Данило Киш. Сад, пепел
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2023
Данило Киш. Сад, пепел. / Пер. с серб. Елены Сагалович. М.: Инфинитив: Центр книги Рудомино, 2022.
Лишь совсем недавно российский читатель смог познакомиться с произведениями важнейшего сербского писателя XX века Данило Киша. В серии «Сербское слово» в издательствах «Инфинитив» и «Центр книги Рудомино» вышли его работы «Гробница для Бориса Давидовича», «Песочные часы» и «Сад, пепел». Последние два романа наряду с непереводившимся сборником рассказов «Ранние печали» были объединены автором в цикл «Семейный цирк». Мы поговорим о, по-видимому, полуавтобиографическом романе «Сад, пепел», где Данило Киш изобразил взаимоотношения внутри семьи глазами ребенка. Время в романе трагическое, это период Второй мировой войны. Впрочем, о войне в книге нет практически ни слова. И если в «Песочных часах» ощущался тревожный фон и читатель вынужден был между строк видеть, какой ужасный мир принесли нацисты в Сербию, то в книге «Сад, пепел» акцент совершенно другой. Мы проникаем во внутренний мир ребенка, который, с одной стороны, болезненно переживает свою греховность и пытается познать смерть, а с другой, наблюдает за несчастными скитаниями своего отца, который посчитал себя жертвой бога и людей.
Этого мальчика зовут Андреас. Сам вряд ли он мог бы сказать, что родители или окружающие были к нему жестоки. Его ранние воспоминания пронизаны светом, и он чрезвычайно чувственно описывает сцены детства, когда мать кормила его медом и рыбьим жиром. Ребенком он изучает мир, делает открытия и присваивает эти открытия себе. Внешние события 1940-х годов страшны, но они не ощущаются и не нарушают идиллии детства. Вот разве что мы читаем такой пассаж: «Когда мы вернулись в город, везде уже объявили о наступлении осени. Большие желтые плакаты призывали граждан к порядку и послушанию, а с аэроплана разбрасывали агитационные листовки — желтые и красные, — в которых надменным языком победителей говорилось о предстоящем возмездии». На всю книгу это единственное обращение к реальности современной истории. В остальном текст Данило Киша — это внутрисемейные наблюдения и исключительно личные выводы на основе них.
Первое столкновение не с исторической, а с метафизической реальностью у юного рассказчика произошло, когда умер дядя и ему сообщила об этом мама. Теперь слово «смерть» хорошо вошло в почву его любопытства и вытянуло из нее все соки. Он так интенсивно стал думать о смерти, что у него начались головокружения и рвотные позывы. Пришло необратимое осознание того, что все смертны, в том числе и он сам. Однако он еще наивно строит детские теории и рассчитывает, что сможет победить смерть в борьбе, обмануть ее. Раз мне известен факт смерти, полагает он, то я постиг тайну, открывающую дорогу к бессмертию. Понимая, что смерть похожа на сон, Андреас хочет поймать момент перехода из бодрствования в сон и остаться в этот момент в сознании. Такая игра со сном должна была стать подготовкой к борьбе со смертью. Понятно, что это лишь фантазии. Смерть Андреас не победил, а вот душевное здоровье испортил. Он начал страдать от кошмаров, не осознавая, что это реакция психики на попытку отогнать мысль о смерти. Вот как он о ней сообщает: «Эта мысль разворачивалась сама по себе, как рулон черного шелка, сброшенный из окна четвертого этажа. И как бы я ни старался, мысль эта неминуемо разворачивалась до конца, несомая собственной тяжестью…»
В анализе себя и описаниях своего внутреннего мира Андреас почти беспощаден. Без тени смущения он рассказывает о своей детской влюбленности, о том, как он освоил навыки обольщения и сумел произвести эффектное, хотя и обманчивое впечатление на любимую девочку и ее родителей. Научился он этому из книг, но не всякое чтение было для него таким воодушевляющим. Книгой, которая определила его жизнь, стала «Малая школьная Библия». Чтение ее превратило мальчика в невротика. Когда он рассматривал гравюры на библейские сюжеты, он видел в них окно в вечность, окаменевшие моменты человеческой истории. Но это была вечность не рая, а греха. Он переживал библейские истории всем своим естеством и осознавал, что в Ноевом ковчеге ему не нашлось бы места. Слишком уж страшным он был грешником. Вообще Андреас сверхчувствителен. Банальный опыт недавнего дня он тут же превращает в сверхценные воспоминания и вообще живет скорее прошлым, чем настоящим или будущим. Не обошлось здесь без влияния матери, которая как будто специально взращивала в сыне почитание культа воспоминаний.
Но в центре «Сада, пепла» не один только мальчик Андреас Сам, но также его отец Эдуард Сам. Отец некогда служил старшим железнодорожным инспектором, а теперь вышел на пенсию. Может, поэтому его сын обожал поезда и путешествия. Когда он спал в поезде, пребывающем в движении, ему была не страшна смерть. В 1933 году отец написал «Расписание движения автобусного, пароходного, железнодорожного и авиатранспорта». А позже решил подготовить новое, уже третье издание книги, которое неожиданно превратилось в мощный всеобъемлющий философский труд. Начиналось все с пометок на полях, а потом из них выросла целая система. Трудно до конца понять, что представляла собой эта работа, однако, если судить по описаниям сына, она была фундаментальной. Сын говорил о ней так:
«Это была сакральная книга, в которой повторилось чудо сотворения мира, но в которой были исправлены все несправедливости Божьи и немощь человеческая».
И так:
«В этом анархистском и эзотерическом Новом Завете было посеяно зерно нового братства и новой религии, изложена теория универсальной революции против Бога и всех налагаемых им ограничений».
И еще так:
«Это был магический, я бы даже сказал, болезненный сплав пантеизма Спинозы, руссоизма, бакунинского анархизма, троцкизма и совершенно современного унанимизма, болезненная амальгама антропоцентризма и антропоморфизма, одним словом, гениальная пантеистическая и пандемонистическая теория, основанная на достижениях науки, на принципах современной цивилизации и техники новейшего времени…»
Однако Андреас признает, что его отец писал свой труд, не учитывая исторического времени, он писал его, как пишут книги пророков. Чтобы создать эту книгу, он брал взаймы, а потом, когда книгу отказались публиковать, вынужден был возвращать долги. В итоге семья переехала из хорошего дома в убогое жилище у железнодорожной насыпи, где Андреас долго не мог привыкнуть к шуму проходящих поездов. Здесь семья жила так, будто они вот-вот уедут, это была спасительная мысль о бегстве. Андреас страдал от диареи, и никто долго не мог понять, что она была вызвана страхом. Сын унаследовал от отца тяжесть на душе. Путешествия вскоре и вправду последуют. На санях отец будет возить жену и детей по деревенским родственникам и просто так, без всякой цели. А мы окончательно убедимся, что Эдуард Сам превратился в безумца.
К этому времени он потерял чин старшего железнодорожного инспектора в отставке, а с ним, похоже, и пенсию. В итоге он стал почти анархистом, в общем, местным возмутителем спокойствия. Одновременно в его философии появляется лирический аргумент, дыхание самой природы. Сын сравнивает отца с Зороастром, который, однако, осознает требования времени. Этот железнодорожный инспектор в отставке изображал роль жертвы, считая, что искупает грехи семьи. Его мессианские речи в трактирах были зрелищны и привлекали зевак, а потом к зевакам прибавились соглядатаи церкви. Появилось немало желающих упрятать Эдуарда Сама подальше. В итоге его действительно удалили, а дальнейшая судьба окутана мистикой. По одним данным, он умер в концлагере, а по другим, завел вторую семью в Германии. Сын, глазами которого мы смотрим на эту историю, утверждал, что и много лет спустя после войны периодически встречался с отцом, но тот вел себя как чужой и своего отпрыска просто не узнавал.
Впрочем, важна здесь не точная фабула, а та интенсивность, с которой Андреас пытается понять отца. Здесь нет места привычным чувствам и любви, а есть скорее какое-то бесстрастное и вместе с тем яркое силовое поле. Несмотря на то, что история отца соткана из эфемерной ткани, его образ присутствует во всем, что окружает сына. Может, это тоже подвид пантеизма Спинозы, где вместо бога образ отца? Сын понял его природу. Тот в определенные периоды года начинал испытывать раздражение по отношению к миру, но Андреас именно в этом и увидел основу его мироощущения. И главное, он осознал, что отцу, который просто следовал пророчеству, в действительности были неизвестны причины своих скитаний и поисков. Все это превращает отца в фигуру, слепо зависимую от невидимых и непостижимых сил. Эдуард Сам полагал, что и бог, и люди в равной степени поступили с ним несправедливо. С безбрежной печалью он признавал, что некоторым людям вроде него просто суждено быть несчастными. Им подрезали крылья, а их иллюзорный избыток силы растворяется в мелочности жизни и постоянных склоках. Это мы особенно хорошо увидим в другой книге цикла «Песочные часы», где внимание автора уже целиком будет сосредоточено на личности Эдуарда Сама. Какой же вывод следует из всего? Отец сам открывает его сыну. Со всей убежденностью он заявляет, что нельзя всю жизнь играть роль жертвы и не стать в итоге жертвой по-настоящему. Но вот к этому он, кажется, так и не будет никогда готов. Его удел — метафизическое парение, споры и дискуссии, он умеет только менять маски. На физическое страдание он не рассчитывал, поэтому и подлинным праведником стать не смог. Он презирал так называемый здравый смысл, связывая его с примитивной логикой и невозможностью увидеть идеи высшего порядка, но все это, по-видимому, остается словами.
Трудно определить, в какой степени Андреас Сам любит или не любит отца. Между ними немного другие, не столько человеческие, сколько «структурные» отношения. Отец для сына, со всей своей гениальностью и фактической нежизнеспособностью, является даже не носителем идей, пусть они и чрезвычайно важны. Он опора, на которой держится его жизнь, да и само повествование. Его фигура ставит вопрос о возможности побега из жизни. Тем не менее уход отца, который исчез навсегда, привел сына к противоположному выводу — побег невозможен. По-видимому, тот самый груз на душе, который герой обнаружил в себе еще в детстве и считал унаследованным от отца, невозможно сбросить. Но так же важно и другое: Андреас не испытывает к отцу неприязненных чувств. Даже в голоде, наступление которого можно было бы связать с витанием отца в облаках, он сумел увидеть позитивные стороны. Нельзя сказать, что сын любит или ненавидит отца. Лучше сказать, что всю книгу он его изучает, как если бы изучал собственную душу.