Людмила Сараскина. Аполлинария Суслова
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2022
Людмила Сараскина. Аполлинария Суслова. — М.: Молодая гвардия, 2022. — (Жизнь замечательных людей).
Кто такая Аполлинария Суслова, чтобы посвящать ей научное исследование и определять ее значение в литературном и культурном контексте XIX века? Не довольно ли того, что она фигурирует в исследованиях, посвященных Ф.М. Достоевскому? Вот вопросы, которые мне приходилось слышать не раз, потому что проблема полноценной биографии этой «авантюристки» возникает не впервые. В самом деле, речь не о писательнице или переводчице — даже рядом с такими малоизвестными «авторками»-современницами, как Евгения Тур, Марко Вовчок или графиня Салиас, она едва приметна со своими трагическими, но неоригинальными сочинениями «Чужие и свои» и «До свадьбы». Участие ее в народовольческом движении или обществах нигилистов не предполагает сколько-нибудь видного места. Карьера «пионерки» в качестве сельской учительницы не задалась из-за сомнительного политического прошлого. Значит, всё, что остается для серьезных исследователей, — годы, проведенные в браке с В.В. Розановым. Но насколько справедлива такая картина? Как раз об этом предлагает нам подумать историк и спецфиалист по Достоевскому Л.И. Сараскина:
«Аполлинария Суслова прожила странную, парадоксальную, может быть, даже призрачную жизнь. По всем внешним критериям ее одинокое, неприкаянное, бездетное существование, лишенное цели и деятельности, предрекало забвение: такая жизнь, как правило, не оставляет следа. <…> Но она была не правилом, а исключением. Что-то очень значительное было в самом складе ее человеческой личности: с ней было трудно жить, но ее было невозможно забыть».
О героине книги мы имеем устоявшееся негативное представление («Настасья Филипповна»), несмотря на тот факт, что не существует ни одной полной ее биографии, а поздние годы жизни и вовсе восстанавливаются с трудом. Зато в широком доступе фрагментарные, пристрастные воспоминания определенного характера — записи дочери Достоевского, его последней супруги А.Г. Сниткиной, Розанова. Мы сталкиваемся с печальным явлением, когда имеем мало подлинных сведений о детстве и юности, о формировании личности человека, но сверх всякой меры окружены домыслами и полуправдами. Исследовательница исправляет такое совсем не справедливое положение вещей, представив нам «документально подкрепленную» фигуру Сусловой как другого человека: не злодея, а жертву, не коварную интриганку, а запутавшуюся женщину, не полубезумную особу, одержимую непомерным тщеславием, а начинающую писательницу, ищущую свой путь в литературе и жизни. Трудная задача Л.И. Сараскиной по «реабилитации» Сусловой осложняется еще и тем, что в качестве ее «оппонентов» выступают не просто современники героини, а крупные писатели и известные лица, в то время как документы «защиты» порой принадлежат перу неталантливых и «исторически случайных» людей.
Казалось бы, на пути Л.И. Сараскиной к объективному образу своей героини немало препятствий. Сведений о детстве и юности Аполлинарии почти нет (они восстанавливаются по дневникам ее сестры Надежды). Ее молодость реконструируется по мемуарам и критическим статьям о Достоевском, до обидного несправедливым по отношению к девушке. Зрелые годы освещаются перепиской самой Аполлинарии с современницами, частично утерянной, а позднее время «отдано на откуп» ее супругу В.В. Розанову. Наверное, это именно то, что называется «сопротивлением материала»: как найти истину столько лет спустя, сопоставляя противоречащие друг другу документы, «раздваивающие» и «растраивающие» образ нужной персоны? Кроме того, речь не о художественной книге, где помогает воображение и автор имеет право на большую субъективность, а о научной: как прийти к той самой золотой середине, если опираться на неуравновешенные, очень личные свидетельства? Наверное, единственный путь здесь — интуитивное вычленение более верного взгляда, соотнесение различных периодов жизни, дабы они сложились в целостную картину, выявив живую, настоящую личность. Аполлинария Л.И. Сараскиной — это совсем не пассия купца Рогожина, не домомучительница Розанова, но и не «служительница Венеры» из дневников Л.Ф. Достоевской, а совершенное другая девушка, возможно, больше похожая на саму себя:
«Тяжелым, до ненависти и отвращения, оказался груз свободной любви для презирающей общественные предрассудки Аполлинарии, переживавшей «позор» любовных отношений так же болезненно, как на ее месте его переживала бы всякая другая женщина с вполне традиционными представлениями о морали. Скорее всего, ей было даже намного труднее. Ведь — и в силу характера, и по принципиальным идейным соображениям — она начисто была лишена лицемерия и специфически дамских хитростей и уловок».
Кроме извечного выбора между поиском недостатков и поиском достоинств в объекте внимания в данном случае исследователь, формируя корпус документов и свидетельств, волен взять тот или иной отзыв, фрагмент, подтверждающий именно его, а не противоположную точку зрения. Но как же быть читателю в той ситуации, когда автор лишь указывает ему дорогу, не навязывая своего взгляда, в небольшой сопроводительной статье к каждой главе: по приложенным документам он должен судить сам? Здесь мы видим не совсем обычную позицию Л.И. Сараскиной: придерживаясь собственного, довольно сочувствующего взгляда на свою героиню, она оставляет читателю свободу сделать свой выбор. И все же ученый руководит тропой читателя — через саму подборку документов.
Из подобранных Сараскиной текстов высвечивается желаемый образ — почти страдальческий. По ранним произведениям Сусловой («До свадьбы») мы видим, что перед нами не «Медея» (В.В. Розанов), а обычная девушка, испытывающая тоску и томление от своего положения спутницы женатого человека, который должен вскоре овдоветь. Мало того, на протяжении почти всего жизненного пути Сусловой исследовательнице приходится отстаивать прототип от рожденных на базе его героинь. Доказывать свидетельством и убеждением, насколько далека была в реальности дочь богатых крестьян, вечная студентка, незадачливая народница, писательница третьего ряда и просто женщина с разбитым сердцем, так и не нашедшая себя после разорения отца в социуме, — от воображаемой Аполлинарии, «роковой», «железной», «мегеры», Грушеньки, розановской «женщины Достоевского» и других своих инфернальных ипостасей.
«Есть обидная закономерность в несовпадении жизненных циклов героев художественного произведения и их прототипов. В то время как герой страдает, мучается и погибает, прототип может вести вполне сносное существование, пользуясь многочисленными благами жизни. Бывает и наоборот. В случае с Аполлинарией Сусловой дело обстояло самым невыгодным для нее образом. <…> Подтвердить документально, что Суслова догадывалась, будто именно ей обязаны своим существованием мучительницы и инфернальницы Достоевского, к сожалению, нечем».
Книга Сараскиной — не единое повествование, а сборник исторических и литературных документов, своего рода хрестоматия (впрочем, очень занимательная), сопровожденная комментарием ученого. Воспоминания, отзывы, письма, художественные тексты, фрагменты исследований и научных статей, касающиеся того или иного периода в жизни Аполлинарии Сусловой, отобраны по хронологии и сплетены таким образом, чтобы максимально осветить белые пятна. Часть этих материалов (например, воспоминания дочери Достоевского или ранние произведения самой Полины) эмоционального, очень субъективного характера и едва ли может служить исторической опорой, зато хорошо показывает отношение к героине современников и ее внутренний мир. Напротив, более прозаические свидетельства — письма критиков, литераторов, сподвижников, дневник самой девушки, статьи в периодике, затрагивающие жизнь Федора Михайловича, — ценны как опора для фактической стороны вопроса (где, когда, с кем и с какими целями общалась, находилась и вступала в отношения Суслова). Так исследователь достигает баланса, не отступая от истины, но и оставляя место воображению.
Кто-то возразит, что мемуары Анны Сниткиной или воспоминания критика Страхова можно прочесть самостоятельно, а переписка классика доступна в полном объеме: фигура Достоевского — одна из самых освещенных в отечественной и мировой литературе. Поэтому сбор документов здесь не составляет трудности, как было бы в случае с малоизученной персоной. Однако не следует забывать, что перед нами научно-популярная серия, цель которой — сжато, но по возможности всесторонне представить героиню читателю, показав ему путь и освежив его память. С этой задачей биография справляется прекрасно.
Людмила Сараскина изображает Суслову в ее расцвете не как сомнительную особу, богатые похождения которой и ныне дают почву для интереса, лежащего вне научного поля. Она подводит нас к образу своего рода пионерки (пусть и неудачливой), возможной в русском обществе 60-х годов XIX века как нечто исключительное: попытки стать писательницей без протежирования классиком, попытки «свободно любить», попытки стать преподавательницей и изменить косную систему, шокирующий общественность брак со студентом. Линия жизни стереотипной «бунтарки, революционерки, фурии», которая до конца непреклонна в нашем представлении, идет вразрез с дорогой той стареющей женщины, ищущей хотя бы маленький островок покоя и благополучия, которую пытается обнаружить в Сусловой Л.И. Сараскина. Будучи «адвокатом» своей героини, исследовательница хочет наконец увидеть в ней христианские поиски, попытки примириться с судьбой и даже просто обычную одинокую женщину, взыскующую пристанища в холодном мире.
Незадолго до смерти графиня Салиас, наставляя «Полиньку», советовала ей остепениться, жить на одном месте, осторожно и бережно расходовать небольшое наследство и взять на воспитание бедную сиротку… <…> Так и случилось. В середине девяностых годов она взяла на воспитание девочку, сироту Сашу, которая вскоре погибла, утонув в Оке.
Велико искушение рассматривать новую книгу Л.И. Сараскиной как продолжение предыдущего ее труда: даже в самой концепции наблюдается сходство. Как и Федор Михайлович, Аполлинария предстает в биографической книге сложной, с темной стороной, личностью, в которой, однако, перевешивают одаренность, искания, страдания, иными словами, свет. Но если для глубокого анализа не только творчества, но и личности Достоевского требуется большая смелость — это культовая фигура со сформированным каноном, то Суслова, особенно при большом количестве недоброжелателей, гораздо более податливая и неисследованная почва. Невольно приходит на ум и сравнение с трудом Н.И. Шубниковой-Гусевой, посвященным Галине Бениславской. Как и Аполлинария, главная героиня представлена в нем неоднозначной, не реализовавшейся в жизни личностью, достаточно харизматичной, чтобы вызвать интерес двух классиков (в случае Бениславской — Есенина и Пильняка), но не сумевшей ничего построить. «Цветок без плода» и в том и в другом случае стараниями исследовательниц превращен в оформившуюся ветвь, отходящую от древа гения. Однако налицо и некоторое различие. Шубникова-Гусева (тоже сопровождая свой труд дневниками и документами) представляет нам Бениславскую как мечтавшую о «традиционной» женской судьбе, в глубине души «обычную» девушку, которая могла бы быть благополучной, счастливой, воплотившейся как мать, супруга и даже автор. Если бы не столкнулась с такой в определенном смысле страшной и сложной личностью, как Есенин 1920-х годов. Но, как ни пытается Л.И. Сараскина представить нам Аполлинарию в качестве подобной же жертвы гения (в роли старшего и рокового человека здесь выступает Достоевский), не сумевшей уравновеситься, потерявшей себя без грамотного руководства и заботы, — героиня порой вырывается из этой роли. И оказывается, что ее «слишком много», чтобы иметь шанс на счастье. Мы наблюдаем парадокс, когда герой исследования не вмещается в него, и возможно, именно эта особенность Сусловой подтолкнула Л.И. Сараскину к выбранной ею форме книги, как нельзя более удачной для хаотической жизни «роковой красавицы».