Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2022
Кира Османова (1982) — филолог, поэт, переводчик, эссеист, преподаватель высшей школы. Автор книги стихотворений «Нет синонима» (2021). Автор публикаций в периодических изданиях «Семь искусств», «Prosōdia», «Зинзивер», «Новая Юность», «Урал» и др. Живёт в Санкт-Петербурге.
***
Облака — заварные рогалики.
Замечательно осенью тихой
В ожиданье концерта органного
Прогуляться у каменной кирхи.
Так случится, что кто-то невидимый
Вдруг окажется вовремя рядом
И тебя — очень бережно — выведет
На аллею церковного сада.
Там не будет ни страшно, ни маетно.
Там в стволах — столько воздуха сразу.
И замрёшь возле дерева — маленький,
Получивший воскресную сладость,
Убеждённый, что главное — узнано:
Ты теперь наконец-то не лишний.
И как будто бы рано для музыки,
Тем не менее музыку — слышно.
***
Приснилось: в пустое, с одним окном, помещение
Можно внести не более трёх предметов.
Совершенно любых. Такое условие.
И нельзя ни о чём как будто бы спрашивать —
Где, почему-зачем. Выбираешь вещи —
И всё, остаёшься навечно с ними как с данностью.
Сначала внесут клавесин — весьма неожиданно,
Точно такой, как был в музыкальной школе.
Запирали его на ключ обязательно,
Запрещали на нём играть, что, по-моему,
Для инструмента в принципе очень вредно:
Любой инструмент создаётся для исполнителя.
Потом закрепят на стене огромное зеркало
(Строгая рама, нет никаких царапин
На поверхности) — всё, что в нём отражается,
Отражается честно, без искажения;
Музыка даже: музыка тоже может
Особым путём обретать себе доппельгангера.
Затем отдадут простыню — широкую, белую.
Будет служить одеждой, холстом, портьерой…
Накрывать клавесин. Завешивать зеркало.
Изменять произвольно облик привычного.
Вдруг из окна подует, а может статься,
Захочется просто потрогать ткань — успокоиться.
Итак, сконструирован целый мир, из которого
(Сколь ни сложна идея свободы воли)
Уходить никаких причин не находится:
Простыня есть защита в нём непременная;
В нём клавесин — не мебель, не часть декора;
И зеркало чудом умеет правду показывать.
Касания, образы, звуки. Ratio clausa.
Так и живёшь, вне времени, в этом мире,
Иногда обращаясь к автору замысла:
«Покажи мне меня — какого задумывал,
Мой инструмент оставь мне открытым, целым,
Укутай меня, покачай, глаза закрываются».
***
Значенье прогулки сакрально.
Ты вышел и вновь поражён —
В какое окно ни заглянешь,
Всё кажется: там — хорошо.
Всё кажется: вот бы туда бы,
Вот там, у других, — благодать…
Похоже, что зависти давней
Не будет конца никогда.
Такой ритуал не нарушить:
Дом, вечер, свет в окнах горит,
Ты бродишь, печальный, снаружи,
А люди смеются внутри.
Себе человек для несчастья
Изыщет довольно причин.
Давай-ка домой возвращайся.
И лампу на кухне включи.
***
Веток слышится хруст.
Не очевиден ответ —
Опасно в гнезде или нет,
Редок лес или густ.
Кто кого обхитрил.
Всяким бывает итог.
Но как истолкуют потом
Завершающий штрих?
Прячут гнёзда от змей
Птицы. Лежит, голуба,
Раскрошенная скорлупа —
Чья-то жизнь или смерть.
***
Вот кто-то обронил — и не искал —
Топорик годный.
Все дачники спешат, собравши скарб,
Обратно в город.
Ликует лес: ни острых голосов,
Ни стук-постуков.
А между тем последствия несёт
Любой поступок.
Я догадаюсь (это будет труд
Отнюдь не лёгкий),
Что это всё: и веток слабый хруст,
И птичий клёкот,
И тихий звук, что издаёт вода, —
Есть Божий лепет;
Что если я уеду навсегда —
То пожалею.
***
«Ни в горести, ни в счастье
Меня Ты не покинь».
Средневековый мастер
Тачает сапоги.
Остра его иголка,
Стежки его ровны.
Он думает — насколько
Грехи его страшны.
Работает на совесть,
Винится от души.
Он верит, что спасётся,
Коль скоро будет шить.
Ведёт он кропотливо
Замысловатый шов.
«Моя Тебе молитва —
Вот этот сапожок».
***
Высыплешь рис на крыльцо, на шершавые доски, —
птичек порадуешь, вечно голодных.
Всё-таки хмурится, дождь не пошёл бы,
случается, берег смывает потоком.
Надо решать, чем займёшься, ведь времени вдосталь.
Можно купить деревянную лодку,
этим же вечером выкрасить в жёлтый,
а после стоять — любоваться итогом.
Можно на местное кладбище до непогоды
даже успеть, навестить отошедших.
Чудом на дальнем замшелом надгробье
ещё не поблекли сусальные буквы.
Здесь ты как дома, отсюда тебя не прогонят
мёртвые, гостеприимные. Где ж их
помнят, и кто по ним плачет негромко,
но горько, и в праздники плачет, и в будни?
Точно как ты — по живым изнываешь, по тем, кто
птиц понимает, воды не боится,
но от тебя — на таком расстоянье,
с которым не справишься на плоскодонке.
Время всегда изменяет масштабы потери:
морем, а может быть, зёрнышком риса
(чем обернётся в итоге — неясно).
Короткая жизнь, только тянется долго.
Сколько сама назовёшь одиночества стадий,
столько и есть их, наверное, — сносных.
Не догадаешься, как ни прискорбно, —
когда прибережный рассеется морок.
Важный вопрос: а бывает ли выспренность — кстати?
Вместо шаблонного «Близится осень…» —
чтó написать? «Золотистый осколок
мерцает на сизо-зелёном и мокром…»?
Дело не в том, что всё сводится к поиску рифмы
(кто на тебя за такое обижен?);
просто когда-то тебе показалось,
что быть постоянно одной — неопасно.
Так и живёшь, самострочная Элинор Ригби:
с текстом, который, увы, не допишешь;
в доме, которому нужен хозяин;
у моря, в котором нельзя искупаться.
***
Гибнет ценное: ящики, торбы…
Тонет корабль.
Люди выплывут. Нищими. Кто их
Так покарал?
Спорный смысл человеческой жизни
Ляжет на дно.
Кто когда-то был щедр, кто прижимист —
Тут всё равно.
Ты — искатель сокровищ учёный.
Станешь и ты
Каждый день приплывать на лодчонке
В точку беды,
Чтобы вытащить сгинувший ящик
(Жуть — глубина).
Верность делает всё настоящим.
Только она.