь, как жизненно важно наличие под рукой соли, ножа, топора, копья и лука со стрелами. А медведь, да и волк приобретают практически статус персонажей. На страницах много и иного зверья лесного: лось, лисица, барсук, кабаны, косуля, — и домашнего: лошадка Фуртина (непогода), пес Белун, коровы, овцы… Вообще, «Родник Олафа», несмотря на жестокость некоторых сцен, хорошее чтение для подростков, для читателей того возраста, когда тянет к романам Фенимора Купера и Вальтера Скотта.
И тем не менее основной конфликт в этом приключеском романе — религиозный и обусловлен моментом историческим: два мира — языческий и христианский — сосуществуют на страницах «Родника Олафа». Имена многих героев, например отца Спиридона — Возгарь Ржева Василий, — представляют собой сочетание имени древнерусского и крестильного (христианского). Сам Спиридон, следуя примеру отца и монахов в монастыре, повторяет слова молитв, но его тянет и к «дерзостному поганцу кудеснику Хорту», обладающему силой мистической, у него Спиридон ищет исцеления своей немоты. Многие герои четко разделены и даже противопоставлены по религиозной приверженности. С одной стороны, монастырь Бориса и Глеба (построенный, кстати, на месте гибели Глеба), образы монахов, смуглый и статный брат Стефан со своей «нутряной улыбкой», с другой — язычники и кудесники Хорт и Мухояр, семейство Нездилы Дервуши и другие жители Арефинских холмов. Стефан и хотел бы действовать только убеждением, но вынужден участвовать и в действиях насильственных, потому читательские симпатии обращены скорее к гордому, сильному и смелому Хорту.
Однако наиболее привлекательным Ермаков делает образ пустынника Ефрема Дымко, который «осиливает в одиночестве лесную жизнь» и от которого исходит «огромный покой»; с ним связан и мотив чуждого язычникам покаяния. Проницательный Спиридон чувствует исходящее от пустынника «говение» (благочестие): «Бысть он легок и светел и зело умен. Таких-то мнихов Спиридон и не встречал более. …Ефрем бысть премудрый. Около него отрок и чувствовал себя по-другому. …В Ефреме не было страху. Да, пожалуй, и от Стефана что-то в нем было, вот некая нутряная улыбка, веселость. Но без Стефановой жесточи».
Ключевым в романе как раз и становится спор язычников — кудесника Хорта и деда Мухояра — с пустынником Ефремом. В ответ на вопрос странников о том, что помогает ему выживать в одиночестве (они видят его разумно устроенный жизненный порядок и быт), Ефрем говорит, что «ткет непрерывно» «бесконечно умную Иисусову молитву». Но Хорт ведет с ним жесткий разговор про «кощея Хреста»:
«Христос не бысть кощей, — сказал Ефрем. — Ни в жизни земной, ни тем паче в жизни небесной.
— Но яко его исхлестали плетьми да к дереву приколотили? Яко кощея али татя?
— Ни, — отвечал Ефрем, откусывая лепешку. — То добровольное жертводеяние. Сиречь — свободный шаг. Он все провидел, прошал Отца пронесть ту чашу мимо, но не по хотению и страху, а по высшему промыслу. И тот промысел таков и бысть, и Христос его приял.
Хорт кивнул, и льдинки улыбок скользнули по его суровому лицу.
— Да, приходилось то слышать от ваших, мол, на то воля божия.
— Сице бо и есть.
Хорт испытующе смотрел на Ефрема.
— И все такоже и содеяли бы?
— Христа ради, — отвечал Ефрем.
— И коли тебе поднесли бы ту чару, — испил бы?
— С радостью, — отвечал Ефрем, но без улыбки».
В «Роднике Олафа» явно ощущается опора автора не только на исторические, но и на этнографические и фольклорные исследования. Описания праздника Ивана Купалы, жертвоприношений, песен и примет, одежды людей — все это есть в романе. В одну из весей (деревень) герои заезжают, похоже, только для того, чтобы в романе появилось и описание похоронного обряда. А с начала четвертой части прозаическое повествование периодически сменяется былинным распевом Ермилы Луча, так, например, изложен эпизод битвы половцев с варягами у озера Охват:
И зазвенели луки половецкие.
Пронзали стрелы воздух, плоть.
И кому горло перешибло,
Кому глаз повыбило,
Кому стрела во хребет вошла.
Злы зело те стрелы половецкия!
Язык романа — это стилизация под язык 13 века, авторская выдумка, не безупречная, разумеется, но по-своему вполне гармоничная. Если вам доводилось читать древнерусские летописи, былины, берестяные грамоты или хотя бы «Слово о полку Игореве», то, вероятно, вы станете читать «Родник Олафа», не опуская взгляда в сноски. Синтаксис романа прост, стилизация — на уровне лексики, включая служебные слова; впрочем, это, конечно, смешение древнерусского с современным.
В стремлении героя во что бы то ни стало обрести речь («чтоб язык его выгибался радугой словесной») можно увидеть глубокую метафору — поиск своего языка, своего способа выражения. Недаром в монастыре Спиридон начинает звонить в колокола столь мелодично и волшебно, что впечатляет всех своим талантом.
Что утратит и что обретет отрок в своих путешествиях? Нет, не все читательские ожидания будут оправданы. Авторскую позицию, да и объяснение финалу могут прояснить эпиграфы к роману, их три: «Онемел я от волчьего взгляда» (Вергилий. Буколики. Эклога 9); «Твой раб, покорнейший судьбе, твой, тишина, безмолвный писарь» (В. Макаренков) и «Радуйся, источниче, благодатию обильный…» (Акафист святителю Спиридону Тримифунтскому). В аннотации роман обозначен как первый в трилогии, поэтому не будем удивляться тому, что некоторые сюжетные линии повисли, а расставание с героем столь внезапно. Дальнейшая судьба отрока Спиридона намечена в последнем предложении «Родника Олафа».