Евгений Шкловский. Закат. — «Знамя», 2023, No 4
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2023
Евгений Шкловский. Закат. — «Знамя», 2023, № 4.
Какое удачное сочетание культивированной природы и приморской безмятежности рисует нам Евгений Шкловский, повествуя о последних годах жизни Антона Павловича Чехова. Да и рисовать, собственно, не так трудно. Стоит прозреть согласие цветов, покойное настроение повседневности, как повествование само выстраивается в стройную конструкцию. Опыт имеется. Памятуя о прошлых работах Е. Шкловского, сразу видим профессиональный подход; как мастерски, не без душевного участия, автор погружается в обыденность с ее маленькими трагедиями. Прекрасный Крым, умные глаза прохожих и смирение перед неизбежностью чего-то надвигающегося.
Иногда хочется упрекнуть автора в монотонности изложения, но проступающие то тут, то там художественные находки нивелируют часть возникающих претензий. Скрупулезное вычленение сути из корпуса чеховских текстов и их избирательное слияние в одном произведении рождают необходимую синергию фрагментов жизни. Шкловский создает простую и понятную фактуру: в «Закате» нет масштабных фоновых баталий, актуальности политических заявлений, столкновения противоположностей и прочего насущного. Не было масштаба и в жизни самого Чехова. Только правильно нас поймите, никто не спорит о Чехове-писателе или Чехове-враче. Можно сколько угодно говорить о гениальности писателя, но, будем откровенны, он не был вершителем истории и не слишком часто бывал участником исторических событий.
Есть свидетельства, что Чехов не единожды размышлял о том, чтобы пополнить ряды военных врачей, но дальше дум дело не двинулось. Примечательно, что мнение писателя по поводу одного и того же исторического события часто менялось. Таким камнем преткновения была, например, русско-японская война. В одном письме к Ольге Книппер он поддержал начало этой войны, более того, как любитель восточной культуры, решил, что присоединение острова к империи пойдет всем на пользу. А вот если судить по записям Владимира Книппера (брата возлюбленной), то тут строго противоположная позиция. Казалось бы, раз Шкловский выбрал в качестве подзаголовка «Письмовник», то жди достоверности эпистолярного формата, когда бы мы сами могли вынести вердикт по тому или иному спорному суждению Чехова. В итоге сталкиваемся с биографическими элементами, в которые вплетаются комментарии Евгения Александровича, и, таким образом, исчезает загадочность русского писателя: «Была даже мысль поехать на войну с японцами, причем врачом, а не корреспондентом, врачу больше доступно». Не каждый заметит в том абзаце вкрапление мнения Шкловского, которое уместилось в одно коротенькое предложение: «Хотя война глупая, заведомо проигрышная, никому не нужная, непонятно зачем затеянная».
Аналогичной видится позиция по студенческим демонстрациям начала нового века. Автор «Заката» однозначно и уверенно заявляет от лица Чехова, что «вот много говорят и вопиют о студенческих беспорядках и о том, что ничего нет в газетах. И настроение в пользу студентов. И это понятно». Но то, что понятно Шкловскому, двойственно отражается в переписках Чехова. В журналах, причастных к министерствам, охотно писали о студенческих волнениях, да и в неправительственной прессе были публикации («Нива», «Новое время» и прочие). Другое дело, что эти публикации не были Чехову по вкусу (известна его дискуссия с Сувориным в 1899 году), и Шкловский в этом со своим героем солидарен. Но позднее А.П. заметно остыл, и новый виток бунта не вызвал прежней реакции в духе «государство бьет меня нагайкой» — важная переходная фаза была упущена. Если прочесть переписку Чехова и Горького 1901 года, то в ответ на письмо Горького о волнениях у Казанского собора А.П. посетовал на занятость в Уфимской губернии. Пожалуй, эту переписку можно назвать самой откровенной в плане общественно-политических толков, но пик студенческого бунта остался без внимания писателя. Хотя Горький с его темпераментом и повлиял на радикализацию воззрений Чехова.
«Вот ведь как обаял его, даже босячество у Алексея Максимовича он готов признать прогрессивной силой, а мещанство тормозом на пути к лучшему будущему. Под его влиянием и сам стал радикализироваться. Или не в Горьком дело, а в нем самом? В болезни, которая настраивает на нетерпимость, на желание любыми путями вырваться из-под гнетущего пресса рутины, инерции, косности? В приступах острейшей тоски, которая иногда начинает душить из-за собственной квелости и дурных предчувствий».
Нельзя упрекать Е. Шкловского в наличии авторского видения, но наличие оного серьезно сократило число граней настоящего Чехова. Как было сказано в начале, не удивляет, что автор решил взяться именно за А.П., поскольку хорошо знаком с запечатлением «мелких трагедий» и поисками метафор обыденности. Шкловский рисует нам Чехова-мученика, которому с детства приходилось сносить удары судьбы: мнительный отец, раннее знакомство с изнурительным трудом, шаткость здоровья. Последнее, как подмечает автор, серьезно тормозило полет мысли и приводило Чехова в состояние наркотического безвременья. Некоторые (подыграем немного Евгению Александровичу) современники Антона Павловича из числа критиков специфично трактовали его творчество, причисляли к адептам декадентской тьмы. Шкловский бьет на упреждение: «Или лепили невесть что про сумерки и декаданс у него, как будто не умели читать или прочитывали то, что самим хотелось. Ляпнут, а писателю потом не отмыться, так и будет ходить в декадентах». Но и тут не все так однозначно. Из числа авторитетных критиков и прозаиков было достаточно поклонников А.П., например, Дмитрий Григорович, Александр Амфитеатров, да и Суворин если журил Чехова, то только за политические идеи, а не за творчество. Что касается «сумерек», то Шкловский намекает на мастодонта критики Николая Михайловского, который всегда преклонялся перед талантом А.П. и был не хулителем, а скорее наставником, пускай сам Чехов его так не воспринимал: «Г-н Чехов талантливый человек, талант его своеобразен и симпатичен…»; «Вы не должны, не смеете быть дилетантом в литературе, Вы в нее должны душу положить».
Постоянство участия всезнающего автора, как и категоричные комментарии, граничащие с домыслами, не отпускают до самого конца. Вполне будет допустимо предположить, что для Шкловского избирательность фактов сродни заступничеству. Очевидно, что Шкловский любит Чехова. Кто же в наше время его не любит? Однако это странная любовь. Опуская одни факты в пользу других, Евгений Александрович строит из Чехова томительного интеллигента, хоть и сам прекрасно знает, как к ним относился писатель: «Нет, не верит он в интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верит даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр». Тем не менее волшебным образом тотальное заступничество делает А.П. персонажем собственной пьесы.
Евгений Шкловский, определив рамки своей концепции, конечно же, не обходит стороной трагические стороны жизни Чехова. Но, отказавшись от множества каверзных эпизодов из жизни Чехова, лишает свой «Письмовник» тех штрихов, которые дали бы ощущение жизни во всей ее реалистической полноте.