Константин Грегер. Из воспоминаний. — «Звезда», 2022, № 4
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2023
Константин Грегер. Из воспоминаний. — «Звезда», 2022, № 4.
Вот одна из самых любопытных мемуарных публикаций 2022 года. И нужно лишний раз отдать должное журналу «Звезда», который продолжает «над рукописями трястись» и остается одним из основных публикаторов архивных и мемуарных материалов. Прежде всего — петербургских. Хотя петербургский период уроженца Петербурга К. Грегера длился не столь уж долго — советская власть смолоду прописала ему Соловки, а позже он сам предпочел Ленинграду суровый Север…
Сын офицера-воспитателя Первого кадетского корпуса, Константин Грегер закономерно стал кадетом. И свои воспоминания (написанные, как сообщает в предисловии его внучка и публикатор Н.М. Жутовская, во второй половине 1950-х годов) он столь же закономерно начинает со своих детских/кадетских лет.
Как это бывает в воспоминаниях, память и полвека спустя цепко держит детали, но порой путает годы и населяет исторические события теми историческими персонажами, которые в них не участвовали. Вот Грегер вспоминает высочайший парад в Царском Селе, приуроченный к годовщине кадетского корпуса: «Корпус был выстроен поротно во всю длину манежа. Все с трепетом ожидали появления царя. Стояла такая тишина, что можно было слышать жужжание мухи».
Грегер уверен, что это происходило в первый его кадетский год, то есть не позднее 1902-го. Но в примечаниях Н.М. Жутовская приводит цитату из дневника Николая II, который делает соответствующую запись о параде 17 февраля 1907 года. Грегер помнит, что «наследник Алексей, одетый в форму корпуса, стоял рядом с отцом». Но даже и в феврале 1907 года наследнику было лишь два года, так что едва ли он стоял на долгом параде рядом с венценосным родителем.
Следующий эпизод с Николаем мемуарист относит к последнему своему кадетскому году, то есть примерно к 1909-му. «Будучи кадетом седьмого класса, я основательно набил подсумок для патронов, висевший на портупее, царскими конфетами. Николай, обходя столы, остановился возле меня, спросил мою фамилию и, узнав, что я сын воспитателя корпуса, задержался возле меня несколько дольше обычного. Разговаривая, он стал крутить рукой застежку подсумка, и — о ужас! — подсумок открылся, и взгляд царя упал на конфеты. Трудно передать, что я пережил в этот момент. В мгновение я успел представить себя исключенным из корпуса, сосланным на каторгу и даже чувствовал, как палач сдавливает мне петлю на шее, но Николай спокойно застегнул подсумок и, улыбнувшись, прошел дальше. Так это происшествие осталось тайной только между мной и царем».
Читаешь и ловишь себя на мысли, что император Николай мог бы стать хорошим воспитателем кадетского корпуса, пусть и не слишком строгим.
Память мемуариста сохранила ливреи и мундиры, парады, торжественные обеды и воздушные балы тем более тщательно, что дальнейшая жизнь категорически не дала ему продолжения праздника. Но порой галоши бывают полезней бальных туфель. «Нашим соседом по корпусу была женская гимназия Зябловой. Естественно, что кадеты старших классов вели знакомство с гимназистками. Один из способов переписки с девушками был довольно своеобразный, но остроумный. Использовался для этого в качестве почтальона преподаватель математики Алексей Алексеевич Харзеев, преподававший одновременно и у нас, и в гимназии. Заранее зная, когда он отправится на урок в женскую гимназию, мы спускались в швейцарскую и клали в его галош записку той или иной гимназистке, а в швейцарской в гимназии девушки доставали записку из галоша, как из почтового ящика, и тем же способом посылали нам ответы».
Этот ловкий, из-под пятки, способ коммуникации позволил кадету Грегеру развить знакомство с гимназисткой Таточкой, что привело мемуариста к выдающейся эротической сцене, какой позавидовал бы любой Арцыбашев: «…Таточка удалилась в свою комнату и через несколько минут предстала передо мной во всей красоте нагого женского тела; остались не обнаженными только ножки ниже колен. Мне казалось, что я на мгновение ослеп. <…> Я был ошеломлен <…>. Я понимал, что надо как-то реагировать. Но как? Любовь в одно мгновение исчезла, и я не нашел ничего лучшего, как подойти к ней, робко прикоснуться рукой к мягкой части тела и выдавить загробным голосом: «Да, хороша». Получив легкую пощечину, я оставил этот дом и больше в нем не бывал».
Окончив кадетский корпус, Грегер внезапно раздумывает идти по военной части — столь сильное впечатление произвела на него сцена, когда его старший брат-офицер ударил по лицу своего денщика. Но в 1914 г. армия настигла студента Грегера — он идет на фронт добровольцем. В 1916 г., пройдя ускоренный курс в петроградском училище, получает младший офицерский чин прапорщика. Воюет отважно, получает два Георгиевских креста, но Германская война на страницах его воспоминаний — прежде всего бесконечная кровавая бойня, в которой все трудней найти высшую цель. Выразительна его реакция на отречение Николая II: «Я лично, воспитанный в духе преданности помазаннику Божьему, почувствовал, что все рушится, гибнет Россия, и нет выхода из мрака. С другой стороны, как-то вздохнулось легко от сознания, что положен конец бездарности и предательству».
Осенью 1917-го Грегор уже в Петрограде. Воевать он больше не хочет. «Я решил не примыкать ни к тем, ни к другим, так как видел всю безнадежность борьбы с оружием в руках без твердой опоры внутри страны». Тем удивительней, как быстро оказывается он, хотя бы и формально, в стане красных. Об этой своей службе он вспоминает уклончиво. Почти случайно (пристроил муж двоюродной сестры) стал командиром артиллерийской батареи в Гатчине. Вскоре так же случайно (пристроил знакомый комиссар) «получил назначение инструктором верховой езды на военных командных курсах, готовивших красных командиров». А когда к Петрограду подошли войска Юденича и большевикам потребовался для отправки на фронт отряд особого назначения, Грегор (которому вроде бы логичней было оказаться в стане Юденича), оказывается помощником командира отряда по хозчасти.
Все это говорит не о приспособленчестве мемуариста, но, скорее, о том, как легко и вот именно что почти случайно оказываются люди в одном из противоборствующих станов в смутные времена.
Как бы то ни было, романа с советской властью у К. Грегера не получилось. В 1925 г. он, работавший к тому времени в «Кредит-бюро», был арестован вместе со всей верхушкой этого акционерного общества. Методы ОГПУ к той поре уже сложились: провокации, шантаж, обвинения в шпионаже и в связях с заграницей. Но, в отличие от следующего десятилетия, арестованных на ночных допросах еще не истязают, более того, свидетельствует Грегер, можно, выйдя из себя, запустить в следователя чернильницей или стулом — и остаться невредимым.
Через год после ареста Грегер был отправлен на Соловки. Литература о Соловках обширна, воспоминания соловецких узников собраны в тома, но среди них не затеряются несколько пронзительных соловецких страниц К. Грегера.
Его воспоминания не станут эпохальными. Слишком лаконичны, не слишком глубоки. Но прочитавший их сохранит в своей памяти немало ярких сцен и останется признателен этому не громкому, но единственному в своем роде автору.