Роман (продолжение)
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2023
Продолжение. Начало см. «Урал», 2023, № 1.
Глава двенадцатая
Семен Владленович Коростелев, сорок пять лет, директор кооператива «Снежана». Женат, двое детей, старший научный сотрудник, очки, свитер с оленями и висячие усы а-ля «Песняры». Джинсы-варенки (фирменные!), бежевый «Жигуль», курчавые волосы.
Таково было первое впечатление, и за два месяца разлуки оно не поменялось ни на йоту. Все такой же нарочито слащавый и заносчивый, с маслеными глазками и обгрызенными ногтями. Он встретил Людмилу на Казанском вокзале, подхватил один из ее чемоданов, раскрыл над ней зонт — обычный, советский, странно смотревшийся рядом с его серыми промокшими кроссовками. Посадил в машину и повез в какую-то общагу за кольцевой, по пути уверяя, что через неделю найдет жилье получше. Людмила пребывала в мрачном настроении. «Будет лапать — дам по морде», — думала она, созерцая через усыпанное каплями дождя стекло грязную, слякотную Москву. И чтобы прогнать мутное ощущение, опять начала вспоминать Володьку.
Коростелев был возбужден и трещал без умолку: о поездке, о съезде нардепов, о бюрократах; интересовался жизнью в Якутии, хвастался своими успехами. За час, пока ехали в общагу, Людмила поняла, что он за птица: двадцать лет на скучной работе, пестики-тычинки, кандидат наук, почти закончил докторскую, член партии, боится жену, хоть пытается это скрыть, был в чехословацкой командировке, очень одобряет перестройку и сухой закон, больше года назад возглавил кооператив и теперь полон светлых надежд. Почему-то он был уверен, что Людмила приехала из голодного края, где люди сидят на томатной пасте и морской капусте, — то и дело ронял небрежно: «У вас там, наверно, такого нет!», «Москва — город хлебный», «Здесь не Союз — здесь столица!». Получалось, что «у нее там» не было буквально ничего: ни икры, ни кефира, ни сахара, ни туалетной бумаги — и даже белый хлеб выдавали исключительно по праздникам. «Спекулянт чертов!» — мысленно скрипела зубами Людмила. Сам еще недавно в очередях стоял, а изображает из себя воротилу бизнеса.
— А как вы стали кооператором? — спросила она. — Надоела наука?
— Э, Людочка, кому в этой стране нужна наука? — развязно отозвался Коростелев, поворачивая на Ярославское шоссе. — За этим за рубеж надо ехать.
— А вы что же не поехали?
— Нет связей! Вы же понимаете, как это делается, да? Только блатные…
— А с кооперативом, выходит, есть связи?
Коростелев важно кивнул:
— С кооперативом — есть.
Повисла неловкая пауза. Людмила ждала, что он расскажет подробнее, но Коростелев не стал развивать тему, сделав вид, что сосредоточен на дороге.
— Мне надо найти сына, — призналась Людмила. — Он где-то здесь, в Москве.
— Убежал, что ли?
— Нет.
Она коротко поведала о своей беде.
— Н-да, — произнес Коростелев. — Такая вот история с географией. В милицию ходили?
— Ходила. Подала на розыск.
— И что сказали?
— Что сказали? Будто вы не знаете нашей милиции!
— Ну, какие ваши годы! — невпопад утешил он ее. — Помните, как в песне поется? «Неприятность эту мы переживем».
«Хороши неприятности! — подумала Людмила. — У меня семья рухнула, а ему — неприятности!»
Хотя какая разница? Она уже поняла, что вляпалась в нового Карасева. Женатый, обеспеченный, с двумя детьми — все это она уже проходила. И оттого на душе было особенно паршиво.
— Людочка, выше нос! — сказал Коростелев. — Скоро мы вас оформим, и все будет в порядке. Прописку получите, работу… И сына отыщете. Надо просто милицию пихать, чтобы шевелилась. Вы знаете, у одной моей знакомой…
Он пустился рассказывать о своей знакомой, чей муж долгие годы прятался от алиментов то в Монголии, то в Польше, но в конце концов попался на смене загранпаспорта. Как раз к концу этого повествования они и приехали.
Когда Людмила увидела, в каком помещении ей предстоит обитать, настроение ее сделалось хуже некуда. Старый холодильник, продавленная кровать, тумбочка с растрескавшейся белой краской, желтый абажур на потолке. Прямо общага в Нульчане.
— Людочка, это только на неделю! — торопливо заверил ее Коростелев. — Клянусь вам! Совершенно не было мест! Я и это-то нашел с трудом.
— Как же вы собираетесь меня прописывать?
Коростелев смутился.
— Придется пойти на подлог. Как вы относитесь к фиктивному браку? У меня есть сотрудник… Гриша Сиверцев. В отделе планирования. Молодой, неженатый. Пропишем вас у него. Вы понимаете, кооператив — негосударственное предприятие, мы не можем дать прописку, даже если обеспечим работой. Есть еще минусы у нашей перестройки… Глупость, согласен! Если человек нашел работу, как можно лишать его права на жилье? Но таковы законы… такая, знаете, история с географией… Да, и еще ваша трудовая книжка нужна. Подыщем место кладовщицы на мебельной фабрике. Коммерцией, вы знаете, можно заниматься только в свободное время…
Он даже покраснел, словно оправдывался.
— Так что же, я буду жить у этого Сиверцева? — с нажимом спросила Людмила.
— Ни-ни! — забормотал Коростелев. — Сниму вам комнату. Или даже квартиру. — Он вдруг подступил к ней и взял за руку. — Людочка, вы ни в чем не будете нуждаться, я вас уверяю! Вы же понимаете — надо все организовать, в мире так много условностей! Особенно в нашем. И эти дурацкие законы, и мнение общества… У нас ужасно консервативный народ!
— При чем тут мнение общества?
— Ну, вы понимаете… — вконец растерялся директор. — То, что я за вас хлопочу, это же не просто так. Может вызвать кривотолки… Но дело не в них! Дело в нашей… э-э, ситуации. Да что я вам рассказываю! Сами все увидите.
— Не сомневаюсь, — холодно произнесла Людмила.
Коростелев вытер платком пот со лба.
— Ах да, — спохватился он, — я же вам привез кой-чего, чтобы вы тут не голодали и не скучали. Подождите!
Он сбегал к машине и вернулся с двумя туго набитыми пакетами в руках. Под мышкой принес маленький телевизор в виде белого параллелепипеда. Опустив пакеты на пол, Коростелев водрузил телевизор на тумбочку, затем вывалил содержимое пакетов на кровать. От увиденного у Людмилы глаза полезли на лоб. Чего там только не было! Крабовые палочки в вакуумной упаковке, балык, плавленые сырки, сметана, конфеты в блестящих обертках, грузинский чай, майонез в литровой банке, финский сервелат, колбаса «Докторская», шпроты, маринованные помидоры, два десятка яиц и даже «Бородинский» хлеб.
— Откуда это все? — потрясенно вымолвила она.
— Это еще не все! — радостно откликнулся Коростелев.
Он еще раз смотался к машине и принес третий пакет, украшенный с двух сторон фотографиями Пугачевой и Леонтьева. Торжественно произнеся «сим-салявим, ахалай-махалай!», Коростелев вытряхнул на кровать связанную веревкой гирлянду рулонов туалетной бумаги. Людмила потеряла дар речи.
— И это — только начало, Людочка! — воскликнул Коростелев, довольный произведенным эффектом. — Так сказать, первый взнос. Отныне вы будете получать все это регулярно.
Он включил телевизор в розетку, вытянул усики антенны и принялся налаживать технику. Телевизор шипел и фыркал, на маленьком экране прыгали полосы и черные звездочки. Иногда появлялось какое-то размытое изображение, но без звука. Коростелев, напряженно сомкнув губы, крутил ручку настройки.
— Хорошо, что здесь Останкино недалеко, — сказал он. — Должно принимать.
И действительно, из телевизора вдруг донеслась веселая музыка, в которой Людмила узнала мелодию фильма «Гостья из будущего», а на черно-белом экране появился кукольный мультик: две лампы — большая и маленькая — гоняли по столу мячик в виде земного шара.
— Так, сейчас еще вторую настроим, — пробормотал Коростелев, переключая канал. — Вообще я вам рекомендую «Ленинградскую» смотреть. Там есть передача «Шестьсот секунд». Невзоров ведет. Слышали, наверно? Самая интересная нынче программа. Даже лучше «Взгляда».
Пока он настраивал, Людмила убрала все в холодильник, села на кровать и стала внимательно рассматривать Коростелева. Никак этот суматошный человек не вязался у нее с образом кооператора — дерганый какой-то, не уверенный в себе, да и одевается по-дурацки.
Она хотела спросить его про жену, но смолчала.
— Ну вот! — удовлетворенно промолвил Коростелев, выпрямляясь. — Теперь будете, так сказать, в курсе.
На экране актер, похожий на Спартака Мишулина, в восточном халате и тюбетейке, вел на поводу двух ишаков и пел голосом Олега Анофриева:
Я — вор из Багдада,
Бессовестный вор.
Не в силах я вынести
Этот позор.
— Ну, все, оставляю вас, Людочка. Не скучайте! Вот мой рабочий телефон. Если что — звоните. Тут с регистрации вроде можно звякнуть. Или из телефона-автомата. Ах да, чуть не забыл! Будьте добры ваши паспортные данные. Сами понимаете, без них я не смогу оформить вам… э-э, прописку. Ваше присутствие необязательно, у меня все на мази. — Он хихикнул и вдруг замялся. — Так или иначе, вы познакомитесь со своим… э-э, формальным мужем на работе. Такая вот история с географией. Вечером лучше из комнаты не выходить. Это студенческое общежитие, а студенты — люди без руля и без ветрил. Не стоит им видеть содержимое вашего холодильника, хе-хе.
Людмила, преодолев себя, поцеловала его в щеку.
— Вам, может, деньги нужны? — спросил он на прощание.
— Деньги всем нужны, — усмехнулась Людмила.
— Д-да, конечно. — Коростелев суетливо извлек старый бумажник, достал оттуда несколько мятых банкнот. — У меня только двести. Хватит на первое время?
— На первое время хватит.
Положив деньги на тумбу возле телевизора, Коростелев попрощался и вышел. А Людмила громко выдохнула и опустила голову. «Ну и дрянь же ты, Людка!»
Она переоделась и вышла на разведку. Общага производила гнетущее впечатление: по обшарпанным коридорам бродили полуголые растрепанные девицы в шлепанцах, из номеров грохотала музыка, по углам синела плесень, повсюду царил холод. А больше всего бесило, что вокруг одна молодежь. Людмила выглядела здесь училкой, явившейся на проверку. На всякий случай каждый встречный здоровался с ней.
Она прошла весь этаж и спустилась по лестнице. Внизу, уже на выходе, ее перехватила вахтерша — пожилая грузная женщина с вязаным платком на плечах.
— Это вы у нас поселились? Вас комендант просит зайти.
Разговор с комендантом не добавил позитива. «Мы пошли вам навстречу, закрыли глаза, что вы не студентка, но это не значит, что вы не подчиняетесь общим правилам, — отчеканила баба в спортивном костюме и кедах. — Отбой — в двадцать три ноль-ноль. Без исключений! После одиннадцати никого не пускаем. Опоздаете — будете ночевать на улице. В номере должен быть порядок. Кровать — застелена, на столе и в тумбочке — чистота. Проверяем ежедневно. И самое главное — никаких мужиков! Это понятно?»
У Людмилы все так и вскипело. Хватит! Достаточно уже она наслушалась намеков от Коростелева. Терпеть еще эту бабу-ягу в трениках она не будет.
— Видела я, как вы за порядком следите! — сказала она. — Грибок на стенах, и мокрое белье в номерах сушится. Тараканов, наверно, полно. Если б не крайняя необходимость, я бы к вашей помойке на пушечный выстрел не подошла. И не надо меня учить. Девиц своих учите. Вам заплатили за меня, вот и будьте довольны.
— Да как вы смеете…
Людмила не стала слушать и вышла из кабинета. Пусть ее бушует, королева бензоколонки. Через пару недель Людмила и думать забудет об этой клоаке.
Злясь на комендантшу, на Коростелева и на весь белый свет, она сходила на станцию, посмотрела расписание электричек. По пути заскочила на почту, послала телеграмму Машке в Алексеевск — авось, та уже оттаяла и откроет ей, где Авдеев прячет Володьку?
Возвращаясь в общагу, размышляла, что делать дальше. Перво-наперво следует еще раз посетить то отделение милиции, где она подавала заявление на розыск, заглянуть на Первомайскую, там работает большинство геологов Москвы, и еще раз поговорить с новыми жильцами квартиры. Может, Авдеев выходил на связь?
На нее то и дело накатывало отчаяние. Господи, ну и времена! Все летит в пропасть, кругом пьянство, наркомания, бандиты, а Володька без матери. Ведь пропадет! Разве Авдеев будет за ним присматривать? Держи карман шире! С-скотина.
Войдя в номер и скинув туфли, она открыла холодильник и долго рассматривала содержимое. Крабовые палочки в вакуумной упаковке, балык, плавленые сырки, сметана, конфеты в блестящих обертках, грузинский чай, майонез в литровой банке, финский сервелат, колбаса «Докторская», шпроты, маринованные помидоры, два десятка яиц и «Бородинский» хлеб. После увиденного на станции холодильник казался порталом в другой мир. Насладившись лицезрением роскошества, Людмила отошла к тумбочке и столь же пристально изучила сложенные там рулоны туалетной бумаги. Жить можно! Лишь бы настырная комендантша не вздумала поживиться.
Утром поехала в Тимирязевское отделение милиции. Сначала на электричке до Ярославского вокзала, затем на метро до «Новослободской», потом на автобусе. Всю дорогу Людмиле грезилось, что вот войдет она в кабинет, а там ей заявят с порога: «Нашли мы вашего мужа. Вот адрес». Картина представлялась такой зримой, что Людмила невольно расплывалась в улыбке, уже готовясь обнять сына.
Отделение своей запущенностью напомнило ей общагу, разве что туалет был погрязнее, да в конце коридора почему-то грудой лежали парты, словно милиционеры баррикадировались от атаки снаружи. В нужный Людмиле кабинет тянулась очередь. Пять человек сидели в мягких красных креслицах с изрезанной обивкой, еще двое просителей подпирали облупленную зеленую стену.
Спросив, кто крайний, Людмила отошла в конец коридора и углубилась в чтение купленной по дороге «Бурды Моден». Минут через сорок, утомившись лицезрением красивых женщин в красивой одежде, Людмила сложила журнал и стала слушать разговоры в очереди. Говорили, как водится, о съезде, о столкновениях в Ферганской долине, о предателях прибалтах, о СПИДе, честили спекулянтов-кооператоров, выясняли, где можно достать хорошие ботинки, — все как везде.
Так прошло два часа. Очередь почти не двигалась. Наконец Людмила не выдержала и заглянула в кабинет.
— Женщина, закройте дверь, пожалуйста! — рявкнул на нее сидевший за столом молодой милиционер.
Людмила испуганно отпрянула и, возвращаясь на свое место, недовольно бросила собратьям по несчастью:
— Они нас что, до завтра мариновать будут?
И пока очередь бурно обсуждала это предположение, в кабинет твердом шагом прошел стриженный ежиком субъект невысокого роста, в распахнутом плаще, помахивая зажатой в пальцах черной кожаной папкой. В морозном свете ламп блеснули его электронные часы.
— Эй, это что еще такое? — воскликнула Людмила, кидаясь следом. — Здесь очередь!
Субъект бросил на нее взгляд через плечо.
— Ты стоишь, вот стой и молчи, — сказал он, открывая дверь.
— Что значит «молчи»? — Людмила ворвалась следом. — Что у вас тут происходит? Люди по два часа ждут.
— Ишь ты, смелая! — сказал ей вошедший, осклабившись. Во рту его сверкнул железный зуб. — И красивая.
Сидевший за столом милиционер откинулся на стуле.
— Женщина, вам же сказано: ждите за дверью.
— Я уже третий час жду за дверью! А вы здесь без очереди пускаете.
— Будете нарушать порядок, оформлю задержание, — строго произнес милиционер. — Вам это надо?
— Да брось, лейтенант, — сказал обладатель железного зуба. — Прими даму. Я подожду. — Он подмигнул Людмиле и присел на стул возле большого сейфа.
Милиционер с досадой глянул на него и повернул голову к Людмиле.
— Что у вас?
Та принялась торопливо выкладывать свое дело, запоздало вспомнив, что очередь до нее вообще-то пока не дошла. Но упускать возможность было глупо. Субъект тем временем нагло скалился, беспардонно разглядывая ее.
Милиционер вздохнул.
— Розыск, значит? Сейчас проверим.
Он встал, распахнул крашенный серым шкаф, вытащил из ряда стоявших там в алфавитном порядке папок самую первую, с «А» на корешке, вернулся за стол и открыл ее.
— Да вы садитесь, — сказал он.
Людмила села на стул возле его стола, стараясь не поворачивать головы к железнозубому.
Милиционер отстегнул зажим, начал перебирать сложенные в папке листы. Просмотрев все, поднял глаза.
— Нет здесь вашего заявления.
— Как это нет?
Милиционер пожал плечами.
— Хотите подать еще раз?
Людмила оторопело уставилась на него.
— Вы лучше мое заявление найдите.
— Я не буду его искать. У меня вон очередь в коридоре. Если здесь нет, значит, нет. Можете еще раз подать. Больше ничем помочь не могу.
— Послушайте, что еще за разговоры? Я два месяца назад подала заявление на розыск. У вас тут милиция или дурдом?
— Гражданка, я вам русским языком говорю — заявления нет. Что вы от меня хотите?
Людмила резко встала.
— Так, я иду к вашему начальнику.
— Идите, — устало сказал милиционер, закрывая папку.
— Где он сидит?
— В коридоре на стенде все есть.
Людмила вышла из кабинета и хлопнула дверью.
— Что, можно заходить? — спросили ее из очереди.
— Заходите!
За ней вдруг выскользнул железнозубый.
— Эй, погодь!
— Чего вам?
— Тебе если помощь будет нужна, ты ко мне обратись. На, держи. — Он протянул ей визитку.
Людмила машинально взяла ее, но тут попыталась вернуть:
— Не надо.
— Бери-бери. Кто знает, как жизнь обернется. А у меня кой-какие выходы есть. Надумаешь звякнуть — лучше поздно вечером. Или в офис заходи.
Он подмигнул ей и опять исчез в кабинете. Людмила недоуменно проводила его глазами. Ну и нахал! А слова-то какие — визитка, офис! Как из фильмов о загранице. Что там в визитке? «Олег Максимович Силантьев. Помощник директора Центра научно-технического творчества молодёжи Кировского района». Давно ли этот помощник директора из тюрьмы вышел, интересно?
Она хотела выкинуть визитку, но все же сунула ее в сумочку. На всякий случай.
Пока она так размышляла, стоя посреди коридора, дверь кабинета вновь распахнулась, и оттуда выскочил красный как рак очередник.
— Закройте дверь и не заходите, пока не вызовут! — грянул изнутри голос милиционера.
Людмила, сцепив зубы, вновь направилась в кабинет.
— Ну что вам опять? — выкрикнул озверевший милиционер.
Железнозубый сидел на том же стуле и слегка раскачивался взад-вперед, все так же противно ухмыляясь.
— Я хочу написать заявление, — сухо ответила Людмила.
— Все бланки там же, на стенде.
Людмила вышла.
Это ж надо — просидеть три часа, и все без толку! Бюрократы несчастные… Ехать в Серпухов уже не имело смысла. Иначе не успеет вернуться в общагу. Тогда куда? Может, нагрянуть в старую квартиру? А оттуда можно прокатиться на Первомайскую, проверить, не устроился ли там Авдеев.
Так она и поступила. В квартире, как и следовало ожидать, никого не было (рабочий день все-таки). Людмила подумала, не оставить ли хозяевам записку, но решила этого не делать, а то еще решат, что она их преследует.
До Первомайской она добралась к шести часам. Успела в последний момент — сотрудники уже расходились, тяжелая дверь в монументальное здание сталинской постройки то и дело открывалась и с грохотом захлопывалась.
Вахтер на проходной — старый упрямый пень — ни в какую не хотел пускать ее внутрь. Тогда Людмила решила подежурить у входа, надеясь увидеть кого-нибудь из бывших коллег. Долго ей ждать не пришлось. Вскоре на улицу выпорхнула Светка Абрамова, специалист по фораминиферам. Людмила кинулась к ней, махая рукой.
— Света!
Та остановилась, непонимающе уставившись на Людмилу, узнала ее и всплеснула руками.
— Люда? Вот так встреча!
Они обнялись, потом Людмила, то и дело косясь на дверь, коротко рассказала о своей беде. Светка сочувственно закивала.
— Я спрошу в отделе кадров. Но не знаю, ответят ли. Я же ему не родня. Но я спрошу, ты не сомневайся! А вы, значит, разошлись, да? Жалко. У нас, знаешь, тоже одна разведенка есть. Ну как разведенка — они не расписаны были. Но детей завели. Уж не знаю, как они их регистрировали… Да и с жильем тоже. Из-за квартиры и поругались…
— Светочка, давай я тебе позвоню, — прервала ее Людмила. — Телефон мне оставь. Завтра вечером, идет?
— Ой, а чего ты-то будешь звонить? Давай я тебе наберу. Ты где живешь-то? В Москву насовсем перебралась? Вы же вроде на Дальний Восток уезжали, да? В Благовещенск или Комсомольск-на-Амуре, уже не помню…
Людмила вздохнула. Завтра о ее передрягах будет знать вся экспедиция. Еле сдерживаясь, чтобы не рявкнуть на эту болтушку, она все же уговорила Светку дать номер и быстро распрощалась.
Возвращаясь к метро, зашла в кооперативное кафе. Продавщица натянуто улыбнулась.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте. Что тут у вас есть?
— А вы возьмите наше меню. — Продавщица протянула ей сложенную вдвое белую картонку с вензелем в углу.
Людмила открыла меню, пробежала глазами.
— Я тут ничего не понимаю. Хот-дог — что это? Гамбургер, чизбургер… Ого, бананы в шоколаде! Неужели есть?
— Будете брать?
Людмила подозрительно глянула на нее и покачала головой.
— Ох и цены! — сказала она, вновь опустив глаза в меню. — Я за такие деньги могу на поезде в Якутию прокатиться. А что такое «картошка фри»?
— Мелко нарезанные ломтики картошки, обжаренные в масле. Это вкусно! Попробуйте.
— Картошку я и дома поем. Ладно, давайте украинский борщ и квашеную капусту. — Она коротко подумала. — И бананы в шоколаде.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — улыбнулась продавщица. — Вам принесут.
Людмила уселась за столик возле окна и задумалась: сколько же платят этой скалящейся дуре, чтобы она так улыбалась?
Кафе было как кафе. Люстры с желтыми плафонами, прозрачные клеенки на столах, автомобильный календарь на стене. Не столовка, конечно, но и не ресторан.
За окном была пасмурная муть, в стекающих серых каплях расплывались люди. Людмила стала думать о Коростелеве — нескладный он, нервный, а холодильник забил дефицитом. Как так? Кто-то сейчас мокнет в очереди за сосисками или мороженой рыбой, а она вот сидит себе в кооперативном кафе и ждет бананы в шоколаде. Потом вернется в общагу, откроет холодильник и снова полюбуется на крабовые палочки в вакуумной упаковке, на балык, на плавленые сырки, сметану, конфеты в блестящих обертках, на грузинский чай, на майонез в литровой банке, на финский сервелат, на «Докторскую» колбасу, на шпроты, на маринованные помидоры, на два десятка яиц и на «Бородинский» хлеб.
Странно все это. Стоило разрушиться личной жизни, как в материальном плане дела пошли в гору. Видимо, раньше ее стреножил Авдеев, не давал вдохнуть полной грудью, а теперь она сама себе хозяйка. Если б не Витька, может, по Европам бы сейчас каталась. Была бы женой дипработника или торгпредствителя. На что потрачены лучшие годы?
Дома ее ждала записка от Коростелева: «Звонил, но не застал. Завтра будем вас оформлять. Заеду в девять. P.S. Привез килограмм апельсинов и клубничный джем. Поставил в холодильник. Угощайтесь! P.P.S. Ну, у вас и комендантша! Ей бы в Гулаге работать».
Ну вот, а она собиралась завтра в Серпухов.
Людмила порвала записку на мелкие клочки, выкинула в мусорную корзину и проверила холодильник. Потом заварила чай и поужинала бутербродами с колбасой и плавлеными сырками. Перед сном, уже раздевшись, не смогла отказать себе в удовольствии еще раз заглянуть в холодильник. Итак: крабовые палочки в вакуумной упаковке, балык, плавленые сырки, сметана, конфеты в блестящих обертках, грузинский чай, майонез в литровой банке, финский сервелат, колбаса «Докторская», шпроты, маринованные помидоры, два десятка яиц и «Бородинский» хлеб. С ума сойти.
***
Коростелевская контора находилась у станции метро «Бауманская», недалеко от Елоховского собора, в двухэтажной постройке столетней давности. Вход был со двора, на рассохшейся двери красовалась табличка: «Кооператив «Мебель-сервис».
Пока ехали, Коростелев успел потрепаться о вчерашнем визите в общагу, о комендантше, о московских дорогах, о Новом годе, о Матиасе Русте, о своей научной деятельности — обо всем подряд, что приходило в голову.
Битый час Людмиле пришлось выслушивать эту околесицу. Но при всей своей болтливости Коростелев умудрился ни слова не сказать о кооперативе, в котором Людмиле предстояло трудиться. Наконец она сама спросила его об этом. «Вы сами все увидите, Людочка», — смутился он.
Свою контору Коростелев, подобно вчерашнему субъекту, звал офисом. Весь штат ее насчитывал восемь человек: семь мужиков и завитая крашеная блондинка средних лет в дорогом сером костюме и черных туфлях на низком каблуке. При знакомстве она прошила Людмилу таким ядовитым взглядом, что той стало не по себе. Зато мужики повеселели и оживились.
Сиверцев, которого Коростелев прочил в фиктивные мужья Людмиле, оказался долговязым прыщавым очкариком с жилистыми руками. Лет ему было примерно двадцать пять. Ничем не примечательный щегол, Людмила бы на такого и внимания не обратила, если бы на его столе не стоял айбиэмовский компьютер. Настоящий! Людмила таких и не видела никогда, только слышала.
Коростелев, проследив за ее взглядом, с довольным видом потер ладони. «Нашей ЭВМ любуетесь? Пока она у нас одна. Но скоро, думаю, еще парочку приобретем».
Он пригласил Людмилу и Сиверцева в свой кабинет. Это была тесная комнатушка с окном, выходившим на трамвайные пути. Усевшись в кожаное кресло на колесиках, директор положил сцепленные в замок руки на стол.
— Ну что же, хм… вы в курсе наших планов. Завтра едем, все оформляем, и Людмила хм… Геннадиевна сможет приступить к выполнению служебных э… обязанностей. Пока мы здесь втроем, на всякий случай предупреждаю: держим языки на замке. Это в наших общих интересах. Да, Гриша?
— Совершенно верно, Семен Владленович, — сухо ответил Сиверцев.
— Да, такая вот история с географией…
Отослав Сиверцева, он выплыл из-за стола и приблизился к Людмиле.
— Послушайте, э… — забормотал он. — Вам отгородят место рядом с моим кабинетом. Надеюсь на э… плодотворное сотрудничество.
Людмила отстранилась, скрестив руки на груди.
— Семен Владленович, на сегодня все? А то мне надо съездить в Серпухов, уладить кое-какие дела.
— Да-да, конечно! — засуетился Коростелев. — Езжайте. Пока вы свободны.
В Серпухове, как она и ожидала, все было по-прежнему. Пустынная улица, заколоченный дом. Для очистки совести Людмила сходила к соседям, расспросила их и уехала обратно в Москву.
Вечером позвонила Абрамовой. Та заквохтала, стала плакаться на загруженность, говорила, что ни минутки свободной, — короче, забыла сходить, безмозглая курица. Зато растрепала всем о Людмиле — коллеги из отдела, по словам Светки, Авдеева не видели. «Еще бы, — с досадой подумала Людмила. — Геофизики в другом корпусе сидят».
Сплошные неудачи! Может, в выходные еще раз на старую квартиру наведаться?
Но в выходные она никуда не поехала, потому что пришлось срочно оформлять брачные документы в загсе. По возвращении с томительной процедуры Людмила обнаружила в холодильнике пропажу половины колбасы. Не медля ни секунды, ринулась к комендантше и закатила ей скандал. Противная баба изобразила оскорбленную невинность, пригрозила натравить на Людмилу милицию, потом позвонила Коростелеву и потребовала забрать свою склочную знакомую. Директор тут же примчался, но, вместо того чтобы осадить суку, почему-то начал перед ней извиняться и просить Людмилу вести себя потише.
— Да что она нам сделает? — негодовала Людмила, вернувшись в свой номер. — Вы же дали ей денег! Пускай вызывает милицию! Ей же самой придется отвечать. Чего вы испугались?
— Да я так, знаете… избегаю лишних проблем. Это ужасно портит бизнес!
Людмила развела руками.
— Что ж теперь, терпеть любое хамство?
— Я все улажу, Людочка! Я все улажу.
Улаживания, однако, закончились тем, что Людмиле пришлось съехать на два дня раньше. Коростелев поселил ее у Сиверцева в Текстильщиках, благо тот жил в двушке один.
Фиктивный муж немедленно взял быка за рога. Вечером пригласил Людмилу на кухню и изложил диспозицию.
— Семен Владленович — подставная фигура. Зиц-председатель Фукс, понимаете? Его тесть — директор мебельной фабрики, он создал кооператив, чтобы сбывать продукцию под видом заграничной. Все просто! Кооперативы не платят налогов, кроме подоходного, и сверхприбыли получаются фантастические. Все наши обязанности — это вести липовую документацию и ставить на мебель знаки «Сделано в Чехословакии» или «Сделано в Югославии». Контроля никакого — слава перестройке!
— Но ведь фабрика должна отчитываться о выполнении плана, — заметила Людмила.
— Она и отчитывается. На бумаге. А по факту все идет к нам. Узбекское дело помните? Гдлян и Иванов, все дела. Вот здесь примерно так же. Приписки. Только мы работаем не ради госнаград и премий, а ради прямого нала.
Людмила пристально посмотрела на Сиверцева.
— А Коростелев знает, что вы мне об этом рассказываете?
Тот, усмехнувшись, плеснул себе «Тархуна».
— Конечно, нет.
— Вы не боитесь, что я ему сообщу?
— Это не в ваших интересах. Кстати, почему мы до сих пор на «вы»? Я же некоторым образом ваш супруг!
— Некоторым образом.
— Перед лицом закона мы с вами муж и жена. Разве у нас закон не превыше всего?
— Прекратите паясничать. И закатайте губу. Ничего вам не светит.
Людмила уже собиралась уйти к себе, но задержалась, раздумывая над услышанным.
— Между прочим, у него жена и дети, — сообщил ей Сиверцев. — Не ждите, что он их бросит. Тогда всей его красивой жизни кирдык. А теперь представьте, что его жена узнает о вас. А ведь узнает — вы же работаете в кооперативе.
Людмила тоже налила себе «Тархуна».
— Как вы, однако, ловко подсиживаете своего директора! Только чем я могу вам помочь?
Сиверцев улыбнулся.
— У вас с ним нет будущего.
— А с вами, значит, есть.
— А со мной есть.
Скептическим взглядом Людмила обвела его кухню, скользнула взором по немытой газовой плите с засаленными коричневыми ручками, по висящему на стене деревянному шкафу для посуды с наклейками от жвачек, по рокочущему холодильнику «Бирюса», по пыльным прозрачным занавескам на окне, по цветочному горшку с чахлыми фиалками на подоконнике, по криво висящей батарее и старой табуретке, вспомнила про красный ковер на стене в большой комнате, про алюминиевый самовар на шкафу, про черный видак «Панасоник», стоявший на телевизоре «Рубин», про гору журналов с кричащими обложками, наваленную возле телевизора, про две полки с видеокассетами, на торцах которых, заклеенных полосками бумаги, красовались сделанные вручную неровные надписи вроде «Рэмбо-2», «Эммануэль» и «Звездные войны — 1», про компьютер «Агат» вишневого цвета на письменном столе, про велосипед на антресолях, про репродукции «Моны Лизы» и «Московского дворика» над диваном, втянула ноздрями слабый запах плесени и спросила:
— И каковы ваши жизненные планы?
— Планов громадье, — откликнулся Сиверцев. — Время работает на меня.
— И для начала вы решили скинуть начальника.
— Для блага кооператива. Пока он начальник, у нас шансов на развитие — ноль. Да он и не распоряжается на самом деле. Так, протирает штаны. Куда ему в коммерцию? Он, кроме своей науки, и не знает ничего. Реально работаем мы, сотрудники. А сливки достаются ему и брату. Так что не думайте, будто я один тут злоумышляю.
— О, так у вас там заговор!
— Можно и так сказать. Борьба трудящихся масс.
— Трудящихся, — с презрением бросила Людмила. — Мошенники!
— Вы смотрели фильм «Уолл-стрит»? Нет? Но «Золотого теленка»-то помните? За любым большим состоянием стоит преступление. Хотя какое это преступление? Мы же не торгуем наркотой и поддельным спиртом. Мы продаем советскую продукцию. Кто ж виноват, что заграничному производителю наши люди доверяют больше? Про маркетинг слышали? Назовем это рыночной стратегией. Пива не хотите?
Людмила покачала головой.
— Ну а я хлебну, пожалуй. — Сиверцев сходил к холодильнику, достал зеленую бутылку с иностранной этикеткой.
— Хорошо живем! — заметила Людмила.
— Не жалуемся! — бодро отозвался ее «муж».
Она вдруг вспомнила пустую, затянутую серой моросью витрину магазина напротив кафе, где обедала. И тут же, по ассоциации, в памяти всплыла картина изобилия, которую она наблюдала, открывая дверь холодильника в общаге: крабовые палочки в вакуумной упаковке, балык, плавленые сырки, сметана, конфеты в блестящих обертках, грузинский чай, майонез в литровой банке, финский сервелат, колбаса «Докторская», шпроты, маринованные помидоры, два десятка яиц и «Бородинский» хлеб.
— Что за пиво? — спросила Людмила.
— «Хайнекен». Точно не хотите?
— Ладно, налейте немного.
Они стукнулись кружками (стаканов у Сиверцева не водилось), Людмила отпила немного, вытерев пальцами пену с верхней губы.
— Ну как? — спросил Сиверцев. — Немецкий стандарт!
— Гут, — ответила она с улыбкой. — Сколько вам лет, Гриша?
— Двадцать три.
— Я старше вас. И у меня сын — пяти… нет, наверно, уже шестиклассник.
— Наверно? — поднял брови Сиверцев.
— Сейчас перескакивают через класс. Школьная реформа. Я уже несколько месяцев не видела его. Потому я и здесь.
— Поясните.
Людмила, вздохнув, пояснила.
— Но вы же разведены с мужем? — уточнил Сиверцев.
— Да.
— Тогда не вижу проблем. — Он допил пиво и отодвинул кружку. — Ну что, вы на моей стороне?
— Я здесь, чтобы найти сына. Остальное меня не касается.
Сиверцев кивнул.
***
У Сиверцева она прожила всего два дня, а потом Коростелев переселил ее в снятую им квартиру недалеко от работы, на Семеновской. Ехать туда было минут двадцать. Квартира находилась на третьем этаже «хрущевки». От обстановки сразу повеяло старичьем: на полу желто-зеленые «дорожки», в единственной комнате рыжий шкаф раритетного вида; дополняли образ черно-белый телевизор и икона над кроватью.
— Ну что? По-моему, неплохо, — заявил Коростелев, с трудом втащив чемоданы. — Скромно, но опрятно. — Он вытер пот со лба и, тяжело дыша, присел на тахту в прихожей.
— У Сиверцева как-то презентабельнее, — сказала Людмила, озирая новое жилье.
Коростелев исподлобья взглянул на нее.
— Чем же это?
— Техникой. И телевизор был поновее, и видеомагнитофон стоял, да и в целом. А здесь как в доме престарелых. Пахнет чем-то…
— Ничем особенным не пахнет, Людочка, не выдумывайте. Знаете, каких трудов мне стоило подыскать эту квартиру?
Людмила пожала плечами. Ей-то какое дело? Не умеешь — не берись.
— На работу мне завтра выходить? — спросила она.
— Да. — Коростелев опять поднял к ней лицо, неуверенно потоптался, затем приблизился и попытался обнять, но Людмила отстранилась.
— Позвольте, я разберу вещи и приму душ. И вообще я ужасно устала. Мне ведь на работу завтра.
Коростелев пристыженно отступил.
— В субботу я вас проведаю. Посмотрю, как устроились.
— Хорошо.
Однако проведать ее он не успел, потому что уже через день в кооператив заявилась жена Коростелева. Людмила в тот момент сидела в огороженной гипсокартонными стенками комнатушке возле кабинета директора и перепечатывала липовые договора с поставщиками. Услышав быстро приближавшийся стук каблуков, замерла, пораженная неприятным предчувствием. Такими шагами не идут обсудить дела, а идут выяснять отношения.
Дверь распахнулась, и внутрь ворвалась маленькая женщина средних лет в расстегнутом зеленом плаще, под которым виднелись джинсы и серый пуловер. В больших очках отражался свет ламп, так что казалось, будто глаза вошедшей испускают молнии.
— Вы новая секретарша? — спросила она Людмилу, с силой захлопывая дверь.
— Да.
— Приняты на этой неделе, — констатировала женщина.
— Да.
Не сказав больше ни слова, гостья влетела в кабинет Коростелева. Дверь с громким стуком ударилась о стену и осталась полуоткрытой, закрыв Людмиле обзор.
— Вот ты, значит, как работаешь, — услышала она крик вошедшей. — Шлюх себе набираешь? Деньги голову вскружили? Забыл, кто ты такой и кому обязан? Мне же одно слово замолвить Никите, и полетишь отсюда вверх тормашками, кобель!
— Лилечка, что ты, что ты! — запричитал Коростелев. — Не понимаю, что ты говоришь.
— Что говорю? Что говорю? Про шалаву, которую ты в секретарши нанял. Тебе что было сказано? Держать нас в курсе. А ты, значит, гульнуть вздумал? Ну, держись, подлец! Вернешься в свое НИИ и будешь там куковать до пенсии. Понял меня?
Людмила вышла из-за стола и встала в проеме входа.
— Шалава, насколько понимаю, это я, — спокойно изрекла она.
Гостья обернулась. Низенькая, с пышной прической, она была похожа на взъерошенного воробья. Повернув голову к мужу и вытянув в сторону Людмилы указующий перст, она заверещала:
— Чтоб сегодня же ноги ее здесь не было, скотина!
Коростелев, испуганно прислонившись к окну, что-то проблеял в ответ. Рядом с Людмилой появился Сиверцев.
— Лилия Леонидовна, за что вы так на мою супругу?
Женщина изумленно обернулась к нему, вскинула точеные брови.
— Вашу супругу?
— Это моя супруга. — Сиверцев обнял Людмилу за талию и чмокнул в щеку.
Гостья, уперев руки в бока, подошла к ним, подозрительно рассматривая обоих.
— Не надо делать из меня дуру, Гриша. Все втроем на выход пойдете.
— Хотите, мы вам паспорта покажем? И свидетельство о браке.
— Сделайте такую милость.
Сиверцев сбегал к своему столу и вернулся с документами. Гостья изучила их и постучала ногтем по печати:
— Дата совсем недавняя стоит. Где же вы познакомились, интересно?
— Вы же не будете выспрашивать у нас все подробности личной жизни, Лилия Леонидовна? — произнес Сиверцев.
— Где вы живете, дорогуша? — спросила гостья Людмилу.
Та покосилась на Сиверцева, не зная, что ответить.
— В моей квартире, конечно, — откликнулся Сиверцев. — Где же ей еще жить?
— Вот как? А у меня другая информация.
— А откуда у вас такая информация?
— Неважно. Главное — она у меня есть. — Гостья повернулась к мужу: — Тебе Гриша привел эту канарейку?
Людмила встрепенулась.
— Послушайте, не надо меня так называть. Я вам не давалка с сеновала.
Женщина и ухом не повела.
— Я попросил Семена Владленовича устроить мою супругу, — заявил ей в спину Сиверцев.
Женщина медленно развернулась.
— Откуда вы? Из Москвы? — спросила она Людмилу.
— Из… Якутии.
— Вы, кажется, сомневаетесь?
— Я жила в Якутии, но недавно переехала сюда. Вообще я из Казани.
— Понятно.
— Что вам понятно? — резко спросила Людмила.
— Все понятно, — ответила гостья и удалилась, даже не поглядев на мужа.
Финал истории оказался обескураживающим. На следующий день Коростелев, краснея и сбиваясь, сообщил Людмиле, что вынужден уволить ее, но тут же заверил, что готов и дальше оплачивать квартиру.
— Однако вам придется найти другую работу.
Людмила поделилась новостью с Сиверцевым. Тот, недолго думая, предложил вернуться к нему. Пока Людмила размышляла, он отправился на переговоры с директором. Дело закончилось новым скандалом — Коростелев заподозрил подчиненного в намеренном сливе информации. «Смотри, кому выгодно! — гремел он в кабинете. — А кому это выгодно? Вам, Гриша! Думаете, не вижу, как вы пялитесь на Людмилу?»
В итоге Сиверцев на пару с Людмилой получил расчет и в тот же вечер перевез ее вещи к себе. Это стало началом жуткого морока, в который Людмила погрузилась на добрых два месяца. Сиверцев в обмен на свое молчание выбил с Коростелева приличные отступные, но был уверен, что директор не оставит их в покое. Так оно и получилось: однажды директор в самом деле заявился к ним — явно нетрезвый — и имел на лестничной площадке бурный разговор с соперником. Людмила слышала через закрытую дверь, как он орал ей:
— Не думайте, что отделались от меня, Людмила Геннадиевна! Вы горько заплатите за свое предательство!
Людмила была так напугана, что целый месяц не выходила из дома. Сиверцев же после этого визита впал в тихое остервенение. Комбинация, которую он разыграл в кооперативе, дала странные результаты: подарила красивую жену, но отобрала хорошее место. Столь неожиданный итог лишил его душевного равновесия — парень то строил наполеоновские планы, то погружался в пучину депрессии.
Первую неделю после увольнения Сиверцев тоже безвылазно просидел в квартире, словно феодал в осажденном замке. Формально он числился в какой-то кочегарке, куда регулярно отстегивал небольшую сумму. С отступными, полученными от Коростелева, и с деньгами жены он бы мог еще долго бить баклуши, но Людмила все же выгнала его на поиски работы, правда, сама так и не смогла забрать из кооператива трудовую книжку: стоило ей заикнуться об этом, Сиверцев замахал руками и принялся стращать ее Коростелевым.
С утра новоявленный муж уходил по объявлениям о трудоустройстве, а Людмила готовила, смотрела телевизор и читала книжки. Вечером супруг возвращался с пачками гречки, масла и прочего, что удалось добыть в магазинах.
— Найду работу — буду тебя по ресторанам водить, — обещал он. — А пока так.
Они ужинали и пили мерзкое пиво, купленное втридорога у торгашей в ближайшем ларьке. От тоски Людмила повадилась хлебать пиво и днем — к негодованию мужа, которого она же недавно оторвала от бутылки. Скандалы учащались. Людмиле казалось, что она вернулась к тому, с чего начала.
Утром обоих посещало раскаяние. Обливаясь слезами, они просили друг у друга прощения. Позавтракав, Сиверцев уходил, а Людмила оставалась наедине с телевизором и пивом.
Два месяца она рыдала и пила. Опухшая, растрепанная, давно не красившаяся, она боялась взглянуть на себя в зеркало. Несколько раз пыталась встряхнуться, вынырнуть из этого омута, но тщетно. Она быстро потеряла счет дням. Из телевизора узнавала, что приближается Новый год, но, сколько дней до него осталось, не имела представления. Она уже начала раскаиваться, что связалась с Сиверцевым. Подходила к окну и видела шоссе, по которому проносились машины. Вдоль обочин росли и таяли грязные сугробы. По заснеженным тротуарам, вжимая голову в плечи, ходили люди в одинаковых пальто и куртках. «Господи, неужели ради этого я перебиралась в Москву?» В поисках утешения она доставала из чемодана немецкий грузовичок и выла, прижимая его к груди.
Сиверцев приходил и ругался: берут дворником или кочегаром, а он достоин лучшего. «А все эта проклятая трудовая книжка! Там же не написано, где я реально трудился!» У него было высшее экономическое, но госпредприятия не хотели брать специалиста с отметкой «кочегар». «Думают, что я бухаю, оттого и скатился, — рычал Сиверцев. — И не объяснишь им, сволочам». — «Сходи в Центр творчества молодежи», — советовала ему Людмила. «Да там одни комсомольцы». — «А ты сходи».
Сходил. Развернули и там. «Ну вот, я же говорил!» — «Так сходи в другой. Ты же был всего в двух». — «Мне и двух достаточно». — «Ну, постучись в коммерческий банк, — не унималась Людмила. — Они же сейчас растут как грибы после дождя». — «Постучусь, только дух переведу». Дух он переводил целую неделю. То лежал на диване, то настукивал что-то на своей ЭВМ, то пил с Людмилой пиво и смотрел телевизор. Периоды апатии сменялись приступами эйфории, когда Сиверцева посещал очередной грандиозный план: сначала он хотел шантажировать Коростелева, чтобы добиться восстановления на работе, потом предложил Людмиле рвануть за рубеж (хотя у обоих не было загранпаспортов), затем стал обдумывать создание собственного кооператива для консалтинговых услуг (так Людмила узнала еще одно новое слово — «консалтинг»).
В конце концов она не выдержала. «Мне надо забрать наконец трудовую книжку. И развеяться. Не перечь, пожалуйста! Либо я съезжу на фабрику, либо выброшусь из окна!».
Сиверцеву пришлось поднять зад с дивана.
Мебельная фабрика, где формально числилась Людмила, находилась в районе «Бабушкинской». Пока ехали в метро, Людмила с любопытством вглядывалась в других пассажиров. Она уже отвыкла от общества и невольно жалась к Сиверцеву, словно Маугли, вышедший к людям. Сидели молча, Людмила переживала за свой вид — впервые за полтора месяца сделала себе прическу и навела марафет. Потом вдруг проорала Сиверцеву в ухо, силясь перекричать визг вагонов:
— Гриша, кажется, я беременна.
Тот ошарашенно посмотрел на нее.
— Точно?
— Кажется, да. Как поступим, Гриша?
— Это тебя в роддом теперь класть надо.
— До этого еще далеко.
— Как же ты так?
— Хочешь сказать «как же мы так»?
Сиверцев ответил не сразу. Он снял очки, протер их нечистым скомканным носовым платком, погрыз ногти, потер небритый подбородок.
— Ребенок пока в мои планы не входит.
— И что ты предлагаешь?
— Не знаю… Ты женщина, вот и решай.
Людмила с презрением посмотрела на него.
— Ладно, — сказала она. — Я решу.
Поднявшись на улицу, они долго искали фабрику. Затем топтались на проходной. Внутрь Сиверцева не пустили, и Людмила пошла одна. В отделе кадров молодая сотрудница дважды перерыла каталожную полку на букву «А».
— Нет вашей трудовой, — развела она руками.
Вот как! Похоже, Коростелев постарался. Отомстил, гад.
Людмила направилась было к выходу, но остановилась и задумалась. Что же дальше? Неужели опять одиночество, пиво и серость за окном? Нет, пора разорвать этот круг.
— Я могу от вас позвонить? — спросила она кадровичку.
— В вестибюле есть автомат.
Людмила вышла в отделанный коричневым сайдингом холл и набрала «02».
— Милиция? Срочно подъезжайте к мебельной фабрике на «Бабушкинской». — Она назвала адрес, затем описала Сиверцева. — Этот человек второй месяц держит меня в заточении. Да, я буду ждать. — Она продиктовала свои паспортные данные и повесила трубку.
***
Никогда еще ей не доводилось наблюдать, как человек на глазах превращается в животное. Доставленный в отделение Сиверцев то кидался на милиционеров, словно бешеный пес, то выл, как волк, то бился о стену — сущий зверь!
— Белая горячка, что ли? — со знанием дела поинтересовался один из милиционеров, сковывая ему руки за спиной.
— Да уж лучше б она, — ответила Людмила, брезгливо глядя на мужа.
Дежурный прочел ее заявление и покачал головой.
— Опять семейные разборки. Понятно.
— Нет, непонятно, — огрызнулась Людмила. — Вы разве не видите, что он за тип?
— Да я-то вижу. — Милиционер вздохнул. — Ладно, оставляйте. Но арестовать его мы все равно не можем. Только задержать на сорок восемь часов. А потом уже вам самой придется…
— Ладно, пускай так.
Покидая отделение, она забрала под расписку ключи от квартиры Сиверцева и сказала незадачливому супругу:
— Ну, прощай, дорогой! Надеюсь, больше не увидимся.
Затем вышла на улицу и с удовольствием втянула носом морозный воздух. Боже, как чудесно! Вот оно, счастье!
Она медленно спустилась по ступенькам бетонного крыльца, остановилась, достала из сумочки кошелек, а из кошелька — визитку. «Олег Максимович Силантьев. Помощник директора Центра научно-технического творчества молодежи Кировского района».
Контора Силантьева находилась возле Савеловского вокзала, в помпезной девятиэтажке без всяких вывесок. Обычный подъезд с вахтером. Правда, вахтером работала не милая старушка, а крепкий мужик в свитере и джинсах. Узнав, к кому она, мужик позвонил по внутреннему телефону, и вскоре по лестнице спустился невысокий лысеющий человечек в мятом сером костюме и замызганных кроссовках.
— Вы к Олегу Максимовичу? Его нет.
— А где он?
— Хм… на выезде. Могу я чем-нибудь помочь?
— Олег Максимович сказал, что я могу обращаться к нему в любое время, — решительно заявила Людмила.
Человечек смерил ее взглядом с головы до ног, и Людмила поежилась — засыпанная тающим снегом, с мокрыми кончиками волос, выглядела она, должно быть, весьма жалко. Оставалось надеяться, что хотя бы тушь не потекла.
— Я попытаюсь с ним связаться. Пойдемте за мной.
Они поднялись по лестнице на второй этаж и остановились перед стальной дверью (Людмила никогда и не видела таких). Ее спутник позвонил, громко сказав кому-то внутри:
— Открывай, это я.
Дверь медленно распахнулась, в проеме показалась фигура дюжего хлопца в добротных ботинках, брюках и белой футболке с красной надписью «Montana».
— Вас как зовут? — спросил человечек Людмилу, помогая ей снять в прихожей пальто.
— Людмила.
На первый взгляд это была обычная трехкомнатная квартира, вот только две комнаты закрывали массивные пластиковые двери, а в третьей, которую Людмила и ее провожатый миновали по пути на кухню, не имелось ничего, кроме дивана, телевизора, ЭВМ на столе и кнопочного телефона на полу.
— Значит, Олег Максимович дал вам свою визитку, — констатировал человечек, указывая Людмиле на стул.
— Да.
— Хотите чаю?
— Не откажусь.
Человек налил в чайник воды из крана и поставил кипятиться на электрическую плиту.
— Я сейчас вернусь, — сказал он. — Позвоню Олегу Максимовичу, расскажу о вашем визите. Меня зовут Евгений.
Он ушел в комнату, и вскоре Людмила услышала оттуда его голос:
— Шестун? Передай шефу, что у него гостья. Ага, здесь ждет. Визитку его показала. Зовут Людмила.
Евгений вернулся и сел за стол напротив нее, пялясь на Людмилу с тем же жадным любопытством, с каким разглядывал ее в отделении Силантьев.
— Вообще-то мы не пускаем сюда женщин. Но для вас я сделал исключение. Олег Максимович еще ни разу не давал свои визитки дамам.
— А когда он будет? У меня дела…
— Не могу вам точно сказать. Но думаю, сегодня. Вы спешите?
— Ну, так… немного.
— Тогда расскажите, что вас привело сюда и где вы познакомились с Олегом Максимовичем.
Людмила честно поведала обо всем, рассудив, что, если уж пришла за помощью, таиться перед спасителями глупо. Вскипела вода, и Евгений разлил чай по большим глубоким кружкам.
— Так-так, — задумчиво произнес он, ставя на стол сахарницу и кладя перед Людмилой чайную ложку. — И вы хотите, чтобы Олег Максимович помог вам разобраться с мужем?
Людмила опустила голову.
— Мне все равно больше не к кому обратиться.
— Вы приезжая? Откуда родом?
Людмила начала рассказывать о себе. Увлеклась и не заметила, как пролетело время.
Раздался звонок в дверь. Евгений улыбнулся.
— А вот и Олег Максимович.
Глава тринадцатая
— Не пойму, зачем ты меня возишь на все эти встречи? — спросила Людмила.
— Для солидности, — ответил Силантьев. — Мужику с женой доверия больше.
— С женой? Мы вроде не расписаны.
— Не гунди.
— Так и будешь возить, пока не рожу?
— Жизнь покажет.
Людмилу такое отношение обижало, но и льстило тоже. Обижало, потому что она чувствовала себя на этих встречах каким-то аксессуаром вроде дорогого галстука или дипломата с шифром. А льстило, потому что всякий раз она производила на партнеров мужа неизгладимое впечатление — спасибо заграничной косметике и шмоткам из «Стокмана». Теперь-то Людмила поняла, как иностранкам удается так роскошно выглядеть. Партнеры мужа, кстати, тоже были одеты с иголочки, хоть и имели довольно-таки криминальный вид — ни дать ни взять мафиози из «Спрута». В суть бесед Людмила не вникала, да и вообще имела смутное представление о том, чем занимается ее благодетель. Сам себя он называл бизнесменом, и это иностранное слово вполне Людмилу устраивало. Она, конечно, догадывалась, что не все так просто, но «не подмажешь — не поедешь; все так делают», — говорил Силантьев, и Людмилу это устраивало.
Первый месяц совместной жизни она приходила в себя. Просыпаясь, озирала комнату, полную антикварной мебели, чешского хрусталя и сабель в инкрустированных ножнах, висевших на стене поверх туркменского ковра. Всякий раз сомневалась — не наваждение ли это? Может, она спит или крыша поехала? Но нет, вот он, лежит рядом, сильный мужчина женских грез, комиссар Каттани, Жан-Поль Бельмондо, агент 007. Ну да, не шибко красив и не очень изыскан, зато надежен как каменная стена.
Потом вспоминала о Володьке. Надо позвонить наконец Абрамовой, съездить еще раз в экспедицию, сделать что-нибудь, не сидеть сложа руки! Но, как назло, постоянно возникали какие-то препятствия: то Силантьев вез ее в «Стокман» за итальянскими сапогами, то в «Березку» за французскими духами, а то вдруг дарил песцовую шубу прямиком из Греции. А еще дернул за какие-то ниточки, и скоро в паспорте Людмилы появился штамп о разводе с Сиверцевым. Ей даже ходить никуда не пришлось.
Целый месяц она мучилась сомнениями — говорить Силантьеву о беременности или нет? И если говорить, то всю правду или только часть? А может, вообще сделать аборт? Наконец собралась с духом и призналась сожителю в беременности, но соврала, что ребенок от него. Силантьев обрадовался, однако вести под венец Людмилу не спешил. «Поживем — увидим», — вечная его присказка на все случаи жизни.
За всеми этими делами прошел январь.
— Рысью, рысью! — подгонял Силантьев Людмилу, которая, уже в шубе, наводила марафет у зеркала.
Людмила пожевала ярко-алые губы, рассматривая свое отражение. Силантьев открыл металлическую дверь, качнул головой в сторону лестницы:
— Поскакали.
Во дворе уже ждала, гудя, белая «Волга». Рядом, хлопая руками на морозе, дежурил «гвардеец» — массивный парень в плаще с поднятым воротником. Увидев Силантьева, открыл заднюю дверь. Тот втиснулся внутрь, даже не подумав пропустить вперед Людмилу, и глянул на часы.
— Давай, Коля, втопи.
Людмила запрыгнула за ним, толкнула его локтем.
— Тебя где воспитывали?
— А? — не понял тот.
— Женщин вперед не учили пропускать?
— Меня улица и авторитеты воспитывали. Правило простое: бабы и рыбы голоса не имеют.
«Гвардеец» сел за руль, снял машину с ручника, включил первую скорость и выехал со двора на Покровский бульвар.
Внутри было тепло и хорошо. Силантьев, как всегда перед деловой встречей, достал из кармана пальто флягу с коньяком, глотнул. Машину тряхнуло на колдобине, и он выругался.
— Руки поотрывать сволочам! Ничего нормально сделать не могут.
Из-за ям в асфальте шофер периодически снижал скорость, приводя Силантьева в бешенство. Людмила слушала краем уха его проклятья, глядя в окно. Машина с шумом проносилась мимо темных от сырости усадеб с облупленными колоннами, мимо пустых и черных, как огромные кинескопы, витрин, вдоль которых ворсистыми гусеницами тянулись очереди, мимо развалов с барахлом, мимо голых, обрезанных поверху деревьев, похожих на перевернутые выдранные зубы. Стены домов усеивали мокрые листовки, на которых крупными буквами было написано «Товарищи!» или «Москвичи!», а ниже шел неразборчивый текст.
«Господи, неужели и я недавно была там? — думала Людмила, переводя взгляд с улицы на свои пальцы с недешевым маникюром и парой золотых колец. — Авоськи, заказы, дефицит, сосиски, югославские сапоги… Даже и вспомнить жутко». И тут же подумалось: она-то здесь, а Володька — там. В прошлой жизни.
Кажется, она впервые подумала о сыне в прошедшем времени. «Какая же я мать после этого? Кукушка, а не мать!» И чтобы выкинуть из головы неприятные мысли, снова принялась разглядывать свои руки и обивку машины.
Машина повернула на набережную и вдруг затормозила.
— Что там? — спросил Силантьев.
— Пробка, Олег Максимович. Прям как в Нью-Йорке!
— Я слышала, сегодня митинг какой-то, — сообщила Людмила.
— Какой еще митинг? — вскинулся Силантьев.
— Не помню… За демократию. На площади Пятидесятилетия Октября.
— Да что за страна такая! — ударил Силантьев кулаком по подлокотнику. — Коля, давай по встречке.
Шофер подчинился. Машина помчалась вдоль длинной цепочки выстроившихся автомобилей. Перед самым светофором «Волга» вернулась на свою полосу, нагло вклинившись в гудящую вереницу машин, затем медленно свернула у Боровицкой башни и остановилась перед «зеброй», по которой непрерывным потоком шли люди. Многие несли на плечах свернутые флаги, транспаранты, деревянные таблички с лозунгами.
Силантьев, взвинченный до последней степени, заскрежетал:
— Дебилы! Совсем мозги поотшибало. Коля, зеленый.
— Да как я поеду, Олег Максимович? На людей, что ли?
— Да, Коля, на людей! — взорвался Силантьев. — Раз людям их жизнь не дорога, дави и не рыдай.
Водитель осторожно тронулся, раздвигая людской поток.
— Ну что ты канителишься? — страдал Силантьев. — Газу давай!
— Олег Максимович, да ведь остановят! Нас же из Кремля видно!
В стекло забарабанил какой-то дед в вязаной синей шапке.
— Иди в жопу, дед! — рявкнул на него Силантьев.
Со всех сторон к окнам приникли красные от мороза лица. Людмиле стало не по себе.
— Олег, уедем отсюда, — сказала она, дрожащим пальцем нажимая на блокиратор двери.
— Коля, ты слышал? — спросил Силантьев шофера.
Тот пробурчал что-то неразборчивое. Машина остановилась. Снаружи понеслись ругательства.
— Господи, мы уедем отсюда или нет? — закричала Людмила, хватаясь за подлокотник.
— Коля, твою мать, тебя током, что ли, бить? — заорал Силантьев.
— Да куда я поеду, Олег Максимович? Смотрите, толпа же.
Машина завязла в скоплении народа, точно верблюд в зыбучих песках.
Силантьев сунул руку под пальто и вдруг выхватил пистолет. Стоявшие снаружи отшатнулись. Силантьев распахнул дверцу и выскочил наружу.
— Ну, все, козлы, доигрались!
Толпа раздалась перед ним, передние притихли, а те, что стояли дальше, зашумели пуще прежнего: «Ты смотри, комсомольца остановили! Ряху-то разъел на народных хлебах!» Древки флагов и транспарантов копьями покачивались над толпой. Одно из них вдруг резко наклонилось и едва не заехало Силантьеву по голове. Тот прижался спиной к машине и пальнул в воздух. Толпа выдохнула. В ней произошло замешательство, кто-то шарахнулся прочь, задние не успели расступиться, и началась свалка. Воспользовавшись этим, Силантьев быстро нырнул в машину.
— Коля, задом!
Но задом было уже поздно. Беззвучно семафоря мигалкой, к ним приближался милицейский «Москвич». Силантьев нервно покрутил головой. Вперед тоже было не проехать — оттуда через разрыв в толпе выруливала красная «Лада», паровозом тянувшая за собой цепочку машин. А слева, где стаканом над толпой торчала стеклянная будка ГАИ, бежали, расталкивая демонстрантов, два мента с пистолетами в руках.
— Приехали, — сказала Людмила.
***
В отделении милиции негромко играло радио.
Ты никогда не бывал
В нашем городе светлом,
Над вечерней рекой
Не мечтал до зари.
С друзьями ты не бродил
По широким проспектам,
Значит, ты не видал
Лучший город Земли.
Песня плывет, сердце поет,
Эти слова о тебе, Москва.
Мощный и радостный голос Магомаева гармонировал с духоподъемным плакатом на стене: «Перестройка — это опора на живое творчество масс». Над этими словами красовалось устремленное вдаль и полное вдохновения лицо генсека.
Людмилу прямо в шубе усадили на стул возле крашенной синим стены. Пока дежурный записывал паспортные данные закованного в наручники Силантьева и его водителя, она тупо смотрела в пол, безучастно крутила золотые кольца на пальцах и тщетно пыталась избавиться от мерзкого чувства, будто все вокруг смотрят на нее как на проститутку. «Интердевочка», — пришел на ум недавно виденный фильм.
Силантьев бушевал и требовал звонка. Милиционер лениво осаживал его, наслаждаясь ситуацией.
— А эта гражданочка вам кем приходится? — спросил он.
— Жена моя.
— А вот в паспорте у вас нет отметок о браке. А работаете вы, значит, в ЦНТТМ Кировского района?
— Что-то не устраивает, лейтенант?
Дежурный обменялся насмешливым взглядом со своим коллегой, стоявшим возле стены с руками в карманах синих брюк.
— Где сидели, Олег Максимович? — спросил коллега, и Людмила вздрогнула.
— Я не сидел.
— Высылались в административном порядке?
— Было.
— За что?
— Антиобщественный образ жизни, — сухо произнес Силантьев.
— Пьянствовали, значит?
— А ты картотеку подними, лейтенант, и узнаешь.
— Поднимем, гражданин Силантьев, поднимем.
— Ну вот. А я пока позвоню кой-куда. Имею же право?
Милиционеры переглянулись.
— При вас найдено оружие, — сказал дежурный, не отвечая на вопрос. — Разрешение имеется?
— Имеется.
— Можете предъявить?
— В бумажнике.
— Откройте.
Бумажник его лежал на столе, как и ключи от дома, пистолет с вытащенным магазином и все прочее, что у него нашли. Силантьев достал из кошелька разрешение, протянул дежурному. Тот переписал данные и вернул документ.
— Ну что же, пройдемте, — сказал ему стоявший у стены.
Силантьев поднялся, посмотрел на Людмилу и подмигнул ей.
— Не дрейфь, скоро выйдем.
Милиционер хмыкнул, уводя его и шофера.
— Теперь с вами, гражданка, — сказал Людмиле дежурный. — Подсаживайтесь к столу.
Ей начали задавать те же вопросы, что и Силантьеву: кем она ему приходится и где работает?
— В том же ЦНТТМ? — уточнил милиционер, явно глумясь. — Задержались в комсомоле?
— Вам какая разница? — спросила Людмила.
— Если спрашиваю, значит, есть разница.
Людмила посмотрела на него усталым взглядом.
— Упиваетесь властью? Хотите показать, какие мы плохие? Ну да, ездим на «Волгах», хорошо одеваемся, хорошо питаемся — стало быть, воруем, да? Ничего-то вы о нас не знаете.
Милиционер поджал губы.
— Не забывайтесь, гражданка… — он бросил взгляд в паспорт, — Авдеева. Я представитель власти. Имею право спрашивать вас, о чем хочу.
— Не имеете. Личность мою вы установили? Нет? Вот и устанавливайте. Я вроде ни в чем не обвиняюсь пока. И, кстати, я беременна. Имейте это в виду.
Дежурный откинулся на спинку стула.
— Вы понимаете, что ваш… муж устроил стрельбу возле Кремля?
— Прекрасно понимаю. Я могу позвонить?
— Звоните. — Дежурный подвинул к ней телефон.
Людмила набрала номер.
— Але, кто это? Шестун? Евгений там? Это Людмила Геннадиевна звонит. Передай, что мы в милиции. — Она подняла глаза на милиционера. — Какое здесь отделение?
Дежурный назвал. Людмила повторила номер в трубку.
— Все, ждем.
Милиционер cнисходительно посмотрел на нее, развалясь на стуле.
— Напрасно рассчитываете, Людмила Геннадиевна, что он на вас женится. У бандитов это не принято.
Людмила вспыхнула.
— Вам какое дело? И с чего вы взяли, что он бандит?
— Да уж поверьте моему опыту.
— Мой муж не бандит, — холодно произнесла она.
— Кооператор, да. Невелика разница.
Людмила выпрямилась и опустила глаза.
— Я могу идти?
— Нет, не можете. Вы задержаны до выяснения. Пойдемте, провожу вас.
Он отвел ее в клетку, где уже сидели две размалеванные девицы в мини-юбках и лосинах ядовитых цветов. Те сунулись было к Людмиле с вопросами, но она столь яростно на них зашипела, что девицы шарахнулись к стене и принялись оттуда обстреливать новую сокамерницу язвительными замечаниями.
— Не зарекайся, подруга! Может, сама пойдешь телом зарабатывать. Дочь коммунистов, что ли? Они, коммунисты, самые жадные. Только со стояком проблемы. Был у меня один — конфет принес, а раздухариться не мог. Час проболтал, все конфеты съел и ушел.
В коридоре гремел лающий голос Силантьева:
— Лейтенант, твою мать! Подойди сюда! Ну будь человеком, подойди, лейтенант!
Людмилу душила злость. На этих девиц, раскрашенных как матрешки, на ментов с их ядовитыми ухмылочками, на Силантьева, умудрившегося на ровном месте влипнуть в историю.
— Господи, да замолчи ты! — крикнула она, не сдержавшись.
Силантьев осекся.
— Людка, тебя тоже заперли? — спросил он. — Ну, шакалы! Вот же суки! Бабу-то за что? Лейтенант, бабу-то отпусти!
— Слушай, а как же встреча-то твоя? — обеспокоилась вдруг Людмила.
— В заднице теперь моя встреча. В полной жопе…
Куковать в клетках им довелось часа два. Людмила провела это время с пользой, узнав из разговора девиц много нового о средствах предохранения.
— Прикинь, меня Зойка спросила, есть ли смысл бросать таблетки и переходить на кольца или пластыри, — говорила одна, с химией, как у Ким Уайлд. — У нее сейчас постоянный хахаль, знаешь? Ну и спрашивает меня — они тоже гасят либидо или нет?
— А с чего она вообще решила от таблеток отказаться? — спросила другая, крашеная блондинка с боковым начесом под Мадонну.
— Таблетки, говорит, нормально, если пять лет пьешь. Тогда, мол, перерыв в два дня незаметно проходит. Только спохватываешься потом: «Блин, забыла выпить». Тупо не хочется. А если в неделю перерыв, то хочется. Но страшно! Контрацепции же нет.
— А свечки она не пробовала?
— Говорит, тоже страшно. Таблеткам привыкла верить. Но от них желание уходит, прикинь!
— Ну правильно, там в инструкции написано.
— А ты инструкции читаешь? Ха-ха, прикол!
— Всегда читаю. Мало ли что.
Потом они заговорили о вибраторах, и у Людмилы глаза полезли на лоб.
— Такая хрень есть, клитор сосет. Это не вибратор даже. Точнее, не сосет, а подсасывает, делает на клиторе такое пыр-пыр-пыр, что там нельзя не кончить. С мужиком такого не испытать, это прям технопорно какое-то.
Перехватив изумленный взгляд Людмилы, девицы развеселились и стали подшучивать над ней:
— Что, подруга, завидно стало? Давай к нам, ощущения нереальные.
Людмила отвернулась, чем лишь раззадорила девиц.
— Лимита? — спросила ее блондинка.
— Она, небось, еще вату вставляет, чтоб не протечь, — загыгыкала другая. — Слышь, тетя, полиэтиленкой пользуешься, да?
У Людмилы потемнело в глазах.
— А ты чем? Опилки, что ли, сыпешь? — огрызнулась она.
Девицы так и покатились со смеху.
— Опилки… ща сдохну… опилки… точно лимита! Прямо из тундры…
Та, что с «химией», сказала Людмиле:
— Слышь, туземка, для этого дела Штаты прокладки придумали. «Котекс». Запиши. Ходишь и не трясешься.
Людмила гордо промолчала.
Наконец приехал Евгений. Он был в расстегнутой польской дубленке и мятом сером костюме с распущенным черным галстуком.
— Здравствуйте, Людмила Геннадиевна, — сказал он, явившись вместе с дежурным. — Ну что, отпускаете? — спросил он милиционера.
Тот покачал головой.
— Гражданка Авдеева объявлена в розыск.
— По какому поводу?
Вместо ответа дежурный пристально посмотрел на Людмилу.
— Сиверцев Григорий Васильевич вам знаком?
Людмила вздрогнула.
— Это он меня в розыск объявил?
— Отвечайте, пожалуйста.
— Вот с-сволочь!
— Вы извините, — встрял Евгений, — давайте сначала с Олегом Максимовичем решим проблему. А потом вернемся к вам, Людмила Геннадиевна.
Они отошли к клетке Силантьева. Послышался лязг замка, затем какой-то шум и бормотание. Наконец появился Силантьев. Выглядел он препаршиво: левый глаз заплыл, все лицо в ссадинах и кровоподтеках. Шедший за ним Коля был не лучше. Увидев Людмилу, Силантьев прислонился боком к стене и прохрипел милиционеру:
— Ее тоже отпускай. Один не уйду.
— Куда ты денешься! — лениво ответил дежурный, толкая его в спину.
Силантьев застонал и двинулся дальше, подволакивая ноги. Евгений смущенно улыбнулся Людмиле.
— Звери! — крикнула Людмила милиционеру. — Я вашему начальству пожалуюсь!
— Начальство нам только спасибо скажет, — ухмыльнулся дежурный. — Вломить шмаровозу — святое дело.
Силантьев обернулся.
— Не верь ему, Людка. Врет он.
Спустя полчаса Евгений и милиционер вернулись.
— Выходите, гражданка, — сказал дежурный Людмиле.
— Э, а мы? — вскочили с лавки девицы. — Че нам тут, ночь ошиваться?
— А вы не заработали еще, — отрезал милиционер.
Людмила гордо прошествовала к выходу из отделения, но в дверях повернулась и бросила, сузив глаза:
— Я этого так не оставлю.
Они вышли на мороз. Евгений сунул руки в карманы и быстро зашагал к работающей «копейке» бежевого цвета, на заднем сиденье которой уже расположился Силантьев. Коли и белой «Волги» видно не было.
— Я решил Олега Максимовича доставить самолично, не поручать Николаю, — объяснил Евгений. — Мало ли что.
Он сел за руль, Людмила пристроилась сзади, рядом со страдающим Силантьевым. Тот отирал платком засохшую кровь и тихо ругался сквозь зубы.
— Как же это вас так угораздило, Олег Максимович? — спросил Евгений, трогаясь с места.
— Ты что, ментов не знаешь? Ш-шакалы.
Людмилу передернуло.
— Они, конечно, шакалы, но и вести себя надо по-взрослому, — сказала она. — Тогда и проблем не будет.
— Много ты знаешь, — хмуро отозвался Силантьев.
— Что тут знать-то? — Она повернулась к нему, отобрала платок, начала аккуратно стирать кровь, выговаривая мужу, как ребенку: — Не умеешь себя вести совершенно. Сначала устроил скандал в пробке, потом стрелять начал. Кстати, не знала, что у тебя есть пистолет. Не вертись!
— Вот только твоего гундежа не хватало!
— Гундежа! Как там в милиции сказали? Шмаровоз? Проституток, значит, возишь? Ты меня со своими шалавами не путай. Чтоб я таких слов от тебя не слышала!
Силантьев искоса глянул на нее и дрогнул верхней губой:
— Раньше возил. Чтоб никто не обижал девчонок.
— Сутенер, что ли?
— Охранял я их. Ладно, хорош! — Он отобрал у нее платок и выкинул в окно. — Ты дурочку-то не строй. Поди, и сама просекла, что я не сантехником работаю. И нечего таращить глаза. У меня родители — не барыги и не аппарат. Пришлось пробиваться по жизни. — Силантьев достал из внутреннего кармана пиджака пачку «Мальборо», закурил, расслабленно положив левую руку на спинку сиденья. С подбитым глазом и сигаретой над железным зубом он выглядел как последний гопник. — Когда техникум закончил, был выбор: по распределению к черту на рога, чтобы потом полжизни за сто пятьдесят горбатиться, или попытать счастья в столице, авось повезет. Я сам из Челябинска родом. Помню, отец в Ессентуки за туалетной бумагой мотался, с матушкой из-за грошей скандалил. Такая жизнь не по мне. Шеи буду ломать, но стану человеком.
— Тебя за это, значит, на сто первый километр выслали?
— Не за это. За тунеядство. Трудовой не имел. А ты думала! И неча так пялиться! Икру-то, поди, любишь, а? И чтобы апельсины зимой были. Мне самому, думаешь, охота была шлюх возить? Я же школу с золотой медалью окончил. Родители гордились. Думали, сын инженером станет. А сын вот девчонок интуристам поставлял. — Он усмехнулся. — Такая она, жизнь. «Ассу» видела? Там хорошо показано. Право воровать тоже надо заслужить.
— Как же теперь с Пошкусом быть, Олег Максимович? — прервал его Евгений. — Надо спасать сделку. Хотите, я с ним поговорю?
— Не суетись. Я сам ему звякну, объясню ситуацию. Лишь бы процент не повысил, шпрота белобрысая.
— Это еще один… бывший охранник? — спросила Людмила.
— Не знаю, кто он там бывший. В Минвнешторге потоками управляет. Я хотел через него ЭВМ закупать в Европе. Сейчас на этом круто подняться можно. Здесь компы в десять раз дороже идут. А если еще через валютку реализовывать…
— На Рижской? — спросила Людмила.
— А их у меня много, что ли? На бирже доллар по двадцать один идет уже. Менты, с-суки, сорвали дело…
— А что с моим розыском? — спросила Людмила. — Меня так и будут дергать из-за Сиверцева? Это же смешно. Сына моего они найти не могут, а меня отыскали запросто. Что за люди…
— Да забей. Никто тебя не будет тормошить.
— Откуда знаешь?
Силантьев махнул рукой.
— Ерунда. Прицепиться им захотелось, волкам.
Вернувшись домой, Силантьев сразу бросился кому-то звонить. Людмила переоделась в спортивный костюм фирмы «Пума», плюхнулась на диван и открыла «Анжелику» — страшный дефицит, за которым гонялась вся Москва. Бездумно скользя взглядом по строчкам, ждала, когда ее благоверный выяснит все вопросы и явится к ней, чтобы узнать, что там пожрать. И вот тогда она ему ответит: «Найди сам. Тебе же плевать на мои интересы. Вот и мне на твои».
Но Силантьев все не появлялся. Она слышала его бубнеж из соседней комнаты, потом ненаглядный ушел в ванную, долго там плескался, затем вернулся к телефону и опять кому-то звякнул.
— Что?! — услышала она. — Врешь!
Людмила насторожилась. Силантьев коротко переговорил с кем-то и наконец появился в комнате — с гладко зачесанными назад волосами.
— Пошкуса расстреляли. Прямо там, на Смоленском бульваре. Как раз у выхода из ресторана. А если б мы там… — Он не договорил.
Постоял, глядя в пространство как сомнамбула, затем повернулся, чтобы выйти, и Людмила спросила:
— Олежа, а ты знаешь, что такое «вибратор»?
Глава четырнадцатая
К карате Володька быстро охладел, поняв, что не научится за полгода пробивать кулаком доски и сносить противника ударом ноги. Но продолжал заниматься из упрямства, чтобы отец не злорадствовал («Ну вот, я же говорил, что у тебя одно баловство на уме!»). Ну и конечно, мечталось когда-нибудь врезать пацанам из класса, чтоб не задавались.
Японские слова он усвоил быстрее, чем японские приемы. В начале занятия сенсей говорил: «Сэйдза!» Все опускались на колени. Закрывали глаза и слушали наставление: «Все, что вы узнаете здесь, следует применять лишь для самообороны. Никогда не используйте эти знания для нападения и любого зла. Карате — это не бой, а самосовершенствование» и так далее.
Поначалу Володьку это восхищало, он чувствовал себя членом тайного ордена типа ниндзя, но потом надоело слушать одно и то же, и, пока сенсей произносил свое заклинание, Володька отключался и думал о другом. Например, об отце, который последнее время был какой-то особенно нервный и почти непрерывно ругал начальство («Знают, сволочи, что мне уйти нельзя, вот и пользуются. Если б не квартира, давно бы Рябову в рожу плюнул. Я же там как на иголках»). А еще — о тете Нине. Это что же, тетя Нина будет ему теперь вместо мамы? И как ее тогда называть?
За наставлением следовала пробежка — несколько кругов по залу. Потом — отработка ударов от пояса. Володька стоял в позе «киба-дачи» и считал, рассекая воздух сайкэном и уракэном:
— Ичи! Ни! Сан! Ши! Го! Року! Сити! Хати! Кю! Дзю!
После ударов — взбегание по деревянному откосу, прислоненному к стене. Аго — ороси, аго — ороси. И отработка нового удара. Например, шита-цуке. Потом — бег с товарищем на плечах. Затем — отжимание на кулаках. И наконец — дзию кумитэ.
Тетя Нина для него уже и так была как мама. К ней он бежал со своими проблемами, она же сшила ему кимоно для занятий, она же помогала делать уроки. А вчера даже в «Макдональдс» отпустила. Одного! Отец бы такого ни в жизнь не позволил.
— Иой! Хадзиме!
— Ос!
— Ос!
В «Макдональдсе» было круто. Правда, очередища в полтора часа, но оно того стоило! Налопавшись гамбургеров, Володька вывалился на улицу и решил прогуляться к Красной площади. Сто лет там не был.
С карате такая история, что, сколько ни тренируешься, в поединке все равно пытаешься подражать Брюсу Ли или Чаку Норрису. Даже повторяешь мяукающие звуки, которые издает Брюс. Пытаешься казаться крутым, хотя ни фига ты не крутой.
— Ямэ! Наорэ!
Как назло, вся улица Горького была запружена народом. Шел какой-то митинг, тут и там над морем меховых и вязаных шапок торчали разноцветные флаги и покачивались растяжки транспарантов. Люди все подходили и подходили, так что, когда Володька с разгону углубился в это скопище, назад выбраться уже не смог. Пришлось двигаться с медленно ползущим потоком, понемногу приближаясь к площади Пятидесятилетия Октября. Откуда-то спереди гремели голоса в динамиках, но Володька разбирал только отдельные слова: «Шестая статья… Поддержим Бориса Николаевича… Монтаж… Провокация… Демократические силы… Первого мая… Активная позиция… Память без памяти… Академик Сахаров…»
Вместо трибуны выступавшие стояли на ступенях гостиницы «Москва». Володька не видел их, но понял по направлению голов тех, кто его окружал. Поток понемногу уплотнялся, и скоро Володька понял, что к Красной площади он не пробьется. Тогда он взял правее, в сторону Манежа, и внезапно попал в другой поток, который стремительно понес его вдоль Александровского сада к набережной.
Он шел и шел, боясь сбиться с темпа, потому что, если споткнешься и упадешь, затопчут. Как-то незаметно его вынесло к углу Кремля, и вдруг вдалеке раздались хлопки, похожие на лопающиеся воздушные шарики. Толпа заволновалась, где-то придушенно крикнули:
— Стреляют! Стреляют!
Народ шарахнулся в сторону, и Володька понесся вместе со всеми вверх по улице. «Провокация! Провокация!» — завопил кто-то. Володька бежал минуты три, потом, тяжело дыша, перешел на быстрый шаг.
«Неужели правда стреляли? — подумал он. — Клево! Будет что пацанам рассказать. Они там от зависти сдохнут».
Сэнсэй ни рэй.
Отагай ни рэй.
Он был под пулями! Да ему теперь вообще никто не страшен! Главное, чтобы тетя Нина об этом не узнала. А то она его больше никуда не отпустит.
***
В понедельник третьим уроком шла музыка. Щекастый Андрей на перемене трепался с длинной Светкой, усевшись за ее парту — как раз впереди Володьки. Светка изображала недовольство: она демонстративно пересела за Володькину парту и, поджав губы, слушала оттуда Андрюхины разглагольствования. Володька, сидя рядом, ничего не говорил и даже старался не смотреть на обоих.
В какой-то момент Светка вытащила из кармана платок, чтобы вытереть нос, но Андрюха выхватил его и принялся обмахиваться, посмеиваясь над Светкиным негодованием.
— Отдай! — гнусавила Светка. — Отдай, кому говорят!
— Отними! — веселился Андрюха.
Володьке стало жаль Светку. Он вытянул руку и вырвал платок.
— На! — сказал он Светке.
Андрюха мгновенно окаменел лицом. Вцепился в левый рукав Володькиного пиджака и, притянув Володьку к себе, прогудел:
— Тебя, урод, просили это делать? Сидел — и сиди. Какого хрена лезешь?
— Отпусти, — процедил Володька.
— Допрыгался ты, щенок.
— Отпусти, — угрюмо повторил Володька.
— Встретимся после занятий.
Андрюха вылез из-за парты и утопал куда-то, а Светка молча пересела на свое место, даже не сказав Володьке «спасибо».
Значит, драка. Предстоящее махалово не на шутку разволновало Володьку — уж слишком неравными казались силы. Но не зря же он занимался карате! Пришло время проверить себя.
Дзию кумитэ! Иой! Ичи, ни, сан… Дзэнкуцу-дачи. Сайкэн цуки! Чудан-цуки! Дзедза-цуки! Гэдан-цуки! Маэ-гэри чудан!
Повторить при необходимости.
«Это экзамен, — подумал Володька. — Проверка. Как даны, только по-настоящему. Пройду — начнется новый этап. Не пройду — застряну на старом. Как в аркаде».
Но как он ни бодрился, страх не уходил. Володька даже задумался, не извиниться ли перед Андрюхой. Ведь пришибет, сволочь!
На перемене к нему подошла председатель совета отряда Стукалова — конопатая, с выпуклыми глазами и острыми скулами.
— Авдеев, после урока зайди к директору.
— Зачем?
— Не знаю.
Обычно вызов к директору не сулил ничего хорошего, но тут Володька даже обрадовался. Авось от драки отмажется?
Последней у них в тот день шла литература. Татьяна Федоровна велела ему прочесть вслух стихотворение на странице сто три. Володька открыл учебник и протараторил без выражения:
Как умру, похороните
На Украйне милой,
Посреди широкой степи
Выройте могилу,
Чтоб лежать мне на кургане,
Над рекой могучей,
Чтобы слышать, как бушует
Старый Днепр под кручей.
И когда с полей Украйны
Кровь врагов постылых
Понесет он… вот тогда я
Встану из могилы —
Подымусь я и достигну
Божьего порога,
Помолюся… А покуда
Я не знаю Бога.
Схороните и вставайте,
Цепи разорвите,
Злою вражескою кровью
Волю окропите.
И меня в семье великой,
В семье вольной, новой,
Не забудьте — помяните
Добрым тихим словом.
— Кто же так читает? — спросила Татьяна Федоровна. — Это ж не инструкция к телевизору. Петрунько, покажи, как надо.
Прилизанная отличница Петрунько показала, как надо, но Володька ее не слышал, поглощенный мыслями о предстоящей махаловке. Может, из-за этого его и вызывают к директору? Да нет, ерунда. Будет Тамара Борисовна такими мелочами заниматься! Там что-то серьезное. Но что?
— Татьяна Федоровна, а почему мы должны учить украинскую литературу, если украинцы хотят выйти из Союза? — спросила Илюхина, когда Петрунько замолчала.
— Тебе кто такую чушь сказал, Илюхина? — возмутилась Татьяна Федоровна. — Никуда они не хотят.
— А в новостях показывали.
Учительница раздула щеки и коршуном спикировала на несчастную Илюхину, начав клевать ее так, что перья летели. В разгар этого занятия их и застал звонок. С трудом выпустив из когтей бренные останки Илюхиной, Татьяна Федоровна отошла к доске, продиктовала задание на дом и объявила, что урок окончен.
Володька поднялся, скинул в портфель учебник, тетрадь и ручку и хотел уже идти, когда к нему подкатил рыжий Сиверцев.
— Ты не ссы из-за махлы с Любченко. Я с ним поговорил, он больше цепляться не будет.
— Чего? — не понял Володька.
— Твой батя с моим дядей дело начинают. Ну, я поговорил с Любченко, чтоб он не докапывался. Ты не в курсе, что ли?
Володька замотал головой.
— Ну, ты вообще мимо жизни пролетаешь! — хохотнул Сиверцев.
Совершенно обалдевший, Володька поплелся к выходу. Замешкавшийся Любченко, заметив его, сказал:
— Повезло тебе, заморыш. Следующий раз не отскочишь.
— Да пошел ты!
— Ты у меня под ногами не путайся. Раздавлю.
— Не пугай пуганого, — зло ответил Володька.
В директорский кабинет он вступил, как на эшафот. Директриса, сидевшая за большим, обитым коричневым дерматином столом, кивнула в ответ на его «вы меня вызывали, Тамара Борисовна?» и сказала, блеснув очками:
— Поздоровайся с отцом.
Володька вздрогнул и, повернув голову, увидел отца. Тот сидел на стуле возле стены.
— Привет!
— П-привет.
— Садись, Володя, — показала директриса на соседний с отцовским стул. — Мы тут с твоим папой обсудили вопрос по поводу твоей фамилии. Ты сам не против ее поменять? Говори, как есть. Вопрос важный, и без твоего мнения мы его решать не вправе.
У Володьки закружилась голова.
— Поменять фамилию? — спросил он у отца.
— Конечно.
— Зачем?
Отец поморщился.
— Володька, мы же с тобой уже это обсуждали.
Обсуждали? Тут ему вспомнилось, что действительно отец раза два подходил к нему с этим вопросом, но задавал его в таком шутливом тоне, что Володька и не подумал воспринять это всерьез, а потом и вовсе забыл. А это, оказывается, была не шутка.
— Ничего мы не обсуждали! — взвился он. — Зачем мне фамилию менять? Чтобы мама не нашла, да? Она в Москве?
Отец засопел.
— Позвольте, мы перекинемся с сыном парой слов? — спросил он Тамару Борисовну.
— Пожалуйста, — ответила та, широким жестом указав на дверь.
Отец вывел Володьку в коридор.
— Ну, ты чего? Я думал, ты согласен.
— Ничего я не согласен! Ты боишься, что мама найдет? Она же нас бросила. А теперь нашла?
— Володька, пойми, а если она передумает? Заберет тебя к другому отцу, у которого свои дети. Тебе это надо? Сказку про Золушку помнишь? Вот так и будет.
— А ты с ней говорил? — жадно спросил Володька.
— Нет.
— Тогда откуда знаешь?
— Просто подстраховываюсь.
Володька посмотрел на него бешеными глазами.
— Врешь ты все!
— Так, — сказал отец, — иди домой. Я разберусь.
— Я своего согласия не даю, — злобно произнес Володька.
— Обойдусь. Иди.
И Володька пошел прочь, набухая яростью. «Гад, сволочь, фамилию он решил сменить, козел! Шиш тебе, а не моя фамилия! Мало тебе, что жизнь мою разрушил. Теперь и фамилию хочешь отнять? Хрен тебе! Урод, эгоист долбаный!»
Он оделся, вышел на улицу и устремился домой, полный злобных дум. Путь его пролегал наискосок через футбольное поле со спортивной площадкой и через скверик, за которым начинались девятиэтажки. Скверик был длинный и узкий, пересечь его — пять секунд. В скверике прятался полуразрушенный бетонный заборчик, символически отделявший школьную территорию от двора. На этом заборчике очень удобно было сидеть и дуть пиво, бренча на гитаре, чем и занимались окрестные пацаны и девчонки в теплую погоду. Но сейчас стояла зима, и поэтому увидеть кого-то на этом заборчике было странно. Володька и не увидел бы, если б его не окликнули:
— Эй, Авдеев!
Он остановился и только тут заметил Любченко, который сидел на заборчике, уперев подошвы добротных меховых ботинок в остатки бетонных балясин. Видимо, Любченко готовил засаду, потому что расположился довольно глубоко в палисаднике, метрах в пяти от асфальтовой дорожки, по которой шел Володька. Рядом с приятелем нахохлился рыжий Сиверцев, а напротив них, лениво дымя сигой, скособочился лохматый Марулин.
— Чего тебе? — с вызовом спросил Володька.
Никакого в нем не было сейчас страха, наоборот, даже хотелось выместить на ком-нибудь гнев.
— Ну подойди, — поманил его Любченко.
— Тебе надо, ты и подойди!
— Если я подойду, ты упадешь! — заржал Любченко.
Володьке было плевать. Любченко лениво сполз с забора и приблизился к нему.
— Че такой борзый? Я тебя сегодня прощаю, но только на один раз. Ясно?
— На хрен мне твое прощение сдалось.
— Хрена себе! — обернулся к своим корешам Любченко. — Голосок прорезался!
— Э, погодь, Андрюха, — поспешно сказал Сиверцев, подскакивая к нему. — Не прессуй парня.
— Да он сам нарывается.
Рыжий выдвинулся вперед, тихо сказал Володьке:
— Тебе че, проблемы нужны? Ступай отсюда.
— Я его не цеплял. Это он ко мне пристал, — огрызнулся Володька.
Рыжий начал потихоньку отталкивать его подальше от Любченко.
— Ты его перед девками опустил, понимаешь? — шептал он. — Че ты, в самом деле?
— А пусть не выеживается! Прощает он, тоже мне…
— Ладно, шагай отсюда, — сказал Сиверцев, легонько подтолкнув Володьку.
— А че звал-то? Э, Любченко, че тебе надо было?
— Ты че, помахаться хочешь? — спросил Любченко.
— А че нет-то?
— Да я ж тебя с одного удара размажу.
— Ну попробуй, если такой крутой.
Рыжего аж перекосило.
— Да какого хрена! Че вы как придурки? Успокойтесь!
— Ты-то че ссышь? — спросил его Любченко. — Не тебе же будут рожу начищать.
Он отошел к заборчику, повесил на него свое тяжелое пальто, сверху кинул вязаную шапку.
— Серый, присмотри, — сказал он Марулину. — Ну че, готов с зубами расстаться? — спросил он Володьку, вернувшись.
Тот уже скинул в руки рыжему зимнюю болоньевую куртку, но шапку снимать не стал, а надвинул поглубже. Не хватало еще уши отморозить.
— Слышь, Дрон, ты его не сильно меси, — сказал Марулин.
— Да я его только поучу немного.
Он встал в боксерскую стойку и попер на Володьку. Тот решил не отступать и со всей дури врезал Любченко по левому уху, так что заболел кулак. Любченко даже не покачнулся. Коротким выпадом он достал Володькину скулу. У Володьки чуть не треснуло лицо. Машинальным движением он тоже вмазал Любченко по носу, но в следующее мгновение у него в голове что-то ослепительно вспыхнуло, и Володька сел в снег.
— Ну что, хватит с тебя? — донесся откуда-то сверху голос Любченко.
Володька поморгал, медленно поднялся и вдруг бросился на противника, молотя его ударами. Вреда от них было немного, но Любченко растерялся. В какой-то момент он даже начал отступать, прикрываясь пудовыми кулачищами, а Володька бил и бил, забыв обо всех приемах, которым его учили, забыв даже о крике Брюса Ли, лишь бы пробить эту каменную защиту. Он обстреливал неповоротливого Любченко, точно воробей, клюющий кота. Шарашил и шарашил, что-то рыча сквозь зубы, как тот пацан в «Иди и смотри», который стрелял в портрет Гитлера. Ему стало жарко, руки гудели от напряжения, в голове звенело, он уже ничего не слышал, кроме своего дыхания. Ему казалось, что еще немного, и Любченко упадет, но тут кто-то схватил его сзади и потащил прочь, а чей-то голос издалека произнес:
— Хорош уже, Дрон!
Любченко куда-то исчез, вместо него перед глазами расплывчато закачалось лицо Сиверцева.
— Да, здорово тебя изукрасили. Шрамы, наверно, останутся.
«Какие шрамы? — подумал Володька. — Кто изукрасил?» Он втянул внезапно потекшие сопли и ощутил вкус крови в горле. Истоптанный снег под ногами усеяли багровые брызги. Нос, казалось, превратился в лепеху.
— Смелый, щегол, — донесся до его ушей голос Любченко.
— Я уж начал думать, он тебе вломит, — засмеялся Марулин.
— Блин, он мне часы сломал!
Володьке на плечи накинули куртку, водрузили на голову шапку, которую он, оказывается, потерял, не заметив этого.
— Ты как вообще? — обеспокоенно спросил его Сиверцев. — До дома дойдешь?
— А чего не дойти-то?
— Погодь, кровь тебе вытру.
Рыжий зачерпнул рукой немного снега и приложил к Володькиному носу. «Блин, ну ты монстр, конечно!» — сказал он с восхищением. Белые рассыпчатые комки в его варежках пропитались красным. Володька удивленно посмотрел на них.
— Ранец не забудь, — напомнил Сиверцев.
В голове было гулко-гулко. Володька как во сне подошел к валявшемуся в сугробе ранцу, поднял его.
— Пока! — сказал он, сплюнув кровь.
— Пока! — ответил Сиверцев. Но тут же сорвался с места и бросился за ним. — Я с тобой пойду. Ты говорил, что фантастику любишь. Правда?
***
Минут через тридцать притопал домой отец. Был он какой-то на редкость довольный и суетливо потирал ладони. Володька к тому времени успел отмыть лицо от крови, но оно так посинело и распухло, что отнекиваться было бесполезно.
— А я ж их видел! — воскликнул отец, когда Володька рассказал ему о драке. — В сквере, да? Ну точно. Значит, это одноклассники твои? А классная знает про это?
— Зачем ей? — сказал Володька. — Я ж не стукач. Теперь уже не полезут.
— Уверен? Может, поговорить с руководством?
— Не надо! У самого, что ли, драк в детстве не было?
— Да как-то нет, — пожал плечами отец.
Володька поставил на плиту суп.
— А что там с моей фамилией решили?
— Все утрясли. Слушай, в твоем классе учится такой, Сиверцев?
— Ну да, Игорь Сиверцев. Рыжий такой.
— Мы с его дядей компьютерный класс будем оборудовать в вашей школе. — Отец покачал головой, глядя на него. — Лед приложи к глазам, а то заплывут. Кто хоть победил-то?
Володька достал из морозилки форму для ледяных кубиков, вытряхнул две штуки, взял их полотенцем и начал растирать под глазами, чувствуя, как по лицу растекается холод.
— Я бы его дожал, если б не остановили, — произнес он.
— Выходит, не зря на карате ходил?
— Не зря.
Вскипел суп, Володька достал из посудного шкафа тарелку.
— Тебе наливать? — спросил он отца.
— Наливай.
Они поели, и Володька плеснул себе чаю.
— Лед приложи еще раз! — напомнил отец.
Володька достал из морозилки еще два кубика и взял кружку с чаем.
— Уроки делай, и никакого телевизора! — крикнул вдогонку отец.
Володька не ответил. Лицо горело и пульсировало, будто кости перли наружу, разрывая кожу. В горле стоял вкус крови и вермишелевого супа.
Через два часа с работы вернулась тетя Нина.
— Володя, а что я тебе принесла! — сказала она с порога.
Володька бросил писать уравнение, которое мусолил уже двадцать минут, вылез из-за стола и направился в коридор. Тетя Нина ахнула, увидев его.
— Это кто тебя так разукрасил?
— Да там… — махнул он рукой. — С одноклассниками поспорил.
— Ничего себе! Смотреть страшно. Виктор, ты его хоть мазью Вишневского намазал?
— Нет, — ответил отец, который тоже вышел в прихожую. — Зачем? Синяки и так пройдут. Он лед прикладывал.
— Да какой лед… — Тетя Нина скинула сапоги и пальто, ринулась на кухню, открыла холодильник, достала оттуда желтый тюбик и вернулась в коридор. — А ну-ка повернись вот так. Это ж что ж за порядки в вашей школе? Виктор, ты-то что думаешь? Твоего сына избили, а ты чего?
— Ничего меня не избили, — прогундосил Володька.
— Видишь? Ничего его не избили, — сказал отец.
— Из-за чего хоть дрались-то? — спросила тетя Нина.
Володька коротко рассказал.
— О-ох, горе ты мое, — вымолвила тетя Нина. — Петухи какие! Ну, все, иди. А, нет, постой. Смотри, что я тебе принесла. — Она достала из сумки какую-то книгу в синей обложке и вручила Володьке.
«Валентин Пикуль. Крейсера. Три возраста Окини-сан», — прочел Володька.
— У нас на работе одна женщина этим увлекается. У нее чуть ли не весь Пикуль собран.
— Вот это да! Спасибо!
Пока Володька листал в маленькой комнате книгу, тетя Нина разговаривала с отцом на кухне:
— Объявление внизу видел? Талоны на водку с двенадцатого числа в РЭУ. По предъявлении паспорта для каждого члена семьи, достигшего двадцати одного года. С десяти до пяти. Пойдешь?
— Да ну, сдалась мне эта водка.
— Ее можно обменять на что-нибудь.
— Ладно. Может, и схожу. У меня как-то мысли далеко сейчас.
— Ты поговорил с директором?
— Поговорил. С директрисой. Все в порядке.
— Значит, делаешь им компьютерный класс?
— Да. У них там информатик, молодой парень совсем, но ушлый, по глазам видно. Что-то мы с ним разговорились, от него, кстати, тоже жена ушла, и тоже Людмила, представляешь?
— Родственная душа, — вставила тетя Нина.
— Вроде того… Так он что предлагает: давай, говорит, с тобой кооператив создадим. По настройке программного обеспечения. С него — наладка, с меня — начальный капитал.
— И что ты думаешь?
— Пока размышляю. Соблазнительно, конечно. Он так все по полочкам разложил… Если пойдет, миллионы заработать можно. Это как целину распахать. Кто успел, тот и съел. Сейчас, говорит, здесь Клондайк, и надо спешить. Головастый парень!
— Пронырливый!
— Ну, не без этого, конечно. Ну а ты что посоветуешь?
Володька услышал быстрое позвякивание — кто-то размешивал ложкой сахар в чае.
— Твои деньги, тебе и решать, Виктор.
— Ну а если не получится?
— Значит, будем думать. Надо решать проблемы по мере поступления.
Отец вздохнул.
— Ну а все-таки? Есть же у тебя какие-то мысли на этот счет?
— Я бы не рискнула, — ответила тетя Нина, помолчав. — Все-таки область, для нас неизвестная. Надо все выяснить. Может, кто-то в этом разбирается. Не знаю. Я привыкла, что деньги достаются большим трудом. Не верю я в золотые горы…
— А это не труд, что ли? — оскорбился отец.
— Ну не знаю. Ты же сам кооператоров ругал.
— Я ругал спекулянтов. А здесь-то — капиталовложение. Ты же политэкономию учила в своем университете! Неужели не видишь разницы?
— Ой, кто ее там учил… Зубрили просто. Все эти истпарты, истматы, диаматы… Как это вообще выучить можно было?..
— Ну и зря! Я сейчас понимаю, насколько все это важно. Я и тогда это понимал, но теоретически. А теперь вот вижу практическую пользу.
— Ну, я очень рада, Виктор, — неуверенно произнесла тетя Нина. — Если у тебя получится, я буду только счастлива. А как с работой?
— Придется еще немного потерпеть. Уйти не могу — прописку же потеряю. Но если развернемся, можно будет снять жилье. А прописку у какой-нибудь конторы получить.
— Ого! Ты уже все распланировал, выходит?
— Пока нет. Так, разные мысли. Так что, говорю ему «да»?
— Тебе нужно мое одобрение? Виктор, это странно.
Отец закхекал.
— Просто советуюсь.
— Я сказала, что думаю: я бы не связывалась. Но мужчины более рисковые, предприимчивые. Может, из этого выйдет толк.
— Ладно, подумаю еще, — подытожил отец, и Володька понял, что он решился. А еще он понял, что вместо чтения Пикуля сидит и слушает разговор взрослых.
Глава пятнадцатая
Людмила, держась за поручни, тяжело поднялась по алюминиевой лесенке на мокрый кафельный пол, вдела ступни в стоявшие рядом красные пластиковые шлепанцы и направилась в душ. Пахло хлоркой, в липком тумане звенели радостные голоса детворы. Людмила шла, слегка откинувшись назад, создавая противовес заметно округлившемуся животу. Шла осторожно, следя за носившейся вокруг ребятней — не ровен час врежутся в нее, и хана. Заботливый Силантьев предлагал вместо бассейна сходить в баню, но там же скучно, да и не поплаваешь.
Сполоснувшись под душем, она достала из шкафчика полотенце, начала вытираться, сняв шапочку для купания. Из соседней кабинки вышла маленькая черноволосая девушка и тоже достала полотенце.
— Простите, вы — Людмила Геннадиевна Силантьева?
Людмила замерла.
— Мы разве встречались?
— Один раз. Вы, конечно, меня не помните. Я официантка в Доме медицинских работников. Каждую субботу у нас там джазовый концерт, и вы были у нас.
— А вы, наверно, та девушка, которая догадалась принести мне подушку для поясницы? Теперь вспоминаю.
— Совершенно верно! — закивала девушка, смеясь.
Она была на голову ниже Людмилы, тоненькая, с крупной родинкой на шее. Ни сережек, ни маникюра, даже брови, кажется, не выщипаны.
— Спасибо вам! — сказала Людмила. — Подушка пришлась очень кстати.
— Да не за что, такие пустяки! Меня зовут Ира.
— Очень приятно, Ира.
— Не планируете еще раз к нам заглянуть?
— Я как-то равнодушна к джазу. Да и муж его не сильно обожает. Мы там просто за компанию пришли.
— Какая жалость! — огорчилась Ира. — Скажите, это доктор вам посоветовал ходить в бассейн?
— Нет, я сама. Надо же шевелиться! Иначе мышцы станут дряблыми.
— Возле метро «Таганская» есть спортивный зал. Там вечерами проходят курсы аэробики, в том числе для беременных. Думаю, это то, что вам надо. Не пожалеете!
— По вечерам, говорите?
— Да. Днем там закрыто. Хотите, я вас провожу? Ведет бывшая спортсменка, кандидат в мастера, очень деликатная и заботливая женщина. К каждому находит ключик. Давайте я вам позвоню, и мы сходим вместе.
Людмила с сомнением посмотрела на девушку. Откуда она взялась, такая напористая? Впрочем, ладно. Почему бы и нет?
— Хорошо, — улыбнулась Людмила.
Из раздевалки они вышли почти подругами. Ира успела похвалить купальник Людмилы («первоклассный эластан!»), восхититься ее завивкой («удивительная пышность!»), оценить маникюр («боже, это же Кики, правда?»). А уж когда Людмила, надушенная и в шубе, направилась к выходу, Ира, казалось, готова была упасть в обморок («Это «Диор» или «Быть может»? Чувствуется уровень! А у нас как напрыскаются «Ландышем», аж в горле першит»). Людмила таяла, хоть и понимала, что эта лиса вертит тут хвостом не просто так. Что-то ей было надо, но думать об этом не хотелось.
Возле заснеженного крыльца ждала бежевая «семерка», рядом с которой, постукивая ногами от мороза, курил водитель — Роман Шестунов. Увидев Людмилу, он быстро выкинул сигарету, помахал перед собой ладонью, разгоняя дым, и открыл заднюю дверцу машины. Людмила попрощалась с Ирой, влезла в холодный салон и задумалась. Вот она поплавала, впереди еще полдня, делать нечего — так, может, позвонить наконец Абрамовой или еще раз нагрянуть на Первомайскую?
Ехать было минут десять, Людмила с удовольствием прошлась бы и пешком, но Силантьев после покушения на Пошкуса ударился в паранойю и перестал отпускать жену куда бы то ни было без охраны. И вот Людмила ехала в бежевых «Жигулях» (машине-мечте Авдеева), смотрела на уже привычную московскую запущенность и пыталась думать о Володьке. Не получалось. Мысли все время съезжали то на ребенка в ее животе, то на Силантьева, то на разговор с Ирой, а чаще всего — на австрийские сапоги, которые она видела в валютном на проспекте Калинина. Володька, которого она еще недавно вспоминала каждый день, теперь представлялся каким-то призраком, видением из сна, уже почти рассеявшимся и полузабытым.
Во дворе ее дома на Покровском привычно торчал милицейский «Москвич». Внутри «Москвича» прятались два мента, и Людмила решительным шагом направилась к ним.
— Послушайте, сколько можно? Вам уже все сказали. Ничего нового вы от нас не услышите.
— Да вы не волнуйтесь, Людмила Геннадиевна, — примирительно сказал знакомый следователь, вылезая наружу. — Просто хотели уточнить кое-какие детали у вашего супруга.
Он был уже немолодой, поседевший, с неизменно вежливой улыбкой и голосом доброго старичка. Одет он был в туго перепоясанную зимнюю куртку темно-синего цвета, хорошо выглаженные брюки и шапку-«петушок» с олимпийскими кольцами на боку.
— Его дома нет, — сказала Людмила.
— Тогда, может, вы нам что-нибудь расскажете?
— Что же я могу вам рассказать?
— Да все то же. Мы, понимаете ли, выстраиваем последовательность событий.
— Вот и выстраивайте. Мы-то при чем? Или то, что мы ехали на встречу с жертвой, делает нас подозреваемыми?
— Пошкус считает, что да, — ухмыльнулся следователь. — Но я держусь иного мнения, не беспокойтесь. А вы сами как думаете, кто мог знать о вашей встрече?
— Это вы у мужа спросите. Я в его дела не лезу. Счастливо оставаться!
— А вы не думали, что покушение, может быть, готовилось на вас? — бросил ей в спину следователь. — А Пошкус просто случайно попался под руку.
— На меня? — повернулась к нему Людмила.
— На вас или на вашего мужа.
Людмила потрясенно уставилась на него.
— И кто же так сильно нас ненавидит, что готов убить?
— А вот это уже вам лучше знать. Ну, не смею задерживать! — Следователь махнул ей рукой и сел в машину. «Москвич» медленно выехал со двора.
Ошарашенная Людмила направилась к подъезду. Шестун открыл ей дверь. В почтовом ящике лежало письмо от матери. У Людмилы заколотилось сердце. Вот о ком она даже не вспоминала последнее время! Ну что за черствость? Без матери она бы тут и недели не протянула. А теперь даже не пишет ей. Как так можно?
«Дочка, у меня все вроде бы хорошо. Талоны отоварила, вчера даже сосиски перехватила. Как у тебя? Где рожать собираешься? Если помочь чем надо, скажи, я приеду. Пеленки, коляску уже купила? Как у вас в Москве с детским питанием? Пиши все, не скрывай. Я за тебя очень переживаю. Надеюсь, все у вас сложится. А у меня тут беда случилась. Украли твои лыжи. Выставила их на площадку, когда полы мыла, потом хватилась — а их уже нет. Прости, дочка! Мне так стыдно! Сейчас же хорошие лыжи не достать. И даже не знаю, кто украл. На соседей не хочется грешить, хотя сейчас такое время, что из людей вся подлость лезет. Так что лыжи могли и соседи взять. Говорят, у нас тут татарский телеканал запустят. Пока сделали кабельное телевидение — 25 рублей за декодер плюс 10 за установку и наладку. Месячная плата — 5 рублей. Ты только не подумай, что я тебе про деньги намекаю! Те двести рублей, что ты прислала, лежат нетронутые. Пока обхожусь. Держу на черный день. Говорят, летом будет повышение цен. Ты ничего об этом не знаешь? Может, Олег чего слышал? Он с тобой хорошо обращается? Дочка, если вдруг что случится, ты, ради бога, не скрывай! Ты у меня одна, и я очень волнуюсь. О Володике ничего не известно? Сходи еще раз в милицию. Адвоката найми. Посоветуйся с Олегом. Или он не хочет, чтобы ты искала Володьку? Я тебя спрашивала об этом, но ты как-то неопределенно ответила. Дочка, говори, как есть! Пусть уж лучше жестокая правда. Ах да, забыла сказать: у нас тут повесили объявление, что талоны на водку выдадут только по предъявлении паспорта. Думаю взять, пригодится. Деньги обесцениваются, а водкой всегда можно заплатить. Верно? Смотрела тут «До и после полуночи». Один индусский старец сказал, что Литва и остальные республики отделятся от нас, но им будет плохо. А наша страна, пройдя через годы страданий, очистится. Он благословил корреспондента и положил ему на голову ногу! А тот утверждал, будто чувствовал, как маленькие иголочки вонзаются ему в темя. Прямо чудеса! Ладно, заканчиваю. Пиши почаще, дочка! Я каждый день в ящик заглядываю, жду от тебя письмо. И когда ты присылаешь, очень радуюсь. За лыжи прости! Совсем голова уже не работает. Ну, все, дочка! Целую тебя и обнимаю. Мама».
Людмила сложила письмо в конверт и разревелась. Какая же она бессердечная дрянь! Обо всех забыла: и о Володьке, и о маме. Надо встряхнуться, взять себя в руки. Отыскать сына, написать письмо маме. Но с чего начать: с Володьки или с мамы? Наверно, с мамы. Абрамова только вечером дома будет, сейчас ей звонить нет смысла.
Она задумалась, о чем можно написать матери. В голову лезли одни пустяки. Магазины, бассейн, выезды с Силантьевым… Ах да, еще милиция. Но об этом лучше не писать. Мама и так сердечница, разволнуется еще. Тогда о чем?
Так ничего и не придумав, Людмила прошла в спальню, выдвинула полку в ночном столике и достала вибратор.
***
Силантьев вернулся в половине восьмого. Весь какой-то потерянный.
— Что случилось? — перепугалась Людмила.
Муж сел на тахту, стянул ботинки и положил локти на колени, уронив голову.
— Опять носки порвал! — в сердцах сказала Людмила. — Ну как так можно? Ты же солидный человек…
— Да хрен с ними! Яшин умер. — Силантьев поднял на нее глаза, полные боли. — Яшин! Он ведь не старый еще был. Как же так?
— Господи, я уж подумала! Это футболист?
— Футболист, — передразнил Силантьев. — Ты что, о Яшине не слышала? Это ж наша гордость, понимаешь? Он, правда, за «мусоров» играл, но похер. Ему все прощается. Все! А теперь нету его. Все вразнос идет: и страна, и футбол. Все просрали…
Людмила не знала, что ответить.
— Как день? — спросила она, чтобы не молчать.
— Да никак. К Пошкусу не пускают. Он, гад, уверен, что это я ему засаду подстроил. И не объяснишь ничего. Затаился, сволочь, и сидит.
— Между прочим, сегодня здесь была милиция. Как раз по этому поводу.
— В квартире была? — Силантьев нехотя поднялся с тахты.
— Нет, во дворе караулили. Я как раз из бассейна возвращалась.
— Ну и что ты сказала?
— А что я могла сказать? Что мы здесь ни при чем.
Силантьев протопал в комнату, начал переодеваться. Людмила прошла вслед за ним, встала в дверях, прислонившись к косяку.
— Олежа, я хочу на аэробику записаться.
— Куда тебе на аэробику с пузом-то?
— Там есть курс для беременных.
— Ну, запишись.
Настроение у него было паршивей некуда, и Людмила решила не обижаться. Они прошли на кухню.
— Смотри, что я нашла, — сказала Людмила. — Драгонфрут из Вьетнама. Королевские креветки. Китайская лапша с имбирем и болгарским перцем. Как тебе? Я такого никогда не готовила. Не знаю, получилось ли. Там еще нужен кайенский перец, но его не нашла…
Муж безучастно пожевал лапшу и отодвинул тарелку.
— У тебя нормальной еды нет? Картохи там, котлет. Мы же русские люди.
Людмила, поджав губы, убрала тарелку в холодильник.
— Ладно, сейчас макарон тебе отварю. С сыром и сосисками. Пойдет?
— Пойдет. — Силантьев тоже встал из-за стола, приоткрыл окно и закурил. — Домработницу наймем, — сказал он вдруг, глядя на заснеженный двор. — Сейчас все так делают. Не хрен тебе горбатиться. Будешь с ребенком сидеть.
Людмила промолчала, хотя сердце у нее так и взыграло. Домработница! Почти как в «Рабыне Изауре»! Осталось фазендой обзавестись.
— Сегодня с мужиком встречался, — сообщил Силантьев. — Насчет польских поставок. То да се. Короче, он такую тему изложил. Восемьдесят процентов капитала в руках евреев и масонов. Правильно? Они сейчас уезжают, живут там в коттеджах, а потом вернутся, откроют свои универсамы и будут продавать только своим людям — лазером сделают наколку на руке, такую печать дьявола, и как бы по карточкам все давать будут. Начнут соблазнять вкусной едой, чтобы мы приняли их веру. Нельзя терять бдительность. О «Протоколах сионских мудрецов» слышала? Вот там все написано. Обещал дать для ознакомления. Еще говорил, что нам, христианам, нужно идти в подполье и готовиться к битве за Русь. На плащанице Христа евреи сделали какой-то поддельный знак в конце девятнадцатого века, и знак этот — лик дьявола. Хотят всех развратить через телевизор. Скоро молодежь будет только порнографию и рок уважать. А своих они будут учить на пианино и скрипках. У масонов кругом уши, надо изъясняться тайком и не шуметь о нашем христианстве. Я ему говорю: «Гонишь!» А он мне доллар показывает. А на нем — масонский знак: пирамида с глазом. Прикинь? Я и не замечал никогда. Говорит, главная задача мирового зла — не дать возродиться православию, унизить Россию. Они, мол, будут соблазнять нас жирным пирогом, а мы не должны поддаваться. Не бери от них ничего и детям запрети. Скоро эти коврижки эшелонами повезут. Под видом гуманитарной помощи. А еще сказал, что с летающих тарелок спустится Сатана, и защититься от него смогут только истинно верующие или те, кто будет в особых зонах, где за чертой круга, как в «Вие», их никто не сможет достать. Ну, тут уже его понесло, по-моему. Спрашиваю, где ж такие зоны? А он мне: в Новгородской области. Прикинь?
— Закрой окно, холодно, — попросила Людмила.
Силантьев докурил и выкинул бычок на улицу.
— И что теперь, ты на одной картошке будешь сидеть? — спросила Людмила. — В кои-то веки зажили, как люди.
— Чем плохо? — пробурчал Силантьев, возвращаясь за стол.
После ужина они пошли смотреть видак — «Крестного отца». Людмиле фильм быстро наскучил, и она отправилась на боковую, а вот Силантьев увлекся — даже открыл коньяк, чтобы насладиться по полной.
— Вот как дела делаются! — бросил он Людмиле, когда она уходила спать.
***
Зал для аэробики размещался в подвале дореволюционной двухэтажки, деля помещение с качалкой.
— Чтобы не было нежелательного соседства, мы распределили дни: мужчины тренируются по воскресеньям, вторникам, четвергам и пятницам, а мы — по понедельникам, средам и субботам, — рассказала Ира.
— Очень мудро, — одобрила Людмила.
Они переоделись и вошли в зал.
— Вон там в углу, видите, в желтых лосинах? — сказала Ира. — Ольга Гвоздецкая — жена директора Московской товарно-сырьевой биржи. А вон та шатенка с красной резинкой в волосах, это Елена Уздоева. Заседает в совете директоров Торгкоммерцбанка. А на шаре видите даму? Лариса Гуляева, супруга Хвостовского из Военно-промышленной компании. Остальные уровнем пониже — бухгалтеры и юристы. Есть даже две учительницы. Не знаю, на какие деньги они здесь занимаются. Мужья, наверно, помогают. Хотя если у мужа есть деньги на эти занятия, почему у них жены в училках ходят, верно? Странные личности. Я с ними не поддерживаю отношений.
— Вы говорили, здесь проводятся занятия для беременных, — напомнила Людмила. — Что-то я ни одной беременной не вижу.
— А вот Гуляева как раз на сносях. Второй месяц, если не ошибаюсь. Есть еще одна девочка, но она нерегулярно появляется.
Одна из женщин отделилась от основной массы и нерешительно приблизилась к ним.
— Вы же Людмила, верно? — спросила она, присматриваясь.
— Да… — растерянно ответила Людмила.
— А я Инна Николаевна, юрист из «Мебель-сервиса». Не помните меня?
— Ах да, что-то вспоминаю.
— Вижу, вас можно поздравить со скорым пополнением?
— Ну да.
— Людмила Геннадиевна — жена Олега Максимовича Силантьева, заместителя директора ЦНТТМ Кировского района, — гордо произнесла Ира.
Лицо Инны Николаевны изменилось.
— Силантьева? Ну, спасибо вам, дорогуша, удружили!
— В чем дело? — удивилась Людмила.
— Да бросьте паясничать! К чему это?
— Я вас не понимаю.
— Благодаря вашему ненаглядному мы теперь получаем копейки, а вся прибыль идет ему в карман. И вы ничего об этом не знали?
— Не знала…
— Ну, теперь знайте! Счастливо оставаться.
Глава шестнадцатая
В начале апреля Лариска Гуляева вытащила Людмилу посмотреть дефиле в Доме моделей на Кузнецком. Людмила как-то сразу сошлась с этой женщиной — видимо, сказалась общность положения (во всех смыслах). Благодаря Гуляевой Людмила узнала очередные новые слова — «памперс» и «хаггис». «Ты что, Люда! Пеленки — это каменный век! Вся Европа и Америка давно используют одноразовые подгузники!» Людмила слушала ее и млела. «Господи, как мы жили до сих пор? — думала она. — Что за убогая, серая жизнь! Не жизнь даже — существование!»
Вместе с ними на «тусовку», как выражалась Гуляева (еще одно новое слово), выбрались две их подруги — Ира и Вика. Вика была женой Пошкуса, который, по совпадению, вел дела с Хвостовским — мужем Гуляевой. Хотя почему по совпадению? Как очень быстро поняла Людмила, бизнес-сообщество Москвы варилось в одном котле, и все были так или иначе знакомы. Зарождавшаяся светская жизнь (какие сладкие слова!) смахивала на отраслевые слеты или студенческий капустник. И в развитии этой жизни такие рауты играли не последнюю роль. Наглядный пример тому — взаимоотношения Пошкуса и Силантьева. Когда Пошкуса подстрелили, тот вбил себе в голову, что за покушением стоит Силантьев. Но затем Гуляева, посетив вместе с Людмилой «Баядерку» в Большом, свела там новую подругу с Викой. Узнав о приключениях четы Силантьевых в день несостоявшейся встречи, Вика поняла, насколько ошибался ее муж в своих подозрениях, и открыла ему глаза. Теперь Силантьев снова вел дела с Пошкусом и вроде бы намеревался в скором времени доставить в Союз первую партию айбиэмовских ЭВМ. А если бы не было этой случайной встречи двух женщин? Бог знает, до чего дошла бы размолвка их мужей! Но кто же тогда стрелял в Пошкуса? Вопрос!
Вика неожиданно оказалась ценительницей искусства. Озираясь в Доме моделей, она неодобрительно качала головой:
— Ну что за эклектика! Тут и старорусский стиль, и ренессанс, даже бидермайер есть. Все вперемешку. Старинная мебель, фарфоровые фигурки — явно не новодел, — а столы покрыты советскими льняными скатертями. Пошлость! Этот отвратительный светло-лиловый цвет абсолютно не сочетается с красными и желтыми гвоздиками, а уж тем более с синими рюмками. А свечи? Глядите — с них так сильно капает воск, что он скоро зальет столы. Не удивлюсь, если их уберут от греха подальше.
Людмила и Ира уважительно слушали ее, и только Гуляева с независимым видом поглощала черную икру, черпая ее маленькой ложкой из розетки.
Угощение, кстати, было выше всяких похвал. На столах стояла копченая рыба, разделанные крабы, бифштекс, а потом еще подали торт.
— Надо же, не ванильное мороженое, как прошлый раз, — удивилась Гуляева. — Расстарались в честь Зайцева. Даже водку не выносят. Хотя коньяк к кофе могли бы и оставить.
Вика показывала Людмиле и Ире местных звезд.
— Это Орлова, главред «Журнала мод». Она тут за все отвечает. Вон там — Катя Филиппова, любительница делать платья из знамен. Это Таня Осьмеркина и Саша Игманд, здешние художники. Странно, что нет Мокеевой и Гагариной. Крутикову тоже не вижу. Честно говоря, от их павловопосадских платков и ивановского ситца уже тошно. Должно быть, Зайцев распугал, и слава богу. А играет сегодня кто? Ага, курехинская «Поп-механика». Рок для посвященных. Значит, Кобзона можно не ждать. А вот Пугачева вполне может заглянуть. Или Намин.
Слушая ее, Людмила впадала в транс. Кобзон, Пугачева, Намин — имена этих небожителей слетали с Викиного языка, точно фамилии соседей по дому.
Сам показ не произвел на нее впечатления. Как и музыка. Все происходящее казалось Людмиле какой-то фантасмагорией, клоунадой на серьезных вещах. А когда музыканты принялись плескать в гостей краской, это уже начало смахивать на оргию.
— Вот он, московский бомонд, — смеясь, воскликнула Вика.
Вообще-то ей было под сорок, наметившуюся дряблость кожи не мог скрыть никакой макияж, но подать себя она умела. Тональник, тени, помада, маникюр — все удивительно гармонировало, придавая ей потрясающий лоск. Она была в голубом костюме с жабо, на высоких шпильках, с тяжелыми серьгами и парой причудливых колец из платины, а может, стали.
Минут за двадцать до окончания явился Ларискин супруг. Высокий, поджарый, коротко стриженный, в белом костюме с золотыми запонками и красным батистовым платком, торчавшим из нагрудного кармана. Людмила не без зависти глянула на него, мысленно сравнив с неряшливым, железнозубым Силантьевым. Гуляева представила мужа Людмиле и Ире, тот кивнул и не спеша отошел к столам, где еще оставались какие-то закуски. К нему тут же подкатила какая-то фифа в брючном костюме кремового цвета, начала щебетать, цедя белое вино, Хвостовский кивал и улыбался.
— Кто это с твоим мужем там мило беседует? — спросила Людмила Гуляеву, удивленная ее безмятежностью.
— Оля Гвоздецкая. Ее муж ведет дела с моим. Ты что, не узнала? Она же ходит с нами на аэробику.
— С нами она не общается, — встряла Ирка. — Мы ей не по чину.
Гуляева ничего не ответила, продолжая меланхолично есть эклер.
Наконец тусовка завершилась. Вика полетела лобызаться с Зайцевым и прочими знаменитостями местного пошиба, а Людмила с подругами направилась к выходу. Гуляева предложила подкинуть их домой на мужниной машине. Людмила не стала отказываться, тем более что Хвостовский прикатил на красной «Тойоте», а Людмила еще ни разу не ездила на иномарках.
Вдвоем с Иркой они разместились сзади, Гуляева уселась впереди и принялась поливать Вику.
— Тоже мне, эстетка из Урюпинска, — ворчала она, пока Хвостовский выворачивал с Кузнецкого на улицу Горького. — Строит из себя эксперта, а сама кроме «Бурды Моден» да «Крестьянки» ничего не знает. Вы в курсе, где Пошкус ее нашел? В парикмахерской. В обычной занюханной парикмахерской. Никакой любовью там и не пахнет, поверьте мне, чистый расчет. Она мужа терпеть не может. Сама мне об этом говорила. У нее молодой любовник, Саша или Паша, не помню, это все знают. Верно, Миша? Семья уничтожена. Пока Пошкус в больнице лежал, она к нему забежала раза два — и все. Рада-радешенька была, что может развлечься с любовничком.
— Почему же Пошкус с ней не разведется? — спросила Людмила.
— Его заграница кормит. Если разведется, перестанут так часто пускать за бугор.
— Ну, так пускай женится на другой, — подала голос Ира.
Гуляева повернулась к ним.
— На тебе, что ли?
— Да хотя бы и на мне, — засмеялась Ирка.
— Ну да, парикмахерша, официантка… — задумчиво произнесла Гуляева. — Все логично. Мезальянс как тренд.
— Кстати, у Силантьева сегодня встреча с ним, — вставила Людмила.
Хвостовский высадил их с Иркой на Покровском бульваре. Вообще-то Ирка жила в Новых Черемушках, но не заставлять же Хвостовского тащиться туда ради нее. Она и так-то оказалась в машине благодаря Людмиле.
— Вы за меня не беспокойтесь, — затараторила Ирка, когда Людмила спросила ее об этом. — Я люблю ходить по городу. Тем более такое чудесное время! Весна! Да и темнеет сейчас поздно. Дойду! Кстати, чуть не забыла. Вы мне как-то говорили, что ищете сына. Я вот что подумала: а не сходить ли вам к ясновидящей? Я знаю одну очень сильную. Она вам и погадать может.
— Ой, Ира, ты такая замечательная! — обрадовалась Людмила. — Столько для меня делаешь!
— Ну что вы! Мне приятно помочь.
Она написала на бумажке адрес гадалки, и они распрощались.
Силантьев был дома и, как ни странно, в приподнятом настроении.
— Ты чего такой довольный? — подозрительно спросила Людмила.
— А чего мне, всегда сердитым быть? С Пошкусом сегодня потрындели. Все на мази. Короче, знаешь, кто к нему мокрушников подослал?
— Кто?
— Петренко. Директор мебельной фабрики. Соображаешь?
— Н-нет, — озадаченно ответила Людмила.
— Да все просто. Короче, ему приспичило сменить крышу, ну, он и скорешился с бандюгами, чтобы меня завалить. Если б мы с тобой тогда до ресторана доехали, получили бы по пуле. Смекаешь? Бог своих хранит! У бандюгов нервы сдали — издали приняли Пошкуса за меня и давай палить.
Людмила помолчала, усваивая жутковатую новость.
— То есть нас там должны были убить?
— Не убили же. Вот только откуда они узнали, что я буду в этом ресторане? Какая-то крыса сдала. Найти бы…
Людмила села на тахту, уронила лицо в ладони.
— Зачем ты вообще связался с этим кооперативом?
— Да ты что! Ты представляешь, сколько я там забашляю? Это ж золотое дно! Главное — все на крючке, потому что все повязаны. Начнут под меня копать, вскроется, что они мебель налево толкают. А эта сволочь, значит, решил соскочить. Хитрый, гад. Ну, я с ним потолкую.
Людмила подозрительно посмотрела на него.
— Не делай глупостей.
— Без риска нет удачи, девочка. — Силантьев усмехнулся. — Не боись, добрые люди все уладят без меня.
— Ты о чем? — насторожилась Людмила. — Тоже, что ли, пострелять хочешь?
— Стреляют отморозки, а я коммерсант.
— Господи, зачем я вообще рассказала тебе об этом кооперативе? — простонала Людмила.
На том и закончили.
За ужином она осторожно спросила:
— А что там с моим сыном? Ничего не слышно?
— А? — Силантьев был погружен в раздумья и не сразу понял, о ком речь. — Нет, ничего…
— Ирка дала мне контакты гадалки. Хочу сходить. Может, что прояснится.
— Сходи, сходи…
— Слушай, пристрой ты ее куда-нибудь. Ну что она все в официантках бегает?
— Кого?
— Ирку.
— Ладно. Скажи Евгению, он ей найдет место.
— Скажу.
***
От ясновидящей, госпожи Яромиры («потомственной ведуньи в десятом колене»), Людмила получила даосский оберег инь—янь и наставление:
— Сын ваш в этом городе, не беспокойтесь. Купите Библию, приготовьте спички, стакан с водой, тряпицу для мытья посуды. Встаньте в четыре часа утра. Стакан поставьте по центру тряпки. Откройте сороковой псалом и произнесите трижды: «Володя, я призываю тебя, приди ко мне, именем Отца, Сына и Святого Духа!» Когда будете повторять это в третий раз, зажгите спичку и скажите: «От имени Отца, Володя, я призываю, приди ко мне». Спичку бросьте в воду. Призовите его образ и зажгите вторую спичку. Скажите: «От имени Сына, Володя, я призываю, приди ко мне». Эту тоже опустите в воду. Потом зажгите третью и скажите: «От имени Святого Духа, Володя, я призываю, приди ко мне». Записали? Эту спичку тоже положите в воду. Тихо-тихо прочитайте псалом, представляя себе сына. Повторяйте заклинание несколько дней подряд, и сын ваш объявится в течение двадцати семи суток. Только надо верить, обязательно надо верить! Если хоть тень сомнения появится в вас, ничего не выйдет. Понятно?
За все про все — двадцать рублей. Правда, за Библией пришлось сгонять аж в Загорский монастырь.
Самое страшное, что она не смогла четко вспомнить, как выглядит Володька. Цвет глаз, длина волос, телосложение, черты лица — все это она помнила, но образ почему-то не складывался. Все было как в тумане. И потом, дети быстро растут. Кто знает, как он выглядит сейчас? Кошмар!
Силантьев к ее увлеченности магией отнесся недоверчиво, но с пониманием.
— Хоть Библия дома будет, — сказал он. — И то хорошо. Неужто в четыре станешь вставать?
— А куда деваться?
Но обряд она успел провести всего дважды. А потом ее жизнь опять пошла вразнос. На очередном занятии аэробикой (Людмиле уже трудно было не только наклоняться, но даже ходить) в зал нагрянул… Коростелев! И не просто нагрянул, а чуть ли не набросился на Людмилу с кулаками.
— Я проклинаю день, когда узнал вас, — закричал он, врываясь в зал. — Одни беды от вас. Что вы за женщина такая? Почему не оставите меня в покое?
— Что вы здесь делаете? — изумилась Людмила. — Я вас знать не желаю!
— Не желаете? А откуда вашим бандитам известны наши дела? Кто им выдал коммерческую тайну? Скажете, вы здесь ни при чем? Подлая и грязная женщина — вот вы кто! Ради своих мелочных счетов готовы идти по головам. Погубить человека для вас раз плюнуть!
На него противно было смотреть: приличный взрослый человек, а визжал как ребенок.
К ним подошла тренерша.
— Может быть, вы решите свои проблемы в коридоре?
— Не вижу, что здесь решать, — холодно ответила Людмила, но все же вышла из зала. — Так что у вас стряслось? — спросила она Коростелева в коридоре. — И постарайтесь без истерики.
— Спокойно? — шепотом закричал Коростелев, хватаясь за голову. — Спокойно? Как я могу говорить спокойно? Ваш муж застрелил моего зятя!
— Какого еще зятя?
— Мужа моей сестры! Свояк, зять — какая разница? Петренко Никита Тимурович. Не слышали? Директор мебельной фабрики. Убит сегодня днем.
— Да вы что? — остолбенела Людмила. — Я… я сочувствую вам. Но с чего вы взяли, что тут замешан Силантьев?
— А кто еще? Кому это было выгодно?
— Я не знаю. Я никогда не видела вашего зятя! Я ничего не знаю! Оставьте меня в покое!
Людмила схватилась за надутый живот, чувствуя, что вот-вот родит. Коростелев бросил взгляд на ее пузо и рявкнул:
— Не отвертитесь, Людмила Геннадиевна, так и знайте! Всю вашу шайку давно пора посадить!
И кинулся к выходу. Людмила обессиленно прислонилась к стене.
— Ира, Ирочка, — всхлипнула она. — Что же это происходит?
Но Иры не было — она занималась в другом зале.
Домой Людмила вернулась с твердым намерением поговорить с Силантьевым по душам. Если он и правда в этом замешан, выходит, она живет с убийцей. Как он будет содержать ее с ребенком, если сядет в тюрьму? Да и будет ли вообще? Ведь по закону Силантьев ей — никто.
Однако поговорить по душам не получилось. Силантьев вернулся так поздно, что Людмила уже спала. А на следующее утро начались схватки.
Глава семнадцатая
Родилась девочка. Назвали Стеллой. «Надоели мне все эти Машки, Светки, Таньки. Пусть будет Стелла», — объяснила Людмила мужу. Тот не возражал. Как раз нашлось место и Ирке, которую Силантьев пристроил к дочери нянькой.
Людмила не пожалела об этом ни на минуту. У Ирки оказалась прорва полезных знаний.
— Ни в коем случае не берите ничего в молочной кухне! — говорила она. — Там такое разливают… В лучшем случае — коровье молоко. Грудничкам это категорически запрещено! Я уж молчу про наши детские смеси. Ищите «Симилак». Лучше в жестяных банках, там есть бифидобактерии и лютеин. Но можно и в коробках. Также подойдут «Бона», «Пилти» и «Препилти». Они без пальмового масла, это главное. И не разминайте грудь, это вредно!
— Как же? — удивилась Людмила. — А мне в роддоме советовали.
— Ну да, наши врачи такого насоветуют, что мигом заработаете лактостаз и мастит. Соски они вам не советовали каждые три часа мыть и зеленкой мазать? Ну, вот видите.
Людмила слушала ее, раскрыв рот. Казалось, это не она родила второго ребенка, а Ирка имела за плечами долгий опыт материнства.
— У меня соседка по комнате рожала три года назад, — объяснила Ирка. — Бакинка из обеспеченной семьи, дочь начальника милиции. Угощала нас каспийской икрой с осетриной, а когда забеременела, мы с ней подбирали детские смеси. Я тогда училась в аспирантуре Института молекулярной биологии, насмотрелась, как номенклатура живет. У нас там было несколько человек из аппаратных семей. А еще поэт из Мали. Печатался в литературных журналах и подрабатывал контрабандой джинсов.
— А чего ж ушла из аспирантуры? — спросила Людмила.
— Да как-то тошно стало. Когда одним — осетрина из Баку, а другим — аспирантская стипендия, жить становится невмоготу. Нет, деньги платили хорошие, но хотелось-то большего! Пошла уборщицей в гостиницу «Орленок», а там — куча иностранной молодежи. Видели бы вы, как они одеваются! А какая обувь! Ну и плюнула на все. Между прочим, в «Орленке» теперь показы «Бурды Моден» проходят. Обязательно сходите!
Иркина болтовня успокаивала Людмилу. В кои-то веки она обзавелась родственной душой, с которой можно поделиться наболевшим и послушать, как другие живут. Оказывается, Людмиле этого отчаянно не хватало.
Возясь с ребенком, она будто переносилась в прошлое. Все это уже когда-то было, только вместо памперсов — пеленки, вместо «Симилака» — «Малыш», а вместо Стеллы — Володька. Ну и на месте Ирки тогда был Авдеев. Словно жизнь началась заново, с нуля, как говорила мама.
— А что с вашим обрядом? — спросила однажды Людмилу Ирка. — Не хотите попробовать еще раз?
— Ох, не знаю даже. Есть ли смысл?
— Тогда хотя бы звякните Абрамовой. Помните, вы же брали у нее телефон.
— Боюсь!
— Боитесь?
Людмила кивнула.
— Понимаешь, пока я ей не позвонила, остается надежда. А вот звякну, она мне и ответит: «Нет, здесь Авдеев не работает». И все, последняя ниточка порвется. А еще боюсь, что Олег Максимович не одобрит. Все-таки Володька чужой ему. Как он его примет? Я так переживаю, Ирочка! Так переживаю!
— Давайте тогда я позвоню.
Людмила перепугалась, замахала на нее руками.
— Да там все равно никого дома нет. Лето же!
— Мы ничего не теряем.
И уговорила. Как и следовало ожидать, трубку никто не взял.
— Ничего, будем регулярно звонить, — сказала Ирка. — И не надо ничего бояться. Знаете, как говорят? Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и потом жалеть всю жизнь. Муж, если он вас любит, все поймет. Джейн Фонда права: мужчина — это единица, женщина — это ноль. Но когда ноль присоединяется к единице, он повышает ее значимость в десять раз. Вообще я думаю, вам надо сыщика нанять. Как Шерлок Холмс. Не смейтесь, я серьезно! Наверняка что-то такое уже есть. Даже фильмы об этом снимают. «Операция «Кооперация». Видели? Очень смешной.
Людмила обожала ее. Эта девочка заставила ее отбросить ложные страхи. Благодаря ей, она наконец решилась говорить с Силантьевым откровенно. Но тот к идее с сыщиком отнесся холодно.
— Ты с дуба рухнула, что ли? Чтоб я с волками дело имел?! И вообще, твой сын — ты и ищи. А мне на мозги не капай.
Людмила ужасно расстроилась.
— Вам надо развеяться, — посоветовала ей Ирка. — Я тут видела афишу. В кинотеатре «Октябрь» выступает Новикова. Сходите!
— Муж не любит юмористов.
— А вы без него сходите.
Людмила оторопело уставилась на нее. Действительно, почему бы и нет? Какая же умница эта Ирка!
Силантьев удивился ее желанию, но спорить не стал.
— Скажу Шестуну, отвезет тебя.
Людмила кивнула, довольная. Но идти одной все же было грустно. Она позвонила Гуляевой. Та обрадовалась:
— Люда, конечно, сходим! Столько не виделись! Тебя, я слышала, можно поздравить? А у меня пока двадцать шестая неделя. Ужасно нервничаю! Ты легко рожала? А где? Слушай, я все с коляской не могу определиться…
Гуляева изрядно оплыла со дня их последней встречи. Длинные русые волосы теперь были собраны в пучок на затылке, а вместо брюк и коротких платьев она нарядилась в балахон, из-за чего казалась приземистей и толще. Импозантный Хвостовский на ее фоне выглядел прямо-таки античным богом.
— Миша, помнишь Люду? — сказала Гуляева, когда они пересеклись у входа в кинотеатр. — Ты подвозил ее из Дома моделей на Кузнецком.
— Как же, как же! — живо откликнулся Хвостовский, слегка кланяясь Людмиле. — Вы с тех пор стали еще краше. Вас подвезти?
— Не волнуйся, мы поедем на Людочкиной машине, — сухо произнесла Гуляева.
— Ясно. Ну, пока!
Он ослепительно улыбнулся Людмиле и нырнул в свою «Тойоту».
Они отстояли очередь в буфет, взяли по эклеру и кофе, но Гуляева, едва надкусив пирожное, позеленела и отодвинула его в сторону.
— Ничего не могу есть! От всего воротит.
Тут раздался второй звонок, и они пошли в зал.
Концерт был отличный. Зал взрывался хохотом и аплодисментами, Гуляева повизгивала: «Ой, сейчас рожу!» — да и Людмила тоже смеялась от души. А потом Новикова принялась изображать какую-то киноактрису, и Людмила впала в недоумение.
«Как я устала от мужчин! Я так устала от романов! Не знаю, может быть, надо выглядеть как-то похуже, одеваться как-то понекрасивей. Да где достать такую одежду? Где муж работает — не знаю, но устает очень. У нас дома кругом деньги, деньги, их даже класть некуда. Все суем, суем, а они все есть и есть. У младшенькой аллергия на ананасы. Наш профессор говорит: “Все пройдет, когда пройдут ананасы”. Странно, как это ананасы могут пройти?.. Так, я не пойму, почему “стоп”? Мы сняли этот дубль? Нет, ребят, нет сил. Мы с утра одно и то же снимаем. Сколько можно… Господи, дали бы хоть недельку пожить такой жизнью! Как бы я вам все сыграла! Что мы завтра снимаем? Пляж? Серфинг, встреча с мужем, погоня вплоть до ареста? А с ареста нельзя начать? Любимая сцена в этом фильме. И еще мне нравится конфискация. Только завтра в десять я не могу, я в очереди стою. За супом. В пакетах. Девчонки из магазина называют суп “письмо из Югославии”. Что очень удобно, особенно когда в доме все конфисковано. Что, начали? Сейчас. Одну минуточку! “Мы не пойдем сегодня на пляж. Будем смотреть кино, делать коктейли, купаться в бассейне. Бог мой, как надоели мне эти пляжи, эти пальмы, это море, это солнце…” Эти кастрюли, господи ты боже мой! Ванная, полная белья. С ума сойти. Дадут горячую воду — не дадут? Муж — зараза! Ревнует как собака. Снимаешься, снимаешься — ни жизни, ни денег…»
Ничего смешного Людмила в этом не видела, хотя в зале стоял оглушительный хохот. Гуляева тоже сидела с выражением скорбного удивления, время от времени саркастически хмыкая. Перехватив взгляд Людмилы, она покачала головой.
— Помнишь, как у Гоголя? «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь».
— Даже жалко их, — согласилась Людмила.
Номер с актрисой был предпоследним. Через десять минут выступление завершилось, потом Новиковой еще долго хлопали, передавали букеты и кричали «Браво», а Людмила с подругой поспешили в гардероб.
— Ну что, я тебя подброшу? — сказала Людмила.
— Давай.
На улице их внезапно поджидал Хвостовский. Припарковав «Тойоту» почти у входа, он громко препирался с гаишником.
— Ладно, сейчас сдам назад метров на десять.
— Здесь вообще стоять нельзя! Платите штраф и уезжайте.
— Ладно, вот, держи, — сунул он гаишнику десятку. — Пять минут.
— С вас двадцать, гражданин.
— Всегда же был червонец!
— С первого июля подняли цены. Приспосабливаемся к рынку.
— Вот же блин! Ладно, держи.
— Но не больше пяти минут!
— Хорошо, хорошо! — Хвостовский увидел жену и улыбнулся. — Привет!
— Решил все-таки заехать? — холодно спросила Гуляева.
— Как не подвезти любимую супругу? Людмила Геннадиевна, вас тоже милости прошу!
— Спасибо, у меня уже есть машина, — рассеянно ответила Людмила, высматривая Шестуна.
— Вон там бежевая «семерка»? По-моему, в ней никого нет. А я вас за пять минут домчу.
Людмила недоуменно посмотрела на него, озадаченная такой настойчивостью (просто знак вежливости или нечто большее?), и покачала головой.
— Благодарю вас. Я подожду водителя.
— Как вам угодно, — с улыбкой развел он руками.
Людмила поцеловала на прощанье подругу и направилась к машине. Шестун появился минут через пять с беляшом в руке.
— Что, уже закончилось, Людмила Геннадиевна? — спросил он, торопливо жуя.
— Закончилось. Где шляешься? Почему я должна тебя ждать?
— Да есть захотелось — сил нет. — Он открыл левой рукой заднюю дверцу машины.
Людмила забралась внутрь, сверкнула на него глазами:
— Мы едем или как?
— Один момент.
Шестун выкинул беляш в урну, вытер жирные пальцы тряпкой для чистки боковых зеркал и уселся возле автомобиля на корточки, заглядывая под днище.
— Что там еще? — спросила Людмила, опустив стекло.
— Олег Максимович велел проверять. Чтобы бомбу не присобачили.
Людмила чуть не поперхнулась.
— А могут?
— А чего ж нет?
Закончив осмотр, Шестун сел за руль и повернул ключ зажигания.
— Каждый раз замираю, — сообщил он Людмиле, нервно ухмыляясь. — В савеловский офис недавно дымовуху бросили, дверь пытались поджечь. По ходу, война.
— С кем война? — перепугалась Людмила.
— Да с чурками какими-то. Азеры вроде. Евгений Петрович говорит — прежняя дирекция, которую Олег Максимович разогнал, к бакинской братве обратилась. Серьезный замес!
— А что же милиция? — заволновалась Людмила.
— Милиция? — удивился Шестун. — Вон на обочине стоит, побирается.
— Но должна же быть на них управа!
Шестун усмехнулся ей в зеркало заднего вида.
— Олег Максимович управу найдет. Уж будьте уверены!
К моменту, когда Шестун привез ее домой, в Людмиле созрело твердое намерение серьезно поговорить с Силантьевым. Сопровождаемая водителем, она поднялась на свой этаж, повернула ключ в замке и, отпустив Шестуна, ступила в прихожую. Из детской высунула голову Ирка и приложила палец к губам. Людмила кивнула, тихонько сняла туфли, пошла переодеваться. В спальне на измятой кровати лежал раздетый по пояс Силантьев и читал Библию.
— Привет! — вполголоса сказала Людмила, задержавшись на секунду в проеме входа.
Силантьев важно кивнул, не отвлекаясь от книги. Людмила прошла в гардеробную, стащила с себя обтягивающее красное платье, надела шелковый халат и направилась в детскую. Ирка, сложив руки на коленях, сидела возле колыбельки. Увидев Людмилу, поднялась.
— Ну что, я пойду, Людмила Геннадиевна? — шепотом спросила она.
Людмила взглянула на дочку.
— Да, спасибо тебе.
— Понравился вам спектакль?
— Понравился. Весело было, — без эмоций ответила Людмила. — Спасибо за наводку. Ты, кажется, сережку потеряла, — заметила она, переведя взгляд на Ирку.
Ирка хлопнула ладонями по ушам.
— В самом деле. Где же это… Людмила Геннадиевна, простите, но вы не выглядите веселой. Что-то случилось?
— Случилось, — задумчиво произнесла Людмила. Она уже по привычке хотела выложить Ирке все, как есть, но вовремя сообразила, что лучше не посвящать ее в такие дела. — Хвостовский как-то странно себя вел. Заигрывал со мной… Кажется, хотел позлить жену.
— Так она же на сносях. Не подпускает его, видно, вот он и ищет разрядку на стороне. И вообще между ними давно черная кошка пробежала, я уж сколько раз об этом слышала.
— Вот как? — вяло удивилась Людмила.
— Да. Если быть совсем откровенной, я бы на вашем месте воспользовалась шансом. Все-таки Хвостовский — не какой-то кооператор, а крупный делец. Акула. Такие на дороге не валяются.
— Ты на что меня толкаешь? — изумилась Людмила.
Ирка покосилась на открытую дверь и, приблизив лицо, шепнула на ухо:
— Официально вы — свободная женщина. А Хвостовский от штампа шарахаться не будет.
Они пристально посмотрели друг на друга, и Ирка вдруг всплеснула руками.
— Ой, куда я лезу! Стеллочку я накормила, памперс поменяла. У вас там «Симилак» на исходе. Я схожу куплю, хорошо? Денег не надо. Потом отдадите. Ну, все, до свидания!
— Счастливо, Ирочка.
Та упорхнула, а Людмила, качая головой, направилась к Силантьеву.
— Ты что это вдруг за Библию взялся? Мог бы и встретить жену, кстати.
Силантьев молча поморщился.
— Олег, ты можешь отвлечься на минуту? — Людмила села на край постели.
— Чего? — спросил Силантьев, переводя на нее взгляд.
— Мне сегодня Шестун рассказал, что у тебя недоразумения с какими-то бандитами. Это правда?
— Фигня. Разберусь.
— Послушай, у нас теперь дочь. Ей нужна безопасность. А тут такие вещи творятся. Вчера подожгли дверь офиса, а завтра нашу подожгут. Ты подумал об этом?
— Стеллку покрестить надо срочно, — прогудел Силантьев.
— Покрестим. Это не горит.
— Ты-то сама крещеная? — спросил Силантьев, откладывая Библию.
— Нет. А что?
— И тебя надо.
— С чего ты таким религиозным вдруг заделался?
— У человека вера должна быть. Опора по жизни. Почему евреи и чурки нас давят? Потому что верят. Неправильно, но верят. А из нас всю веру вытравили. Русскому человеку без веры не прожить.
— Так что с этими бандитами? Ты как-нибудь собираешься улаживать вопрос?
— Улажу, улажу, не дрожи.
— Это все из-за кооператива, да? — напирала Людмила. — Зачем он тебе нужен?
— Бизнес держится на репутации. Если увидят, что развод не прошел, никто наезжать не будет. Что мое — то мое. И точка.
— Так это правда, что ты Петренко подстрелил? У тебя ведь есть пистолет, я видела.
Силантьев поджал губы.
— Не суй свой нос, куда не просят. Ты вон Стеллкой занимайся. Я вот вчера узнал, что у нас два года назад отмечали тысячелетие крещения Руси. Прикинь! Тыща лет нашей вере, а я не в курсах был. Ладно, что там пожрать?
Силантьев слез с кровати и пошел на кухню.
— Так и будешь ходить полуголым? — спросила Людмила, идя за ним.
— А чего? Не нравится? — сказал он, усаживаясь за стол.
Людмила достала из холодильника сковородку с макаронами по-флотски, поставила ее на электроплиту и включила конфорку. Затем осторожно, без звука, закрыла дверь на кухню.
— Олег, я тебя просто не узнаю. Что происходит?
— Да все нормально, малышка.
— Я же вижу, ты изменился.
Силантьев взял со стола початую пачку «Мальборо», но передумал и положил ее обратно. После рождения дочки он не курил в квартире.
— За макаронами вон следи. Кстати, надо Ирке сказать, чтоб едой занялась. Или кухарку нанять. Ты по магазинам не ходи — тебе по рангу не положено. Да и мало ли что.
— А что? — обернулась Людмила, держа деревянную ложку, которой мешала макароны.
— Да гопоты кругом развелось. Откуда только повылезла…
Людмила окинула взглядом татуировки на его теле, мысленно представила на месте Силантьева полуобнаженного Хвостовского и выключила конфорку.
— Когда уже зуб себе новый вставишь? Сам на гопника похож.
Силантьев покрутил в пальцах сигаретную пачку.
— Вставлю, вставлю.
Они начали есть. На плите шумел чайник. Людмила, поколебавшись, спросила:
— Олег, скажи честно — у нас будут спокойные дни или нет?
Силантьев поднял на нее глаза.
— Ты о чем?
— Это же ненормально, что я вынуждена заходить в собственную квартиру в сопровождении охранника! А дочь? Как она будет смотреть в глаза людям, если тебя, например, упекут?
Силантьев молча дожевал макароны, отодвинул тарелку, затем подошел к плите и налил себе крепкого чаю.
— Эта война никогда не закончится, — провозгласил он, с громким позвякиванием мешая ложкой сахар в чае. — Я сам долго не въезжал. А потом мне Портнов конкретно объяснил. Главное, сказал, читать Библию. Вот, читаю. Короче, мы — последний бастион, сечешь? — Силантьев все-таки достал из пачки сигарету и распахнул окно. — Они хотят новый миропорядок внедрить. Ты думаешь, кто всем управляет? Правительства? Хрен тебе! Крупный капитал. Рокфеллеры, Ротшильды, Соросы. Одни евреи, короче. Собираются и обсуждают, что делать. Они за всем стоят. У них в руках пресса, все ресурсы. Только мы еще свободны. Вот они и точат зубы. Когда-то мы тоже на них спину гнули. Про Хазарию слыхала? Сейчас об этом мало говорят — скрывают, суки. В Евангелии что написано? «Возлюби ближнего, как самого себя». Ближнего! Значит, есть и дальние. Соображаешь? Кто мне ближний? Ну, вот ты, Стеллка, родичи. А кто дальние? Да все остальные. Особенно жиды и чурки. Понимаешь, о чем я говорю? Наша духовность — это православие. А они хотят у нас веру отнять. Я с ними воюю не за кооператив, а за русскую землю! За наши традиции!
Людмила поймала себя на том, что сидит с отвисшей челюстью. Потом спросила:
— Кто такой Портнов?
— Бизнес-партнер. Кожу из Польши поставляет. — Силантьев с чувством затянулся, пустив дым в окно. — Сегодня мало любить родину — надо за нее сражаться. Ты пойми, они даже Христа у нас отняли. Христа! Он же галилеянин был, ну? А в Галилее никогда евреев не было! Там арии жили. В Евангелии что написано? «Может ли быть что-то доброе из Назарета?» Потому и распяли, чтобы замести следы. Это война, Людка! Священная война. Как в Великую Отечественную.
Людмила устало поднялась и налила себе чаю.
— А дальше как предполагаешь жить? — спросила она. — Ладно — ты, но мне со Стеллкой куда деваться? Ей надо будет в садик ходить, потом — в школу.
— Ничего с вами не случится. Женщин и детей не трогают. Иначе зашквар будет.
— Ты уверен?
Силантьев усмехнулся и выбросил бычок на улицу.
— Со мной не пропадешь. Мы, русские, должны друг за друга держаться. Вот как евреи. Иначе нас, в натуре, сомнут. Ты глянь, сколько разной швали развелось. Чурки, косоглазые, пендосы, жиды. Лезут и лезут. В России русские должны управлять. А сколько у нас в правительстве русских? Раз-два, и обчелся. Потому Ельцин с Горбачом и воюет. Ельцин — за русских. А мы его снизу поддержим. Я уже договорился кое с кем. А этого директора нечего жалеть. Он же мебель втридорога толкал. Ты посмотри, как народ живет! Одна нищета. А кто в ларьках торгует? Сплошная нерусь!
— А Хвостовский — еврей? — спросила вдруг Людмила.
— Конечно. Ты глянь на него! А что?
— Так. Сегодня его встретила. Гуляеву отвозил.
— Все они — комсомольцы и евреи. Сначала ритуально расстреляли царя, потом семьдесят лет нами управляли. Я вот что думаю: вам со Стеллкой пока спрятаться надо. У меня один дом есть на примете. Отсидитесь там, а потом я вас за рубеж отправлю.
— Так, значит, мы в опасности?
— Береженого бог бережет.
Но ничего из этого плана не вышло. Потому что на следующий день Стеллку похитили.
Глава восемнадцатая
Иркин вопль чуть не оглушил Людмилу. Сквозь визг и вой, оседая по стене, она орала надсадным голосом:
— Украли! Ловите их! Украли! Ой-й-й-й, мамочки мои…
Крик ее сорвался, превратившись в судорожные всхлипы.
Людмила, в чем была, выскочила из квартиры и кинулась вниз по лестнице. Во дворе на асфальтовой дорожке возле палисадника лежала опрокинутая коляска, из которой вывалились белые пеленки. Не помня себя, Людмила бросилась к шоссе, но похитителей, конечно, и след простыл. Она заметалась по тротуару, спрашивая прохожих:
— Вы ребенка тут не видели? Маленького, грудничка. Девочку. Ее украли. Понимаете? Украли. Может, людей запомнили? Или машину?
— Женщина, вам нужно в милицию, — посоветовал ей какой-то пожилой очкарик с профессорской бородкой, в обтерханном костюмчике, с портфелем в руке.
— Да-да, в милицию… — пробормотала Людмила, невидяще озираясь.
Хлопая тапками, она помчалась обратно в квартиру. Ирка все так же сидела, съежившись, у стены. Силантьев орал кому-то по телефону:
— Да, прямо туда подгоняй! Всех, кого есть. А Шестуна — сюда. А мне плевать!.. Все.
Людмила вцепилась в Иркины плечи, принялась трясти ее.
— Кто это был? Ты запомнила их?
Та, рыдая, замотала головой.
— Азеры это были, че тут думать! — бросил Силантьев, появляясь в коридоре.
Он прошел в большую комнату, выдвинул полку в полированной румынской стенке, достал оттуда наплечный ремень с кобурой.
— Что ты собираешься делать? — со страхом прошептала Людмила.
— Разберусь с козлами.
— М-может, в милицию?
Силантьев даже не ответил. Он вышел в коридор и стал натягивать ботинки.
— Олег, не надо, — умоляюще попросила его Людмила. — Еще тебя не хватало потерять.
— Да все пучком, не кипиши. Думают меня на понт взять, сволочи. Ниче, я им объясню, что не с тем связались, чурканы долбаные.
— Олег, я тебя прошу, осторожней! Там наша дочь!
Силантьев поднялся и чмокнул в губы.
— Не боись, прорвемся.
— Береги себя! — крикнула ему вслед Людмила, когда он затопал по лестнице.
Захлопнув дверь, она без сил опустилась рядом с Иркой. Посидела некоторое время, закрыв лицо руками, потом тяжело поднялась, прошаркала в ванную и открыла настенную аптечку. Вытащила бутылочку корвалола, прошла на кухню, плеснула воды в фарфоровую чашку, размешала в ней чайную ложку лекарства. Потом вернулась в коридор и протянула чашку Ирке.
— Выпей.
Та хлебнула и закашлялась.
— Пойдем, — подняла ее на ноги Людмила. — Расскажешь, как все было.
— Я уже назад хотела идти, — нервно задышала Ирка. — А тут эти… на синих «Жигулях». Двое в шапках с прорезями. Я сначала и не поняла ничего. Подбежали, оттолкнули меня, я спиной шмякнулась… хорошо, там земля. А то затылок бы расшибла. Схватили ребенка и бежать. Я ору, себя не помню. Кинулась за ними, да куда там! Я даже на дорогу выбежала…
— Ты номер запомнила?
Ирка покачала головой. Потом виновато посмотрела на хозяйку.
— Людмила Геннадиевна, простите меня!
— Ты ни в чем не виновата. Все равно у них номер липовый, — добавила Людмила, подумав.
Она принялась ходить по кухне и заламывать руки. Потом сорвалась в спальню, позвонила Гуляевой. Той не оказалось дома. Домработница сказала, что хозяйка ушла с детьми в парк Горького.
— Что-нибудь передать?
— Да… хотя нет. Не надо. До свиданья!
Людмила вернулась на кухню. Ирка все так же сидела на стуле, опустив голову.
— Слушай, — сказала Людмила, — я сбегаю в милицию. Ты пока посиди тут, никуда не уходи.
Ирка уныло закивала, не поднимая глаз.
Людмила сменила тапки на чешские босоножки, прихватила рыжую французскую сумку и выбежала на улицу, даже не став переодеваться.
Заявления в милиции принимала какая-то грымза с дешевой тушью на ресницах и жеваным черным хвостом на затылке. Сначала придралась к исправлениям в тексте («Это же документ!»), потом начала задавать тупые вопросы («Подозреваете кого-нибудь?», «А нянька может быть в этом замешана?», «Особые приметы ребенка?»), при этом то и дело бросала взгляд на Людмилину сумку. А когда узнала, что Силантьев — кооператор, многозначительно произнесла: «Понятно». Людмила чуть не ударила эту суку.
Вернувшись домой, она отпустила зареванную Ирку и включила телевизор. Не в силах усидеть на месте, она прошла в детскую, постояла там, обводя комнату глазами, увидела коляску (Ирка, значит, втащила ее со двора, пока Людмилы не было) и упала как подкошенная, привалившись спиной к шкафу. Медленно, как в полудреме, вращались мысли. Все это уже было, было… Она уже рыдала от бессилия, разыскивая своего ребенка, уже подозревала всех вокруг и металась, как рысь в клетке. А что, если и Силантьев исчезнет? Надо Евгению звякнуть, спросить, куда он помчался. Но звонить нет сил. Может, написать письмо маме? Выложить все как на духу, авось легче станет.
Она с трудом поднялась, прошла в спальню, достала из тумбочки тетрадь в клетку, куда записывала рецепты, вырвала листок. Пошуровав в канцелярском хламе, нашла черную ручку, но тут же выронила ее, и та закатилась под кровать.
— Да что ж такое сегодня! — завыла Людмила.
Он опустилась на колени, откинула покрывало и начала шарить под кроватью. Ручка не нащупывалась. Людмила нагнулась, пытаясь высмотреть ее в полумраке, и вдруг где-то сбоку мигнула слабая искорка. Людмила пригляделась и увидела дешевую сережку, упавшую в щель между кроватью и тумбочкой. Подняв двумя пальцами, Людмила поднесла ее к свету, и сердце ее заколотилось пуще прежнего — это была сережка Ирки. Швырнув украшение о стену, Людмила заорала:
— Ирка, какая же ты мразь! Подлая, гадкая мразь!
Она медленно поднялась, огляделась, тяжело дыша, затем прошла в большую комнату и достала из ароматно пахнущего бара бутылку венгерского вина.
Через два часа в квартире раздался телефонный звонок.
— Это Силантьева жилье? — спросил грубый мужской голос.
— Да, — пьяно отозвалась Людмила.
— Это кто? Баба его?
— Жена.
— Передай, чтобы от «Мебель-сервиса» отстал. Тогда увидит дочь целой и невредимой.
У Людмила сперло дыхание.
— Кто это звонит?
— Ты ему передай. Скажи, мол, шутки кончились. От Иваныча привет.
Пошли короткие гудки.
Дрожащими пальцами Людмила выстукала номер савеловского офиса, но Евгения там не было — уехал по вызову Силантьева.
***
Силантьев вернулся в шесть. Евгений приехал с ним. Муж был зол, на Людмилу посмотрел исподлобья.
— Ну че, нарисовался кто-нибудь? — спросил он.
— Нарисовался, — ответила Людмила, пьяно покачиваясь. — Позвонили, сказали, чтобы ты от мебельного кооператива отстал. Тогда и Стеллку вернут.
Силантьев раскрыл рот.
— Ну, вот видите, — мягко сказал Евгений. — Как мы и думали.
— Вот же ш-шакалье! Еще что-нибудь сказали?
— Сказали, привет от Иваныча.
— От кого?!
— Глухой, что ли? — выкрикнула Людмила.
Силантьев хмуро снял ботинки.
— Ты на меня не ори. Я и без того на взводе.
Людмила совсем взбеленилась. Вино ударило ей в голову, и она пошла в атаку. Силантьев, остолбенев, секунд тридцать слушал ее, потом дернулся ударить, но между ними вырос Евгений.
— Олег Максимович, сейчас все очень взвинчены. Давайте успокоимся.
Они переместились в большую комнату. Силантьев достал из бара армянский коньяк, налил себе в рюмку, осушил ее залпом, налил еще. Людмилу так и подмывало рассказать Силантьеву про найденную сережку, но она удержалась. Сначала надо вернуть Стеллку, а там уж разбираться с неверным мужем. И про поход в милицию она тоже умолчала. Силантьев ненавидел милиционеров, называл их волками и говорил, что связываться с ними «западло».
— Вот же с-скоты! — выдавил наконец Силантьев, ставя коньяк обратно. — За детей прячутся, сволочи. Русские люди, а ведут себя как чернота. Людка, иди вздремни. Без тебя тут разберемся.
— Нет уж! Обошелся уже. Говорила я тебе: оставь этот несчастный кооператив! Дался он тебе…
Силантьев хотел что-то ответить, но его опередил Евгений:
— Олег Максимович, я думаю, пока у них ваша дочь, сделать ничего нельзя. Разве что в милицию пойти. Почему бы нам не заключить, так сказать, сепаратный мир с южными товарищами и не дать отпор наглому наезду? Момент сейчас удачный: Сильвестр сидит, а партнеры его затаились. Если объединим усилия с гостями из Баку, Иваныч спасует. Нет у него опыта в таких делах.
Лицо Силантьева опять налилось кровью.
— Ты что мне предлагаешь — на поклон к чуркам идти?
— Тактический союз. Как Сталин с Черчиллем против Гитлера, знаете?
Людмила хлопала глазами, ничего не понимая.
— Мне может кто-нибудь объяснить, о чем речь?
Силантьев даже не посмотрел на нее — отошел к окну и стал думать, уставившись в синие сумерки. Евгений пояснил:
— Есть такой большой человек — Сергей Тимофеев, по прозвищу Сильвестр. Прическа у него под Сильвестра Сталлоне, оттого и Сильвестр. Очень влиятельный человек. Правда, сейчас он в тюрьме, а всеми делами заправляет его брат, Иваныч-младший. Вот к нему-то и обратились ваши прежние работодатели. Если я правильно все понимаю. Кстати, Олег Максимович, а вы не допускаете, что это инициатива самого Иваныча? Может, руководство кооператива тут и ни при чем?
Вместо ответа Силантьев снова открыл бар и извлек початую бутылку коньяка. Людмила с ненавистью посмотрел на него.
— Сколько раз ты мне говорил, что завязал с криминалом? Врал? Что ты за человек такой, Олег? Сплошная ложь!..
— Петрович, убери ее, а то я за себя не ручаюсь.
— Людмила Геннадиевна, в самом деле, прошу вас… Я понимаю ваши чувства, но мы так ни к чему не придем. А действовать надо безотлагательно.
— Вы что, хотите без меня решить судьбу моей дочери?
— Людмила Геннадиевна, пожалуйста, вы сейчас крайне взвинчены… Эта перебранка может продолжаться бесконечно.
Людмила с яростью посмотрела на него, но спорить не стала: вылетела из комнаты, с грохотом хлопнув дверью. Она хотела метнуться на кухню и расколотить там всю посуду, но передумала и ушла в спальню. Долго лежала на кровати, уткнувшись в подушку и собирая пальцами покрывало, затем перевернулась и уставилась на стену, увешанную холодным оружием.
Силантьева уже не переделаешь, нечего и надеяться. Он же как бультерьер: если во что вцепился, то скорее сдохнет, чем отпустит. И плевать ему на дочь. Может, уйти от него? Дождаться, когда вернут Стеллку, и свалить? Нет, это не дело. Намыкалась по случайным мужикам, хватит! Измену, конечно, прощать нельзя, но бросать его не стоит. Надо только аккуратно поставить мужа на место и периодически вызывать у него чувство вины, чтобы не зарывался. И тут — не иначе, из-за бродившего по венам спиртного — ей в голову пришла шальная идея. Ведь Силантьев-то не в курсе, что настоящий отец Стеллки не он. Почему бы не напустить на похитителей Сиверцева? Они же не ждут такой подставы. Тем более у Сиверцева остались связи в кооперативе, он сам сделает всю грязную работу. Главное — держать его под наблюдением, чтобы не смылся с ребенком.
Людмила аж задрожала от радостного предвкушения.
***
Евгений сам не понимал, как повелся на это. Слушая Людмилу, он просто не верил своим ушам. Только доведенная до отчаяния мать могла придумать столь головоломную комбинацию. Но он-то почему пошел у нее на поводу? Боялся, что в одиночку она наломает дров? Или действительно поверил ей? Забросить в тыл противника диверсанта — мысль неплохая. Смущало только, что диверсанта было невозможно контролировать. А еще по спине бежал холодок от мысли, что Силантьев их убьет, если узнает об этом.
«Вы же хотите помочь начальнику? Хотите или нет?» — убеждала его Людмила. «Да, но…» — «Хуже все равно не будет. А если все получится, Олег вам спасибо скажет». — «Вам бы в шпионскую школу пойти, Людмила Геннадиевна. В КГБ». — «Шути́те, шути́те!»
Никогда еще он не действовал за спиной шефа. Если бы речь шла о какой-то афере, он бы и близко к этому не подошел. Но что страшного, если он составит компанию жене начальника? Она попросила, он согласился — никакого преступления тут нет.
— Как вам такое в голову-то пришло? — спросил он, подруливая на бежевой «копейке» в дому Сиверцева.
— У вас никогда не похищали ребенка, — ответила Людмила.
Они вышли из машины. Людмила неприязненно огляделась вокруг. Все здесь было как раньше: выщербленный асфальт, крошащиеся бордюры, вездесущий тополиный пух…
— А если он вам не поверит? — спросил Евгений.
— Поверит.
— Ох, Людмила Геннадиевна! Мы с вами влезаем в какую-то безумную авантюру.
— Так и будете причитать?
Евгений с уважением посмотрел на нее. Не такой она была, когда впервые появилась в савеловском офисе, дрожа как мокрая курица. Совсем не такой. Как, однако, статус меняет человека!
Они поднялись к квартире Сиверцева, остановились перед ободранной дерматиновой дверью. Евгений нажал на звонок. Внутри раскатился клоунский хохоток. Евгений нажал еще раз, и дверь открылась.
Трудно сказать, на кого из них встреча произвела большее впечатление. Сиверцев был в синих шортах с дельфинами и белой майке, не причесан, но гладко выбрит и отнюдь не походил на умалишенного, каким его запомнила Людмила. Преодолев секундное замешательство, он ядовито улыбнулся.
— Ну что, набегалась? Это кто с тобой? Новый хахаль?
— Здравствуйте! — сказал Евгений. — Мы к вам по делу. Позволите пройти?
— Что, допекла-таки милиция? — сказал Сиверцев, не трогаясь с места. — Прибежала на переговоры?
— Гриша, оставь этот тон, — поморщилась Людмила, уловив из квартиры знакомый запах плесени. — Я к тебе по другому вопросу.
— Тебя впущу, а этого — нет, — сказал Сиверцев.
— Это не в ваших интересах, — возразил Евгений.
Сиверцев смерил его взглядом и опять повернулся к Людмиле.
— Развод я не дам, и не мечтай.
— Он и не нужен. Так мы войдем или будем общаться здесь?
Последовало еще несколько язвительных реплик с обеих сторон, наконец Сиверцев смилостивился. В прихожей обмен колкостями продолжился. Евгений взял инициативу на себя и, отбивая риторические наскоки хозяина квартиры, сумел растолковать ему, зачем они явились. Сиверцев обомлел.
— Да что ты врешь! — рявкнул он на Людмилу.
— Может быть, мы пройдем на кухню? — предложил Евгений.
Сиверцев не ответил.
— Сука! — выпалил он Людмиле, глубоко задышав.
Евгению опять пришлось вмешаться, чтобы разговор не перешел в драку. Положив разъяренному хозяину квартиры руку на плечо, он мягко подтолкнул того к кухне.
— Вы должны понимать, что, если бы не крайняя необходимость, мы бы не обратились к вам, — тихо заговорил Евгений, понемногу выдавливая Сиверцева из прихожей. — Вы можете спасти собственную дочь.
— А где раньше-то были? — ярился Сиверцев.
— Раньше было раньше. Так вы поможете нам?
Они ступили на кухню. Людмила шествовала вслед за ними, опустив голову, как печальная вдова. Сиверцев обернулся к ней.
— А новый твой сожитель знает, что дочь от меня?
Людмила кивнула, не поднимая глаз.
— Как ее зовут-то хоть?
— Стелла.
— Ну и имечко! Я бы такое никогда не дал.
— Вот поэтому тебя и не спрашивали, — зло ответила Людмила.
Разговор опять зашел не туда, и Евгению в который раз пришлось напомнить о деле.
— Вам не обязательно самому вызволять дочь, — сказал он, присаживаясь к круглому, крашенному белым столу с разводами от кружек. — Достаточно выяснить, где она находится, и сообщить нам. А уж дальше мы сами. Разумеется, в обмен на услугу вы сможете регулярно видеться с дочерью.
— Ну, спасибо, разрешили! — желчно отозвался Сиверцев, тоже опускаясь на стул.
Пока шли переговоры, Людмила оглядывала обстановку. Здесь многое изменилось. Новый стол, новые стулья, на холодильнике теперь стоял маленький черный телевизор с усиками антенны, а с подоконника исчезли цветы. В целом кухня приобрела более опрятный вид, который несколько портили старые обои и древний посудный шкаф. Да и сам Сиверцев не выглядел опустившимся человеком. Все это почему-то неприятно поразило Людмилу. Она ожидала увидеть если не конченого алкаша, то озлобленного неудачника в засаленной футболке и нестираных трениках. А тут надо же — вполне себе приличный парень, только очков не хватает. Может, у него и компьютер новый?
Поскольку Людмиле сесть никто не предложил, она сама выдвинула из-под стола знакомый табурет и мягко опустилась на него. Сиверцев, увлеченный беседой, лишь злобно покосился на нее и продолжил забрасывать Евгения вопросами: почему они пришли с этим к нему? а где раньше были? с чего взяли, что он согласится?
Евгений терпеливо отвечал: у вас есть преимущество — вы можете, не навлекая подозрений, поспрашивать бывших коллег по кооперативу. Слухами земля полнится, авось что-нибудь знают.
— То есть сработать засланным казачком? — усмехнулся Сиверцев. — А вдруг я не отец?
Евгений бросил взгляд на Людмилу.
— Не беспокойся. Отец, — откликнулась та.
— Я слышал, в Америке делают тесты на отцовство, — сказал Евгений. — Думаю, при желании можно будет организовать.
Людмила похолодела. Уговаривая Евгения пойти к Сиверцеву, она слукавила: Евгений думал, что отцовство Сиверцева — это легенда, нужная, чтобы склонить его к решительным действиям. «Настоящий отец Стеллы — Олег, тут и думать нечего». Но если Сиверцев действительно сделает тест… Ох, будь что будет! Главное сейчас — вызволить дочь.
Евгений извлек из внутреннего кармана пиджака пистолет и положил его перед собой.
— Это вам, — сказал он Сиверцеву. — Здесь восемь патронов. На случай, если придется действовать жестко или отбиваться от кого-нибудь. Бандиты все-таки!
Сиверцев уставился на оружие так, словно узрел толстую пачку долларов.
— Да вы не тревожьтесь: пистолет «чистый», в деле не был, — поспешно заверил его Евгений. — Но если ненароком пристрелите кого-нибудь, советую сразу избавиться от оружия. — Он подвинул пистолет к Сиверцеву.
Тот взял его двумя руками, как музейный экспонат.
— Умеете пользоваться?
Сиверцев помотал головой. Евгений объяснил.
— Ну что, мы поняли друг друга?
Сиверцев в восхищении обозрел пистолет со всех сторон.
— Заметано.
Евгений поднялся со стула и направился в прихожую, поманив за собой Людмилу. Сиверцев пошел проводить их, оставив пистолет на столе.
— Вы особенно им не светите, — напутствовал его в прихожей Евгений. — А то получится как в «Бриллиантовой руке». Помните? Связь будем держать через меня. Вот вам номер телефона. И напишите, пожалуйста, свой. Вот вам ручка и блокнот.
— И сними меня с розыска, — сказала бывшему мужу Людмила.
Обратно ехали в молчании. Людмилу вдруг пронзило ужасное чувство, что она совершила непоправимую ошибку. Евгений тоже был задумчив.
— Мы теперь с вами повязаны тайной, — сказал он, высаживая Людмилу возле дома. — Следите за Шестуном. Я сегодня отправил его в Южный порт, чтобы не мешался под ногами. Прознает Олег Максимович — и конец нам с вами.
Людмила посмотрела на него и вдруг выпалила, поколебавшись:
— Я ходила в милицию, подала на розыск дочери.
Евгений тяжело вздохнул.
— Очень необдуманно вы поступили, Людмила Геннадиевна. — И уехал.
Дома Людмила стала нервно бродить из комнаты в комнату. После визита к бывшему мужу она с невольным умилением взирала теперь на обстановку в квартире Силантьева: на все эти бархатные оранжевые кресла, сферические позолоченные люстры, туркменские ковры, тяжелые красные шторы, лаковый журнальный столик, большое фигурное зеркало с резной рамой, на кованую вешалку с крючками в виде змеиных голов, книжные полки с выставленными по цвету многотомниками (Силантьев их никогда не открывал), керамические расписные вазы с искусственными букетами из цветного стекла и даже на картину из чеканной меди, которую раньше как-то недооценивала, считая жутким мещанством.
Потом села и с ходу написала письмо матери. Не скрывала ничего, только просила держать рот на замке. Сунув сложенные тетрадные листы в тумбочку, позвонила Гуляевой. Та оказалась дома.
Еще битый час проболтала с Гуляевой, то и дело срываясь на плач. О походе в милицию и к Сиверцеву умолчала, в основном жалуясь на судьбу. Заодно растрепала о своих подозрениях насчет Силантьева с Иркой. Гуляева предлагала не делать скоропалительных выводов, а расспросить сначала самого Силантьева — лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
Силантьев приехал в половине десятого — как обычно, усталый и раздраженный. На вопрос Людмилы коротко сообщил, что «забил стрелку ореховским». Но Людмила тоже была на нервах.
— Что значит «забил стрелку»? Ты можешь нормально выражаться?
— Я нормально выражаюсь. Есть там пожрать?
— В холодильнике посмотри. Пельмени вроде оставались.
— Вроде? — рассвирепел Силантьев. — А ты чем занималась целый день?
— Не твое дело, — откликнулась Людмила, кусая идеально наманикюренный ноготь на большом пальце.
Силантьев тяжело посмотрел на нее, но решил не лезть на рожон.
— Ирку бы запрягла, если самой влом, — пробурчал он, открывая дверь холодильника.
И тут Людмиле снесло крышу. Очень громко она заявила Силантьеву, что ноги этой сучки здесь не будет и что она прекрасно знает о них с Силантьевым. А еще сказала, что Силантьев как был гопником, возившим проституток, так им и остался.
— Ты бы хайло прикрыла, — пригрозил ей муж.
Но Людмилу было не остановить.
— Кобель чертов. За каждой юбкой бегаешь.
— Да что ты несешь? — взревел Силантьев, схватив ее за локти. — Что ты несешь, дура?
— А как Иркина сережка под кровать попала? Как?
— Почем я знаю?
— Отпусти меня, идиот! Стрелку он забил! Может, Ирка эту кашу и заварила?
Силантьев замахнулся было кулаком, но застыл как громом пораженный.
— А ведь точно! Надо ее тряхануть как следует.
Он вернулся к холодильнику, достал из морозилки пельмени и кинул на стол.
— Давай, сделай полезное дело.
Людмила с недовольным видом поднялась со стула, налила в кастрюлю воды, поставила греться.
— Так у вас с ней ничего не было? — тихо спросила она, не оборачиваясь.
— Да на хрена мне эта пигалица! — Силантьев плюхнулся на стул и вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет.
— Тогда как, по-твоему, ее сережка закатилась под кровать?
— Полы мыла, поди, и задела ухом.
Людмила застыла в изумлении. И правда. Как просто! Почему она сразу это не сообразила? Правильно ее Силантьев дурой обозвал. Надо было всего-то напрячь извилины, а не истерить. Тогда бы и Евгения не пришлось подключать. И все было бы в порядке. А теперь что делать? Эх, наломала она дров! Может, попросить Евгения как-нибудь избавиться от Сиверцева? Или хотя бы отнять у него оружие. Ох, идиотка…
— И когда будет эта твоя стрелка? — спросила она, оборачиваясь к мужу.
— Завтра. В Битцевском парке перетрем.
— Олег, я тебя прошу, ради нашей дочери — не провоцируй их! Пожалуйста!
— Кто еще кого спровоцирует, — хмуро отозвался Силантьев, закуривая.
— Тогда не ведись на их провокации. Главное — спасти Стеллку. — Людмила прикрыла глаза ладонью. — Господи, чем они ее там кормят? Наверно, гадостью какой-нибудь. Посадят желудок, потом не вылечим.
— Ладно, ладно! Что я, дурей паровоза?
Людмила высыпала пельмени в закипевшую воду.
— Так ты отступишься от кооператива?
— Вот еще!
— Олег!
— Умолкни!
Людмила отвернулась и неслышно заплакала.
Глава девятнадцатая
Силантьев надел спортивные штаны и кроссовки. Под красной болоньевой курткой спрятал кобуру с пистолетом. Людмила со страхом наблюдала за его приготовлениями. Внизу стояли две «четверки» с крепкими ребятами.
— Олег, я тебя прошу… — в который раз начала она, машинально отметив про себя: «Лучше б в костюме пошел. Как пацан выглядит».
— Да не кипиши ты! Ничего не будет. Это так, кортеж для солидности.
— А если они не пойдут на твои условия?
— Будем решать вопрос. У них тоже личинки имеются… Ты договорилась с этой своей?..
— Гуляевой? Она занята сегодня. У Ирки отсижусь.
— Ладно, только не высовывайся до вечера.
И уехал. Людмилу в Марьино увез Шестун. Ирка бросилась обниматься, рассыпалась в сочувствиях, достала бутылку молдавского вина.
— Все будет хорошо, я вас уверяю! Олег Максимович все решит! А вы в милицию ходили? Правильно! Это их работа.
Людмиле при виде такой искренней радости стало невыразимо стыдно за свои подозрения. Как она могла думать плохое об этой девушке? Ирка — это же светлое пятно в ее жизни. Ну и еще Силантьев, пожалуй. При всех его минусах это он дал ей надежду на лучшее. Если б только не его бандитские замашки…
Людмила обвела взглядом обстановку. Порядка, конечно, у Ирки было больше, чем у Сиверцева, почище и поопрятней, но какая же архаика! Выцветшие обои с цветочками, рассохшийся сервант из красного дерева с пожелтевшими от древности тарелками и каким-то пошлым фарфоровым чайничком, газетная полка с пыльными фиалками в горшке, плотные, слишком громоздкие для такой комнатки шторы, тусклый красный ковер на полу — и ни одной книги. Типичная старушечья квартира.
— Вы извините, что я вас сразу в комнату пригласила, — торопливо сказала Ирка, заметив ее взгляд. — Не хочу стеснять хозяйку квартиры. Она вообще хорошая, но не любит, если я кого привожу.
Людмила вспомнила седовласое морщинистое существо в шлепающих тапках, на миг появившееся в коридоре, и замахала рукой.
— Да что ты, Ирочка, я все понимаю! Я тебе так благодарна! Значит, вот какую квартиру тебе Олег Максимович подыскал…
— Да уж лучше так, чем в общежитии медицинских работников. Тут я закрылась в комнате, и никто меня не достает. И район удобный, до метро недалеко.
— А с пропиской что?
— Прописки меня лишили, конечно. Да ее все равно никто не проверяет! Ну кому я нужна? Зато денег больше и жизнь спокойней. В ресторане-то знаете какой директор? У-у-у…
Ирка что-то болтала, Людмила слушала ее краем уха, но не слышала. Все ее мысли были о Стеллке. И о Силантьеве. И еще немного — о Сиверцеве.
— Давай выпьем, чтобы все сложилось, — предложила она.
Они опрокинули по бокалу. Потом еще и еще. Людмила, захмелев, ударилась в слезы, принялась выкладывать Ирке свои тревоги. Та сочувствовала, нашептывая успокоительные слова.
— Господи, Ирка, что б я без тебя делала? — разоткровенничалась Людмила. — С ума бы сошла, наверно. А я же, ты знаешь, твою сережку под кроватью нашла, — засмеялась она. — Черт-те что про тебя подумала.
Ирка побледнела.
— Надо быть аккуратнее, когда полы моешь, — шутливо погрозила ей пальцем Людмила. — Так и до беды недалеко.
— Да-да, конечно. Вы правы. А вы ее не принесли?
— Слушай, совсем забыла. Я даже не помню, куда ее дела. Хочешь, подарю тебе свои? На, держи. — Людмила сняла свои серебряные серьги с аметистами и положила на стол. — Носи на здоровье!
Ирка начала отнекиваться, но больше для проформы: ясно было, что подарок ее заворожил.
— У меня таких никогда не было. Спасибо вам, Людмила Геннадиевна!
Людмила принялась спрашивать ее про житье-бытье, про финансы и вообще. Ирка старательно отвечала: на жизнь хватает, слава богу, Олег Максимович хорошую зарплату положил, куда лучше, чем в ресторане. Правда, и цены поднялись: батон уже тридцать копеек, мясо — два тридцать, рыба — рубль, картошка — сорок копеек, масло — рубль семьдесят, сахарный песок — восемьдесят восемь. Людмила качала головой.
— Поговорю с мужем насчет прибавки. Сколько тебе накинуть? Двадцать? Пятьдесят? Ты говори, не стесняйся.
Сошлись на тридцати.
Потихоньку они допили вино, и Людмила вконец раскисла. Почему-то ей вспомнился Володька. Она ощутила такую вину перед ним, что расплакалась.
— Господи, за что ж напасти на меня такие, Ирочка? Ну что я сделала не так? Хочется уже нормальную семью, детей, спокойствия. Ни на кого положиться нельзя. Кажется, веришь человеку, доверяешь ему, а он потом такое выкинет, что жить не хочется. Звонила вчера Ларисе, так она начала крутить хвостом — ей надо с детьми заниматься, а еще на стрижку записана… Предательница чертова. Пусть только попросит меня о чем-нибудь!
— А давайте прямо Хвостовскому позвоним! — предложила вдруг Ирка. — Он-то, небось, согласится.
Людмила изумленно посмотрела на нее.
— Куда ты ему позвонишь?
— На работу.
— Да ну, неудобно как-то. Получится, что я вроде как напрашиваюсь.
— Я уверена, он будет рад вам помочь.
Нетвердой походкой Ирка направилась в коридор. Вскоре оттуда донесся ее голос:
— Але, Михаила Анатольевича позовите, пожалуйста. Это по личному вопросу. От Людмилы Геннадиевны Силантьевой. Да, хорошо.
Людмила вскочила, тоже бросилась в коридор.
— Ты что делаешь?
— А что?
— Немедленно прекрати!
— Что вы разволновались, Людмила Геннадиевна? Все будет в порядке. Он сейчас подойдет к телефону. Вот, берите трубку.
— Авантюристка! — усмехнулась Людмила. — Только не уходи! Стой рядом.
— Конечно.
Людмиле уже и самой страсть как хотелось выбраться из Иркиной квартиры, где вся обстановка слишком напоминала о прежнем житье-бытье с Авдеевым.
— Людмила Геннадиевна? — раздался знакомый голос Хвостовского. — Я вас слушаю. Что случилось?
У Людмилы застучали зубы.
— Михаил… Анатольевич, — с трудом произнесла она. — У меня такая проблема. Даже не знаю, как сказать. В общем, муж попросил провести этот день вне дома, чтобы со мной не случилось того же, что с дочерью. Вы же слышали о нашей беде, да?
— Конечно. Это огромное несчастье, Людмила Геннадиевна. Если я могу чем-то помочь…
— Не сочтите за наглость… Нельзя ли мне сегодня отсидеться у вас? Я звонила Ларисе, но у нее дела. Мне ужасно неловко вас тревожить, но у меня буквально нет другого выхода. Я была бы вам очень благодарна за помощь…
— Вы хотите посидеть в моей квартире?
— Если вам будет не в тягость. Я там ничего не трону. Мне просто укрыться до вечера.
— Конечно! О чем речь! Я пришлю за вами машину.
— Это совсем ни к чему, Михаил Анатольевич. У нас есть своя.
— Хорошо. Адрес знаете?
— Да.
— Тогда подъезжайте. Я сообщу Ларисе. Чувствуйте себя как дома.
— Огромное вам спасибо!
Людмила положила трубку. Сердце ее гулко билось, на лбу выступила испарина.
— Ну что, едем? — спросила Ирка.
— А ты тоже хочешь?
— А почему нет? Если вас не напрягает мое присутствие.
— Нет-нет, поехали, конечно! — обрадовалась Людмила, которой совсем не улыбалось остаться один на один с сердитой Гуляевой.
Провожаемые неодобрительным взглядом хозяйки квартиры, они выскочили на лестничную площадку и застучали каблуками по лестнице. Шестун благополучно спал, и им пришлось громко постучать в окно, чтобы он проснулся. Обе были под хмельком и оттого чуть не разнесли стекло.
— Что, уже все, Людмила Геннадиевна? — спросил водитель, сонно хлопая глазами.
— К Хвостовскому едем, — ответила Людмила, плюхаясь на заднее сиденье. — Знаешь где? Людмила назвала адрес.
Шестун достал из бардачка сложенную карту автодорог, начал карандашом проводить маршрут, что-то бормоча под нос.
— Ой, Ирка, куда нас с тобой несет, — задумчиво проговорила Людмила, ужасно труся.
— В безопасное место, — уверенно откликнулась та.
Людмила закрыла глаза.
— Господи, хоть бы снова увидеть дочку!
— Увидите, Людмила Геннадиевна, обязательно увидите!
Хвостовский жил где-то за Арбатом. Всю дорогу Ирка трещала без умолку, Людмила не прерывала ее — Иркин голос ее успокаивал.
Они остановились возле высокой кирпичной «брежневки». В такие обычно селили известных ученых и артистов.
— Вы надолго туда, Людмила Геннадиевна? — спросил ее Шестун. — А то здесь туалета нет.
— Ладно, не жди, езжай, — махнула рукой Людмила.
— А Олег Максимович мне потом шею не свернет?
— Не свернет, езжай.
— До свиданья тогда! — сказал Шестун и был таков.
Идеально чистый лифт, выложенный изнутри сайдингом древесного цвета, поднял их на четвертый этаж. В квартиру Хвостовского вела металлическая дверь, похожая на дверь сейфа.
— Как будто бункер, — хихикнула Ирка.
У Людмилы весь хмель прошел. Она уже жалела, что приехала сюда. Но отступать было поздно. Ирка нажала кнопку звонка.
Им открыла незнакомая женщина лет пятидесяти, в синем холщовом платье и белом фартуке, с пучком на голове. Примерно так Людмила представляла себе Мэри Поппинс, пока не увидела фильм с Андрейченко.
— Людмила Геннадиевна? — спросила женщина.
Людмила кивнула.
— Я с подругой.
— Проходите, пожалуйста. Лариса Семеновна пока занята, у нее тренажер.
— Да, конечно.
Они вошли и невольно раскрыли рты, озираясь, как в музее. Вроде ничего особенного — вешалка, обувная полка, шкаф, напольная лампа в углу, какой-то примитивный натюрморт на стене, но все было выдержано в таких мягких серо-зеленых тонах, что Людмила пришла в восторг. Куда там Силантьеву с его пошлой роскошью! Вот он, настоящий стиль!
Из глубины квартиры доносились детские возгласы и странные звуки, какими обычно сопровождаются мультфильмы. Встретившая их женщина быстро произнесла:
— Вы подождите пока на кухне, хорошо? Мне надо детьми заниматься. А Лариса Семеновна скоро выйдет.
— Ой, не обращайте на нас внимания! — дружелюбно улыбнулась Ирка. — Мы будем тише воды.
— Давайте я вам чайник поставлю, — сказала женщина, провожая их на кухню. — Берите из вазы конфеты. Вот печенье, джем… Вы не голодные?
— Нет-нет, — быстро ответила Людмила, хотя была уже голодна.
На кухне преобладали желтые и оранжевые оттенки, с холодильника, прикрепленные магнитиками, на гостей взирали веселые рожицы, нарисованные детьми на листах ватмана.
— Ну, тогда я вас оставлю, — сказала женщина. — Угощайтесь на здоровье!
Она ушла, а Ирка восхищенно покачала головой:
— Вот это, я понимаю, обстановочка.
— Интересно, кто интерьер выбирал — сам Михаил Анатольевич или супруга? — сказала Людмила.
— Думаю, Лариса Семеновна. Не зря же она по модным показам ходит.
Жуя шоколадные конфеты и запивая их чаем из маленьких фарфоровых чашечек, они принялись негромко обсуждать увиденное, вспоминая все квартиры, в которых им довелось бывать. Понемногу разговор перешел на мебель, и Людмила опять погрустнела, вспомнив о мебельном кооперативе. Как там сейчас Силантьев?
Наконец появилась Гуляева — распаренная, пузатая, с распущенными волосами, в голубом банном халате чуть пониже колен.
— Привет! Как освоились? — спросила она без улыбки.
Людмила сжалась.
— Привет, Лариса! Прости, что мы к тебе вот так, по нахалке. Но у меня буквально безвыходная ситуация. В случае чего и ты, конечно, сможешь у меня отсидеться.
— Вряд ли мне это понадобится, — усмехнулась Гуляева. — В нашем кругу не принято так решать вопросы.
«В нашем кругу»! Вот же зараза!
— Ну ладно, давайте покажу вам квартиру, — внезапно смягчилась Гуляева. — У нас тут, если заметили, ар-деко. Вот тут — французское, здесь — австрийское, в детской — Скандинавия, — повела она их из комнаты в комнату. — Дачу хочу сделать в стиле модерн. Пока руки не доходят. Впечатляет?
— Впечатляет, — честно сказала Людмила.
— Сколько я с Хвостовским билась, знали бы вы!.. Ромик, отстань от брата! Играй со своими игрушками… Ну, так вот. Ему ближе ар-нуво, а я терпеть не могу все эти финтифлюшки и завитки.
От интерьеров она перешла к антиквариату, затем показала отделанную под мрамор ванную.
«Вот она, настоящая жизнь», — с ноющей завистью подумала Людмила.
— Слушай, а ребенку не повредят твои упражнения? — спросила она.
— Да ты что? Наоборот. Я же не просто так, а по программе, которую составил наш доктор.
«Наш доктор»! Это она об участковом педиатре, что ли?
Потом Гуляева накормила их обедом: гаспачо, рагу по-мадридски, кофе с эклерами («Сегодня у нас испанское меню»). После обеда все переместились в зал, где уселись на мягкий диван цвета мимозы, поставив чашки в блюдцах на круглый белый столик. Гуляева врубила Сандру на магнитофоне и принялась заботливо выспрашивать Людмилу о дочери. Та начала было рассказывать, но тут пришел Хвостовский.
— Картина Репина «Не ждали», — прокомментировала Гуляева. — Ты чего так рано?
— Да вот, вырвался, — ответил Хвостовский, улыбаясь. — Спешил из первых уст, так сказать… Людмила Геннадиевна, искренне сочувствую, — сказал он, придав лицу скорбное выражение.
Людмила кивнула, с ужасом чувствуя, что краснеет. Хорошо, что у нее были заплаканные глаза, а то Гуляева могла подумать черт знает что.
Впрочем, та, кажется, все равно подумала. Стоило Хвостовскому начать расспрашивать Людмилу о произошедшем, Гуляева принялась отпускать по адресу мужа столь едкие реплики, что Людмиле стало не по себе. А Хвостовский и в ус не дул. Усевшись на изящный лакированный табурет с мягкой черной сидушкой, он внимательно слушал Людмилу и делал вид, что не замечает выпадов жены.
— Все это очень, очень грустно, — говорил Хвостовский, качая головой. — Как будто судьба проверяет вас на прочность. Будьте уверены, у нас вы всегда найдете поддержку и утешение.
— О, спасибо, Михаил Анатольевич! Я действительно пребываю в каком-то кошмаре. Сначала — сын, потом вот дочь… И нет этому ни конца ни края…
Гуляева не выдержала.
— Слушай, ты уже все уши прожужжала своим сыном. По-моему, ты и не хочешь его искать.
— Что ты такое говоришь, Лариса! — обомлела Людмила.
— Неужели это такая проблема — отыскать человека в Москве? Ты просто боишься, что Силантьев выгонит тебя, если ты его найдешь. И все твои слезы оттого, что ты любишь себя жалеть. И хочешь, чтобы все тебя жалели.
— Да как ты можешь такое заявлять? Я тут с ума схожу, страдаю…
Ирка поспешно произнесла:
— Людмила Геннадиевна, я думаю, Лариса Семеновна просто неудачно выразилась.
Гуляева поднялась с дивана.
— Кому еще кофе? Или, может, чай?
Ирка вопросительно посмотрела на Людмилу, но та только всхлипывала и вытирала платком слезы.
— Я надеюсь, уже сегодня вы сможете обнять дочь, — прогудел Хвостовский, пытаясь сгладить ситуацию.
Людмила вдруг разрыдалась и бросилась в прихожую.
— Нам пора. Спасибо за гостеприимство!
Ирка с Хвостовским устремились за ней.
— Не обижайтесь на Ларису, Людмила Геннадиевна, — воскликнул Хвостовский. — Она иногда как ляпнет…
— Ну, спасибо! — сказала ему вслед Гуляева.
В прихожей Людмила долго не могла попасть в туфли.
— Вас ждет машина? — спросил Хвостовский.
Людмила хотела соврать, но Ирка ее опередила:
— Мы, наверно, такси закажем. Наш водитель уехал.
— Давайте я вас подброшу!
— Нет-нет, не стоит, — начала Людмила, но Хвостовский был настойчив.
Провожаемые многозначительным молчанием Гуляевой, они вышли из квартиры.
— Кажется, Лариса Семеновна расстроена, — осторожно предположила Ирка, когда они спускались в лифте.
— Ничего, переживет, — ответил Хвостовский.
Они вышли из подъезда, и Хвостовский повел их куда-то за угол.
— Здесь подземная парковка, — объяснил он. — Скоро сделают лифт прямо туда, а пока так.
Парковка оказалась бетонным ангаром, разделенным опорными столбами на секции. Внутрь вели обычные железные ворота, выкрашенные в серый цвет.
Уверенным шагом Хвостовский подвел их к знакомой «Тойоте» и открыл заднюю дверцу.
— Прошу, дамы!
Выезжая на улицу, Хвостовский спросил Иркин адрес. Та назвала, но добавила:
— Выкиньте меня у метро. Я и так прекрасно доберусь.
— Какие пустяки, — пренебрежительно ответил Хвостовский. — Я сначала довезу вас, а потом Людмилу Геннадиевну.
Женщины промолчали. Людмила напряженно размышляла над словами Гуляевой. Неужели она права? Нет-нет, не может быть такого! Как она смеет так думать, мерзавка! Конечно, Людмила мечтает найти сына. Как иначе? Просто все время что-то отвлекает. И вообще, могла бы поудачней выбрать день для таких заявлений. Вот украли бы у нее дочь, посмотрела бы Людмила на нее!
Она так увлеклась своими думами, что даже не заметила, как Хвостовский высадил Ирку. Лишь спустя какое-то время c удивлением обнаружила, что осталась на заднем сиденье одна.
— Если у вас возникнут проблемы, вы обращайтесь ко мне, не стесняйтесь, — нарушил молчание Хвостовский, глядя на нее в зеркало заднего вида.
— Спасибо.
— Я всегда рад видеть вас в своем доме.
Хвостовский остановился напротив ее подъезда, открыл Людмиле дверцу и предупредительно подставил ладонь. Людмила была подавлена и опустошена. Слишком много на нее навалилось, а внезапный выпад Лариски окончательно вогнал в депрессию. Она хотела было поблагодарить Хвостовского, но тот вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Людмила, изумленно вытаращившись, оттолкнула его.
— Что вы… что вы делаете?
— Людмила… Геннадиевна! Людмила, послушайте! Почему бы нам не начать встречаться? Что вам этот Силантьев? Уголовник, проходимец. Знаете, что о нем говорят? Вы с ним погибнете! Все, что имею, — к вашим услугам.
— Да что вы несете? — шепотом закричала Людмила. — Вы понимаете, что вы несете?
— В любой момент… в любой день… — проговорил Хвостовский, задыхаясь. — Как только решитесь… Позвоните мне, напишите… Просто приезжайте. Я увезу вас. Куда хотите.
— Да как вы можете такое говорить? А Лариса?
— Не думайте о ней.
Людмила испуганно огляделась.
— Господи, я просто в шоке, Михаил…
— Просто Миша.
— …Михаил Анатольевич. Все как-то так сразу… И вы, и вся эта история с дочерью… У меня сейчас мысли в разброде.
— Я все понимаю, Люда.
— Я пойду. Не хочу, чтобы нас застал муж.
— Давайте держать связь через Ирину. Она же не выдаст нас?
— Не выдаст… Боже мой, что я говорю! Я пойду… До свиданья!
— До свиданья, Люда!
Не помня себя, Людмила взлетела на третий этаж, трясущейся рукой достала из сумочки ключ и открыла дверь. Включив свет, скинула туфли и бросилась переодеваться, словно спешила избавиться от следов преступления. «Вот это номер, — стучало в ее голове. — Вот это номер!»
Переодевшись, она машинально включила радио — как обычно, «Европу плюс» (ничего другого не слушала). Затем открыла бар, плеснула себе немного коньяка и устроилась в кресле. В памяти всплыл день, когда она впервые увидела Хвостовского — высокого, поджарого, коротко стриженного, в белом костюме с золотыми запонками и красным батистовым платком, торчавшим из нагрудного кармана. Это было… где же это было? Да, в Доме моделей на Кузнецком. Уже тогда она зачем-то принялась сравнивать его с Силантьевым — и совсем не в пользу мужа. Олег даже зуб себе новый вставить не удосужился, какие там батистовые платочки! А эти его грубости! «Ты стоишь, вот стой и молчи!» И еще это: «А ты смелая!» И эта вечная слюнявая ухмылочка, брр… То ли дело Хвостовский: «Милая, если здесь ненадолго, я тебя подожду», «Людмила, я по вам с ума схожу! Все время о вас думаю». А вот Силантьев: «Да не кипиши ты! Ничего не будет». И Хвостовский: «Как не подвезти любимую супругу? Людмила Геннадиевна, вас тоже милости прошу!» Силантьев: «Не суй свой нос, куда не просят!» Хвостовский: «Вы с тех пор стали еще краше». И снова Силантьев: «Да хрен с ним! Яшин умер. Представляешь?»
Потом ей опять вспомнились последние слова Гуляевой, и Людмила скрипнула зубами. «Дура, гадина, предательница… Никогда не прощу! Никогда!»
Она поставила недопитый стаканчик на пол, прошла в гардеробную и достала с верхней полки Володькин грузовичок. Сдула с него пыль и вдруг залилась слезами, прижав к себе игрушку, как дитя. Наплакавшись, метнулась в ванную и влажной тряпкой тщательно вытерла игрушку. Потом вернулась в гостиную и поставила грузовик на полку между стопкой аудиокассет и дорогущим фарфоровым самоваром, расписанным под гжель. Проделав все это, опять уселась в кресло и принялась цедить коньяк. «Ни одна дрянь не скажет мне больше, что я не хочу найти сына! Ни одна!»
Через час явился Силантьев. Злой и грязный, вдобавок от него ужасно разило потом.
— Ну что? — бросилась к нему Людмила.
Она опять была слегка пьяна, но Силантьев этого даже не заметил.
— Паршиво дело, — ответил он, скидывая изгвазданные в земле ботинки.
— Что еще? Где Стеллка?
Он прошел на кухню, взял чайник и принялся пить прямо из носика. Людмила, дрожа всем телом, ждала, что он скажет.
— Олег, ты можешь ответить?
— Да все нормально со Стеллкой, — выдохнув, произнес он. — Ждет, когда заберем ее из ментовки.
— Откуда?
— Ну, из этой… комнаты матери и ребенка.
Он прошел в спальню и начал раздеваться. Только сейчас Людмила заметила, что его штаны и спортивная куртка в темных пятнах.
— Ты где так измазался?
Силантьев странно посмотрел на нее, и Людмилу вдруг осенило.
— Это что, кровь?
— Не боись, не моя.
— А чья?
Силантьев скинул трусы и принялся доставать из платяного шкафа одежду.
— Шмотки эти пока спрячь где-нибудь, — велел он. — Завтра их сожгу.
— Олег, что произошло?
— Постреляли немного. Ореховские — они ж отморозки конченые.
Людмила потрясенно опустилась на кровать.
— На тебя напали?
— Засаду устроили. Двоих наших завалили, сучары… В этот кооператив какой-то гаврик с пистолетом явился. Они решили, что от меня. А Стеллку менты освободили. Прикинь! Все-таки от волков тоже польза есть. Знаешь, где ее держали?
— Где?
— На даче жены Пошкуса. Вернее, ее бати, который уже коньки отбросил. Пошкус божится, что ни при чем. Мол, знать ничего не знал. Баба его теперь под подпиской. Короче, гадюшник. Никаких дел с ним больше.
Людмила ошарашенно смотрела на него. Она уже ничего не понимала. Пошкус, перестрелка, гаврик с пистолетом… Стоп! А это не Сиверцев, часом? Господи, что вообще происходит?
— Почему ты сразу Стеллку не забрал? — глухо спросила она.
— Убери, — повторил Силантьев, показав на груду своей одежды, лежавшую на полу. — Жрать охота — сил нет.
Он прошел на кухню, начал там чем-то греметь и хлопать дверцей холодильника. А Людмила все так же сидела на кровати, осмысляя услышанное. Потом медленно подобрала одежду мужа и понесла в ванную.
— Ты куда это тащишь? — спросил Силантьев, увидев ее из кухни.
— В стирку бросить.
— Дура! Не слышала, что я сказал? В раздевалке спрячь! Заверни в какую-нибудь газетку.
Людмила с одеждой в руках пошла в зал за газеткой. Не мудрствуя лукаво, взяла с телевизора «Вечернюю Москву» с программой и направилась в гардеробную. Запихнув сверток за коробки с зимней обувью, вернулась на кухню.
— Так почему ты Стеллку не забрал?
— Ты соображаешь, что говоришь? — сказал Силантьев, разогревая на сковороде жареную картошку с котлетами. — Двое наших в Битцевском парке лежат, а мне к мусорам ехать?
— А откуда ты знаешь, что наша дочь там? Кто тебе рассказал? И про жену Пошкуса тоже.
— У Петровича в ментовке свой человек есть. Не знаю, как он на него вышел, но стучит парень исправно.
— Но они же должны с нами связаться, разве нет?
— Может, и связывались, да никого дома не было. Завтра, наверно, заявятся по наши души.
Он был как-то не по-доброму взбудоражен, но это понятно — только что из-под огня!
— Так чего мы ждем? Надо съездить и забрать дочь, — сказала Людмила.
— Кто тебе ее сейчас отдаст? Ночь на дворе.
Людмила опустилась на стул.
— А ты не знаешь, кто на кооператив напал? — спросила она, помолчав.
Силантьев выключил плиту, перенес сковородку с деревянной подставкой на стол и начал жадно уплетать скворчащие дольки картошки, то и дело громко вдыхая через рот, чтобы охладить еду.
— Хрен его знает. А тебе зачем?
— Так просто.
— Это война, сечешь? Придется все-таки с хачами скорешиться, как Петрович говорил. Ниче, азеры — не армяшки. Утрясем вопрос.
У Людмилы совсем пошла кругом голова.
— А со Стеллкой как быть?
— Спрячу вас пока. Отсидитесь полгодика за городом.
Людмила закрыла лицо руками.
— Господи, сколько можно! Когда мы уже заживем нормально?
— Хорош ныть! Одно и то же постоянно.
Людмила ушла в гостиную. «Может, и впрямь сбежать с Хвостовским? — думала она. — Но куда? И где гарантия, что все опять не пойдет по кругу? Я едва его знаю». Ей хотелось выть от бешенства. Что же это такое? Ищешь простого семейного счастья, а получаешь что?
Она услышала, как Силантьев поставил сковородку в раковину, прошел в спальню, позвонил кому-то.
— Ну, че там?.. Да ты че?! Вот же суки!.. Хрена себе!.. Короче, собираем пацанов. Да… С бакинскими я перетру, а ты Людку отвези. Да… А свидетели где? Пусть шьют что хотят… Иваныч сам виноват, нечего было лезть на рожон… Здесь — моя территория! Да… Значит, будем мочить… Как? Лоханулся, короче, Пошкус… Ладно, отбой.
Людмила тревожно прислушивалась, сжавшись в кресле. Силантьев прошел в зал и увидел грузовик.
— А это зачем?
— Пусть стоит, — угрюмо ответила Людмила.
— На фига мне на него смотреть?
— Тебе не надо, мне — надо. Хочу сына найти.
— Да ты его уже сколько ищешь!
— Да! — выкрикнула Людмила. — И буду искать. Хоть всю жизнь! Тебе-то что?
— Вот только воплей твоих мне не хватало. Ладно, пошли спать. Завтра Петрович тебя в ментовку отвезет, заберешь Стеллку.
— Что он тебе рассказал про Пошкуса?
— А тебе зачем?
— Хочу знать, как моя дочь оказалась на даче у его жены.
Силантьев засопел.
— По ходу, наняла ореховских избавиться от Пошкуса и свою хату им дала. Это ж они Пошкуса подстрелили, когда мы к нему ехали.
Людмила вспомнила жену Пошкуса, Вику, — в голубом костюме с жабо, на высоких шпильках, с тяжелыми серьгами и парой причудливых колец из платины, а может, стали. Сама изысканность. И ее голос — приятный, располагающий к себе. Неужели такая женщина могла заказать убийство собственного мужа? Хотя… Не зря же Гуляева говорила: «Никакой любовью там и не пахнет».
Но разве можно верить Гуляевой?
Людмила закрыла глаза и утомленно потерла виски.
— Ничего не понимаю.
— И не надо. Пошли на боковую.
Глава двадцатая
После того как отец замутил бизнес, он сразу как-то подобрел и даже презентовал Володьке на день рождения магнитофон «Сони». Настоящий! Видимо, в качестве платы за смену фамилии. Володька теперь был не Авдеев, а Никитенко, как тетя Нина.
— Отныне можешь звать ее мамой, — сказал отец.
Вот еще!
Володька накупил кассет с «Кино» и Барыкиным, назаписывал с телевизора выступления юмористов и песни из фильмов. Деньги на кассеты ему давала тетя Нина, и Володька, чтобы сделать ей приятное, записал целый концерт Новиковой, которую вообще-то терпеть не мог. Зато тетя Нина от Новиковой балдела. Особенно ей нравился номер, в котором та изображала актрису, игравшую жену какого-то богача. Тетя Нина хохотала до слез.
— Вот именно, ни жизни, ни денег. Эх, дали бы денек пожить такой жизнью!
Это лето Володька впервые проводил не в Алексеевске, а в Москве. Отец сказал, что тете Маше сейчас не до него, а деду с бабкой — и подавно. «А здесь ты мне с кооперативом поможешь».
Видимо, помощь была не так уж и нужна, потому что до сих пор Володька пригодился лишь дважды: когда перевез коробки с дискетами с Бауманской на Первомайскую и когда доставил маленькую стопку бумаг с какими-то договорами в обратном направлении. Везти дискеты ему помогал рыжий Игорь.
Игорь здорово сек в роке и играл на гитаре. Вернее, учился играть. От него Володька узнал про «ДДТ», «Кино», «Наутилус Помпилиус» и о Башлачеве. Игорь же ему поведал о большом концерте иностранных звезд, который был в «Лужниках» в прошлом году.
— Прикинь, — рассказывал он. — Оззи Осборн приехал, «Бон Джови», «Парк Горького» и даже «Скорпы»! Если будет кассета, я ее за любые деньги возьму! «Кругозор» в прошлом году выпускал в двенадцатом номере какие-то песни, да где его теперь достанешь!
Глаза его так и лучились, и весь он был как масленый блин со своими конопушками и светло-рыжей шевелюрой.
Володька слушал, раскрыв рот, и чувствовал себя полным чуханом. «Бон Джови», Оззи Осборн, «Скорпы» — все эти названия ему ничего не говорили, но, памятуя о «Битлз», он воздерживался от комментариев и старательно делал вид, что восхищен. Однажды, впрочем, и ему удалось посадить одноклассника в лужу. Игорь дал ему послушать «Сектор Газа», и первая же песня показалась Володьке ужасно знакомой. Ее нельзя было не узнать: сначала там шел речитатив под слаженное буханье ног, а потом играло гитарное соло.
— Да это же «Квин», — сказал он Игорю.
— Да иди ты!
— Точно тебе говорю! Я в прошлом году ее у брата слышал. Только там по-английски пели.
Игорь с обидой посмотрел на свою кассету, корешок которой украшала самодельная надпись, сделанная черной ручкой, — «Колхозный панк».
— Наверно, у Хоя стырили, — предположил он.
— Как же стырили, если сам говоришь, что кассета только в этом году вышла?
Игорь не знал, что ответить, и пожал плечами.
— Знаешь что? — сказал он. — Давай смотаемся на «Багратионовскую». Там в ДК Горбунова каждые выходные продают кассеты и пластинки. Они-то точно знают, кто у кого спер. Спорим, что это песня Хоя?
— На что спорим? — подхватил Володька. — Давай на жвачку.
— Не, на жвачку несерьезно. Давай на мороженое в кооперативном кафе.
Володька с уважением посмотрел на Игоря. С тех пор как Володькин отец затеял бизнес с его дядей, Игорь стал крутым: вместо кед носил кроссовки, вместо вьетнамской кепки натянул американскую, и «варенки» у него были не самодельные, а самые настоящие, фирменные. А еще он купил себе черные очки и стал похож в них на рыжего Терминатора.
— Ладно, давай!
Деньги у отца теперь водились, но расставался он с ними по-прежнему туго. Володьке стоило большого труда выцыганить у него сорок рублей.
И поехали. В автобусе какая-то бабка громко костерила Горбачева, одной рукой держась за поручень, а другой размахивая свернутой в трубочку газетой.
— Пенсия восемьдесят рублей, а они цены повышают! Две буханки в одни руки, как при Хрущеве! Дерьмократы с кооператорами жируют, а трудовой народ голодает. И еще про Сталина что-то говорят! Да разве бы Сталин такое допустил? Лагеря, лагеря… В лагерях кто сидел-то? Только троцкисты и евреи.
Какая-то женщина с черно-белым пакетом в руке заспорила с ней:
— Что вы орете на весь автобус? Постыдились бы. Чем вам евреи не угодили? Я работаю с евреями, замечательные люди.
— Да ты сама, наверно, еврейка, — азартно набросилась на нее бабка. — Или из этих, из дерьмократов. Прав был Сталин. Разворовали страну, спасенья нет.
— Вы еще скажите, Гитлер был прав, — пробурчала женщина.
— Заткнись, власовка чертова! — заорала бабка. — Сейчас милицию вызову, разберутся с тобой. Я сорок лет на фабрике Фрунзе! У меня медаль за трудовой фронт есть! Мы родину защищали…
— Знаем мы, как вы ее защищали, — обозлилась женщина. — Лучших людей перестреляли и сгноили.
— Дармоедов стреляли. Таких, как ты. Которые на чужой шее сидели. У меня отца на фронте убило, муж дважды раненный. У него осколок в груди. Каждый день может умереть. Как давление скачет, лежит не встает. Дожили! Думали, жила бы страна, а мы уж как-нибудь. А теперь что? Американцы нам Горбача подсунули и смеются. Про Мишку Меченого даже в Библии написано…
Володьке вспомнилось, как недавно он смотрел по телевизору выступление астролога Глобы, который предсказывал будущее Союза. Он сказал об этом Игорю, и тот ответил:
— Я там только программу «А» смотрю. Остальное — отстой.
— Че, и КВН не смотришь?
— Да ну, у них одни плоские шутки.
Володька пожал плечами.
— Ну и зря. А у нас вечером отец телевизор смотрит. Съезды всякие, «Взгляд», «Прожектор перестройки», Невзорова. Говорит: «Это же история! Ничего вы не понимаете».
— У меня тоже родители «Взгляд» смотрят, — ответил Игорь. — И еще «Что? Где? Когда?». Слышал анекдот про Ельцина? На съезде в зал вбегает мужик с автоматом, поднимается на трибуну и орет: «Кто здесь Ельцин?» Все показывают на Ельцина. Мужик взводит затвор и говорит: «Боря, пригнись». — Володька засмеялся, а Игорь вздохнул. — Быстрей бы уже коммунистов прогнали.
— Ты че, охренел? — вытаращился на него Володька. — Капитализм хочешь?
— Ну да, клево же! У меня предки только этого и ждут. Это ж круто — владеть своим заводом. А? Ну прикинь, просыпаешься ты, а тебе слуги уже завтрак несут. По городу на своей машине с шофером. Здорово!
— Ну да, на машине круто, конечно, — согласился Володька. — Только где гарантии, что у тебя так получится?
— Да ну, было бы желание, — отмахнулся Игорь. — Мне дядя говорил, что, если б у нас разрешили заводы покупать, он бы развернулся, как Билл Гейтс. Знаешь такого? Программы для компьютеров пишет. У него своя фирма есть, «Майкрософт». На него куча народу работает. Самый богатый человек в мире.
— А сейчас ему что мешает развернуться?
— Ну, сейчас все через связи. А связи только у коммунистов есть.
— Так пусть вступит в партию. И вообще, у нас же тоже свои компы есть. Зачем их из-за границы гнать? По-моему, чистый выпендреж. Свое надо доводить до ума, а не за чужими охотиться. Прикинь, если б во время войны мы танки за границей покупали, вместо того чтоб самим строить! Что бы было?
— Ну да, — согласился Игорь.
Возле «Багратионовской» кипел митинг. Перед небольшой толпой человек в пятьдесят выступал с бетонного бордюра бородач в черных шароварах и черной рубахе, с бело-желтым значком в виде перекрещенных мечей на груди. Над толпой реяли черно-бело-желтые флаги, а у подножия бордюра два парня держали транспарант с надписью черными буквами «Бог! Царь! Нация!».
Игорь повёл Володьку в сторону парка. Минут через десять они вышли к ДК Горбунова — массивному зданию с выдвинутым далеко вперед входом из стекла и бетона. Деревянные двери то и дело открывались и закрывались — каждую секунду туда входили и выходили люди с туго набитыми полиэтиленовыми пакетами и спортивными сумками через плечо.
Мальчишки нырнули внутрь и оказались в вестибюле, над которым по всей длине нависал козырек второго этажа. Вдоль стен выстроились разновозрастные мужики, державшие прибитые к палкам таблички с названиями певцов и групп (по-русски и по-английски). У их ног громоздились холщовые сумки и баулы, битком набитые кассетами и пластинками. У некоторых рядом с баулами стояли магнитофоны. По вестибюлю бродило человек сорок: кто-то разговаривал с продавцами, кто-то вчитывался в таблички, а кто-то, прижав магнитофон к уху, кивал в такт еле слышной музыке.
Игорь огляделся и шагнул к ближайшему продавцу — высокому мужику в брюках и полосатой рубашке, чья табличка оповещала, что у него есть Мадонна, «Б-52», Том Петти и еще какие-то исполнители, имен которых Володька прочесть не смог.
— У вас «Сектор Газа» есть?
— Нет.
— А песни их знаете?
Мужик покачал головой, глядя куда-то в сторону.
— А «Квин» знаете? — всунулся Володька.
— «Квинов» знаю.
— Мне про одну песню выяснить надо. Там сначала ногами стучат, а потом на гитаре играют.
— Это вам, пацаны, надо вон к тому, — показал мужик на круглого зализанного человечка в очках и сером костюме, стоявшего у боковой стены. — У него все «Квины».
Володька и Игорь перебазировались к очкарику. Им пришлось подождать, пока тот закончит переговоры с пожилым толстяком в джинсах и белой футболке, который за десять рублей пытался сторговать какой-то «Кайнд оф мэйджик». Очкарик требовал пятнадцать.
— Пятнадцать! — негодовал толстяк. — Она что, с подписью Фредди?
— Монополия! — усмехался очкарик.
— Да иди ты со своей монополией!
Наконец толстяк раскошелился и ушел, и Игорь тут же подкатил с вопросом про «Сектор Газа». Очкарик почему-то развеселился.
— Нет, ребята, этой гениальной группы у меня нет.
— А «Квин»? — спросил Володька.
— А ты читать умеешь? — спросил продавец, показав на свою табличку. Там шли какие-то иностранные слова, среди которых Володька углядел слово «Queen» с непонятными названиями в скобках — наверно, альбомами.
— Нам вон тот человек сказал, что у вас есть, — на всякий случай показал Володька на мужика в полосатой рубашке.
— Раз сказал, значит, есть.
— А они поют вот такую песню? — спросил Володька и опять изобразил мелодию, отбивая ритм ногами и хлопая в ладоши.
— Известная песня, — прервал его очкарик. — Сингл. За пятерку продам.
— Можно ее сначала послушать? — спросил Володька.
Очкарик кивнул. Он достал кассету с головой робота на обложке и вставил ее в магнитофон. Володька поднял магнитофон и прижал его к уху. Послушав несколько секунд, довольно улыбнулся.
— Ага, она. На, убедись, — протянул он магнитофон Игорю.
Тот слушал с полминуты, затем спросил очкарика:
— А можно погромче?
— Нет, не разрешают. Иначе тут такая какофония начнется!
— Ну, так что? — спросил Володька товарища.
— Не знаю, — пожал тот плечами, ставя магнитофон на место. — Похожа, но вроде не она.
— Да ты офонарел, что ли? — воскликнул Володька. — Одна и та же песня. — Он повернулся к очкарику. — А можно, мы свою кассету вам поставим и послушаем? Нам надо песни сравнить.
— Пятьдесят копеек, — ухмыльнулся очкарик. — И любой каприз за ваши деньги.
Володька залез в карман и вытащил сложенные банкноты.
— У меня только по пять рублей, — сказал он.
— Ничего, я дам сдачи. Что вам послушать?
— Доставай свою, — велел Володька Игорю.
Тот посерел.
— Свою я дома забыл.
Володька развел руками.
— Ну, ты молодец!
— Ты че, думаешь, я нарочно?
— А че, нет?
— Нет!
— Ну да, так я и поверил!
— Я че, вру, по-твоему?
— Я этого не сказал.
— Ну, так скажи!
Володька понял, что Игорь скорее сдохнет, чем признает поражение. Но Володька тоже не собирался отступать.
— Ну, че тогда, возьмешь дома кассету, и еще раз съездим? Или нет, погоди! Я сейчас куплю эту песню, а потом сравним.
Игорь пожал плечами.
— Бери, если денег не жалко.
— Не жалко!
Володька отдал очкарику синюю бумажку с изображением Спасской башни, взял кассету и сунул ее в карман.
— А че там с мороженым? — спросил он. — Кто проставляется?
Игорь опять пожал плечами.
— Я тут на Кутузовском хорошее кафе знаю, — сказал он. — «Марьям». Давай скинемся пополам, а потом дома послушаем песню, ну и решим, кто кому должен.
— Давай.
Они двинулись к Кутузовскому проспекту.
— А че там, в этом кафе? — спросил Володька.
— Нормальная еда, а не котлеты из столовки. У меня отец, когда в ГДР мотался, колбасу оттуда привозил, конфеты, водку, шоколад. Объеденье! А в Западном Берлине, говорил, вообще лафа, прикинь! И очередей нет.
Володька засопел.
— Че, может, нам и войну надо было им проиграть? — зло произнес он.
— При чем тут война? — не понял Игорь. — У нас тоже много хорошего… Было бы зыко зарабатывать тут, а жить там, а? У меня отец говорит, Ельцин Горбача спихнет. И золото партии в оборот пустит. Я на месте Горбачева в Прибалтику армию бы ввел, а то че они там! — внезапно перескочил он на другую тему.
— Он и ввел, — мрачно сказал Володька. — Тока тебе-то что за дело? Ты ж свалить хочешь.
— Если Союз развалится, тут же не заработаешь ни фига. Дядя Гриша говорит, что нужен четкий лидер. Как Ельцин. Над ним партия не стоит, он бы из Союза Америку сделал. Чтобы из банка можно было денег сколько хочешь брать, а не как сейчас.
— У меня отец тоже за Ельцина, — сухо сказал Володька. — Но он вообще-то против капитализма.
— Против капитализма, а с дядей Гришей кооператив сделал, — засмеялся Игорь.
— Ну а че, при нэпе тоже были кооперативы! — огрызнулся Володька.
Игорь промолчал, потому что первый раз слышал о нэпе. Володьке доставляло удовольствие раз за разом щелкать его по носу, играя на невежестве товарища во всех областях, кроме музыки и фантастики. Не потому даже, что когда-то тот вместе с другими прессовал его в классе, нет. Просто таким образом Володька утверждал свой уровень: не им помыкают, а он помыкает. Да что Игорь! С сорока рублями в кармане Володька вообще чувствовал себя хозяином положения. Захотел — купил аудиокассету, захотел — пожрал в дорогом кафе! Сказка!
— Дядя Гриша тоже за коммунистов, — сказал Игорь. — Он отцу выговорил, что, мол, зря из партии вышел. Партийным легче компьютеры закупать. А так ему приходится у перекупщиков брать втридорога. Они позавчера спорили по телефону. Отец потом на матушке сорвался.
— Отец тоже так говорит, — сказал Володька. — Когда с тетей Ниной обсуждал, куда деньги летят. А сам дом покупает под Серпуховом.
Наконец они добрались до кафе. Действительно, это была не столовка и даже не «Макдональдс». На полу лежал толстый красный ковер, окна были занавешены плотными зелеными шторами, на стенах висели картины с изображением гор.
Цены были написаны мелом на доске, висевшей поверх стойки с витриной.
— Не так и дорого, по-моему, — осторожно сказал Игорь.
Володька пробежал глазами меню. Названия были какие-то странные, будто взятые из фильмов о дореволюционной жизни: «телятина холодная», «язык копченый», «ассорти “Восточная сказка”», «шашлык по-тбилисски» и все в таком духе. Стоило все это изобилие от двух до восьми рублей. Охренеть можно!
— Ну че, остаемся? — спросил Игорь.
— Ладно, давай, — неохотно согласился Володька. — А что у вас за напиток? — спросил он веселую, коротко стриженную продавщицу за стойкой.
— Из сухофруктов, — ответила та. — Будете брать, мальчиши? У нас и мороженое есть.
— Мы всерьез пришли поесть, — напыжился Володька.
— Одно другому не мешает, — сказала продавщица.
— Мне салат оливье и жареную картошку с говяжьими котлетами, — уверенно протарахтел Игорь, будто всю жизнь ходил по таким местам. — И кока-колу.
— А вам, молодой человек? — спросила продавщица Володьку.
— Мне то же самое. Только не кока-колу, а пепси.
— Пепси нет.
— Тогда компот.
— Хорошо.
Игорь выбрал столик.
— Вот это жизнь, Вован!
— Ниче так, — согласился Володька, прикидывая, во сколько встал бы ему этот обед, если б он проиграл спор. — Так че, когда кассету будем слушать? Сегодня?
Игорь помотал головой:
— Сегодня не могу. Да и завтра тоже. Давай я тебе позвоню.
— Чек сохрани. Чтобы знать, сколько ты мне должен, — усмехнулся Володька.
— Еще кто кому должен! — ответил Игорь и тут же поменял тему: — Отец рассказывал, что в Западном Берлине «Макдональдс» — последняя забегаловка. Там обычные кафе выглядят как наши рестораны, прикинь! Остался бы царь, мы бы тоже так жили!
Володька вспомнил вылизанный туалет в «Макдоналдсе» и взвился:
— Че ты гонишь? Ты вообще был в «Макдональдсе»?
— Был.
— Ну и че, это — обычное кафе, по-твоему?
Игорь пожал плечами.
— Не знаю. Может, он в Берлине не такой. — И опять, едва запахло жареным, заговорил о другом: — Анекдот слышал? Горбачев попал в будущее. Идет в магазин. Там — полные прилавки. «Дайте полкило ливерной колбасы». — «Да вы что! Мы ее даже коммунистам в концлагерях не даем!»
Володька скупо улыбнулся.
— Ты что же, за фашистов? — спросил он.
— С чего ты взял?
— Потому что они коммунистов в концлагерях держали.
— Зануда ты какой-то. Ничего в анекдотах не понимаешь.
— Понимаю. Если они смешные.
— Он смешной.
— Что смешного? Коммунисты в концлагерях?
Игорь вздохнул.
— Иди в жопу.
***
Отец вернулся в семь, сияя, как начищенная тарелка.
— Ну, вот и сделано дело! Теперь мы — владельцы усадьбы! — объявил он, водрузив тяжелый черный портфель на обувную полку.
Тетя Нина поцеловала его в щеку.
— Я тебя поздравляю, Виктор!
— Придется затянуть пояса. Володька, никакого тебе пока видика!
Володька, тоже вышедший встречать отца, надулся.
— А ведь обещал!
— Все будет! Но позже.
— Когда?
— Посмотрим. Как только, так сразу.
— Я как раз шпроты купила, — сказала тетя Нина. — Будем праздновать! Откроешь вино?
— Обязательно! Только сначала руки помою.
Тетя Нина ушла на кухню, а Володька скрылся в своей комнате и углубился в чтение Пикуля.
Сполоснув руки, отец тоже прошел на кухню.
— Володя! — крикнула тетя Нина. — А ты с нами отмечать не будешь?
— А мне-то зачем?
Тетя Нина прошла к нему в комнату, тихо сказала:
— Ну посиди хоть немного. Он так долго ждал этого!
Володька мрачно вздохнул, захлопнул книжку и потащился на кухню.
— Ну что, сын, готов стать кулаком? — поприветствовал его отец, опершись локтем на стопку вложенных друг в друга тетрадок с бухгалтерскими упражнениями тети Нины (она уже полгода ходила на курсы перепрофилирования).
Володька сел на табуретку и вопросительно посмотрел на отца.
— Теперь у нас своя землица есть! Родовое поместье!
— Как у дворян, что ли?
— Как у дворян. Ну что, выпьем, может? — сказал отец. — Володька, ты будешь?
— Не, я не хочу.
— Ну, а мы хлопнем! Да, Нина?
— Конечно, Виктор! Такое событие! — Тетя Нина поставила тарелку с дольками сыра и сервелата, угнездив ее между бутылкой крымского вина и открытой банкой рижских шпрот. — А может, есть кто хочет? — спохватилась она. — У меня там гречка на молоке…
— Не, я не голодный пока, — сказал Володька, беря двумя пальцами жирный кусочек колбасы.
— А я бы пожевал, конечно, — сказал отец. — Обедал-то в два.
Тетя Нина кинулась к холодильнику. Налила в кастрюлю молока и поставила на плиту.
— Ну ладно, давайте уже выпьем, — сказал отец. — Володька, ты точно не хочешь?
Володька перехватил взгляд тети Нины и нехотя кивнул.
— Ну ладно, давай и я немножко.
— Во, это дело! — обрадовался отец. — Нина, есть там третий бокал?
Тетя Нина достала из настенного шкафа пыльный бокал для компота, сполоснула его под краном и поставила перед Володькой.
— Только много не лей, — сказала она отцу. — Ребенку еще шестнадцати нет.
— Да я каплю только. — Отец разлил вино по бокалам, плеснув Володьке на самое дно, и провозгласил: — За сельское хозяйство!
Все выпили. Володька скривился от горечи и поспешил заесть ее сыром. Отец подмигнул ему:
— Будем выращивать капусту и свеклу. Энзэ на черный день. И летом будет куда выехать. Там озеро неподалеку. Картошка своя будет! Чувствуете, а? Захотим — съедим, захотим — продадим.
Тетя Нина, стоя у плиты, млела от счастья. Володька отстраненно жевал сыр, морально готовясь к выездам на картошку.
— Там баня есть! — захлебывался отец. — Настоящая баня! Ее только паклей затыкать и трубу прочистить — и можно мыться! Вместо плетня забор поставим. С воротами. Собаку заведем. Хочешь собаку, Володька?
— Нет.
— Ну, значит, кошку. Чтобы мышей нам ловила. Палисадник разобьем. На чердаке можно даже зимний сад устроить. Жизнь-то налаживается, а?
— Как ты вовремя с этими компьютерами подсуетился, — вставила тетя Нина.
— Это да. Ну и Григорию, конечно, спасибо. Он все организовал. С меня — только деньги. — Отец с удовольствием потянулся, как после сна, и сказал: — Завтра же с работы уйду. В свой дом переселимся. Свиней заведем, кур, будем на полной самоокупаемости.
— А как же моя школа? — встрепенулся Володька. — Опять, что ли, менять?
— Поменяешь. Первый раз, что ли?
Володьку аж переклинило. Ну да, отцу-то начхать, а ему снова авторитет зарабатывать.
— Вот еще! Не хочу я ничего менять.
Отец потрепал его по голове.
— В последний раз, Володька. Здесь-то у нас только временная остановка. Осядем там и больше никуда не сдвинемся.
Зашипело молоко, и тетя Нина кинулась снимать кастрюлю.
— Ну что, я накладываю гречку? Володя, ты точно не хочешь?
— Точно. Батраков нанимать будешь? — хмуро спросил Володька отца. — Кулаки же нанимали.
Отец захохотал.
— Посмотрим, Володька. Не гляди таким сычом. Привыкнешь к новой жизни и еще спасибо мне скажешь.
— А мне что же, тоже с работы уходить, Виктор? — спросила тетя Нина.
— Конечно. Будешь настоящая русская хозяйка. Может, еще и печь поставим, ха-ха.
— А сейчас там что? — спросила она.
— Газ. Чуешь, как нам повезло? Я когда менял квартиру, то брал, не глядя. А теперь вот смотрю и радуюсь. Как же повезло! Свой дом! Свой!
— Я в комнату пойду, ладно? — уныло спросил Володька.
— Иди, — согласился отец.
Володька ушел и открыл книжку.
— А как же ты за кооперативом следить будешь? — услышал он голос тети Нины. — Делами-то Сиверцев заведует. А он — здесь.
— И что? Телефон зачем создан?
— А там есть телефон?
— Автомат. Пока достаточно.
— Ну не знаю, Виктор.
Отец заспорил, тетя Нина осторожно возражала, а Володька скрипел зубами от злости. Чем там заняться, в этой дыре? Еще и горбатиться придется с утра до вечера. Тут хоть сделал уроки — и гуляй себе. А там отец заставит в огороде копаться или сарай чистить. На хрен это надо? А еще коммунист! Правильно Сталин кулаков давил.
На кухне уже обсуждали практические вопросы: налоги и прописку.
— Так нам с тобой тогда расписаться надо, Виктор, — сказала тетя Нина. — Иначе как же?
— Отличная идея! Давно пора.
— Боже мой, это все так внезапно! Я как-то растерялась…
— Приятный сюрприз, да? В Москву будем возить овощи со своего огорода. Как фермеры. Сейчас им большие льготы пойдут, потому что колхозы на ладан дышат. Кому страну кормить? Если все получится, расширимся, поставим дело на широкую ногу… Как в «Рабыне Изауре» — фазенда и плантации!
— В «Рабыне Изауре» на полях негры работали, — напомнила тетя Нина.
— А мы что, негров не найдем? — захохотал отец.
Зазвонил телефон.
— Да? — подняла трубку тетя Нина. — Виктор, это тебя.
— Я слушаю, — донесся до Володьки беззаботный голос отца. — Да. Да. Да. — Голос его изменился. — Хорошо, сейчас. Повторите, пожалуйста, адрес. Сейчас… Нина, ручку и бумагу. Срочно!.. Так, записываю. Угу, хорошо. А что стряслось? А, понял. Да, сейчас выезжаю. Это милиция, — сказал отец, повесив трубку. — С Сиверцевым что-то случилось. Просят подъехать.
— Вот так номер! И что, поедешь?
— А у меня есть выбор? Может, намухлевал чего-то. Наверно, не стоило устраивать офис у него. Знал я, что помещение надо снимать…
— Что уж теперь корить-то себя? Может, ничего страшного.
— Ну да, ничего страшного — в милицию вызывают.
Отец прошел в прихожую, начал натягивать ботинки.
— Документы не забудь, — напомнила тетя Нина, проследовав за ним.
— Да вон они, в портфеле.
— Портфель-то здесь оставь. Тебе там только паспорт пригодится.
— Это да, — растерянно пробормотал отец.
Володька поднялся с дивана, встал в проеме двери.
— Может, мне с тобой пойти? — спросил тетя Нина.
Отец потерянно глянул на нее и махнул рукой.
— Да ну, тебе-то зачем? Если арестуют, я тебе позвоню, — криво ухмыльнулся он.
— Скажешь тоже, Виктор! Ну, с богом! — поцеловала она его.
— Да, — отозвался отец.
Он открыл дверь и вышел. Тетя Нина перекрестила его вдогонку.
В Серпухов они так и не переехали.
Глава двадцать первая
Что же делать?
— Это ваш Сиверцев их навел, — говорил Евгений, везя Людмилу с дочерью за город. — Сначала выбил адрес дома, где держат Стеллу, а затем бросился его штурмовать. Решительный парень! Хорошо, что его застрелили. Да, Людмила Геннадиевна, хорошо! Я понимаю, вы шокированы, но это, право слово, очень удачный исход для нас с вами. Иначе гореть бы нам, как свече на ветру! А так еще есть возможность избежать неприятных вопросов от Олега Максимовича. Он сейчас занят войной с «ореховскими», и это нам на руку. К тому же после перестрелки в Битцевском парке совсем не расположен общаться с милицией. Вы понимаете, что от раскрытия нашей маленькой тайны нас отделяет всего один допрос Олега Максимовича как пострадавшего? Подумайте об этом!
— Это вы подумайте. Если Силантьев будет задавать мне вопросы, я все выложу. Молчать не стану. Мне важно было вернуть дочь. Любыми средствами. Я это сделала. А как вы будете выкручиваться, это ваши проблемы.
— Неужели в вас нет благодарности, Людмила Геннадиевна?
— Я мать и должна заботиться о детях. Вы что, мой ребенок? Буду тонуть и вас за собой утащу. Так и знайте.
— А вы изменились, Людмила Геннадиевна!
— Знаете, Евгений, меня уже давно мучает вопрос: как такой человек, как вы, — воспитанный, образованный — стал сотрудничать с таким гопником, как Силантьев? Может, расскажете?
— И вопросы задаете отважные. Что ж, извольте. Олега Максимовича воспитала улица, а меня — тюрьма. Да-да, не удивляйтесь! Я же — бывший цеховик, отсидел за то, за что сейчас почетные грамоты дают. В тюрьме усвоил одно правило — не светиться. Так что пускай Олег Максимович сияет как звезда, а я в теньке постою.
Что же делать?
Добротный деревенский дом за высоким забором. Один этаж, чердак, сарай, баня, туалет. Таких в Челюскинском — десятки и десятки. Ворота открыл Шестун.
— А он здесь откуда? — спросила Людмила.
— А вы думали, одна здесь будете? — сказал Евгений.
— Вы обещали Ирку привезти.
— Привезем, не беспокойтесь.
— Телефон там хоть есть?
— Чего нет — того нет.
— Просто замечательно, — сказала Людмила.
И лишь сейчас она вспомнила, что так и не отправила письмо матери. Лежит себе, горемычное, в тумбочке. А если Силантьев найдет?
Что же делать?
— Шестун, ты так и будешь у меня над душой висеть?
— Олег Максимович сказал никуда не отлучаться.
— А что мы есть будем? Сгоняй-ка в магазин.
— Олег Максимович…
— …Ничего не узнает. Олег Максимович, кажется, думает, что мы здесь будем питаться святым духом. Ты учти, тебе все равно в Москву за детским питанием придется мотаться. Здесь же его нет.
— Да здесь вообще ничего нет, Людмила Геннадиевна. Я тут прошвырнулся по магазинам — одна томатная паста и лавровый лист. Сигареты, правда, есть. В Москве нет, а здесь есть. Втридорога, но есть.
— Сдались мне твои сигареты… Телевизор, что ли, включи. Тоска на душе.
Что же делать?
Первые два дня Людмила каждую минуту ожидала, что приедет Силантьев и вышвырнет ее на улицу. «И дочь свою забери. Я ублюдка растить не буду». Она так явственно воображала себе эту сцену, что вздрагивала при любом громком звуке с улицы. Эх, был бы здесь телефон!.. Она уже жалела, что оттолкнула Хвостовского. Надо было ловить момент, а не изображать оскорбленную невинность. Но как теперь с ним связаться? Он предлагал держать связь через Ирку. А где Ирка? И письмо не отправишь. Мама там с ума сходит. Когда они с ней разговаривали последний раз? Не упомнишь. То одно, то другое. Столица!
Что же делать?
Хорошо, что она не забыла прихватить грузовичок. Он — ее самый верный спутник. В радости и в горе, как говорится. Черные колеса, зеленая кабина, оранжевые лавки в кузове. Интересно, Володька вспоминает о нем? Он так любил с ним играть. А Гуляеву, тварь, в порошок надо стереть. Чтоб неповадно было, гадине. Увести у нее Хвостовского — и дело с концом. Заслужила.
Что же делать?
— Боже мой, Ирка, я так рада тебя видеть! Уже и не верила, что встретимся! А Олег Максимович знает, что ты здесь?
— Конечно. Это он велел Евгению Петровичу меня привезти. Чтоб вы здесь в одиночестве с ума не сошли.
— Надо же! Проявил заботу. Ну что там? Как?
— Хвостовский звонил два раза. Спрашивал про вас.
— Господи боже… Ну и как мне поступить, по-твоему?
— Я уже сказала свое мнение, Людмила Геннадиевна. Не упустите шанс.
— Но ведь это же… Как я буду в глаза мужу смотреть?
— Я слышала, Хвостовский больше не живет с Ларисой Семеновной.
— О боже мой, боже мой!..
— А Олег Максимович там как?
— Взялся скупать сахарные талоны, менять их на табачные, а сигареты продавать через ларьки. В Москве уже хлеба нет, Людмила Геннадиевна! Говорят, провокация партаппарата. А вокруг табачных ларьков — очереди в несколько колец.
— Конец света. А я вчера по московской программе услышала в криминальной хронике: рядом с парком Коломенское найден неопознанный труп хорошо одетого мужчины. Без головы. Встревожилась, погнала Шестуна в Москву. Мы же тут отрезаны! Не позвонить, ничего…
— Людмила Геннадиевна, при всем уважении к Олегу Максимовичу — если вы думаете, что он хорошо одевается, то сильно заблуждаетесь.
— Ну и слава богу! А ты не смотрела «Ялту-90»? Там на Бурцевой та-акой костюм был! Белый, с иголочки. А еще мне серьги ее понравились.
Что же делать?
— А вы «Интердевочку» смотрели, Людмила Геннадиевна? Сейчас чего только не снимают! Лишь бы грязь показать. А еще в кино идет «Битва трех королей». С Клаудией Кардинале! Я в «Советском экране» читала. Совместное производство с Италией и Марокко.
Без Ирки она бы тут сошла с ума. До Людмилы только сейчас окончательно дошло, что Сиверцев погиб. И это внезапно вызвало у нее угрызения совести. Каким бы он ни был, но всё-таки муж. Официальный! Часть ее жизни. И как бы она к нему ни относилась, смерти его она не желала. Тем более, как ни крути, благодаря ему вызволили Стеллку.
Сейчас, возвращаясь памятью к жизни с Сиверцевем, Людмила поняла, что он не был, черт побери, таким уж плохим человеком! Неуравновешенным — да, лентяем — да, но не подлецом, мерзавцем или бандитом (в отличие от некоторых). А теперь, когда его не стало, Людмила чувствовала себя виноватой.
К счастью, Ирка своей болтовней отвлекала ее от таких мыслей.
— Когда в следующий раз поеду за «Симилаком», могу звякнуть Хвостовскому. Он ждет вестей от вас, Людмила Геннадиевна!
— Ты на что меня толкаешь, Ирка?
— Да бросьте вы! Я давно говорю — ловите удачу.
— А как же Шестун? Его-то куда денем?
— Скажу, что забыла купить памперсы, пусть смотается за ними. А мы тем временем… — Ирка лукаво задвигала глазами.
— Боже мой, боже мой, — Людмила испуганно закрыла лицо ладонями.
Почему-то ей опять вспомнилась давешняя сережка. Как же надо мыть полы, чтобы ее потерять?
Что же делать?
— Людмила Геннадиевна, а это что такое? — спросил обомлевший Шестун.
— Дай сюда, — отобрала у него Людмила вибратор. — И нечего лазить по чужим вещам!
— Так я не лазил. Вон, на кровати у вас лежало.
— И в комнату ко мне без спроса не входи! Понятно?
— Понятно. Я только хотел спросить: если завтра на пару часиков отлучусь, вы же не скажете Олегу Максимовичу? Брат переезжает, попросил стиралку перевезти.
— Не скажу. Езжай. Хоть на целый день.
— Не, на целый день не надо. Спасибо!
Что же делать?
— Слушай, Ирка, а ты где с моим мужем пересеклась? Откуда знаешь, что он по сахарным талонам сигареты взялся отоваривать?
— Евгений Петрович говорил. Так-то я с ним не общаюсь. Заехала просто ваши вещи взять. Ну и перекинулись двумя словами. Что вы решили с Хвостовским?
— Ой, Ирка, ты на меня на дави! У меня и так мысли в расстройстве.
— Ухо́дите от ответа, Людмила Геннадиевна! Скажите уже начистоту — вам нравится Хвостовский или нет? Я тогда и донимать вас не буду.
— Ну что за вопросы! Мне даже отвечать на них неудобно! Я замужняя женщина, в конце концов. У меня ребенок… И вообще, что ты пристала? Какое тебе дело?
— Разумеется, это не мое дело, Людмила Геннадиевна. Но я же не слепая. Вам хочется, но вы боитесь, правда? Людмила Геннадиевна, никто за вас не примет это решение.
Тут она была права. Она всегда оказывалась права. Людмила думала об этом каждый день. И каждый день твердила себе: да, Хвостовский лучше Силантьева, но и Силантьев был лучше Сиверцева! И к чему в итоге все пришло? Она с ребенком прячется от каких-то бандитов бог знает где. Стоило ли ради этого рвать с Сиверцевым (упокой господи его душу!)? И где гарантии, что с Хвостовским будет все серьезно? А если он охладеет через месяц? Мужики — они такие, особенно богатые. Нужно сразу поставить условие: женись! Откажется — тогда до свидания!
Но для этого надо с ним поговорить. Встретиться втайне от Силантьева. То есть сделать то, что и предлагала Ирка. Как всегда, она была права.
Что же делать?
Так что же — решаться или нет? Может, лучше синица в руке? Но какая это синица? Сплошная зыбкость. На Силантьева надейся, а сам… Сегодня он на свободе и при деньгах, а завтра — в Воркуте или вообще под землей. И кто тогда обеспечит Стеллкино будущее?
Правильно мент говорил: «Не ждите, что он женится на вас. У воров это не принято». У воров! Вот с кем она живет — с вором. И мало того что с вором, так еще и со лжецом. Обещал завязать с криминалом, а сам по уши в аферах и разборках. С одними бандитами водится. А лексикон его… Как можно растить дочь в такой атмосфере? Силантьев не оправдал надежд. Такой отец Стеллке не нужен.
Но окажется ли Хвостовский лучше? И как он отнесется к Стеллке? Вопрос!
Что же делать?
Ирка купила в ларьке «Союзпечати» «Московский комсомолец». На первой странице красовалось объявление об уроках орального секса.
— Наконец-то! — сказала она Людмиле. — Может, и для мужиков лекции по сексу придумают? Хоть научатся чему-то. Они же у нас такие отсталые, просто ужас…
— Ну не знаю, — пробормотала Людмила. — Это как-то чересчур.
Несколькими днями ранее она сама наткнулась на телепередачу, где иностранец учил надевать презерватив. Не на себе, конечно, а на имитациях, но все равно. Выставили, понимаешь, раскрашенный резиновый член на весь экран. Стыдоба! «Я всегда ношу с собой несколько. — У вас такая непредсказуемая половая жизнь?»
— Иностранные мужчины более раскованны, — сказала Ирка. — Знают, как доставить женщине удовольствие. А наши — просто тюфяки. Только и умеют, что пыхтеть над ухом. Кстати, что вы надумали с Хвостовским? Смотрите, сорвется с крючка!
— Ох, Ирка… ладно. Позвони ему. Попытка не пытка. Только это… Шестуна надо будет куда-нибудь сплавить.
— А давайте попросим его привезти вашу теплую одежду. Вы же ничего не взяли из квартиры.
— Точно! Какая ты сообразительная!
— Знаете, я так рада, что вы решились! Больно смотреть, как мучаетесь. А с Хвостовским вам, право слово, будет намного лучше! Разве я плохое посоветую?
— Что бы я без тебя делала, Ирочка?
Ну, вот и сделано
Увидев в окно въезжающую во двор красную «Тойоту», Людмила схватилась за сердце и села на диван. Даже сейчас она сомневалась, стоит ли идти на это, и обкусывала ноготь, бродя из комнаты в комнату. И вот началось. Поздно трубить отбой. Как повести себя? Что сказать? Дежавю какое-то. Жизнь идет по кругу.
— Здравствуй, Люда!
На этот раз Хвостовский был в джинсах, кроссовках и кожаной куртке — вылитый кооператор или наперсточник. Странный наряд для встречи.
— Здравствуй…те, Михаил…
Хвостовский тихо закрыл за собой дверь, подошел к ней, обнял осторожно и вдруг, не сказав ни слова, принялся жадно целовать в лицо и шею.
— Я так ждал… надеялся… уже и не верил…
— П-подождите, — сказала Людмила, вырываясь. — Ирка может войти.
— И что?
Действительно. Как будто это не Ирка организовала их встречу.
— У меня к вам серьезный вопрос, Михаил, — сказала Людмила, мягко отстраняясь от него. — Вы тогда у подъезда… говорили серьезно?
— Абсолютно.
— У меня дочь, вы же знаете? Кстати, а как ваш новорожденный? Я даже не знаю, как его зовут. Сижу здесь как в каменном мешке.
— Артур. Мы с Ларисой сейчас решаем, с кем останутся дети. Наше идиотское законодательство почему-то оказывает предпочтение матерям… Простите, если задел.
— Нет, ничего. Но разве это плохо?
— Зависит от матери, — вздохнул он. — Шантажировать меня детьми я ей не позволю.
Людмила промолчала.
— Люда, — начал Хвостовский, — вы же не зарегистрировали своих отношений с Силантьевым, верно?
— Да.
— Тогда… нам ничего не мешает.
— А сам Силантьев? Между прочим, вы будете заботиться о моей дочери?
— Конечно. Артур и Стелла — отличные имена для детей. Как брат и сестра.
Людмила вздохнула. Она так и не решила для себя, чего хочет от этого разговора. Чтобы выиграть время, принялась живописать Хвостовскому, как намучилась за последние полгода. Но, не окончив речи, спросила:
— В каком качестве вы меня видите?
— В качестве жены.
— Официальной?
— Не понял.
— Ну, гражданской или официальной? Сожительницей я быть не согласна. Мне уже не двадцать лет, да и ребенок на руках.
— Официальной…
Чувствуя ее неуверенность, Хвостовский взялся пылко убеждать ее, что приехал с чистыми намерениями и бояться нечего. Он говорил минут десять, потом будто вспомнил что-то и осекся.
— Простите, Ирина сказала, что у нас не больше пары часов. Если вы согласны на мое предложение, тогда нам надо поторопиться. Вы же, наверно, захотите взять какие-то вещи…
— Вы хотите увезти меня прямо сейчас?
— Разумеется. Чего ждать?
Людмила оторопела. Такого оборота она не предполагала. Если сегодня перебираться к Хвостовскому, что делать с вещами, оставшимися в силантьевской квартире? Хорошо хоть грузовичок не забыла прихватить. И вибратор… Может, лучше сначала перевезти сюда барахло, а затем уже бежать к Хвостовскому?
Она не успела додумать, потому что во дворе опять раздался шум мотора, и, к изумлению Людмилы, туда медленно вкатилась знакомая до боли бежевая «копейка» Евгения.
Хвостовский заволновался. Вскочив, глянул в окно и спросил у Людмилы:
— Муж?
— Н-нет. Его помощник. Вам надо спрятаться. Потом я вас выведу.
— А моя машина не вызовет подозрений?
Людмила в панике закусила костяшки пяльцев. Из глаз ее брызнули слезы.
— Что же делать? Миша, я не знаю, как поступить.
Хвостовский выпрямился.
— Ладно. Раз такое дело… Я разберусь.
— У него может быть оружие, — предупредила Людмила.
Хвостовский не ответил. Он стоял, уперев ладони в бока, и ждал событий. Дверь распахнулась, и вошла Ирка.
— Людмила Геннадиевна, там Евгений Петрович… — растерянно произнесла она.
Евгений вошел следом и остановился как вкопанный.
— А вы здесь какими судьбами? — спросил он Хвостовского, от удивления забыв поздороваться.
— У меня серьезный разговор к вашему начальнику.
— К моему начальнику? — хмыкнул Евгений. — Нескоро вы его теперь увидите. — Он перевел взгляд на Людмилу. — Я избавил нас обоих от бремени, Людмила Геннадиевна. Уж не знаю, радостная это для вас новость или нет.
— О чем вы говорите? — пролепетала Людмила.
Евгений тяжело посмотрел на Хвостовского.
— Вот что, Михаил Анатольевич! Если желаете побеседовать с Олегом Максимовичем, милости прошу в Лефортово.
Ирка ойкнула и прикрыла рот ладонью.
— А пока я бы хотел кое-что сообщить Людмиле Геннадиевне. С глазу на глаз.
— Я не оставлю ее одну, — ответил Хвостовский.
— А вы ей кто?
Людмила обменялась с Хвостовским взглядами. Евгений понимающе покачал головой.
— Что ж, ясно. Тем лучше. Теперь, когда Людмила Геннадиевна свободна, будет кому позаботиться о ней. Михаил Анатольевич, оставьте нас на несколько минут, будьте добры.
— Предупреждаю: если вы причините Людмиле Александровне вред…
— Не беспокойтесь. Я лишь поделюсь с ней кое-какой информацией. Не для чужих ушей.
— Ладно. У вас пять минут. Мы будем ждать за дверью. — Хвостовский и Ирка вышли, закрыв дверь.
Евгений медленно подошел к Людмиле и встал перед ней, буравя тяжелым взглядом.
— Людмила Геннадиевна, я дал показания на Олега Максимовича.
— Какие показания?
— В милиции. Рассказал о стрельбе в Битцевском парке и некоторых других вещах. Ему светит лет десять. — Евгений вздохнул. — Это вы вынудили меня так поступить. Если бы не ваша затея с бывшим мужем…
— Ой, бросьте! Сами, небось, мечтали отнять у него дело.
Евгений постоял немного, глядя в пол, потом развернулся и направился к выходу.
— Возможно, вас будут вызывать на допросы, — бросил он напоследок. — Но это уже не моя забота.
— Эй, подождите! — спохватилась Людмила. — А его деньги?
— Их конфискуют. Но вы в любом случае не могли бы на них претендовать. Кто вы ему? Приживалка, не более. У вас день на то, чтобы вывезти из квартиры вещи. Счастливо оставаться!
Он вышел, и в комнату влетели Хвостовский и Ирка.
— Ну что? Как? — спросила Ирка.
Людмила скрипнула зубами, уязвленная до глубины души словами Евгения.
— Михаил… Миша, — подняла она глаза на Хвостовского. — Поехали.
Хвостовский кивнул и вышел. Ирка по-прежнему таращилась на Людмилу.
— Что сказал Евгений Петрович?
— Силантьев сядет на десять лет, — сухо ответила Людмила, поднимаясь. — Давай собираться, Ира. Господи, лишь бы Стеллка не проснулась!
Глава двадцать вторая
Егор Сергеич Авдеев хоть и разменял седьмой десяток, но дедом себя признавать не хотел. Был он энергичен и бодр, что неустанно доказывал самому себе, вывозя любовницу на очередной пикник. Да и мать, как в детстве, звала его Гогой. Ну какой дед?
Когда в прошлом году родная АЭС, которой он отдал последние пятнадцать лет, спровадила его на пенсию, Егора Сергеича это неприятно поразило. Не то чтобы он не ожидал такого поворота, но в глубине души надеялся, что его оставят в строю. Собственный возраст представлялся ему абстрактной математической величиной, не имеющей отношения к жизни. Сам себя он ощущал лет на сорок, не больше.
Неприятно ошарашил и размер пенсии. Даже со всеми надбавками за вредность Егор Сергеич почувствовал, будто из дворца его швырнули в канаву. Маяться в очередях вместе со старичьем ему было невыносимо. Пораскинув мозгами, Егор Сергеич понял, что город неудержимо теряет свой советский шарм, а потому решил переквалифицироваться в работника сельского труда. Опыт имелся — после войны Егор Сергеич, прежде чем поступить в Политех, пару лет оттрубил механизатором-комбайнером. Тот период оставил у него не слишком приятные воспоминания: вместо денег он получал натурой по числу трудодней, а все развлечения сводились к походу на танцы с чекушкой самогона в сапоге.
Но теперь ситуация поменялась. Уже год как землю разрешили покупать и продавать. Окрестности Алексеевска быстро обросли фермерскими хозяйствами, а колхозы массово преобразовывались в ОАО. Такие условия Егора Сергеича устраивали куда больше. Тем паче что у него было конкурентное преимущество перед бойким молодняком: имея пенсию, он мог пойти на понижение зарплаты. «Почему бы не тряхнуть стариной?» — рассудил Егор Сергеич. Конечно, нынче комбайны не чета прежним, но если шестнадцатилетний пацан сумел научиться ездить на них, неужто пенсионер с высшим техническим не совладает с новыми механизмами?
Была одна проблема — жена. Три года назад Надюха пережила инсульт и начала страдать провалами в памяти. Даже родного мужа стала забывать. «А вы кто? Вы за мной ходите?» — спрашивала она все чаще, когда видела Егора Сергеича. У того волосы на голове шевелились от такого зрелища. Шутка ли: женщина, с которой ты прожил сорок лет, смотрит на тебя как на чужака. А ведь совсем недавно вместе с ней мыкались по баракам, стояли в очередях за детским питанием, пели новогодние песни. Хорошо еще, что Витька, сын, не увидел этого. Зато увидела Машка, которую Надюха забыла напрочь. Поначалу дочь помогала ухаживать за матерью, но после того, как Надюха стала путать ее с покойной подругой, сказала: «Извини, пап, но дальше не могу. Боюсь, что свихнусь от этого».
Машка советовала отправить Надюху в дом престарелых, но Егор Сергеич колебался. Все-таки столько лет бок о бок, какая бы она ни была, жена ведь, да и люди осудят. Скажут: «Сплавил супругу, чтоб не мешала с любовницей развлекаться». И так уже мать укоряет — хватит, мол, гонять лебедей, подумал бы о Надежде, ей недолго осталось.
К матери он и решил сегодня наведаться. Может, она займется Надюхой? Не одна, конечно, — с сиделкой. Та будет выполнять всю работу, а мать — следить, чтобы с Надеждой хорошо обращались. Заодно отвлечется, а то после смерти бати ходит как потерянная.
Мать жила в кирпичной пятиэтажке хрущевских времен. Окна кухни и спальни выходили на вереницу трехэтажных домиков за дорогой (работа пленных немцев), а балкон и зала — на тихий дворик, пересеченный по диагонали гаражами и заросший кленами, в тени которых мужики, сидя за облупленными дощатыми столами, резались в домино.
Первое время, когда родители переехали сюда, отец бурчал: «И надо было ради этого бросать дом?» Выглядел двор и правда неказисто: голый, рассеченный наискось бетонированной траншеей (фундамент под гаражи), вокруг которой торчали чахлые саженцы. Егор тогда возражал ему: «Здесь климат лучше. Не то что в твоих Мытищах. Земля сама родит. Через десять лет тут сквер будет шуметь». А в Мытищах даже водопровода не было. Частная застройка! Вот как отец с матерью там крутились бы в старости? Так и таскали бы воду из колонки?
Егор Сергеич давно уламывал родителей перебраться сюда, еще когда забрезжил вариант с Алексеевской АЭС. Те, конечно, не хотели срываться с насиженного места — все-таки в Мытищах обжились, садик свой был и огород. А в Алексеевске что? «Благоустроенная квартира в тихом районе и свежий воздух, — отвечал Гога. — Не то что здесь. Да и мы с Машкой будем рядом. Случилось что — подставим плечо». И ведь так и вышло. Кто занимался похоронами отца? Кто помогал матери прийти в себя? Представить страшно, что она делала бы одна в своих Мытищах.
Отец никогда не попрекал Гошку переездом, но по старому дому тосковал. А когда грянул Чернобыль, не преминул насмешливо напомнить сыну про экологию — вот, мол, тебе и свежий воздух. После его смерти мать причитала: «Эх, Сереженька, хороним тебя черт-те где». То есть, по ее мнению, в Мытищах было бы не черт-те где.
Мать как-то вся усохла после смерти отца, стала еще религиозней. У нее и раньше висела икона в спальне, а теперь она еще заставила всю книжную полку церковной макулатурой. В большой комнате на комоде перед прислоненной к стене фотографией отца Егор Сергеич увидел горящую свечку, стопку водки и два ломтя черного хлеба на блюдце.
— Это в честь чего же? — удивился он.
— Так два года отцу скоро. Забыл? — спросила мать с укоризной.
— Поминки, что ли, будешь справлять?
— А ты что об этом думаешь?
— Два года вроде не отмечают, — неуверенно ответил Егор Сергеич. Но тут же спохватился: — Почему нет, в самом деле?
Мать вздохнула.
— Есть будешь?
— Давай. Если не стесню.
Они прошли на кухню. Мать достала из духовки противень с печеной картошкой, а из холодильника — квашеную капусту в литровой банке. Вытащила из посудной решетки на стене тарелку в голубых узорах, положила туда несколько картофелин и поставила на стол — рядом с банкой.
— Сахара нет, уж не взыщи, — сказала она.
— А супчика у тебя не найдется?
— Сейчас пост. Какой суп, Гога?
Егор Сергеич развел руками — откуда ему знать про пост? Он достал половину круглого из деревянной хлебницы, разрисованной красными и синими цветами, нарезал большими ломтями, сложил в неглубокую корзинку и поставил на стол.
— Ты-то будешь есть, мама?
— Да я обедала недавно. Ты жуй, не смотри на меня.
Егор Сергеич принялся жевать картошку, заедая ее капустой.
— О, ты с яблоками заквасила! — удивился он. — Живем!
— Как дела-то у тебя? — спросила мать, усаживаясь на хлипкий стул.
Егор Сергеич коротко поведал о своих планах. Мать не одобрила.
— Куда тебя вечно несет, Гога? Пенсионер уж, а никак не угомонишься.
— В могиле угомонюсь. Я чего пришел-то. Мне надо Надюху на кого-нибудь оставить. А то она, чего доброго, в окно выйдет или газ включит. Хочу сиделку нанять. А ты бы за этой сиделкой присмотрела, а?
— Ты что же, собираешься Надю ко мне перевезти? Или я к вам буду каждый день ходить?
— А как тебе удобнее?
Мать села очень прямо.
— Гога, ты знаешь, сколько мне лет? Я уж сама одной ногой в могиле…
— Ой, мама, не каркай…
— Да что не каркай? Так и есть.
— Да тебе и делать-то ничего не придется! Знай с сиделкой болтай! Или не хочешь пускать чужого человека в дом?
— Можно сказать и так.
Егор Сергеич отнес пустую тарелку в раковину.
— Чай есть?
Мать покачала головой.
— Где я его возьму? Вон вода в баке.
— Ты думаешь, я хочу на тебя Надюху скинуть? — сказал Егор Сергеич, зачерпывая воду желтой эмалированной кружкой, стоявшей на крышке бака. — Думаешь, ради другой бабы стараюсь? Нет. Посмотри, что кругом творится. В магазинах хоть шаром покати. Скоро все на коммерческие цены переведут…
— Ой ли? — встрепенулась мать.
— А ты думала! Ради чего все затеяно? Талоны отменят, будем лапу сосать. Если на работу не устроюсь. На свою пенсию ты долго не проживешь!
Мать утомленно потерла лоб.
— Гога, я такую ношу не потяну уже. Ты вот не помнишь, наверно, а когда маленький был, мы с теткой твоего отца жили. Она такая же была, как сейчас Надя. Совсем ничего не понимала. Опять в эту реку я не полезу. Тогда молодая была, выдержала, а сейчас — уволь. И если со мной то же самое случится, отправляй в дом престарелых, не задумываясь!
— Да ведь тебе и делать ничего не придется! — воскликнул Егор Сергеич, но мать подняла ладонь.
— Не уговаривай, Гога. Мне уже восемьдесят лет. Дай спокойно пожить хотя бы сейчас.
Егор Сергеич нервно заходил по кухне.
— А как же Иисус твой? — язвительно спросил он. — Не велел разве помогать ближнему?
— Вот уж веру не трогай, Гога.
Егор Сергеич остановился и задумчиво уставился на пыльную решетку вентиляции под потолком.
— Может, действительно в дом престарелых отправить? Машка тоже так советует.
— Правильно советует.
— Ну ладно, подумаю. Тебе денег не надо?
— Зачем спрашиваешь? — усмехнулась мать. — Деньги лишними не бывают. Лучше оставь их себе. Мало ли что. На пенсии не зашикуешь.
Егор Сергеич кивнул.
— Ну ладно, спасибо за обед. Пойду.
Мать проводила его до двери и поцеловала на прощанье — как в детстве.
— Ты уж не обижайся на меня. Совсем я не гожусь для такого. Как вспомню бабу Раю, вздрогну. Не злись, ладно? — Она просительно посмотрела на него.
— Ну конечно! Как я могу на тебя злиться!
Но он разозлился. Спускаясь по лестнице, думал в ожесточении: «Ну, мама, удружила! Не ожидал от тебя. Неужто до сих пор мстишь за переезд? Глупо это, глупо! И нерационально! Может, у тебя тоже с головой стало плохо? То-то вся в религии».
Возле ресторана «Снежинка» (когда-то самого роскошного места в городе, а теперь изрядно потускневшего на фоне кооперативных кафе) Егор Сергеич купил в ларьке «Московский комсомолец». Глаз зацепился за крошечную заметку на первой странице под названием «Последний из бессмертных»: «Из абсолютно достоверных источников редакции «МК» стало известно, что у себя дома, не теряя сознания, на 98-м году жизни скончался старейший большевик Л.М. Каганович». «Вот это да! — присвистнул Егор Сергеич. — Долго же покойник небо коптил!»
В квартире стояла вонь. Надюха опять не нашла туалета и сходила по большому в уголок собственной комнаты.
— Как же ты стала такой, Наденька? — громко спросил ее Егор Сергеич, собирая совком зловонную кучу. — Думали ли мы с тобой, что доживем до такого?
— Вы — мой папа? — спросила Надюха, сидя на кровати в мятом холщовом халате.
— Я — твой муж, Надежда.
Жена кокетливо рассмеялась.
— Я маме скажу, вот она тебе всыпет. Мне еще шестнадцати нет.
Егор Сергеич вздохнул и вдруг заплакал. Эх, Надюха, видела бы ты себя со стороны!
1961 год
Весна в этом году выдалась на редкость холодной: сугробы начали подтаивать лишь в начале апреля, а метели, да еще с громом, налетали чуть не до первого мая.
К Сергею Дмитриевичу Авдееву, завотделением совхоза имени XVIII съезда КПСС Мытищинского района, нагрянул сын Гошка, последние три года работавший на строительстве Сталинградской ГЭС. Нагрянул не один, а с женой Надюхой и двумя детьми — десятилетним Витькой и восьмилетней Машкой. Явился и двоюродный брат Надюхи Илья, геолог, как и она. Явился не просто так, а для переговоров по важному делу. Гошка решил перебраться в Москву и поселиться в Илюхиной квартире, поскольку тот все равно переезжал в Магадан, и столичное жилье ему теперь было без надобности. Все детали уже давно утрясли, а у Сергея Дмитрича решили обмыть сделку. Илья, как истинный геолог, пришел с гитарой. Он был в штанах цвета хаки и черной водолазке, носил рыжие бакенбарды, переходившие в усы и короткую бороду.
— Ну, ты прямо старик Хэм, — поприветствовал его Гога.
— До старика Хэма у меня еще борода не доросла, — засмеялся тот.
Надюха первым делом накормила детей и хотела уже отправить их играть, но Машка раскапризничалась, возжелав потискать бегавших по двору щенков овчарки Альфы. Надюха не возражала, однако отправила вместе с ней Витьку, чтобы присмотрел за сестрой. Витька упирался и ныл, ему хотелось повозиться с солдатиками, но ослушаться матери не посмел и тоже потащился на улицу.
Взрослые расселись за накрытым столом. Сергей Дмитрич потчевал гостей «Московской особой» и плодовым вином, угощал малосольной сельдью, яйцами в сметане, холодцом и телятиной. Царские яства! Надюхин брат поставил на стол вермут и — невиданная роскошь! — оленью ветчину, которую привез с Камчатки. Марина Прохоровна, жена Сергея Дмитрича, достала из погреба настоящее сливочное масло, которое ей удалось перехватить в железнодорожном буфете. Его там выбрасывали раз в полгода по три шестьдесят за кило, хотя в Москве торговали по два девяносто.
— Никак я к новым ценам не привыкну, — жаловалась она. — Мне кажется, это дешево, а как пересчитаю дома, так выходит даже дороже, чем раньше.
— А ты думала, зачем реформу провели? — усмехнулся Егор.
На столе в высокой хрустальной вазе стояли веточки вербы, напоминая о только что прошедшей Пасхе.
— Уж не взыщите, куличом вас угостить не могу, — развела руками Марина Прохоровна. — Запретили продавать как раз перед праздником. Я-то, как дура, дотянула до конца, думала, они дешевле будут. Не пойму, враги, что ли, там наверху сидят? Просто слов нет! О народе совсем не думают.
— А нечего мракобесие разводить, мама, — задиристо ответил Егор. — Наши праздники — Первое мая и Седьмое ноября. Ну, еще Новый год. Верно я говорю?
— Много ты знаешь! — проворчала мать. — Как будто от куличей советская власть рухнет!
— Рухнет — не рухнет, а суевериям в наш век научного прогресса ходу нет! В феврале межпланетную станцию на Венеру запустили, а в марте собаку запульнули вокруг Земли. Скоро и человек в космос выйдет. А ты тут с Пасхой.
— А я вот Би-би-си недавно слушал… — сказал Илья и вдруг осекся, неуверенно посмотрев на Сергея Дмитрича. — Ничего, что я об этом говорю?
— Шпарь! — засмеялся Егор. — Отцу полезно послушать. А то он думает, там сплошная диверсия. Отец у меня сталинист!
Сергей Дмитрич пошевелил усами, покосившись на сына.
— Вот поживи с мое, Гога…
— И что? Тоже сталинистом стану? — засмеялся Егор. — Так что там Би-би-си?
— Говорят, уже летает где-то на орбите советский гражданин, только в полном секрете, — сообщил Илья.
— А зачем в секрете-то?
Илья пожал плечами.
— Чтоб не сбили, наверно.
— Так выпьем же за успехи нашей родины! — предложил тост Егор.
Все опрокинули по стопке. Егор расслабленно откинулся на спинку стула.
— Ну как там жизнь, на Крайнем Севере? — спросил он Илью.
— Получше, чем здесь. Яблоки, овощи, мясо, молоко, масло — весь дефицит. Только деликатесов нет.
— Так это и есть деликатесы, — ухмыльнулся Егор. — Понятно теперь, что тебя туда тянет.
— А то! — Илья облокотился о край стола и пошел загибать пальцы. — Старательская артель зашибает восемьдесят — сто тысяч на человека за сезон. У этих артелей даже свои бульдозеры есть из числа списанных. Их ремонтируют в мехцехе — не за спасибо, конечно, — и те работают лучше, чем новые. Дикий Запад! Частная инициатива цветет вовсю. Да и геологи не бедствуют. По новым тарифам шурфовщик получает больше промывальщика — тыщу восемьсот против тысячи двухсот. Почти как горный мастер. Хотя вот начальник полевой партии почему-то зарабатывает меньше начальника управления и главного геолога. Ну это мелочи при таких барышах… А сюда едешь — как будто в голодный край. Походил по Хабаровску — ни мяса, ни масла, ни молока. Один маргарин. И китайские товары исчезли. Ну, это понятно: обострение с Китаем, то-се… Но что ж мы сами-то себя накормить не можем? Правда, пока еще есть мороженая рыба — сом и щука, кое-что из копченостей, сыр. Хлеб и конфеты. Зато плохо с картошкой. С картошкой! В Омске вышел на перрон — нигде чая нет. Пришлось купить в ресторане. С двойной наценкой. Интересно, а если бы частники так делали, как бы государство к ним отнеслось?
— Мне Галка Липатова, одноклассница, написала из Курска, — сказала Надюха. — У них там тоже вместо масла маргарин, перебои с мясом, колбаса только конская, а мясо на рынке по три рубля кило.
— Ну, за сельское хозяйство! — поднял тост Егор. — Знаете, как говорят? Советский Союз запустил две вещи: первый спутник и сельское хозяйство.
— А вот такой анекдот слышали? — подхватил Илья, торопливо закусывая черным хлебом. — Армянское радио спрашивают: можно ли построить коммунизм в Швеции? Можно, но жалко. Можно ли построить коммунизм в Африке? Можно, но для чего. А можно ли построить коммунизм в Армении? Можно, но лучше в Грузии.
Он широко осклабился, ожидая реакции, но засмеялся один Егор. Надежда вежливо улыбнулась, а старики и вовсе остались с каменными лицами.
— Это тоже по Би-би-си рассказывают? — проскрипел Сергей Дмитрич, поддевая вилкой селедку.
— Нет, это я в Магадане услышал, — ответил Илья. — Там вообще контингент специфический. Много сектантов, особенно иеговистов. И прорва заключенных, что понятно. На семьдесят тысяч населения десятая часть — зэки. Квартировал у гидрогеолога, который с тридцать восьмого по пятьдесят второй сидел в колымских лагерях как троцкистский шпион. Что интересно, обвинение ему так и не выдали. А когда реабилитировали, выяснилось, что под статью он попал за дружбу с человеком, который жил по соседству с троцкистом. С ума сойти можно! А в сусуманском клубе — там была лекция о Тунгусском метеорите… читал Борис Иваныч Вронский — может, слышали о таком? Крупнейший наш спец по Тунгусскому метеориту. Так вот, заведующая — бывшая секретарша начальника Дальстроя Никишова. Возглавляла лагерную театральную труппу. У нее под началом Козин пел! А потом из-за художеств никишовской любовницы Гридасовой сама загремела в лагерь.
— Да, мрачное время было, — обронил Егор Сергеич.
— Сейчас больно веселое, — ощетинился Сергей Дмитрич, наливая себе еще. — В деревнях, как проверка идет, лампочки выкручивают. Налогами обложили — не продохнуть. Маринка вон теленка под кровать запихнула, потому что с каждого отела — плати!
— При Сталине-то вообще голод был, батя, — заметил Егор.
— Тогда классовая борьба шла. Либо мы, либо кулаки. Понятно, вредительства было много. А сейчас что? Сплошная бесхозяйственность. У нас, как пошло укрупнение, из пятидесяти колхозов сделали три совхоза. Прибыли никакой, работаем себе в убыток. Сбываем государству продукцию по заниженным ценам, а государство реализует ее в два-три раза дороже. Молоко сдаем по рубль двадцать пять за литр, а населению его продают за два девяносто. Натуральный капитализм! Берем повышенные обязательства по сдаче мяса и кукурузы, потому что начальство требует. При этом кормов нет, рабочей силы нет. Колхозник получает пятьсот рублей, а на заводе — тысячу по старым ценам. Кто ж будет в деревне трудиться? Дисциплина развалена, производительности никакой. Директоров меняем ежегодно. Сейчас вот опять начнут укреплять село рабочими-тысячниками. А толку? Они же не кумекают в нашем деле. Колхозников заставляют добровольно-принудительно сдавать скотину в обмен на бесплатное молоко, а скотина идет на убой либо мрет от бескормицы. До того дошли, что из Сибири везут сено и солому. А целые участки стоят нескошенные, потому что некому косить. При этом за уборку исполу привлекают к ответственности как уголовников. Вот и пьет деревня от мала до велика. И что пьет! Ладно бы водку, но ведь нет! Самогонку! Гонят ее из сахара, а в сельпо потом сахара нет. Экономисты хреновы… — Дед Сергей разошелся, опрокинул в себя стопку водки без всякого тоста. — При Сталине хоть порядок был, отчетность, — продолжил он, закусив огурчиком. — А сейчас сплошное очковтирательство. Летом с одним инженером ездил от совнархоза в Рязанскую область проверять, почему у них мелиорация хромает. Направили меня туда как фронтовика. Приезжаем. Директор водоотводного треста живет как помещик. Не дом у него, а усадьба за высоким забором с колючей проволокой, да еще с собаками. Плантатор! Ему тридцать три года всего, а уже член бюро райкома. Окончил МВТУ, работал бригадиром-механиком, дорос до директора. Встретил нас, как полицаев каких. В дом не пустил, там, мол, уборка, повел в сарай. Заходим — а там пустые бутылки рядами и остатки пиршества. Оказывается, только что были товарищи из обкома, приезжали выбивать мясо из населения. Предложил и нам выпить, да мы отказались. Ну и он нам внаглую заявляет: «Сегодня никуда уже не поеду. А если не подпишете ревизию, можете убираться к черту. Машину вам не дам и на сооружение не поведу. И вообще пишите что угодно, меня Ларионов хорошо знает, медаль мне вручал…»
— Это который застрелился? — уточнил Егор.
— Он самый. Допрыгался, передовик производства, мать его. Безнаказанность полнейшая! Директор этот нам в открытую расписывал, как они план перевыполняли: «Ездили в Мордовию, скупали там скот, иногда и угоняли. Ларионов об этом знал и поощрял. Так что ваши акты мне — взять и подтереться». И дальше — подробно, без всякого страха, о том, как сдавалось мясо, как на него выписывалась квитанция, как оно продавалось и снова сдавалось. На следующий день все-таки повез нас вместе с главным инженером смотреть, что у них там развалилось. Такой, прошу заметить, канал с перепадами-плотинами. Сваи нужно было вбивать на четыре метра, а их вбивали всего на полтора, по бревнам видно, вот паводок и сорвал. Возле пятой плотины — завал из сорванных щитов-экранов. Директор, опять же никого не смущаясь, при нас взялся честить главного инженера — дескать, какого хрена волынишь, что до сих пор не разгреб завал? Надо же избавиться от улик! Дальше — больше. Идем вдоль канала и натыкаемся на картину: главный хирург района с друзьями пьянствует на природе. Пьют джаус. Это такая самопальная бурда: три четверти медицинского спирта и четверть портвейна. Закусывают, чем бог послал: мясом, яйцами, хлебом. Посмотрели мы на них, сели в машину и поехали. Вдруг директор тормозит и подзывает какого-то гражданина. «Петька, принеси-ка нам сыра». — «Сейчас, Владимир Петрович!» Через минуту подносят полкруга сыра. Угодливо так, как барину. Он сыр — в багажник и дальше по газам. Приезжаем в село, идем в столовку. Директор нас тормозит: «Не туда. У нас своя комната, чтоб без посторонних». Заходим в эту комнату, а там графинчик с водкой и полный ассортимент, не для простых смертных. Поели, выпили. Спрашиваю: «Сколько с нас?» Директор смеется: у райкома это уже в статью расходов вписано. Не только для нас, для всего райкома. Вот так живут! Подзывает он председателя колхоза и говорит ему: «А организуй-ка нам, товарищ дорогой, уху». Председатель садится в нашу машину и везет на какую-то пасеку. По пути заезжаем на спиртзавод и получаем в подарок бутыль со спиртом. В пункте прибытия председатель командует пасечнику — а ну-ка быстро нам рыбки! Пасечник — дед меня старше — ворчит, мол, рыбы нет, на что председатель ему: «Забыл, сукин сын, на чьей земле живешь?» Ну, пасечник сплавал куда-то на лодке и вернулся с рыбой. «Осточертели, — говорит, — мне эти наезды. Два-три раза в неделю начальство за ухой наведывается».
Дед Сергей замолчал и влил в себя еще одну стопку, уже без закуски.
— И что, написали вы отчет? — спросил его Егор.
— Написали. А толку? Там всех разгонять надо, потому что весь обком повязан.
— Ну Ларионов же застрелился.
— Ларионов застрелился, а люди его все на местах.
— Так, может, куда повыше написать следует?
Дед Сергей безнадежно махнул рукой.
— Из-за вашего Хруща сейчас везде паразиты. Давить не передавить. Тут дезинфекция нужна. Планомерная и всеобъемлющая.
— Антисоветские вещи говоришь, батя, — засмеялся Егор. — Ты что же, против партии?
— Я против хрущевской партии, потому что это уже и не партия, а сборище какое-то. Рука руку моет.
— Будто раньше по-другому было!
— Раньше ответственность была! — жестко ответил Сергей Дмитрич. — Не выполняешь — статья! А сейчас все делают спустя рукава. Ничего не боятся. Начнись война, выстоим мы? Да хрена с два! Новый Сталин нужен, чтобы страну сплотить!
— А Егору же повестка из военкомата пришла! — сообщила вдруг Надежда. — Сергей Дмитрич, это что же, к войне готовимся?
— Да брось, Надюха, — отмахнулся Егор. — Перестраховываются просто.
— Если повестки рассылают, значит, война не за горами, — просипел Сергей Дмитрич. — У нас весной сорок первого тоже так было. Тебе что в военкомате сказали, Гога?
— Грозили снять с работы и отдать под суд, если не пройду диспансеризацию для сборов.
— А ты?
— А я руки в ноги — и сюда. Хрен они меня тут найдут.
— Детям доучиться не дал, — недовольно вставила Надежда. — Вырвал посреди четверти и сбежал.
Сергей Дмитрич в ярости ударил ладонью по колену.
— Разгильдяй ты, Гога. Если б мы так поступали, нипочем бы Гитлера не одолели. Нет в тебе патриотизма!
— Да ну глупости же, батя! Какая война!
— А вот такая война! Не видишь, что в мире творится? Глаза-то разуй! Американцы на Кубе высадились, в Конго Лумумбу убили. Кольцо-то сжимается! Гитлер тоже так начинал — потихоньку, помаленьку, глядь — а у него уже вся Европа в кулаке.
— Да ну какой Гитлер, — поморщился Егор. — Скажешь тоже, батя!
— А правду говорят, что у льготников, кто моложе шестидесяти, пенсии отымут? — спросила вдруг Марина Прохоровна. — Я-то Сергея все уламывала с работы уйти, он же фронтовик, раненый, у него весь живот посечен, сдвинется какой осколок к сердцу — и все. Куда ему работать?
— Ну, опять заладила! — недовольно произнес Сергей Дмитрич.
— Мне в ЖЭКе люди сообщили, пока в очереди стояла, — продолжила Марина Прохоровна, не слушая его. — Мы ж теперь должны сами заполнять книжку по газу и электричеству. Никто мне этого не сказал, а у нас в результате долг. Пришлось уплатить вместе с пеней двадцать копеек. Ну, нет худа без добра. Зато про квартплату узнала. Оказывается, наш дом с первого августа перешел в ЖАКТ, и мы теперь должны платить сто десять рублей, а не сто шестьдесят. Я им говорю: тогда делайте перерасчет. Мы-то по старому тарифу платим! А они в ответ: претензии к бухгалтерии принимаются за период не больше трех месяцев. Ну и вернули нам пятнадцать рублей в новых ценах. Это ж какие гады! Стоит просрочить платеж, идет пеня. И если бухгалтерия ошибется в нашу пользу, взыщут все целиком. А если не в нашу, выплата производится не больше, чем за три месяца. Народное государство называется!
— Когда им о людях-то думать? — саркастически сказал Сергей Дмитрич. — Они со Сталиным борются.
— Вот вы так говорите, а ведь при Сталине действительно страшные вещи творились, — нервно заявил Илья, поддевая вилкой холодец. Желейный кусочек задрожал на весу, рискуя сорваться, но Илья благополучно перенес его на тарелку и схватил горчицу в баночке. — Мне гидрогеолог в Магадане такое рассказал — волосы дыбом. Про Аркагалинский перевал, например. Там была штрафная командировка, и люди мерли от истощения. Одного артиста прилежно ставили в известность, что ему пришла посылка, но саму посылку не отдавали. Человек умирал от голода, а лагстароста куражился: «Опять тебе там передача». Умерших клали в гробы и везли на Берелех. Одного так положили, а он был еще жив и застонал. Так лагнадзиратель и ухом не повел: «Заколачивайте, все равно умрет. Фельдшер подписал ведомость, не стану же я ее переделывать». А начальником командировки был некий Погиба, лютый зверь. Приезжает туда однажды проверка, спрашивают зэков: «Как вам живется?» Один из лагерников, Кандыба, возьми и подними рубаху, чтобы увидели кровоподтеки на спине. Ну, проверяющие распорядились, конечно, таких избиений впредь не допускать, и что вы думаете? Забили Кандыбу той же ночью. Начальник еще и поглумился: «Кандыба, посмотри на солнце, ты его видишь в последний раз». А вы Сталина славите!
— А как с преступниками и предателями еще поступать? — огрызнулся Сергей Дмитрич. — По головке их, что ли, гладить?
— Что ж, по-вашему, там все — преступники? — пылко спросил Илья.
— А что их, по-твоему, зря посадили?
— Конечно, зря.
— Это вам сейчас так говорят. Ты молодой, не знаешь, что тогда творилось, а я всех этих полицаев и спекулянтов собственными глазами видел. Немцев так не ненавидели, как их. Немец — чужак, подчиняется приказу, а эти сволочи сами прибежали, чтобы нажиться на беде.
— Да при чем же здесь полицаи и спекулянты? — воскликнул Илья.
— Если б этих гадов вовремя в лагерь отправили, зла на свете куда меньше было б! — рявкнул Сергей Дмитрич. — У меня однополчанин, Новохацкий, увидел как-то земляка среди пленных. Застрелил на месте! Его даже трибунал оправдал. Потому что нет прощения изменникам родины!
Над столом повисла тяжелая тишина. Илья беспомощно оглядел сидевших, ища поддержки, но все молчали. Вдруг в сенях грохнула дверь, и раздался восторженный голос Витьки:
— Мама! Папа! Глядите, что я нашел!
Надежда с извиняющейся улыбкой вылезла из-за стола и ушла в прихожую.
— Что там, сынок?
Егор спокойно дожевывал телятину. Остальные тоже приналегли на еду.
— Смотри, какая классная машина! — послышался Витькин голос. — Можно, я ее себе заберу?
— У дедушки спроси. Только ботинки сними сначала.
Взлохмаченный и раскрасневшийся Витька притопал на кухню, держа массивный игрушечный грузовичок, весь заляпанный присохшей грязью и пометом.
— Деда, смотри, что я в твоем сарае нашел! Можно его взять?
Сергей Дмитрич засмеялся.
— Гошкину машину отыскал? Бери, пострел. Наследство тебе от отца.
Егор присвистнул, рассматривая машину.
— Да у тебя там, батя, археологические раскопки проводить можно. Древности-то какие! Может, если покопаться, и самострел мой отыщется?
— Может, и отыщется, — хмыкнул Сергей Дмитрич.
— Хламья там немерено, — подтвердила Марина Прохоровна. — Лень разбирать.
— Пригодилась же вещь! — возразил ей Сергей Дмитрич. — А тебе все бы выкинуть. Витька, там еще пушка должна валяться где-то. Ты поищи.
— Офигеть!
Витька поставил грузовик на пол и стремглав бросился обратно.
— Ты за сестрой-то приглядываешь? — спросила его вдогонку Надежда, снова садясь к столу.
— Приглядываю! — крикнул Витька из прихожей и опять хлопнул дверью.
Егор покачал головой.
— Надо же! Живая история. — Он плеснул себе вермута. — Я во время войны дневник вел. Потом куда-то выкинул, дурак. Вот бы полистать! Ну, кому еще налить? Давайте выпьем за семейные узы! Все-таки семья — она и есть семья. Кто еще тебе поможет, если не родственники, а? Семья — это и память, и традиции, и корни, так сказать. За семью!
Окончание следует