Михаил Турбин. Выше ноги от земли
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2023
Михаил Турбин. Выше ноги от земли. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2023.
Дебютный роман Михаила Турбина сложно пропустить. После «лицейского» лауреатства и выхода в РЕШ книга устроилась на виду: вошла в короткий список «Большой книги» и длинный список «Ясной Поляны», обсуждалась, рецензировалась и допечатывалась.
Успех романа вполне предсказуем. «Выше ноги от земли» просто нравится многим, прямо как лирический герой песенки Шаинского. Вопреки названию, такое чтение духовно не приподнимает и откровения в себе не таит, но притягивает и увлекает. Это выверенный, талантливый текст, сложенный под читательский запрос.
Главный его герой, Илья Руднев, работает в детской реанимации и вот уже год болтается в состоянии «длинном, темном и туманном», на грани помешательства. Он пытается пережить страшную потерю — гибель жены и ребенка, и единственное, что удерживает Руднева на земле, — его работа, похожая на бесконечную войну со смертью. Чтобы мы не проморгали величины врачебного подвига, автор устами брата главного героя объясняет на двадцать второй странице: «Ты в реанимации все нервы сожжешь. Уже иссох, как жмур. Знаешь, сколько в таком режиме за бугром работают? Восемь лет, старик, и все — на пенсию. Наши, кто поумнее, переводятся, а кто типа тебя — лет через десять дохнут с перепоя».
Зачем так прямо? Видимо, Турбин считает, что читатель нынче хилый пошел, и такому не грех разжевать лишний раз. Понятно, что с этим подходом автору было бы скучно оставаться в рамках серого малосюжетного реализма — молодой пьющий врач в мрачной атмосфере провинциальной больницы со своими записками о толчее пациентов: девочкой, выпавшей с четвертого этажа, грудничком со стенозом пищевода и пр. — это хорошо, но было, и без огонька. К тому же хлебниковская «Аритмия» уже разобрала похожий сюжет по косточкам — и глубже с точки зрения погружения в профессию. А вот если построить динамичное повествование на границе жанров, даже хилый читатель не отвалится на середине книги.
Итак, в реанимацию попадает мальчик, сбитый на лесной трассе. Он напоминает умершего сына Руднева, так что врач переносит на него родительские чувства и начинает собственное расследование аварии, пока полиция прозябает. Мотивация прописана: сына спасти не удалось, так хоть чужих детей стоит попытаться. Получается современная интерпретация нуарного детектива с мистической подложкой и сериальной развязкой. (О кинематографичности романа не высказался только ленивый, но из песни слов не выкинешь.) Тут и призраки, и видения, и сны, и символы… Да, символов и говорящих деталей, блестящих на солнце читательского восприятия своей серебрящейся чешуей, можно наловить целое ведро.
«И проваливаясь из раза в раз, и набирая полный ботинок, Илья понимал, что любой будущий путь лежит через болото», — предрекает нам автор, маскируя это описание под видение персонажа. Но мы-то знаем, что речь — про путь героя, который заплутал на болоте своего прошлого.
Щедрая авторская рука то и дело подкидывает новую рыбешку деталей. Разбитое окно ординаторской в начале романа, кое-как заколоченное фанерой, — зияет, словно пролом в несчастной рудневской жизни. Пепелище в деревне, на которое приезжает герой, — символ не только почти сгоревшей жизни маленького пациента, но и его собственной. Саша-жена ломает удочку — вот и предвестник катастрофы. А Руднев в детстве наступает на часы отца-алкоголика — стекло трескается: важный символ вечных семейных проблем, что тянутся через многие годы… В финале, конечно же, Руднев смотрит на «новые часы» — прошлое наконец остается позади. Все это сделано умело и хорошо, но так, словно в маленькой комнате повесили огромный колокол, который звонит каждый час на весь дом.
Нити повествования, все персонажи, в том числе второстепенные, с их арками и чувствами, и обе сюжетные линии подвязаны красиво и щепетильно. Мрачный детектив с расследованием, хоть и окутан сериальным флером, словно земля — скрипучим первым снежком, получается интригующим и ведет к разрешению внутреннего конфликта героя. А история любви Руднева к жене, итог отношений с которой нам известен с самого начала, держит в напряжении: где-то между сентиментальным сочувствием и предвосхищением печального конца.
Чтоб читатель не перетрудился, ему и тут заранее подкинут общий дайджест авторского послания: «Я не знаю, зачем они это сделали, — продолжил Илья. — Я, как и ты, не понимаю, что случается с людьми, когда они решают поднять руку на ребенка. Не понимаю, откуда берется эта жестокость. Иногда мне хочется, чтобы в мир пришла чума, от которой бы передохли все взрослые и остались только дети».
И даже на уровне языка Михаилу Турбину удается пройти ровной дорогой ясного авторского голоса, умеренно присыпанной камешками своеобразных, спотыкучих метафор, на которых задерживается внимание. Их ровно столько, чтобы оценить писательские способности Турбина, где-то поспорить на предмет образной удачливости и при этом не утратить быстроты чтения: «Руднев покатал глаза», «Руднев научился пролезать через него [лес], как лиса, рысь или другой жидкий зверь», «рука, что была поднята в зовущем жесте, точней, ее кисть, болталась на лоскутах, как жухлый лист»…
Дебют получился завидным. Единственное, чего не хватает роману, — глобальной авторской задачи, подтекста и какой-то инаковости. В будущем было бы интересно увидеть движение Михаила Турбина к большей непредсказуемости и платоновскому сгущению языка. Будем ждать и надеяться.