Вера Мильчина. Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2022
Вера Мильчина. Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы. — М.: Новое литературное обозрение, 2022.
«Мемуаразмы» — использованное историком литературы и переводчиком Верой Мильчиной ироничное определение разрозненных воспоминаний, из которых ее книга и состоит. Наша память фрагментарна — этот факт часто подчеркивают авторы мемуаров, называя кусочки большого жизненного полотна по-разному: картинками, пластинками, байками, подблюдными историями… Тем не менее попытка систематизации в воспоминаниях Мильчиной имеет место: люди и книги, слова и словечки, французы в России и русские во Франции… Однако все это настолько сильно переплетено, что книгу можно смело читать с любого места. И с любого времени — обращаясь и к зрелости, и к молодости автора. Рассуждая о возрасте, Мильчина замечает: «До сих пор мне всегда казалось, что возраст для воспоминаний еще не наступил; но он ведь может и вовсе не наступить. А граница сейчас очень понизилась: люди пишут воспоминания и в 50 лет, и даже в 25».
Сам автор предлагает «разговор о чтении и книгах в моей жизни… начинать с моего папы, Аркадия Эммануиловича Мильчина (1924–2014). Потому что я выросла в доме, где было очень много книг». Вообще в «мемуаразмах» представлено четыре поколения семьи Мильчиных. Раздел о языковой игре открывается сюжетом «Из бабушки». Вера Мильчина рассказывает, что у ее московской бабушки (маминой мамы) существовали любимые присказки для разных житейских случаев. Далеко не каждая из них в детстве казалась понятной — теперь же внучка решила проанализировать запомнившееся, разобраться с этимологией. Была и запорожская бабушка (папина мама). «В Запорожье моего детства был особый язык (видимо, это и называется суржиком, но тогда я такого слова не знала): вместо “фрукты” говорили “фрукта” (собирательное), ходили, разумеется, не на рынок, а на базар и там, выбирая арбуз, непременно осведомлялись: “Це кавун чи це кавуница?” — арбузы различались по гендеру, и кто-то из этой парочки был заведомо слаще другого». О папе и маме Мильчина преимущественно говорит в начале книги. «Кстати, чтобы показать, кто такие мои родители, достаточно одной сцены. Лето 2010 года, в Москве стоит нечеловеческая жара. А папа как раз заканчивает рукопись этой самой антологии о редактировании. И вот на окне висит мокрая простыня, чтобы было не так жарко, и родители (папа, напомню, 1924 года рождения и мама — 1927-го) занимаются сверкой: мама читает вслух, а папа следит за текстом на экране компьютера».
Сын же становится сквозным персонажем. В первой части Вера Мильчина с юмором оправдывается: «Между прочим, мой сын Костя, Константин Аркадьевич Мильчин, любит рассказывать, как я ему читала в детстве “Москву — Петушки”, причем возраст, когда безумная мать приобщала ребенка к этому роману, при каждом следующем упоминании снижается, так что, боюсь, скоро выяснится, что он познакомился с произведением Ерофеева в младенчестве. Пользуюсь случаем официально заявить: ребенку было лет двенадцать, никак не меньше». В третьем разделе она вспоминает, как из его уже переплетенной дипломной работы накануне защиты исчезла страница с целями и задачами, в четвертом воспроизводит сценку 1980 года из палаты роддома, где «четыре свежеиспеченные мамаши» болтают о трех копейках, а ближе к финалу делится историями о периоде жизни за границей.
В «мемуаразмах» имена не только близких и родных. Рассказывает Вера Мильчина о тех, чьи книги она переводила. Виан, Шатобриан, Кюстин, Бальзак… Вернее, не о них самих, а опять же об обстоятельствах места и времени. К примеру, в случае с переводом «Мелких неприятностей супружеской жизни» Бальзака Мильчиной пришлось «посоперничать» с бабушкой Блока Елизаветой Бекетовой, переводившей ту же книгу в конце XIX века. Переводы же Кюстина «повязаны» с павловской денежной реформой и поддержкой производителя шампанского. На протяжении всей книги автор постоянно упоминает свои переводческие и научные работы начиная с самого первого объемного труда — перевода «Эстетики раннего французского романтизма», увидевшего свет ровно 40 лет назад, до новых изданий, появившихся в последние годы. Таким образом, «Как кошка смотрела на королей…» — еще и комментированный каталог всего, что вышло из-под пера, и всего, к чему в той или иной степени приложила руку Вера Мильчина. Если кто-то что-то пропустил или вовсе о чем-то не знал, это хороший повод наверстать упущенное. Забавные детали есть и здесь. Любой автор или читатель, обнаружив опечатку в изданной книге, начинает возмущаться: неужели в рукопись не заглядывал редактор?! Как редактору доказать обратное? Мильчина вспоминает историю с ее первым переводом: «Редактор упомянутой выше “Эстетики раннего французского романтизма” читала верстку, одновременно лузгая семечки. Шелуха оставалась между страниц, и благодаря этому мы… получали подтверждение: значит, читала».
И все же самыми примечательными кажутся случайные и неслучайные встречи и знакомства. В восемнадцатилетнем возрасте Мильчиной повезло познакомиться с Михаилом Бахтиным. Он столько всего ей рассказал: «Про атмосферу начала века, про Гумилева. Если бы вспомнить! Но, стыдно сказать, не помню. Ощущение чуда и перенесения на машине времени в какую-то совершенно другую эпоху — помню прекрасно! А содержание монолога — нет. Если бы тогда взять пример с Мариэтты Омаровны Чудаковой и по приезде домой все записать! Но, увы…» А дальше — множество подчас весьма смешных эпизодов с участием замечательных людей. Андрея Тартаковского впечатлило, как Вера Мильчина размахивала руками во время выступления с докладом. Омри Ронен спросил ее, какими она пользуется духами, чтобы купить такие же жене. Никита Струве кокетливо попросил угадать, сколько ему лет, а Сергей Бонди не захотел, чтобы ему уступали очередь в буфете. Зачастую и бесед-то не было — просто встреча. Но автору важно эту встречу зафиксировать. Такие маленькие будничные анекдоты в стиле «мне бы кипяточку… Я Ленина видел!» очень симпатичны. Кошка смотрит на королей, выступает «в роли благоговеющей», но видит она и то, что великие умы были весьма скромными и простыми людьми. К параллели с кошкой Вера Мильчина сама нас подталкивает. В сюжете «Кошка и шапка» она пишет о том, как ее пушистая любимица когда-то истрепала норковую шапку Георгия Кнабе и как Кнабе спустя годы ей об этом припомнил. Здесь важно заметить, что книга рассчитана на подготовленного читателя. Автор не уточняет, кто есть кто. Имена Георгия Кнабе, Александра Аникста, Юрия Манна, Владимира Топорова и других филологов, лингвистов, литературоведов и публицистов приводятся без примечаний и комментариев. Подразумевается, что в представлении они не нуждаются. Но, думается, для новых поколений короткие справки все же были бы не лишними. Тем более в зарисовках о книгах подобные уточнения автор как раз приводит. Скажем, в сюжете «Откуда брались книги» Вера Мильчина предпочитает объяснить известный факт о книжной индустрии страны Советов: «Рассказываю не для своих ровесников и людей лет на двадцать моложе, а для тех, кто не застал советскую эпоху. Книги были дефицитом. Их не покупали, а “доставали”. <…> За хорошими книгами приходилось “охотиться”. Тираж в 25 000 считался для хорошей книги по гуманитарным наукам маленьким…»
Времена меняются, хотя что-то просто обретает иные формы. Говоря о книжном обмене, Мильчина отмечает: «Моей главной удачей на этом поприще был обмен книги “Дядя Федор, пес и кот” (опять Успенский) на “Двенадцать цезарей” Светония. Причем, неся домой Светония, я думала (и думаю до сих пор), что при таком обмене каждый считал контрагента круглым идиотом. Обменять Успенского — на Светония! Обменять Светония — на Успенского!» Сегодня нечто подобное происходит возле полок буккроссинга в общественных заведениях. Сам однажды был свидетелем, как странный человек с горящими глазами запихивал в рюкзак выставленные там книги Федора Раззакова, довольно приговаривая: «Да им цены нет!», его же сосед, морщась, что-то брезгливо бормотал про «раззаковщину».
Да, для счастья людям нужно разное. Кому-то достаточно увидеть Ленина, а кто-то уже и не знает, что за «покемон» изображен на октябрятском значке…