Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2023
Виктор Ляпин — родился в г. Кстово Нижегородской области. Окончил Литинститут имени А.М. Горького (семинар Е.М. Винокурова) и журфак МГУ. Работал футболистом, журналистом, помощником мэра, дворником, сторожем. Автор книги стихов и нескольких сборников пьес. Участник ряда российских и международных театральных фестивалей. Пьесы поставлены в театрах России, Германии, Украины, Белоруссии, Казахстана, Чехии, Австралии, Албании. Живет в Кстове.
***
И волны к церкви, и церковь к небу,
и небо — к дальним огням затона.
Темнеет. Моросью. Мелким снегом.
Поют из церкви про мрак бездонный.
Синеет церковь. И тонет в хмари.
Уйдет по тропке звонарь печальный.
И выльет звёзды рука в тумане
на чернь реки и на пирс песчаный.
Всё происходит сейчас и с нами.
И то, что пели, и то, как жили,
и эта вечеря с именами,
что в книги бережно уложили.
По тропке спустишься — встретишь Лота,
и с ним рыбак неисповедимый,
что чинит днища подгнивших лодок,
как будто хочет уплыть в них в зиму…
***
…Где волчица-осень бежит, ощерясь,
по унылой пустоши бездорожья,
палых листьев отблеск, дыханье, шелест
загребая лапами осторожно.
Роще стали в тягость её касанья,
в дорогих лохмотьях глядится в лужи.
Не попишешь — пусто под небесами.
Весь багрец и золото съела стужа.
И волчица-осень бежит, дичая,
по ночным полям — там, где снегу литься.
…Словно в старом сердце одни печали.
И лишь ждёт разлуки, чтоб с ними слиться…
***
Полнота совершенного дня
с тихим светом в заснеженных клёнах,
с синей церковью в дальних огнях,
в колокольные звоны влюблённых.
Звоны мерно плывут над рекой
и ложатся, вдыхая свободу, —
на огонь над цветастой доской,
на крещенье, на встречу, на воду.
И прорублена к чёрной толпе
с Иоанновой кротостью странной,
осторожно целует купель
жгучий лёд по краям своей раны.
И убийца, насильник и вор
входят в реку с иконкой согретой.
И о чём-то ведут разговор.
…И уходят, крещённые светом…
***
…чьи рукописи всё-таки сожгли,
чей прах перекопали тракторами,
кто звёздами живыми не взошли
над неуничтожимыми мирами…
…оглохшие в осенней тишине,
на Святки занесённые снегами,
убитые на скошенной стерне,
босые ноги в росах обжигая…
те, кем не дышит тишь библиотек,
кто не успел взрастить из зёрен слово, —
они придут? Ты знаешь? …Сыплет снег.
Снег света. Снег причастья. Снег Покрова.
***
Когда бурю июль поднимает за Волгой
и река в крупных каплях о лодках хлопочет,
одинокая иволга в сумраке волглом
всё боится умолкнуть, не может, не хочет.
И зовёт, и зовёт неизвестного бога,
чтобы мимо пронёс эту мглистую чашу,
чтоб в живое гнездо ещё пуха немного,
чтобы молния мимо и радуга краше.
Одинокая иволга всё позабыла,
что разбито гнездо, что разграблена чаща,
сумасшедшая иволга, та, что любила,
в мокрый сумрак кричит всё надрывней и чаще.
Кто ее остановит? И кто ей докажет,
что не он виноват в этой тьме и ненастье?
Докричится, сорвёт себе горлышко, ляжет
под шумящим дождём, потеряв своё счастье.
И старик на балконе с цигаркой недолгой
будет свет прикрывать от дождя неумело:
— Это иволга, иволга пела за Волгой.
Это иволга пела, это иволга пела.
***
Вечно становишься, рвёшься, течёшь —
в капле упавшей и в космосе млечном.
Чертит художник нездешний чертёж.
Но растащили странички беспечно.
Только одна ты, собрав облака
в светлое русло безбрежной свободы, —
в небе река и под небом река,
белые воды и синие воды.
Сонная мгла. И обрыв берегов.
Смытые фрески. Сожжённые годы.
Но сквозь живое пространство лугов
в небо растут твои млечные всходы.
Дали целуют, сливаются в свет
с солнцем в ладонях и с осенью в лоне.
Им и не важно, мы есть или нет.
…Волга, татарники, церковь на склоне…
***
Бабочка опустится в ладонь.
Солнце жаром выльется на плёс.
…Лодками заставленный затон.
И по лодкам мчится рыжий пёс.
Сделай сладким мой глоток вина
(был он небом, солнцем и лозой),
напои июлем допьяна
золотой, небесной бирюзой.
У шмеля в цветке роскошен одр,
свежий хмель медовей всех пастил.
…Только то ли Павел, то ли Пётр
день убавил, с горки покатил.
Расширяя небо вдалеке,
уплывает лето в даль излук.
…Бабочка затихнет на руке,
поглядит — и выпорхнет из рук…
Пасха
Ели шапки снеговые съели,
вспухли влагой застругов холмы,
и скребут последние метели
содранные скатерти зимы.
…И никто не умер. Все, как птицы,
копошатся в солнечном саду,
разгребая старые криницы,
радостно скользя на тонком льду…
Ты кричишь — тебя никто не слышит.
Только ёлки держат за рукав.
Только воздух вешней синью дышит
и сквозь лёд пульсирует река.
…И никто не умер. Веруй, если
дал синицам крошек в январе.
Все вернулись. Вот они. Воскресли.
Смотрят в небо. Пасха на дворе.
***
С мандельштамовской Федрой-Россией,
с необъятными, необъяснимыми
островами дворовых и ссыльных,
с повестями, по кельям хранимыми,
с вечным Клавдием за занавеской,
с пьяным Гамлетом, с грязными иглами,
с горьким взглядом свинцового блеска,
пока детки из дома не выгнали,
всюду, всюду — в молчанье, в томленье —
эта вьюга с шагами саженными,
упоенье твоё, ослепленье,
нищета твоя вечно блаженная.
По дороге трясясь несчастливой,
вдруг очнёшься в далёкой провинции,
где вдоль пруда — священные ивы
и таблички навечно привинчены…
где закат за лучинником тонет,
прославляя шикарное времечко,
и долдонит, долдонит, долдонит
петушок в бестолковое темечко…