Встречи с Акирой Куросавой и Тосиро Мифунэ
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2023
Владислав Дунаев (1937) — журналист-международник, востоковед. Окончив МГИМО, работал в газете «Известия», затем более тридцати лет в АПН-РИА «Новости». Широко публиковался в советской и российской прессе по японской тематике. Автор книг «Японцы в Японии», «Японцы на рубежах», «Достоверный том» и др. Автор сценариев документальных фильмов «Русские в Японии» и «Дети Великой гармонии».
В начале 1969 года, через пару месяцев после нашего с женой приезда в Токио, на меня нежданно-негаданно свалилась журналистская удача: я оказался единственным из советских журналистов в Японии, который встречался один на один (правда, на знаменательную встречу я пришел с женой) с великим Акирой Куросавой.
Очень жалею, что тогда не было даже времени, чтобы серьезно подготовиться к знаменательной встрече. Все происходило неожиданно, спонтанно и невероятно стремительно.
Началось это событие буднично-неопределенно. Наверное, случается, что происходящее в жизни все-таки заложено в судьбе, если она оберегает человека, не проходит мимо безучастно. Все, судя по всему, закладывается где-то там, в не подвластном людям мире.
В послеобеденное время я сидел один в офисе корпункта, уткнувшись в какой-то текст. На пороге без предварительного звонка возник японец. Представился. Г-н Симидзу. Имени его, признаюсь, уже не помню. Визитная карточка безвозвратно исчезла. По-европейски, не заводя долгих разговоров, сказал, что пришел с идеей совместно создать мировое кино. Тема — русско-японская война 1905 года. Я, конечно, мысленно отстранился. Голубчик, подумал, хорошо, что застал меня одного. Будь в офисе другие коллеги, с ходу получил бы от ворот поворот.
Слушая рассуждения гостя, невольно вспоминал страницы «Порт-Артура» и «Цусимы». На вопросы и замечания чудаковатого японца старался отвечать нейтрально. Не хотелось обижать инициатора, как мне казалось, интересного предложения. Хотя четко понимал, — разговор совершенно пустой, бесперспективный. Мысленно с доводами г-на Симидзу я, конечно, соглашался. Тема ведь интересная, событие историческое, непростое для обеих сторон. Тему можно поворачивать как угодно. Даже в духе знаменитой у нас песни о «Варяге». Сам я при этом стал заводиться. Не удержавшись, сказал, если копать глубоко, начинать бы следовало с корейского вопроса. А у Японии в отношении Кореи масса черных пятен. Да, собственно, и война началась из-за осложнений, в том числе на Корейском полуострове. Симидзу со мной согласился.
Тем не менее японцу пришлось сказать, что без консультаций с Москвой на эту тему говорить нет смысла. Мне казалось, что этим я как бы подвел итог разговору. Был абсолютно уверен, что г-н Симидзу уйдет и вопрос будет закрыт. Но Симидзу уходить не торопился. Мы продолжали говорить о кино. Уже на пороге, прощаясь, Симидзу неожиданно сказал, что хочет со мною встретиться недели через две-три. На этом и расстались.
В Токио ожидали приезда Коваленко1. Вопрос о фильме на тему русско-японской войны меня не оставлял в покое. В общем, на всякий случай решился на свой страх и риск затронуть щекотливую тему в разговоре с Коваленко. Главным аргументом, конечно, был режиссер А. Куросава, который, как сказал мне Симидзу, готов стать режиссером фильма. Симидзу меня твердо уверил, что с Куросавой он накоротке, хочет помочь другу выйти из беспросветной депрессии. Американцы не позволили Куросаве завершить работу над киноэпопеей о Перл-Харборе, хотя к тому времени он работал над этим фильмом целых пять лет. Иди знай, настраивал я себя, в такой ситуации, может, наши все-таки клюнут на Куросаву?! Ведь война была, ее из истории не выбросишь. К тому же и Япония, хоть и победила, в корейском вопросе была крепко замазана. А события можно представить как трагедию двух народов. Была и возможность лишний раз указать на Европу с ее бесконечными науськиваниями на Россию. В общем, в голове бродила вереница идей. И я окончательно решился на разговор с Коваленко.
После совещания в посольстве с журналистской братией, на котором Коваленко распекал корреспондентов за нерадивую работу, я попросил Ивана Ивановича уделить мне время. В своей манере он сурово буркнул: «Приходи в гостиницу, там и поговорим».
Встретились мы в баре. Стоило после кружки пива заикнуться о русско-японской войне, Коваленко выпятил на меня глаза. Взгляд партийного чиновника напоминал недоумение доктора-психиатра, уставившегося на безнадежного сумасшедшего. Я поспешил назвать имя Куросавы. Глаза Коваленко потеплели. Не ожидая вопросов, я стал на все лады доказывать важность такого фильма со всеми возможными идеологическими поворотами в нашу пользу. Опытный партиец в ответ сказал: «Идея, конечно, сама по себе интересная, но полетят наши с тобой головы». Тон стал примирительно-деловым.
В конце разговора Коваленко подвел итог: «Попробую в Москве закинуть издалека. Но думаю, ничего из этого не выйдет. Ведь победили японцы». Ответ был понятен. Я и без Коваленко знал, что в таких вопросах у нас были только две краски — черная и белая. Других цветов, не говоря об оттенках, мы не знали. Ведь дубину если попытаться гнуть, она затрещит и обязательно сломается. Иван Иванович напоследок предостерег крепко держать язык за зубами.
Встретившись с Симидзу, я честно сказал ему, что разговор с серьезным человеком из Москвы состоялся. Этого можно было и не говорить. Каждый приезд Коваленко в Японию в местной прессе широко освещали. Особенно были активны коммунисты, которые все визиты Ивана Ивановича на Японские острова широко комментировали в привязке к антипартийной группе Сига, которая у КПЯ торчала как кость горле.
Сказал я Симидзу, что положительного результата вряд ли стоит ждать. В ответ с удивлением услышал: «А ведь мой друг Куросава дал согласие на встречу с вами. Посмотрим, как все повернется в будущем». У меня все поплыло перед глазами, зашумело в голове…
Симидзу тут же назвал день, время и место встречи. Зная японцев, их нередко пустое бахвальство, я не особенно верил в дружбу какого-то Симидзу с великим Куросавой. Хотя он до этого не раз повторял: «отношения наши накоротке».
Я уже знал, что Куросава с журналистами встречаться не любит, как правило, отказывает. Если честно, по сей день не могу сказать, почему Куросава согласился встретиться с неизвестным ему Дунаевым. Но факт остается фактом. Наша встреча состоялась, и наши отношения с Куросавой закрепились, обо мне он помнил, отвечал на мои вопросы.
Вечером всю эту историю стал рассказывать жене. Она посматривала на меня с недоверием. После встречи с Симидзу от меня пахло алкоголем. Чтобы рассеять сомнения жены, твердо сказал: на важную в нашей жизни встречу с Куросавой мы обязаны пойти вместе.
Чего мне стоил разговор с Коваленко, я Ирине говорить не стал. Мне было достаточно, что она смотрела на меня с иронией, не веря в реальность встречи. Видимо, полагала, что в своих фантазиях я зашел слишком далеко. Киношница Ирина даже не мечтала, что муж преподнесет ей такой подарок.
А ведь мы в Токио в то время пробыли каких-то три месяца. Не успели даже как следует осмотреться. И вдруг встреча с самим Куросавой!
Внешностью Куросава напомнил нам нашего великого Мордвинова2, но по темпераменту японский сэнсэй был иного склада: говорил тихо, казался сдержанным в реакции. В нем чувствовалась подавленность, жизненная усталость, даже какая-то отрешенность.
Может быть, психическое состояние Куросавы и стало причиной согласия встретиться с молодой советской парой, посмотреть на нас глазами художника, определить, что из себя представляют люди иного, неизвестного ему мира. Все это происходило после широко ходивших слухов, что национальное достояние Японии Куросава пытался наложить на себя руки.
Возможно, чувство пробуждения к жизни у Куросавы и стало причиной его согласия на встречу с нами, людьми иного, чем он, поколения, к тому же иностранцами, способными говорить на его языке.
Все это мои домыслы в поиске ответа на вопрос, почему мировой сэнсэй все же дал согласие на встречу с абсолютно неизвестной ему молодой советской четой. В момент той памятной встречи Куросава все еще тяжело переживал неудачу с его отстранением от фильма о Перл-Харборе. Это чувствовалось и в его ответах на мои вопросы. Куросава с глубоким чувством сожаления подчеркнул, что ему не позволили представить важнейшее событие войны на Тихом океане так, как он его видел. В результате фильм «Тора-Тора-Тора» — название означало позывные японской авиации во время налета на Перл-Харбор — снял другой кинорежиссер.
Хотя за ту встречу с великим кинорежиссером я, конечно, должен был в первую очередь благодарить господина Симидзу, но, по правде, к этой встрече меня готовила и вела сама судьба. За полгода до отъезда в Японию то и дело, что называется, мы с Ириной приближались к Куросаве. Не пропустили ни дня ретроспективного показа его фильмов в Москве. Нестареющие вот уже много десятков лет «Семь самураев». Ставший мировым событием «Ран» — «Смута». Наконец, казалось бы, не куросавовский фильм «Сказание о горе Нараяма» (режиссер Cёхэй Имамура) — предмет нескончаемых дискуссий о том, какое искусство нужно человеку, о так называемом натурализме, о так называемой жестокости. Должен ли художник показывать правду жизни, срывая все покровы, касаясь самых глубинных вопросов природы человека? Добр он или зол, на что способен? Иными словами, из какой природы человека следует исходить, решая проблемы бытия. И, следовательно, опять Куросава: вы спрашиваете, кто виноват — природа? бог? Нет, человек сам ответственен за все.
Итак, в комнату вошел высокий, стройный человек средних лет. Подтянутость чувствовалась во всем: в жестах, движениях, формулировках.
— Сэнсэй, расскажите, как вы пришли в кино.
— С детства мечтал быть художником, но получилось так, что начал работать в кино. Это случилось в тридцатые — время становления зрелой кинематографии Японии. Нас было шестеро: Мидзугути, Кэсукэ, Одзу, Киносита, Нэсурэ и я. Кино было нашей мечтой, нашей работой, смыслом жизни. Могу сказать, что это были лучшие годы не только для нас — молодых, но и японского киноискусства. Много воды утекло с тех пор. Нет ни Мидзугути, ни Одзу. Двое других отошли от кино. И теперь я чувствую себя одиноким.
— Как вы расцениваете современное состояние японского кино?
— Оно достойно сожаления. Все буквально помешались на стремлении заработать побольше денег. Но когда в искусстве диктует капитал, оно гибнет. Того, кто вложил деньги, меньше всего интересует само произведение. Талантливые люди для него нередко помеха. Нужны ремесленники, точно и в срок выполняющие заказы, умеющие «выпекать» фильмы. В результате зритель, потеряв всякую надежду увидеть что-нибудь стоящее, не идет и на хорошие картины. «Голый остров» Канэто Синдо, добившись мирового признания, не вышел на широкий экран собственной страны. Долгое время я нахожусь под впечатлением своего «неудавшегося» участия в съемках японо-американского фильма «Тора, тора, тора!». Казалось, потеряно пять лет. В фильме должен быть один режиссер, со своей единой сквозной линией. В печальной памяти «сотрудничестве» мне этого сделать не позволили. Однако было много полезного: интересные встречи, новые мысли, опыт. Тогда в съемках мы использовали непрофессиональных артистов. Люди со сложившимися характерами, обладающие подчас огромным жизненным опытом, настолько глубоко схватывали замысел режиссера, что у меня, право, за всю жизнь не было лучших актеров… Жаль, что эти кадры не увидит зритель.
Безусловно, профессиональные актеры нужны, но тот опыт привел к мысли, что многим из них нередко следовало бы учиться непосредственности у непрофессионалов. Для актера гибельно, если он чувствует кинокамеру, знает, с какой стороны его снимают. Его ощущение скованности, несвободы мгновенно фиксирует пленка. Поэтому в работе я часто пользуюсь одновременно тремя кинокамерами, спрятанными от глаз актера.
В фильмах, на мой взгляд, очень важны сцены диалогов. Проверяя, подбирая актера, смотрю, каким он может быть слушателем. Снимая кадр, стараюсь сосредоточить внимание на лице слушающего. Именно его реакция лучше всего может передать смысл происходящего…
В общем, для нас с Ириной полуторачасовый разговор с Акирой Куросавой стал, как говорят в наше время, настоящей школой киноискусства, своего рода мастер-классом. Такие события не забываются и оставляют немеркнущий след в душе.
Как-то по счастливой случайности в Москве, в кинотеатре повторного фильма у Никитских ворот, мы с Ириной с волнением смотрели фильм Куросавы «Жить». Режиссер создавал фильм в переломные послевоенные годы, когда Япония переживала период разрухи. В любой стране, как правило, в такой обстановке активизируются элементы противоправного характера. Это как у Пушкина — «с своей волчихою голодной выходит на дорогу волк».
Главный герой картины — простой человек, муниципальный чиновник среднего ранга, всю жизнь равнодушно исполнявший свои несложные обязанности. Однажды он узнает, что безнадежно болен: рак желудка. И вот неприметный чиновник, которому предстоит через год умереть, превращается в живого, цельного, неожиданно для самого себя смелого и энергичного мужчину. В оставшиеся несколько месяцев жизни торопится сделать что-то полезное. Казалось бы, не так уж много — нужно добиться устройства детской площадки, за что долго, но безрезультатно выступали женщины, обивая пороги муниципалитета. У служащих районного отделения не хватало решительности противостоять нечистым помыслам сильных мафиози, которые в своих интересах стремились использовать лакомый земельный участок. Аналог нашего периода приватизации в ельцинско-чубайсовские времена. И вот маленький умирающий человек в этой борьбе выходит победителем. Последние полгода жизни, отданные борьбе за справедливость, в защиту прав слабых, наполнили смыслом существование героя, который наконец-то почувствовал, что значит «жить».
Вот как все это сформулировал нам Акира Куросава, по-сути, раскрывая кредо своих чувств.
«Люди во всем мире, мне кажется, проявляют какую-то удивительную склонность самим себе причинять страдания, приносить несчастья. Но человек имеет право, должен быть более счастливым. Именно это я стремлюсь довести до сознания зрителя. Человек, во имя достижения цели действующий отчаянно, так, как если бы вся жизнь его была поставлена на карту. В этом суть героизма… Меня всегда занимал вопрос, как человек встречает смерть. Если бы я знал, что мне осталось жить совсем немного, думаю, попытался бы встретить смерть как можно спокойнее. Но, пока жив, хочу жить полнокровно».
В 1975 году на экраны мира вышел советско-японский фильм «Дерсу Узала». Режиссер — Акира Куросава. Фильм получил первую премию Международного кинофестиваля в Москве, а вскоре был удостоен и «Оскара». Посмотрев «Дерсу Узала», я не мог не вспомнить ту памятную встречу в отеле «Акасака Принс»: «Глядя на моих буйных персонажей, зрители, вероятно, и меня, режиссера, представляют таким же. Но по своей натуре я скорее сентиментален. Мне близка и понятна душа одиноко бредущего странника».
Выступая на пресс-конференции в Голливуде по случаю присуждения «Оскара», Куросава сказал, что он мечтал всю жизнь иметь такую высокую награду за японский фильм. В этом, как я понял, была истинная суть кинодеятеля Японии, патриота своей страны, не оправдавшей его сокровенные надежды, которые он вынашивал и лелеял всю свою творческую жизнь. Но это, однако, невозможно, констатировал великий режиссер: «Японские продюсеры не идут на рискованные капиталовложения. Они боятся выпускать спорные фильмы. Когда я снимал «Дерсу Узала», русские великодушно помогали мне, и я это очень ценю. Получив награду, я чувствую, что чем-то отблагодарил их за оказанную мне помощь… Нужно готовить молодых продюсеров. Мир кинопромышленности не так свободен, как это принято думать. У многих молодых людей есть идеи, но нет денег, чтобы претворить эти идеи в жизнь. Я хочу помочь им». Это прозвучало, как в глухом, безмолвном лесу. Даже эхо не отозвалось. Прагматизм окончательно одолел и, кажется, начинает крушить Японию и ее народ. На таком историческом моменте Куросава и покинул наш мир.
В 1988 году я позвонил в компанию «Куросава кабусики кайся» и получил номер телефона «правой руки» режиссера, его секретаря госпожи Тэруё Ногами, которая, как она сказала, ссылаясь на своего шефа, меня хорошо знает. Сам Куросава в то время был на съемках нового фильма далеко от Токио, однако уже на третий день в корпункт АПН был доставлен пакет: фотографии, газетные вырезки, печатные материалы о новом фильме художника. И бережно наклеенный на лист бумаги рисунок — привет с подписью Акиры Куросавы. Так мне до выхода на экран удалось познакомиться с новым фильмом Куросавы — «Сны».
«Чувства, спящие где-то в нашем сердце, скрытые надежды, которые мы прячем глубоко внутри, а также темные желания и страхи, которые мы загоняем в дальний угол нашего сознания, — все это проявляет себя со всей очевидностью в наших снах. Сны отражают все эти чувства фантастическим образом в удивительно свободной форме. В этой картине я попытаюсь одарить вас своими снами…» — как бы говорил мне Куросава. Девять снов, девять новелл: «Солнце сквозь дождь», «Буран», «Персиковое поле», «Вороны», «Туннель», «Деревня с ветряной мельницей» (полученный мною рисунок — эскиз режиссера к этому эпизоду), «Красный лик Фудзи», «Плачущий великан», «Прекрасный сон». Отображение мира снов молодого Куросавы, мальчика, затем юноши… Мысли о матери, стремление в молодые годы стать художником — автобиографическая фантазия.
«Идея сценария родилась внезапно, когда я отдыхал после утомительной многолетней кампании, связанной с моим фильмом «Смута». Я играл в гольф на даче в Готэмба у подножия Фудзи и вдруг почувствовал, что должен немедленно начать писать. Сценарий готов, впереди съемки. Все это благодаря моим друзьям — Лукасу, Спилбергу, Копполе. Они поддержали меня».
На пресс-конференции один из иностранных корреспондентов спросил: «Речь идет о новом произведении величайшего мастера Японии, так почему же японские кинокомпании не финансируют съемки?» — «Вот и я думаю, почему?» — с улыбкой ответил Куросава. «Отнимите у меня фильмы, и в жизни ничего не останется. Поэтому я еще буду снимать…» В 1991 году на экраны вышел его фильм «Рапсодия в августе». Смотреть этот фильм, как я понял, надо при абсолютной тишине, в полном молчании, но обязательно собравшись семьей, чтобы были все три поколения, потому что это о каждом из нас. Фактически об уходящей в историю прошлой эпохе. Какая наступит новая, в то время никто даже не предполагал.
Вот бабушка, в войну потерявшая всех родственников, мужа, почти забытая детьми и внуками, но живущая удивительно цельной, богатой жизнью, где сосуществуют ядерный гриб над Нагасаки, молитвенные бдения по душам посвященных, безмолвные беседы с такими же стариками, как она сама, — и музыка дождевых капель, очарование качающегося под ветром гибкого нежного бамбука. Откуда-то сверху на человека беспристрастно взирает Чудище-Око, с небес, оскверненных ядерным грибом. Поколение непосвященных, вина их это или беда, поглощено сиюминутным, существует вне течения жизни, в пространстве, где прервана связь времен. Нет у них общего ни с уходящим прошлым, ни с подрастающим будущим.
А вот подростки еще в движении, в их жизни ничто не определено окончательно, случайности судьбы могут оказаться решающими. Ведь ни деды, растворившиеся в природе, с ее сказками-подарками и тягостями-испытаниями, ни благополучно-сытые, суетливые родители — никто не подскажет самым юным. Им решать, как жить, от их решения зависит, каким окажется мир будущего.
«Рапсодия в августе» — это и о трагедии августа 1945-го, об атомной бомбардировке Нагасаки. И нужно быть Акирой Куросавой, чтобы рассказать об этом столь немногословно, в нескольких кадрах, которые невозможно забыть.
«Пить… пить», — шептали, умирая, облученные беспощадной атомной смертью. Обожженные внутренности молили о глотке воды, и эта мольба, подобно иссушенной плоти, белым по черному граниту врезана в плиту бассейна Парка мира в Нагасаки. Вода просачивается в слова, высеченные в граните, и на какой-то миг память о прошлом исчезает, чтобы через мгновение вновь проступили буквы страшной мольбы…
Этот фильм Куросавы, мне кажется, об исторической памяти и ответственности за принятые решения, которые, как правило, всегда сказываются на будущем народа, а нередко даже приводят к столкновениям с другими народами. В мировой истории таких примеров не счесть. Нет никакого смысла все это лишний раз ворошить. Хотя я уже не раз повторил застрявшую в моем сознание фразу об исторической ответственности тех, кто там — наверху. Об этом, мне кажется, в наше время следовало бы говорить чуть ли не ежедневно. Уж очень много промахов совершают политики в наше время.
А тогда, в 1969 году, ответа от Коваленко на предложение о фильме долгое время не было. Я не выдержал и позвонил Ивану Ивановичу. Он буквально отрезал: «Сиди там и не чирикай. С твоими идеями и меня выпрут из ЦК».
Мне оставалось одно — довольствоваться тем, что о встрече с Куросавой я послал статью в «Советскую культуру». Ее опубликовали. Получил за это благодарственное письмо. На этом мои полномочия в отношении великого режиссера, казалось, окончились. Уверен, если бы события пошли другой колеей, к фильму с участием Куросавы я бы имел какое-то отношение. Да и жизнь моя пошла бы по-другому. Но, видимо, мой наставник и попечитель, отлитый в бронзе на Пушкинской площади, решил меня слишком не баловать. Ведь и его Николай Первый не отпустил в Китай, куда Пушкин рвался, наслушавшись в петербургских салонах рассказов Никиты Бичурина (отца Иакинфа) о приключениях в Китае, об интересной, красочной и загадочной стране к Востоку от России.
Великая японистка Вера Николаевна Маркова мне говорила, если бы Пушкин смог побывать в Китае, мир был бы потрясен абсолютно новыми понятиями о китайской цивилизации, представленными в поэзии русского гения. Широко известно, что и записки Никиты Бичурина позволили Европе узнать Китай в качественно ином плане, чем это было до него.
История несостоявшегося фильма — это всего лишь частное рассуждение о промелькнувшей вспышкой возможности в моей жизни. Мне тогда просто показалось, что в моих руках заветный журавль. Но в действительности было не так. Предполагаемый журавль, как обычно, спокойно себе парил в небе, а в руках у меня не было даже сказочной синицы. Если я и был бы задействован в проекте Куросавы о русско-японской войне 1905 года, моя роль стала бы очень и очень скромной. Не более того.
Зато после встречи с Куросавой я смог познакомиться и с главным персонажем его фильмов — самым известным в мире японским актером Тосиро Мифунэ. Конечно, не может быть сравнения между режиссером и исполнителями ролей задуманных им кинокартин. Поэтому и разговор наш был на другом уровне.
Наша встреча состоялась на окраине Токио в 70-е годы, — в отличие от центра города, это были одноэтажные и двухэтажные домишки старой постройки. Там все утопало, опять же в отличие от центра, в буйной зелени. Рядом с жилыми домами разместились мелкие компании, кустарного типа заводики. Сейчас всего этого в Токийском мегаполисе нет и в помине. Новая эпоха все это оставила позади себя, в истории города Эдо, старое название японской столицы. На одном из ничем не выделявшихся зданий иероглифической вязью, а под ней и латинскими буквами черной тушью была выведена надпись — «Мифунэ продакшн». На первом этаже небольшого здания было уютное кафе, где меня поджидали сотрудники и супруга (она же помощница) прославленного киноактера. Второй и третий этажи оказались рабочими: гримерные, обработка пленки, озвучивание, редакция, монтаж. За зданием располагался большой студийный двор, попав в него, я оказался на улочке японского средневекового города. Готовилась съемка очередного исторического (самурайского) фильма.
Имя Тосиро Мифунэ хорошо знакомо в России по фильмам «Расёмон», «Человек-рикша», «Большой приз», «Красная борода» и многим другим. Имя Тосиро означает «быстрый мужчина». И действительно, в комнату вошел подвижный, спортивного склада энергичный человек. Низкий голос, резкие, решительные движения, экономное расходование времени.
«Родился в 1922 году. Был летчиком, занимался аэрофотосъемкой. После демобилизации долго не мог найти работу. Товарищи-кинооператоры потянули в кино. В 1939 году встретился с режиссером Акирой Куросавой. Вот тут все и началось. С тех пор долго работали вместе».
Мифунэ к тому времени уже побывал в Москве. На «Мосфильме» его поразили масштабы студий, размах съемок. «У вас и во Франции государство оказывает серьезную поддержку кинопроизводству. Этого нет в Японии, рассчитывать приходится на собственные силы». Что означает на практике «рассчитывать на собственные силы», я уже понимал, встретившись с Куросавой. К этому остается дополнить: сейчас нечто подобное можно сказать и о каждом из нас, доживших до нынешних дней. Так сказать, большой привет господину Ельцину и его компании, забившим, по выражению Чубайса, последний гвоздь в крышку гроба с прахом великой страны…
Актер Мифунэ настолько популярен в Японии, что и после его ухода из жизни с телеэкрана можно слышать выразительный голос великого артиста, прославляющего популярное в Японии пиво «Саппоро». Актер для японцев не умер. Он по-прежнему со своими почитателями, как еще и вчера, буквально чеканит: «отоко ва даматтэ, саппоро биру». В русском вольном переводе — «мужики замирают, услышав “пиво Саппоро” — бочковое, шипящее, прохладное…». Это пример японской доброй памяти о своих избранниках.
На Хоккайдо, в городе Саппоро, мне довелось быть в пивном зале, куда бочковое пиво подают прямо по трубе с пивоваренного завода компании «Саппоро». В японском языке это обозначено — «соно мама», то есть напрямую потребителям, без предварительного розлива в тару. Могу заверить, вряд ли в мире есть более вкусное пиво…