Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2023
Михаил Гришин (1959) — родился в селе Саюкино Тамбовской области. Прозаик, сценарист, журналист. Автор книг прозы, изданных в Тамбове и Москве: сборников рассказов «Дождь, самогон и коробка конфет», «Козерог и Шурочка», романов «Вкус мести», «Паутина», повестей для подростков «Старая прялка», «В гостях у Бабаси», «Золотой медальон» и др. Как сценарист участвовал в нескольких телевизионных проектах, автор сценария восьмисерийного телефильма «Облака, испачканные пылью». Живёт в Тамбове.
День варенья
В прошлом году, в конце августа, известный на всю нашу деревню долгожитель дед Игнат справлял свой день рождения. Девяносто пять лет, что ни говори, а возраст почтенный — не у всякого человека хватит характера дожить.
На юбилей съехалось всё его многочисленное семейство: дети, внуки, правнуки и даже несколько праправнуков. Народу собралось столько, что это больше было похоже на сельскую свадьбу. Чтобы всех разместить, на скорую руку сбили дополнительные столы и скамьи из досок, которые у меня хранились в сарае про запас, а сверху расстелили чистые самотканые разноцветные дорожки.
Когда гости угомонились и чинно уселись за праздничным столом во дворе, слово взяла, должно быть, шестая по счёту правнучка Леська. Она в городе заведовала детским садиком, а в свободное время подрабатывала тамадой на торжествах. В общем, язык у неё был подвешен будь здоров.
— Дедуля, — в микрофон сказала она, — с днём рождения тебя поздравляем и от всей души желаем — быть здоровым, не болеть и душою не стареть!
Мы дружно зааплодировали, выпили по первой. Потом Леська говорила ещё, — её слушали вполуха, но пить после каждого нового тоста не забывали. Правнучка говорила до того складно, что дед Игнат расчувствовался. Он как-то быстро захмелел, но, думаю, не от водки, а от общего внимания, которое для него было непривычно. Дед Игнат тяжело поднялся, оглядел присутствующих белёсыми добрыми глазами.
— Тихо! — громко объявила Леська. — Ответное слово предоставляется нашему дорогому и всеми любимому дедуле! — Она поднесла микрофон к пушистой седой бороде именинника.
— Дорогие мои детки, а также сродники, — сказал дед Игнат дрогнувшим голосом, — вот гляжу я на ваши радостные лица, и на душе у меня от этого становится дюже хорошо. Очень я вам благодарствую, что вы меня, старого олуха, ишо не забываете. Я даже, грешным делом, подумал, что мы тут как вроде на мои похороны собрались. — Старик вытер рукавом нового пиджака, подаренного на юбилей, мокрое от слёз лицо и хрипло выдохнул: — Теперь мне и помирать спокойнее, вроде как побывал я на своих поминках, насмотрелся. Да и под образами лежать будет не зазорно, — одёжа на этот случай имеется, ещё бы приличную домовину справить.
За столом наступила гробовая тишина.
— Отец, ты в своём уме? — первой опомнилась его старшая дочь, семидесятилетняя тётка Маруся, которая дохаживала старика. — Это надо же до такого додуматься?!
— Живой — живому, говорится, — отмахнулся старик. — А ежели бы я сейчас и взаправду помер, ой как бы я обрадовался.
— Остановись, старая беда, — замахала на него руками тётка Маруся. — Накликаешь ещё беды. Тьфу-тьфу на тебя.
— Вон Колька Брыкин, — упрямо гнул своё именинник, — в позапрошлом годе собрал на свой семидесятый юбилей всю свою родню, упился, с порога упал и убился насмерть. И сразу на тот свет отправился. Как миленький. Никого не надо было звать на похороны, все на месте оказались. Да и еды на поминки осталось достаточно, экономия опять. Повезло человеку. Я чем хуже него?
— О как хмель в голову ударил, — ахнула тётка Маруся и оглядела присутствующих умоляющими глазами, ища поддержки.
— Дед, ты и вправду чего разошёлся-то? — поднялся за столом внук Роман — солидный мужчина в дорогом пиджаке и при галстуке, занимавший крупную должность в области. — Сегодня твоё день рождение празднуем, а ты о смерти разговор завёл.
— Цыц, Ромка, — строго прикрикнул на него старик, — самое время о ней, проклятой, и поговорить. Потом не поговоришь, когда язык отнимется.
— Если ты насчёт гроба, — покладисто ответил Роман, — можешь не переживать. Мы тебе закажем самый лучший. А сейчас давай об этом не будем разговор затевать, чего людям праздничное настроение портить.
— Знамо дело, закажете, — въедливо отозвался дед. — Только это разве сейчас гробы? Это самая настоящая насмешка над покойником. Колька вон чуток не вывалился по дороге на кладбище, дно прогнулось, как коромысло. Хорошо, что догадались на машину поставить. Не тот товар нынче пошёл.
— Плохо выбирали! — легкомысленно крикнул с противоположного конца стола другой внук, шутник и весельчак Валерик. — Надо было на месте испытывать!
— Балабол! — осадил его старик. — Всё бы тебе хихоньки да хаханьки. А тут дело сурьёзное намечается.
— Совсем из ума выжил, — сокрушённо покачала головой тётка Маруся. — Несёт тебя дурака, куда не след.
— Сроду дураком не был, — обиделся дед Игнат на дочерины несправедливые слова и прикрикнул: — Ты, Маруська, в дела мужичьи не лезь, знай своё место.
Тётка Маруся обидчиво поджала губы, опустилась на скамью, сложила на коленях руки и стала искоса поглядывать на отца.
— Мне гроб магазинный ни к чему, — капризно заявил дед Игнат. — Мне нужен нашенский, деревенский, какие, бывало, в старину мастерили. Без всяких излишеств, дубовый, сухой, чтобы я в нём не плесневел долго, аки святой. — Дед закончил свою зажигательную речь совсем неожиданно: — Мне его сосед сделает, друг мой разлюбезный — Михайло.
Выбор пал на меня неслучайно: я увлекаюсь резьбой по дереву, вырезаю разные скульптуры, фигурки и даже целые композиции. Но тут случай был особый, так сказать, совсем не мой профиль. Я уже собрался было деликатно отказаться, да вовремя заметил, как мне отчаянно подмаргивала тётка Маруся: мол, соглашайся, завтра он и не вспомнит, болезный.
— О чём разговор, — бодро ответил я.
Старик сразу утихомирился, благодарно показал мне большой шишковатый палец, и праздник вновь продолжился. Мы до упаду плясали, залихватски исполняли частушки и горланили на всю деревню русские народные песни. Голоса у меня, признаться, нет, но тоже старался.
У деда Игната с памятью оказалось всё в порядке: на другой день он припёрся ни свет ни заря, чтобы самолично контролировать изготовление домовины, столь необходимого предмета для проживания в потустороннем мире.
— Хозяин, — постучал он в оконную раму своей неизменной палкой, — поднимайся, царствие небесное проспишь.
С тех пор дед Игнат приходил ко мне ежедневно, словно на работу. Он устраивался рядом на пеньке, смолил свою вонючую цигарку, разгонял дым рукой и с интересом поглядывал, как я ловко орудую рубанком.
Через неделю гроб был готов: аккуратный, с изысканной дубовой структурой, приятный на ощупь, пахнущий свежими стружками. Я вбил последний гвоздь и присел передохнуть.
— Работу иду принимать, — ещё издалека оповестил дед Игнат, спеша ко мне во двор.
Он с важным видом несколько раз обошёл вокруг гроба, придирчиво высматривая мелкий брак, не обнаружил, к чему придраться, и остался очень довольный моим творением.
— Подарок ко дню рождения самое то, — сказал дед, хитро взглянул на меня, потом воровато оглянулся на свой дом и торопливо достал из-под полы старенького пиджака четвертинку коньяка. — От именин осталось. Гроб надобно обмыть, чтобы служил бессрочно.
Мы зашли на веранду, выпили, закусили и снова вышли на улицу как ни в чем не бывало. Там сели на искривлённое бревно, которое в скором времени должно было стать сказочной Бабой-Ягой, и стали неторопливо беседовать. Дед Игнат привычно закурил самокрутку, пару раз пыхнул, и его заметно повело от выпитого коньяка.
— Слушай сюда, — вдруг осенило деда Игната, — а давай ты меня сфоткаешь в гробу. Чтобы я, так сказать, со стороны увидел себя на собственных похоронах.
Старик настолько загорелся этой нелепой идеей, что, как я ни пытался его отговорить, всё было напрасно. Дед Игнат, кряхтя, забрался в гроб, поелозил в нём, устраиваясь поудобнее, затем сложил на груди свои зачерствелые морщинистые руки.
— У тебя свечка есть? — спросил он оттуда.
Я сунул ему в руку тут же подобранную щепу.
— Я тебе не кукла, — рассердился дед Игнат, — а живой человек. Значит, и свечка требуется настоящая. Сказал — неси, значит, неси.
Спорить с подвыпившим стариком не имело смысла, я сходил в дом и принёс декоративную ароматическую свечу в виде витой сосульки небесного цвета.
— То, что надо, — одобрительно заметил старик. — Такие, должно быть, и в раю дают. Как я смотрюсь… в общих чертах?
— Лучше не бывает!
— Тогда фоткай, — разрешил дед.
Я со смартфоном отошёл на расстояние, чтобы выбрать удобный ракурс, но сфотографировать не успел, — вдруг, откуда ни возьмись, явилась сердитая тётка Маруся.
— Нечто вы оба умом тронулись? — всплеснула она руками. — Из окошка взглянула, прямо сердце захолонуло. Вот проказники! Чтобы вам пусто было! Уберите сей минут его с моих глаз долой от греха подальше. Иначе за себя не ручаюсь, топором вмиг порублю, — пригрозила она и в сердцах перевернула гроб, вывалив несостоявшегося покойника на землю.
Удовлетворившись столь решительным поступком, тётка Маруся развернулась и ушла, раздосадованно качая головой и громко ругаясь.
Дед Игнат, лёжа на траве, беспомощно подвигал ногами и руками, словно большая черепаха, потом кое-как стал на колени, упёрся руками в траву и, оттопырив тощий зад, с трудом поднялся.
— О, как кувыркнула, — беззлобно сказал он, и по его лицу было заметно, что старик сильно доволен этим обстоятельством. — Переживает за отца-то. Знать, любит ишо.
Я обернул гроб толстой мешковиной, потом тщательно замотал клейкой плёнкой-стрейч и убрал подальше в сарай.
— Вот теперь я укоп… уком… у-ком-плек-то-ван, — еле выговорил непривычное слово дед Игнат. — Можно и пожить ишо трошки.
— До ста лет, — подсказал я.
— Думаю, поболи, — захихикал старик.
В этом году именины у деда Игната прошли скромнее из-за «коровьего вируса». Будь он неладен!
Как дед Игнат был Дедом Морозом
На улице весь день мела позёмка, а в доме было тепло. В камине весело потрескивали берёзовые поленья, душистый запах от высушенных трав розмарина и мяты наполнял горницу.
Уютно было вот так сидеть за столом в своей деревенской усадьбе и вырезать из дерева фигурку Снегурочки. До Нового года оставалось чуть больше недели, и мне надо было успеть. Фигурку я обещал деду Игнату, который мечтал удивить подарком свою дочь, семидесятилетнюю тётку Марусю.
Я мельком взглянул за окно и увидел старика. В растоптанных валенках он брёл по занесённой тропинке через двор к моему дому. Полы старенького овчинного полушубка и седую раскосмаченную бороду раздувало ветром, шапка-ушанка сползла на одну сторону, на руках красные внучкины варежки, заботливо заштопанные тёткой Марусей. Опираясь одной рукой на сучковатую палку, другой дед Игнат тянул за собой детские санки с большой коробкой. Недавно старику исполнилось 96, но он выглядел «живенько», как однажды выразилась его любимая четырёхлетняя праправнучка Амалия. А ещё она как-то мне похвалилась, сказав, что её дед самый клёвый.
Я заинтересованно приник к стеклу. Увидев меня в окне, дед Игнат взмахнул палкой, приглашая выйти. Отложив недоделанную фигурку, я вышел на порог.
— Ну-ка, друг ситный, подсоби старику.
Картонная коробка, покрытая въевшейся пылью, была аккуратно перевязана крест-накрест вожжами. Она оказалась довольно лёгкой, и я без труда занёс в горницу.
— В чулане обнаружил, — стал рассказывать дед Игнат, пока я распаковывал. — Вот и подумал, а вдруг тебе нужнее? Ты же любитель старины.
Мой дом действительно похож на музей: на полках стоят разнокалиберные самовары, чугунный утюг, колокольчики и колокола, у стен прялки, хомуты, коромысла, дуга с бубенцами и много ещё чего интересного. Даже сохранилась русская печь с чугунами и рогачами, в которой после моей реставрации можно легко испечь сказочный колобок.
Содержимое коробки было тщательно прикрыто пожелтевшей газетой за январь 1974 года. Я осторожно убрал ветхие страницы и слегка ошалел, увидев доверху наполненную старыми новогодними игрушками коробку. Здесь были не только стеклянные шары, но и космонавты, и даже полярники, всего не перечесть.
— Дед Игнат, — сказал я, немного поразмыслив, — а давай организуем в деревне ёлку. Игрушки у нас уже есть, да и ёлка найдётся.
Неподалёку от моего дома, на другой стороне улицы, раньше располагалась усадьба Черемисиных, теперь это был заброшенный, полуразваленный дом. В палисаднике некогда и росла высоченная ель, посаженная ещё самим дедом покойного хозяина. Ограда давно сгнила, и сейчас ель стояла лишь в окружении сугробов. Конечно, нечего было и думать, чтобы звезду на макушке укрепить, а вот нарядить игрушками внизу, куда можно дотянуться со стремянки, это запросто. Да выше наряжать и смысла нет, — там всю зиму господствовали шапки слежавшегося снега.
— Верно, — загорелся старик. — Как это я сам не додумался? — Он с досадой крякнул и вдруг, по-петушиному вскинув голову, заявил: — А я буду Дедом Морозом. И посох у меня подходящий имеется, и мешок для подарков в сарае валяется. Его Маруська по весне из матраса сшила для травы. Ну, скажи, чем я не Дед Мороз?
Тётка Маруся, которая давно прислушивалась к нашему разговору, стоя в дверях, вдруг громко вмешалась:
— Отец, ты меня извини, но ты больше смахиваешь на деда Мазая, у которого в мешке будут зайцы.
— Маруська, — рассердился дед Игнат и даже ногами затопал, — Христом-богом прошу, не доводи до греха.
— Молчу, молчу, — тётка Маруся, сдерживаясь от смеха, замахала руками, потом примирительно спросила: — А меня возьмёте в свою компанию? Я вам пирожков напеку к чаю.
— Это другое дело, — смилостивился дед Игнат. — Такая рукодельница нам не помешает.
Довольная, тётка Маруся ушла на улицу и там долго и громко хохотала.
Старик озабоченно потоптался на месте — было заметно, что дочерины слова задели его всерьёз, — потом недовольно буркнул:
— Вот чёртова баба.
— Ничего, дед Игнат, — успокоил я, — прорвёмся. Шубу я тебе не обещаю, а вот красный колпак раздобуду.
К вечеру метель утихла. Утром я уехал на своём внедорожнике в город. Дома рассказал обо всём жене, и она так же охотно согласилась принять участие.
— Это вы здорово придумали, — одобрила она нашу затею и тотчас внесла ценное предложение, посоветовав купить новогодних открыток. — Я сама напишу приглашение и разнесу по деревне.
Мы с женой отправились в торговый центр за покупками. Сказочный Дед Мороз — это всегда волшебное исполнения желаний, поэтому нам предстояло сделать так, чтобы все желания сбылись. Мы стали усиленно вспоминать, о чём больше всего упоминали наши деревенские жители при разговоре. После долгого и горячего спора наконец определились, что тётке Марусе нужны тёплые резиновые сапоги, тётке Пелагее белая с позолотой рамка для фотографии, а бабке Федуле складная телескопическая трость. В общем, не забыли ни об одной старушке, которых всего и осталось-то доживать в нашей деревеньке восемь человек. С мужиками дело обстояло намного проще: они особо ни о чём не мечтали, им что ни подаришь, всё в лыко. Мужиками были дед Игнат, другой мой сосед, пятидесятипятилетний Валёка, и я. А ещё мы купили красный колпак с помпончиком, как у Санта-Клауса, других не было.
Зимний день короток, в деревню мы приехали уже в сумерках. Снег искрился от лунного света, и всё вокруг казалось призрачно голубым, сказочным. Мне подумалось, что не хватает только Деда Мороза, и он приплёлся, опираясь на деревянную лопату, которыми раньше сажали хлебы в печь.
— Мишанька, — бодрым голосом оповестил дед Игнат, — надобно вокруг ели расчистить. А то наши старухи в нём забуксуют при хороводе.
— Что, и хороводы будем водить? — спросила жена недоверчиво.
— Ле-ноч-ка, — ответил старик, разочарованно покачав головой, — ты вот вроде взрослая и образованная, а такие вещи спрашиваешь. Разве Новый год без хоровода бывает?
Посрамлённая жена тотчас оправилась разносить открытки, а я, взяв из сарая широкую лопату, пошёл следом за стариком расчищать снег. Скоро к нам присоединился слегка подвыпивший Валёка. С сугробами мы управились за какие-то два часа. Вот что значит трудиться с огоньком!
— Славно поработали, — сказал довольный дед Игнат и, устало покрякивая, ушёл спать.
Валёка, присев на корточки, покурил, потом вспомнил, что дома ещё осталось выпивки, и тоже ушёл. Вернулась жена, я принёс стремянку, и мы вдвоём стали наряжать ель, чтобы с самого утра у всех наступило праздничное настроение.
В полдень возле ели стали собираться местные жители. Новогодняя красавица, сияющая на солнце множеством разноцветных игрушек, притягивала к себе как магнитом.
Одной из первых приковыляла нарядная бабка Федула, принесла в облезлой сумке пирожки с капустой, а за ней тётка Пелагея с завёрнутыми в полотенце горячими блинами. Другие старушки тоже пришли не с пустыми руками: варенье, мёд, ватрушки и ещё много разных гостинцев. Скоро стол, доставленный мной из дома, стал ломиться от всевозможных яств.
Пока я разжигал старинный двухведёрный самовар, старухи, о чём-то оживлённо посоветовавшись, вдруг разноголосо принялись кричать:
— Дед Мороз, выходи!
— Иду-у! — нарочитым басом отозвался дед Игнат и бодро вышел из-за ели, где всё это время прятался. Его голову украшал красный колпак, за плечами находился полосатый мешок громадных размеров. — Здравствуйте, ребятишки!
По возрасту мы действительно годились ему в малые детишки, и все захохотали. И сразу нам стало очень весело, а тут ещё Валёка вдохновенно принялся играть на гармошке.
— Дорогие мои ребятишки, — опять забасил дед Игнат, но закашлялся и дальше стал говорить своим чуть хрипловатым голосом: — Кто расскажет мне стишок, тот получит пирожок!
Первой вызвалась Валёкина жена Клавка как самая отчаянная баба. Немного стесняясь пристального внимания земляков, она торопливо прочла «в лесу родилась ёлочка» и получила в подарок тёплый расписной платок, о котором давно мечтала. Старухи от такой красоты дружно ахнули, и дальше всё пошло как по маслу: кто пел частушки, кто читал стихи, а одна старуха по прозвищу Ежиха показала фокус с картами, удивительно правильно вынув из колоды загаданную карту.
Потом мы пили чай, ели пирожки, кидались снежками, от души пели русские народные песни, плясали «барыню», «цыганочку с выходом» и даже немного потрясли своими немолодыми телесами «шейк». Разошлись затемно, когда мохнатыми хлопьями густо повалил снег.
Мы с женой, тётка Маруся и дед Игнат по-соседски остались разбирать со стола.
— Ребята, — сказал старик, голос его дрогнул, — большое мы дело сделали. Вон как народ деревенский порадовали. Я вот думаю, а не устроить ли нам по весне широкую Масленицу?
Мы с радостью согласились. Я даже пообещал выпросить у одного моего знакомого с центральной усадьбы лошадь, запряженную в сани, чтобы катать на ней наших старух.
— Править конями буду я, — сразу оговорился дед Игнат. — Без обиды.
На том и решили.
Святой угодник
Заехав во двор своей деревенской усадьбы, я припарковал машину и огляделся. Вроде всё было на месте, как и неделю назад, когда я по срочным делам укатил в город, но при этом чего-то как бы и не хватало. Я пошёл закрывать за собой ворота, с недоумением шаря глазами по сторонам: окошки на веранде целы, забор в исправности, недоделанная скульптура из дерева возле сарая как стояла, так и стоит, даже забытая на столе стамеска осталась лежать в таком же положении.
Ватные облака медленно плыли по солнечному небосводу, с лугов тянуло горячим ветром и сладостным запахом медуницы. Тишина. Только слышно, как высоко в небе поёт крошечный жаворонок да кричат в траве медведки и звенят кузнечики, жужжат невидимые за дрожащим малиновым маревом пчёлы.
Но что-то всё же меня беспокоило, что-то удерживало на улице, противилось моей воле войти в дом. И в какой-то момент я вдруг догадался: меня не встречает мой сосед, девяностошестилетний дед Игнат, да и возле своей хаты его не было видно. Переживая, как бы с ним чего не случилось, торопливо пересёк двор. Не успел я ступить на чужой порог, как на крыльцо вышла сама хозяйка, семидесятилетняя тётка Маруся.
— Что-то совсем отец занемог, — сообщила его дочь, который год дохаживающая старика, — какой день лежит, даже про курево забыл. — Она горестно покачала головой, промокнула кончиком платка повлажневшие глаза, высморкалась в него. — Я уж и детям, и внукам звонила, чтобы готовились, не ровен час помрёт старый. Миш, ты бы поговорил, что ль, с ним, — попросила она, как будто я был волшебником или держал в запасе живую воду.
Я прошёл в его спаленку, отгороженную от общей горницы цветастой занавеской.
Старик лежал, сложив большие руки на груди поверх пышной бороды, глядя ввалившимися сухими глазами в потолок. На нём были чистая нательная рубаха и кальсоны, заправленные в шерстяные носки. В белой одежде и с такой же белой бородой он был похож на святого угодника. Судя по всему, старик к своей смерти подготовился основательно.
— Дед Игнат, да ты никак умирать собрался? — спросил я преувеличенно бодро.
Он молча покосился в мою сторону, пошевелил пальцами, давая понять, чтобы я сел. Я придвинул табурет, присел на уголок.
— Может, это, — я покосился, не видит ли тётка Маруся, и щелкнул пальцами себя по кадыку, — граммов по сто водочки?
— Отпил я, видно, своё, Михайло, на покой мне пора, — ответил он слабым голосом. — Вот думаю, куда меня Господь может определить после моей кончины, в ад или в рай. С одной стороны, вроде бы как в ад я не заслужил, все-таки сколько лет трудился на всеобщее благо. И в рай тоже как бы особо не за что, геройских дел я не совершал. Вот как ты думаешь?
Порассуждать на тему скорой смерти и загробной жизни дед Игнат в последнее время был большой любитель, но я на его слова не поддался.
— Дед Игнат, — сказал я, — умереть ты всегда успеешь, умирать — день терять. Давай-ка мы лучше на рыбалку съездим. Такое вот у меня к тебе предложение.
Я заметил, как у старика заблестели глаза, но он всё тем же немощным голосом ответил:
— Разве я против? Только вряд ли я дорогу осилю. Ноги совсем отказывают.
— А ты с палочкой, — подсказала тётка Маруся, подслушивающая наш разговор из-за занавески, — с палочкой.
— С палочкой, говоришь, — старик задумчиво пожевал губами, затем уже более окрепшим голосом попросил: — Ну-ка, сосед, сверни цигарку, а то уж больно курить захотелось. Третьи сутки не курю, аж уши опухли.
Я краем глаза заметил, как тётка Маруся перекрестилась, её сморщенные губы тронула улыбка.
— Слава тебе, царица небесная, — прошептала она, — оклемался.
Я помог старику подняться. Сидя на кровати, он с удовольствием несколько раз затянулся цигаркой, потом разгладил ладонью свою бороду и, будто делая нам одолжение, сказал:
— Можно рискнуть, ежели с палочкой. Лет восемьдесят, как не ловил. Да-а.
Тётка Маруся сунулась было помочь надеть ему портки, но дед Игнат её сердито оттолкнул, очевидно, постеснявшись меня.
— Ишо сам пока справляюсь, — буркнул он.
Тётка Маруся облегчённо вздохнула и, улыбаясь, ушла по своим делам.
Утром, ещё спозаранку, — светлая полоска лишь обозначилась на горизонте, — дед Игнат уже стоял в моём дворе, опираясь на палку. Он был в ватной телогрейке и шапке-ушанке, через грудь, как портупея, тянулся ремень от женской облезлой сумки, висевшей у него на боку, будто планшет у военного.
— Зябну я, — коротко пояснил он, хоть я и не спрашивал. — А тута кое-что из съестного. Не спорь.
Да я и не спорил: закинул в багажник палатку, рюкзак, рыболовные снасти, снаряжение для подводной охоты, и мы выехали со двора.
Скоро мы были у Тёмного омута, глубина которого доходила в некоторых местах до двадцати метров, — сами замеряли ещё сопливыми ребятишками. С высокого холма мы увидели вытянутую чашу, наполненную тёмной водой. Омут окружала непроходимая чаща из кустарников ольхи, орешника, шиповника и высоченных трав с метёлками размером с веник.
Подъехать на машине, хоть и внедорожнике, к самой воде нечего было и думать. Мы выгрузили своё хозяйство, я закинул за спину рюкзак и первый отправился вперёд, пробивая среди высокой травы тропинку. Следом налегке медленно двинулся дед Игнат, опираясь на палку. Походка у старика была шаркающая, он то и дело путался в переплетении трав, приглушённо ругался, но упорно продолжал продвигаться к воде. Я ушёл довольно далеко, оглянулся и не увидел деда Игната. Оставив рюкзак, я бегом вернулся: старик ползал в траве, тщетно пытаясь подняться.
— Джунгли, язви их в душу, — с сердцем бормотал он. — А раньше, бывало, здесь соблюдался какой-никакой порядок. Колхоз за этим делом строго следил.
Даже если бы я взял деда Игната под руку, нам всё равно вдвоём идти было бы неудобно. Тогда я посадил старика себе на закорки и понёс. Он оказался лёгким как пёрышко, хоть и одет был по-зимнему.
Дед Игнат поначалу стушевался, потому как не привык кататься на чужих горбах, и строго на меня прикрикнул:
— Не балуй, Мишка!
— Держись, старый, — засмеялся я, — пока не свалился.
Старик неохотно обнял меня сзади за шею и сердито засопел. Когда до воды осталось с десяток шагов, он вдруг тонко захихикал и принялся, как маленький, приговаривать:
— Битый небитого везёт! Битый небитого везёт!
— Смотрю, тебе понравилось кататься на мне, — поддел я, ссаживая деда Игната на берегу.
— А то чего ж, — не стал он возражать, — ехай да по сторонам поглядывай. Вон кругом какая красотища.
На тихой воде неподвижно лежали жёлтые кувшинки, белые и розовые лилии. Летали стрекозы, треща слюдяными крыльями, где-то в таловых кустах ворковала горлинка. Неожиданно возле самого берега, где росла кряжистая ива, раздался громкий всплеск, и какая-то большая рыба ушла в глубину, сверкая на солнце позолотой чешуи.
— Жор пошёл, — воскликнул старик и затрясся от волнения.
Я насадил ему червяка на крючок и закинул грузило в воду. Дед Игнат дрожащими руками принял удочку, уселся на раскладной стул и замолк, усердно глядя на застывший красный поплавок. Прошло, наверное, часа два, старик вытянул пару окуньков, три плотицы и карасика. Все они были размером с детскую ладошку.
— Бывало, я такие экземпляры своему коту отдавал, — произнёс дед Игнат с огорчением. — Вот он, язви его в душу, радовался.
К полудню мы на двоих сумели поймать штук двенадцать рыбёшек, и клёв как отрезало.
— Ничего, дед Игнат, — обнадёжил я, — вечером наверстаем. Сейчас поставлю палатку, перекусим и до вечера на боковую.
Солнце поднялось в зенит, высоко над нами дул горячий ветер, медленно плыли лёгкие облака, а внизу стояла нестерпимая духота, не было спасенья даже у воды. Тут у деда Игната поплавок слегка повело в сторону, потом он подпрыгнул и резко ушёл под воду: обычно так клюёт крупная рыба. Старик, от неожиданности чуток растерявшись, всё ж успел подсечь. Удилище выгнулось дугой, леска натянулась, как струна, того и гляди лопнет. Невидимая рыба боролась за свою жизнь, стремительно уходила в глубину, шарахалась в сторону. Дед Игнат упал на живот, не выпуская удилища из рук, я было бросился к нему, но он, горячась, выкрикнул:
— Сам!
Старик на удивление ловко поднялся на ноги и принялся пятиться, то ослабляя леску, то натягивая. Прошло не менее десяти минут, а по моим ощущениям, целый час, рыба присмирела, и старик наконец вытянул её на берег. Это был огромный линь. Золотистая чешуя, липкая от слизи, блестела на солнце, словно церковные купола на Пасху.
— Знатная рыбина, — восхитился я, — редко кто может похвастаться таким уловом.
— А то, — самодовольно произнёс дед Игнат, руки у него дрожали, острые коленки ходили ходуном от пережитого, из-под низко надвинутой на лоб шапки-ушанки обильно сочился пот. Вдруг старик трясущейся пятернёй сорвал с головы шапку и с маху бросил её на землю. — Наша взяла, разлюбезный мой соседушка!
И счастливый дед Игнат настоял тотчас ехать домой, сославшись на то, что линь долго не может храниться и запросто до вечера на жаре протухнет, не говоря уж о завтрашнем дне. Садка я по рассеянности с собой не прихватил, и со знатным рыболовом пришлось согласиться.
На подъезде к околице старик нетерпеливо заёрзал на сиденье, будто угорь на раскалённой сковороде. Мы проехали безлюдной улицей, в тени заборов прятались от жары куры, собаки лежали в траве с высунутыми языками, — даже для вида им лень было лаять. И лишь у дома соседа Валёки, где густо разрослась сирень, на лавочке сидели три старухи в светлых платочках и сама хозяйка, Валёкина жена Клашка, баба ещё довольно молодая, но не в меру шумоватая. Они о чём-то оживлённо беседовали, помахивая заскорузлыми ладонями перед тёмными сморщенными лицами.
— Ну-ка, дружок, — засуетился дед Игнат, — остановись-ка здесь. Чтой-то мне пёхом пройтись захотелось.
Выйдя из машины, старик хитро взглянул на меня из-под кустистых бровей и по-хозяйски распорядился:
— Ну-ка, друг мой расчудесный, подай-ка мне улов и удочку.
— Да ты, старый, прямо артист, — захохотал я, догадавшись о его намерении.
Дед Игнат взял в одну руку линя, — я ещё на берегу продел через его жабры ветку, чтобы удобнее было нести, — в другую складную удочку. В столь ответственный момент удачливый рыболов даже отказался от своей палки, которой при ходьбе себе подсоблял. Потоптавшись на месте, будто сразу хотел перейти на рысь, он с важным видом направился в сторону галдящих баб. Дед Игнат шёл впереди, я ехал в некотором отдалении следом.
Тут Клавка как раз начала что-то жарко втолковывать старухам, бурно размахивая руками. Увидев старика с большой рыбой, мелкая чешуя которого блестела на солнце, словно кольчуга древнего богатыря, она застыла с разинутым ртом, старухи тоже замолчали.
— Сам пымал? — наконец обрела дар речи Валёкина жена.
— Ты, Клавка, сроду как чего-нибудь брякнешь, как в воду пёрнешь, — с досадой ответил дед Игнат, приостановившись. — Я что ж, по-твоему, совсем никудышный рыбак?
Посчитав, что впечатление он произвёл на земляков неизгладимое, дед Игнат невозмутимо отправился далее по улице. Приложив ладони козырьком к глазам, словно они смотрели на яркое солнце, бабы уважительно глядели ему вслед. Думаю, ни меня, ни мою машину они так и не заметили.
Вечером со двора деда Игната по деревне распространился волнительный запах разваренной рыбы и лаврового листа. Это тётка Маруся варила в чугунке уху, позвав к столу соседей.
— Други мои, — обратился к нам дед Игнат, когда мы сели за стол, голос его дрогнул, — гляжу я на вас, и что-то мне помирать расхотелось. Так и жил бы двести лет на белом свете, уж больно мне неохота с хорошими людьми расставаться.
Защитник отечества
В избе жарко топилась русская печь, когда ко мне приплёлся дед Игнат. Он снял свой треух, отряхивая от снега, несколько раз ударил о полу старенького овчинного полушубка и прошёл к печи, оставляя на половицах мокрые следы от валенок.
— Чего варишь? — спросил он, заглянув в кипящий чугунок на загнетке.
Я медитировал, сидя на сундуке в позе лотоса. На экране широкоформатного телевизора медленно чередовались пропитанные солнечным светом сочные картинки смешанных лесов, высоких гор, голубых озёр с хрустальной водой, завораживающе лилась мелодия пастушьей свирели.
— Тыквенную кашу, — ответил я, не шелохнувшись, проследив за ним глазами. — Тётка Маруся давно уже тыквой поделилась, да как-то времени не было с ней заниматься. Теперь кашеварю. Сейчас завтракать будем.
— Ты вот дурью маешься, — неожиданно выговорил с горечью старик, — а по деревне который уже день голодные волки рыщут. Не ровен час загрызут кого-нибудь. Аль тебе не совестно будет перед обществом?
— Дед, ты чего-то путаешь? — обиделся я на его слова. — Я-то тут при чём?
— А то сам не знаешь? — сердито засопел дед Игнат, и от негодования у него даже затряслась седая борода. — У тебя одного есть ружьё, и ты обязан всех нас, жителей, защитить. Аль я не прав?
Охотничье ружьё у меня действительно имелось. Это была устаревшая модель шестнадцатого калибра. Дешёвую одностволку я приобрёл ещё в советские годы, когда мне только что исполнилось восемнадцать. Тогда я просто бредил стать охотником: сидеть в засаде, выжидая кабанов ли, лосей, как опытный следопыт, разбирать замысловатые заячьи петли и скидки, выслеживать хитроумных лис, подманивать жирных уток манком, на утренней или вечерней зорьке, когда особенно сильна тяга вальдшнепов, настрелять их полный ягдташ.
Я не ожидал, что первая же моя охота окажется и последний. В тот день я чудом подстрелил лису. Радость от добычи быстро схлынула: передо мной лежал мёртвый зверёк, который всего лишь несколько минут назад весело бегал по полю, разыскивая под снегом мышей. Ярко-алая на белом кровь застыла, и пушистая шубка уже не была такой красивой. Я заглянул в остекленевшие глаза, и мне стало её очень жалко. Кто я такой, чтобы распоряжаться чужими жизнями? С тех пор я перестал охотиться и забыл про ружьё. А потом была армия, автомат Калашникова, который я научился разбирать и собирать менее чем за десять секунд. Теперь даже одинокого муравья при встрече жалею, перешагиваю, чтобы сохранить ему жизнь.
— Верное слово я сказал? — продолжал наседать на меня дед Игнат.
Понимая, что старик не отстанет и медитация на сегодняшний день безнадёжно испорчена, я со вздохом спросил:
— От меня-то ты чего хочешь?
— Гляди-ко, сподобился, — всплеснул руками дед Игнат и удовлетворённо тряхнул косматой головой. — А требуется нам с тобой волчьи следы обследовать. Чтоб иметь представление, где и зачем эти хищники намечают учинить серый разбой.
Мы сели завтракать. Звучно схлёбывая с деревянной ложки жидкую кашу, дед Игнат от души не переставал нахваливать:
— Вкусная каша! Даже и не знал, что ты такой отъявленный кашевар.
Я предложил добавки, но старик отказался.
— Ты, Мишанька, лучше ружьё с собой возьми, — сказал он, разглаживая ладонью бороду и сыто жмурясь. — Не ровен час волки могут напасть. Чем будем тогда обороняться?
Я не стал спорить и, чтобы потешить старика, прихватил с собой ружьё, сунул в карман три патрона.
— То-то и оно, — проговорил дед Игнат, сильно довольный моей покладистостью. — Со мной не пропадёшь.
Мы вышли на улицу. Февральский день был в самом разгаре. В ясном безоблачном небе василькового цвета светило солнце. Искрясь в его лучах, медленно падали редкие снежинки.
Дед Игнат глубоко вдохнул свежего морозного воздуха, улыбнулся, потом, как видно спохватившись, с нарочитым сожалением сказал, чтобы в очередной раз затронуть мою совесть:
— Так бы и жил на белом свете, если бы не эти паршивые волки. Слопают старика и имени не спросят.
Посмеиваясь, я вынес из сарая две пары лыж — одни охотничьи, другие беговые, на ботинках. Когда крепил старику валенки, заметил маячившее в окне лицо тётки Маруси, с интересом наблюдавшей за нашими сборами. Семидесятичетырёхлетняя тётка Маруся приходилась дочерью деду Игнату.
Опираясь на палки, старик медленно двинулся в сторону видневшегося вдалеке леса. Я поправил за спиной ружьё и направился следом.
— Мужики, — вдруг окликнула нас тётка Маруся, выскочив на своё крыльцо в накинутой телогрейке, — никак вы на охоту лыжи навострили? Небось мамонта собираетесь подстрелить?
Она звонко расхохоталась и тотчас скрылась за дверью, громыхнув щеколдой.
— Вот вредная баба, — выругался в сердцах дед Игнат. — Всё бы ей шутить. А того не ведает, что мы идём её жизнь спасать. Если бы она знала, какая её опасность подстерегает, так сразу бы в штаны наложила. — Он с досадой сплюнул.
Волчьи широкопалые следы обнаружились сразу же за нашими огородами. Слегка припорошенные снегом, они были хорошо заметны.
— Гляди-ко, — взволнованно сообщил дед Игнат, ткнув лыжной палкой в след, — прямо с лошадиное копыто. Это что ж тогда получается? — он озадаченно покрутил головой по сторонам. — Эти волки размером с телёнка будут? Нет, Михайло, ты как хочешь, а чтоб подчистую извёл эту напасть. Такое серьёзное соседство нам ни к чему.
Я присел и пальцами осторожно поворошил свежий снег.
— Три или четыре волка здесь прошли, — определил я, вспомнив, что волки, как правило, ходят след в след. — Поэтому и отпечаток таким крупным кажется. Двигаем дальше.
— Вряд ли тут до ста лет доживёшь, — пробормотал с неудовольствием старик, пристраиваясь за мной на лыжню. — Ходи да оглядывайся.
Мы прошли заснеженным лугом, и следы вывели нас к кромке леса, к могучей старой сосне. Лет ей, наверное, было двести, не менее. У её шершавого ствола с обсыпанными коричневыми иголками внизу неожиданно мы увидели смёрзшиеся кровавые ошметки и клочки рыжей шерсти, похожие на собачьи. Собак у нас в деревне ни у кого не было, и это осталось для нас загадкой.
Дед Игнат, который всю дорогу бурчал что-то о современных нравах обнаглевших волков, которые «шландают» по деревне, как у себя дома, вдруг надолго замолчал, как видно соображая что-то своё. Пока я внимательно рассматривал место волчьего пиршества, он с тревогой всматривался в лесную чащу.
— Мишань, — наконец заговорил он глухим, чуть осекавшимся голосом, — ну их к шутам, этих волков. Давай вертаться домой. У меня с твоей каши что-то живот расстроился.
Чтобы ободрить старика, я уверенно сказал:
— Ушли волки. Нечем им у нас в деревне поживиться, вот и ушли. Залётные.
— Да, залётные? — уныло пробормотал старик, поглядывая по сторонам, и вдруг неимоверно оживился:. — Мишань, ты бы бабахнул вверх для острастки. На всякий случай.
Я вынул из кармана патрон шестнадцатого калибра, зарядил ружьё. Делал всё неторопливо, искоса поглядывая на деда Игната, который замер не дыша, с волнением наблюдая за моими руками, вытянув по-гусиному свою тонкую дряблую шею. Отдача у ружья была слабая, и я решился предложить.
— Старый, — сказал я, — не желаешь армейскую молодость вспомнить, самому бабахнуть?
— Это я за милое дело! — обрадовался старик и с трепетом принял у меня ружьё, крепко прижал к плечу и выстрели вверх. Раскатисто треснул выстрел, по лесу прокатилось долгое эхо. Дед Игнат покачнулся, но на ногах устоял. — Ну-ка, Мишанька, заряди ещё.
Теперь старик повёл себя более уверенно, даже прицелился в сосновую шишку, висевшую едва ли не на самой макушке. В очередной раз треснул выстрел, и вниз свалилась отстреленная шишка, а на наши головы обильно посыпался снег.
— Учись, пока я ишо живой, — хвастливо заявил дед Игнат и нервно захихикал. — Мне теперь сам чёрт не брат.
Сделав большой круг по лесу, чтобы точно удостовериться, что волки покинули нашу местность, мы устало возвращались домой. Уже от задов мы заметили тётку Марусю. Она стояла на крыльце и, подбоченившись, усиленно вглядывалась в нашу сторону.
— Опять сейчас разговор про мамонта заведёт, — потерянно пробормотал дед Игнат. — Дался он ей.
Но тётка Маруся, глядя на нас, и словом не обмолвилась о злосчастном мамонте, а наоборот, принялась как-то подозрительно нахваливать:
— Ой, мужички, какие вы румяные да бодрые. Прям на вас не налюбуюсь. Небось проголодались? А я там цельную чашку пирожков с капустой напекла, буду вас угощать. Заходите, мои родные.
Дед Игнат заговорщицки мне подмигнул, а когда шли сенцами, скороговоркой шепнул:
— Может, и на стопку расщедрится?
Тётка Маруся и вправду поставила на стол графинчик с водкой, тарелку с пирожками и обсыпанный ядрёным хреном холодец.
— С устатку, — сказала она. — Да и я с вами для затравки выпью.
Не прошло и десяти минут, как разомлевший дед Игнат с жаром принялся рассказывать дочери, как он стрелял из ружья, и «если бы в это время на нас с Мишаней напали волки, им точно бы не поздоровилось».
Облокотившись на стол и подперев сухими кулачками раскрасневшиеся щёки, тётка Маруся терпеливо слушала, глядя на отца с любовью.
— А он ведь у нас на границе служил, — неожиданно подала она тихий голосок. — У нас и фотка есть, где отец на коне скачет.
Она указала пальцем в простенок. Там в большой рамке, среди кучи мелких чёрно-белых фотографий многочисленных родственников, в самом уголке приютился тот самый снимок. На нём был запечатлён момент, когда молодой дед Игнат на коне перепрыгивает через ограду. Он в военной форме в звании старшего сержанта, в фуражке, закреплённой ремешком под подбородком, чтобы фуражка не свалилась с лихого наездника во время скачки.
— Я ведь в армии ворошиловским стрелком был, — с гордостью заявил дед Игнат и часто-часто замигал белёсыми ресницами. — Никто супротив меня в роте не мог сравняться в стрельбе. Словно вчера всё было, — с надрывом проговорил он и замолчал, задумчиво покусывая свои прокуренные жёлтые усы.
Более удачного момента поздравить деда Игната с Днём защитника Отечества нельзя было и придумать. И хоть до него оставалось каких-то два дня, я не смог удержаться: как был раздетый, сбегал к себе и вернулся с подарком.
— Дед Игнат, — сказал я торжественно, невольно подражая голосу известного диктора Юрия Левитана, — от имени твоей дочери Марии Игнатьевны, от моей жены Лены и от меня лично поздравляем тебя с наступающим мужским праздником 23 февраля!
— Ура-а! — подхватила тётка Маруся и захлопала в ладоши.
Дед Игнат, заметно волнуясь, взял плоскую коробочку, открыл крышку с серебристым российским гербом. Внутри на красной подложке лежал пистолет-зажигалка, точная копия ТТ с выгравированной на стволе дарственной надписью: «Доблестному защитнику Отечества Игнатову И.Л. от благодарных потомков». У сувенира имелась ещё одна особенность: он мог стрелять холостыми патронами, как пугач. Самое то, чтобы распугивать волков или других хищников.
Я впервые увидел, как дед Игнат по-настоящему заплакал.
Тётка Маруся поднялась из-за стола, прижала косматую голову отца к себе и, поглаживая шершавой ладонью по спутанным волосам, певуче сказала:
— Защитничек ты наш.