Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2023
Александр Калужский (1958) — поэт, переводчик. Родился на Чукотке, жил и работал в Свердловске. Сейчас живет на юге Калифорнии.
***
Сколько красок расплёскивают обитатели рощ,
унимавших своими дарами унынье Синдбада!..
Боль стихает, и слышно, как листьев касается дождь
и как штору колышет волной нисходящей прохлада.
Отлегло от души, но она ещё там, среди птиц,
где неведомы беды недугом терзаемой плоти, —
только небо вдали от казённых домов и больниц,
только мальчик неполных пяти на ковре-самолёте!..
Даже в час, когда в сумраке тонут узоры ковра —
вертограда плоды и пернатых чудное убранство, —
шерсть овечья на ощупь — всё так же тепла и пестра
и за грубою тканью скрывает иное пространство.
***
Вхожу в опустевший дом,
а в нём как в немом кино:
рывком из-под ног — разлом —
и что-то летит на дно…
По вздыбленному ковру
карабкаюсь невпопад,
не ведая, что ору,
что поднял весь интернат…
Когда же кругом уснут
и всхлипы сойдут на нет,
в подсобный шмыгну закут:
там — тусклый, но всё же свет,
как будто желтком залит
от окон до стёртых плит,
где нянечка, инвалид,
картошку ножом скоблит.
Положит на лавку нож,
поправит седую прядь
и выдохнет грустно:
— Что ж…
Куда мне тебя девать?..
Опять всполошил детсад… —
и перекрестит тайком;
и кружка наполнится
до кромочки молоком.
Отрадно в него макать
дарёные сухари,
срисовывая в тетрадь
из книги Экзюпери,
и видеть в ночном окне
цветов неземных пыльцу,
и всё рассказать во сне
вернувшемуся отцу.
***
Бойко вертятся вагонные колёса;
звонко вторит им железная дорога —
так привольно путешествовать без спроса,
что катил бы аж до Золотого Рога!
Выбегаю на стоянках и рискую
не успеть до отправления состава;
но всё сходится, а там и Суховскую
объявляют, уточнив: «платформа справа».
Холодком пахнут смородиновым сенцы,
и засветятся по-родственному лица,
и зальют лучи льняное полотенце
с образами на бесхитростной божнице.
И закрутятся в рыбалке и прополке
мои первые каникулы у деда —
лето склеивать фамильные осколки,
врачевать в разрыве нажитые беды
нераздельною заботою речною… —
оба берега вобрав, тянуться к устью
материнской и отцовской стороною
по бурятскому глухому захолустью.
Развязка
У судьбы свои знаки, свои повороты сюжета —
нет нужды сочинять сверх того, что возникло воочию.
Помню, как изумился: «Откуда явилось нам это…
за дорожной развязкой хмельною метельною ночью?»
С восседавшей за мной мы семь лет изводили друг друга:
год до свадьбы, пять — следом и год уже после развода;
и с прилётом её из Читы третий день воет вьюга,
и печалится дочь: за неделю до Нового года
как оставить ей вдруг и заснеженных ёлок убранство,
и веселье огней, зазывающих в город ледовый?..
Я в те дни «развязал» и — чтоб как-то заполнить пространство —
жёг одну за другой — благо мглы одному было вдоволь…
Мою дрёму прервал неожиданный присвист водилы —
там, где хвойного леса тесьмой был пролёт оторочен,
метрах в ста перед нами бежали они что есть силы;
оба в грязной щетине — свирепые духи обочин.
Мы на миг поравнялись: метель, и щетина, и пена,
и сверканье клыков, и горящие угли в глазницах,
да и вся эта дикая — в центре промышленном — сцена
представала такой, что и Гоголю вряд ли приснится!
Да и вся наша драма длиною в семь лет — наважденье —
вепри вырвались прочь и теперь нас оставят в покое… —
так бы мог я ответить заснувшей на заднем сиденье,
пробудись она вдруг и спроси меня: «что там такое?»
***
Редеет ночь, а всё не спится мне,
и нет конца воспоминаньям:
там девочка сверкает спицами
за незатейливым вязаньем;
вода речная сонно плещется,
слегка раскачивая сходни…
и всё-то рвётся перебежчица-
душа туда, где ей свободней:
смущает адресами прошлыми
в стране, которой нет к тому же,
стучит, как мы тогда подошвами
вьетнамок шлёпали по лужам;
отматывает пряжу в зале той
на кардиганы и жилеты,
а за окном, дождями залитый,
течёт июль к исходу лета —
как если бы на землю грешную,
хмельные после тайлагана,
сошли герои улигершина
с вершин Восточного Саяна,
наполнив край таким радушием,
такой заботой и любовью,
что чудом сдерживаю душу я
от бегства к отчему гнездовью.
Стихи из цикла «Открытки Аркадию»
Аркадию Застырцу
***
Мы в беседке дендрария в самом начале июня —
воздух после грозы разливает оттенки берилла.
Наш российский сырок припорошен болгарским тютюном,
и дымится игристое, пробкой пальнув за перила.
Наши строки разносятся между садовых дорожек, —
после третьей становится пересечённою местность —
и вождю на плакате о том, что важней и дороже
из искусств, отвечаем: Ильич, если честно, словесность.
У реки уже в сумерки, спички скормив сигаретам,
повернусь за огнём и увижу, что нет побратима;
на другом берегу — в полумраке шумит арборетум
и пион облетает неспешно и необратимо.
***
С вечера вайя сечёт по стеклу и капроновой сетке —
чем тяжелей от дождя, тем всё с большей оттяжкой и хлеще.
Улица бахает жестью: то в мусорных баках объедки
перебирают еноты, роняя гремучие вещи.
Там уже рылись до них капюшонами скрытые джанки —
но что дозволено зверю людьми — не по чину бездомным…
Их и страшатся жильцы — будто слепков своей же изнанки, —
и оттого изгоняют и словом, и жестом нескромным.
В спину скитальцам таращатся окна безлюдных строений,
выстывших без обитателей в эти немирные годы…
Северный ветер и ветки в припадке недобрых радений
бьются в потерянном городе, ждущем у моря погоды.
***
На краю тротуара, недвижным лицом к мостовой,
возникает он здесь, словно засланный кем вестовой
в камуфляже, с заплечною торбой,
как нубийский мираж одногорбый
в струях марева над головой.
Мнит ли он разглядеть ему ведомый знак или жест?
Сообщенья ли ждёт, чтобы вырваться прочь с этих мест,
где стоит он часами, потерян,
за дверями домов и таверен —
самой жизни, текущей окрест?
Я скрываю свой страх и тревогу на строфы крою:
у пришельца в глазах то, что сбудется в этом краю, —
гибнет в водах, от паводка мутных,
берег брошенных и бесприютных
у себя самого на краю.
Хобокен
Теплится нить заката
на потемневшем небе.
Вслед за волной возврата
пеной вскипает щебень.
Чем он по сути значим —
не умолкает ропот
в сердце твоём горячем —
этот холодный опыт,
мечущий перед нами,
стихшими на пароме,
аспидными валами,
белыми на изломе?
***
За порогом с утра — мимолётного ливня следы:
в беглой дымке — тропа; в ослепительных слитках — трава;
самый воздух — в движенье от неугомонной воды —
отзывается звоном, на слух уловимым едва.
И затменьем — тревога!.. — такая, что только держись,
унимай непонятно откуда возникшую дрожь;
будто только что здесь, за порогом, оставила жизнь
за собою следы на земле, а не пролитый дождь.