Беседу ведет Шевкет Кешфидинов
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2023
Новый роман «Муравьиный бог: реквием» ты называешь лучшей своей книгой. Почему?
Очень трудный вопрос. Все равно что спросить, какой из твоих детей самый любимый, самый лучший. Дети любимы все. Но раз я сама сказала так, придется отвечать. Есть перевалы, дороги, ледники, обходные и прямые маршруты, но всегда это путь к вершине той самой главной горы, Волшебной горы. Эта книга и есть моя Волшебная гора. Мечта, к которой шла, превращение слова в музыку, слово, ставшее музыкой на бумаге. Эта книга музыка всего, что я знаю.
Мне повезло. Я нашла для книги соратника, соавтора, со-влюбленного человека. Моя редактор, Вера Копылова, из редакции Елены Данииловны Шубиной. Как-то она сказала мне: «Ты представляешь, что будет, если не услышат такую книгу?» Вера нашла в себе силы и услышать, и понять, и полюбить эту книгу. Я в детстве, когда болела, всегда слушала пластинки с Высоцким. Помнишь? — «В горах ненадежны ни камень, ни лед, ни скала. Надеемся только на крепость рук, на руки друга и вбитый крюк, и молимся, чтобы страховка не подвела».
Спасибо ей. Не подвела страховка, и руки друга не подвели.
И еще одно из Высоцкого. «Весь мир на ладони — ты счастлив и нем и только немного завидуешь тем, другим — у которых вершина еще впереди» — тебе и таким как ты, Шевкет. Идущим к своим вершинам.
О том, что ты пишешь новый роман, в литературных кругах говорили давно. Никто не знал, о чем книга, но на слуху было название — «Муравьиный бог». Когда книга вышла, на обложке значилось «Муравьиный бог: реквием». Какую смысловую нагрузку несет это слово, «реквием»?
«Реквием детству» — вот как назвала мой букеровский роман «Убить Бобрыкина» Лера Маневич — редкой честности писатель, и это так, но реквием не только детству, но и любви, надежде, вере в счастье. Вере в то, что, вырастая из детства, мы станем лучше, и всё станет лучше, чем тогда. «Убить Бобрыкина» — трагедия одиночества, история человека, пытавшегося найти спасение от настоящего в «Изумрудном городе памяти» и не нашедшего спасения в нем. «Муравьиный бог» — трагедия века. Трагедия понимания Бога как карателя. Оправдания «путями неисповедимыми» любого человеческого зла. Абсолютно недопустимое. Потому что фашизм и холокост допустили люди.
«Муравьиный бог» — трагедия человека, возомнившего себя им. Не гостя в волшебном саду, а неблагодарного дурака, властелина со спичками. «Муравьиный бог» — это реквием поколениям, которые до сих пор не поняли, что краткий миг данной жизни — шанс ее продлить для других. Что не всё позволено, если Бога нет. Что бессмертие не в Боге, а в любви и детях. Что в детях наша вечная жизнь. В том прекрасном, что мы создали сами, — книгах, картинах, музыке, в этом наше бессмертие, искра творения, данная нам от Творца. Что наш дар — не натворить, а сотворить. Не разрушить и поделить то, что осталось, а сохранить данное. Да. Это реквием миру, где убить значит быть правым. Реквием войне. С надеждой изменить неизменный до этого ход вещей, изменить мир, где сила в силе оружия, а не в любви и доброте.
У героев «МБ» есть прототипы?
«Ибо кто имеет, тому дано будет» — или, как говорил мой любимый Стефан Цвейг, — «Кто много рассказывал, тому многое расскажется». Персонаж — собиратель жизни, я — наблюдатель.
Это просто история из жизни. Я шла вдоль прекрасного сада, устроенного горожанкой под окнами общежития. Это совершенно невероятная женщина, у нее цветет и растет решительно все, что бы она ни посадила… И я остановилась ей сказать, как прекрасен этот ее сад. А она ответила: «Да… Только муравьев очень много, твари такие, все портят. Нужно будет манки купить». Я не поняла, зачем манка, и переспросила. Она объяснила, что даст ее муравьям. Я сначала подумала, что она их так кормит, несмотря на то что они ей вредят… Но она пояснила — «поедят манки, она в них разбухнет, и…» Чудовищная смерть. В прекрасном саду.
Я шла домой и думала про это. Первой в «Муравьином боге» была написана именно эта сцена. Сцена, где герой воображает себя властелином мира маленьких существ. Существ, что создал не он.
Кто эта девочка, эта дачная Петрушина соседка Саша? — Это я. Кто сам Петруша? — Я. Кто это чудовище, эта старуха, что превращает сад в ад, а жизнь своих любимых в клетку? — Я или, скажем так, мои опасения стать такой, как она. Кто этот несчастный парализованный старик, лишенный выбора и воли? — Я и мой страх быть обузой своей семье, своим любимым. Кто родители Петруши? — Моя недостижимая мечта о счастье любви и мире в семье.
В какой стране этот дачный поселок, этот участок, этот сад, этот ад, эта улица, этот дом? Существует ли на самом деле? Эти бабочки и шмели, эти грядки и малиновая нейтральная полоса, эти враждующие за любовь старухи… Собака Шарик, велик Сашкин, «Елки на горе» и та звезда, которая светлей всей темноты, и даже этот страшный муравейник… Где она, эта страна? Она, конечно, существует, ее адрес — детство.
Судьбу можно переиграть? По существу, что-либо изменить в жизни? Не об этом ли в «МБ»: «намного дальше нужно накопить, чтоб изменить, исправить, зная, чтобы всего, что натворил, не натворить»?
Герою романа «Нога судьбы», моей далеко не самой удачной книги, моей первой попытки сплести цепочку «безвозвратного под названием жизнь», создать живого человека на бумаге, удается этот фокус, но только потому, что то, что он натворил, ему приснилось. Банально? — Да. Слишком просто? — Тоже да, без сомнения. Но сама мысль о такой возможности — уже возможность. Это «если бы не… всё было бы иначе» — создает отдельное пространство — человеческая фантазия безгранична, и в этом фокус возвращения минутной стрелки.
Судьбу можно переиграть. Герой книги переигрывает судьбу в шахматы. А знаешь, почему, зачем ему дан такой шанс? Потому что там, в прошлом, в шахматной партии с самим собой, от нечего делать, от скуки «съел» пешку по имени Марсельеза, а Марсельеза была его собакой, которую он любил. Убил мысленно, в своей фантазии, но убил, и в реальной жизни собака погибла. И ему было позволено вернуться и не «съесть».
«По существу, что-либо изменить в жизни…» А вот теперь о важном, очень важном для меня, а возможно, для нас всех. Действительно, какой смысл трепыхаться, думать, верить, надеяться, рассчитывая что-то изменить, если всё в Его воле, и «ни один волос…». Какой смысл в том моем «я», моем выборе, если все равно всё будет так, как Он задумал? И вот поняла… предположила: может быть, Его воля (и великое доверие нам) — была в том, чтобы дать нам свободу выбирать. Выбор между добром и злом, их пониманием, выбор между нет и да.
И еще одна штука. Сама мысль раскаяния о прошедшем, желание попросить прощения у папы или бабушки, которых обидел в прошлом, способна изменить сегодня и завтра, как опыт истории человечества, говорящий нам о том, что все войны и революции ведут в бездну.
Насколько правы те, кто проводит параллели между «МБ» и романом «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева?
Они правы. Правы, начиная с романа «Убить Бобрыкина». Женский образ, матери или старухи при власти, в своем маленьком царстве, мире, саду, — сильной женщины, знающей, что такое терять, женщины, что старается сохранить, удержать — «ни богу и ни черту не отдам, Данило, слышишь? Слышал? Никому»…
Но мы возвращаемся только домой, мы возвращаемся только к добрым. Мы возвращаемся туда, где любовь не ждет и не ищет благодарности, где она отдает.
Она любит, и моя старуха, и бабушка Павла, и мать в «УБ»… это вот такая любовь… Руслан Козлов (писатель, автор романа «Stabat Mater». — Ш.К.), прочитав «МБ», написал мне — «жалко там всех, даже эту чудовищную старуху… Нет. Ее мне жалко больше всех»… И тот, кто нашел в своем сердце жалость для нее, — мой друг, он понял меня, потому что я люблю ее, и мне ее тоже жалко. Жалко до боли.
Читая, а потом иллюстрируя «Похороните меня за плинтусом», — я отчетливо и беспомощно понимала — она любит этого мальчика, любит больше жизни. Но любовь ее для него — тюрьма, из которой выбравшись, он никогда не обернется назад. Никогда не поймет. Никогда не простит. Не вернется. Но и сам никогда не станет силой держать тех, кого любит. Это опыт души. Павел Санаев, выросший в этой тюрьме духа, стал добрым, умным и милосердным человеком. Сила не в оружии, настоящая сила, настоящая мудрость в доброте…
Согласна ли ты с мыслью, что всякое творение, в конце концов, выше возможностей автора? «МБ» больше, чем ты?
Скажем так — по отношению к «МБ» — я чувствую себя блохой, живущей в шерсти у гигантской собаки. Масштаб книги гораздо больше, чем я сама.
Система, созданная природой ли, Господом Богом ли, система, в которой мы живем, — не только мы, люди, но мы все, изначально немилосердна. Закон этой системы — эволюция и пищевая цепь. Это значит, что пожирание сильным слабого только исполнение этого закона. Все войны на земле — его исполнение.
Да. Мать в этой системе всегда защит свое дитя, кошка — котенка, собака — щенка. Но сам щенок не бросится защищать мать, потому что здесь еще один закон эволюции — старый должен умереть для того, чтобы освободить место молодому.
И вот в этой системе (Богом или природой созданной), где все питаются всеми, «жук ел траву, жука клевала птица», человеку приходит в голову мысль о жалости к младшим и ближним. Сильному приходит мысль: не убить. Молодому — броситься на защиту своих родителей. Защищать родителей — против закона эволюции «старый, слабый, умри, кролик, стань пищей тигру»… И тем не менее, тем не менее это так. Откуда вообще пришла такая мысль — мысль о жалости, сострадании?.. Она совершенно против правил всего, что нас окружает…
А теперь вернемся к твоему вопросу, Шевкет. «Согласна ли ты с мыслью, что всякое творение, в конце концов, выше возможностей автора?» Наш автор — творец, наш автор — создатель, наш автор — наш отец. Не может ли оказаться так, что, создавая нас, Он, как папа, который любит своих детей и верит в них, надеялся, что мы сможем изменить созданную им систему и созданный им закон? Кто написал такие заповеди, если сама божественная система против них? И как мог заповедовать нам Бог то, что противоречит тому, что Он создал?
Как можно жить и не есть? Возможно ли, чтобы лев не съел лань? — Невозможно.
Заповедь тем не менее есть.
И вот скажи, Шевкет… Когда Христос сорок дней держал пост в пустыне (не ел ничего, никого), не могло ли это быть первой попыткой сына Бога и человека соблюсти заповедь «не убий»? Больше ли Он был в этом своего Создателя, больше «возможностей автора»? — Да. Да. Без сомнения. Милосерднее.
И ответ на твой вопрос — да. «МБ» — больше меня. Сын — лучше меня. Человек больше возможностей автора. И возможно, сам Господь, создав систему бессмертия, систему «обмена веществ» на основе умирания и рождения, систему, цель которой — борьба за выживание, верил в то, что мы, его дети, создадим иную. На основе милосердия. Верил в нас.
Ты говорила, что «МБ» забрал все силы, но в твоих ответах уже мелькают отрывки из новых произведений. Это значит, источник снова наполнен, и ты готова к новой работе?
Писание тоже способ спасения от боли. Разговор с бумагой, с собой, — ты сам знаешь, ты тоже пишешь, — терапия, освобождение. Особенно это работает тогда, когда на мои вопросы приходят ответы, а я сама не знаю откуда. Это даже не «источник» — это опыт боли, опыт радости, одиночества, опыт горя, опыт души, отданный в книги. У меня есть мечта. Я пишу сейчас, стараясь ее осуществить, но речь уже не идет о музыке слова. Речь идет о попытке подытожить то, что мне было дано написать за все эти годы. Я хочу изменить мир к лучшему, все хотят… Я хочу наконец сформулировать свою главную мысль и сделать ее доступной, просто читаемой, как это было сделано в «Жили люди как всегда» (сборник Саши Николаенко, вышедший в 2021 году. — Ш.К.). Мысль вкратце такая: человечество отличается от зверинчества способностью быть милосердным к ближним. Для меня это значит только одно — человечеству дан шанс создать такой мир, где главным законом будет заповедь НЕ УБИЙ.
Почему раньше на обложках твоих книг («Убить Бобрыкина. История одного убийства», «Небесный почтальон Федя Булкин») было написано Александра Николаенко. А теперь — Саша Николаенко («Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина», «Муравьиный бог: реквием»). С чем связана смена имени?
Это не смена, это — возвращение. Я — Саша, так меня звали папа, бабушка, зовут мама и все мои друзья. Так я и чувствую себя, не Александрой — Сашей, зачем же мне называться той, кто я не есть? Раньше мне казалось, Александра как-то увеличивает меня, делает более значительной, красивой… Но не хочу больше быть ни красивой, ни значительной, не хочу казаться, хочу быть той, кто я есть.
И вот, надеюсь, очень скоро Саша Шишин из «Убить Бобрыкина» вернется к читателям под моим новым, неновым именем. Книга, если все получится, если будем живы, выйдет в издательстве, которое стало мне за это время домом. У Елены Данииловны Шубиной, в новой редакции Веры Копыловой, с моей новой обложкой, что как раз сейчас рисую, под новым, но настоящим именем.
Хочу еще раз вернуться к роману «Муравьиный бог: реквием». Можно сказать, что этой книгой ты служишь заупокойную мессу по тому, кто возомнил себя Богом?
«У того, кто возомнил себя Богом, Бога нет», — сказала Таня Стоянова (поэт, бренд-менеджер РЕШ. — Ш.К). Меня это потрясло. Настолько это показалось мне соответствующим действительности. Тот, кто выбирает себя в палачи, спасители, вершители судеб, тот, кто говорит, что идея (любая идея) стоит чужой жизни, жизней, тот, кто считает людей насекомыми, муравьями, — тот настоящий безбожник. Каждому свой Бог, нет неверующих людей, даже самые прожженные атеисты просто верят в то, что не верят. Тот, кто говорит «бога нет», не понимает, что Он — любовь, и любовь такая, как бывает у родителей к детям. Любовь, которая все простит. Он — жалость, доброта и милосердие. Их нет? — Они существуют. Живой человек не может не верить, не надеяться, не любить. Потому что сама жизнь — это вера, любовь и надежда.
Милосердие, живущее в людях, и есть настоящее чудо. Хотя бы потому, что противоречит самой природе жизни — «ешь, или будешь съеден», милосердие противоречит эволюции, милосердие не думает — «выжить», милосердие надеется спасти. Жалость к другим, умение сострадать — настоящее человеческое чудо.
Да. Это реквием Богу зла, реквием Богу, который требует жертв. Реквием представлениям нашим о том, что Он — власть, что он — кара и суд. Он — свет. Он не требует жертв. Мой Бог это тот, на кого мне хотелось бы быть похожей хоть на горчичное зернышко, Он лучшее во мне, и Он тот, ради кого мне хочется стать лучше. Он тот, кто принес себя в жертву ради спасения других, но не тот, кто спасся другими.
Да, эта книга звучит как реквием чудовищной человеческой ошибке под названием «бог-каратель».
«Бог — есть любовь. История земель, всего лишь сумма всего содеянного нами без любви».
Как ты видишь будущее своих детей, внуков?
Я вижу свет позади. Это свет детства. Вижу свет впереди, это свет надежды. Я вижу — дети и в самом деле несут ответ за грехи отцов со всей несправедливостью закона наследия, то, что мы здесь сотворили, — остается им. То, что сотворили мы, стоит на страхе, на слове с оглядкой. Наш мир стоит на мире тех, кто молчал из страха сказать то, что думает. Из мира тех, кто вовсе предпочитал не думать. И всегда — не думать проще, молчать — безопаснее.
Но.
За эти годы выросло новое поколение. Оно росло свободным, не знало заповеди — «молчи, целее будешь», «сила всегда права», «право в оружии». Не знало последствий, которые часто влечет за собой протест. Это новое поколение.
Часто смотрю на сына, и мне стыдно, мне очень стыдно перед ним, это я виновата в том, какой мир ему оставлю. В нем, в его глазах я вижу доброту, вижу нежность к кошке, жалость к шмелю. Он выпустит муху в окно, а не убьет газетой. Он, который смотрит иногда на меня как на потерянного ребенка, прав, мне страшно, я потерялась, я чувствую, мне не хватает слов и сил исправить… Он, способный защитить меня, бабушку, он, для которого существует заповедь «не убий», заповедь «пожалей».
Я увижу будущее глазами своих внуков. И уверена, оно у них есть.
Оно у них будет.
Мир без границ.
Солнце для всех.
И свободное небо.