Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2023
Виктор Ляпин — родился в г. Кстово Нижегородской области. Окончил Литинститут им. А.М. Горького (семинар Е.М. Винокурова) и журфак МГУ. Работал футболистом, журналистом, помощником мэра, дворником, сторожем. Автор книги стихов и нескольких сборников пьес. Участник ряда российских и международных театральных фестивалей. Пьесы поставлены в театрах России, Германии, Украины, Белоруссии, Казахстана, Чехии, Австралии, Албании. Живет в Кстове.
Ранняя пасха
Ни облако, ни оболочка,
кустарный промысел лесов:
испив небес, взбухает почка —
прорвавшаяся одиночка,
разрезавшая бездны шов.
Она — чиста. Откуда ж знать нам,
что заложил ночной апрель
в ее тончайшие объятья —
пространство? свет? дыханье? хмель?
С весенними грачами, с чаем,
с пахучим, сладким куличом —
мы с нею жизнь свою сличаем
и думаем: — А мы при чём?
Подставиться, проговориться,
уйти в ивняк, где тонок лёд,
где в вербах тающих творится
всё, что потом произойдёт.
***
стоя над потухшим костром,
вымокший в осеннем дожде —
смотрит, как растаял паром,
словно пузыри на воде.
тяжелели — разве легли? —
волны над речною травой.
пусто что вблизи что вдали,
молния блеснет синевой.
берега плывут из реки,
чтобы рощей стать на земле.
словно взмах прощальной руки,
чайка исчезает во мгле.
над костром стоит, нелюдим,
и уже не видно его.
привыкай к прощаниям, к ним
привыкаешь легче всего.
***
Шесть дураков идут по облаку,
мелькают пятки Феофановы.
И к их необъяснимым обликам
не пристаёт закат шафрановый.
На фресках тишина отваливается
от безвременья бестолкового,
и остаётся только пялиться
на море поля василькового.
В пустой церквушке перекрашенной,
под общежитье перестроенной,
она сидит под светлой башенкой,
для куклы платьишки раскроены.
И мамка крикнет: «Вытри соплики»,
и сука старая ласкается.
Шесть дураков идут по облаку,
не обернутся, не раскаются.
***
Целую ночь, целуя ночь,
капли катает по крышам дождь.
Шепчет, не шепчет — уходит прочь
и возвращается: дуться что ж?
А ты в намокшем окне встаёшь,
а ты не слышишь, не узнаёшь:
оттепель капель, небес капель,
чёрная мартовская купель.
Сыплет горох из ночных прорех,
лужи разделывает под орех.
Ветра флейты, плач окарин —
карие ноты: струись, гори.
Тьмой оторочь, и время прочь:
сети раскинул март-птицелов —
ждёт в паутине плевел и слов,
целую ночь целуя ночь…
Рождество
и зевс и солнце и аид и дионис
прозрачным мёдом снег искрящийся струится
и берег пуст и телефон подвис
и некому сказать что в бликах осень длится
рождественским кажденьем сыплет снег
кто эту белость тронет башмаками
и дом покинув тонет человек
беспомощно плывя за облаками
растает маслом на глазури куполов
целующее солнце в колокольном пенье
и выйдет из ворот белесый птицелов
и выпустит всех птиц дрожа от нетерпенья
***
Снегом тишины, тишиною снега
полнился февраль по прибрежным ивам,
сыпал из сумы — кто там без ночлега?
Кто сошёл с ума? Кто ушёл счастливым?
В воздухе мороз не склевать воронам.
Иней-карандаш — рощи в пелеринах.
Отлетит метель праздников скоромных,
и опять лишь тишь, пухлых крыш перины.
И опять лишь глушь. Не гляди на вербы.
Утоли глаза далью чащ соловых
в ряби огоньков, где пекут, наверно,
пироги к тому, что не станет словом…
***
Вот и кончилась осень… и сторож в запое,
и осыпался сад Гесперид,
и последнее яблоко полуслепое
над простывшей рекою парит.
Жадно падает снег в переулке горбатом,
и, как мёртвого сада душа,
замирают малинники под снегопадом,
робко хворостом стеблей шурша.
Двор в запекшихся ранах разбит, разматросен.
И скулишь ты: «Какого рожна?
Отпусти, отпусти, отпусти меня, осень».
…Хоть давно уж не держит она.
Бритвой ветра распорото неба безбрежье.
Ловит снег пастью пёс-сибарит.
И мерцает чарующее белоснежье
там, где раньше был сад Гесперид.
***
Уплывает Психея-луна, уплывает
на последних трамвайчиках, водных пирогах,
тупоносых причалов печаль забывает,
расплескав свои блики по волнам нестрого.
Ева-осень звенит пятачками в кармане,
распродав все билеты на ближние рейсы;
все слова заметёт, все глаза зашаманит.
И воды — хоть молись, и судьбы — хоть залейся.
Не хватает дыханья, чтоб выкрикнуть «Здравствуй»,
взгляд срывает пушинкой за Стрелку, за Волгу,
где ветров чингисханство и листьев пространство
мчит костры дирижаблей прогорклых и волглых,
где уже набухают сосцы у мадонны —
хлынут млечные снеги из нежного тела.
И уносит трамвайчик луною бездонной
в заитилье бездонных полей опустелых.
***
Видимым всем и невидимым тоже —
купы сирени, несущие лето,
ветер, согретый воздушною кожей,
вечер, распахнутый тихому свету.
Дальних, плывущих огней водопадность,
блеск теплоходов за волжской излукой,
неукротимая нежность и жадность
к взгляду, к дыханью, к томленью разлукой.
Видимым всем и в ночных шелестящим
далях, даруя — без меры, без кары, —
жизнь, перекатываемую по урчащим
чёрным волнам на пути в Шупашкары.
***
И придёт зима. И скажу: ты — воздух.
И скажу: ты — здесь. Как жасмины снега.
Как на стёклах инея абрис звёздный.
Как листва — без памяти, без ночлега.
Ты твердишь: «по чьим ты полянам ходишь?
чьи слова ты музыкой в сердце слышишь?
исчезая, прошлое чьё находишь,
свои дни, как жемчуг на нитку, нижешь?»
Жизнь, как ласточка, проскользнула мимо.
Знать, приснилось мне — облака июля,
и пыланье гроз, и закат карминный,
и набухший мёдом шмелиный улей.
Кто же слышит? — Лающий гром грохочет,
развернув грозу над заволжьем спящим,
и река от молний отбиться хочет —
не в минувшем — в длящемся, в настоящем…
***
Без цели, без праздника, сбившись с пути,
гуляя по берегу Волги,
в забытую, старую церковь зайти —
легко, наобум, ненадолго.
«Не суйся», «Не трогай». Попробуй потрафь.
Дай сотку старушке убогой.
Трескучую свечку в подсвечник поставь
у той, что грустит пред дорогой.
Здесь молятся, кто как сумел. От реки
простудно, тревожно и волгло.
Не лги, я тебя умоляю, не лги,
хотя бы сейчас, ненадолго.
К заутрене или к обедне — бог весть,
куда ты попал. Разве важно?
Повыть бегемотом, в иголку пролезть,
два слова сказать непродажно.
***
И она уже — снег за окном
безначальный, что свыше (как колокол дикий),
и она уже — брошенный дом,
перекрёстков покинутых лики.
И она уже — споры в пивной:
— Снег на Вербное, снег, — голоса незнакомцев.
Соль на кружке да с водкой хмельной.
Забуревшего скифа — на воздух под солнце.
Как ребёнок, что мать невпопад,
пробегая, целует с нечаянной негой,
снег берёзы окутал до пят.
И пульсируют почки под снегом.